Слезы на лепестках роз

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Патрик размеренным шагом ступил в зал аэропорта. Пассажиры пробегали мимо него, суетливый людской поток торопился к другим местам, другим заботам. За годы, прошедшие с его последнего полета коммерческим рейсом, он успел позабыть, что ночные пассажиры – народ особого сорта: чиновники, изнуренные долгим днем, новички, напуганные черным, ожидающим их небом.

Некоторые переговаривались шепотом. Некоторые дремали в креслах, накинув пиджаки и свитера – вентиляторы навевали прохладу. Над их головами неумолимые лампы светили в полную мощь, растворяя все душевные нюансы и тайны, оставляя одну грубую видимость.

Раздосадованный собственной усталостью, собственными тревогами, он поражался, почему оказался здесь, а не в аэропорту своей компании.

– Или в Лондоне, – прорычал он, – где мне следовало бы сейчас находиться.

Дернув ноющим от боли плечом, он обвел взглядом встречающих в поисках шофера, которого должен был прислать Рейф. Глаза его поймали быстрый взгляд красивой женщины. Она не скрывала своего интереса к рыжеволосому гиганту, чей темперамент легко угадывался под мрачной внешностью. Взгляд Патрика безразлично скользнул мимо, отвергая предложенный аванс.

Его сердце изнывало от тоски по солнечному свету и чистоте.

Пока он прочесывал зал в поисках шофера, его злость все разгоралась. Столько дней он, как раненый зверь, провел в яростной агонии! Ему не добавило хорошего настроения известие, что в самолете его компании забарахлил мотор. Он чуть было даже не нанял другой самолет. Остановила его только необходимость доказать себе самому, если не Джордане, что у него осталась хотя бы жалкая капля самообладания. Ну, и что он доказал, когда взял билет на первый же пассажирский рейс и провел столько часов, скрючившись на сиденье, не рассчитанном на его огромный рост?

Со сдавленным ревом нетерпения Патрик развернулся кругом в поисках ближайшего телефонного автомата – и тут увидел ее. Он остановился как вкопанный и даже не заметил, что господин, на полшага отстававший от него, толкнул его в спину.

– Эй, мистер! Поторапливайтесь! Или вы возомнили себя… – Отметив размеры объекта своего негодования и ощутив арктический холод невидящих глаз, нервный господин проглотил остаток тирады. – Мм… прошу прощения, – буркнул он и ретировался.

Взгляд Патрика вернулся к Джордане, как будто коротышки и не существовало. Ему казалось, что он видит ее в первый раз. Он не был готов к этой золотистой прелести, к обаянию нежности, которых не смогли исказить даже безжалостные прожектора. Он не был готов к жадному, почти адскому спазму внизу живота. К злости и горькой зависти, скрутившим его, когда Рейф наклонился к ней и, что-то прошептав на ухо, прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке.

Не сводя с них прищуренных глаз, он следил, как она улыбнулась в ответ и кивнула, рассыпав по плечам золото волос. Ее смех прозвенел серебряным колокольчиком, и Рейф обнял ее, привлек к себе и поцеловал волосы на макушке. В этот миг, уже направляясь к ним, Патрик почти забыл, что Рейф Куртни двадцать пять лет был его другом.

Он остановился в шаге от них, с болезненной остротой ощущая ее присутствие. Его взгляд, обращенный к единственному человеку на земле, которого он называл своим другом, источал ледяной холод.

– Рейф. – Кивок резкий, приветствие сквозь зубы.

Как будто в ожидании этой реплики, его мир покачнулся, а потом снова встал на ноги. Рейф уже удалялся с плутовской улыбкой на устах, полной озорной радости, а Джордана, вся засветившись счастьем, тянулась ему навстречу. Он инстинктивно выбросил вперед руки, чтобы схватить ее, поддержать в этом порывистом, бездумном движении к нему. Замерев посреди прохода, где поток людей разбивался об него надвое, словно ручей о каменную глыбу, он думал лишь о Джордане.

