Слухи

3

Впереди простиралось поле золотистой травы, игравшее фокусы со зрением: Элизабет Холланд то казалось, что оно почти рядом, а в следующую минуту она понимала, что оно в нескольких милях от нее. Остановившись, она посмотрела вдаль из-под полей своей шляпы, почти не защищавшей от солнца белоснежную кожу лица, которой она когда-то славилась. Теперь ее лицо в форме сердечка, с топкими чертами и маленьким круглым ротиком, приобрело коричневый оттенок, которого она никогда прежде не встречала у женщин; пепельные волосы так выгорели на солнце, что стали почти белыми.

Она оглянулась на маленький городок Сан-Педро у железной дороги, откуда пришла. Она не смогла бы определить, как долго шла и далеко ли еще до дома. Правда, домом это вряд ли можно было назвать. Все восемнадцать прожитых ею лет домом для Элизабет был величественный особняк в Грэмерси-парк. Там жило три поколения Холландов, украсивших его комнаты, обшитые деревянными панелями, безделушками и произведениями искусства и наполнивших дом негромкими звуками светской беседы и ароматом чая. В этом доме ее отец прожил свою слишком короткую жизнь. Высокие окна-фонари гостиной выходили на огороженный парк с густой листвой, по которому прогуливалась исключительно хорошо одетая светская публика.

Сейчас дом очень далеко. Но Элизабет была воспитана как истинная Холланд, и это осталось с нею и на широких просторах Калифорнии. На ней было то самое льняное платье в белую и синюю полоску, в котором она была в тот день, когда покинула Нью-Йорк, — с узкой талией, рукавами в три четверти и прямоугольным воротником. Белый цвет был уже не совсем белым, но даже в этом далеком краю Элизабет изо всех сил старалась, чтобы оно было всегда чистым. Она по-прежнему ходила с прямой спиной, расправив плечи.

Элизабет последовала зову сердца, а о таком никто не сожалеет. Но она не могла не думать о матери, сестре и тетушке Эдит, которые остались в бедности в Грэмерси-парк. Ведь именно Элизабет должна была их спасти, выйдя замуж за богатого Генри Скунмейкера, а вместо этого она просто сбежала. Нет, не просто — она знала, что это не может быть просто. Она мало что знала о положении своей семьи, потому что ее сестра, Диана, была никудышной корреспонденткой, а для Элизабет было слишком опасно все время ее подталкивать. Фактически она позволила себе всего два письма к младшей сестре, чтобы заверить, что она жива, и дать адрес конторы «Вестерн Юнион» в Сан-Педро.

В одном из своих редких и загадочных писем Диана упомянула, что у матери неважно со здоровьем. Памятуя об этом, Элизабет проделывала путь до города, как только возникала возможность. Сегодня снова не было никаких новостей из Нью-Йорка. Элизабет купила бейкерсфилдскую газету на случай, если там будут какие-то упоминания о делах на востоке, и отправилась в долгий обратный путь.

До приезда в Калифорнию Элизабет слышала лишь о двух городах в этом дальнем штате — Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. О них говорил Уилл. Она прибыла в Сан-Франциско, не зная точно, как ей найти Уилла, но исполненная решимости это сделать. А потом оказалось, что он тут — ждал поезд, словно знал, что она на нем приедет. На самом деле, как он рассказал ей позже, он ходил на станцию каждый день в надежде, что в один прекрасный момент увидит, как его Лиззи выходит из черного вагона. Вскоре после этого они отправились в путь через Центральную долину, проезжая мимо городков с такими названиями, как Мерсед, Модесто и Сан-Хоакин. Это были пыльные города с печальными главными улицами и деревянными тротуарами. Пока влюбленная пара не добралась до Лос-Анджелеса.

Вначале Элизабет очень скучала по дому. Ее буквально одолевала ностальгия. В Нью-Йорке Элизабет была девушкой, для которой совершенство — внешности и наряда, манер и репутации — было своего рода, привычкой. Ей нелегко приходилось без этого. Но сейчас, когда она провела уже два месяца на Западе, где ни наряд, ни манеры не определялись строгими правилами, она пребывала в каком-то мечтательном состоянии. Над головой было необъятное голубое небо — такой чистой голубизны она никогда не видела в Нью-Йорке, теплый ветерок шевелил бледно-желтую траву под ногами — и больше ничего не было. Ей все еще было непривычно, что не слышно колес экипажей, что до нее не доносится шум прачечной и голоса служанок из кухни, из нижних помещений дома. Элизабет шла, придерживая широкополую соломенную шляпу, и видела лишь две вещи: голубую дугу и волнистые желтые холмы, простиравшиеся насколько мог охватить взгляд. Шум ее шагов по траве, камешкам и грязи звучал в ее ушах, как звуки оркестра.

