ГЛАВА ПЯТАЯ

Звуки гитары отвлекли Патрика от изучения отчета, и он поднял голову. Джордана, устроившись с Кэсси на полу, сочиняла под музыку сказочную историю. Увлеченный музыкой и Джорданой, Патрик перестал притворяться, что работает.

Он возвращался к ней снова и снова те три недели, что прошли с вечеринки, посвященной Хамфри. За то время он ни разу не обнял ее, не поцеловал. Заложник собственной страсти, он повис в неизвестности, а ведь его давно ждали в Лондоне. Дела требовали его присутствия. Когда он все-таки уедет, его следующей остановкой будет Шотландия. И в Америку он вернется только через несколько месяцев.

Год назад, даже полгода, он расхохотался бы в лицо любому, посмевшему предсказать, что он потеряет голову из-за женщины. Какой бы она ни была – тем более такой, как Джордана.

Она была ни с кем не сравнима. Ее слепота, конечно, никуда не делась, но он постепенно привыкал к ней. Хоть и не переставал сожалеть о трагедии, но принял ее как неизбежность. После довольно неуклюжего начала он научился справляться с трудностями.

Вошло в привычку класть вещи только туда, где она ожидала их найти; направлять, но не вести; помогать лишь в том случае, когда помощь действительно необходима.

Джордана его поражала. Она жила в мире, который был всего лишь массой неясных теней, и при этом видела лучше, чем многие из полагающихся на зрение. Необычайная женщина, но…, не для него. Сознание постоянно твердило ему об этом. Тело не желало прислушиваться.

Его тело и сейчас не желало прислушиваться.

Рэнди возилась на кухне. Конроя не было, он приезжал и уезжал, но они уже успели сшибиться, точно рассвирепевшие быки. Патрик обвинил Конроя, что тот слишком переутомляет Джордану. Конрой же заявил, что знает Джордану целую вечность, а невесть откуда взявшиеся шотландцы должны отойти в сторонку.

Джордане с большим трудом удалось их утихомирить.

Патрику была отвратительна мысль оставлять ее наедине с Конроем. Руки фотографа не отрывались от Джорданы. Пусть это лишь ради работы и Конрой только друг – от этого легче не становилось.

Сейчас нет даже проклятого Конроя, а он все равно терзался, все равно не находил себе места. Ее музыка обволакивала его. Простенькая мелодия – она будет преследовать его в разлуке. Прильнув к девушке всем телом, Кэсси, очарованная рассказом, погрузилась в сказочный мир воображения. Патрик, оставшись без свидетелей, пристально разглядывал Джордану, выискивая неуловимые черточки, привязывающие его к ней и к этому месту, в то время как он должен быть где угодно, только не здесь. И…, не с ней.

Дело не просто в том, что она красива. Он мог бы назвать дюжину не менее красивых женщин, и любая отозвалась бы, стоило лишь снять трубку. Нет, не красота привязывала его к Джордане. Все дело в ее улыбке, в том, как она приподнимает голову, прислушиваясь к собеседнику, как вздергивает подбородок, когда пугается. В ауре, окружающей ее. Он чувствовал сердцем, но не мог объяснить словами. Она вся – свет и радуга, доброта и тепло. Честность и мужество.

Чувственность и невинность.

И еще – сколько раз он должен напоминать себе? женщина не для него.

Ему следовало бы воспользоваться телефоном и пригласить одну из этой дюжины расчетливых и холодных светских женщин, которые таковы чуть ли не с колыбели. Которые разумеют правила его игры. Которые примут рубины и алмазы как должное и уйдут без всякого для себя урона.

Джордана не играет в такие игры. Она просто не поймет, когда придет время рубинов и алмазов. Совершенно не поймет. Он причинит ей боль; эта мысль была ему ненавистна. Но как он ни уговаривал себя уйти не мог.

Бумага захрустела в его пальцах, изучаемый отчет превратился в макулатуру. Выругавшись про себя, он отшвырнул его в сторону и вскочил на ноги. Он уже прошел половину благоухающей ее запахом комнаты, когда понял, что музыка стихла.