– Патрик! – Ее пальцы вцепились в его руку. Он был встревожен; она уловила это в одном-единственном слове. – Твой самолет опоздал, мы так волновались. С тобой все в порядке?

– Теперь – да. – Он тосковал по ее облику. Тосковал с того самого момента, когда бросил ее, убежал с жалящими словами на губах и болью в сердце. Теперь их не разделял океан, и, останься он на этом месте навечно, ему не наскучило бы смотреть на нее.

– Правда? – мягко переспросила Джордана. Боль осталась; она слышала ее в глубоком тембре его голоса, в его раскатистом шотландском акценте. Боль от схваток с самим собой, от предательства, от воспоминаний в истерзанном сердце мальчика-мужчины. Воспоминания и боль – они дремали в его душе, пока одним ярким солнечным днем она не вошла в его жизнь.

Она разбудила их, заставила вспомнить мать, которую он ненавидел, и отца, которого он любил. Дразня его своей безрассудной гордостью и задетым тщеславием, привязала его к себе, хотя честь, не тронутая ни предательством, ни страданиями, убеждала его уйти.

Приподняв его руку к лицу, она потерлась губами о ладонь, жалея, что не в ее силах ослабить боль, которую матери умеют смахивать одним поцелуем. Страдания ребенка вплетались в страдания мужчины, дерзкого и неотразимого, давно выросшего из материнских ласк.

– Джордана. – Он прошептал имя девушки, выдернув руку из ее руки и приподнимая пальцем голову за подбородок. Ее улыбка растаяла, губы задрожали, и золотистые ресницы плотной завесой опустились на блестящие от слез глаза. Патрик стиснул зубы, заглушая рвущийся из горла стон. Ему знакомы были злые или капризные женские слезы, но никто и никогда не плакал просто потому, что он существует. Ему хотелось подхватить ее, осушить поцелуями каждую драгоценную слезинку, закрыть ее своим телом, спрятать от любой беды.

Желание было настолько мощным, что он рванулся к ней, но тут же взял себя в руки. Поцелуями не остановить этих слез; и кто тогда спасет ее от него самого?

Спешащий мимо прохожий толкнул Патрика локтем и пробормотал нечто нелестное насчет его выбора места для рандеву. Патрик гневно обернулся, заслоняя собой Джордану, и лишь тогда вспомнил, где находится.

– Рейф!

– Он уехал.

– Уехал? – Он обратил взгляд на стену, прислонившись к которой совсем недавно стоял Рейф в небрежной, грациозной позе, свойственной только ему. Зеленые глаза не сверкнули ему навстречу улыбкой. Темная бровь не изогнулась в дружеской насмешке. Креола и след простыл. – Какого черта!

– Он и не собирался оставаться.

– Не собирался… А как же ты? Кто же нас довезет?…

Она достала из кармана слаксов ключи.

– Он велел передать вот это тебе, а сам взял такси.

– Вот так просто? Бросил тебя на произвол судьбы?

– Не бросил, а оставил меня там, где я хотела быть.

Увидев ее рядом с Рейфом, он не задумался, почему она оказалась в такой час за тысячи миль от дома, с человеком, которого еще вчера не знала. Ему и в голову не пришло, что она оказалась здесь с одной-единственной целью – встретить его самолет. Он был слишком занят своими дурацкими мыслями и ревностью, чтобы задуматься об этом.

Она вырвалась из своего привычного мирка, из своего тщательно оберегаемого уединения – и рискнула окунуться в чужой и опасный, невидимый для нее мир.

– Со мной. – Многие пострадавшие от безжалостного Патрика Маккэлема не поверили бы такой нежности в его голосе. Он и сам бы не поверил, если бы услышал. – Ты хочешь быть со мной.

Он не поцеловал ее только из-за зевак, что уже столпились вокруг, перешептываясь и тыча пальцами в Джордану. Лишь прикоснулся к ее щеке, погладив ее ладонью.

– Ты знаешь, что ты говоришь? Что это значит?

