Солнце сквозь снег

Глава 4

Миссис Флоренс Грин принадлежала к тем женщинам, которые ни за что не станут завтракать в постели, если только не больны. В свои шестьдесят четыре она оставалась по-прежнему энергичной и деятельной, у нее было множество различных интересов в жизни, и именно это, как она часто говорила Чарльзу, позволяло ей чувствовать себя молодой. Это и еще ее единственный, безоглядно обожаемый сын.

Когда-то Флоренс точно так же относилась к его отцу Эдуарду. Она была еще довольно молодой женщиной, когда майор Грин скончался от ран во время Первой мировой войны. Он был прекрасным человеком и мужем, с которым у нее всегда сохранялись самые нежные отношения. Потеря подкосила ее, она так и не оправилась до конца от этого удара. Но Эдуард продолжал жить для нее в их сыне. Чарльз унаследовал все лучшее от отца. Внешностью он, правда, пошел больше в материнскую линию, но душевный склад у него был отцовский — то же непобедимое чувство юмора, миролюбивый нрав и незаурядный ум.

Когда Чарльз уезжал за границу, он всегда писал оттуда матери, когда был в Лондоне, не забывал уделять ей время и часто водил куда-нибудь развеяться или приглашал на свои домашние вечеринки. Флоренс знала, что сын гордится ею. Она отлично сохранилась: стройная, как в юности, фигура, тонкая талия, белоснежно-седые волосы всегда аккуратно уложены. А глаза у нее были как у Чарльза — яркие, карие, веселые.

Тем утром она закончила свой туалет и спустилась в столовую.

Кейт, служанка, внесла и поставила на столик у стены поднос с завтраком, накрытый салфеткой, и серебряный антикварный кофейник.

Через пять минут появился Чарльз. Флоренс с удивлением отметила, что сегодня мальчик какой-то задумчивый и печальный. Он показался ей бледнее обычного, что ее слегка встревожило. Конечно, в Лондоне стоит ужасная жара, а он много работает… Нет, определенно что-то случилось: он даже не подошел к ней, чтобы поцеловать в щеку, как у них было заведено, а сразу направился к подносу.

— Сегодня на завтрак почки, дорогой, — весело сообщила Флоренс. — Как ты любишь.

— Нет, спасибо, что-то я не хочу есть, — сказал Чарльз и сел за стол с одной только чашкой кофе.

Миссис Грин приподняла бровь.

— Печень пошаливает, милый? — спросила она с легкой улыбкой. — Ты вчера поздно вернулся. Может, рассольчику?

Он сосредоточенно мешал ложечкой кофе в чашке.

— Нет, все в порядке. Просто аппетит пропал.

Мать не стала больше ни о чем спрашивать. Она знала — лучше подождать, пока он все расскажет сам.

Наконец Чарльз поднял взгляд от чашки кофе.

— Мне надо тебе кое-что сказать… Даже не знаю, с чего начать. Я так боюсь тебя расстроить…

Сердце у миссис Грин застучало быстрее. На минуту ее охватила паника. Еще до того, как он произнес эти слова, она каким-то шестым чувством угадала, что здесь замешана женщина… Скоро что-то произойдет, скоро будет положен конец их мирной счастливой жизни, которой они наслаждались двадцать три года.

— Что случилось, Чарльз? — спросила она тихо.

— Я давно уже собирался тебе все рассказать, мама, — начал он. — Но раньше не мог, потому что дело касается не только меня. Собственно, еще и рассказывать было нечего, я не хотел раньше времени тебя волновать. Однако теперь обстоятельства изменились, и пора во всем признаться. Только прошу, не надо расстраиваться. Это для меня главное.

Мать грустно улыбнулась, услышав наивную просьбу сына.

— Милый мой, — сказала она, — мне кажется, мы с тобой всегда понимали друг друга, и надеюсь, это взаимопонимание не исчезнет. Если то, о чем идет речь, касается твоего счастья, все остальное для меня безразлично. Я расстроюсь, только если ты будешь несчастлив.

Он подарил ей исполненный благодарности взгляд:

— Мама, как это на тебя похоже! Только… Я со временем буду очень счастлив, но сначала мне предстоит пройти через некоторые трудности. И меня это не пугает, если только ты не станешь так переживать.

Тут сердце у Флоренс Грин на мгновение замерло, а потом заколотилось пуще прежнего.

— Может, все-таки расскажешь, в чем дело? — мягко попросила она.

И он ей все рассказал, сидя в маленькой уютной столовой, где они столько раз вместе завтракали, беспечно болтая и обмениваясь милыми шутками.

Да, Флоренс оказалась права — в его жизни появилась Женщина. Причем замужняя женщина. Это не могло ей присниться даже в самом страшном сне. Она так идеализировала своего сына, так верила в чистоту его помыслов, в его безупречную порядочность, что ей трудно было представить, что он полюбит женщину, которая принадлежит другому мужчине.

Постепенно, слово за словом, перед ней раскрылась вся история отношений ее сына и Люсии Нортон: первая встреча в отеле в Сан-Морице, мгновенное чувство притяжения друг к другу, долгие месяцы борьбы и сомнений. Она узнала, как, наконец, любовь захватила их обоих и они не могли больше сопротивляться ей. И вот теперь жребий брошен. Эта женщина, Люсия Нортон, во всем призналась мужу и ушла от него. И сегодня она должна переехать к Чарльзу.

— Ты же знаешь, мама, — продолжал он, — я старался тебе никогда не врать, и теперь ты понимаешь, почему я так долго скрывал от тебя эту историю. Я тогда еще не знал, согласится ли Люсия стать моей женой, и, пока она не приняла решения, не хотел тревожить тебя. Но я же тебя не обманывал, понимаешь?

— Да, — ответила миссис Грин. — Да, конечно.

— Тогда ты должна мне поверить — это не преходящее увлечение, не просто влюбленность… это очень серьезно. И Люсия относится ко мне так же. Она в своей жизни никого не любила, кроме меня, вышла за Гая Нортона еще совсем молоденькой и никогда не была с ним счастлива. Но она очень хорошая, правда, мама, можешь мне поверить! Она просто ангел, и кроме этого… то есть измены мужу, я уверен, она не сделала ни одного дурного поступка.

Миссис Грин сидела неподвижно, сложив белые руки на коленях. Еда на тарелке оставалась нетронутой. Сердце матери разрывалось от боли… такой боли она не испытывала с того дня, как получила конверт из Военного комитета с сообщением о гибели отца Чарльза, ее любимого Эдуарда. Тогда для нее это означало конец жизни. Сейчас, казалось, она умирала во второй раз — как мать Чарльза. История, которую он поведал, прогремела для нее как гром с ясного неба, гром, сотрясший ее мирный дом, основы ее существования.

Флоренс видела, что Чарльз по-настоящему любит эту женщину, иначе не позволил бы их отношениям зайти так далеко. Она даже готова была поверить, что эта миссис Нортон действительно так хороша, как говорил сын: умна, красива, благородна, добра… Действительно, в девятнадцать лет еще рано выходить замуж, особенно девушке утонченной и импульсивной, а жить с нелюбимым мужем — что может быть ужаснее! Сама Флоренс Грин не знала с мужем ничего, кроме безоблачного счастья, поэтому вполне могла пожалеть женщину, которая не обрела счастья в браке. Но присутствовал еще очень важный момент, который в корне менял дело. У нее были дети! Если бы у миссис Нортон не было детей — это еще полбеды, хотя сам по себе развод — дело неприятное, и миссис Грин его не одобряла. Но оставить двух маленьких дочек — сколько им?.. пятнадцать и одиннадцать, кажется, — это вызывало у нее такое возмущение, которое она не могла в себе преодолеть.

Чарльз продолжал расточать хвалы Люсии и выражать ей всяческое сочувствие.

— Я знаю, мама, ты полюбишь ее сразу же, как только увидишь! Ее нельзя не полюбить. Не бойся, она не из легкомысленных красавиц и не из прихоти оставила мужа и уходит ко мне. Кстати, и меркантильные соображения тут ни при чем — на самом деле Гай Нортон богаче меня. Но Люсия такая наивная, она еще верит в рай в шалаше. Она даже романтичнее, чем я, представляешь?

Глаза миссис Грин округлились и наполнились ужасом.

— Боже мой, — только и смогла произнести она, — боже мой. Я даже не знаю, что сказать. Если честно, для меня это удар. Ужасный удар. Я всегда так надеялась…

— …что я женюсь на очаровательной юной девушке и пойду с ней к алтарю под звуки свадебного марша? — подхватил Чарльз. — Да, дорогая мама, знаю. Прости, что разочаровал тебя. Но я никогда не интересовался молодыми девушками. Меня от них одолевает зевота. На самом деле Люсия — единственная на свете женщина, которая мне нужна, просто так уж получилось, что она замужем.

— Ты говоришь, ей тридцать пять? Она старше тебя, Чарльз.

— Всего на три года! Этим можно пренебречь. А выглядит она на двадцать пять, когда у нее хорошее настроение и она счастлива. Хотя в последнее время она столько пережила, бедняжка. И все равно она похожа на ангела.

Флоренс Грин нахмурилась. Она чувствовала, что уже начинает немного ревновать сына к незнакомке по имени Люсия. Ее стало раздражать то, что он через слово называет эту женщину «ангелом».

Чарльз с тревогой наблюдал за матерью.

— Значит, я тебя все-таки расстроил, да, мам? Боже, ну ты же знаешь, как ты мне дорога… Я так благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. Мне страшно не хочется тебя огорчать. Но я знал, что так будет, я тебя предупреждал!

Миссис Грин достала надушенный платок и поднесла к губам. В горле у нее пересохло, а в глазах подозрительно защипало.

— Милый мой, — вздохнула она, — я знаю, сейчас другие времена, у молодежи другие представления, всякие новые идеи, и сегодня развод уже не так страшен, как бывало в наши дни. Но я уверена, что еще найдется достаточно людей, которые не разделяют такие передовые взгляды, и…

— Мамуля, — перебил он, — я тоже не разделяю такие взгляды. И Люсия не разделяет. Нас с ней это очень и очень беспокоит, мы много раз это обсуждали, бесконечно, снова и снова, и не считаем развод легким или пустяковым делом. К тому же Люсии будет гораздо тяжелее все это пережить, чем мне. Но в наши просвещенные времена я все же считаю, что мы должны относиться к этому, как, например, в Америке — просто как к факту, объективной необходимости. Когда муж и жена не хотят больше жить вместе, они понимают, что развод — это совсем не преступление.

— Но, мой милый, нельзя же нарушать священные брачные обеты…

— А разве мужчина и женщина должны ради них до конца своих дней жить в постоянных ссорах, несчастливые, озлобленные?

— Ну, не знаю, не знаю… — Миссис Грин глубоко вздохнула.

Чарльз подошел и положил руки ей на плечи.

— Прости, мам. Знаю, ты потрясена. Но поверь, для меня все это очень серьезно, так что остается лишь примириться с обстоятельствами. Я прошу у тебя совсем немного: познакомиться с Люсией и поддержать меня.

— Не знаю, удастся ли мне это…

— Мама, послушай, мы с тобой навсегда останемся близкими людьми. И потом, ты ведь знала, что в один прекрасный день я все-таки женюсь.

Флоренс нервно сплетала и расплетала длинные аристократические пальцы. В этот момент она всей душой ненавидела Люсию Нортон. Но ее сын, ее любимый Чарльз, молил о поддержке. Она никогда не могла устоять перед его просьбами, даже когда он был еще маленьким. Сильный материнский инстинкт всегда подсказывал ей, что нужно поступать так, как будет лучше для ребенка.

С видом мученицы она подняла на сына трагический взгляд, посмотрела в бледное, серьезное лицо и постаралась улыбнуться.

— Я сделаю, как ты хочешь, Чарльз. Разумеется, я приму миссис Нортон, если она когда-нибудь станет твоей женой, — приму как родную дочь, но только ради тебя.

Лицо молодого человека прояснилось, с его плеч словно упал тяжкий груз. Он наклонился и обнял мать с горячностью, которая одновременно и обидела, и утешила ее.

— Ты просто ангел, мамочка! Я говорил Люсии, что ты все равно будешь на моей стороне, даже если тебе это не понравится. И я не ошибся! Благослови тебя Бог!

Флоренс потрепала его по щеке и вышла из-за стола.

— Так что, эта миссис Нортон… приедет сюда, к нам? — спросила она, не оборачиваясь. Перед глазами у нее плыло, ноги не слушались, пришлось опереться на спинку стула.

— Мы с ней встречаемся за обедом, а потом я привезу ее сюда и познакомлю с тобой!

— Хорошо, милый, я буду вас ждать.

— У тебя были другие планы?

— Я отложу их.

Чарльз подошел к матери и снова порывисто обнял ее.

— Мамочка, ты просто прелесть!

Все еще не в силах смотреть ему в лицо — от страха, что не удержится и даст волю слезам, — она спросила:

— И когда ты уезжаешь из дому, Чарльз?

Он потянул себя за мочку уха, слегка задумавшись.

— Наверное, сегодня. Я же не могу оставить Люсию одну.

— А она не может пока поехать к своей матери?

— Мать у нее вдова, инвалид, она живет с какой-то компаньонкой и почти не выходит из дому. К тому же Люсия разводится из-за меня, так что нам лучше не расставаться и держаться вместе. У ее матери, миссис Кромер, совсем маленькая квартирка в Хэмпстеде, и, я думаю, Люсии там будет неудобно.

— Значит, вы с миссис Нортон намерены уехать немедленно?

— Ну, в общем, да. И прошу тебя, дорогая, зови ее Люсия. Если бы ты только знала, как мне противно слышать эту фамилию — Нортон!

— Хорошо, Люсия так Люсия, — послушно кивнула миссис Грин. — Довольно редкое имя, очень красивое.

— Ты ведь понимаешь, что нам с ней лучше сейчас жить вместе, раз уж это дело станет достоянием гласности?

— Не знаю, мне как-то не очень нравится, что вы будете жить вместе до свадьбы. Все-таки это грех, что ни говори…

Слова матери впервые в жизни вызвали у Чарльза раздражение.

— Дорогая, это же мещанство! — возмутился он. — Никакого греха тут нет. То есть да, я нарушаю закон тем, что увожу Люсию от мужа, но зачем притворяться и жить отдельно ради какого-то общественного мнения?

— Делай, как считаешь нужным, сынок.

Чарльз посмотрел на часы.

— Господи, я на работу опаздываю! Надо бежать. Прошу тебя, не переживай слишком сильно, мама. Я буду часто к тебе приезжать, — пообещал он и добавил: — Если, конечно, ты захочешь меня видеть… — и так обезоруживающе улыбнулся, что миссис Грин, посмотрев на него, невольно улыбнулась в ответ. Она не могла устоять перед его улыбкой — мальчишеской, искренней и задорной, от которой он сразу делался таким юным…

Пожилая женщина усилием воли поборола желание броситься сыну на шею, обнять и зарыдать у него на груди. Она не могла себе этого позволить — Чарльз ненавидел мелодраматические сцены, да и она тоже их не выносила.

— Конечно, я всегда буду рада тебя видеть, дорогой, — сказала она дрогнувшим голосом.

Он чмокнул ее в щеку:

— Пока, мамуль, увидимся днем. Я приеду с Люсией примерно в половине третьего, не раньше.