– Патрик, что-то не так?

Она знала. Она всегда знала. Она чувствовала его настроение раньше, чем он сам успевал что-то почувствовать. Женщина с такой интуицией была бы восхитительной любовницей.

– Патрик?

Он уловил в голосе зарождающуюся тревогу и не смел на нее взглянуть.

– Просто мне немного не по себе, Джордана. Продолжай. Ничего не случилось. Я пойду прогуляюсь.

– Мы с Кэсси можем уйти, если тебе мешаем.

– Нет. – Целых три недели он вел себя осмотрительно, но сегодня осмотрительность была выше его сил. – Мне нужно кое-что обдумать.

Он не стал дожидаться ответа, а тут же направился в сторону кухни, чтобы окунуться в темноту и спокойствие сада.

– Дело обретает не слишком приятный оборот, мистер Маккэлем?

Рэнди засовывала мясо в духовку Взгляд Патрика встретился с ее ленивой ухмылкой. Она звала его по имени или по фамилии – в зависимости от настроения. "Мистер Маккэлем", как правило, означало насмешку.

– С какой стати ты суешься в мои дела и чего ты, черт возьми, добиваешься? – рявкнул он, резко остановившись.

– Мне казалось, вы это уже вычислили. – Она выпрямилась и уперлась ладонями в бедра. – Я – женщина, которую Джордана подобрала на улице, и я хочу, чтобы она была счастлива.

– И думаешь, что ключ к ее счастью – я?

– Суд еще не выносил приговора, но думаю, что вы – ее шанс.

– Джордане нужно гораздо больше, чем могу ей предложить я.

– Многого от тебя никто не требует. Миг счастья можно растянуть на всю жизнь. Кэсси этому доказательство. – Она пожала плечами и опять ухмыльнулась. – Кто знает, может, ты обдуришь сам себя и останешься. Вот, полюбуйся на меня. Десять годков прошло – а я все еще с ней.

Патрик тоже ухмыльнулся, но со злостью.

– Кто ты на самом деле? Как ты встретилась с Джорданой?

– Это длинная история.

– У меня полно времени до завтра. Ты же сама пригласила меня пожить здесь – дескать, смешно ездить туда-сюда, когда в доме пустует пара спален. Кажется, вам пришлось пожалеть о своем приглашении, миссис Тейлор?

– Touche. – Насмешливо отсалютовав, Рэнди замолчала, собираясь с мыслями. – Во всем, что касается тебя, я прямо-таки разрываюсь надвое. Хочу, чтобы ты остался, и хочу, чтобы ты уехал. Ты мне видишься то спасителем, то погубителем. Раздвоенность! Она и объясняет мое плохое настроение. Твое вообще не нуждается в объяснениях. Требуешь рассказа. Пожалуй, для него настало время. – Она прошла к бару, вернулась с бутылкой шотландского виски, плеснула щедрую порцию и протянула ему. – Под конец без этого не обойтись.

Он устроился в кресле и, не сводя глаз с Джорданы – ее, словно прекрасную картину, окаймляли двери в соседнюю комнату, – выслушал ужасную историю детства слепого ребенка, попавшего под власть безжалостной и эгоистичной старухи. Кое-что, в смягченном виде, он уже знал от Джорданы – доброта жила в ней даже тогда, когда полагалось бы жить одной ненависти.

– Вот какова была ее жизнь с девяти до восемнадцати лет, – закончила свой рассказ Рэнди. – Эмма мечтала скрывать ее и дальше, как в старые времена прятали сумасшедших.

– А где же была ее мать? – Пальцы Патрика сжались вокруг бокала – к счастью, слишком толстого, чтобы треснуть. – Неужели она не пыталась защитить своего ребенка?

