Состоятельная женщина. Книга 2

Глава 27

– А вот и „Грязная утка”, милочка, – сказал лудильщик, подводя свою лошадь, запряженную в кибитку, к коновязи на Йорк-роуд и указывая коротким замусоленным пальцем на трактир.

– Но здесь написано „Черный лебедь”! – воскликнула Эмма, прочитав название на вывеске, качавшейся на ветру. Надпись дополнялась картинкой с изображением белого пруда, по которому плавало некое грубое подобие черного, как смоль, лебедя. Его шея была так неуклюже изогнута, что он с большой натяжкой походил на эту изящную птицу.

Жена лудильщика, загорелое морщинистое лицо которой выглядывало из-под шапки черных цыганских кудрей, захохотала, немало удивив этим Эмму.

– Ну да, девушка. Так в Лидсе прозвали „Черного лебедя” – „Грязная утка”. Разве до тебя не дошло? – Она опять засмеялась, обнажив несколько золотых зубов, засверкавших так же ярко, как золотые серьги в ее ушах, выглядывавшие из-под надетого на макушку шарфа в красно-белую клетку.

– Дошло, – ответила Эмма, весело улыбаясь.

Она прижала к себе свою сумочку и осторожно ступила на землю. Лудильщик подал ей большой кожаный чемодан. Эдвин вчера принес его и пять фунтов стерлингов и оставил в ее комнате. Девушка подняла глаза на лудильщика и его жену-цыганку и сказала очень серьезно и бесконечно вежливо:

– Большое спасибо, что подвезли меня от самого Шипли. Это было очень мило с вашей стороны.

– Да нет, барышня, ну что вы, это было совсем нетрудно, – любезно отозвался лудильщик. – Рад услужить такой прекрасной молодой леди, как вы.

Он стегнул лошадь вожжами, и ветхая кибитка тронулась. Горшки и сковородки бились о ее стенки, весело гремя и позвякивая в такт старым расшатанным колесам. Жена лудильщика обернулась и прокричала:

– Всех благ тебе в Лидсе, красавица!

– Спасибо, – крикнула Эмма, махая вслед удаляющейся кибитке.

Она немного постояла на улице, а потом, взяв чемодан, глубоко вздохнула и распахнула тяжелую двустворчатую дверь. В верхнюю часть двери вместо дерева были вставлены темные стекла с изображением лилий и лебедей. Девушка сразу оказалась в узком темном коридоре, в котором сильно пахло кислым пивом, табачным дымом и тошнотворным газом из светильников на стенах. Стены были оклеены тусклыми коричневыми обоями, лишь усиливавшими отталкивающее впечатление от не слишком приветливой обстановки, несмотря на горящие газовые фонари.

Эмма с любопытством огляделась. Объявление, тщательно написанное крупными буквами, приколотое к стене, гласило: „Женщины в платках сюда не допускаются!” Это предупреждение показалось ей зловещим. На противоположной стене красовалось отталкивающее изображение разъяренного быка в столь же уродливой витиеватой позолоченной рамке. Критически взглянув на всю эту гнусность, Эмма содрогнулась от отвращения. Перед ней были еще одни двустворчатые двери с таким же темным стеклом. Она ускорила шаг и вошла в них. Эмма остановилась у входа в то, что, очевидно, и являлось главным баром. Он был ярко освещен и несравненно более весел, благодаря цветным обоям и эстампам, выполненным сепией. В углу стояло пианино. Бар был пуст, не считая двух занятых дружеской болтовней мужчин, прислонившихся к задней стене и отхлебывавших свою порцию пены. Пристальным взглядом Эмма окинула все вокруг, ничего не упуская. Из главного бара выходили еще две комнаты. Табличка, повешенная над входом в одну из них, объявляла ее салуном, вывеска над другой называла ее пивной. В пивной она разглядела рабочего, игравшего в одиночестве в дротики, и двух пожилых мужчин. Они сидели за столом и были поглощены игрой в домино, выпуская клубы дыма из маленьких глиняных трубок, зажатых в прокуренных до желтизны зубах.

Теперь взгляд Эммы обежал сам бар. Несколько широких зеркал, повешенных на задней стене, превозносили достоинства светлого эля Тетли и другого местного пива в черно-золотых этикетках. Бесчисленное количество бутылок со спиртным сверкало напротив увешанной зеркалами задней стены, ниже были выставлены огромные бочки с пивом. Длинная и широкая стойка из красного дерева была отполирована до блеска, и ее поверхность сверкала, как сами зеркала. За этим прилавком из красного дерева едва виднелась копна светлых волос. Эмма уверенно прошла через комнату, ее каблучки слегка постукивали по деревянному полу. Краем глаза она заметила, что двое мужчин разглядывают ее, но, не отвлекаясь, продолжала смотреть строго перед собой.

Дойдя до стойки, она поставила чемодан, продолжая сжимать сумочку в руках. Светлая шевелюра маячила почти под стойкой. Эмма откашлялась.

– Извините, – произнесла она.

Голова повернулась, обнаруживая жизнерадостное, честное и открытое лицо. Это было бледное, с румянцем лицо, чрезвычайно хорошенькое, с ямочками на полных щеках. Под светлыми изогнутыми бровями пританцовывали веселые карие глаза.

– Да, милочка? – отозвалась светловолосая дама, медленно и несколько тяжеловесно выпрямляясь из-под стойки. В руках она держала пивную кружку и тряпку.

Эмма онемела от изумления. Это приятное, весьма миловидное лицо с ямочками на щеках и эта белокурая головка в изящных локонах увенчивали чрезвычайно полное тело к тому же ошеломляюще высокого роста. Это невероятное тело было втиснуто в ярко-желтое ситцевое платье с глубоким прямоугольным вырезом и рукавами с буфами. Богатырская грудь, широкий разворот плеч поражали с первого взгляда, как и длина ее пухлых бледно-розовых мягких рук.

Дама вопросительно смотрела на Эмму, и та учтиво сказала:

– Я ищу мисс Рози. Мне сказали, что она здесь барменша.

Розовое лицо расплылось в широкой дружеской улыбке, также весьма притягательной и полной естественного очарования.

– Ну, вы ее нашли, милочка. Это я Рози. Чем могу служить, мисс?

Эмма почувствовала, как спало напряжение, сковывавшее ее. Она обнаружила, что сама непроизвольно улыбается в ответ сияющей Рози.

– Блэки О'Нил – мой друг. Он сказал, что у вас можно оставить письмо для него. Передайте его скорее ему или его дяде Пэту.

„Эге-ге! – подумала Рози, пряча понимающий взгляд, – Значит, Блэки опять продолжает эти штучки с девушками. Каков! Ну конечно, он знает, как их подцепить, – заметила про себя Рози. – Эта – настоящая красавица”. Рози опустила тряпку со стаканом на стойку и сказала:

– Да, милочка, я могу передать письмо Блэки. Только вот беда: вам от этого никакого толку. Видите ли, его нет в Лидсе. Он уехал вчера. Вы чуть-чуть опоздали. Да, он уехал в Ливерпуль, а дальше пароходом в Ирландию. Что-то вроде навестить старого священника, тот плох, возможно, при смерти, так сказал мне Блэки перед отъездом.

– О Господи, – выдохнула Эмма, и огорчение так явно отразилось на ее лице, что Рози не могла этого не заметить.

Величественная, как Юнона, барменша положила пухлую кисть с толстыми пальцами на руку Эммы.

– Вы в порядке, милочка? Я вижу, вы очень бледны. Как насчет стаканчика бренди, рому или настойки, быть может? Вы знаете, это взбодрит.

Эмма затрясла головой, пытаясь унять вспыхнувшее в душе беспокойство.

– Нет, спасибо, мисс Рози. Я не пью спиртного, – пробормотала она.

Возможность не застать Блэки никогда не приходила ей в голову. Она была так потрясена, что с трудом могла говорить.

– Тогда, может, стаканчик чудного лимонада? – продолжала Рози, участливо глядя на Эмму. – Он освежает, вы кажетесь мне такой утомленной.

Не дожидаясь ответа, Рози откупорила бутылку лимонада и наполнила стакан. Эмме не хотелось тратить деньги на лимонад. Ей был дорог каждый пенни; все же она не желала обидеть отказом Рози, которая была столь добра и дружелюбна.

– Благодарю вас, – тихо произнесла Эмма и открыла свою сумочку. – Пожалуйста, сколько с меня?

– Нет, девочка, ничего. Это за счет заведения. За счет Рози, – ответила та, ставя сверкающий стакан перед Эммой. – Ну-ка, хлебни. Это не смертельно, – подшутила она и рассмеялась.

Вдруг ее веселое лицо посерьезнело: девушка побелела как полотно, и Рози сразу заметила, что ее маленькая ручка в кружевной перчатке дрожала, когда она брала стакан.

– Эй, Эрри! Принеси-ка, будь любезен, табурет из пивной, слышишь? – крикнула Рози одному из мужчин в дальнем углу бара. – Мне кажется, эта молодая леди едва держится на ногах.

– Сейчас, Рози, – отозвался мужчина, которого звали Гарри. Он тут же появился с высоким табуретом в руках. – Вот, голубка, усаживайся, – сказал он и, прежде чем вернуться к товарищу, одарил Эмму теплой улыбкой.

– Спасибо, – с благодарностью отозвалась Эмма и взобралась на табурет. Новость об отъезде Блэки, сообщенная Рози, огорчила ее, голова у нее закружилась.

Рози оперлась локтями на стойку и с участием посмотрела на Эмму. Радостное выражение исчезло с ее лица, сменившись озабоченностью.

– Послушай, милочка, я знаю, это не мое дело, но у тебя что-то случилось? Мне кажется, ты чем-то расстроена.

Эмма в нерешительности умолкла. Скрытная от природы, она хорошо помнила старую поговорку северян: „язык за зубами – мудрость в голове” – и вовсе не была расположена что-то кому-то поверять. Ум ее работал споро, с обычной для нее сметливостью. Она оказалась в незнакомом месте, в большом городе. Она не знала, куда ей идти. Блэки уехал в Ирландию, и некому было прийти ей на помощь. Немного поразмыслив, она пришла к решению. Она доверится Рози, но лишь отчасти. И в самом деле, у нее не было выбора. Но сначала ей было необходимо еще кое-что выяснить, это было жизненно важно.

Она посмотрела на Рози таким же пристальным взглядом и, вместо того чтобы сразу поведать о своих затруднениях, чего, вероятно, ожидала от нее барменша, спросила:

– А как насчет дяди Блэки – Пэта? Могу я его увидеть и, возможно, узнать, когда вернется Блэки? Ведь он вернется?

– Да, милочка, Блэки вернется через пару недель или около того. Он сказал, что уезжает где-то на полмесяца. Но тебе нет никакого смысла идти к дяде Пэту. У него в Донкастере много работы на строительстве. Я думаю, он уехал на время.