Флоренс смотрела на его высокую удаляющуюся фигуру сквозь пелену слез.

— А как насчет сегодняшнего вечера, Чарльз? У нас будут гости…

Он обернулся, уже у самой двери, и виновато улыбнулся:

— Боюсь, вечером я не смогу.

— Хочешь, чтобы Кейт собрала твои вещи?

— Да, если успеет. Один чемодан — все, что она обычно укладывает, когда я уезжаю на неделю. А остальное я заберу потом.

— Хорошо, — кивнула миссис Грин и прокашлялась. — Нам с тобой надо будет еще многое обсудить. Сейчас, конечно, не время, но когда-нибудь потом… ведь теперь наша жизнь изменится. Сейчас я не буду тебя задерживать, раз ты опаздываешь, но прежде чем ты от меня уедешь, нам непременно надо будет поговорить.

— Ну конечно, поговорим. И он ушел.

Прибежала Кейт, чтобы забрать поднос. Ровным, бесцветным голосом миссис Грин велела ей собрать вещи мистера Чарльза, но смотрела она при этом не на служанку. Сквозь тюлевые занавески мать следила за высокой фигурой сына, шагавшего по улице. Сердце у нее болело. Теперь, оставшись одна, она всем своим существом ощутила боль от удара, который постиг ее, и терпеть не было сил. Уже сегодня вечером Чарльз уедет от нее. Скоро все его вещи исчезнут из этого дома, и она станет такой же одинокой, как ее подруга Гертруда Маршалл, у которой не было ни мужа, ни детей. Флоренс всегда втайне жалела бедняжку Гертруду и всех несчастных старых дев, обреченных на одиночество, а теперь сама уподобится им.

Миссис Грин вздрогнула от этой страшной мысли, хотя жаркое летнее солнце грело ее своими лучами. Она не сможет жить в этом доме одна, без Чарльза. Она продаст дом, а сама поедет к своей сестре-близняшке Бланш, которая живет на острове Уайт. Каждый год миссис Грин проводила там один летний месяц — у сестры и ее мужа Арнольда, бывшего преподавателя Оксфорда. У них был очаровательный домик в Сандауне. Флоренс и Бланш всегда были искренне привязаны друг к другу, к тому же Флоренс неплохо ладила с Арнольдом, который, хоть и стал к старости нудноват и болтлив, был довольно добродушным и в целом вполне сносным.

Она сегодня же обо всем напишет Бланш и спросит, можно ли ей приехать. Как ей хотелось, чтобы в этот тревожный момент сестра была рядом! Хотя страшно даже подумать, что Бланш и Арнольд, глубоко религиозные люди, подумают о Чарльзе, своем единственном любимом племяннике, который собирается участвовать в бракоразводном процессе, а потом жениться на разведенной женщине!

— Ты почти ничего не ела, дорогая. Выпей хотя бы кофе с бренди, я настаиваю! — В голосе Чарльза Грина звучала тревога.

Люсия взяла его за руку и вымученно улыбнулась.

— Ах, да ты уже начинаешь мне приказывать? — с притворной веселостью проворковала она.

— Ну конечно, дорогая! Час назад, войдя в этот отель, ты перестала быть женой Нортона и стала моей, — заявил молодой человек.

Вид у него при этом был такой счастливый, он так этим гордился, что у Люсии сразу отлегло от сердца. Она очень нуждалась в утешении. Ей не хотелось признаваться в этом Чарльзу, но она пережила самое страшное утро за всю жизнь.

Они сидели в вестибюле отеля «Лэнгхем», за столиком в тихом уголке. Люсия действительно почти ничего не съела — в таком состоянии ей кусок в горло не лез. Поэтому, хотя она редко позволяла себе даже бокал вина за обедом, сейчас согласилась на предложенный Чарльзом бренди — ей, как никогда, нужно было взбодриться и подкрепить силы.

Она томно откинулась на спинку кресла, стараясь ни о чем не думать, отбросить все воспоминания о прежней жизни. Ах, если бы можно было просто стереть прошлое из памяти, предать забвению, как будто его никогда не существовало!

Чарльз смотрел на нее и думал о том, какая она красивая и необыкновенная. Бедняжка! Она была бледна, под глазами залегли глубокие тени. Она ничего не рассказала ему о прощании с Нортоном, но он по ее виду догадывался, что сцена была не из приятных. То, что ее муж не согласился развестись с ней иначе, как через суд, и не хотел отдавать детей, его ничуть не удивило. Он и не ожидал от этого надутого индюка такого великодушия.

На самом деле в этот момент Чарльз не мог думать ни о чем, кроме того, что Люсия наконец — боже, наконец-то! — принадлежит ему. Ликование горячей волной смыло все чувства. Она разбила свои оковы, пришла к нему, и от этой мысли у него радостно трепетало сердце, он был благодарен ей за это свидетельство любви и доверия. Ведь он прекрасно понимал, чего ей стоило оставить двух обожаемых дочерей.

Что ж, он уже сотни раз говорил ей, что сделает все, чтобы она никогда не пожалела об этом.

Чарльз с нетерпением ждал момента, когда сможет привезти возлюбленную в свой дом и познакомить с матерью. Той достаточно будет один лишь раз взглянуть на Люсию — и она мгновенно поймет, почему ее сын решился на такой важный шаг в жизни. Несмотря на бледность и усталый вид, Люсия выглядела великолепно и изысканно в прекрасно сшитом черном костюме, который ловко облегал ее высокую, стройную фигуру. Через плечо у нее была переброшена темно-синяя меховая накидка из лисьих хвостов. Голову венчала крошечная шляпка с белыми цветами, слегка сдвинутая на одну бровь.

Чарльз быстро наклонился и поцеловал ее тонкие нервные пальцы.

— Дорогая, дорогая моя! Я так счастлив. Я даже не могу поверить, что сегодня вечером нам уже не придется расставаться. Больше не надо тайком пробираться в квартиру Джимми и выходить оттуда украдкой. Сегодня мы впервые будем с тобой вместе, как муж и жена!

От этих слов на щеках женщины вспыхнул румянец, а глаза засияли.

— Да, я знаю! Это будет волшебно!

— Ты уже решила, куда хочешь поехать?

— Куда угодно, лишь бы подальше от города, и… чтобы не было реки.

— Я тебя понимаю, дорогая.

Он выпустил ее руку и, пока прикуривал сигарету, думал, где им можно было бы остановиться. Теперь им не нужно скрываться и бояться, что их увидят вместе. Скоро их «секрет» станет всем известен, об этом узнают друзья и родственники, сегодня утром он рассказал обо всем матери, так что терять им нечего. Но не стоит уезжать далеко от Лондона — ему надо каждый день успевать на работу. Сейчас он никак не мог взять отпуск — дела в издательстве этого не позволяли. Но все равно он был счастлив. Ему невероятно льстило то, что эта красивая женщина, которая сейчас сидит рядом, ради него готова отказаться от всего — семьи, детей, роскошной жизни. И он не чувствовал за собой никакой вины. Этот сварливый осел Нортон заслужил, чтобы она его бросила, а что касается дочерей — что ж, она вернет их потом, когда они подрастут.

Люсия думала о том же. Последние четыре часа тянулись для нее как четыре недели. В девять утра она уехала на машине из дома с одним чемоданом, попросив Элизабет собрать остальные вещи и переслать ей по почте. Она ни с кем не попрощалась, кроме гувернантки, да и с той обменялась лишь парой слов. Потом Элизабет расскажет детям, что маму срочно вызвали к бабушке, потому что та заболела. А потом кто-нибудь — Гай или Элизабет — сообщат им, что на самом деле мама больше не вернется.

Каждый раз, когда Люсия вспоминала Гая, ее переполняли горечь и отвращение. Она вздрагивала всем телом при воспоминании о том, как он пытался навязать ей свою любовь тогда, в спальне, как пытался восстановить былую власть, заманить в клетку, шантажировал детьми… Она никогда, ни за что не простит ему этого! Она была огорчена, но у нее тоже не было к нему жалости… жалость она испытывала только к Барбаре и Джейн… ну, может быть, немного жалела себя, потому что ей было трудно расставаться с девочками. Трудно, даже несмотря на то, что она любила Чарльза всем сердцем. Но, как она сказала перед отъездом Элизабет, есть два вида любви — любовь к мужчине и любовь к ребенку. Они равны друг другу по силе и глубине, обе одинаково важны для женщины, и лишить ее одной из них — означает попрать ее самые исконные права.

Люсия жестоко страдала все время, пока ехала из Марлоу в Лондон. Кроме того, ей еще предстояло рассказать обо всем матери.

Как она и ожидала, миссис Кромер восприняла новость спокойно. С годами ей стало ясно, что она совершила ошибку, отдав дочь за Гая Нортона. Зять почти не обращал на нее внимания. Старушки наводили на него тоску, и он частенько обижал тещу или выказывал неуважение.

В последние десять лет недолгие периоды улучшения здоровья сменялись у Вайолетт Кромер неделями недомогания, и болезнь постепенно подтачивала ее силы. Она почти безвыходно сидела дома вместе со своей компаньонкой, мисс Аткинс, которая самоотверженно ухаживала за ней.

Люсия была очень признательна мисс Аткинс за ее преданность и терпение. А тем утром она даже не знала, как выразить благодарность своей доброй мамочке, которая выслушала ее рассказ с полным пониманием.

Миссис Кромер слегка всплакнула при упоминании о разводе и громком судебном процессе, но укрепила дочь в ее решении бросить мужа. Она считала зятя грубияном и невежей и сказала, что Люсия и так слишком долго с ним мучилась. Впрочем, несмотря на это, пожилая дама засомневалась, прилично ли Люсии жить с другим мужчиной. Дочь попыталась уверить ее, что Чарльз — полная противоположность Гаю и с ним у нее будет подлинный брак, единство душ.

В общем и целом для Люсии утро выдалось не очень веселым и довольно утомительным, потому что от матери ей пришлось еще ехать в нотариальную контору, чтобы проконсультироваться по некоторым юридическим вопросам.

По старой памяти она отправилась к адвокатам, которые вели когда-то дела ее отца. Они до сих пор исправно выплачивали Люсии ежегодные проценты с капитала, который она унаследовала, а также вычитали с него налоги и оформляли все документы.

Мистер Дагдейл, владелец конторы, был уже пожилым человеком и редко появлялся на работе, поэтому Люсию принял его сын, Джон. Этот высокий белокурый юноша, казалось, готов был пялиться не отрываясь на красивую молодую женщину, которая тем временем принялась рассказывать, что ушла от мужа и хочет узнать, как предъявить ему уведомление о разводе. Увидев на его мальчишеском лице щенячий восторг, Люсия чуть не рассмеялась, забыв на мгновение обо всех своих бедах.

Опомнившись, Джон, немного заикаясь, пробормотал несколько сочувственных слов, потом зарделся до корней волос и поспешил поздравить с принятым решением, окончательно смутился и, приняв очень деловой вид, выложил ей все, что она хотела узнать.

Люсия сообщила ему имя адвоката Гая. Джон заверил ее, что свяжется с ним немедленно. В доказательство близости Люсия и Чарльз должны предоставить счет за номер в отеле, а он, Дагдейл, позаботится о том, чтобы противная сторона его получила без задержек.

Когда Люсия спросила, как долго может затянуться дело, молодой адвокат ответил, что разбирательство в суде займет от девяти месяцев до года. Сейчас все суды закрыты на каникулы. К слушанию накопилось огромное количество дел о разводе, и еще сотни таких дел остались с предыдущей сессии, так что обещать он ничего не может, но в любом случае кто-то — он сам или его отец — свяжется с адвокатами мистера Нортона и попросит их предоставить все материалы как можно скорее.

Вот и все, что ей удалось выяснить. Когда позднее она рассказала об этом Чарльзу, тот вздохнул: «Ну что поделаешь, дорогая… Знаешь, пусть Дагдейлы представляют и мои интересы в суде, и чем скорее все это кончится, тем лучше. Если все пойдет хорошо, к весне мы сможем пожениться».

Люсии показалось, что это будет еще очень не скоро. Долгие месяцы ожидания наверняка окажутся нелегкими. Они с Чарльзом превратятся в изгнанников, потому что до тех пор, пока официально не поженятся, не смогут видеться с друзьями и появляться в свете, а главное, она не сможет видеть детей. Боже, как невыносимо знать, что она не увидит Барбару и Джейн долгие девять месяцев!

За обедом Люсия не переставала думать о том, что сейчас происходит у нее в доме. Она представляла себе, как Элизабет ведет девочек на пикник к реке. День они проведут весело, будут смеяться и купаться, но к вечеру загрустят, потому что мамы не окажется рядом…

Она пыталась вообразить, что будет, когда им скажут, что они ее больше не увидят, по крайней мере в ближайшее время. И если Гай захочет очернить ее в глазах дочерей и заявит, что мать «предала их», Барбара вполне может принять сторону отца, а вот Джейн… маленькая толстушка Джейн станет по ней скучать, будет плакать… Тут у самой Люсии на глаза навернулись слезы, и она постаралась поскорее отогнать эту мысль.

Выйдя из адвокатской конторы, она наспех поболтала со своей лучшей подругой Барбарой Грей, актрисой, в честь которой назвала старшую дочь. Мисс Грей была крестной матерью ее Барбары, они дружили еще с тех пор, когда Люсия училась в Королевской академии драматического искусства.

Барбаре-старшей удалась артистическая карьера, сейчас она уже играла ведущие роли в самых шумных лондонских постановках, а за последнюю работу в театре ее стали называть в прессе одной из самых выдающихся английских актрис.

Люсия души не чаяла в Барбаре, и, когда та приезжала к ним в поместье на выходные, они очень славно проводили время все вместе, если, конечно, дом не был наводнен приятелями Гая — любителями гольфа.

Хотя женщины были близкими подругами, характеры у них сильно отличались, и каждая могла дать другой то, чего ей недоставало. Люсия была нежная, мягкая, эмоциональная. Барбара, напротив, жесткая, уверенная, практичная; мощный темперамент, необходимый хорошей актрисе, сочетался в ней со стальной волей и твердостью, доходящей почти до непреклонности, без которой невозможно добиться успеха в этом мире. «Если ты будешь слишком уступчивой, люди начнут тебя использовать, — частенько говорила она Люсии. — Вместо этого ты сама должна иметь твердую волю и использовать их».

Барбаре никогда не нравился муж подруги, хотя она умела с ним ладить. Умная, очаровательная, искушенная в делах житейских, она знала, как найти подход к мужчинам, а Гай был очень податлив на лесть. Но ей не нравилось, что он так самовластно присвоил себе Люсию и ничего ей не разрешал. Она всегда говорила, что Люсия ему «поддалась» и слишком многое позволяет.

Сама Барбара за всю жизнь «поддалась» только одному кавалеру. Это было в юности, когда она начинала карьеру на подмостках. Тот человек ее бросил, и с тех пор у Барбары накопилась целая коллекция бурных романов, причем она всегда зорко следила, чтобы ее любили сильнее и отдавали больше, чем брали.

Сегодня она прибежала с репетиции специально, чтобы встретиться с Люсией после ее отчаянного телефонного звонка. Узнав обо всем, что случилось, она полностью одобрила поведение подруги.