– Эва – хорошая женщина, но очень слабая. Для Генри Даниэля она тоже была ребенком. После его смерти власть перешла к Эмме, и Эва не в силах была ей противостоять. Разумеется, оставляя малышку, она знала, что физических измывательств не будет, хотя насилие моральное куда вероломнее – с ним труднее бороться. Именно против него и восстала Джордана. Она убежала во время одной из нечастых поездок Эммы за покупками, они тогда жили в доме Даниэлей в Атланте.

Можешь себе представить, сколько мужества требовалось для такого поступка? Девушке, которой не позволяли бывать с людьми, которую не пускали в школу, держали в самом настоящем заключении? Слепой девушке? Можешь хоть на мгновение осознать силу отчаяния, заставившего ее окунуться в джунгли Атланты?

– Тогда ты ее и встретила? Когда она, отчаявшись, сбежала?

Рэнди коротко кивнула. События десятилетней давности были так свежи, точно это случилось вчера.

– Она плакала. Молча, но так горестно, будто кровоточила ее душа. И была очень грязной. Боже!

Сколько раз она, должно быть, падала, перебираясь из одного места в другое, не имея ни малейшего понятия, что делать или куда идти! Уже стемнело, квартал сомнительный, полно всякой шпаны. Даже испачканная, одежда ее казалась слишком шикарной для этой части города. Когда я увидела ее, свернувшуюся калачиком на краю тротуара, то решила, что это юная богатая дурочка, забредшая в трущобы из любопытства, а может, просто поссорившаяся со своим дружком. У меня самой было бед по горло, и невзгоды богатеньких казались мне пустяковыми. Я остановилась, чтобы посмеяться, и осталась, чтобы помочь. Но она помогла мне куда больше. Позабыв о своем несчастье, выслушивала рассказ о моем. И вдруг предложила мне такую жизнь, о какой я даже и мечтать не смела.

Предложила кров для меня и ребенка, которого я ожидала, а потом предоставила мне возможность получить образование.

– Взамен на это? – Патрик жестом обвел кухню, подразумевая все то, что она делала в доме.

Рэнди покачала головой.

– Ни на что не взамен. Я это делаю потому, что мне нравится. Ничего другого я не хочу.

Джордана в соседней комнате отложила гитару.

Смеясь, она обернулась к Кэсси, и волосы блестящим шелком накрыли ее плечо.

– Итак, ты отправилась с ней в школу в Швейцарию. – Он говорил с Рэнди, но глаза его были обращены на Джордану. – А потом вы вернулись в Джорджию. Ты получила образование, могла бы сделать карьеру. Почему ты осталась с ней?

– А зачем мне ее покидать? Лучше Джорданы человека не сыщешь. К тому же я ей стольким обязана!

Патрик в ответ лишь пожал плечами.

– А отец Кэсси?

– Он в этой истории посторонний. Отец Кэсси исчез. из моей жизни до того, как я обнаружила, что беременна. Я была влюблена без памяти, души в нем не чаяла, ни о ком, кроме него, думать не могла. Так переживала.


Теперь-то я полагаю, что в проигрыше остался он.

Руки Джорданы обвились вокруг ребенка, ее длинные изящные пальцы помогали неуклюжим детским пальчикам извлекать осторожные аккорды. Он отвернулся, оторвав взгляд от женщины и малышки, и сузил глаза на Рэнди:

– Осмыслив свой собственный горький опыт, ты решила, что Джордане необходим такой же? Почему?

– Потому что альтернатива куда хуже, – расстроенно ответила Рэнди. Каковы бы ни были ее сомнения насчет Патрика, в этом она не сомневалась. – Джордана перестала двигаться вперед. Наглухо закупоривается в своем мирке, становится отшельницей. Именно этого так хотелось Эмме Даниэль. – Рэнди буквально выплюнула последние слова, яростно сверкнув глазами. – И мужество тут ни при чем. Просто она по натуре замкнутая, а время и обстоятельства усиливают наши недостатки, как и достоинства. Джордане необходим кто-то, кто бы не позволил ей ускользнуть из мира. Кто-то связанный с настоящей жизнью, способный увести за собой.

– Если Джордана испытает боль, все может стать еще хуже. Она замкнется в себе окончательно.