Что это должно значить?

– Да, знаю, Патрик. Мне кажется, я знала это с того момента, когда ты в первый раз поцеловал меня.

Он схватил ее за руку, испепелив любопытствующих гневным взором.

– Нужно выбраться отсюда, пока я не устроил скандал.

Подхватив Джордану под локоть и прокладывая для нее путь своим огромным телом, он протащил ее сквозь живое кольцо – по коридору, прямо к стоянке машин. Не говорил ни слова и касался лишь ее руки, пока они не оказались в "родстере" Рейфа.

– Сейчас, – прорычал он, грубо прижимая ее к себе.

Его пальцы запутались в ее волосах, отклоняя назад голову, но поцелуя, которого она так жаждала, не последовало. Его ладони скользнули вниз по ее телу, и он уткнулся лбом в ее плечо. Замер в полной недвижимости – стук его сердца у ее груди казался громом в тишине машины. Она обвила рукой его за шею, запустила пальцы в каштановые упругие кудри. Яркие, блестящие, как осенние листья, говорила Рэнди.

Джордана улыбнулась. Ей дано лишь воображение, и оно рисовало его сказочно прекрасным.

Его рот на ее губах был властным и непреклонным. Минутное успокоение не принесло разнеженности. Он хотел. Он брал. Она счастлива была отдать ему себя – всю. Джордана давно перестала тревожиться о последствиях. Будь что будет, у нее есть сегодня, и это сегодня – Патрик. Она притянула его поближе, ее губы раскрылись ему навстречу, отвечая страстью на страсть. Не думая ни о чем, она шагнула в неизведанную страну.

Он отодвинулся – чуть заметно, – прикоснулся пальцем к лицу, так часто улыбавшемуся ему с обложек журналов и из воспоминаний. Снова склонился к ней – такой живой и теплой под его губами. Поцелуй обжигал страстью сильнее, чем предыдущий, но слабее, чем следующий и следующий…

Патрик отстранился от нее с глухим стоном. Вцепившись в руль, уставился в темноту.

– Как я поведу машину? Несколько часов не прикасаться к тебе!

Мосты ее были сожжены, назад пути не было.

– Не сопротивляйся, Патрик. Сражение закончено для нас обоих. Ты научился жить с моей слепотой. Забудь о ней совсем на сегодня. В темноте, в твоих объятиях, она не будет иметь никакого значения. Я буду такой же, как любая другая женщина. Ты не давал никаких обещаний. Я их и не жду. Мне просто нужна сегодняшняя ночь. – В горле ее было сухо, как в пустыне.

Стиснув его ладонь, она прошептала:

– Я хочу тебя.

Ладонь Патрика развернулась в ее ладони, их пальцы переплелись. Он молчал. Обморочную тишину нарушил лишь тяжкий, долго сдерживаемый выдох. Проклятие, вздох, а потом хриплый вопрос:

– Где?

Джордана освободила ладонь от его хватки, внезапно ставшей мучительной. Он не собирался облегчать ей положение. Может, неосознанно пытался вернуть ее в прежнюю колею, принуждал к отступлению, уже не надеясь на собственное благоразумие?

Она не согласна на отступление.

– В городском доме Даниэлей. – Прислушиваясь к своему, ставшему вдруг незнакомым, голосу, она назвала улицу и номер дома. – Я там давно не была, но его держат в порядке для… – Джордану удивила хлестнувшая по сердцу боль, оставленная, как ей казалось, в далеком прошлом. – Его держат и порядке, потому что…, бабушка его любила, но теперь она там никогда не показывается. – И добавила, объясняя упрямство старухи:

– Дом принадлежит мне и содержится на мои деньги.

С безмолвным проклятьем в адрес Эммы Даниэль, Патрик крутанул ключ зажигания и вывернул со стоянки на улицу.