Эмма тяжело вздохнула и уставилась на стакан с лимонадом. Рози терпеливо ожидала, не желая показаться назойливой, но любопытство разбирало ее, и она настойчиво спросила:

– Почему ты не расскажешь мне о своих неприятностях, милочка? Может быть, я смогу помочь.

Лишь на секунду заколебавшись, Эмма ответила:

– Я действительно в трудном положении. Я ищу место, где можно остановиться. Какой-нибудь постоялый двор. Возможно, вы посоветуете мне что-нибудь, мисс Рози?.. Поэтому я искала Блэки.

– Что ты, девочка, все „мисс Рози” да „мисс Рози”! Мы здесь с этим особо не церемонимся. Все зовут меня Рози. Просто и понятно. А что же ты не скажешь, как тебя зовут? А то всё… подруга какого-то друга.

Эмма вспомнила об отце. Возможно, он ищет ее. Но она оставила записку, и он подумает, что она уехала в Брэдфорд, и ничего не будет знать ни о „Грязной утке”, ни о Блэки. Она была в безопасности.

– Эмма Харт. – Отозвалась она и, к своему собственному изумлению, добавила: – Миссис Харт.

У Рози округлились глаза.

– Так ты замужем? – спросила она, а про себя подумала: „А где же муж?”

Эмма кивнула, не уверенная, что не скажет сейчас что-нибудь подобное. Она поразилась сама себе больше, чем Рози.

– Ну что же, мы уже ближе знакомы, и я знаю о твоих проблемах. Давай присядем и прикинем. Тебе нужно где-нибудь остановиться. Мгм… Дай-ка мне поразмыслить. – Рози наморщила лоб, взгляд ее был задумчивым.

– А что, если на постоялом дворе, где живет Блэки? Может, мне пойти туда? – подсказала Эмма. Она немного успокоилась, мысли ее прояснились.

– Ни в коем случае, детка! – воскликнула Рози с такой горячностью, что Эмма отшатнулась. – Я не могу позволить такой хорошенькой молодой леди, как ты, отправиться в эту мерзкую, Богом забытую дыру, – это у реки, знаешь, недалеко от Лейландз. Там полно жулья, просто жуть. Нет, милочка, это совсем не подходит.

Рози нахмурилась и принялась сосредоточенно размышлять, как же помочь этой девушке. Еще мгновение – и ее лицо вновь обрело радостное выражение, она улыбнулась:

– Придумала. Ты можешь зайти к миссис Дэниел. Она сдает комнаты в своем доме. Это недалеко отсюда. Ты запросто дойдешь пешком. Я запишу для тебя адрес. Скажешь ей, что тебя прислала Рози из „Грязной утки”. Там тебе будет вполне надежно. Она бывает чуток грубовата, миссис Дэниел, но, по правде, она очень добра.

– А во сколько обойдется комната? – тихо спросила Эмма.

Рози окинула ее проницательным взглядом.

– У тебя не густо денег, милочка? – допытывалась она, чувствуя симпатию к Эмме.

Девушка опять заметно смутилась, она явно огорчилась, не застав Блэки. „Что у них за дела? – гадала Рози, уставившись на Эмму. – Да еще девушка сказала, что замужем. Да уж, тут все непросто, сразу не поймешь”.

Эмме было заметно любопытство Рози. Она откашлялась и ответила просто:

– Да, у меня есть несколько фунтов.

Она говорила доверительно, но незаметно для себя крепче сжимала ручку сумки, которую не выпускала с момента отъезда из Фарли, с того раннего утра. Там были все скопленные ею пенни и кое-что из украшений.

Рози успокоила Эмму ослепительной улыбкой:

– Ну, тогда все не так плохо! А миссис Дэниел – честная и порядочная женщина. Она не станет тебя обирать. Думаю, она запросит с тебя за комнату пять шиллингов в неделю. Мне кажется, за эти деньги она тебе готовить не будет. Но ты сможешь покупать еду сама. В магазине, что в конце ее улицы, есть рыба с жареным картофелем, а мимо дома ходит торговец и продает с лотка пироги и горох.

– Я разберусь, – промолвила Эмма, с трудом сглотнув слюну. Все эти дни от простой мысли о еде ее тошнило. По утрам ее мучило головокружение, порой продолжавшееся целый день. – Я благодарна вам за помощь, Рози, – сказала она. – Большое спасибо. Уверена, что комната миссис Дэниел окажется прекрасной.

– Ну конечно, милочка. Она опрятная и приличная. Послушай, посиди и отдохни. Я схожу в соседний зал, возьму клочок бумаги и напишу для тебя адрес миссис Дэниел. – Рози помолчала и добавила: – Ты ведь не из Лидса, Эмма, так?

– Нет, Рози.

– Тогда я напишу тебе все подробно. Как туда добраться. Я сейчас.

– Спасибо, Рози, вы так добры.

Рози поспешила в соседний зал, множество мыслей роилось в ее голове. Ее очень занимала эта появившаяся откуда ни возьмись девушка. В сущности, она была заинтригована ею. В Эмме Харт было что-то такое… Рози застыла посреди комнаты, подбирая подходящее слово для описания Эммы. Достоинство! Да, вот именно. Она была прехорошенькая. „Такое личико!” – подумала Рози с немалым удивлением. Ведь она никогда прежде не видела столь поразительного лица. Девушка и в самом деле была красавица. Но ее красота была особая, необычная.

– Это не простая девушка, девчушка из рабочих. Это уж наверняка! – громко заявила Рози пустой комнате.

Рози Миллер считала себя глубоким знатоком людей. Ей пришлось столкнуться в пивной с их превеликим пестрым множеством, и она считала, что никто не сможет ввести ее в заблуждение. Да, ведь она настоящая леди. Взять хотя бы, к примеру, как Эмма говорит. В ее речи не было ни местного говора, ни жаргона. Лишь слабый йоркширский акцент проскальзывал в ее учтивом голосе. Да не только это, еще ее прекрасная манера держаться.

– Воспитание, – с пониманием произнесла Рози. „А ее одежда, – думала она, разыскивая листок бумаги и карандаш. – Хотя черное платье и было чуть старомодным, – признала барменша, – но элегантного покроя и сшито из хорошей ткани. А кремовая шляпка определенно была из настоящей Ливорнской соломки, цветочки, украшавшие ее, были из чистого шелка”. Уж Рози понимала в одежде. Она знала в ней толк, и ей доводилось видеть светских дам, носивших подобные шляпки. Это было в Лондоне. А каковы были модная кожаная сумка с каркасом из черепахового панциря и кружевные перчатки! Конечно, все это принадлежало приличной леди, как, к примеру, ее янтарные бусы. Рози оценила чемодан, увиденный ею на полу. „Дорогой, это видно, и сделан из натуральной кожи. Да, она наверняка из господ”, – сделала вывод Рози. Она послюнила карандаш и принялась тщательно выводить адрес миссис Дэниел. Рози писала и, заинтригованная еще больше, раздумывала, что нужно было этой Эмме Харт от Блэки О'Нила, ирландского работяги. Без сомнения, этот малый был смазливым парнем. И все же, он был простой трудяга. „Так что же могло их связывать?” – спрашивала себя Рози, теряясь в догадках.

– А вот и я! – воскликнула Рози, вырастая за стойкой. „И все же она выглядит такой печальной”, – подумала Рози, скользнув по Эмме взглядом. Эмма вздрогнула, отвлеченная от своих раздумий. – Вот адрес, а еще я написала, как добраться до дома миссис Дэниел, – продолжала Рози, протягивая бумажку Эмме.

– Спасибо, Рози. – Эмма прочитала записку. Дорога оказалась очень простой.

Рози вышла из-за стойки, придавая лицу доверительное выражение.

– Я уже говорила, не подумай, будто я сую нос не в свое дело, но ты по-прежнему выглядишь такой расстроенной, милочка. Может, я чем-то смогу тебе помочь? Мы очень дружны с Блэки. И, платя добром за добро, хотела бы помочь одному из его друзей, особенно, к слову сказать, оказавшемуся в трудном положении.

Эмма молчала. У нее не было никакого желания открывать Рози свои истинные неприятности, но, с другой стороны, та была добросердечной женщиной и, очевидно, родилась в Лидсе. Эмме пришло в голову, что кое в чем она могла бы дать ей совет.

– Да, я действительно в затруднительном положении, Мне нужно найти работу, – объяснила Эмма, подняв на Рози глаза.

– Ах, милочка, я не знаю, где могла бы прекрасная молодая леди, как ты, найти в Лидсе работу. – Рози придвинулась ближе, понизила голос и, не удержавшись, спросила: – А где твой муж, милочка?

Эмма не была застигнута врасплох. Она приготовилась к этому очевидному вопросу в отсутствие Рози, после того как сказала, что замужем.

– Он в Королевском флоте. А сейчас несет службу в Средиземном море. Остается еще шесть месяцев. – Это было сказано так невозмутимо, так уверенно и доверительно, что Рози ей поверила.

– И у тебя нет никого из родных?

– Нет, совсем, – соврала Эмма.

– Но где же ты жила раньше? – спросила Рози, не сводя с Эммы пристального взгляда.

Полностью осознавая растущий интерес Рози к ней, Эмма ответила:

– У его бабушки. Недалеко от Райпона. Мой муж сирота, как и я. Его бабушка недавно умерла, и теперь я одна, пока Уинстон в море. То есть пока он не приедет домой в отпуск. – Несмотря на то, что уже наврала с три короба без умысла и к своему же огорчению, Эмма старалась, насколько это возможно, придерживаться правды. Это было проще, и, что важнее, легче запоминать на будущее.

– Вот оно что, – кивая, вымолвила Рози. – А как же ты познакомилась с Блэки? – Она больше не могла сдерживать разбиравшее ее любопытство.

– Блэки выполнял какую-то работу для бабушки моего мужа, – на ходу соображала Эмма. – Он всегда был добр, работал у нас сверхурочно за очень скромную плату. Знаете, он хорошо относился к старой леди. Он тоже понимал, что ей недолго оставалось жить на этом свете. Я говорила ему тогда, что если она умрет, то я поеду в Лидс искать работу. И Блэки мне посоветовал найти его.

Эмма прервалась и, чтобы выиграть время, отхлебнула лимонаду. Она была весьма поражена своей способностью ко лжи, а также умению складывать такие длинные небылицы. С другой стороны, ей нужно было продолжать и делать это убедительно.

– Блэки полагал, что я могла бы найти работу в тех новых магазинах, что продают дамские наряды. Он думал, что образованный человек, вроде меня, пригодился бы в магазине. Еще я могу шить и подгонять одежду.