– У нее останутся воспоминания. Это лучше, чем ничего.

– Правда?

– Да! – с жаром подтвердила Рэнди.

Патрик впервые за весь разговор отхлебнул из бокала, поставил его на стол и опустил на него взгляд.

– Джордане необходимо постоянство в жизни она заслужила его. Я же не настроен на постоянную связь. Пока…, и навряд ли настроюсь скоро.

– Тогда уезжай, – грубо произнесла Рэнди. Виски резко плеснулось в бокале.

– Не могу.

Патрик поднялся и вышел в темноту сада, а Рэнди еще долго вглядывалась ему вслед, впервые осознав, что опасность угрожает не только сердцу Джорданы.

– Патрик Маккэлем, ты упрям. Слишком упрям, чтобы признать правду.

Выливая остатки его виски в раковину, она улыбалась.

– Спокойной ночи, Джордана.

Рэнди увела Кэсси в спальню, а Джордана еще посидела молча, прислушиваясь к их болтовне. Потом поднялась, отложив гитару в сторону, и уверенно направилась через кабинет, через кухню, к выходу на террасу. Хоть он это и отрицает, Патрику явно не по себе. Он запутался в сетях ее глупых надежд, и настало время его освободить.

Какой-то период их отношения развивались прекрасно. Патрик часто наведывался в гости, а потом вообще остался жить здесь, уезжая и возвращаясь, как того требовали его дела. В сотворенном ими идиллическом мирке они гуляли и болтали, смеялись и узнавали друг друга. Постигали сближавшие их вещи. У них оказалось много общих интересов и совершенно неожиданно появлялись новые. Она узнавала от Патрика о дальних странах, которые не надеялась увидеть сама. Для нее это было личным свидетельством путешественника, так недостающим видеофильмам Кэсси. А он в свою очередь интересовался ее жизнью, всем, что для нее имело значение, – ее музыкой, фирмой, несчастными детьми, ее садом.

Теперь он знал названия всех цветов и даже перестал считать "четырехчаснички" сорняками.

Они сделались друзьями, но в основе этой дружбы все же лежали его задетое самолюбие и ее гордыня.

Патрик увлекся ею и, задетый ее невниманием, преследовал ее с вполне определенной целью.

Она избегала его, пресекала все попытки к сближению. До тех пор, пока он сам не решил отказаться от нее. И тут-то доселе неведомое ей тщеславие возжелало, чтобы он вернулся. Гордыня вознамерилась доказать, что слепая женщина может быть не менее желанной, чем загадочная незнакомка из ресторана в Атланте.

Самолюбие и гордыня, у которых была общая цель и неизбежный конец. Но расчет оказался неверным.

И это ее вина, признала Джордана, ступая за порог дома, в прохладу ночи. Она бросила ему вызов, не понимая, что это значит, не понимая даже, чего она ждет в ответ. Она бросила вызов, который он не мог не принять. Пытаясь возместить урон, нанесенный ее гордости, она ответила огнем на огонь. Но сгорела она сама.

Джордана прошла по террасе, влекомая слабым скрипом шезлонга.

– Патрик! – Она прикоснулась к его плечу и поняла по его реакции, что он не слышал ее приближения. – Я знаю, что тебе хочется побыть одному, но, пожалуйста, можно я посижу с тобой?

Он поймал ее руку, задержал в своих ладонях. Недавно он был с ней резок, но в ее голосе не слышалось и намека на обиду, она была не тщеславна и умела прощать.

– Как это тебе удается? Ты идешь сквозь тьму, идешь по миру, который должен казаться тебе в сотню раз страшнее ада. И при этом всегда добра, всегда справедлива, всегда спокойна.

– Не всегда. – Она забрала у него руку, потому что для ее следующих слов ей нужно было собраться с силами. – Я не была с тобой ни добра, ни справедлива.

– Когда это ты была недоброй и несправедливой?

– Во всей этой ситуации. – Она нащупала шезлонг и опустилась на него с удивительным изяществом. Когда решила, что смогу быть не хуже других – такой же желанной, как любая нормальная женщина. Я была слишком зла тогда, чтобы думать о последствиях этих слов для нас обоих.