Дом выглядел совсем не так, как загородное жилище Джорданы – удобное, уютное, изысканно простое по стилю. Фамильный дом Даниэлей казался чопорным в своем ледяном совершенстве. С портрета над камином на них смотрела надменная дама – холодные глаза, спина прямая как палка, губы стиснуты.

Эмма Даниэль. Рука Патрика напряглась на плече Джорданы, притянула ее поближе.

Он смотрел в лицо женщины, чья граничащая со спесью гордыня едва не разрушила настоящую гордость, умевшую ужиться с нежностью и добротой.

Даже сейчас Эмма Даниэль своей упорной враждебностью не давала покоя Джордане – жгла ее презрением, отвергая дом, который хранили, как дар, для нее.

– Не имеет значения, Патрик. Какое нам до нее дело?

Джордана моментально угадывала его мысли.

– Для меня имеешь значение только ты. – Наклонившись, он подхватил ее на руки и подтвердил слова поцелуем, не оставившим места для сомнений. Почти не отрывая губ от ее рта, он требовательно шепнул: Твоя комната? Где она?

– За лестницей, в самом конце коридора. – Прильнув щекой к его плечу, она впитывала его силу, позволяя жару его тела растворять ледяной холод воспоминаний. Она привезла его в этот дом с определенной целью. Именно здесь испуганная, отчаявшаяся девочка изменила ход своей жизни.

Прошли годы, и сегодня ее возвращение сюда казалось уместным.

Джордана вздохнула и отбросила все старые боли.

Сердце ее гулко стучало, но уже не от страха или стыда, пережитых в этом доме когда-то, а от радостной любви к человеку, светом ворвавшемуся в ее долгий мрак.

Закрыв дверь в детскую комнату, Патрик словно шагнул в другой мир. Все еще держа на руках Джордану, он огляделся. Книги для слепых выстроились на полках рядами, ковер был пушистым и толстым, блестела полировкой деревянная мебель. Двери, ведущие на крошечный, огороженный витыми прутьями балкон, без занавесей. Угодившая, как в ловушку, в этот мрачный дом, под власть мрачной опекунши, девочка все-таки умудрялась впускать в свою жизнь солнце и весь далекий неведомый мир.

Он выпустил ее из объятий, придерживая за талию, пока она не обрела равновесия. Сколько отваги и силы характера нужно, чтобы устроить собственную нишу в закрытом от тебя полной тьмой сложном мире! Ни одной женщиной он не восхищался так, как Джорданой. Ни одну не желал сильнее.

– Поразительно, – пробормотал он, вновь приникая к ее губам, словно умирающий с голоду к пиршественному столу. А потом шагнул назад, призывая на помощь все свое самообладание. Ради нее он пересек океан и весь огромный город. Она заслуживает лучшего, чем тот мгновенный натиск, какой он планировал, лучшего, чем вожделение самца, поспешно утоляющего свой голод.

Джордана не знала любви. Пусть любовь для нее начнется красиво.

Когда она потянулась к нему, не понимая причины его промедления, он взял ее руки в свои.

– Нет, малышка. – Он поцеловал ее ладони. – Не будем спешить. Впереди у нас целая ночь.

Джордана в недоумении покачала головой. Горел от нетерпения, а теперь отступает…

– Доверься мне, Джордана.

– Да. Конечно.

– В таком случае я сейчас принесу из машины наши сумки. И пока ты как следует понежишься в горячей ванне и расслабишься, я проверю, что там нам оставили на кухне. – Он прикоснулся пальцем сначала к своим губам, потом к ее.

Джордана послушно отправилась в ванную с намерением лишь быстро смыть дорожную грязь, но не учла усталости от долгих часов пути и напряженного ожидания. Когда тепло расслабило все мышцы, а аромат любимого мыла растворил ее мысли, она окунулась в чувственную истому.

Закинув руки за спину, ощущая струящийся каскад благоухающей воды на своей груди, она думала о том, что эта ночь будет самой прекрасной в ее жизни. На губах ее блуждала улыбка, когда Патрик тихонько постучал в дверь и вошел. Она и не подумала, изобразив смущение, закрыться от него; теперь уж не до стыдливости – она была слишком честна, чтобы притворяться.