– Что ж, это мысль, – согласилась Рози, очень довольная собой. Она оказалась права, решив, что эта девушка из светского сословия. Для нее сразу было очевидным, что Эмма могла познакомиться с Блэки, лишь когда тот занимался в их доме ремонтом. „Обедневшее мелкопоместное дворянство – вот каково происхождение Эммы Харт”. – Я скажу, что тебе следует делать, – с сочувствием продолжала Рози. – В понедельник утром, спозаранку, иди на Бриггейт. Ты ее легко отыщешь. Это большая улица. Там чудные модные пассажи и много новых магазинов. Может быть, ты и найдешь свободное место. – Рози прервалась на полуслове. В пивную вошла группа мужчин и направилась к стойке. Она вздохнула и по-доброму улыбнулась Эмме: – Посиди немного, если хочешь, Эмма. Сейчас появится работа. У меня немного будет времени, чтобы поболтать с тобой, милочка.

– Благодарю вас, но я лучше пойду к миссис Дэниел и договорюсь насчет комнаты. – Эмма встала и ослепительно улыбнулась. – Еще раз спасибо, Рози, за вашу помощь. Я вам очень признательна.

Рози кивнула:

– Ах, ну что ты, девочка, и вправду не за что. Эй, пока ты здесь, не теряй со мной связи! Если съедешь от миссис Дэниел – дай мне знать. Тогда я смогу передать Блэки, где ты. И заходи, навещай меня, если будет одиноко или понадобится что-нибудь, милочка.

– Да, обязательно, Рози. Еще раз спасибо. До свиданья. – Эмма взяла чемодан и, еще раз ослепительно улыбнувшись, вышла из пивной.

Ее провожал нежный волоокий взгляд застывшей в задумчивости Рози.

– Господи, я надеюсь, что все у нее будет хорошо, – сказала Рози сама себе. – Такая прелестная девушка. И совсем одна в этом мире.

Рози надеялась увидеть ее вновь. Было в Эмме Харт что-то особенное.

Выйдя из пивной, Эмма внимательно прочитала данную ей Рози бумажку, сунула ее в карман и решительно отправилась на поиски дома миссис Дэниел. На самом деле многие комнаты сдавались внаем и поблизости от „Грязной утки”, но Рози намеренно выбрала для Эммы меблированные комнаты миссис Дэниел. Хотя и было это намного дальше, чем она растолковала. Рози хотела увести девушку из этого отвратительного района Лидса. Йорк-роуд со всех сторон была окружена такими скотскими местами, где и взрослый мужчина не был в безопасности, не говоря уж о беззащитной девушке. Таким образом, собственный страх Рози перед этим районом, подобно руке покровителя, уберег Эмму.

Большинство улиц, отходивших во все стороны из этих обширных отвратительных трущоб, были безопасны, но в то же время узки и уродливы, темны, убоги, с домами, притиснутыми впритык, – суровое наследие Викторианской эпохи, жалкий приют для рабочего сословия. Эмма сосредоточенно выискивала названия улиц, торопилась как могла, ибо этот огромный город, полный людской суматохи, телег и лошадей, экипажей и трамваев, был незнаком ей и приводил в замешательство после спокойствия деревушки Фарли. Нет, робости ока не испытывала. Так или иначе, она не замедляла шаг, чтобы посмотреть на достопримечательности, не застывала перед ними в удивлении. Эмма была основательно занята лишь одной проблемой: устроиться с жильем, найти работу и дождаться возвращения Блэки. Вот в таком порядке. Она не смела думать о чем-то еще, и меньше всего – о ребенке. Она настороженно смотрела вперед, замечая на ходу названия улиц. В одной руке она мертвой хваткой держала свою сумочку, в другой сжимала ручку кожаного чемодана. Вот уже тридцать минут она шла быстрым шагом, не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. У нее вырвался вздох облегчения. Прямо перед ней была улица, на которой находился дом миссис Дэниел. Указания Рози оказались точными. Теперь в первый раз Эмма остановилась, опустила чемодан и вытащила из кармана бумажку – дом ее будущей хозяйки был под номером пять. Эта улица тоже оказалась мрачной, все тут говорило о бедности, но, когда Эмма подошла к пятому номеру, у нее вырвался радостный возглас. Дом был выше, чем ожидала Эмма, неширок, зажат своими соседями. Викторианские стены чернели заводской сажей, многолетней копотью фабричных труб. Но за сверкающими стеклами свежо белели кружевные занавески, а дверной молоток ярко сиял в слабых лучах послеполуденного солнца. Все три ступени, ведущие в дом, за долгие годы были вытерты до серебристой белизны. Края их ярко желтели, по-видимому, ежедневно обновляемые наждачным камнем.

Эмма почти взлетела по ступеням и несколько раз постучала в дверь латунным молотком. Немного погода дверь открылась. Седоволосая худощавая женщина с угрюмым выражением желтоватого морщинистого лица строго посмотрела на Эмму.

– Что вам угодно? – властно спросила она.

– Простите, могу я поговорить с миссис Дэниел?

– Это я, – отрывисто ответила женщина.

Эмма была настойчива, ее нисколько не устрашил и не обескуражил мрачный тон и негостеприимные манеры этой женщины. Любой ценой она должна была получить здесь комнату. Сегодня. У нее больше не было времени бродить по Лидсу и глазеть по сторонам. Итак, она улыбнулась своей самой лучезарной улыбкой и инстинктивно вошла в тот очаровательный образ, который и не замечала за собой до этого мгновения.

– Рада познакомиться с вами, миссис Дэниел. Меня зовут Эмма Харт. Меня прислала к вам Рози из „Грязной утки”. Она полагала, что вы окажете любезность сдать мне комнату.

– Я беру на пансион только джентльменов, – отрезала миссис Дэниел, – меньше хлопот. Кроме того, все занято.

– Ах, неужели! – тихо пробормотала Эмма, и взгляд ее огромных глаз застыл на женщине. – А Рози была так уверена, что у вас для меня найдется комната. Даже малюсенькая вполне подошла бы. – Эмма не сводила с нее глаз. – Ведь это очень большой дом?

– Это так, но обе мои лучшие спальные комнаты сданы. Есть только плохонькая мансарда, но я никогда не сдаю ее.

У Эммы упало сердце, но ее улыбка не дрогнула.

– Быть может, миссис Дэниел, вы надумаете сдать мне эту мансарду? Я ничуть не буду вам в тягость. Рози отрекомендует меня, если…

– Дело не в этом, – резко оборвала ее женщина. – Все занято, я уже сказала. – Она окинула Эмму суровым взглядом. – Я сдаю два помещения, и оба уже заняты. – Она собралась закрыть дверь.

Эмма вновь обаятельно улыбнулась.

Миссис Дэниел, не спешите, пожалуйста. Вы бы очень выручили меня, сдав мансарду на две-три недели. Или на тот срок, какой удобен для вас. В это время я смогла бы подыскать что-нибудь еще. Рози была так уверена, что вы сделаете мне это одолжение. Она так хорошо говорила о вас и отзывалась самым лучшим образом. Рози сказала, что здесь мне будет надежно, что вы добрая и порядочная женщина.

Миссис Дэниел не отвечала, но слушала со вниманием.

– Видите ли, я не местная, – торопилась Эмма, решив не упустить ее заинтересованности. Еще ей хотелось убедить женщину в том, что у нее не будет хлопот, и рассеять ее явную враждебность к жиличкам. – Я жила недалеко от Райпона, у бабушки моего мужа, а недавно она умерла. – Эмма заметила тень изумления на лице хозяйки при упоминании о муже, но, прежде чем та успела что-нибудь сказать, Эмма пояснила: – Мой муж служит в Королевском флоте. Он ушел на шесть месяцев в дальнее плавание. Я была бы благодарна, если б смогла остановиться у вас, всего лишь на несколько недель. У меня было бы время подыскать для нас место к тому моменту, когда мой милый муж приедет в отпуск. Женщина молчала, явно размышляя над рассказом Эммы. Эмма лихорадочно соображала. Ее уговоры, лесть и обаяние не возымели никакого действия. Быть может, призвать к ее жадности?

– Я могу заплатить вам за месяц вперед, миссис Дэниел. К тому же немного свободных денег всегда кстати, ведь так? За мансарду, которую вы никогда не сдаете, – подчеркнула Эмма и приоткрыла свой кошелек.

Гертруда Дэниел, бездетная вдова, была не так груба, какой казалась с первого взгляда. На самом деле ее непреклонный нрав и угрюмое лицо скрывали искреннее доброе сердце и тонкое чувство юмора. Как бы то ни было, у нее было непреодолимое желание закрыть дверь перед носом девушки. Деньги ее не интересовали. И она не любила квартиранток. Одни неприятности от них. Хотя что-то было в этой необыкновенной девушке, к тому же она сказала, что замужем. Нехотя и к своему величайшему удивлению, она произнесла:

– Давайте-ка лучше зайдем. Я не хочу обсуждать это на пороге, когда все соседи смотрят из-за своих драных занавесок. Нет, я не буду сдавать вам мансарду, знаете ли. Но, возможно, я предложу вам что-то другое, попробуйте.

С этими словами она распахнула дверь шире и пропустила Эмму в крошечный коридор, указывая дорогу в гостиную. Гертруда Дэниел была в сильнейшем смятении. Она никак не могла понять, что побудило ее впустить в дом эту девушку. Она нарушила свой принцип. Ее муж, Берт, сбежал с проживавшей у них квартиранткой. Теперь Берт уже давно лежал в сырой земле. Тем не менее с тех пор она не сдала комнату ни одной женщине и не собиралась делать этого сейчас.

Гостиная была благоговейным хранилищем викторианского дурного вкуса. Она была битком набита диванчиками из конского волоса, стульями и безделушками из красного дерева. Лиловая шенильная ткань покрывала стол, фортепьяно и широкую этажерку. Везде, где только не было старинных вещиц, стояли фикусы в горшках. Со стен в глаза бросались самые отвратительные копии знаменитых полотен масляной живописи. Ярко-красные гобелены из шерстяного бархата, покрывавшие стены, резали глаза.

– Садитесь, – все так же сурово произнесла миссис Дэниел.

Эмма поставила чемодан на отталкивающего вида красно-лиловый турецкий ковер и, сжимая в руках сумку, присела на краешек стула с сиденьем из конского волоса. Она отчаянно пыталась придумать что-то необыкновенно весомое, стремясь хоть как-то польстить миссис Дэниел, но та прервала ее размышления.

– Это лучшая комната, – горделиво сказала хозяйка, – вы не согласны?

– О да, действительно. Она прекрасна, – быстро ответила Эмма самым искренним тоном, подумав, до чего же она ужасна.

– Вам она и вправду нравится? – спросила миссис Дэниел, и голос ее теперь зазвучал нежнее.

– Конечно! Очень! – Эмма огляделась. – Да, это одна из самых изящных комнат, что мне доводилось видеть. Она великолепна. У вас превосходный вкус, миссис Дэниел, – изливалась Эмма, припоминая слова, так часто употребляемые в прошлом Оливией Уэйнрайт. Она одарила миссис Дэниел сияющей восхищенной улыбкой.

– Еще бы, она чудесна. Большое спасибо. – Миссис Дэниел необычайно гордилась своей гостиной, ее лицо впервые смягчилось.