– О чем ты говоришь, Джордана?

Она стиснула руки перед собой и отвернулась, подставив разгоряченное лицо под освежающий ночной ветерок. Она не ожидала, что освободить его от молчаливого обещания будет так нелегко. Она не ожидала, что влюбится в него.

– Признаюсь в собственной гордыне и приношу свои извинения. Тебя больше ничего не держит, но, поскольку ты человек гораздо более добрый, чем полагаешь…

– Ты что, на самом деле веришь, что я торчу здесь по доброте душевной? – Он повернул ее лицо к себе кончиком пальца. – Неужели ты до такой степени наивна?

Он обвел пальцем овал ее лица. От этого жеста как будто молния пробежала по ее позвоночнику.

– Вовсе не наивно – понимать, что доброта бывает и неосознанной. Ты не хочешь причинить боль другу.

– Так вот кем ты себя видишь? Другом?

– Я надеялась, что мы друзья, Патрик. Мне казалось, что мы ими стали, до тех пор пока… – Ей пришлось усилием воли сдерживать сотрясающую ее тело дрожь.

– До моего сегодняшнего настроения? – закончил он, нисколько не удивленный ее чутьем, а лишь самим толкованием. Она была наивной и слишком доверчивой. – Джордана, любовь моя, мужчина не шипит и не бесится, как мартовский кот, оттого, что он не хочет женщину. Как раз наоборот.

– Но ты вел себя как истинный джентльмен.

– И каждая минута была страданием.

– Почему, Патрик?

– Почему? – прошептал он. – Потому что… – Он прильнул к ее векам, заставляя их опуститься, ощущая, как ресницы крылышками бабочки подрагивают на его губах. Потом отстранился, но только на миг, чтобы, погрузив пальцы в ее волосы, притянуть ее к себе. – Вот почему, – выдохнул он, накрывая ртом ее губы, дразня их, пока не дождался ее ответного покорного всхлипа.

К внезапно вспыхнувшей страсти примешалась злость. На себя, за то, что дал обещание и нарушил его. Поцелуй стал жадным, требовательным, когда он накрыл ее тело своим, подчиняя ее нежность власти своего вожделения. Его рот не отрывался от ее губ, заставляя их раскрыться, рука нащупала в вырезе ее рубашки бюстгальтер и сдернула его вниз, как паутинку.

Ладонь накрыла ее грудь, наполнилась нежной упругостью, ощущая, как твердеет сосок от желания, сжигавшего и его.

В пальцах Патрика, пробегающих по ее телу, упорно добивающихся от нее того же сумасшествия, что владело им, не было нежности. Он мучил ее своими прикосновениями, дразнил поцелуями, пока ее тело не напряглось в голодном ожидании большего.

Джордане, жившей одними ощущениями, сейчас казалось, что она умрет от них. Жизнь не подготовила ее к этому неотвратимому натиску на ее плоть. К ласкам, вызывающим дрожь восхитительного наслаждения и одновременно странное чувство неудовлетворенности.

Его прикосновения были как пища для умирающего с голоду. Его поцелуй – вином для умирающего от жажды. Но и того, и другого ей было мало.

В тот миг, когда казалось, что пик обольщения уже достигнут, его рука скользнула по обтянутым джинсами бедрам, задержалась на впадинке живота. С внезапным криком она выгнулась под ним, когда его рот жаром сомкнулся на ее соске. Язык его метался и дразнил, и от его ласк теплые волны восторга сотрясали ее все сильнее, разжигая пламя внутри.

– Патрик! – Джордана вцепилась ему в волосы, инстинктивными движениями тела взывая о продолжении. – Пожалуйста, – выкрикнула она и потянулась к нему. Прижимая его к себе, она сначала ощутила его тело на своем – властный отпечаток твердых, горячих мужских мышц на изгибах жаждущей женской плоти, затем влагу языка на своем соске – ласкающую, соблазняющую – и, наконец, натиск губ, от которого все ее чувства завертелись смерчем, вознося к вершине желания.

