Служанка арендатора

5.

Неприятные размышления Маркуса нарушил приход Петра Грибель, пришедшего с поля в веселом настроении. Он рассказал помещику, что железнодорожные инженеры расставили свои вехи по ту сторону луга.

– Пашня осталась в стороне, господин Маркус, зато судья Франц поднял полный скандал! Ведь железная дорога должна пройти через двор мызы и так близко от дома, что старая гнилая постройка очень скоро превратиться в кучу мусора.

При этом известии Маркус вспомнил о письме, которое он сунул в карман и потом забыл о нем, благодаря происшествию с этой девчонкой. Он разорвал конверт и начал читать, но с первых же строк чуть не рассмеялся.

Определенно, люди на мызе все вместе и каждый в отдельности, начиная с хозяина и кончая служанкой, одержимы бесом высокомерия! Удивительная компания – какая-то смесь сумасбродства, излишней гордости и щепетильности! Судья, забывая о том, что еще год тому назад стряпчий объявил ему о расторжении заключенного с ним условия…

И теперь судья категорически протестовал против решения, принятого владельцем поместья в железнодорожном вопросе, потому что, благодаря этому, он, арендатор, должен понести большие убытки. Он писал, что никогда не согласится перенести экономический двор на заднюю сторону усадьбы, и предпочтет лучше, чтобы крыша его жилища обрушилась над ним. В заключение он бегло коснулся того, что за ним еще остается „частица“ арендной платы. Но он со дня на день ожидает получить из Калифорнии от своего сына, богатого человека, значительную сумму.

„Мне непонятно, почему эта посылка так запоздала, – оканчивал судья свое послание, – но по получении денег я тотчас уплачу эту „безделицу!“

Когда Маркус сообщил содержание письма Грибелю, Петр добродушно рассмеялся и весело заметил:

– Да, судья всегда так поступает! Он такой чудак!…

– Чудак? – вмешалась жена Грибеля. Она срезала с грядки петрушку и, услыхав разговор мужчин о судье, поднялась на лестницу с пучком зелени в руке. – Ты слишком мягко выражаешься, Петерхен! Не чудак он, а плут! Чтобы пустить пыль в глаза, он приплел своего сына из Калифорнии: он проделывал это со всеми глупцами, которые давали ему деньги взаймы! А сынок его, как видно, не лучше, – яблочко от яблони не далеко падает!

– Не будь так зла, Гретхен! – сказал ей муж. – От покойной госпожи я слышал, что молодой Франц хороший человек! Он досадовал на беспорядки в управлении имением и чтобы помочь, отправился искать счастья по белу свету. Однажды он даже прислал большую сумму денег домой, затем пропал без вести, и его старая мать чуть не умерла с горя и тоски о нем!

– Неужели можно относиться с уважением к мальчишке, который не может написать несколько слов своей матери? – возразила Грибель. – Ну, уж нет, я таких людей не жалую! – заключила она и отправилась в кухню.

Петр Грибель пошел в сад, где дочь приготовила ему завтрак, состоявший из хлеба с маслом, колбасы с чесноком и стаканчика белого вина.

Маркус, оставшись один, в волнении заходил по комнате и решил по зрелом размышлении изменить свои намерения. Прежде он хотел поговорить перед своим отъездом со своим поверенным, написать письма из Берлина. Этим он исполнит волю умершей тетки, не вступая в личные сношения с антипатичными ему людьми. Но на сцену неожиданно явилось новое лицо – сын судьи.

Петр Грибель уверял, что покойная была хорошего мнения о молодом Франце, но в завещании о нем не говорится ни слова. Не был ли он так же уступчив и мягок, как и его мать, так что завещательница опасалась, что в его руках мыза не уцелеет, и потому отказала ее сестре его…

Значит, старая дама была высокого мнения о характере молодой девушки, которой вверила будущность своей несчастной подруги. И все же Маркус не понимал этого ослепления своей тетки!

