Служанка арендатора

18.

Судья подошел к окну и крикнул:

– Сударь, если вы встретите молодую даму в шляпе с серой вуалью, гоните ее на мызу, иначе она промокнет! Да и вам надо спешить, дождь может хлынуть каждую минуту. У нее проклятая страсть к цветам, – прибавил судья. – А мы, старики, сиди дома и беспокойся!

На губах Маркуса мелькнула злобная улыбка…

Только бы встретить ему прекрасную племянницу судьи! Он не только не погнал бы ее домой, напротив, загородил бы ей дорогу и заставил бы отвечать даже под грозой и проливным дождем.

Когда девушку прогнали с мызы, ясно, что она поспешила в домик лесничего. Судья тоже сказал что-то о цыганщине, не вернулась ли она в табор?

Маркус оглянулся: не видно ли где под деревьями тонкой струйки дыма от костра, над которым висит котелок этого кочующего народа? И тут же усмехнулся, подумав, что кто потерпел бы цыганский табор в культивированном лесу его светлости.

„Нет, эта стыдливая, гордая и мужественная девушка не может жить в лесу среди диких плутоватых мужчин и старух, похожих на ведьм!“ – подумал Маркус и ускорил шаги, спеша к домику лесничего. Там все должно разъясниться, и если девушка уехала, он пойдет, куда глаза глядят, пока не разыщет ее.

Лучи солнца, золотившие верхушки буков, исчезли, и лес стоял темный и мрачный под надвигающимися грозовыми тучами.

Добравшись до кустов, Маркус замер в отдалении и был до крайности удивлен тем, что увидел.

Из дверей дома лесничего вышел человек, которого он уже видел ночью, и сел на лошадь, подведенную ему лесником. При дневном свете исчезли все дикие предположения: статный господин с седыми волосами, в сером летнем пальто и замшевых перчатках, никак не мог быть представителем цыганской шайки. Сев на лошадь, он поехал крупной рысью, лесничий пошел рядом с ним, а Дакс помчался вперед.

Через несколько минут они скрылись из вида, и Маркус не знал, что ему делать: один лесничий мог дать ему нужные сведения, но не мог же он останавливать его сейчас, когда он торопился куда-то.

Синие занавески были спущены на окнах, но дверь не была закрыта, и Маркус вошел, полагая, что там должны быть люди.

В сени проникал голубоватый свет из угловой комнаты, и молодым помещиком овладело неприятное чувство. Ведь он стоял здесь как вор, и чем смог бы он объяснить свое пребывание здесь. И все же он остался, тихо затворив за собою дверь.

В доме царила полная тишина…

Когда же Маркус огляделся, он сделал поразительное открытие: на столике возле двери лежала шляпа с серой вуалью и перчатки, так взволновавшие Грибель. Значит, фрейлейн гувернантка была здесь, и Маркус злорадно усмехнулся. Птичка попалась наконец-то и он, одержимый чувством мести, радовался, что сорвет покрывало с идеала. Он заставит эту эгоистку покаяться и искупить зло, причиненное преданной девушке. Она должна помочь ему найти ее, которую она увлекла с собой в нищету и лишения, а потом безжалостно выбросила на улицу.

Быстро решившись, он направился к двери во внутреннюю комнату, и вдруг испуганно вздрогнул и отступил назад. В углу стояла кровать и на ней покоился тот оборванец, которого Маркус когда-то приютил в своем доме.

Как он попал сюда? И что делает здесь гувернантка, важная светская дама, в домике лесничего, у постели бродяги?

Таинственность происшествия волновала молодого помещика, но не успел он ничего придумать, как раздался шелест женского платья, что заставило его притаиться.

Ненавистная ему обитательница мансарды появилась в дверях: она вышла из боковой комнаты, очевидно, кухни, и Маркус хотел посмотреть, что она будет здесь делать.

Стройная, изящная фигура стояла спиной к Маркусу, и он видел, как она грациозно подобрала шлейф темного платья. Черные косы, вившиеся на концах кольцами, змеились до колен и странно, молодому помещику казалось, что движения и походка этой дамы были ему знакомы.

Наклонившись над спящим, она прислушалась к его дыханию, когда же затем, она повернулась, Маркус чуть не закричал, до того он был поражен!