— Я всегда знала, что рано или поздно Гай тебя потеряет. Ты была к нему слишком добра — совсем его разбаловала, и давно пора это прекратить, — заявила она. — Благословляю тебя — наслаждайся свободой и ни о чем не переживай… А твой Чарльз мне нравится… Помнишь, когда ты нас познакомила, я еще сказала, что в такого мужчину и сама не прочь запустить коготки. Так что будьте счастливы, и давай за это выпьем!

Они выпили, и Люсия немного развеселилась. Впрочем, вскоре Барбара посерьезнела и, глядя на подругу красивыми, проницательными глазами, принялась давать очень дельные советы.

— Теперь главное для тебя, — говорила она чарующим, хрипловатым голосом, который сводил с ума публику от Лондона до Нью-Йорка, — чтобы проблема с детьми не отравила тебе жизнь.

Люсия призналась, что для нее это самый больной вопрос. Тут сочувствие Барбары иссякло.

— Ты, конечно, скажешь, что я бесчувственная и все такое, но раз уж ты решила порвать с Гаем, наверняка понимала, что это будет означать расставание с детьми. Так что теперь нет смысла сидеть и горевать по этому поводу. Невозможно обойтись без потерь. А если ты станешь убиваться и каждый день рыдать из-за детей, это будет только раздражать Чарльза. Да, да, я знаю, он в тебя без ума влюблен и полон сочувствия. Но не забывай: все мужчины одинаковы, и твой чудесный Чарльз такой же, как и остальные. Первый восторг от того, что вы вместе, скоро пройдет, страсти улягутся, и тогда тебе придется быть очень внимательной и крайне осторожной, чтобы не потерять его. Если ты начнешь бродить по дому как привидение, с красным носом и опухшими от слез веками и причитать «Ах, бедные мои малютки, на кого ж я вас покинула», ему это не понравится. Это лишь оттолкнет его от тебя. Не надо пугаться! Я тебя просто предупреждаю. Я понимаю, что ты переживаешь. Конечно, ужасно, что Гай не согласился отдать тебе дочерей. Но я человек практичный и считаю, что тебе даже лучше начать совместную жизнь с Чарльзом без детей — ты ведь была матерью пятнадцать лет, а он вел холостяцкую жизнь. Так что будь умницей, моя милая, крепись, ни в чем не сомневайся и не переставай улыбаться.

Люсия часто потом вспоминала эти слова. Уже не в первый раз она позавидовала здравому смыслу и железному характеру подруги. Конечно, сама она не могла так просто избавиться от эмоций, к тому же Барбара, у которой не было детей, не вполне понимала, что значит для Люсии разлука с ее милыми крошками, однако Люсия оценила ее совет, потому что он был очень мудрым.

Поэтому за обедом с Чарльзом она избегала опасной темы. Выпила бренди, выкурила две сигареты и ловко уводила разговор в сторону всякий раз, когда он приближался к критической точке, не упоминала имени мужа и старалась не думать о своих девочках.

Когда они ехали в машине по дороге в Челси, Люсия снова была прежней — той самой веселой и очаровательной светской красавицей, которую Чарльз встретил в отеле в Сан-Морице и которую боготворил.

Они уже все обсудили. Молодой человек решил, что сразу после встречи с его матерью они поедут в Тенбридж, деревушку в графстве Кент. Там есть старинная гостиница, где Чарльз часто обедал со своим дядей, приезжавшим в те края поохотиться. Это очаровательное местечко, владеет им отставной морской офицер вместе с женой. Кормят там превосходно, пейзажи великолепны, а в лесу сейчас сказочно хорошо. Как только они приедут к нему домой, он оставит Люсию поговорить с матерью, а сам пойдет звонить лейтенанту Виллету, тому самому владельцу гостиницы, и спросит, можно ли снять у них номер.

— Поживем там недельку, — предложил Чарльз, немного отдышавшись после того, как разрекламировал Тенбридж. — Это будет что-то вроде нашего медового месяца, хотя, к сожалению, я не смогу проводить с тобой все дни напролет — мне придется ездить на работу. А потом ты присмотришь нам какой-нибудь коттедж, хорошо? Нам же нужен собственный дом!

Люсия не возражала. Приятно будет пожить недельку в Тенбридже, хотя вообще-то она терпеть не могла гостиницы, так же как и Чарльз.

Уже через несколько минут, не без сердечного трепета, она входила в дом Чарльза, чтобы впервые встретиться лицом к лицу с его матерью.

Флоренс Грин была потрясена. Первое впечатление от женщины, которую выбрал ее сын и которая, как она считала, собиралась разрушить его жизнь, поразило пожилую леди до глубины души: Люсия Нортон действительно отличалась красотой и благородством. Миссис Грин мгновенно пришла к выводу, что эта высокая, стройная дама в изысканном черном костюме — не из дешевых соблазнительниц, которые сбивают с пути молодых людей и используют их в своих корыстных интересах. На самом деле Люсия Нортон вполне соответствовала описанию Чарлза. «Да, надо признать, у мальчика есть вкус и он разбирается в людях», — с материнской гордостью подумала Флоренс. Несмотря на то, что в целом положение было крайне неприятным, она, тем не менее поняла, что ей не придется стыдиться своей невестки.

В просторную гостиную, располагавшуюся вдоль всего фронтона первого этажа, Люсия вступила с королевским достоинством, одной рукой опираясь на руку Чарльза, в другой держа сумочку и перчатки. Но глаза ее, как заметила Флоренс Грин, окинув гостью долгим внимательным взглядом, больше походили на глаза не гордой женщины, а несчастной девочки — наивной, романтичной девчушки, которую сильно обидели. Это были яркие, лучистые, очень выразительные глаза, и в сочетании с сочными, пухлыми губами они производили неотразимое впечатление — это Флоренс вынуждена была признать. Она собиралась держаться холодно и с достоинством — хотела дать понять этой миссис Нортон, что не одобряет сложившегося положения, но ради своего дорогого мальчика готова принять у себя его избранницу. Она намеревалась отдать долг вежливости, не более, но вместо того, сама не понимая, как это получилось, порывисто взяла Люсию за обе руки и крепко сжала их.

— Так вы и есть моя будущая невестка?

Люсия ответила чуть охрипшим голосом:

— О, очень мило, что вы уже рассматриваете меня в этом качестве. Я очень благодарна, что вы согласились меня принять… Признаться, я боялась, что вы будете шокированы и рассержены, и…

Флоренс Грин отступила на шаг и вздохнула.

— Что ж, от шока я, кажется, уже оправилась. В конце концов, новость мне преподнесли за завтраком, а я успела пообедать с тех пор, так что у меня было время прийти в себя и примириться.

Люсия посмотрела в проницательные карие глаза пожилой дамы и отметила, что у нее такое же очаровательное чувство юмора, как у Чарльза, чье остроумие служило отличным подспорьем в самой сложной ситуации. И миссис Грин сразу показалась ей очень человечной и простой в общении.

— Но вы наверняка еще сердитесь, — сказала Люсия с легкой улыбкой, за которой чувствовалась крайняя нервозность. Сняв меховую накидку, она перекинула ее через ручку кресла и оглядела комнату. Обстановка ей понравилась.

— Прошу вас, присаживайтесь, — предложила миссис Грин. — Хотите кофе с бисквитами?

— Нет, мам, спасибо, мы уже подкрепились в ресторане, — вмешался Чарльз, которого тоже охватило легкое чувство неловкости и волнения — ведь только что состоялось знакомство двух женщин, в равной степени дорогих его сердцу. Это был невыносимо опасный момент, но ему показалось, что все прошло хорошо.

Извинившись, он направился к выходу, чтобы позвонить в гостиницу в Тенбридже, но прежде чем уйти, наклонился и поцеловал руку Люсии.

— Мама, смотри не обижай моего ангела, — шутливо бросил он, — сегодня у нее был очень тяжелый день, а она такая славная!

Оставшись наедине с миссис Грин, Люсия почувствовала, что на глазах у нее выступают слезы. Она опустилась в кресло и рукой, которую только что поцеловал Чарльз, коснулась лба. Действительно, у нее выдался очень тяжелый день, а в довершение ко всему она не спала почти всю ночь, была измучена и теперь едва сдерживалась, чтобы не зарыдать.

— Не хотите ли снять шляпку, дорогая? — предложила пожилая дама.

Люсия сняла шляпку. Миссис Грин посмотрела на ее гладко причесанную темноволосую головку и подумала, что на вид этой женщине не дашь больше тридцати. Трудно было поверить, что у нее пятнадцатилетняя дочь.

Мысль о детях Люсии снова повергла миссис Грин в ужас, который она испытала во время разговора с Чарльзом.

— А может быть, подниметесь ко мне и приляжете ненадолго? Я принесу вам аспирина, — сказала она, подумав.

Люсия подняла на нее взгляд и улыбнулась, хотя глаза оставались тревожными и в них стояли слезы.

— Нет, нет, что вы! Я просто немного устала, вот и все. Вы позволите закурить?

— Конечно, дорогая.

Люсия открыла маленький золотой портсигар и сначала протянула его матери Чарльза.

— Не желаете?

— Да, пожалуй.

Люсия откинулась на спинку кресла и посмотрела на пожилую даму, сидевшую напротив нее. Как они с Чарльзом похожи! Те же живые карие глаза… квадратный подбородок… цепкий взгляд. Ей хотелось полюбить мать Чарльза и заслужить ее любовь.

И вдруг, сама не заметив как, она начала рассказывать миссис Грин обо всем — слова хлынули потоком, их невозможно было остановить:

— Я так люблю Чарльза! Мне страшно подумать, что я могу причинить ему неприятности или огорчение… или вам… О, прошу вас, постарайтесь меня понять, мы не можем жить друг без друга! Мы несколько раз пытались расстаться, но не вынесли разлуки. Да, да, я знаю, в таких случаях считается, что последнее слово остается за женщиной. Да, наверное, будь я посильнее духом, сумела бы прогнать Чарльза, но… я не смогла этого сделать. Жизнь без него стала бы невыносимой. Пожалуйста, не надо меня ненавидеть за это, и, умоляю, не думайте дурного о вашем сыне из-за того, что все так получилось. Чарльз вас обожает — он так переживал, что из-за меня принесет в вашу жизнь скорбь.

Флоренс Грин сидела молча, глядя на дым от сигареты. Она испытывала самые противоречивые эмоции, никак не могла преодолеть чувство неприязни, все еще страдала от укола ревности, вызванного известием о том, что Чарльз уходит из дома. Для нее это была страшная потеря. Кроме того, ее беспокоило, что сын будет втянут в судебное разбирательство. Развод, публичная огласка, толки и пересуды — боже, как все это неприятно!

Однако Люсия успела покорить ее сердце — и скорее благодаря этому искреннему, идущему из самых глубин души признанию, нежели красотой и шармом.

— Что вы, Люсия, мне не за что вас ненавидеть, — искренне сказала миссис Грин. — Тем более, что вы — избранница моего сына. Напротив, я весьма расположена к вам. А что касается Чарльза… он всегда был таким славным мальчиком, прекрасным сыном… После смерти его отца я только им и жила. Теперь я его теряю, и для меня это, не скрою, сильное потрясение.

— Как я вас понимаю! Мне очень жаль…

— Тут не о чем жалеть — главное, чтобы вы действительно сделали его счастливым. Конечно, развод приводит меня в ужас, но лучше уж Чарльзу пройти через этот кошмар, жениться на вас и стать счастливым, чем попасться на удочку какой-нибудь молоденькой девицы, которая заставит его страдать. Но позвольте мне быть откровенной до конца, раз уж мы говорим начистоту. Поймите меня правильно, мне не хотелось бы, чтобы в это дело были замешаны дети…

Люсия покраснела до корней волос. Миссис Грин наблюдала, как пунцовый румянец сошел, сменившись смертельной бледностью. Она сразу поняла, что удар пришелся по больному месту.

— Если бы вы знали, — произнесла Люсия глухим, сдавленным голосом, — как мне тяжело! Это самое страшное. Я всегда так любила моих девочек, отдавала им всю себя, а теперь мне хочется, чтобы их вообще не было на свете! Представляете? Просто ужасно, когда имеешь детей от нелюбимого мужа. Вы не знаете, что мне пришлось пережить. Мне так не хочется, чтобы они пострадали из-за меня. Но я не могла принести себя в жертву и остаться ради них с Гаем, просто не могла. Любовь к Чарльзу оказалась сильнее.

Остатки антипатии, которую Флоренс Грин питала к Люсии, мгновенно испарились, когда она услышала эти исполненные муки слова. Она видела за ними живую боль, мучительный выбор этой женщины. Бедная, бедная — так любить своих детей и при этом испытывать такую непримиримую ненависть к их отцу, что приходится его бросить и уйти к другому! На мгновение Флоренс Грин освободилась от всех своих предрассудков, религиозных, внушенных с детства взглядов и задалась вопросом: а можно ли ожидать от женщины, что она способна выдержать такое испытание? Это должно быть убийственно, это иссушает душу, отравляет всю жизнь. Какой страшный выбор: любовник или родные дети!

— Расскажите мне о муже и дочках, — мягко попросила она. — И не думайте, что я вам не сочувствую. Просто раньше мне никогда не приходилось сталкиваться с такой ситуацией. Я всегда считала, что женщина, ни при каких обстоятельствах не имеет права нарушать брачные обеты и бросать детей.

Люсия прошептала:

— О, прошу вас, не говорите так — я их не бросаю. Это немыслимо. Мне невыносимо думать, что я «бросаю» Джейн и Барбару…

— Простите, милочка. Я не хотела вас обидеть. Пожалуйста, расскажите мне о них.

Когда Чарльз вернулся в гостиную, он застал Люсию в слезах, миссис Грин стояла рядом с ней, обнимая ее вздрагивающие плечи.

Потрясенный, Чарльз кинулся через всю комнату к Люсии.

— Оставь ее пока в покое, милый, она сейчас успокоится. Ей просто нужно побыть одной. — Флоренс взяла сына под руку, потянула его в холл и плотно закрыла за ними дверь гостиной.

Стоя перед дверью, в темном прохладном коридоре, Чарльз заметил, как у матери на глазах тоже блеснули слезы.

— Господи! — воскликнул он. — Что у вас тут происходит?

Она повела его вниз, в столовую.

— Мы с твоей Люсией о многом успели поговорить. Она рассказывала мне о своей жизни с мужем, про детей и не могла сдержать слез. Чарльз, у нее очень нежное сердце. Я теперь вижу, что для нее это было невероятно тяжело — уйти из семьи, оставив маленьких дочерей.

Чарльз сунул руки в карманы и хмуро посмотрел на мать:

— Мама, как будто я сам этого не знаю! Но теперь ты понимаешь, какая она славная и почему я ее так люблю. Она очень нежная, добрая, великодушная. Она совершенно не может справиться с такой сложной ситуацией, в которой оказалась. Ей это просто не под силу.

— Да, согласна.

— Я так рад, что ты с ней поговорила, мама!

— Я тоже рада, сынок. Теперь ситуация стала мне чуть яснее.

— Значит, ты ее не винишь?