Это не осталось незамеченным Эммой, и она решила воспользоваться моментом. Она не спеша открыла сумку.

– Миссис Дэниел, не окажете ли вы любезность сдать мне мансарду? Как я и говорила, я заплачу вперед. Если вы сомневаетесь насчет денег, то я…

– Нет, дело не в этом, – прервала ее миссис Дэниел. – Если Рози вас рекомендует, то я знаю, что с деньгами у вас порядок.

Гертруда Дэниел колебалась. Она окинула Эмму изучающим взглядом. Она тщательно ощупывала ее глазами с того самого момента, когда открыла дверь. Как прежде и Рози, она тотчас же обратила внимание на одежду девушки. Платье было чуть старомодным, но приличным. Она все больше замечала манеры девушки, правильность и изысканность ее утонченной речи. Она, должно быть, из света, решила хозяйка, и прежде чем смогла себя одернуть, произнесла:

– Что ж, не знаю, подойдет ли мансарда такой молодой изящной леди, как вы. Но раз вы в данный момент никуда не торопитесь, я покажу ее вам. Запомните – возможно, это лишь на несколько недель.

Будто гора свалилась у Эммы с плеч, ей захотелось обнять эту женщину, но она сдержалась и была абсолютно спокойна.

– Как вы добры, миссис Дэниел. Я так обязана вам, – ответила она самым благородным тоном, в который раз подражая Оливии Уэйнрайт.

– Ну что ж, идемте, – сказала хозяйка, поднимаясь. Она обернулась и с тенью усмешки посмотрела на Эмму из-под приподнятых бровей. – Откуда такая молодая приличная леди, как вы, может знать Рози из „Грязной утки”? – Эта несуразица озадачила ее.

„Ближе к правде, как оно есть”, – подсказал Эмме внутренний голос. Ничуть не запнувшись, она ответила:

– Один рабочий, что занимался ремонтом в доме бабушки, знал, что ее дни сочтены. Я как-то говорила ему, что надеюсь когда-нибудь переехать в Лидс, подыскать дом для нас с Уинстоном, моим славным мужем, и по возможности найти работу в каком-нибудь магазине. Он был дружелюбен и подсказал мне зайти к Рози сразу по приезде в Лидс. Он был уверен, что она поможет.

Гертруда Дэниел внимательно слушала, размышляя над рассказом девушки. Она говорила с такой прямотой и искренностью, конечно, все сказанное было правдой. В этом был смысл. Она кивнула, удовлетворенная открытостью девушки.

– Да, я понимаю. Рози – добрая женщина. Она всегда готова помочь. Разумеется, приличным людям. – Она опять кивнула и жестом пригласила Эмму следовать за ней.

Мансарда действительно была невелика и нехитро обставлена, но опрятна. Здесь были узкая кровать, платяной шкаф, умывальник у окошка под самым карнизом, комод, стул и маленький стол. Он тоже был чист, ни единого пятнышка. Эмма ухватила все это беглым взглядом.

– Я беру ее, – выпалила она.

– Три шиллинга в неделю, – настороженно произнесла нараспев хозяйка. – Это может показаться дорого, но это самая разумная плата, которую я могу с вас взять.

– Да, вполне приемлемая, – согласилась Эмма и открыла сумочку. Она отсчитала месячную плату. Девушка хотела быть уверенной, что не останется без крыши над головой до приезда Блэки.

Миссис Дэниел взглянула на деньги, положенные Эммой на стол. Она сразу заметила, что девушка заплатила вперед за целый месяц. Гертруда не была уверена, что ее устроит пребывание девушки на весь этот срок. Она почти против воли взяла двенадцать шиллингов и положила их в карман.

– Благодарю вас. Я схожу за вашим чемоданом.

– Ах, не беспокойтесь, пожалуйста. Я сама принесу его, – начала было Эмма.

– Меня это не затруднит, – ответила миссис Дэниел, шумно спускаясь по лестнице.

Она почти тотчас вернулась с чемоданом и внесла его в мансарду. Гертруда разглядела, что он из натуральной кожи. Она внимательно осмотрела его, и внезапная мысль пришла ей в голову, когда она поднималась по лестнице.

Она остановила на Эмме суровый взгляд и промолвила:

– Есть еще кое-что, о чем я забыла вас предупредить. Поскольку я смогу прибирать только в двух комнатах у джентльменов, вам придется самой убирать свою постель и наводить порядок в мансарде. – Она пробежала взглядом по Эмме, стоявшей к ней лицом, такой стройной и красивой, явно утонченной. Глаза ее сузились. – Мне кажется, что вы вели легкую, беззаботную жизнь с самого рождения, если позволите мне так выразиться. Вы знакомы с домашней работой?

Лицо Эммы осталось невозмутимым.

– Я легко могу научиться, – заметила она, боясь сказать лишнее слово или рассмеяться.

– Рада это слышать, – сухо ответила хозяйка. – Кроме того, я не готовлю еды, знаете ли. Не только из-за трех шиллингов в неделю. Вам известно, каковы сегодня цены. – Миссис Дэниел продолжала рассматривать молчавшую девушку, окруженную ореолом покоя и благородства, и добавила, сама не зная, почему: – Но вы можете пользоваться моей кухней, если хотите, при условии, что будете убирать за собой. Я найду местечко в буфете, и при желании вы можете держать там свою посуду и прочее.

– Благодарю вас, – произнесла Эмма, едва сдерживая душивший ее смех.

– Что ж, я оставляю вас, можете распаковывать чемодан. – Миссис Дэниел кивнула уже более добродушно и затворила за собой дверь.

Зажав рот рукой, Эмма прислушалась к удаляющимся глухим шагам хозяйки, пока те не затихли. Она пролетела через мансарду к кровати и зарылась лицом в подушку, стараясь не расхохотаться во все горло. Слезы текли по ее лицу. „Знакома ли я с домашней работой!” – билась неотвязная мысль, и приступы смеха вновь подкатывали к горлу. Но наконец ее веселье улеглось, и она села, вытирая слезы со щек. Эмма стянула кружевные перчатки. Она взглянула на свои руки и усмехнулась. Может, они и не были красны и шершавы от работы, но они едва ли походили на руки леди. Еще бы. „Хорошо, что я всегда оставалась в перчатках, – подумала она, – возможно, меня подвели бы руки”.

Теперь Эмма встала и подошла к умывальнику, посмотрела на свое отражение в зеркале. Это черное платье и кремовая шляпка достались ей из гардероба Оливии Уэйнрайт, и их благородство было несомненно. Начав однажды, она уже без труда могла подражать до мелочей выговору Оливии. В сущности, говорить в любезной манере было для нее вполне естественно, ведь у нее был хороший слух, и она занималась с Эдвином. Тот лудильщик со своей женой-цыганкой, Рози и миссис Дэниел – все верили в то, что она молодая изящная светская дама, хотя и из обедневших. И это не случайно. Именно это впечатление она стремилась произвести, стараясь создать этот образ с первой минуты.

Еще до отъезда из Фарли Эмма настроилась предстать в Лидсе, а затем и жить там в качестве молодой леди, которая со временем станет благородной дамой. И притом богатой. Она вновь улыбнулась, но теперь улыбка была циничной, а глаза ее, потемневшие от глубоких раздумий, на мгновение показались холодными, как изумруды, – так поразительно было это сходство. Она еще покажет этим Фарли, но сейчас она не будет на этом останавливаться. Время для нее было драгоценно, его предстояло планировать точно и использовать до минуты. В счет шло каждое мгновение. Она будет работать по восемнадцать часов в день, семь дней в неделю, если это потребуется для достижения ее цели – кем-то стать. Стать состоятельной женщиной.

Она резко отвернулась от зеркала, сняла шляпку, положила ее на сундук, быстро подошла к кровати. Грязь вызывала в ней такое отвращение, что это стало навязчивой идеей. Комната казалась тщательно прибранной, и она решила осмотреть белье. Стеганое одеяло было старым, но не изношенным. Она откинула его и внимательно взглянула на простыни. Они были не новы; действительно, местами тщательно заштопаны, но без единого пятнышка, недавно выстираны и выглажены. Чтобы окончательно успокоиться, она разворошила всю постель, вплоть до матраца; придирчиво осмотрела его, перевернула и, облегченно вздохнув, быстро, с присущей ей сноровкой, заправила.

Несмотря на усталость, она открыла чемодан и бережно разложила вещи в платяном шкафу и комоде. В нижнем ящике комода она нашла два чистых лицевых полотенца. Она взяла их, и ее взгляд упал на книги, лежавшие в глубине ящика. Сгорая от любопытства, она достала одну. Это был томик стихов Уильяма Блейка в красном кожаном переплете с красивыми тиснеными иллюстрациями. Она открыла его и взглянула на чистый лист в начале. Она медленно произнесла вслух:

– Книга Альберта Х. Дэниела.

Она положила ее на место и посмотрела на другие тома в таких же шикарных переплетах. Ее губы произносили незнакомые имена: Спиноза. Платон. Аристотель. Она бережно вернула их на место, с интересом гадая, кем же был этот Альберт X. Дэниел, и думая, сколько радости доставило бы Фрэнку держать в руках книги, подобные этим.

Фрэнк. Малыш Фрэнки. У нее перехватило дыхание, она тяжело опустилась на стул, сердце колотилось в груди. Она подумала об отце, и печаль с примесью растущей тревоги нахлынула на нее, опустошая и лишая сил. Эмма откинулась на спинку стула. Сегодня утром она оставила ему записку, что отправляется в Брэдфорд поискать место получше в одном из шикарных особняков. Она объясняла, что у нее были какие-то сбережения, чтобы продержаться несколько недель. Дочь уговаривала его не волноваться и обещала вскоре вернуться, если не найдет подходящей вакансии, и добавляла, что в случае удачного обустройства она напишет ему и сообщит свой адрес.

– Что же мне написать? – спросила она себя с беспокойством. Она не знала. И у нее были более важные проблемы в предстоящие дни. Выжить – это прежде всего.

Глава 28

Эмма пробыла в Лидсе уже почти неделю, но до сих пор не смогла найти работу. В последние четыре дня она прилежно заходила в каждый магазин на Бриггейт и близлежащих улицах в поисках хоть какой-нибудь должности, готовая приняться за самую черную работу. Но свободных мест не было вовсе, и это усиливало ее тревогу и страх. Упорно, с раннего утра до самых сумерек, она топтала тротуары Лидса, те самые тротуары, что, по словам Блэки, были вымощены золотом, но Эмме с каждой минутой они казались все тверже и грязнее.