, – Это было в твоих… – Патрик замер на месте, захлебнувшись вдохом. Прозрачный пеньюар беспомощно повис в его руке. Он не ожидал увидеть подобной соблазнительной картины. Мечты – занятие для дураков, а любовь – это слабость. Он всю жизнь клялся, что не опустится ни до слабости, ни до глупости. И вот сейчас, пожирая ее взглядом, он понял, что все его клятвы – ложь. Розовые пузырьки скользили по воде и льнули к золотистой коже. Сверкающие ожерелья для женщины из мечты. Он оставался в дураках.

А любовь? Он зажмурился, отторгая от себя ее образ. Стиснутый рот полоской выделялся на побледневшем лице. Яростной волной отпора сотряслось тело. Повернувшись, чтобы уйти, он вспомнил о кружевах, все еще зажатых в руке. Одеяние для мечты. Он отшвырнул его в сторону со словами:

– Это было в твоих вещах. Надень.

Джордана, онемев, опустилась в ароматную воду, гадая, все ли мужчины переменчивы как ртуть или же только те, что из последних сил цепляются за свое спокойствие. Если все дело в спокойствии, то Патрик, кажется, на пределе.

Она поднялась в облаке дивного запаха и потянулась за полотенцем.

Дверь закрылась, и Патрик поднял глаза. Комната, освещенная лишь слабыми лучами лунного света, была погружена в полутьму. Он был прав – в серебряном блеске луны лиловые кружева казались призрачными на Джордане. Она была прекрасна, со своим водопадом волос, струящимся как серебряная с золотом вуаль по прозрачной ткани. Девушка лета в одеянии цвета сумерек.

Подойдя к ней, он потянул ее к открытой на крошечный балкон двери. В тишине ночи слышался только звук льющегося в бокалы вина. На маленьком столике лежали фрукты и сыр, но, подавая ей вино, он понял, что все это останется нетронутым.

– За мечты. – Он прикоснулся к ее бокалу своим.

– За мечты. – Она спокойно потягивала вино, наслаждаясь изысканным букетом, хотя тлеющее внутри желание грозило превратиться в пожар. Несведущая в любовных ритуалах, она молча сражалась с собой и ждала. Терпение, посоветовала она себе, и ее губы легонько изогнулись над краем бокала.

Патрик увидел и эту кривую усмешку, и дымку в глазах. Грудь ее поднялась со вздохом, кружева декольте соблазнительно натянулись на высоких полукружьях. Он забрал у нее бокал и поставил его на столик рядом со своим.

– Вот теперь время, Джордана.

– Да. – Время ожидания закончилось, и она оказалась в его объятиях. От него исходил запах мыла. Ворот рубашки был расстегнут, кожа влажная. Значит, он нашел дорогу не только на кухню, но и в другую ванную комнату.

Пальцы ее дрожали, когда она пробежала ими по его груди. Сначала неуверенно, потом все смелее, изучая, познавая тело мужчины, Патрика. Он был твердым, почти каменным, от плоского живота и узкой талии до широкой груди. Упругая кожа скрывала стальные мускулы. На плечах рука ее задержалась на миг, прежде чем смахнуть со своего пути рубашку. Патрик молча позволил ей изучать свое тело. Ему знакомы были изощренные прикосновения многих женщин, но сейчас у него возникло ощущение, что все происходит в первый раз.

Ее пальцы порхнули вниз, по бицепсам и предплечьям. Снова вернулись к груди, ладонь замерла на сердце. Она погрузилась в исследование, и лицо ее стало почти мрачным. Потом выражение его вдруг смягчилось, когда ритм его сердца, слившийся с ее собственным, подсказал ей, какую муку терпит он от ее прикосновений.

Скользнув вверх, ее руки обхватили его шею, обвели линию подбородка и щек и, наконец, зарылись в его волосах, чтобы приблизить его губы к своим. Он напрягся, окунувшись в ее поцелуй. Отдавая ей лишь то, что она хотела взять сама.