Она была олицетворением трудолюбия и прилежания, всегда была занята, сама дежурила у постели больных. Ей никогда не приходило в голову пользоваться чужими услугами, чтобы надеть платье или причесать волосы…

Каким же образом эта умная, практическая женщина могла возложить серьезную задачу на девушку, которая даже в столь критическом положении продолжает разыгрывать из себя избалованную светскую даму?!

Ведь она не только не хочет пошевелить пальцем, но еще требует услуг камеристки, работающей с утра до ночи и дома, и в поле.

Маркус проклинал себя за „глупую причуду“ осмотреть содержимое зеленого ридикюля. Если бы он оставил допотопный мешок нетронутым, все было бы иначе, чем теперь, когда он принял к сердцу судьбу старой женщины и считал своей обязанностью добросовестно отнестись к этому делу…

Но, может быть, старая жена лесничего, несмотря на свой ум и проницательность, ошибалась в своей наследнице! Очень возможно, что перед нею разыгрывали комедию, чем ввели ее в заблуждение… Не лучше ли исправить ее ошибку и передать небольшое наследство молодому Францу?

Кто поручится, что у нее не окажется жениха тотчас же, как станет известно, что она получила наследство? И она, конечно, поспешит выйти замуж, чужие люди воспользуются имением, а бедная больная останется без убежища.

Все эти мысли промелькнули в голове Маркуса и он, сердито откинув волосы со лба, вслух произнес:

– Да, делать нечего, придется познакомиться с обитателями мызы и собственными глазами убедиться в справедливости своих предположений.

Весь день он был не в духе, а вечером, взяв шляпу, пошел в лес. Ему нравилось забираться в самую чащу: над головой была густая крыша зелени, под ногами хрустели ветки кустарника. Полной грудью вдыхая запах лесных испарений, он прислушивался к шуму ветвей столетних деревьев, смыкавшихся позади него. Ироническая улыбка пробежала по его губам при воспоминании о жалком подобии парка, который его отец устроил на болоте и песке.

Их вилла была окружена зелеными лужайками, гладкими дорожками и боскетами, сгруппированными, как на декорации и окруженными бесконечным песчаным полем.

Дорожка, посещаемая только лесниками и дровосеками, отделяла „Оленью рощу“ от так называемого графского леса. Здесь же оканчивалась долина, и великолепные буковые деревья громоздились на крутую гору.

Между дорогой и подошвой горы находилась узенькая лужайка, на которой стоял домик княжеского лесника. Это было прекрасное новое здание с большими светлыми окнами, сбоку был разбит маленький садик и огород. Маркус любил здесь отдыхать во время своих прогулок, остановился он и сегодня, как только из-за кустов показались красные стены домика.

Лесник, живший здесь, слыл отшельником: он был холостой человек и, уходя, брал ключ от дома с собой. Двери домика никогда не были гостеприимно открыты, из трубы не клубился дым. На окнах, правда, стояли горшки с цветами, но не было и следа занавесок, не видно было и человеческого лица, и в домике, казалось, никто не жил! Только наверху, в слуховом окне, висели три-четыре деревянные клетки, в которых порхали зяблики. По крутому склону горы, позади дома, карабкались две козы, принадлежавшие, очевидно, леснику.

Новый владелец „Оленьей рощи“ каждый раз испытывал сильное желание заглянуть в окно домика своего соседа-лесника, чтобы узнать, что делает бывший поденщик в те немногие свободные, остающиеся у него от службы и добровольных занятий на мызе, часы!

Книги, лежавшие на окне между цветочными горшками, заставляли предполагать, что он любит чтение. Может быть, лесник был интеллигентным и образованным человеком. Кроме того, он часто бывал на мызе, где даже служанка, работавшая на поле и скотном дворе, научилась салонным выражениям…

Раздвинув кусты, Маркус хотел выйти на дорогу, как вдруг одна из коз, молодое гибкое животное, стремительно спустилось с откоса. Коза побежала через лужайку, другая последовала за нею по тому направлению, откуда слышались легкие шаги.