Звук раскрывающейся молнии на ее джинсах прозвучал в темноте раскатом грома. Ночь притихла, притушила таинственные шумы, прислушиваясь к неровному дыханию страсти. Сначала пальцы, а потом губы Патрика проложили дорожку от ее рта к горлу, к груди, чтобы снова воздать должное сочным бутонам сосков. Потом язык скользнул по животу, через ямочку в центре, вниз, замирая на грани никогда не испытанной ею близости.

– Кто-нибудь уже занимался любовью с тобой?

Не в силах говорить, она покачала головой.

– Тогда это не годится, – хрипло проговорил он. Все должно быть по-другому. Во всяком случае, в твой первый раз. – Медленно, будто наблюдая за собою во сне, он вернул одежду на место, тщательно застегнул все пуговицы и молнию, пока соблазнительные секреты Джорданы не оказались спрятанными.

Патрик Маккэлем никогда в жизни не сдерживал себя. Перекинув ноги через край шезлонга, он резким движением поднялся и повернулся спиной к той прелестной картине, которую представляла из себя Джордана в лунном свете. С распущенными, спутанными волосами, с припухшими от его поцелуев губами, она была слишком соблазнительна, чтобы долго оставаться девственницей, если вовремя не уйти.

Решительным шагом Патрик направился к бассейну, опустился на колени на каменный парапет, зачерпнул пригоршню воды, плеснул ее себе на лицо, но даже резкий запах хлорки не мог смыть воспоминания о ней.

Запустив ладони в волосы, он чувствовал, как струйки стекают по лицу вниз, на плечи. Он повторял этот жест снова и снова, пока его рубашка, промокнув, не прилипла к телу. Прохладная влага не приносила облегчения. После долгих недель воздержания и равнодушия к самым соблазнительным женщинам ему нужна была только Джордана. Одна Джордана.

Даже Маив Дельмари, с ее острым умом, с телом, достойным поклонения, и мастерством куртизанки, не интересовала его. За последние несколько недель Маив стала совершенно несносной. Она приняла от него в подарок рубины, однако поверить в окончание их связи не спешила. Пускалась на любые хитрости, преследовала любовника, появляясь внезапно в офисах его фирмы или в ресторанах, где он обедал. Неудачи не обескураживали бравую даму, она делалась все назойливее и экстравагантнее. Маив всегда одевалась броско и вызывающе, но в дурной тон все-таки не впадала. Теперь же она намеренно дразнила его: открытые платья, ранее предлагавшие взору добрую половину пышной груди, теперь, казалось, едва держались на острых вершинках сосков. Прозрачные блузки и юбки с разрезом до бедра – дешевенькие уловки, годные для Голливуда, но не для Атланты, – оставляли его совершенно равнодушным, а то и вызывали отвращение.

Маив выставляла себя напоказ, уповая на приманки плоти, а его пульс заходился в бешеном ритме от вида невинной женщины в простой рубашке и джинсах.

Звук ее шагов заглушила вода, и прикосновение Джорданы застало его врасплох. Он дернулся, и резкое это движение заставило ее покачнуться, она бы упала, если бы его пальцы не обвились вокруг ее запястий. Джордана удержалась на ногах, но еще долго не могла успокоить дыхание.

– Мне очень жаль, – выдавил он наконец.

– Чего тебе жаль, Патрик? Что я чуть не упала?

Или же мы возвращаемся к старой песне? Тебе жаль, что я слепая?

– Слепота не мешает тебе быть желанной.

– Тогда почему же ты не стал заниматься любовью со мной?

– Девственность имеет такую цену, какую я еще не готов заплатить.

Цена, которую он не готов заплатить, – любовь.

Мечта каждой женщины, даже самой юной. Она пришла, чтобы отпустить его, а вместо этого согласна на половину мечты. Любить будет только она, безнадежно, тайно, и когда Патрик уйдет навсегда, она больше никого не полюбит. Рэнди была права: полюбить один раз в жизни лучше, чем ни разу.