Джордана отстранилась. Пространство между ними пульсировало все возрастающим желанием. Протянув руку, она проложила пальцем дорожку от его горла к талии.

– Мне кажется, ты самый красивый мужчина на свете.

– В мужчине красота не главное, Джордана. Прекрасна ты.

– Все равно ты самый красивый.

– Тебе же не с кем сравнивать, откуда тебе знать?

– Мне и не нужно сравнивать, чтобы знать. Мне никто не нужен, кроме тебя. – Пуговица на его брюках выскользнула из петли, хоть он и пытался удержать ее руку.

– О боже, нет. Не здесь. Кажется, я больше не выдержу. – Дернув ее к себе, он прижал ее поближе, призывая на помощь все свое хладнокровие. -Для остального есть место получше. – И зашагал с ней к постели.

В своем воздушном одеянии она выглядела миражем, слишком прекрасным, чтобы быть реальностью, но, когда он сдернул с нее кружева, оказалась живой и теплой. Он прикоснулся к ее груди и ощутил легкую дрожь.

– Ты дрожишь, потому что боишься меня, Джордана? – нежно спросил он.

– Нет. – Она судорожно сглотнула, но не отстранилась от его ласк. – Я не боюсь тебя. Только не тебя. Ты очень хороший, Патрик, и внутри, и снаружи.

– Нет… – начал было он, но тут же осекся, взглянув на нее. Для лишенной зрения Джорданы прекрасным было все доброе и хорошее. Она верит, что он прекрасен. – Да поможет нам Бог, я надеюсь, что ты права, пробормотал он, опускаясь вместе с ней на постель.

Он знал, как дразнить, как мучить ласками, поднимая желание все выше и выше до лихорадочного предела. Он знал, где прикоснуться, где поцеловать, чтобы вызвать слезы страсти, чтобы женщина жаждала большего и сама не могла понять, выдержит ли она.

Он знал, как достичь того глубочайшего, бездумного пика вожделения, почти безумства, когда каждый поцелуй и прикосновение, каждый удар сердца, каждое движение тела пронзают неземным восторгом.

Страсть ради страсти. Он никогда не хотел большего. Никогда не требовал большего, чем животное удовлетворение. Никогда он не желал чудес и благоговейного трепета, а теперь хотел именно этого.

Это будет его даром ей.

Никогда в жизни не был он таким нежным, таким добрым. Таким заботливым. Но доброта его возвращалась к нему наградой – Джордана сливалась с ним, проникаясь его желаниями, щедро одаривая его ответной нежностью. Забылись все душераздирающие обиды, захлестнувшие их одиночеством. Охваченные пламенем, они вознеслись к границам доселе неизвестного мира.

Он поцеловал ее почти благоговейно. Сбивчивым шепотом согрел ее губы:

– Я сделаю тебе больно лишь раз, Джордана, – и больше никогда в жизни.

Ночь окутывала их – густая, словно темное вино, ночь. Из сада донесся крик филина, сливаясь с ее криком. А потом боль, как этот филин, исчезла. На всем свете остался только Патрик, и он учил ее блаженству, ради которого был сделан первый шаг.

Его разбудила музыка. Нотки тихой страсти уплывали со струн гитары в тихий рассвет. Небо за балконной дверью было серым, с одним лишь легким мазком пурпура, предваряющим восход.

В одних брюках, босой, он пошел на эти звуки. Он найдет ее, как находил уже много раз, сидящей со скрещенными ногами на полу, ивовым прутиком склонившейся над своей гитарой. Закрыв глаза и погрузившись в мечты, она будет пробегать пальцами по струнам, превращая свои мысли в мелодию.

Гладкие доски пола холодили его босые ступни, когда он остановился под аркой, ведущей в большую комнату, и замер, вслушиваясь. Она сидела под портретом надменной дамы, которая называла ее музыку дурацкой блажью, и в ее мелодии звучала грусть. Потом грусть растаяла, сильнее зазвучал мотив радости.