Эта элегантная дама с красивым лицом, окаймленным по бокам изящного овала локонами, в модном платье, плотно охватывающем ее стройный стан, который до сих пор скрывался под рабочим платьем и туго накрахмаленным передником, была… служанка судьи.

И Маркуса точно осенило свыше, и он понял, наконец, в чем дело! Но все это было похоже на громовой удар и у него захватило дыхание.

Какого дурака он разыграл!

Будь он хоть немного похитрее, он давно бы проник в загадку этого сфинкса, ведь это было так просто!

Значит фрейлейн Агнесса Франц, чтобы добыть хлеб для двух несчастных стариков, вынуждена была, облекшись в рабочее платье, заниматься тяжелыми полевыми работами, а он не мог догадаться!

Ведь она сказала ему правду, объявив, что у гувернантки и служанки – одно сердце и одна душа… И если он тогда же не догадался, что у них и одно лицо, – чудное выразительное лицо, которое он сейчас хорошо рассмотрел из своей засады, – то это могло случиться только с таким олухом, как он!

Самые разнообразные чувства волновали Маркуса: восхищение, негодование, невыразимая нежность и желание отомстить. И он благодарил судьбу, что был невидим и мог собраться с мыслями, так что гувернантке не придется торжествовать при виде его безграничного изумления!

Не замечая его, она подошла к столу, нарезала лимон и положила его в стакан, наполненный хлебной водой.

Внимательно наблюдая за нею, Маркус понял, почему прекрасная племянница судьи не должна была выходить без перчаток: старый мот с мызы старался скрыть, что дочь „заслуженного офицера“ должна была исполнять обязанности служанки. Но бессовестными предателями были загорелые руки, с которых не так-то скоро исчезнут следы грубой работы.

Над домом прокатился гром, вершины деревьев застонали, оконные рамы зазвенели и застучали.

Гувернантка с озабоченным видом глядела на спящего, но он даже не пошевелился, и руки его спокойно лежали на одеяле.

Маркус в это время тихонько подался вперед, уже совершенно овладев собой, и когда она повернула голову, то увидела его, почтительно стоявшего на пороге со шляпой в руке.

Она вздрогнула, но быстро овладела собой. Гордо выпрямившись, она отошла от стола, прошла в сени и отворила противоположную дверь, ведущую в комнату лесничего.

– Войдите, пожалуйста, милостивый государь, – вежливо проговорила она так хорошо ему знакомым голосом. – Вы, вероятно, ищите убежища от грозы?

Он подавил улыбку.

– Фрейлейн Франц? – вопросительно произнес он, кланяясь с холодным почтением, словно видел эту даму в первый раз в жизни.

– Да, милостивый сударь, я племянница судьи Агнесса Франц, – подтвердила она краснея, но не опуская глаз. – Гувернантка! – добавила она сухим резким тоном и в ее глазах ясно отразилась борьба между смущением и неприязненным чувством.

Сделав вид, что он ничего не заметил, Маркус произнес, как бы извиняясь:

– Я не имел намерения переждать здесь грозу, я не боюсь промокнуть. И мне необходимо немедленно отправиться в путь: я ищу молодую девушку, добрую сестру милосердия, сделавшую мне вчера перевязку, – он указал на свою руку. – Господин судья сказал, что девушка ушла и более не вернется. Правда это, фрейлейн Франц?

Она уклонилась от его серьезного проницательного взгляда и неуверенно проговорила:

– Ее помощь больше не нужна.

– Но она вчера сказала: „Завтра я приду посмотреть…“ Это для меня равносильно честному слову, и я терпеливо ждал ее, как же она могла уйти, не сдержав своего слова? Я не дотрагиваюсь до повязки, боясь, что она ослабнет, и это навлечет на меня гнев моей сострадательной самаритянки. Что же мне теперь делать?

– Позвольте мне исполнить за нее данное слово! – сказала она, протягивая к нему руку, и веселая улыбка озарила ее лицо.

– Благодарю, но я не могу принять вашего предложения, – произнес он, отступая. – Повязка останется, как она есть, до тех пор, пока я не найду свою сестру милосердия. Я прошу вас только сказать, укажите мне любезно, где ее искать?