За эти четыре дня девушка хорошо изучила центральные районы города, благодаря своей удивительной памяти и прекрасной способности ориентироваться. Несмотря на жестокое разочарование и отчаяние, охватывавшее ее порой, жизнь в Лидсе казалась ей волнующей и даже захватывающей. Она также обнаружила, к своему немалому удивлению, что не испытывала никакого страха перед этим громадным центром деловой и культурной жизни, так точно описанным Блэки больше года назад. Огромные здания, внушающие благоговение своими невероятными размерами, казалось, лишь слегка угнетали Эмму, когда в понедельник утром она отважно вышла из меблированных комнат миссис Дэниел, решив во что бы то ни стало найти себе работу. Девушка быстро свыклась с окружавшими ее гигантами, которые легко могли бы внушить ужас более впечатлительному человеку, чем была она, Эмма. Ведь она видела суть этих необъятных сооружений: достижения в промышленности и успехи прогресса, воплощения денег и, несомненно, власти. И ее горячее сердце неизменно билось чаще, радуясь тем безграничным возможностям, которые они предлагали, и ее пылкая устремленность крепла, ибо в силу своего богатого воображения и оптимистического настроя Эмма искренне верила, что все может осуществиться.

Универмаги и заводы, товарные склады и плавильные цеха, ситценабивные фабрики и здания всевозможных учреждений возвышались над ней, подавляя мрачной архитектурой, испещренные и закопченные грязью делового города. Как ни странно, они напомнили ей о болотистых вересковых пустошах, ведь эти монолиты коммерции были так же непоколебимы, неукротимы и вечны. И такая необъяснимая и необыкновенная сила чувствовалась в этих необузданных громадах, что воодушевление и надежда снисходили на нее от этих неподвижно устремленных ввысь зданий, расчеркивающих небо Лидса, пятого по величине города Англии. Инстинктивно она поняла, что ее будущее – здесь. Со свойственным молодости энтузиазмом она решила, что это должно быть несметное состояние в совокупности с той несокрушимой властью, которую она так отчаянно желала взять в свои маленькие, но цепкие ручки, чтобы удержать ее навсегда.

В это утро Эмма устало брела по улице и неожиданно оказалась перед городской ратушей. В изумлении она остановилась, восхищенная ее строгим величием. Множество широких ступеней вело к внушительному южному фасаду. Четыре белых каменных льва гигантских размеров охраняли его порталы у коринфских колонн, вздымавшихся на головокружительную высоту. Это было квадратное здание, увенчанное удивительной башней, которую поддерживали еще несколько колонн, вторивших тем, что украшали южный фасад. Башня смотрела на все четыре стороны циферблатами часов из-под необычного, дерзкого по замыслу купола. Это огромное, темное, по-викториански тяжеловесное здание, по-готически устремленное ввысь, отнюдь не казалось уродливым. Эмма решила, что оно красиво и даже изящно и, без сомнения, было самым замечательным из всего увиденного ею в Лидсе. Она смотрела на него не отрывая взгляда, и в ее глазах загорались искорки удивленного восторга. Эмма не могла знать, что его архитектор, Катберт Бродерик, был также влюблен в богатство и власть, и его городская ратуша, открытая королевой Викторией в 1858 году, была вершиной выражения этой любви. Тем не менее с ее редким даром восприятия, Эмма интуитивно поняла, что это здание было олицетворением всей сути этого города. Она продолжала пристально разглядывать городскую ратушу, и в голове ее пронеслась ясная непреодолимая мысль: либо этот город поглотит тебя, либо ты покоришь его. С присущей ей уверенностью в себе, нисколько не колеблясь, она тут же решила, что победа будет за ней.

Эмма зашагала прочь от городской ратуши, скользя взглядом по окружавшим ее зданиям, и думала. Это всего лишь строения, наполненные людьми, такими же, как и ты. Нет, не как ты, Эмма Харт. Ты – особенная. Однажды ты станешь важной фигурой, – она так горячо верила в это, что это поддерживало ее, придавало сил и мужества, подстегивало.

Она рискнула зайти еще в несколько универмагов, лишь для того чтобы вновь и вновь услышать то же самое – свободных мест нет. Тоскливо вздыхая, она шла вдоль по Болэйн, иногда замедляя шаг, снова и снова очарованная пышным убранством витрин: платья и шляпки, обувь, сумочки и драгоценности, мебель и украшения и много всего другого, столь же роскошного, сколь и необходимого. И при виде этих изысканных заведений ее План с большой буквы – как ей разбогатеть – начал принимать очертания. Всегда будучи убедительным по замыслу, он до сих пор оставался смутным, неясным, неопределенным. Теперь она вдруг с огромной уверенностью поняла, что же она предпримет на самом деле – чем реально станет ее План. У нее будет магазин. Собственный. Магазин, торгующим предметами первой необходимости, тем, что ежедневно нужно людям. Вот так. Торговля. Она займется торговлей. Вероятно, сначала магазин будет небольшим. Но будет расти. Она осуществит это. Она разволновалась. У нее будет больше чем один – два, а может быть, и три магазина, и она будет богата. Взбодренная этой мыслью, она прибавила шагу. Ее проницательный, находчивый и плодотворный ум спешно и без устали, как и всегда, планировал и рассчитывал ее будущее.

Лидс был и остается крепким и полным жизни городом, и его улицы в эту рабочую пятницу, как обычно, бурлили толпами спешащих по своим делам людей. Трамваи с грохотом разбегались от Хлебной Биржи во все стороны, даже в отдаленные районы города. Гарцующие лошади везли к месту назначения в прекрасных экипажах знатных леди и джентльменов. Чувства независимости и того, что только ты сможешь себе помочь, преуспевания, индивидуальности, трезвого йоркширского расчета и усердия были всему здесь так свойственны и так передались Эмме, что сразу буквально заразили ее. Ритм и мощь жизни города лишь служили опорой и поддержкой столь присущим ей чертам, ибо с ее энергией, упорством, живостью, с ее волей и честолюбием, она, сама того не ведая, была воплощением этого города. Без сомнений, это был ее город. Она всегда чувствовала это и теперь была абсолютно в этом убеждена.

Она решительно направилась к городскому рынку в Киркгейт. Это крытое помещение необъятных размеров представляло собой неописуемое смешение прилавков и продавцов, торгующих всеми товарами, какие только можно вообразить: горшками и кастрюлями, кухонной утварью, фарфором, тканями, а также всевозможными продуктами, которые можно было купить и отнести домой, а можно и съесть на месте. Там были и заливные угри, и пироги с мясом, мидии и устрицы, возы фруктов, фигурного печенья и яблочных ирисок. Она остановилась у дешевого базара „Маркс и Спенсер”, ее внимание привлекла вывеска „Не спрашивай цену, она лишь пенни!” Девушка пробежала взглядом по товарам на витрине. Они были разложены рядами, во всей красе представленные взору покупателя, и стоили совсем недорого. Она задумалась, запоминая все увиденное. Она отметила, что идея устройства этого дешевого базара была проста и гениальна одновременно. Эмма чуть помедлила, осматривая товары, где было все: от восковых свечей и чистящих средств до игрушек, канцелярских принадлежностей и галантереи. Так, все еще размышляя о базаре, она зашагала прочь. Уже было два часа, и она чувствовала, как нарастает терзающий ее голод. Она купила с рыбного лотка порцию мидий и устриц, обильно полила их уксусом, посыпала перцем и тут же съела. Эмма вытерла руки носовым платком и отправилась на Нортстрит, где располагались швейные мастерские. Утром одна из продавщиц в магазине готового платья в пассаже Торнтон посоветовала ей попытать там счастья. „Идите туда засветло. В тех местах неспокойно”, – предупредила ее девушка.

Это был жаркий, душный день. Небо было мрачное и, казалось, нечем дышать на этих узких, переполненных улицах. Эмма обмахнула лицо рукой и расстегнула воротник своего зеленого ситцевого платья, чувствуя, как изнуряющий зной волнами поднимается от раскаленного тротуара. Она спряталась в тени здания и, почувствовав себя немного лучше, продолжила путь. Она должна была найти какую-нибудь работу, чтобы продержаться до рождения ребенка. Потом она будет работать, если понадобится, днем и ночью, чтобы накопить денег на свой первый магазин. Она улыбнулась, и было в ее улыбке незнакомое до сих пор ликование. Усталость в ногах забылась, утомление рассеялось, и она твердо и уверенно шла дальше, ничуть не сомневаясь в своем успехе. У нее не было выбора. Она не могла потерпеть неудачу.

Она уже давно оказалась на Норт-стрит, следуя наставлениям продавщицы. Швейные мастерские, на деле небольшие фабрички, отыскивались без труда. Их названия были хорошо видны снаружи. Вот уже три попытки в трех мастерских – и три отказа. „Попробуйте у Коэна! – крикнул ей вслед мужчина в последней мастерской. – Это на боковой улочке, в конце Норт-стрит!” Эмма поблагодарила его и вышла. Она нашла Коэна через несколько минут, но опять услышала: „Извини, милочка, никакой вакансии”. Она приостановилась в конце этой улочки и оглянулась на Норт-стрит. Она решила, что пойдет прямо, пока не выйдет на Йорк-роуд. Начинало смеркаться, и она подумала, что разумней было бы вернуться как можно быстрее в дом миссис Дэниел. Ночью она отдохнет, а завтра утром все начнет снова, опять поиски этой работы, от которой зависело все.

Тяжело дыша, Эмма шла вдоль улицы, застроенной почти впритык высокими зданиями. Она была уже почти в конце ее, когда почувствовала резкий удар в плечо, к ногам упал камень. Ошеломленная, она быстро развернулась. Чуть поодаль двое неряшливо одетых парней скалились ей в глупой ухмылке. Она погрозила им кулаком. „Шалопаи!” – крикнула она. Они захохотали в ответ и набрали полные пригоршни камней. Эмма замерла, потом решила бежать, но быстро поняла, что камни предназначались не ей, и мальчишки метили не в ее сторону. Она с ужасом увидела, что эти нечестивцы забрасывали камнями поскользнувшегося и упавшего мужчину средних лет. Тот попытался подняться, но споткнулся и под градом камней съежился у стены, тщетно пытаясь закрыть руками лицо. Эти паршивцы с гиканьем и дикими воплями бешено осыпали его камнями, и конца этому не было видно. Сверток мужчины откатился в сторону, очки валялись на земле, Эмма видела, что один из камней угодил ему в лицо и щека у него в крови.

Эмма была вне себя от возмущения при виде этой отвратительной и бессмысленной жестокости. Она рванулась вперед. Гнев всколыхнул в ней силы, и с непреклонным и беспощадным лицом она двинулась на обидчиков.

– Убирайтесь или я позову полицейского! – крикнула она, вновь потрясая кулаком. Она была крайне взволнована и совсем не ощущала страха. – Мелкие пакостники! – продолжала она, ее голос звенел. – А ну-ка, убирайтесь прочь или я крикну полицейского! Закон знает, как быть с такими как вы, вам придется не сладко!

Двое мальчишек смеялись над ней, высовывая языки, строя мерзкие рожи и выкрикивая всякие глупости, но, по крайней мере, они оставили в покое того мужчину. Эмма всегда была бесстрашной, но сейчас была в такой ярости, что стала просто неукротимой. Она схватила булыжник и произнесла угрожающе:

– А не хотите ли немного вашего лекарства?