— Ох, Чарльз, я все-таки не могу одобрить развод! Уволь! Я остаюсь при своих принципах. И в силу этих принципов все равно считаю, что она должна была пересилить себя, остаться с мужем, а связь с тобой порвать, как незаконную и порочную. Хотя, с другой стороны, я не представляю, как она могла это сделать — по крайней мере, если верить всему, что она мне рассказала про мужа.

— Да, про мужа — чистая правда. Он довел ее до полного отчаяния. Она столько лет мирилась с унижением, была несчастна, и все ради детей и из чувства долга. И если бы мы с ней не встретились, она до сих пор мучилась бы. Я очень рад, что увез ее прежде, чем она совсем сломалась.

Миссис Грин покачала головой:

— Все равно, милый, то, что вы совершили, — ужасно неприлично.

— Но, мама, другого пути у нас не было! Мы должны были это сделать.

— Да, наверное, — сдалась наконец миссис Грин.

— Она ведь тебе понравилась, правда?

— О, ее просто нельзя не полюбить, мой дорогой.

Он вздохнул с облегчением:

— Ну что ж, вот и славно. Вы обе мне очень дороги.

— Все равно меня не радует, что тебе придется участвовать в судебном процессе.

— Но ты должна теперь признать, что это неизбежно.

— Да, милый, — кивнула миссис Грин.

Мысль о скандальном судебном процессе уже не пугала ее так, как раньше. Она понимала, что это неизбежно и что через это придется пройти. Но единственное, что не давало ей покоя, — судьба маленьких девочек. Она никак не могла смириться с тем, что ее Чарльз, ее славный мальчик, увел из семьи мать двоих детей, но все равно твердо решила встать на его сторону и защищать влюбленных до конца.

Поэтому, уезжая из дома миссис Грин, Чарльз и Люсия знали, что приобрели в ее лице надежную союзницу. Молодой человек был очень доволен, горд и счастлив: мама в очередной раз доказала свою преданность и мудрость. Люсия тоже была благодарна и утешена.

— Я могу обещать вам только одно — что всегда буду любить Чарльза и постараюсь сделать его счастливым, — сказала она на прощание.

Флоренс Грин наклонилась и поцеловала Люсию в бледную щеку.

— Я в этом не сомневаюсь, милая. Желаю вам обоим счастья.

Чарльз подошел и обнял мать.

— Мамочка, ты просто прелесть. Я не забуду этого до конца жизни.

Тут взор Флоренс затуманился, хотя плакала она редко.

— Береги себя, мальчик мой. Позвони мне как-нибудь… к тете Бланш. Не забудешь?

— Буду звонить каждый вечер, мам, еще надоем! — улыбнулся он и обнял Люсию за плечи. Она тоже улыбалась, снова довольная и спокойная, хотя лицо у нее было еще очень бледным, а глаза — красными от недавних слез.

Через несколько минут они уже ехали в машине Люсии по шоссе, ведущему к Тенбриджу.

За рулем сидел Чарльз. Люсия была так обессилена, что он не позволил ей вести машину. Она сама рада была передать руль в надежные мужские руки и сидела рядом с ним, погрузившись в состояние, близкое к прострации. Молча глядя на мелькавшие за окном пейзажи, она старалась забыть водоворот событий и эмоций, которые остались в прошлом.

Ей хотелось забыть обо всем на свете и думать только о Чарльзе и об их бесконечной любви — ведь это был первый день их совместной жизни. Что бы ни ждало их в дальнейшем, они все переживут вместе. «Мы пойдем вперед, держась за руки, — думала она, — и тогда нам ничего не будет страшно, мы все выдержим, все перенесем». Она вычеркнула Гая из своей жизни, когда уехала сегодня утром из его дома. Теперь наступила эпоха Чарльза… Чарльза и Люсии.

Пока все шло хорошо. Миссис Грин была мила, как ангел, проявила столько сочувствия и понимания — Люсия на это даже не надеялась. Она скорее ждала от матери Чарльза осуждения, суровости. А вместо этого встретила неожиданную сердечность, совершенно искреннюю — она это видела.

Как только они выехали за город, Чарльз откинул верх машины. Люсия сняла пальто, шляпку и позволила ветру играть волосами, обдувать лицо и воспаленные от слез веки.

Она начинала постепенно приходить в себя. Спокойная, с чувством защищенности и уверенности в будущем, она сидела рядом с мужчиной, которого обожала и который беззаветно любил ее.

— Так хорошо знать, что эти тяжелые шесть месяцев позади, с прежней жизнью покончено и мы вместе, правда, Чарльз?

Он положил руку ей на колено.

— Мне кажется, это сон, дорогая. Еще вчера в это же время я сходил с ума от беспокойства, не зная, что происходит у тебя дома, хотел даже примчаться в Марлоу, чтобы украдкой встретиться с тобой в гостинице.

— Да, а я думала о том, как бы все устроить, не уходя из семьи, — призналась Люсия. — А теперь… теперь нас уже ничто не может разлучить.

— Только смерть, моя радость.

— Столько всего случилось со вчерашнего вечера, как будто прошел целый год.

— И очень хорошо, что тебе так кажется. Пусть твое прошлое отойдет как можно дальше, на задворки памяти. Помни только о том, что ты теперь моя жена, почти законная… Миссис Чарльз Грин, начиная с сегодняшней ночи и до конца жизни. И знай, что я люблю тебя больше жизни!

Она накрыла рукой его ладонь и чуть пожала ее. Взглянула ему в глаза, и он ответил ей быстрым, полным желания взглядом, потом снова отвернулся, сосредоточив внимание на залитой солнцем дороге.

— Какое счастье — не надо больше украдкой встречаться, спешить, оглядываться, бежать на квартиру Джимми, как преступники, которых в любой момент могут поймать с поличным… О, Чарльз, ты не представляешь, как все это отравляло наши свидания!

— Да, мне тоже это не нравилось, Люсия. Я рад, что все так разрешилось. Сегодня мы с тобой будем вместе, и пусть хоть весь свет знает об этом — мне дела нет. А как только Нортон даст развод, мы сможем пожениться.

Некоторое время Люсия сидела молча, закрыв глаза и подставив лицо теплому летнему солнцу, крепко держа Чарльза за руку. Свадьба казалась ей такой далекой — столько еще предстояло пережить, пока наступит этот счастливый день. Но она была бесконечно счастлива оттого, что положен конец мучительной неопределенности, лжи, изменам, а главное — отвратительному фарсу, который ей приходилось разыгрывать перед Гаем, притворяясь, что она по-прежнему его жена. Ей казалось, что на всю жизнь у нее останется на сердце шрам от тех дней… Возвращаться домой к ненавистному мужу прямо из объятий любовника — это было для нее гораздо тяжелее морально, чем физически, это медленно, но неуклонно убивало ее, но она все терпела… ради детей.

Люсия быстро отогнала прочь мысль о дочерях, открыла глаза и улыбнулась Чарльзу.

— Милый, — сказала она, — я хочу это выбросить.

Чарльз покосился на «это». Обручальное кольцо!

Он скрипнул зубами. Остановив машину на обочине, снял кольцо с пальца Люсии и закинул его далеко за придорожную изгородь.

— Пусть его найдет какой-нибудь бродяга или фермер и продаст — хоть кому-то оно принесет пользу, — мрачно сказал он.

Люсия закусила губу и засмеялась.

— О, милый… теперь у меня не будет кольца.

— Ничего страшного, никто не заметит. А завтра я тебе привезу другое из города. Только на этот раз это будет мое кольцо! Не хочу, чтобы ты носила его подарок.

— Я оставила все драгоценности дома, у Гая в комнате. Написала записку — попросила положить их на хранение в банк, для девочек, они будут носить мои украшения, когда вырастут. А брошка с бриллиантом, которая сейчас на мне, — она моя, принадлежала еще моей бабке.

— У тебя будет столько бриллиантов, сколько я смогу купить, — пообещал Чарльз и обнял ее.

Она прильнула к нему, ласково касаясь длинными тонкими пальцами его смуглой, нагретой солнцем щеки.

— О, Чарльз, дорогой, мне не нужны бриллианты. Мне ничего, ничего не нужно, кроме твоей любви. И немного покоя. Я так устала, Чарльз… так устала от этой борьбы.

— Больше тебе не надо будет бороться, милая, по крайней мере в одиночку. Просто будь счастлива. Теперь ты со мной, ты моя. Больше ты не принадлежишь ему. Всегда об этом помни, любимая…

Люсия полулежала в шезлонге в маленьком садике на задворках гостиницы «Тенбридж-Армс». Сад был ухоженным и цветущим — лейтенант Виллет и его супруга почти все свободное время посвящали садоводству; особенно рьяно они занимались разведением роз.

Люсия, в темных очках, длинных брюках и открытой майке, нежилась на солнышке, томная, спокойная, подставляла лицо жарким августовским лучам. Она никогда не боялась загорать и часто, еще в прежней, семейной жизни, гуляла в самую жару без шляпы.

Всю неделю, что они провели здесь с Чарльзом, этот садик был ее убежищем, она полюбила приходить сюда, садилась под вишней и смотрела в сад на розы — радость и гордость лейтенанта. Розы росли на четырех клумбах, разделенных узкими дорожками.

За ними возвышались пики дельфиниумов — их разводила миссис Виллет. Дальше простиралась зеленая лужайка перед гостиницей, сама же гостиница была очаровательным домиком старой постройки из розового кирпича. Фасад был наполовину скрыт под вьющимися растениями, над портиком каскадом свисали пурпурные цветы клематиса.

В это время года гостиница была заполнена постояльцами, хотя обычно там останавливались в основном, как говорили сами хозяева, лишь «случайные заезжие». Тенбридж находилась вдали от больших дорог, однако эта местность в графстве Кент славилась своими лесами, и многие специально приезжали сюда из города на машинах. Только в августе все номера бывали заняты. Кроме «Гринов» (добрые хозяева считали, что Чарльз и Люсия проводят у них медовый месяц), там еще жила семья с двумя детьми, одинокая пожилая дама — неизменный персонаж, из тех, кого можно встретить в любой провинциальной гостинице, — и молодые супруги, которые приезжали сюда каждый год в отпуск.

Люсия и Чарльз не общались ни с кем, кроме хозяев. Когда Чарльз возвращался из Лондона, — обычно около половины шестого, — они с Люсией ужинали вдвоем, а потом шли гулять по окрестностям или ехали кататься на машине.

Сейчас Люсия сидела в саду и с нетерпением ждала, когда вернется Чарльз. Она думала о том, как странно прошла эта неделя — все казалось каким-то нереальным, кроме ее любви к Чарльзу и его любви к ней. Живя здесь вместе, как муж и жена, они еще сильнее привязались друг к другу. Как это восхитительно, как дерзко — взять и показать язык всему миру и быть вместе, не боясь, что их застанут или разлучат. Люсия не могла нарадоваться тому, что больше никогда ей не придется возвращаться к Гаю, подчиняться ему, выполнять его прихоти и приказы. Всю неделю она полностью и безраздельно принадлежала Чарльзу. Она отдавалась ему целиком — душой и телом. Он, в свою очередь, оказался безукоризненным любовником. До сих пор она наслаждалась его любовью лишь урывками, но теперь, когда никаких преград между ними не существовало, он стал ей еще дороже. Их союз был очень счастливым.

Однако, начиная анализировать их отношения, Люсия понимала, что Чарльз принадлежит ей целиком, всем существом, в то время как она ему — лишь отчасти. Это было понятно — ей пришлось пожертвовать ради него слишком многим. Он же принес в жертву только свою репутацию, но это мало его волновало. По натуре он был очень независимым, чтобы прислушиваться к мнению посторонних. А единственный человек, мнение которого он ценил — мать — была на его стороне.

Почему-то развод всегда приносит больше позора женщине, чем мужчине. Так устроен мир — мужчину могут уличить в измене, и все равно его будут считать «славным парнем». Женщине это тоже могут простить, ее не станут изгонять из общества, продолжат принимать в светских гостиных, хотя еще поколение назад это было немыслимо, но, несмотря на это, она будет негласно заклеймена позором.

Люсия Нортон понимала, что, бросая мужа, подвергает себя открытому осуждению и презрению тех, кто будет на стороне Гая.

Старые друзья, такие, как Барбара Грей, конечно, не покинут ее. Ну еще, пожалуй, мама и миссис Грин. Все они смогут ее понять, простить и поддержать — кто из симпатии, кто в силу сложившихся обстоятельств. Но даже для них она навсегда останется разведенной женщиной, бросившей мужа и детей.

«Подумай только, милая, — сказал ей Чарльз как-то вечером. — Ты больше не сможешь украсить своим присутствием королевские трибуны на скачках в Эскотте. Какой ужас!» Он рассмеялся тогда, и Люсия вслед за ним. Однако теперь, когда она думала об этом, ей было не до смеха.

Впервые со времени рождения девочек она так долго была в разлуке с ними. И в то время как Чарльз наслаждался неомраченным счастьем, над ней висела мрачная тень, грозившая со временем скорее сгуститься, чем рассеяться. Она обрела любимого человека и свободу от несносной диктатуры Гая, но при этом потеряла детей. Она не имела с ними никакой связи, что наводило на нее ужас. Раньше, если Люсия куда-нибудь уезжала, она каждый день звонила дочкам или писала и получала от них в ответ записочки. Но всю эту неделю царило полное молчание. И вот наконец лейтенант Виллет вручил ей долгожданный конверт — послание от Элизабет.

Это письмо, пришедшее в «Тенбридж-Армс», было адресовано миссис Грин. Люсия вздрогнула, увидев знакомый четкий почерк и представив себе, как неприятно было Элизабет выводить это имя, на которое у нее, Люсии, пока не было законных прав. Но никогда в жизни она еще не радовалась так письму. Она истомилась по известиям о дочерях.

В письме гувернантка была очень сдержанной, создавалось впечатление, что она старается сохранять нейтралитет и позволяет себе сообщать лишь очень скупые сведения. В ответ на отчаянную короткую записочку, которую послала ей Люсия, надеясь узнать что-нибудь о девочках, Элизабет написала, что все в порядке, они здоровы и думают, что мама гостит у бабушки — Гай пока еще не сказал им правды.

И вот Люсия снова погрузилась в состояние напряженного, томительного ожидания. Кроме этого письма, весточек из Марлоу больше не было, хотя Люсия еще пару раз писала Элизабет отчаянные послания, умоляя держать ее в курсе дел.

Люсия была счастлива, более того — блаженствовала, когда Чарльз был с ней рядом. Они проводили все вечера вместе, и она могла посвящать ему все свое внимание. Это скрашивало любые превратности судьбы. Но днем, когда она оставалась одна, ничем не занятая, у нее было слишком много времени на размышления, что нагоняло на нее тоску и мрачные мысли.

Раньше ей никогда не приходилось подолгу бывать одной. Рядом всегда были родственники, дети, слуги. Правда, Барбара жила в школе-интернате, но Джейн была дома, и у нее всегда находилось для мамы много дел.

А здесь Люсии делать было совершенно нечего — только ждать возвращения Чарльза. И ей не оставалось ничего другого, как погружаться в воспоминания.

Она понимала, как это опасно, как губительно — оживлять в памяти образы из прежней жизни. Нужно во что бы то ни стало следовать совету Барбары Грей — не позволять тревоге о детях разрушить свое только что обретенное счастье. Поэтому она за неделю ни разу не заговорила с Чарльзом о дочках, даже виду не подала, как жестоко страдает без них. Но ей это стоило нечеловеческих усилий.