– Этого я не сделаю, – заявила она, отворачиваясь…

– Но это жестоко и совсем не по-христиански с вашей стороны! Какое же преимущество передо мной имеет чужой нищий, лежащий на постели, за которым вы так заботливо ухаживаете, тогда, как мне вы отказываете в том, что должно меня исцелить?

Она побледнела.

– Да, нищий! – сказала она, и взор ее затуманился. – Человек, которому негде преклонить голову во время серьезной болезни, конечно, нищий! – с горечью продолжала она. – Тяжело вернуться умирать на родину бедным и смертельно истощенным, после того, как переплыл океан и подвергался тысячам опасностей в погоне за золотом! Для своей нежно любимой матери он оставил родину и работал на чужой стороне. Он знал, что настанет день, когда после роскоши и комфорта ей придется испытать горькую нужду, и он хотел предотвратить это. Другой на его месте, когда планы его рухнули, не показался бы на глаза семье… Но он этого не мог: глубокая тоска о матери заставила его вернуться на родину… И здесь, всего в тысяче шагов от ее постели, он принужден был сделать невольную остановку…

– Так это сын судьи, на возвращение которого он надеется, как евреи на пришествие Мессии? – прервал ее Маркус, с тревогой ожидая ответ.

Она молча кивнула головой.

Молодой помещик был глубоко потрясен!

Только что он слышал, как старик, в своих безграничных иллюзиях считал своего сына „набобом“, имеющим княжескую власть, могущим при помощи калифорнийского золота превратить пустыню в цветущий уголок. И какое потрясение предстояло ему пережить, когда он узнает, что бродяга, которому он недавно выслал к воротам подаяние, его „золотое дитятко“!

В глазах Маркуса еще выше поднялась молодая, красивая девушка, мужественно принимающая на свою юную грудь все удары судьбы. Среди семейной драмы, она одна не растерялась и все взяла на себя: гнет тяжелой работы, заботу о насущном хлебе, попечение о двух беспомощных стариках…

Не опустила она рук и тогда, когда увидела несчастного, возвращение которого на родину надо было скрыть от всех. И вот он лежит здесь, и она тайком пробирается сюда, чтобы ухаживать. Она просиживала ночи у постели больного, а ранним утром спешила возвратиться на мызу, и в это время и увидела ее однажды Грибель и строго осудила.

Маркус с восторгом смотрел на девушку, стоявшую с опущенной головой у двери и готов был преклонить перед нею колени. Он сознавал, что должен был сдерживать чувства, бушевавшие в нем. Гувернантка считала себя оскорбленной, и один страстный жест с его стороны мог надолго отдалить его от желанной цели.

– Останется ли жив ваш двоюродный брат? – спросил он, старясь говорить спокойно.

– Слава Богу, да! – ответила она. – Доктор, недавно уехавший отсюда, сказал, что опасность миновала. Вчера он был очень озабочен, ожидая кризиса, который прошел благополучно.

Как стыдно было Маркусу, что он маститого эскулапа принял за предводителя цыган…

– Мы взяли на себя тяжелую ответственность, – с волнением продолжала девушка, и голос ее предательски дрожал, – возвращение Отто при благоприятных условиях мы могли временно скрыть от его родителей… Ну, а если бы болезнь приняла дурной оборот… – она замолчала при одном воспоминании об ужасной дилемме, мучившей ее несколько дней.

Новый удар грома потряс стены домика, и крупные капли дождя застучали по крыше и стеклам окон.

– Поднимается буря, а лесничий отправился в тильродскую аптеку, – озабоченно проговорила она.

– А на мызе двое стариков беспокоятся о молодой даме, собирающей цветы в лесу, – заметил Маркус.

Она взглянула на него и горько улыбнувшись, пожала плечами:

– Что за беда, если ленивые, изнеженные ручки, рисующие цветы и надоедающие игрой на фортепиано, намокнут хоть раз под дождем, – иронически бросила она.

Помещик закусил губы, но, немного помолчав, спокойно произнес:

– Я того же мнения, но не понимаю, каким образом ваше замечание может относиться к этим загорелым ручкам? – и он указал на ее руку, державшуюся за дверную скобку.

– Да, они не очень красивы, – заметила она, разглядывая свою руку, – и дядя строго запретил мне выходить в милый старый лес без перчаток.

– Он заботится о приличиях или боится за свое имя?