И вдруг у нее за спиной раздался, стук копыт, и кто-то громко произнес ее уменьшительное имя: «Лиззи!» Сердце у нее замерло, но, взглянув вверх, она увидела Уилла, своего Уилла, гарцевавшего вокруг нее на старой лошади в яблоках, которую он купил в Ланкастере. Встретившись с ним взглядом, Элизабет заметила, что он улыбается.

— Как ты думаешь, куда ты идешь?

В голосе его ясно слышался смех. Элизабет закусила губу, борясь с желанием рассмеяться вместе с ним. Какая ирония, что девушка, которая не терялась в любой светской ситуации от самой легкой усмешки до самой короткой паузы, совершенно терялась в этих бескрайних просторах! Ей бы следовало предвидеть появление Уилла, но ничуть не бывало.

— Я шла… домой.

— А я раздумывал, не убегаешь ли ты от меня, — продолжал он с улыбкой, — когда увидел, что ты прошла примерно в ста ярдах от лагеря и продолжаешь решительной походкой направляться на запад.

Элизабет резко повернулась, поднеся сложенную газету к лицу, чтобы заслонить глаза от солнца. Теперь она видела ее на утесе — маленькую хижину из брезента и дерева, которую построил Уилл. Она осталась далеко позади, но Элизабет очень хорошо ее видела.

— Наверное, ты ее передвинул! — Она взглянула на Уилла и с шутливой укоризной покачала головой. — Ее там не было двадцать минут назад! Я в этом уверена.

Она тщетно ждала его ответа и наконец поняла, что он не собирается говорить. Его бледно-голубые глаза на загорелом лице пристально смотрели на нее, а полные губы, слегка изогнутые по бокам, не шевелились. Интересно, о чем он думает? Возможно, удивляется, насколько она изменилась.

Уилл Келлер был слугой ее покойного отца. Резкие черты лица всегда делали его непохожим на Генри Скунмейкера из высшего света. Но когда они оба стали старше, Элизабет обнаружила, что Уилл удивительно красив, и она считала это своим собственным драгоценным секретом.

— Тебе просто нравится, чтобы я гонялся за тобой, не так ли? — сказал он в конце концов.

— Да.

Она улыбнулась. Он ответил ей улыбкой. Затем она сделала шаг в его сторону.

— Значит, ты собираешься отвезти меня домой?

— Нет, — ответил Уилл и, перекинув ногу через широкую спину лошади, приземлился с другой стороны. — Прежде я хочу кое-что тебе показать.

Он взял лошадь под уздцы одной рукой, а вторую протянул Элизабет, и они пошли рядом, направляясь на север, вверх по склону холма. Она слегка отставала, крепко держа его за руку. Элизабет едва доставала до широкого плеча Уилла.

— Я увидел это на днях, когда разведывал здесь, — продолжал он, хотя на самом деле Элизабет не нуждалась в пояснениях.

Она следовала по этим необъятным просторам за ним, весьма приблизительно представляя себе его план заработать на западе состояние. И сейчас, взобравшись на вершину холма, она взглянула вниз, на арендованный ими участок. При виде целого поля оранжевых маков, сверкающего не хуже канделябров на Пятой авеню, она крепче сжала руку Уилла.

— Как красиво, — прошептала она.

— Не правда ли?

— Дома всегда было так много цветов, помнишь? Но ничего похожего на это.

— Потому что это дикие цветы. Да и вообще мы уже не дома.

Элизабет не нашлась, что ответить, и просто улыбнулась. Уилл взял ее лицо в руки и поцеловал. А потом прижал к себе, и она сразу забыла, что когда-то существовало какое-то другое место. В Нью-Йорке Они могли проводить время вместе и выказывать друг другу нежность лишь втайне, урывками, поздно ночью или рано утром. Теперь, на Западе, когда некому было за ними наблюдать, кроме огромного неба да старой лошади, сейчас опустившей голову. Элизабет тянуло к Уиллу с силой, которая чуть ли не пугала ее. Наверное, это тоска по упущенному времени, предположила она. А он уже поднял ее на руки и понес к лошади. Открыв сумку, притороченную к седлу, он вынул кусок брезента.