Уже скоро им должны были прислать документы на развод. Гай знал их адрес в Тенбридже от своих адвокатов, с которыми по распоряжению Люсии связался Джон Дагдейл. Влюбленные решили задержаться в гостинице Биллетов еще на некоторое время — мечта о собственном доме пока что оставалась мечтой. Чарльзу должны были дать три недели отпуска летом, и он собирался непременно увезти Люсию за границу, считая, что им обоим будет полезно развеяться и сменить обстановку. Он планировал отправиться в путешествие по Франции на машине. Так что сейчас не было смысла подыскивать коттедж, начинать ремонт, нанимать слуг, раз они скоро собирались уезжать.

Люсия уже стала смотреть на «Тенбридж-Армс» как на свой временный дом. Элизабет прислала туда целый грузовичок с ее вещами. И потом еще один — с зимней одеждой, книгами, картинами, любимыми безделушками, бумагами. Остальные личные вещи по просьбе Люсии гувернантка перевезла в квартиру миссис Кромер.

Люсия с нетерпением ждала, когда же придут необходимые документы, чтобы можно было начать бракоразводный процесс. Чем скорее он начнется, тем скорее она сможет увидеть Джейн и Барбару. Еще так долго оставалось ждать разрешения суда видеться с ними. Она знала, что Гай ни за что не позволит девочкам встречаться с ней, пока она не станет законной женой Чарльза. До окончания развода она вынуждены будет жить, что называется, «во грехе». Не самая приятная ситуация для порядочной и гордой женщины.

Люсия сняла темные очки и взяла книгу, которую дала ей Джоан Виллет. Она попробовала читать, но продвинулась недалеко — была слишком обеспокоена, чтобы сосредоточиться на романе.

Пять часов! Еще полтора часа до возвращения Чарльза из Лондона. Каждый вечер она ездила на машине на станцию Тенбридж встречать его.

Решив, что пора уже переодеться и собираться на станцию, Люсия вошла в холл гостиницы — помещение с низким потолком, темное и прохладное после залитого солнцем сада. За барной стойкой колдовал над коктейлями лейтенант Виллет. Несколько человек сидели за столиками и пили аперитив.

Джоан Виллет, симпатичная женщина лет тридцати, в аккуратной темно-зеленой форме из льна, которую носила, как она выражалась, «при исполнении», встретила Люсию, когда та поднималась по лестнице к себе в номер.

— Миссис Грин, вам два письма, внизу, у стойки.

Люсия еще не привыкла к своему новому имени — ведь долгих шестнадцать лет она была «миссис Нортон». Все это вдруг показалось ей сценой из какой-то странной пьесы. Она поспешно спустилась за письмами. Может быть, наконец отозвалась Элизабет?

Но ее ждало разочарование. В одном конверте лежал счет, присланный из дома, на втором она увидела знакомый, с сильным наклоном почерк матери.

Миссис Кромер никогда не писала ради того, чтобы сообщить приятную весть. Она всегда жаловалась либо на недомогание, либо на то, что в последнее время ей трудно сводить концы с концами. Поэтому Люсия вскрыла конверт без особого энтузиазма, но тут сердце ее замерло и в следующую секунду еще сильнее заколотилось от радости — из конверта выпал маленький квадратик, надписанный «миссис Нортон» корявым детским почерком. Люсия немедленно узнала руку младшей дочки.

Весточка от Джейн! Она бросилась к себе в комнату, закрылась на ключ, села на кровать и, развернув драгоценное послание, прочла приписку матери:

«Джейн отправила письмо на мой адрес, видимо решив, что ты у меня, поэтому пересылаю его тебе».

Люсия жадно пробежала глазами детское послание — наивное, сумбурное, с кучей ошибок, но каждое слово в нем стоило для матери всех на свете орфографических словарей:

«Мамулечка дорогая!

Скорее возвращайся! Мне скучно без тебя. Мы с Либби два раза ходили на пикник, а на озере видели уток, у одной было шесть маленьких утят. Барбара опять меня дразнит, а Либби говорит, что я плакса-вакса. Неправда, я не плакса! Либби сказала, что нам нельзя тебе писать, потому что ты очень занята и не можешь нам ответить. Но у меня есть марка и остался пенни от карманных денег, а Клара мне дала еще полпенни. Я очень по тебе скучаю, мамочка, скорее приезжай! Люблю тебя, люблю, люблю, люблю!

Джейн».

Люсия дважды перечитала письмо и, во второй раз остановившись взглядом на подписи, горько разрыдалась — слезы градом брызнули из глаз, размывая чернила.

Милая малышка Джейн! Такая маленькая, такая сладкая мамина дочка! Надо же, догадалась сама послать письмо, несмотря на нелепый запрет Элизабет — что за ерунда, будто дети не должны ей писать, поскольку у нее якобы нет времени им ответить!

Барбара — та вся в отца, взрослая и рассудительная, она наверняка поверила объяснению гувернантки и спокойно ждет возвращения матери. А Джейн совсем другая — порывистая, нетерпеливая и ради мамочки готова на все.

Когда Люсия читала письмо, ей казалось, будто дочка стоит перед ней и сама рассказывает про речку, про уток, про свои детские обиды. Подумать только — бедной малышке пришлось просить полпенни у Клары на конверт! Наверняка Клара, добрая душа, понимая ситуацию, сама отправила письмо с почты, без ведома мисс Уинтер!

Значит, Барбара снова дразнит Джейн, а ее, Люсии, нет с ними, чтобы защитить младшую дочь!

Сжимая письмо в руке, она повалилась на постель. Грудь затопила волна отчаяния и горького раскаяния.

— О, Дженни, малышка! — простонала Люсия. — Барбара… Доченьки мои!

Невыносимо было думать о том, что их разлучили, что она не может с ними увидеться, поговорить, приласкать. Она знала, что будет дальше. Джейн больше не сможет отправлять ей письма — Гай и Элизабет об этом позаботятся. Скоро девочкам объявят, что мама никогда не вернется. Барбара немного расстроится, поплачет, но быстро утешится, а Джейн будет этим сражена — она почувствует себя брошенной, преданной. «И это самое ужасное, — думала Люсия. — Джейн перестанет мне доверять».

Хотя письмо Джейн расстроило ее, возбудив мучительные воспоминания и страстное желание обнять дочерей, Люсия все равно не жалела о том, что совершила. Это чувство вины и раскаяния скоро пройдет без следа. В глубине души она знала, что, появись у нее сейчас возможность вернуться домой, к своей прежней жизни, она бы этого не сделала. О, теперь она уже ни за что не согласится вернуться к Гаю и оставить Чарльза!

Наконец поток слез иссяк, Люсия положила письмо дочери в сумочку и встала. Нельзя, чтобы Чарльз видел, что она плакала. Надо быстро привести себя в порядок.

Люсия бросилась к туалетному столику и приложила к горящим векам ватку, смоченную прохладным лосьоном. Стягивая брюки, она размышляла, что ей делать с Джейн. Бедняжка будет ждать ответа на свое письмо. Может быть, попытаться послать ей весточку? Но позволят ли ей Гай и Элизабет прочесть письмо от матери?

Она закончила переодеваться, накинула белый льняной пиджак поверх красно-белого платья в марокканском стиле, повязала волосы голубым шарфом и быстро спустилась в вестибюль.

Она уже решила, как поступить. Возможно, это немного опрометчиво с ее стороны, но после письма Джейн она была сама не своя. С лихорадочным румянцем, решительно закусив губу, Люсия заперлась в телефонной кабинке и заказала разговор с Марлоу.

Она знала, что Гай вряд ли возьмет трубку — ответит ей либо Элизабет, либо кто-то из горничных. Тонкая изящная рука, державшая трубку, слегка дрожала — Люсия страшно разволновалась оттого, что сейчас, возможно, ей удастся поговорить с кем-нибудь из детей. Она понимала, что не переживет этот вечер, если не сможет с ними как-то связаться — так сильно расстроило ее короткое трогательное письмо Джейн.

«Только ни в коем случае нельзя плакать или говорить глупости, — твердила себе Люсия. — Надо быть спокойной и рассудительной».

Наконец длинные гудки прервались и раздался голос Клары.

Люсия сказала:

— Клара, это… миссис Нортон… Я хочу поговорить с мисс Уинтер.

Если горничная и удивилась, она этого ничем не выдала — была отлично вышколена — и спокойно ответила:

— Боже, я так рада вас слышать, мадам. Надеюсь, у вас все в порядке?

— Да, все хорошо, спасибо, Клара.

— Мы все так скучаем без вас, мадам.

— Спасибо. Спасибо тебе большое. — Люсия была очень тронута. Сейчас позову к телефону мисс Уинтер, мадам, она в саду с мисс Барбарой.

— А где мисс Джейн?

— Она в постели, мадам. У нее сегодня немного поднялась температура, поэтому мисс Уинтер не велела ей вставать.

У Люсии сжалось от страха сердце. Малышка Джейн лежит в постели с температурой. Плохие новости. Она больше не стала ничего спрашивать и с трепетом ждала, когда к телефону подойдет мисс Уинтер.

Наконец раздался голос Элизабет — спокойный, вежливый, до боли знакомый:

— Я не ожидала, что вы позвоните. Не знаю, разумно ли это…

— Разумно или нет, мне все равно, я должна знать, как там мои дети. Вы же мне об этом и двух слов не написали.

— Я не знала, что писать, собственно говоря…

— Элизабет, мне нужно знать только одно: как дела у детей.

— Я вам отправила второе письмо сегодня утром — вкратце сообщила о том, что у Джейн подскочила температура. Скорее всего, это просто на нервной почве, но доктор Фрейзер считает, что ей нужно удалять миндалины.

— И вы согласились на операцию?

— Нет пока, мы еще ничего не решили. Доктор Фрейзер просил меня поговорить об этом с Гаем. Я сообщу вам, что он решит.

Люсию пронзила острая жгучая ревность. Только сейчас ей стало ясно, какой она стала бесправной, теперь с ее мнением никто не считается, даже по таким важным вопросам, касающимся здоровья детей. Их здоровье, образование — вообще их судьба отныне целиком зависит от отца… и гувернантки.

— Боже, какой ужас — Джейн будут делать операцию, а я даже не смогу ее утешить, ободрить!.. Но, разумеется, если это необходимо, пусть делают.

Помолчав, Элизабет сказала:

— Знаете, вам лучше сюда не звонить. Гай может взять трубку.

Люсия не стала скрывать своего возмущения:

— Я буду звонить еще, если сочту нужным, мисс Уинтер. Меня беспокоит Джейн. Она прислала мне письмо на бабушкин адрес. Мне показалось, девочка без меня ужасно скучает.

— Не похоже, — ответила Элизабет. — Я не заметила, чтобы она тосковала. У нас эта неделя прошла очень весело. Погода выдалась отличная, и девочки купались по два раза в день. Вчера к нам приезжали в гости братья Уоллесы, и миссис Уоллес покатала всех детей на машине, а потом они вместе пили чай. Мне показалось, что Джейн веселилась как ни в чем не бывало.

Люсия до боли закусила губу. Неужели Элизабет говорит ей все это нарочно? Хочет показать, что дети без нее вовсе не скучают? Нет, не может быть, Элизабет не такая. Она рассудительна и говорит только правду. А может быть, в самом деле у Джейн все хорошо? Маленькие дети так переменчивы, так быстро все забывают. Сейчас им грустно, а вот, пожалуйста — они уже хохочут вовсю. Наверное, то письмо было написано в минуту печали, когда Джейн затосковала по маме, а через пять минут уже весело играла с кем-нибудь.

— Что ж, я рада, что Джейн не скучает, — сказала наконец Люсия. — Мне хочется, чтобы обе девочки были веселы и счастливы. С Барбарой все хорошо?

— Абсолютно.

— А что им сказали про меня?

— Э-э… мне неловко говорить об этом по телефону. Вчера Гай приехал домой в первый раз после вашего ухода. Все это время он ночевал в городе. Мы с ним обсудили положение, и он сказал, что теперь ему нельзя жить в доме… вдвоем со мной, понимаете? Люди могут сделать неправильные выводы только из-за того, что я не старая седовласая дама, а Гаю теперь надо быть вдвойне осторожным.

— Понятно. И что он решил?

— Он решил, что будет жить в Лондоне, а сюда приезжать только на выходные, со своими друзьями и знакомыми. Я буду здесь одна с девочками до конца летних каникул. Потом Джейн пойдет в школу-интернат.

Люсию эта новость повергла в шок. Она впервые выслушивала от чужого человека планы на будущее своих детей. Планы, которые с ней никто не обсуждал. Люсия не хотела, чтобы Джейн отправляли в интернат — малышке там не понравится, она домашняя девочка, не любит дисциплину и строгие порядки, которые царят в подобных учебных заведениях.

Люсия глубоко вздохнула:

— Наверное, это единственное верное решение, не знаю, но мне так не хочется, чтобы дети остались без вас.

— Да, мне это тоже не нравится, но Гай обещал приглашать меня на время каникул.

— О, Элизабет, я очень рада! — воскликнула Люсия. — Я знаю, как вы их любите и как преданы им. Все-таки в школе с ними никто не будет так заниматься.

— Я же вам обещала, что пробуду с ними столько, сколько смогу, и обещание свое выполню.

— Значит, Джейн надо покупать школьную форму?

— Да, если она поправится, то в понедельник мы поедем в Лондон и купим все, что ей нужно.

— О, Элизабет, — проговорила Люсия упавшим голосом, — я так без них скучаю! Мне так тяжело. Как вы думаете, когда я смогу с ними встретиться? Можно мне им написать?

— Я лично считаю, что вы обязательно должны им писать — надо же вам как-то общаться, — высказала свое мнение гувернантка. — Но я не знаю, как к этому отнесется Гай.

— О, Элизабет, пожалуйста, поговорите с ним, прошу вас, постарайтесь его убедить! Ради детей. Джейн написала, что очень ждет моего возвращения.

— Господи, как все это ужасно, — пробормотала гувернантка. — Я постараюсь, сделаю все, что смогу, но вы же знаете — Гай такой упрямый. Пока не пишите девочкам — подождите, когда он им все скажет.

— А когда это будет?

— В эти выходные.

— Он обсуждал с вами, как собирается им это преподнести?

— В общих чертах. Он считает, что Барбара уже достаточно взрослая и ей можно сказать все как есть. А Джейн услышит только то, что она сможет понять.

— О, Элизабет!.. Как вы думаете, он станет меня очернять?

— Он настроен весьма сурово.

— О боже! Хоть бы он не настроил детей против меня! Постарайтесь его убедить, что девочкам будет плохо, если меня от них изолируют.

— Постараюсь.

— О, вы моя единственная надежда! Что бы я без вас делала!

— Простите, мне надо идти, — сказала вдруг Элизабет совсем другим тоном. И прибавила тише: — Гай приехал.

При упоминании этого имени по спине Люсии побежали мурашки. Неприязнь к человеку, который шестнадцать лет был ее мужем, вдруг обратилась в горячую, непримиримую ненависть, потому что он стал препятствием между ней и ее нежно любимыми детьми.

— Передайте привет Джейн и Барбаре, — торопливо попросила она.