Маркус досадливо топнул ногой: опять эта девчонка, которая начинала отравлять ему пребывание на лоне природы! Неужели служанка судьи была единственной женщиной, обитавшей в этой стране? Но это точно была она, с „лошадиным наглазником“ на голове и с большой корзиной в руках.

Козы бежали за нею и брали из ее рук куски хлеба, которые она вынимала из кармана для этих лакомок.

Не желая встречи, Маркус отступил в кусты и спрятался за ближайшим буком: девушка эта становилась ему положительно ненавистной! Опасаясь, чтобы дым сигары не выдал его присутствия, он бросил ее на землю и растоптал ногой так же старательно, как утром пускал табачный дым девушке под шляпу.

Раздав козам остатки хлеба, девушка поднялась на крыльцо и заглянула в ближайшее окно. Комната, очевидно, была пуста: никто не отозвался на стук в окно, и дверь оставалась запертой.

Приходилось терпеливо ждать!

Решив, как видно, дождаться возвращения хозяина, девушка села на зеленую скамейку, поставила подле себя корзину и развязала платок. Она откинула его на спину, и Маркус мог теперь рассмотреть высокомерную служанку судьи, которая, по словам госпожи Грибель, боялась загара.

Маркус был зол на девушку, но должен был признать, что нельзя было не беречь этого нежного личика. Подумал он и о том, что изящная головка вполне гармонировала с ее гордой благородной осанкой. И это даже рассердило Маркуса: ему в тысячу раз было бы приятнее, если бы девушка оказалась некрасивой, косой или в веснушках!…

Тугой узел волос поддерживался на затылке гребнем, и девушка слегка провела рукой, приглаживая волосы. Затем, глубоко вздохнув, она сложила руки на коленях и прислонилась головой к стене домика. Лицо ее было озабочено, огорчение ясно отражалось в глазах ее.

Она привыкла быть энергичной, не могла спокойно просидеть даже несколько минут. Вынув из корзины сверток, она внимательно осмотрела его; и Маркус увидел из своей засады, что эта была белая кружевная косынка. Этот старинный убор, вероятно, принадлежал гувернантке и должен был теперь украшать ее белую шейку. Гибкие пальчики девушки, растягивая эту изношенную тряпку, нежно разглаживали ее, но вдруг она быстро сложила кружево и встала.

По дороге шел стройный мужчина в форменном зеленом платье. Увидев девушку, он ускорил шаги, а собака, устало бежавшая подле него, бросилась вперед и с радостным лаем запрыгала вокруг девушки.

– У вас здесь очень хорошо, Фриц, но я рада, что вы пришли, я тороплюсь! – сказала она, явно копируя свою госпожу, потому что на почтительный поклон пришедшего ответила с таким достоинством, как это, вероятно, делала сама ученая племянница судьи. – Я дам вам серьезное поручение, но прежде угощу вас!

С этими словами девушка вынула из корзинки небольшой хлебец и протянула ему.

– У меня сегодня такие удачные хлебцы вышли, что вы непременно должны попробовать! Наконец-то я научилась печь хлеб, Фриц, и теперь со смехом вспоминаю о той страшной минуте, когда я впервые своими неумелыми пальцами месила тесто, и потом вынула из печки два черных кома, жестких, как камень!

– Да, немало слез было пролито, несмотря на вашу твердость! – заметил молодой человек с добродушной улыбкой.

Положив хлеб на наружный карниз окна, он внимательно посмотрел на девушку и спросил:

– Какое поручение?… К жиду или к золотых дел мастеру?

– Вы прекрасно знаете, что золотых вещей нет более! Вам надо сходить к ростовщику: послезавтра надо заплатить восемь талеров.

Молодой человек с отчаянием взъерошил свои курчавые волосы.