— Мисс Элизабет, — сказал он, глядя на нее своими искренними глазами.

Он по-прежнему называл ее так, хотя она и возражала. Ему трудно было отказаться от этой привычки. Он все еще держал ее на руках, и она крепко обхватила его за шею. Уилл бросил кусок грубого брезента на землю. Потом наклонился и положил Элизабет на брезент.

— Что ты собирался сказать? — спросила она, когда он прилег рядом.

Она повернулась на бок, лицом к нему. Уилл снял с нее шляпу и начал задумчиво играть ее волосами.

— Однажды я построю тебе настоящий дом, — спокойно произнес он. — С комнатой, где можно обедать, и с комнатой, где можно принимать гостей, и чтобы было достаточно ваз, так что ты сможешь сорвать столько маков, сколько захочешь, и расставить их повсюду.

— О, я знаю, ты это непременно сделаешь!

Она рассмеялась, а затем потянула его за руку, так что он оказался над ней, заслонив небо.

Элизабет лежала, ощущая цветы под головой, через брезент, волосы ее разметались вокруг головы. Она улыбнулась, увидев, что выражение лица Уилла стало серьезным. Волосы у него сильно отросли, так что падали на воротник рубашки. Кожа, которая и прежде была смуглой, приобрела па солнце красноватый оттенок. Казалось, ему всегда было неуютно в городе, и только здесь, на открытых просторах, он чувствовал себя в своей тарелке.

Их губы слились, и, когда он отстранился, чтобы снова взглянуть на нее, Элизабет почувствовала, как у нее покраснели щеки и шея. Она ощущала приятную легкость. Молчание, которое последовало, как-то странно затянулось, и поначалу ей показалось, что у него есть еще какой-то сюрприз. Она не первый день знала Уилла и чувствовала, что за этим молчанием что-то стоит. Он явно собирается ей что-то сказать.

— Мы остановились здесь не только по счастливой случайности, — сказал он со своей очаровательной серьезностью, которая так пленила ее когда-то.

Оторвавшись от нее, он сел.

— Вот как? — беспечно ответила она.

— Да. Я уже знал об этом месте. Твой отец рассказал мне о нем.

Дыхание Элизабет замедлилось, и она почувствовала, что глаза ее увлажнились. Воспоминание об отце всегда так на нее действовало. С одной стороны, он олицетворял здравый смысл семьи, но с другой стороны, был не в ладах с финансами. Он принимал неправильные решения, касающиеся своего наследства. Элизабет приподнялась на локте, чтобы отогнать эти мысли.

— Но каким же образом?

— Когда я возил его повсюду, и мы беседовали.

Уилл тщательно выговаривал каждое слово, и речь его была лаконичной, как всегда, когда он перед разговором несколько раз что-то обдумывал.

— Он рассказывал мне о местах, в которых побывал. Он рассказывал мне о многих местах, которые я, возможно, захочу увидеть, но про это место сказал, чтобы я его отыскал, если захочу разбогатеть. Он дал точное описание. Он сказал, что…

— О, Уилл. — Элизабет показалось, будто холодный ветерок коснулся ее шеи. — Папа говорил много прекрасных вещей, но он был мечтателем. Ты же это знаешь. — Уилл продолжал смотреть в направлении хижины, ничего не отвечая. — Я просто не хочу, чтобы ты возлагал надежды на что-то нереальное. Как раз сегодня утром я прочла в газете, как трудно найти нефть, и как много людей, приехавших из Пенсильвании, потерпели неудачу. А ведь у них был опыт. Они не смогли конкурировать с крупными компаниями. Эти компании — единственные, кому удалось найти нефть.

— Я собираюсь обеспечить тебе такую же хорошую жизнь — не хуже той, от которой ты отказалась.

Взглянув на Элизабет, он положил руку на изгиб ее шеи.

— Твой отец сказал мне, как это сделать.

Элизабет особенно хотелось поцеловать Уилла в такие минуты.

— О, мне не нужны деньги, Уилл, — прошептала она.

И, прижавшись к его теплому телу, снова его поцеловала.

Позже, когда они шли обратно, в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, она почувствовала такую умиротворенность, что на минуту даже перестала размышлять о том, правда ли на самом деле то, что она сказала под конец, — насчет того, что ей не нужны деньги.