— Не могу.

— Тогда не надо. Господи, господи!.. Ну хотя бы напишите мне, расскажите, как чувствует себя Джейн. До свидания. — Люсия повесила трубку. Сердце так колотилось, что сотрясалось все тело. Лицо горело, на ладонях выступил пот. В телефонной кабинке было очень душно. Она задыхалась, в груди нарастала тупая боль. Если Гай запретит ей переписываться с девочками, это будет бесчеловечно, жестоко, подло с его стороны!

Она вытерла ладони и покрытый испариной лоб шифоновым платком, который вынула из кожаной сумочки. Она понимала, что надо взять себя в руки, как-то преодолеть это отчаянное состояние до того, как приедет Чарльз. Он не должен ни о чем догадаться, не должен узнать, что она получила письмо от дочери, звонила домой и расспрашивала о детях. Он может неправильно это истолковать и решить, что она уже начала жалеть о том, что ушла к нему. Но ведь это не так! Она никогда не пожалеет, как бы Гай ни старался ее унизить.

Люсия встретила Чарльза на станции, и вечер прошел очень приятно. Когда после ужина они поднимались вдвоем к себе в номер, оба остро почувствовали, что сейчас влюблены друг в друга еще больше, чем вначале.

В комнате Люсия сняла платье и надела халатик. Сев перед зеркалом, принялась вынимать шпильки из высокой прически и расчесывать волосы.

— Ты выглядишь просто великолепно, — не удержался Чарльз, глядя на ее отражение. — Я без ума от тебя, дорогая. Да и можно ли тобой не восхищаться?

— Какая грубая лесть, милый, — улыбнулась она. — А я скажу чистую правду: ты лучший мужчина на свете.

Он отступил на шаг, задумчиво склонив голову.

— Ты знаешь, я часто думаю о твоем первом браке, о том, что ты когда-то была влюблена в Гая… О нет, ничего не говори, я знаю, что это была ошибка, и постараюсь, чтобы в твоей жизни не случилось третьего замужества, моя милая.

Люсия обернулась и посмотрела ему в глаза:

— Вот это я могу обещать тебе твердо — третьего брака в моей жизни не будет.

— А я собираюсь ограничиться всего одним: женюсь на тебе — в первый и последний раз! — весело сказал Чарльз.

Он снял пиджак и теперь развязывал галстук. Люсия увидела в распахнутом воротничке рубашки его загорелую шею. Сердце, охваченное нежностью к нему, сладко заныло, она протянула руки навстречу любимому:

— О, Чарльз, дорогой мой…

Он крепко прижал ее к себе и потянул за собой на кровать.

Потом они некоторое время лежали молча, тесно прижавшись друг к другу.

— Ты счастлива со мной? — нарушил блаженную тишину Чарльз. — Правда? Ты никогда, никогда не станешь раскаиваться, что ушла от мужа?

— Никогда!

— А как же дети?

Люсия напряглась в его объятиях, но глаза, устремленные на него, сияли по-прежнему. Она покачала головой:

— Я не позволю никому на свете помешать нашему счастью, за которое мы с тобой так долго боролись.

Чарльз поцеловал ее в лоб.

— Люсия, я не понимаю, за что ты меня любишь и почему ради меня готова на такие жертвы, но твердо знаю одно: я сделаю все, чтобы быть достойным этих жертв. Я боготворю тебя и, чем дольше мы с тобой вместе, тем меньше стыда испытываю от того, что увел тебя от этого кровососа! Я не понимаю, как мужчина мог быть с тобой грубым… как можно тебя обидеть… для меня это загадка.

— Гай такой, какой есть. Таким родился.

— Что ж, больше он не будет тебя обижать, дорогая.

Люсия все еще старалась отогнать от себя мысль о детях. Ведь Гай Нортон мог не просто обидеть ее, но и отравить ей жизнь только одним способом: лишив возможности общаться с дочерьми. Сейчас, когда Чарльз был рядом с ней, ей не хотелось думать ни о чем, кроме своей страстной любви к нему. Он нежно погладил ее по спине. Она запустила пальцы в его густые каштановые волосы и вдруг почувствовала себя предательницей, изменницей — ведь еще несколько часов назад она лежала ничком на этой самой кровати и рыдала над письмом маленькой Джейн.

— Чарльз, — прошептала Люсия, — Чарльз, дорогой, ты всегда будешь любить меня так, как сейчас?

— Всегда, — решительно ответил он.

— И я тебе никогда не надоем?

— Господи, конечно нет! А я тебе?

— Нет, что ты!

Он улыбнулся и поцеловал ее в кончик носа.

— Ну тогда, моя птичка, наше будущее кажется мне вполне радужным.

Опьяненная этой близостью, зная, что отныне никто не сможет разлучить их, Люсия притянула его к себе.

Позже, когда Чарльз крепко спал, она вдруг проснулась, сразу вспомнила, что Джейн весь день лежала в постели с высокой температурой, и снова начала сходить с ума от беспокойства.

Субботним утром — к тому времени они прожили в Тенбридже уже две недели — Люсия поехала на машине в Тентерден на встречу с юным Джоном Дагдейлом, своим адвокатом. Встреча была назначена на одиннадцать часов. Накануне он позвонил Люсии и рассказал, как идут дела. Адвокат Гая, Джордж Батлер, уже передал дело в суд. Соответствующие документы на днях перешлют Чарльзу в его контору, а бумаги, касающиеся Люсии, привезет помощник Батлера, чтобы избавить ее от лишней поездки в Лондон.

Накануне ночью внезапно разразилась страшная гроза, и теперь живописная местность в районе Кента была припорошена зябкой взвесью моросящего дождя. Небо низко нависло над землей, мрачные тучи медленно ползли к западу, сливаясь в черную полосу, угрожавшую очередным разгулом стихии ближе к вечеру.

Люсия не отличалась крепким здоровьем и всегда чувствовала магнитные колебания в атмосфере. Она заранее реагировала на приближение грозы — становилась нервной и страдала от головной боли.

Сейчас голова у нее была полна самыми разными мыслями. Ей не удавалось насладиться безмятежным счастьем — только урывками и только когда Чарльз был рядом. А оставшись одна, Люсия немедленно предавалась мрачным размышлениям. Она завидовала Чарльзу и его жизненной философии — он обладал счастливым даром отгораживаться от любых неприятностей, забывать о них на время и наслаждаться сиюминутным счастьем. Он никогда не беспокоился из-за грядущих напастей, и даже мысль о предстоящем участии в бракоразводном процессе не омрачала его жизнь. Собственно, единственным обстоятельством, которое могло вывести Чарльза из недавно обретенного блаженства и гармонии с собой, были тревоги и слезы Люсии. Однако ради Чарльза и его спокойствия она старалась не подавать виду, как ей тяжело. Время от времени он спрашивал, нет ли новостей из дома, и она отвечала ничего не значащими отговорками.

Например, она не стала ему говорить, что ее снедает беспокойство — новости о состоянии здоровья Джейн, которые она узнала от Элизабет, были неутешительными. Температура спала, но воспаленное горло еще болело, и доктор Фрейзер порекомендовал показать девочку сэру Дональду Браунли, считавшемуся лучшим отоларингологом в Лондоне. И вот, после осмотра сэр Дональд настоятельно посоветовал удалить Джейн миндалины, причем без отлагательств. По словам Элизабет, Гая это мало заботило — он только поморщился при виде суммы, указанной в счете от врача. Он оставил детей полностью на попечение гувернантки. В понедельник она собиралась ехать с обеими девочками в Лондон класть Джейн в клинику сэра Дональда на десять дней. В это время Элизабет с Барбарой будут жить в квартире в Найтсбридже, чтобы следить за здоровьем Джейн и навещать ее каждый день. Сэр Дональд утверждал, что к середине сентября она будет здорова и сможет начать учебный год в школе-интернате.

По телефону голос Элизабет звучал сочувственно, но, как всегда, строго.

— Мадам, вам нельзя навещать ее в больнице. Гай будет против. И потом, она вас не ждет — в воскресенье Гай объявил девочкам, что вы не вернетесь домой.

На встревоженные вопросы Люсии о том, как дети восприняли эту новость, Элизабет отвечала уклончиво. Похоже, Барбара была обижена и явно смущена этой новостью — больше всего ее беспокоило, что неприятная история станет известна в школе и от этого пострадает ее репутация. Элизабет сказала, что постаралась объяснить ей все, как могла, — мол, мама была несчастна с папой, что ей лучше было уехать туда, где она будет счастлива, — но Барбару это не успокоило. Прежде всего она думала о том, чего лишится из-за того, что мамы больше не будет с ними. Гай не стал очернять Люсию в глазах детей, он вообще не упоминал о Чарльзе, но ясно дал понять своим отношением, что поведение матери непростительно и что они увидят ее еще очень не скоро.

Джейн, как и боялась Люсия, расстроилась больше всех. Она проплакала весь день, когда узнала, что мама уехала и больше не вернется. Девочка была еще слишком мала, чтобы понять, что такое развод и его последствия. Она понимала только, что потеряла свою любимую мамочку навсегда.

Впечатление, которое произвел на Люсию этот разговор с Элизабет, трудно передать. Он вызвал у нее целую бурю душераздирающих эмоций и поток слез. К счастью, впереди у нее был целый день, чтобы успеть прийти в себя до возвращения Чарльза, и к тому времени она была уже, как всегда, весела и безмятежна, по крайней мере внешне. Она всегда отличалась мужеством, но в тот момент ей понадобились почти героические усилия, чтобы болтать с Чарльзом как ни в чем не бывало, улыбаться и шутить.

Часами она надрывала себе сердце, представляя, как маленькая Джейн всхлипывает в своей постельке, как Барбара осуждает свою мать, не в силах простить ее поступка. Впрочем, Люсия уповала на короткую память юности, когда все раны быстро заживают. В одиннадцать лет можно утром плакать от горя, а к вечеру полностью забыть о своей обиде. Невероятно, чтобы Джейн долго горевала о ней, пусть даже поначалу она будет скучать. Только когда человек взрослеет и чувства его становятся глубже и серьезнее, нанесенные раны долго ноют и не заживают.

Люсия боялась, что сама уже никогда не сможет утолить боль от разлуки с детьми, с которыми всегда была рядом — со дня их рождения.

Сегодня утром она решилась написать Гаю. Сначала она собиралась общаться с ним только через его адвокатов, но мысль о Джейн и грядущей операции заставила ее прибегнуть к более решительным действиям.

Люсия отправила письмо Гаю прямо на работу. В нем она просила разрешения навестить Джейн в больнице, умоляла, чтобы в связи с особыми обстоятельствами — операцией дочери — он проявил великодушие и пошел на уступку. «Возможно, — писала она, — это поможет Джейн быстрее поправиться».

Теперь она ждала его ответа. Ей оставалось мучиться еще два дня — операция дочери была назначена на утро понедельника.

На деловой встрече в отеле Тентердена Люсии было уготовано новое испытание. Вместе с Джоном Дагдейлом ее там встретил низенький человечек в поношенной одежде и шляпе-котелке. Джон представил его как мистера Смита. Мистер Смит протянул ей руку, довольно замызганную, и заверил, что чрезвычайно счастлив с ней познакомиться. Потом он попросил Джона Дагдейла засвидетельствовать, что она действительно является миссис Гай Нортон, и, когда это было сделано, с медоточивой улыбкой вручил ей лист бумаги, густо покрытый напечатанным текстом, попросив прочесть и подписать в его присутствии.

Люсия взяла документ слегка дрожащей рукой. Ей не понравилась усмешка на плохо выбритом лице мистера Смита. Джон Дагдейл смущенно откашлялся и, извинившись, отвел ее в сторону.

— Мне очень жаль, но это придется сделать, миссис Нортон. Простая формальность. Мистер Смит представляет… э-э… адвокатов вашего мужа.

Она с трудом изобразила улыбку:

— Да, я понимаю. Я рада, что дело сдвинулось с мертвой точки…

Люсия решительно пересекла вестибюль, села за журнальный столик и внимательно прочла документ. Но еще, прежде чем она добралась до последней строчки, щеки запылали румянцем, нахлынуло острое чувство вины. Как это было написано… Какие формулировки! Люсии казалось, что ее швырнули лицом в грязь, она чувствовала себя чуть ли не преступницей.

Столько всего скрывалось за частоколом юридических терминов. Да, закон не отличается ни терпимостью, ни деликатностью.

Итак, теперь она была «ответчиком» по иску своего мужа. В документе излагалась суть иска, рассказывалась ее биография, были приведены дата свадьбы с Гаем, имена и даты рождения девочек, зафиксирован факт «измены».

Люсия несколько минут посидела за столиком, сцепив руки, сжав зубы; в глазах заблестели слезы.

Она чувствовала себя униженной этим документом, который прислали ей на подпись адвокаты Гая.

«Наверное, это глупо, — говорила она себе, — сейчас не время для сантиментов. В глазах закона я изменившая жена и должна принимать это кротко, обязана подписать признание в собственном грехе. Но все это так… так чудовищно… бесчеловечно!.. Боже, как это гадко! И Чарльзу придется подписывать такую же бумагу. Они выставят на всеобщее обозрение его действия, станут называть его гнусными именами, заставят расписываться в неблаговидных поступках…»

К ней подошел Джон Дагдейл.

— Вам чем-нибудь помочь, миссис Нортон?

Она подняла голову:

— Нет, нет, спасибо. Только прошу вас, не называйте меня больше так. Мне неприятно даже звучание этого имени. Мне все это кажется чудовищным… такой ценой получать свободу… в этом есть бессмысленная и бесчеловечная жестокость… это так унизительно…

Молодой адвокат вспыхнул и закусил губу.

— Совершенно с вами согласен. Я всегда считал, что развод в суде гибельно сказывается на женщинах вашего склада. Простите, но я не могу избавить вас от этого.

Она усмехнулась и решительно поставила свою подпись на документе.

— Вот, прошу! Я признаю свое преступление. Отдайте бумагу этому гнусному человеку в котелке, я не хочу его больше видеть.

— О, вы его больше не увидите, в этом нет необходимости, — грустно заверил Дагдейл.

Люсия смахнула слезы с глаз, закурила, потом предложила молодому адвокату посидеть в ресторане отеля. Он отказался — ему надо было немедленно возвращаться в Лондон и заодно отвезти мистера Смита. Джон заверил ее, что теперь дело пойдет без проволочек. Если им повезет, оно будет передано в суд еще до Рождества.

— Как только постановление о разводе вступит в силу, вы сразу почувствуете себя спокойнее.

Люсия глубоко вздохнула:

— Наверное, самое худшее — то, что приходится так долго ждать. Жаль, что, когда два любящих человека хотят соединиться, это нельзя сделать более прилично и без такой огласки.

— Согласен, — кивнул Джон. — Но, боюсь, мы еще не дошли до реформы законодательства в этой области. Понимаете, люди старшего поколения, такие, как мой отец, считают, что развод и не должен быть легким делом. Поэтому время между вынесением судом постановления о разводе и вступлением его в силу предусмотрено для того, чтобы дать возможность мужу и жене одуматься и восстановить отношения.

— А что, бывали такие случаи — что люди мирились уже после постановления о разводе?

— Бывали, но, признаться, не часто.