– Да, Фриц, как ни стерегли мы дом, какой-то коммивояжер все же пробрался и оставил два ящичка прекрасных сигар. Они почти все уже выкурены, потом получен счет и письмо с напоминанием, что если не будет уплачено вовремя по счету, он подаст в суд.

– Боже мой, я терпелив, но всему есть границы! И меня душит злоба, когда я вижу такую беспечность, словно мешок еще полон, как бывало прежде!

Грустная усмешка скользнула по губам девушки.

– Мы не в силах этого изменить, Фриц! Вы занимаетесь естественными науками в свободное время и должны знать, что вода не может течь в гору!… Привычки и склонности не изменяются под старость…

– Но у этого старика безбожное легкомыслие! – негодующе заметил Фриц.

– Не нам судить его! – возразила девушка. – Возьмите это кружево, оно дорогое, это старинные кружева! Меня уверяли, что они стоят не меньше двадцати талеров, но от Боруха Менделя мы не получим, конечно, больше половины этой цены.

– Да возьмет ли он еще? – сказал Фриц, пожимая плечами и бросая недоверчивый взгляд на неказистую вещь. – Положим, он охотно купил два шелковых платья и шаль, но это… Боюсь, что он только рассмеется надо мной… лучше бы отнести ему пару серебряных ложек…

– Последние? – живо перебила его девушка. – Нет, нет! Неужели вы думаете, что я могу подать ей оловянную ложку? Этого никогда не будет, пока я в состоянии работать! Вам этого не понять, Фриц, – прибавила она более спокойно. Сложив кружево, она подала ему. – Ступайте к Боруху и будьте уверены, он знает толк в кружевах как и в золоте… Но будет ли у вас завтра время или у вас, может быть, есть дело в городе?

– Не волнуйтесь, я все сделаю, ведь вы знаете…

– Да, я знаю, что вы добрый человек!

Эта похвала, высказанная искренним тоном, кажется, очень смутила Фрица: он неловко поднес руку к форменной фуражке и дотронулся до козырька.

– Сегодня расставляли вехи для линии железной дороги, – произнес он, желая переменить тему разговора.

– Да, и поэтому у нас было много шума и крика, – отозвалась девушка. – И вообще, сегодня выдался ужасный день!

– Конечно, – согласился Фриц. – Но смешно, что старик волнуется! Разве ему не все равно? Он, наверное, не доживет на мызе до тех пор, когда мимо нее промчится локомотив!… Новый владелец скоро выселит его, и он по-своему будет прав!

– Конечно! – подтвердила она, передергивая плечами. – Какое ему дело до старых отношений! – с грустью прибавила она.

– О, разумеется! Молодому повесе нет дела до старой дружбы, о которой он, к тому же, не имеет ни малейшего понятия! И кто осудит его?… Я видел вчера нового владельца: красивый, статный, самоуверенный! Есть в нем что-то резкое, как и у всех господ с туго набитым кошельком не из дворян: этот тип мне хорошо известен! Он был вчера с Петром Грибелем на мельнице, которую намерен перестроить из-за ее ветхости.

Девушка отвернулась, как бы не слушая того, что говорил ее собеседник, и взяла со скамьи платок, чтобы опять натянуть его на голову.

– Эти нововведения в „Оленьей роще“ мне не по сердцу! – продолжал Фриц. – Дом на мызе не лучше лесопильной мельницы, – прекрасный предлог скорее покончить с ним.

– Он может пустить нас по миру, если захочет, с этим ничего не поделаешь! – сурово заметила девушка. – Но я часто не сплю по ночам, думая о том, как мы перевезем нашу больную… – прибавила она, и голос ее дрогнул.

– Это пустяки, – промолвил Фриц, и на его бородатом лице появилась добродушная улыбка. – Неужели вы думаете, что у меня не хватит сил перенести на руках слабую женщину? Я готов нести ее целый день, только бы не причинить ей страданий! Да от мызы и недалеко до моего домика, а угловая комната на южной стороне довольно велика и светла! Ее кровать можно будет поставить вблизи окна, ей это будет приятно. Да и господину судье будет здесь гораздо лучше, чем на мызе: по дороге часто проходят и проезжают люди, а на мызе перед ним пустой двор, по которому бродит пара уцелевших кур.