Она с горечью улыбнулась:

– Дядя не подозревает, как уже плохо приходится этому имени! В семье Францев есть неудачный искатель приключений и… гувернантка…

– И что хуже всего, это мстительный элемент в ее крови, – докончил Маркус, берясь за шляпу.

– Неужели вы хотите идти в такую бурю? – встревожилась она.

– Почему бы нет? – пожал он плечами. – Что за беда, если и „богатый человек, о котором говорится в Библии“, намокнет хоть раз под дождем, – иронически заметил он. – В этом доме мне душно и я готов лучше выдержать борьбу со стихиями, чем оставаться здесь! И разве вы забыли, что я пришел сюда лишь с целью узнать, где отыскать служанку… извините, мою милую сестру милосердия, хотел я сказать! Но ее здесь нет, и я не знаю, где мне найти это мужественное, великодушное и благородное создание, которое не могло перенести мысли, что причинило мне боль, и самоотверженно явилось ко мне.

– Она только исполнила свой долг, – резко и сухо перебила его она, сильно покраснев. – Но вы правы: девушки в рабочем платье вы здесь не найдете и вообще больше не увидите ее. Она же говорила вам, что у нас одна душа и одно сердце, значит, она должна чувствовать то же, что и я, – горячо продолжала она. – А разве могла она не сердиться, как и я, как и всякая девушка, уважающая себя, когда ей говорят ужасные вещи, вроде „ловли женихов, завлечения мужчин из-за денег“ и тому подобные вещи… Я отлично знаю, какую борьбу она выдержала сама с собой, прежде чем ступила на вашу лестницу.

– И все-таки она пришла, как и подобает женщине с сострадательным сердцем, а не с эгоистическим рассудком и суровым принципом: „око за око, зуб за зуб!“ Сомневаться в этом сердце было бы грехом, которое я не простил бы себе, и потому я говорю: она вернется, чтобы исполнить в отношении меня свою обязанность доброй сестры милосердия! – докончил он, указывая на свою руку в повязке.

– Не забудьте, что я предлагала вам свои услуги…

– И что я наотрез отказался от помощи, – в тон ей произнес Маркус. – Нет, я буду терпеливо ждать, когда моя самаритянка вспомнит о своем пациенте. И я ухожу, может быть, я нападу на ее следы.

– Но вы не можете сейчас выйти из дома! – воскликнула она.

– Почему? – возразил он. – Дождь уже перестал…

Но помещик ошибался: это было временное затишье!… Черные тучи еще больше сгустились, словно хотели раздавить и домик, и самый лес и затем сверкнула молния.

– Не ходите! – сказала она, и это зазвучало так же нежно, как вчерашнее „пожалуйста“.

Глаза Маркуса сверкнули:

– Я останусь, если вы приказываете, – холодно и натянуто произнес он. – Вам, конечно, страшно оставаться одной во время грозы!

– Я не так малодушна, – возразила она с легким раздражением. – Да и грозу я с детства скорее люблю, чем боюсь.

– Тогда я не понимаю вашего желания, – сухо заметил он. – Если бы его высказала добрая сестра милосердия, я знал бы, что оно проистекает из заботливости обо мне и объясняется тем же, чем и вчерашнее посещение…

– Вы ошибаетесь! Она вам ясно сказала, что к этому шагу ее побудило сознание долга по отношению к страждущему человеку, – вспыльчиво бросила девушка и гордо откинула голову.

– И у вас хватает духу лишать меня иллюзии лишь потому, что я легкомысленно и поверхностно смотрел на призвание сестры милосердия?

Она опустила глаза и отошла к двери.

– У вас не найдется ни одного смягчающего слова, чтобы ободрить меня?

По ее лицу было видно, что в ее душе боролись различные чувства, но губы не разжимались, и он с горечью сказал:

– Ну, тогда я уйду с ужасным разочарованием! – вскричал он, отворяя дверь и направляясь через сени к выходу.

Маркус забыл, что в доме есть больной, и его твердые шаги по каменному полу разбудили спящего.

– Агнесса! – раздался его слабый голос.

Маркус видел, как она рванулась в комнату, но на пороге приостановилась и испуганно посмотрела на него, когда он с усилием открывал дверь, чтобы выйти из дома.