Она занесла руку и была готова запустить камень, когда, к ее удивлению и огромному облегчению, парочка оборванцев, кривляясь на ходу и выкрикивая гадкие ругательства, пустилась наутек. Эмма бегом вернулась к мужчине, с трудом вставшему на колени. Она крепко взяла его за руку и помогла подняться. Это был живой, крепкий, жилистый человек невысокого роста. У него были волнистые черные волосы с сединой на висках и не столь густые на макушке, тонкие черты лица и блестящие черные глаза.

Непреклонное выражение на лице Эммы сменилось сочувствием, и она спросила с беспокойством:

– Вы ранены, сэр?

Он покачал головой, вынул из кармана носовой платок и вытер кровь с ободранной щеки.

– Нет, я не ранен, – ответил он, моргая. – Благодарю вас, юная леди. Вы очень добры. – Он моргнул опять и, щурясь, посмотрел на землю. – Вы не видите моих очков? Они упали в этой маленькой неудачной стычке.

Эмма нашла его очки, тщательно осмотрела их и протянула ему.

– Ну, по крайней мере, они целы, – сообщила она с ободряющей улыбкой.

Мужчина поблагодарил ее и надел очки.

– Так-то намного лучше. Теперь я вижу, – сказал он. Эмма нагнулась и подняла его сверток. Это был бумажный мешок, из которого выпала и полетела в грязь белая булка. Эмма подняла и обдула ее, попыталась стряхнуть рукой приставшую грязь.

– Не очень запылилась, – успокоила она, кладя булку в бумажный мешок с прочей снедью и протягивая его хозяину.

Мужчина подобрал маленькую черную ермолку, водрузил ее на голову и задумчиво, с возрастающим интересом посмотрел на Эмму. Его голос был полон благодарности, когда он произнес:

– Еще раз благодарю вас, юная леди. Это было очень смело с вашей стороны прийти мне на помощь. Для моего спасения. – Он улыбнулся, и его глаза засветились признательностью. – Немногие мужчины ввязались бы в потасовку в этих местах, не говоря уже о юной леди, такой, как вы. Да, действительно, у вас доброе сердце и вы полны бесстрашия. Да вы просто совершили подвиг! Весьма похвально! – Он смотрел на нее с неприкрытым восхищением. Он был немало удивлен ею.

Хотя этот человек говорил по-английски с очень правильным выговором и четко произносил слова, Эмма уловила легкий акцент, но откуда он – не поняла. Наверняка он приезжий, решила она и, нахмурившись, спросила:

– Почему эти ужасные мальчишки швыряли в вас камнями?

– Потому что я еврей.

Эмма не знала, что означало быть евреем, но, как обычно, не показывая своего неведения в любом деле, она повторила, не придавая значения его объяснению:

– Но что же побудило их бросать в вас камнями? Человек спокойно выдержал ее вопрошающий взгляд.

– Потому что люди всегда боятся того, чего не понимают, что мм неизвестно, необычно или чем-то отличается. Этот страх неизменно превращается в ненависть. Бессмысленную, безрассудную ненависть. В этих местах ненавидят евреев и издеваются над ними. – Он покачал головой. – Эх, как странно положение человека в обществе, разве не так? Есть люди, ненавидящие без всякого повода. Они всего лишь просто ненавидят. Они не осознают, что их неоправданная ненависть неизбежно обратится против них самих и разрушит их духовно. Да уж, в конечном счете это – саморазрушение.

Его слова, произнесенные с такой глубинной тоской и в то же время совершенно беззлобно, так тронули Эмму, что она почувствовала приступ острой боли в сердце. Значит, ее ненависть к Эдвину была несправедливой? „Нет, – настаивал внутренний голос. – Эта ненависть оправданна, не о ней говорил этот добрый человек. У тебя есть все причины, чтобы чувствовать то, что ты ощущаешь. Этот вероломный Эдвин Фарли предал тебя”. Она откашлялась и тихонько тронула мужчину за руку.

– Мне очень жаль, что люди ненавидят вас и пытаются оскорбить. Как это ужасно, что вам приходится жить в таких… таких… – Она умолкла, подыскивая нужное слово.

– Гонениях, – подсказал мужчина. Привычная и давняя печаль быстрой пеленой заволокла его взор, затем легкая горестная улыбка заиграла на его благородном лице. – Эх, а ведь эта маленькая суматоха ничто по сравнению с погромами. Когда эти грубияны и громилы действительно сходят с ума, то становятся ужасно несносными. Немилосердными. Нападают на нас и наши дома. Нам достаются не только презрительные насмешки, но и побои, выбитые окна и много разных грубостей. – Он устало покачал головой, и тут лицо его прояснилось. – Но постойте, это не ваши проблемы, юная леди. Я не должен обременять вас этим.

Эмма была поражена и взволнована всем сказанным, она также была в смятении от того странного спокойствия, с которым этот человек воспринимал столь ужасное положение.

– Но, быть может, полиция смогла бы остановить их? – закричала она, и ее голос стал непривычно резким от гнева.

Человек криво улыбнулся:

– Вряд ли. Временами они пытаются прекратить это, но в основном, делают вид, что ничего не замечают. Лидс не такой уж законопослушный город в наше время. Мы, как можем, заботимся о себе сами. Держимся друг за дружку. Потихоньку занимаемся своими делами. Избегаем стычек, они легко могут перерасти в опасные конфликты. – Теперь он явственно увидел ужас в глазах девушки и недоумение на лице. С неожиданной проницательностью он спросил:

– Вы не знаете, кто такие евреи, юная леди, так?

– Не совсем, – начала Эмма и запнулась, сознавая – и смущаясь от этого, – какая она невежда.

Заметив ее стеснение, мужчина тихо спросил:

– Вы хотите узнать?

– Да, пожалуйста, я об очень многом хочу узнать.

– Тогда я расскажу вам, – заявил он с мягкой улыбкой. – Евреи – это народ, происходящий от иудеев и израильтян, от племени Израиля. Наша религия называется иудаизм. Она основывается как на Ветхом завете, так и на Торе.

Эмма внимательно слушала, и мужчина замечал живой интерес на ее лице и ум в ее прекрасных глазах. Он также полностью ощутил ее сочувственное отношение и терпеливо продолжал:

– Вы знаете вашу Библию, юная леди?

– Кое-что, – ответила Эмма.

– Тогда вы, возможно, читали книгу Ветхого завета об Исходе. Вы, конечно же, знаете Десять Заповедей? – Она кивнула утвердительно, и он продолжал: – Эти Десять Заповедей были даны нашему народу Моисеем, когда он вывел нас из Египта и основал еврейскую нацию. Христианство тоже зиждется на иудаизме. Вы этого не знали?

Хотя Эмме совсем не хотелось выглядеть неучем, она чистосердечно призналась:

– Нет, не знала.

Горящие черные глаза мужчины испытующе смотрели на нее:

– Иисус Христос был евреем, и Иисус тоже был гоним. – Он вздохнул, и это был долгий и скорбный вздох. – Я полагаю, что мы, евреи, кажемся странными остальным людям, потому что наши обычаи, правила приема пищи и форма богослужения сильно отличаются от других. – Он улыбнулся своим мыслям и добавил тихо, почти шепотом: – Но, возможно, мы не так уж и отличаемся, если не думать об этом.

– Конечно, не отличаетесь! Но люди бывают глупы и невежественны! – страстно воскликнула Эмма, уловив смысл его слов и тотчас вспомнив о безумных классовых различиях самой Англии, порождавших неменьшую жестокость и кошмарную несправедливость. Девушка быстро взглянула на собеседника.

– Так, значит, вы из страны евреев, сэр? – спросила она, подразумевая акцент, слегка окрашивающий его речь.

– Нет-нет. Видите ли, за прошедшие века евреи разбрелись по всему свету. Они пришли в Испанию, Германию, Россию, Польшу и многие другие страны. Я сам родом из Киева, из России. Большинство евреев, живущих в Лидсе, тоже выходцы из России или из Польши. Мы приехали сюда, спасаясь от тех ужасов и тревог, что причиняли нам еврейские погромы. Я получил боевое крещение в своей собственной стране, и, как бы ни было нам тяжело здесь временами, все равно здесь не так страшно, как в России. В Англии жить хорошо. Слава Богу, мы здесь свободны.

Человек замолчал, проникнувшись тем, как серьезно и терпеливо девушка слушала его рассказ, и его внезапно осенила мысль:

– Вы наверняка не из Лидса, иначе знали бы, что здесь живет много евреев-переселенцев и что нас многие презирают.

– Я не знала, – подтвердила Эмма и добавила: – Я приехала из Райпона.

– А, вы из провинции. Тогда понятно! – Он хохотнул, и его грустные глаза неожиданно засияли. – Ну, юная леди, не стану вас дольше задерживать своими рассуждениями о евреях. Еще раз примите мою самую искреннюю благодарность. Да благословит вас Господь и сохранит до конца ваших, дней.

Эмма вздрогнула от этого упоминания о Боге, которого она больше не признавала и в которого не верила, но, понимая, что этот человек хочет ей добра, она ответила ему дружелюбной улыбкой:

– Пустяки. Мне это ничего не стоило. Была рада помочь вам, сэр.

Мужчина учтиво поклонился и пошел своей дорогой. Однако через несколько шагов он зашатался и, схватившись за грудь, оперся о стену. Эмма тут же подбежала к нему:

– Вам нехорошо? – Она заметила, что его лицо стало белым как полотно и исказилось от боли, губы посинели, а на лбу выступил пот.

– Нет, все в порядке, – ответил он сдавленным голосом, с трудом переводя дыхание. Чуть погодя он прошептал: – Боль уже прошла. Может, что-то с желудком.

Но Эмма подумала, что он очень неважно выглядит. Он казался совсем разбитым и больным.

– Вы живете далеко отсюда? – настойчиво спросила девушка. – Я отведу вас домой.

– Нет-нет! Вы и так много для меня сделали. Пожалуйста, прошу вас. Я хорошо себя чувствую. Не беспокойтесь.

– Где вы живете? – упорно настаивала Эмма.

– На Империал-стрит. – Он не мог не улыбнуться, с трудом превозмогая боль. – Весьма неудачное название для маленькой бедной улочки, ее вряд ли можно считать королевской в любом смысле этого слова. Она находится в районе Лейландз, в десяти минутах ходьбы отсюда.

Сердце Эммы упало при упоминании об этом квартале. Она слышала, что там было опасно, там было гетто, но она не выдала своих чувств, стараясь казаться спокойной.

– Пойдемте же! Я провожу вас домой. Мне кажется, вы не совсем здоровы, и вам может понадобиться моя помощь, если на вас опять нападут, – убеждала девушка.