— Со мной этого точно не будет. Я лучше умру, чем вернусь к мужу, — заявила Люсия. — Лучше пройти через все эти унизительные процедуры, чем снова стать женой Гая Нортона. Хотя я ужасно скучаю по детям.

— Вам будет разрешено с ними общаться, не сомневаюсь.

— Общаться! — с горечью воскликнула Люсия. — Вот, еще одна жестокость закона! Как это возможно, чтобы женщина, которая в течение пятнадцати лет была преданной матерью, вдруг стала отверженной? У нее отнимают детей только потому, что она, будучи несчастлива с мужем, отважилась оставить его! Почему ей разрешают только «общаться» с собственными детьми, хотя на самом деле она имеет на них гораздо больше прав, чем их отец? Я чуть не умерла — два раза, когда рожала дочерей. Я сделала для них неизмеримо больше, чем Гай. Неужели из-за того, что я ушла к мужчине, которого по-настоящему люблю, опека над детьми будет поручена такому человеку, как Гай Нортон, а мне дано лишь право «общаться» с девочками… и то с его разрешения?

Юный Дагдейл не знал, куда деваться от этих вопросов. В глубине души он был согласен с каждым словом Люсии. Законодательство о разводе всегда казалось ему не слишком справедливым, и больно было видеть, как эта красивая молодая женщина, которую он знал много лет и которой восхищался, подвергается такому унижению, как ей отказывают в ее исконных материнских правах.

— Надеюсь, мистер Нортон позволит вам часто видеться с детьми, — пробормотал он.

Люсия невесело рассмеялась:

— О, вы не знаете Гая! Он сделает все, чтобы не дать нам встречаться — просто из вредности.

— Но он же порядочный человек, и…

Она не дала ему договорить:

— В каком-то смысле его нельзя считать порядочным человеком, поэтому я от него и ушла. И все, чего я теперь прошу, — чтобы вы передали Гаю через его адвокатов мою просьбу. Я умоляю его пойти хоть на небольшие уступки в том, что касается детей. Я прошу об этом не только ради себя, но и ради девочек.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пылко пообещал Джон.

Люсия вышла из отеля, даже не взглянув в сторону маленького человечка в котелке, с масляной улыбкой на жирных губах.

Никогда еще ее так не оскорбляли, как сейчас, вынудив подписать этот документ.

Она выпила чаю в кафе Тентердена, погруженная в свои мысли, отнюдь не веселые, хотя сегодня в два часа ее ждало радостное событие — по субботам Чарльз приезжал с работы рано, — и вернулась в «Тенбридж-Армс».

Обитая дубом столовая гостиницы была пуста. Хозяева обычно садились за стол за полчаса до основного наплыва посетителей, и Люсия вошла как раз, когда они доедали десерт.

Джоан Виллет поймала взгляд Люсии, когда та проходила мимо их столика, и спросила:

— Как насчет партии в теннис, миссис Грин? Помните, мы собирались сразиться? Можем сыграть парами — мы с Питером и вы с мужем. Надеюсь, мы сможем освободиться где-то около трех, на часок-другой, до открытия бара.

— О, отличная мысль, — откликнулась Люсия.

Она очень любила теннис и неплохо играла, а Чарльз был настоящим мастером. Только ее ракетки остались в Марлоу. Она специально не стала их забирать — пусть Барбара тренируется. К счастью, лишняя нашлась у миссис Виллет. «Да, поиграть в теннис было бы неплохо, — еще раз подумала Люсия, — это разгонит тоску».

Сев за столик, который обычно занимали они с Чарльзом, она с легкой завистью покосилась на Джоан Виллет. Вот у нее в жизни нет никаких проблем. В свои двадцать девять она счастливая жена человека лет на пять или шесть старше ее, которого очень любит. Детей у них нет. Они живут друг для друга. К тому времени, как Питер Виллет вышел в отставку — раньше он служил на флоте, — у него скопилось достаточно денег, чтобы купить эту гостиницу. И теперь все их интересы в жизни были сосредоточены здесь — и друг в друге.

Люсия задумалась о том, будет ли у нее когда-нибудь такая жизнь, где все ровно, гладко, никаких сложностей. Даже если они с Чарльзом поженятся, все равно остаются дети… да и память о годах, проведенных с Гаем, никогда не сотрется из ее сердца.

Джоан перегнулась через столик и прошептала на ухо мужу:

— Питер, мне кажется, миссис Грин неважно выглядит. Когда она вошла, я сразу подумала, что с ней что-то стряслось — такой у нее был убитый вид.

— Не знаю, не заметил, — бодро отозвался лейтенант Виллет.

— Ты никогда ничего не замечаешь, — фыркнула жена.

— Нет, я все замечаю. Вот у тебя на левой щеке пятно.

— Нахал! — засмеялась она и поспешно смахнула со щеки капельку соуса.

Лейтенант усмехнулся:

— Не волнуйся, милая, ты мне и такая нравишься.

— Нет, правда, Питер, мне даже иногда кажется, что эти Грины какие-то странные. Нет, конечно, Люсия очень красивая, даже глазам больно, а одевается так, что завидки берут. А Чарльз тоже очаровательный, симпатичный и так хорошо воспитан. Но иногда… — она понизила голос, — я, честно говоря, сомневаюсь, что они женаты…

Виллет удивленно заморгал. «Ох уж эти женщины, — растерянно подумал он. — Вечно у них какие-нибудь интуитивные прозрения». Ну с какой стати Джоан пришло в голову, что Грины не женаты? Он бы до такого даже не додумался.

— Ты сочиняешь, милая, — сказал он. — И совершенно напрасно.

— Ну, не знаю, — покачала головой Джоан. — По-моему, они какие-то загадочные. Ведут себя как молодожены, а Люсия не так уж и молода. А еще на днях, когда я помогала Дейзи застилать кровати у них в номере, я заметила, что на ее одежде вышиты инициалы «Л.Н.».

— Ну, тогда дело раскрыто, мой дорогой Ватсон, — заговорщически подмигнул Питер.

— О, ты безнадежен! — вздохнула Джоан.

— Представь себе, я так аморален, что мне совершенно все равно, женаты они или нет. На самом деле, я не удивлюсь, если мы приютили немало таких парочек под нашей мирной крышей. А Грин, кстати, отличный парень. Так мы играем сегодня в теннис?

— Играем.

Грозовые тучи рассеялись, деревья посвежели, умытые дождем, и сияло яркое солнце, когда Люсия и Чарльз ехали со станции в гостиницу. К Люсии уже вернулось хорошее настроение, и она твердо решила забыть о неприятном утреннем эпизоде, чтобы не позволить своим тревогам испортить выходные.

Переодеваясь в номере, Чарльз сказал, что ему уже прислали документы, касающиеся развода, с утренней почтой.

— У моего дяди случился бы удар, если бы он их увидел, но, слава богу, сегодня его не было на работе, — усмехнулся он.

Люсия натягивала серые брюки и бледно-желтую рубашку, не глядя на него.

— Тебе было очень неприятно?

— Нет, дорогая, все было очень по-деловому, правда, черным по белому меня обвиняют в совершении нескольких преступлений — вместе с тобой! Кстати, я говорил с одним человеком, он тоже связан с издательским бизнесом. Так вот, его брат как раз недавно развелся. Суды, оказывается, завалены делами о разводе, и парню пришлось ждать полтора года, пока все закончилось.

У Люсии заныло сердце. Но это ужасно, если она полтора года не сможет видеть Барбару и Джейн! Нет, это просто немыслимо! Барбаре будет почти семнадцать… взрослая девушка… О нет, она не сможет столько времени жить без них!

Интересно, что ответит Гай на просьбу разрешить ей навестить Джейн в больнице?

Выходные прошли чудесно. Погода была прекрасная, и в субботу Люсия и Чарльз с удовольствием поиграли в теннис. В воскресенье они пообедали и уехали на целый день в лес. Ни разу за эти два дня Люсия не упомянула о детях. Чарльз ничего не знал о предстоящей операции Джейн. Но как только в понедельник утром он уехал на работу, Люсия тут же вернулась в свое обычное состояние напряженного тревожного ожидания. Гай не ответил на ее письмо. Это было так похоже на него, так неоправданно жестоко. Надо ехать в Лондон и там, на месте, решить, что делать. Она как раз успеет вернуться, чтобы встретить поезд Чарльза.

Первым делом Люсия отправилась к матери. Она застала миссис Кромер в постели, с приступом артрита. Старушка была очень рада увидеть дочь.

— Ты так загорела и очень хорошо выглядишь, дорогая. Надеюсь, ты счастлива?

— Да, очень, — кивнула Люсия. — Но я страшно переживаю за Джейн.

Она присела на постель к матери, сняв шляпку и пиджак. Лондон показался ей суетным и душным, в спаленке матери было жарко и тесно после приволья и свежего воздуха, к которому она привыкла, живя за городом.

Люсия рассказала матери про предстоящую операцию Джейн по удалению миндалин, про то, как она написала письмо Гаю, на которое он не удосужился ответить.

— Ну ты представляешь, какой подлец, мам? — возмущалась она. — А операция будет сегодня утром, возможно даже, уже закончилась, а я не могу узнать, как моя малышка ее перенесла.

Грустные тускло-голубые глаза миссис Кромер внимательно смотрели на Люсию. Старуха вдруг поняла, что и загар, и благополучный вид — это лишь маска, а на самом деле с ее девочкой не все так благополучно, как кажется.

Миссис Кромер покачала головой:

— О, детка, я знала, что все плохо кончится. Напрасно ты…

— Прошу, не надо об этом, мама, — перебила Люсия. — Я и так уже на нервах, не хватало еще твоих нравоучений! Я ушла от Гая, и все, и больше тут говорить не о чем. И я никогда об этом не пожалею!

— Да что ты, милая, я не собиралась читать тебе нравоучений, — жалобным голосом проговорила миссис Кромер. — Я себя сегодня неважно чувствую.

— Ну, если мои проблемы ухудшают твое состояние, то я лучше пойду… — вздохнула Люсия.

— Нет, нет, детка, останься, давай поговорим! — торопливо остановила ее миссис Кромер. — Просто, ты же понимаешь, я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты ведь у меня столько всего натерпелась в жизни.

— А может, мне не судьба быть счастливой? — с горечью сказала Люсия. — Впрочем, что касается Чарльза — тут все в порядке, мы с ним обожаем друг друга.

— Ох, боже мой, жалко мне Джейн.

Люсия сжала кулаки.

— Мама, мне надо узнать, как у нее дела, и ты должна мне в этом помочь.

— Все, что угодно, дорогая.

— Тогда позвони Гаю. Прямо сейчас — ты еще застанешь его в квартире. Попроси его, чтобы позволил мне поехать в больницу к Джейн. Скажи, что он не должен мне в этом отказывать, тем более когда ребенок болен.

Миссис Кромер колебалась. Она с опаской покосилась на телефон, стоявший на столике рядом с кроватью. Это чудо техники почему-то всегда вызывало у нее опасения, она боялась к нему прикасаться и держала его у кровати только на крайний случай — вдруг придется позвонить врачу, в аптеку или родственникам, а мисс Аткинс, ее компаньонки и сиделки, не окажется рядом. А уж звонить Гаю… Она никогда не ладила со своим зятем.

— Да он не станет со мной разговаривать…

Красные пятна выступили на высоких скулах Люсии. Она привыкла к маминой нерешительности и, как правило, бывала с ней терпелива, прекрасно понимая, что миссис Кромер прежде всего думает о себе и своих болезнях. Она никогда ничем не жертвовала ради дочери, даже когда та была совсем маленькой. Они вообще не имели почти ничего общего. Но теперь Люсия была воинственно настроена заставить мать помочь ей в беде.

— Нет, ты должна позвонить Гаю, мама! — упрямо повторила она. — Должна, и все! Мне необходимо увидеть сегодня Дженни!

Наконец миссис Кромер сдалась. Она немного побаивалась своей дочери, когда та приходила в такое возбужденное состояние.

Тяжело вздохнув, старуха сняла телефонную трубку.

Люсия, сдерживая волнение, замерла в ожидании, пока мать набирала номер, и не сводила с нее взгляда огромных блестящих глаз. У Люсии участился пульс, когда миссис Кромер сказала в трубку:

— Это вы, Гай?

Люсия с напряжением слушала и ждала. Она уперлась взглядом в бледные щеки матери, которые вскоре порозовели. Потом миссис Кромер издала целую серию отрывочных восклицаний:

— Ах, вот как… О!.. Но, Гай… Нет, послушайте меня… Нет, ну почему же… — Наконец она положила трубку и с видом оскорбленного достоинства повернулась к дочери: — Что ж, я сделала за тебя грязную работу, но меня никогда в жизни еще так не оскорбляли! Как он со мной разговаривал! Словно я грязь под ногами! А я, между прочим, пока еще его теща, да! Какие ужасные манеры, а я-то считала его воспитанным человеком!

— Не обращай внимания, — нетерпеливо перебила ее Люсия. — Что он сказал?

— Ну, как только он услышал мой голос, тут же заявил, что ждал моего звонка. Он сказал так: мол, я был уверен, что Люсия заставит вас позвонить, но только все бесполезно — он, видишь ли, не отвечает на твои письма, не собирается на них отвечать и просит впредь связываться с ним только через адвокатов. Вот. Что касается Джейн, то он запрещает тебе к ней ехать, потому что от этого она только расстроится, и, пока ты живешь с Чарльзом Грином в гражданском браке, ты не имеешь права видеть дочерей, а что ты переживаешь — это твое дело, не надо было от него уходить. Вот что он сказал, деточка, а когда я попыталась возразить, просто бросил трубку.

Люсия сидела не двигаясь. Лицо ее превратилось в пепельно-серую маску с красными пятнами на скулах. Костяшки сцепленных пальцев побелели. Она пыталась совладать с собой. Внутри у нее бушевал ураган эмоций.

Миссис Кромер украдкой кинула взгляд на дочь, покачала головой и приложила к глазам платочек.

— Как все это ужасно. Мне кажется, Гаю не следует так варварски разлучать мать с детьми. Теперь я вижу, какой он бессердечный. Ты, наверное, так страдала, когда жила с ним, что трудно даже представить!

Люсия вскочила.

— Нет, я не буду его слушать! Я выясню, где находится эта больница! Он не сможет мне помешать. Я поеду к Джейн, что бы ни говорил Гай. Даже если он предупредил персонал, чтобы меня не пускали, они не пойдут на скандал и не станут меня оттуда выдворять силой, если я приеду. Я не позволю Гаю диктовать, что мне делать! Я этого не заслужила, что бы я ни натворила! Я всегда была хорошей матерью!

— Но, дорогая, — удивленно возразила миссис Кромер, — ты должна все-таки признать, что сама ушла от Гая и девочек. Гай, конечно, очень суров, я не одобряю его поведение, но многие сочли бы, что он имеет на это право.

— А вот и нет! Ни один человек, как бы глубоко он ни был оскорблен, пусть даже сам он — образец добродетели, ни один человек не имеет права лишать маленькую девочку матери! А Джейн еще совсем маленькая, ей всего одиннадцать. Ей нужна мама, и я собираюсь к ней поехать!