– Вы золотой человек, Фриц, но…

– А светлая комната наверху, – продолжал он, не обращая внимания на ее слова и указывая на окно, где висели клетки с птицами, – самая лучшая комната в доме! Я поставлю там маленькую печку, и фрейлейн гувернантка и зимой может там рисовать букеты полевых цветов, зарабатывая хорошие денежки! Следовательно, о нищете не может быть и речи! Главное, не опускать рук и не падать духом.

– Да, я постараюсь не унывать! – твердо и уверенно проговорила молодая девушка. – Я не собираюсь покорно склонять голову под ударами судьбы. Я молода, сильна, здорова, да и, кроме того, подле меня вы, мой верный помощник!

Она взяла корзину.

– Мне пора домой: у меня еще пропасть дела! Надо еще погладить, чтобы завтра надеть свежие занавески на постель бедной больной. Мой запас еловых шишек пришел к концу, – улыбка как луч солнца осветила ее прелестное лицо, – потому я и пришла с этой большой корзиной!

Фриц засмеялся, взял корзину и хлебец, лежавший на подоконнике, и поспешил открыть дверь. Вскоре он вернулся оттуда с полной корзиной.

Она протянула руку, но он сказал:

– Нет, нет, я донесу корзину до выхода из леса!

Они пошли рядом, и казалось, были созданы друг для друга: оба были высоки, стройны!

Собака побежала подле девушки с другой стороны, словно считая ее собственностью своего господина, которую необходимо усердно оберегать с обеих сторон.

Маркус вышел из-за кустов и пристально смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом, потом обернулся и мрачно посмотрел на домик…

Пройдет немного времени, и голые окна украсятся гардинами, а в доме появится прекрасная молодая женщина.

Смелое сопоставление – изящные светские манеры и неизбежные занятия стиркой, стряпней и мытьем в качестве жены лесничего.

Да, дело идет к тому!…

Молодые люди работают и общими силами заботятся о своих обедневших господах, и их тесная дружба, конечно, должна кончиться свадьбой…

Да и какой еще партии надо для этой служанки, приехавшей издалека в одном старом платье?

Она получит определенное положение, уютный домик в лесу и красивого мужа, который стремится, вдобавок, к образованию и занимается естественными науками.

Выйдя замуж, эта странная по своей беспримерной преданности девушка приютит своих безгранично любимых и беспомощных господ в собственном доме. И тогда она также будет прислуживать своей барышне и беречь ее последние серебряные ложки, чтобы избавить ее нежные губки от прикосновения к простым оловянным.

А в прекрасной комнате наверху барышня будет рисовать букеты полевых цветов, как сказал только что лесничий…

Нет, черт возьми, этого вы так скоро не дождетесь, господин в зеленом платье!… Леснику великокняжеской светлости не даст себя посрамить „господин с туго-набитым кошельком и резким тоном!“ Он не доставит ему удовольствия, выгнав неисправного арендатора! Этим он только ускорил бы свадьбу его со служанкой судьи, замечательной девушкой! Она до того заимствовала манеры, что невольно приходит на мысль, что они у нее врожденные, а заимствовано только платье…

– Нет, господин лесничий, вы ошиблись в своих расчетах! – вслух произнес Маркус.

Ловким прыжком он снова очутился в чаще и, оставив за собою тихий домик, вернулся к себе по той же дороге, по какой пришел.

Последние лучи солнца погасли, вместе с ними исчезла и чарующая прелесть ярко освещенного ландшафта.

Глубокие тени, заползавшие в кусты, омрачали, очевидно, и душу человека, так как Маркус никак не мог справиться со своим настроением. Он с гневом ломал и отбрасывал ветки, заграждавшие ему путь и касавшиеся его мрачного лица и сурово сдвинутых бровей.