Старый еврей был совершенно потрясен ее предупредительностью и готовностью вновь прийти ему на помощь, но, не желая причинить ей беспокойства, он изо всех сил старался отговорить ее. Эмма же, несмотря на его возражения, распорядилась по своему усмотрению. Крепче сжав свою сумочку, она отобрала у мужчины сверток, цепко взяла его за руку, к вдвоем они медленно пошли вверх по улице.

Острая боль в груди медленно проходила, и, когда дыхание восстановилось, мужчина почувствовал себя лучше. Он внимательно разглядывал девушку, которая помогала ему с такой заботой и так великодушно. Никогда еще чужой человек не одаривал его такой добротой. Он покашлял, унимая нахлынувшие чувства, и тихо произнес:

– Вы так добры и внимательны. Я очень признателен вам. – Он остановился, повернулся к ней лицом и протянул ей руку. – Меня зовут Абрахам Каллински. Окажите мне честь, назвав ваше имя.

Эмма сунула сверток под локоть и взяла его руку. Он крепко пожал ее тонкие пальцы.

– Меня зовут Эмма Харт.

Он заметил серебряное кольцо на ее левой руке:

– Миссис Харт, я полагаю?

Эмма кивнула, но ничего не сказала. Будучи человеком вежливым и тактичным, Абрахам Каллински уважал право других на личные тайны и воздержался от лишних вопросов.

Они шли ровным, спокойным шагом, Эмма поддерживала его под локоть, и по дороге он еще многое рассказал ей о себе, так как был общителен, разговорчив и красноречив. Эмма с ее пытливым умом и неутолимой жаждой познания слушала его с живым интересом, всецело внимая ему. Она узнала вскоре, что в 1880 году он отправился из Киева в Роттердам, а оттуда – в Гулль, крупнейший морской порт Йоркшира.

– Как многие другие евреи из России и Польши, я приехал в Лидс, намереваясь продолжить свой путь в Ливерпуль, а уже оттуда – в Америку, – объяснял он. – Так или иначе я был вынужден остановиться на время в Лидсе, чтобы заработать денег на билет в Америку. Евреи должны идти к другим евреям, и по прибытии я сразу же отправился в Лейландз, где проживает большинство евреев-переселенцев, в надежде найти ландсманна, то есть земляка из той же страны, говорящего на моем языке. Я легко нашел работу, ведь здесь среди евреев такие добрые, по-родственному сердечные отношения. Мы стараемся помогать друг другу. – Он засмеялся, что-то вспомнив. – Эх, я был молод тогда. Двадцати лет от роду. В двадцать один счастье улыбнулось мне, и я встретил ту юную леди, что стала моей женой. Она родилась в Лидсе Ее родители сбежали из России много лет назад. И таким вот образом, миссис Харт, я остался в этом городе. Я так никогда и не добрался до Америки. Ну что ж, вот мы и пришли! – Он обвел рукой вокруг. – Вот здесь я прожил последние двадцать пять лет, хотя и не постоянно в одном доме.

Эмма огляделась, ее взгляд с нескрываемым любопытством касался всего вокруг с того момента, как они вошли в Лейландз. Это было сплетение невзрачных улочек, темных внутренних дворов и грязных тупиков. Домики жались друг к другу, будто ища защиты. Эмма содрогнулась при виде такой убогости и нищеты, когда они перешли Байрон-стрит и направились в самое сердце гетто. Босоногие дети в заплатанных одежонках играли посреди Империал-стрит, а мужчины торопливо шли по своим делам, понурив голову и отводя глаза. Как странно они выглядят, эти бородатые мужчины в широкополых шляпах и длинных сюртуках. Они совершенно отличаются внешне от мистера Каллински, больше похожего на истинного англичанина. При этой мысли Эмма улыбнулась, ведь он только что сказал ей, что родился в России.

Абрахам Каллински остановился перед домом в самом конце Империал-стрит. К удивлению Эммы, он оказался больше и выше остальных и в отличном состоянии. Ставни были открыты, на окнах висели белые накрахмаленные занавески.

– Вот мой дом, – показал он, и его лицо озарилось такой радостью, что Эмма была тронута. Он расправил плечи, и гордость зазвучала в его голосе.

– Ну вот, теперь все у вас будет хорошо, – сказала Эмма, – мне было очень приятно вас слушать, мистер Каллински. Было очень интересно. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. До свиданья, мистер Каллински. – Она протянула ему сверток, милая улыбка играла на ее лице.

Абрахам Каллински смотрел на эту девушку, которая не была еврейкой и так великодушно пришла к нему на помощь, отнеслась с большим сочувствием, посвятила ему уйму времени. Сочувствие было здесь редкостью. Он взял ее за руку, желая удержать.

– Пожалуйста, зайдите на минутку, пожалуйста. Я хочу познакомить вас с моей женой, миссис Харт. Ей захочется поблагодарить вас. Она будет вам очень признательна за оказанную мне помощь, столь бескорыстную. Прошу вас.

– Ах, мистер Каллински, в этом нет никакой необходимости. И мне нужно идти.

– Пожалуйста, только на минуту, – упрашивал он с кроткой мольбой в глазах. – На улице жара, и вы устали. Позвольте нам пригласить вас в дом. Быть может, вы выпьете чашку чая и передохнете.

Эмма притомилась, ей хотелось пить, но ей не хотелось быть назойливой. К тому же ей вовсе не улыбалось оказаться одной в Лейландз, особенно ближе к вечеру.

– Я действительно не могу, – начала Эмма нерешительно. Больше всего ей хотелось воды.

Заметив ее колебания, Абрахам Каллински взял инициативу в свои руки. Он подвел Эмму к двери и распахнул ее.

– Ну же, идемте, – настаивал он, – небольшая передышка пойдет вам на пользу.

Он провел ее в дом. Они прошли прямиком в просторную кухню, которую, как показалось Эмме, использовали не только по этому назначению. Женщина, стоявшая у плиты, обернулась на шум открывающейся двери. Глаза ее широко распахнулись:

– Абрахам! Абрахам! Что с тобой случилось? – воскликнула она, бросаясь навстречу и все еще сжимая в руках ложку. – Да у тебя вся одежда в грязи, и посмотри на свое лицо! Ах, Абрахам, на тебя напали! – Она взяла его за руку, страдание и страх смешались на ее лице.

– Погоди, Джанесса, не расстраивайся, – произнес он самым ласковым голосом и нежно посмотрел на нее, он обожал жену. – Я не ранен. Лишь небольшая царапина. Пустяковая стычка, вот и все. Я поскользнулся и упал на Норт-стрит, а двое хулиганов швырнули в меня камнями. Ты знаешь, как это бывает. – Поддерживая Эмму под локоть, он пропустил ее вперед. – Это госпожа Харт, Джанесса. Эмма Харт. Она спасла меня, а им задала такого перца, что те пустились наутек, забыв о камнях. А потом проводила меня до дома, она такая отважная.

Джанесса Каллински отложила в сторону ложку и крепко пожала руки Эммы.

– Мне так приятно познакомиться с вами, миссис Харт. Благодарю вас! Спасибо, что выручили моего мужа. Это было так великодушно, так бесстрашно! Вы и сами могли легко пострадать. – Она улыбнулась Эмме с искренней благодарностью и продолжала задушевным тоном: – Пожалуйста, проходите! Садитесь. Позвольте мне предложить вам что-нибудь. Вам жарко, и вы устали.

– Я тоже счастлива познакомиться с вами, – вежливо отозвалась Эмма. – Спасибо, миссис Каллински. Будьте добры, дайте мне, пожалуйста, стакан воды. – Джанесса подвела Эмму к стулу и почти силой усадила.

– Конечно, я с радостью подам вам стакан воды, но вы также должны выпить чаю с лимоном. Пожалуйста, отдохните немного.

Каллински тут же появился с водой. Эмма с нетерпением приняла стакан и неожиданно почувствовала, как уютно присесть после долгих и утомительных хождений по улицам. Она лишь сейчас начала ощущать, как сильно устала.

Абрахам подошел к жене, готовившей ужин в другом конце кухни, и отдал ей сверток.

– Здесь хала, Джанесса. Боюсь, она упала на улице, когда я споткнулся, но не думаю, что она испортилась. – В его глазах блеснул огонек. – Даже не помялась. – Он посмотрел на Эмму. – Извините, пожалуйста, я на минуту. – Он склонил голову со свойственной для него степенной учтивостью и ушел наверх.

Эмма обежала взглядом кухню. Она была просторна и мила, более чем прилично обставлена: диван и несколько мягких стульев, буфет, широкий стол в окружении еще шести стульев. Стол ярко сиял белоснежной скатертью в затухающем послеполуденном свете и был накрыт на четверых. Привлекательные обои были строгого вкуса, а ковер на полу – хорошего качества, как и вся прочая обстановка. Эмма наблюдала, как Джанесса приготовила чай и разлила его по стаканам. Она была выше и стройнее своего мужа, с хорошей фигурой. Ее свежее личико было скорее мужественным, чем красивым, округлое, со славянскими чертами, с мягкими полными губами. Прямые черные блестящие волосы были отброшены назад и локонами спускались по ее шее, из-под тонко очерченных темных бровей смотрели голубые глаза. На ней было черное ситцевое платье и чистый белый фартук, прибавлявшие царственности ее величию. Эмма подумала, что ей уже под сорок.

Через несколько минут вернулся Каллински. Он уже отчистил пыль с брюк, сменил пиджак и промыл ссадину на щеке. Он вымыл в раковине руки, что-то негромко сказал жене и подошел к Эмме. Джанесса принесла чай на небольшом подносе. Она подала один стакан Эмме.

– Я знаю, это взбодрит вас лучше, чем вода, госпожа Харт, – пробормотала она и села напротив Эммы.

Эмма поблагодарила ее и отхлебнула чаю. Это был изысканный напиток. Лимонный аромат шел от плавающей в нем дольки лимона. Чай был сладкий и горячий. Эмме никогда прежде не приходилось пить чай с лимоном, но она удержалась от этого замечания, желая, как обычно, выглядеть сведущей и светской юной леди.

Миссис Каллински все свое внимание обратила на мужа.

– Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь, Абрахам? Приступов нет? Больше нет болей в груди? – Она не могла скрыть своей тревоги.

Каллински взглядом предупредил Эмму и быстро ответил:

– Нет-нет! Ничего такого, Джанесса. Пожалуйста, не волнуйся. Я совершенно оправился от падения.

Жена нахмурила лоб и задумалась, но, кажется, поверила словам мужа. Абрахам отхлебнул чаю и спросил Эмму:

– Вы далеко живете от Лейландз, миссис Харт?

– Совсем рядом. Вы знаете „Грязную утку” на Йорк-роуд? – уточнила девушка. Каллински кивнул. – Так вот я живу в получасе ходьбы оттуда, на другом конце этой улицы, в противоположную сторону от Лейландз.

– А, понятно, – ответил хозяин дома. Он посмотрел на часы. – Уже позже, чем я предполагал. Когда вернутся мои сыновья, а придут они совсем скоро, они проводят вас домой. В этих местах небезопасно для одинокой молоденькой дамы.