— Но, милая…

— Да, да, знаю — я преступаю границы закона! — в истерике закричала Люсия. — Но закон несправедлив! Мне приходится выбирать: или быть с Чарльзом и наслаждаться счастливой жизнью, или мучиться с Гаем, но быть с детьми. Так вот, это несправедливо! И я больше не позволю Гаю издеваться надо мной!

Миссис Кромер скривилась, словно от боли.

— Дорогая, что-то у меня сердце прихватило. Где моя нюхательная соль?.. Ох, мне вредно так расстраиваться…

Люсия безропотно принесла нюхательную соль, потом надела шляпку, пиджак и вышла из квартиры.

Было ясно, что от матери ждать помощи бесполезно. Невыносимо было сидеть в ее душной спальне и слушать жалобы.

Теперь все мысли Люсии были устремлены к младшей дочери, ее переполняло неодолимое желание увидеть девочку. В каком-то отчаянном порыве, почти в беспамятстве она села в такси и поехала на Уэлбек-стрит. Прежде чем уйти от матери, она нашла в справочнике адрес клиники сэра Дональда Браунли. Добравшись до места, расплатилась с таксистом и направилась к зданию, но в дверях столкнулась с Элизабет Уинтер.

На мгновение Люсия остолбенела от неожиданности при виде маленькой знакомой фигурки гувернантки.

Сама Элизабет была, судя по всему, потрясена не меньше. Она с тревогой уставилась на бывшую хозяйку, бледно-голубые глаза тревожно сверкнули за толстыми стеклами очков.

— Люсия! Боже мой! Что вы здесь делаете?

— Хочу навестить Джейн, — с вызовом ответила она. — И никто меня не остановит. Гай запретил мне ее видеть, но мне до этого дела нет. Я ее мать и буду с ней встречаться, когда захочу!

Элизабет бросила взгляд на закрытую дверь клиники, потом снова посмотрела на Люсию. Господи! Какой у нее больной вид! Ее никак не назовешь счастливой, беззаботной женщиной. Однако она предпочла мужу любовника, предала детей… Элизабет схватила Люсию за руку и потянула ее вниз по ступенькам на мостовую.

— Идемте прогуляемся со мной, — сказала она решительно. — Вы же не станете устраивать сцену прямо в клинике. Это неразумно.

— Я не собираюсь устраивать никаких сцен. Я просто хочу увидеть Джейн.

— Но, Люсия, послушайте, это очень эгоистично с вашей стороны. Простите, если я резко выражаюсь, но вы совершенно не думаете о Джейн, только о себе. Вы, похоже, не понимаете, что с ней будет, если она увидит вас сейчас, когда еще не оправилась от наркоза. Она ведь только начала привыкать к тому, что вас нет рядом. Она расстроится, будет плакать, а сейчас ей это очень вредно.

Люсия стояла, дрожа всем телом, внутренний голос настойчиво убеждал ее отбросить увещевания Элизабет и подняться по ступеням к дверям клиники. Но постепенно вразумления гувернантки подействовали на нее, и она изменила свое первоначальное намерение. Истерика прошла, Люсия вдруг обмякла и стала равнодушной и опустошенной. Вялым, безжизненным голосом она спросила:

— Операция уже закончилась?

— Да, операция была в восемь утра. Все прошло хорошо. Я полчаса назад звонила дежурной сестре в отделение, она сказала, что все прекрасно, Джейн хорошо перенесла наркоз. Уже сегодня к обеду она будет садиться в кровати, и ей дадут мороженого.

Внутри у Люсии что-то вдруг прорвалось — слезы градом покатились из глаз. В душе теснилась масса противоборствующих эмоций, но все затмевало громадное чувство облегчения. С Джейн все в порядке, а это главное. Остальное уже не имеет значения.

Элизабет Уинтер сжала ее руку. «Как, должно быть, ужасно, — думала девушка, — для такой гордячки, как Люсия, которая всегда сама распоряжалась всем в доме, в том числе воспитанием детей, оказаться в столь унизительном положении… Ее даже не пускают к ребенку в больницу».

— Идемте, дорогая, — сказала она вслух. — Давайте прогуляемся.

Люсия как слепая пошла за ней. Потом она даже не могла вспомнить, где они гуляли. Уимпул-стрит, площадь Кавендиш, Харли-стрит… довольно длинный маршрут. Наконец они оказались в Риджент-парке и сели на скамью.

Люсия уже успокоилась, слезы высохли. Гувернантка самоотверженно поддерживала беседу и говорила большей частью сама. Она была намного моложе Люсии, но обладала даром убеждения и здравым смыслом, которые позволяли ей встречать самые трудные испытания, не теряя головы. Люсия готова была признать, что, хотя Элизабет подчас казалась ей ханжой, пуританкой, невыносимо добродетельной, у этой девушки были свои замечательные качества, и они в полной мере проявились сегодня.

— Я прекрасно знаю, как вам сейчас тяжело, но, поверьте, для Гая и девочек это тоже нелегкий период, — говорила Элизабет.

— Для Гая это ничего не значит, просто пострадало его самолюбие, вот и все, — возразила Люсия.

— Возможно, и тем не менее, ваш уход был для него большим ударом. А как это скажется на детях — невозможно предугадать. Пока они ничего не понимают, но потом, с годами, им станет недоставать матери, и тогда они поймут, чего лишены.

— Ну, тогда, я надеюсь, они уже будут знать правду и поймут, почему я ушла от их отца.

— Может быть. Но вы должны быть готовы и к неприятию, особенно со стороны Барбары, вы же знаете, какая она порой бывает упрямая и неуступчивая. Знаете, подростки могут быть такими жестокими… они все критикуют и не прощают ошибки взрослым. Они хотят видеть родителей людьми без недостатков, а когда узнают, что это не так, у них рождается презрение, которое никак не способствует милосердию.

— Барбара все поймет, когда подрастет, я верю. И даже если Барбара отвернется от меня, Джейн этого никогда не сделает. Она великодушная.

— О, сейчас невозможно предугадать, какой станет Джейн через год. Ведь девочкам придется жить и расти с отцом, который, надо признать, настроен к вам очень враждебно.

— И вы считаете это похвальным?

— Нет. Я не одобряю мстительность.

Люсия посмотрела на зеленые деревья, на маленького мальчика, который вприпрыжку бежал по лужайке за мячиком, и вздохнула:

— Разумеется, вы на стороне Гая и сочувствуете ему. Вы никогда, никогда не поймете, что заставило меня уйти от него.

— Какое это имеет значение? Какая вам разница — пойму я или нет? Я думаю прежде всего о девочках. Вас они тоже должны заботить в первую очередь — особенно сейчас, когда Джейн в больнице. Но, Люсия, разве вы не понимали, уходя из дома, что такое может случиться? Что вам не избежать осложнений в отношениях с детьми?

Люсия повернулась и посмотрела с открытым презрением в бесцветное, заурядное лицо гувернантки.

— О, вы все так четко раскладываете по полочкам, как в математике! — воскликнула она. — Вы, конечно, правы, я не спорю, потому что дважды два — всегда четыре. А вам, наверное, кажется, что я думаю, будто дважды два — три. Разумеется, я знала, что разлука с детьми разобьет мне сердце, но я дошла до последней черты отчаяния и не могла больше оставаться с Гаем.

— Но ведь если бы вы не встретили Чарльза, могли бы до сих пор быть вместе со своей семьей.

— Да, наверное. Приговоренная к жизни, полной самоотречения. Кстати, в последний момент я предложила Гаю компромисс: сказала, что останусь, если наши супружеские отношения прекратятся, но он на это не согласился.

Элизабет нервно поерзала. Она чувствовала себя крайне неловко, когда речь заходила об интимных отношениях.

— Ну что теперь об этом говорить, — пробормотала она. — Дело сделано. Сейчас главное — уберечь детей от неприятных последствий.

— Гай, видимо, считает, что им полезно быть в изоляции от матери?

Элизабет опустила взгляд на сумочку, лежавшую у нее на коленях; в глазах ее мелькнула тревога.

— Да, он считает, что пока так лучше. Когда вы выйдете замуж, все будет по-другому.

— А вы хоть понимаете, что до вынесения решения суда может пройти целый год?

— Ну, год — это еще не так много.

— Что вы такое говорите, Элизабет! Да это же вечность, особенно для детей. Это целых три семестра в школе. И все это время они не получат от меня даже письма! Гай запретил мне писать им. Это просто чудовищно, вы же должны это понимать!

— Люсия, послушайте, я ему говорила, что он действует слишком строго, но он ничего не хочет слушать. Гай считает, что, если бы вы любили детей, никогда бы их не бросили, и убежден, что ради спокойствия самих девочек вам следует воздержаться от общения с ними. По правде говоря, фамилия «Грин» действует на него, как красная тряпка на быка. Он даже думать не хочет, что девочки станут выводить на конвертах слова «миссис Грин», говорит, что это неприлично, и потом, он уверен, что дети гораздо быстрее успокоятся и забудут вас, если вы не будете им напоминать о себе.

В огромных увлажнившихся глазах Люсии появилось затравленное выражение.

— Вы тоже так думаете, Элизабет?

Гувернантка снова вздохнула:

— Ну, в каком-то смысле, да. Я считаю, что, пока Джейн и Барбара не привыкнут к тому, что вас нет рядом и не смирятся с потерей, их лучше не тревожить, не напоминать о вас, о мистере Грине и вообще обо всем, что связано с разводом. А когда все закончится и вы опять начнете с ними встречаться, что ж — тогда все будет уже позади, тогда им придется привыкать к новой обстановке.

— Значит, вы считаете, что если я обойду запреты Гая и стану писать дочерям, то им от этого будет только хуже?

— Ну, вы же сами должны это понимать, дорогая.

Люсия уронила голову на грудь. Элизабет украдкой покосилась на нее и быстро отвернулась. Ей больно было видеть свою бывшую хозяйку такой подавленной и несчастной. Она так и не поняла, почему Люсия пошла на столь отчаянный шаг и покинула своего мужа, дом и детей ради Чарльза Грина. Если разлука причиняет ей такую боль, вряд ли она сможет обрести то счастье, на которое рассчитывала, совершая этот поступок.

После минутного молчания Люсия снова заговорила:

— Значит, мне опять надо принести себя в жертву и ради детей отказаться от радости общения с ними?

— Боюсь, что так, — мягко сказала Элизабет.

— И я даже не смогу послать Барбаре подарок на день рождения в октябре?

Девушка покачала головой:

— Люсия, ну что вы, конечно нет! Гай же запретил. Он велел мне перехватывать все письма и посылки от вас.

— И вы считаете это своим долгом? — тихо спросила Люсия.

— Простите, но теперь мой хозяин — Гай, и, если я хочу служить ему и детям, я не могу обманывать его. Это против моей совести.

Люсия поднесла руку к глазам.

— Да, понимаю, я не должна вас об этом просить.

Гувернантка ласково коснулась ее плеча.

— Но он же не запрещал мне писать вам. Я буду по-прежнему посылать вам письма, обещаю, как можно чаще. Вы будете в курсе всех новостей и дел.

Люсия схватила руку Элизабет и пылко пожала ее.

— Значит, я буду знать, что с ними происходит, с моими милыми девочками? А они меня забудут… Как это ужасно…

— Не бойтесь, не забудут. Я скажу им, чтобы они не упоминали о вас при отце. Но они смогут поговорить о вас со мной. Я придумаю какую-нибудь историю — например, скажу, что вы за границей, путешествуете, а через год приедете и они вас снова увидят.

— Через год! — выдохнула Люсия. — Боже мой!

Элизабет посмотрела на часы.

— Ой, простите, Люсия, но мне пора. Меня медсестра ждет в клинике. Я хотела подежурить в палате, когда Джейн очнется от наркоза.

Люсия с удивлением взглянула на девушку — она казалась в эту минуту очень взрослой и усталой.

— Я провожу вас немного, Элизабет.

Они вместе пошли по дорожке парка.

— Не надо так расстраиваться, — попросила гувернантка, взяв Люсию под локоть. — Постарайтесь смотреть на это философски. Вас должно утешать, что девочки не так отчаянно страдают, как вы. Не думайте, что своим отъездом вы разбили им сердце. Вы же знаете, как дети все воспринимают. О, они бывают такими бессердечными… Конечно, временами на них находит грусть, им вас не хватает, но это ненадолго. В целом они вполне счастливы. Например, отец сегодня поведет Барбару в кино, и она очень ждет этого события — только о нем и говорит.

Губы у Люсии задрожали. Ага, значит, Гай решил стать заботливым папочкой? Раньше он никогда не водил Барбару в кино. Ну что ж, может быть, хоть сейчас его отцовские чувства начнут пробуждаться. Или же он просто хочет внушить детям, что у них хороший отец и дурная мать.

Она была ужасно несчастна и обижена на собственных детей, но понимала, что Элизабет права: ей некого винить в этом, кроме самой себя. И если Гай намерен отплатить ей сполна и заставить помучиться, то нет никаких законных оснований помешать ему. Закон не на ее стороне.

Что ж, раз Элизабет действительно считает, что детям будет лучше, если она не станет с ними встречаться, остается только примириться. И не из-за Гая, нет, а ради дочерей. Сейчас она должна ответить себе на самый главный вопрос: стоит ли счастье с Чарльзом таких страданий? Если нет, она должна признать, что совершила страшную ошибку, уйдя от Гая.

Шагая рядом с гувернанткой по Харли-стрит по направлению к клинике, где лежала маленькая Джейн, Люсия вдруг поняла явственно и отчетливо, как при свете вспыхнувшей молнии: да, стоит! Стоит! Пусть ей приходится страдать из-за разлуки с детьми, зато она навсегда освободилась от тирании Гая и может жить открыто с мужчиной, которого любит. Просто она должна заплатить за свое счастье самую высокую цену.

Люсия остановилась, когда они подошли к Уэлбек-стрит, где располагалась клиника, — она не хотела снова туда идти. Они встали на углу. Но Элизабет видела, что ее спутница улыбается. Это была смелая, полная жизни улыбка, и Элизабет почувствовала, что восхищается этой женщиной. Она всегда высоко ценила мужество, а ведь только сегодня утром, когда она встретила Люсию на пороге клиники, та была на грани нервного срыва.

— Ну, пора прощаться, Элизабет. Спасибо вам за все, что вы сделали, и за ваши утешения.

Гувернантка от всего сердца сочувствовала несчастной матери. Она вдруг схватила ее руку и крепко сжала.

— Дорогая моя, простите, что не могу больше ничем вам помочь.

— Вы и так сделали очень много. Только обещайте мне еще раз, что будете присматривать за девочками так долго, как сможете. И пишите мне почаще.

— В этом можете на меня положиться.

— И не дайте им совсем забыть обо мне.

— Не дам. Наберитесь терпения. Вы их еще увидите — ведь эта разлука не навечно.

— Поцелуйте от меня Джейн, когда она придет в себя.

С таким трудом обретенное спокойствие снова стало изменять Люсии. Голос ее предательски дрогнул. Она высвободила руку, повернулась и быстро пошла прочь.

Некоторое время Элизабет Уинтер стояла на перекрестке, глядя на удалявшуюся элегантную фигуру. «Ни у кого больше нет такой легкой, красивой походки, как у Люсии, — думала она, — как же она хорошо сложена и как отлично смотрится в черном облегающем костюме, с голубыми песцами, перекинутыми через руку…»