Ритм и напряжение оставались прежними, но Патрик ее радость чувствовал. Чтобы понимать музыку Джорданы, не нужно быть знатоком.

Когда она перестала играть, прислушиваясь к последнему, эхом растаявшему аккорду, он заговорил:

– Ты играла для нее, не правда ли? Для Эммы?

Джордана обернулась к нему, прижимая к себе старую, оставшуюся еще с детства гитару.

– Для нее. – Она подняла к нему улыбающееся лицо. – И для себя.

Патрик опустился рядом с ней, представляя себе, что бы сказала чопорная Эмма Даниэль о полуобнаженном гиганте, сидящем на ковре рядом с ее внучкой, одетой только в его рубашку. На одно мгновение ему от всего сердца захотелось, чтобы она оказалась здесь и полюбовалась на эту картинку собственными глазами. Ему захотелось, чтобы она услышала только что сыгранную мелодию – печальное "прости", сказанное от избытка обретенной силы. Мелодия преследовала бы ее. Он знал, что она будет преследовать и его, долго-долго, даже когда он уйдет из жизни Джорданы навсегда.

Ему хотелось обнять ее, но он только легонько прикоснулся рукой к ее плечу, показывая, что он здесь и слушает, если она хочет играть еще. Если же нет он просто побудет рядом.

Быстро наклонив голову, она на миг прижалась щекой к его ладони. Это был лишь ей свойственный жест благодарности, говоривший гораздо больше слов. Джордана шевельнулась, отложила гитару и сцепила перед собой руки. Когда она заговорила, ему пришлось напрягать слух:

– Она всегда стыдилась меня. Чувствовала ко мне отвращение, а моя музыка казалась ей идиотской забавой. Меня нужно было прятать от чужих глаз, чтобы никто не узнал о моем позоре. Образование – только лишняя трата денег. Я была уродом, оскорблением для всех Даниэлей – прошлых и нынешних. Будущих Даниэлей не предполагалось – их некому рожать, кроме меня. Разве найдется безумец, который захочет детей от неполноценной матери?

Она подняла лицо к портрету, и казалось, глаза ее сверхъестественным образом встретились с глазами Эммы.

– Мне редко позволялось приезжать в городской дом. Как бы кто не увидел. Когда мне исполнилось восемнадцать, мне, не помню уже, по какому поводу, разрешили сюда приехать. И в последний день своего визита я убежала из дома. Это была отчаянная попытка вырваться на волю, в жизнь. Я надеялась, что, если докажу свое право на свободу, она станет мною гордиться. Но этого не случилось.

Полный ярости взгляд Патрика устремился на портрет.

– Она была полной дурой. Такой и осталась.

– Наверное, я должна ненавидеть этот дом, а я люблю его. Здесь я нашла в себе мужество изменить свою жизнь. – Прикрыв рукой его ладонь на своем плече, она добавила:

– Поэтому я привезла тебя сюда этой ночью.

Он вспомнил мелодию, которую она играла, – то задумчивую, то радостную, пронизанную мечтой о несбывшемся. Да, отважное у нее сердце, если такие испытания сумело выдержать.

– Я знаю. – Взяв обе ее ладони в свои, он по целовал ее. – Ты хочешь есть?

Джордана рассмеялась, чудный звук разнесся по комнате.

– Умираю с голоду.

Солнце уже всходило на горизонте, когда они устроились на балконе друг против друга. За витыми прутьями балкона жалко поник заброшенный сад, но счастливчикам было не до него. Делясь одним бокалом вина, откусывая от одного ломтика сыра, они хохотали, как дети, над каждым словом. До тех пор, пока не замолчали, осознав, что вином и сыром любовного голода не заглушить.

Патрик взял ее за руку, и Джордана потянулась к нему. Бережно поддерживая ее, Патрик по дороге в спальню вспомнил о саде.

У Джорданы должны быть цветы.