– Девственность – не предмет купли-продажи или обмена. Девственность – не дар, но и не бич Божий, из-за нее я не становлюсь ни лучше, ни хуже. Я – женщина, со своими женскими желаниями. – Она положила ладонь ему на грудь; под насквозь промокшей рубашкой гулким, размеренным ритмом стучало сердце. – Ты мне нужен, Патрик.

– Не играй с огнем, Джордана. Можешь сгореть.

– Слишком поздно. Уже сгорела.

Он не знал, что она имеет в виду, – не хотел знать.

Она хочет его – этого было достаточно.

– Тогда поедем со мной. – Он притянул Джордану к себе, так что ее грудь вжалась в его влажное тело, и наклонился, чтобы поцеловать. – Поедем со мной в Шотландию, – прошептал он ей прямо в губы. Это меньше всего входило в его намерения, но если у нее хватит мужества согласиться, то хватит мужества и вынести конец. – Поедем со мной, и на какое-то время весь мир станет нашим. Я подарю тебе восходы и закаты, дни, наполненные солнцем и цветами, целые ночи любви.

– Да. – Джордана уже тянулась к нему, хотя и понимала, что он предлагает ей любовь плоти, но не сердца. Луна блестела на ее ресницах, мокрых от слез, которым она ни за что не позволила бы пролиться. – Я поеду с тобой, Патрик. Куда угодно.

– Нет! – Когда он понял, о чем попросил, когда понял, на что она согласилась, возражение взорвалось в нем мгновенно, отчаянно. Пальцы его сомкнулись на ее запястьях. Загнанный в ловушку человек сражался с наступающими на него стенами. Ярость, кольцом свернувшаяся в душе и ожидающая своего часа, ужалила его, словно гадюка. Обливаясь холодным потом, он отбросил ее руки. Патрик Маккэлем никогда слабаком не был. Он управлял собственной судьбой, слушал голос только собственной совести – и ничьей другой. Он ни перед кем не склонял головы.

Впервые за очень долгое время Патрика Маккэлема охватили смущение и неуверенность. Как загнанное в угол животное, он набросился на источник своего смятения.

Лицо его в бледном свете луны отражало всю силу искавшей выхода ярости, и даже выражение безмолвной тревоги в глазах Джорданы не могло умерить ее.

– Ты бы поехала, не так ли? – Он скрипнул зубами, безжалостно вцепившись железной хваткой в ее запястья. – Ты готова ехать со мной куда угодно и исполнять все мои прихоти. Все отдавая и ничего не требуя взамен. Не требуя даже защиты, а она тебе так нужна! Щека его подергивалась от волнения, когда он последней ложью расчищал себе путь к отступлению. – Мне не нужна ни твоя невинность, ни ты сама. Мне нужна женщина опытная, которая все понимает. Достаточно знающая жизнь, чтобы обезопасить себя. Ты понимаешь, что я имею в виду под словом "обезопасить", Джордана? Или же ты слишком невинна, чтобы об этом знать? Когда-нибудь я захочу иметь сыновей. Законных сыновей, а не рыжеволосых ублюдков, которые напоминали бы мне о дурацкой опрометчивости.

Она молча сносила незаслуженную жестокость, Только глаза, поблескивающие в лунном свете, выдавали ее страдание. Мгновенная, подлая ярость Патрика вдруг сникла, сморщилась, как мерзкая, бессильная тварь в присутствии нежной отваги.

Непреодолимое желание обнять ее, осушить поцелуями ее слезы появилось так же внезапно, как злость. Но гордыня возобладала.

– Мне очень жаль, Джордана. Прости. За все. – Теперь его голос звучал нежно. Ладонь замерла у ее щеки, так и не прикоснувшись. Он отдернул руку, резким движением сжав пальцы в кулак. И прошептал, делая шаг назад:

– Забудь Шотландию. Забудь меня.

Бросив на нее прощальный взгляд, он исчез в темноте.

Загрузка...