Эмма хотела было отказаться, но тотчас увидела здравый смысл этого предложения. Ей не хотелось подвергаться опасности в гетто и близлежащих кварталах, поэтому она сказала:

– Спасибо. Думаю, это превосходная идея.

– Это самое малое, что мы можем сделать, – вставила миссис Каллински. – Мы ведь не хотим, чтоб ваш муж волновался за вас. – Затем она добродушно заметила: – Без сомнения, вы очень торопитесь домой, чтобы приготовить ужин.

Эмма откашлялась, не ответив, всегда осторожная, когда предстояло довериться чужим людям. Но Джанесса Каллински приветливо смотрела на нее, и Эмма неожиданно для себя произнесла:

– Нет, мне не нужно готовить мужу ужин. Он служит в Королевском флоте. Когда он в море, как сейчас, я живу одна.

– Одна! – воскликнула миссис Каллински, и ее лучистые глаза заволокла тревога. – У вас нет семьи? – Мысль о том, что эта девушка живет в Лидсе без родных, привела в ужас Джанессу, привыкшую жить в большой, сплоченной и дружной общине, где все помогали друг другу и каждый защищал соседа.

Эмма покачала головой:

– Нет, Бабушка мужа умерла недавно. У нас больше никого не осталось. – Она заметила, как огорчилась миссис Каллински, и поспешила добавить: – Но ведь мы вдвоем. И у меня все в порядке. Правда. Я живу в хорошем доме в спокойном районе. Мне сдает комнату очень милая женщина.

Супруги обменялись быстрыми понимающими взглядами. Абрахам кивнул в ответ на молчаливый вопрос жены, который она, как обычно, задала ему взглядом своих выразительных глаз. Джанесса Каллински наклонилась вперед, сложив пальцы рук, ее широкое лицо сияло благожелательностью.

– Если вам не надо немедленно идти домой, если у вас нет других неотложных дел, может быть, вы останетесь и разделите с нами праздничный ужин? Нам будет чрезвычайно приятно.

– Ах нет, я не могу. Право же, не могу, – возразила Эмма. – Вы очень добры. Но я никак не могу. – Она покраснела, опасаясь, как бы гостеприимные хозяева не подумали, что она напрашивается на приглашение. – Благодарю вас. Вы очень добры. Но я не хочу надоедать вам.

– Чепуха! – воскликнул Абрахам. – Вы вовсе не будете надоедать. Боже правый, после всего, что вы для меня сделали сегодня! – Он поднял руки перед собой и, поведя несколько раз ладонями вверх, продолжал: – Как же нам отблагодарить вас? Пожалуйста, оставайтесь на праздничный ужин, окажите нам эту честь.

Увидев недоумение на лице Эммы, он объяснил:

– В субботу у нас праздник – Шаббат. Он начинается на закате в пятницу, и мы всегда отмечаем начало священного дня за праздничным столом.

– Понятно, – кивнула Эмма. Беспокойный огонек зажегся в ее глазах, и взгляд ее обратился к часам на каминной полке.

Абрахам проследил за ее взглядом и кивнул, тотчас угадав, о чем она думает:

– Не беспокойтесь! Не беспокойтесь! Наши сыновья проводят вас домой после ужина. – Его слова звучали убедительно. – С ними вы будете в безопасности, даже если уже стемнеет.

– Но я… – начала было Эмма.

– Решено, миссис Харт, – мягко, но все же с решительным видом вмешалась Джанесса. – Вы выглядите усталой. Конечно же, из-за этих передряг с хулиганами. Еда поддержит вас. Восстановит силы. Вам понравится. – Она подалась вперед и похлопала Эмму по руке. – У нас всего много. Больше, чем нужно, чтобы накормить еще одного человека, такую почетную гостью. Пожалуйста, чувствуйте себя свободно, а когда придут Дэвид и Виктор, они тоже будут вам очень рады. И поблагодарят за помощь их отцу. Да-да, они будут польщены, если вы разделите с нами праздничный ужин.

Эмма уступила под напором доброты и убедительности доводов миссис Каллински. К тому же она снова почувствовала голод, а в доме миссис Дэниел ее не ожидало ничего особенно вкусного. И из кипящих на плите горшков доносились восхитительные манящие запахи.

– Благодарю вас. Буду счастлива к вам присоединиться, если не помешаю.

Каллински просияли, и Джанесса вскочила и подлетела к плите, чтоб проследить за кипящим в кастрюлях ужином. Заглянув во все кастрюли, она вновь обратилась к Эмме:

– Я думаю, вы прежде не пробовали еврейских блюд, но вам непременно понравится. – Она повернулась, держа в руке крышку от кастрюли, и утвердительно кивнула. – Да, я знаю, вам очень понравится. На первое будет куриный суп с шариками из мацы, они похожи на йоркширские клецки, только поменьше, а затем жареный цыпленок с хрустящей корочкой, золотистый и сочный, с морковью и другими овощами из супа. А напоследок – медовые лепешки и чай с лимоном. Да, все это вкусно, вот увидите… – Джанесса умолкла, недоговорив, и повернулась к двери. Дверь открылась, и женщина просияла от удовольствия и гордости, когда вошли ее сыновья. Увидев Эмму, сидящую у камина, они остановились и, немало удивившись, с интересом воззрились на нее.

– Дэвид! Виктор! Идите познакомьтесь с нашей гостьей. Почетной гостьей, ведь она сегодня вызволила вашего отца из беды самым чудесным образом. Замечательная девушка, – сообщила Джанесса, шумно закрывая кастрюлю крышкой. Она вытерла руки кухонным полотенцем и поспешила к своим сыновьям. Затем энергично провела их в комнату. – Ну же, мальчики, это Эмма Харт. Миссис Харт. – Она подвела их к Эмме, сияя от радости. – Это Дэвид, – сказала она, представляя юношу повыше. – А это Виктор.

Каллински-младшие поздоровались с Эммой за руку и поблагодарили ее за то, что она пришла на выручку отцу. Затем они прошли в другой конец кухни и сели рядышком на диван.

Глаза Дэвида сузились, когда он заметил выступивший на щеке отца сине-черный кровоподтек, сама же щека отекла и распухла. Он тихо и почтительно обратился к Абрахаму:

– Что случилось, отец? – Но в глазах юноши зажегся недобрый свет, и он изо всех сил старался сдержать нарастающий гнев. Он знал, что это опять было делом рук ярых антисемитов.

Тот не спеша рассказал о случившемся, не упуская ни малейшей детали и с жаром превознося отважный поступок Эммы. Пока он говорил, Эмма с растущим интересом смотрела на юношей, сравнивая их.

Дэвид и Виктор Каллински были совершенно непохожи друг на друга, как неродные. Дэвид, старший, которому уже исполнилось девятнадцать, был высок, как и его мать, и хорошо сложен. Джанесса одарила его своими красивыми синими глазами, но синева его глаз была темнее и глубже. Овал и черты его красивого открытого лица говорили о славянском происхождении его матери. От отца он унаследовал шапку черных волнистых волос и его легкость в общении, но, в сущности, Дэвид Каллински был даже более общительным, живым и энергичным, чем Абрахам. Дэвид был и инициатором, и исполнителем, честолюбивым, умным и заводным. Если в его быстрых синих глазах и был легкий отблеск цинизма, о нем заставляло забыть добродушие его широкой улыбки и дружеская манера поведения. Дэвид был умен, обладал интуицией и всей душой своей, всем сердцем стремился к единственной цели – добиться успеха. И, прекрасно зная истинную суть человеческой натуры, он жил, руководствуясь лишь одним-единственным правилом: выживает достойнейший. Но он стремился не просто выжить, а обрести богатство и жить на широкую ногу.

Шестнадцатилетний Виктор был небольшого роста, как цыпленок, хрупкий, и этим он немного походил на своего отца. У него были, как у матери, прямые блестящие черные волосы, но в остальном он не был похож ни на кого из своих родителей. Его большие карие глаза смотрели ласково, а лицо его было спокойным и добрым, не очень выразительным, но миловидным. Его спокойное лицо, как зеркало, отражало его внутренний мир: Виктор Каллински был тихим отзывчивым мальчиком. Лишь одним его характер походил на характер отца: Виктор, как и Абрахам, был необычайна терпелив и прекрасно понимал бренность человеческого бытия, это понимание было зрелым и тем более удивительным для такого молодого человека. Он был мыслителем и мечтателем, в его груди была душа поэта. Лучше всего Виктор чувствовал себя, когда в одиночестве читал книги, или рассматривал в музее великие полотна, или слушал музыку Малера и Бетховена. Он был по природе замкнутым и даже робким и не без труда вступал в разговор, а особенно с людьми незнакомыми. Виктор украдкой смотрел на Эмму из-под длинных черных ресниц, и на губах его играла мягкая улыбка. Он думал о том, какая сострадательная, должно быть, эта девушка, и о том, что ее сегодняшний поступок лишь укрепил его святую веру в то, что суть человечества – доброта. Как и его отец, Виктор был начисто лишен горечи и желчности.

Дэвид, более смелый и самоуверенный из братьев, первым заговорил с Эммой:

– Вы проявили недюжинную храбрость, вступившись за моего отца и отогнав тех парней. Хотя вы и не еврейка, да? – заметил он с присущей ему прямолинейностью. Он быстро окинул ее с головы до пят проницательным взглядом своих синих глаз и был потрясен тем, как кротко она сидела на стуле, покорно сложив руки на коленях.

– Нет, я не еврейка, – ответила Эмма. – Но я не вижу никакой разницы. Я бы помогла любому, попавшему в беду И уж конечно, тому, на кого набросились, как на вашего отца.

Дэвид кивнул.

– Однако немногие бы так поступили, – кратко заметил он, гадая, почему же такая изящная девушка оказалась в этих местах. Он хотел уже спросить, когда его мать позвала Эмму:

– Миссис Харт, пойдите вымойте руки, потом умоются мальчики, и мы будем ужинать. Скоро сядет солнце. – Джанесса прошла к столу и поставила еще один стул для Эммы. Она не отходила от него, пока Эмма, а потом и юноши не закончили умываться.

Все вместе они встали вокруг большого, превосходно накрытого стола, – семья Каллински и Эмма.

– Сначала мама освятит свечи, – прошептал Дэвид. Эмма стояла не шелохнувшись и внимательно смотрела и слушала, внимая всему происходящему. Джанесса зажгла две белые свечи и тихо произнесла над ними молитву на незнакомом языке, совершенно непонятном для Эммы. Затем они сели за стол, Дэвид учтиво подвинул стул для Эммы, а Виктор для матери. Заметив, что вся семья склонила головы, Эмма последовала их примеру. Краем глаза она видела, как Абрахам освятил красное вино в маленькой чашке, вновь произнеся молитву на том диковинном иностранном языке. Девушка не знала, что это был иврит. Старший Каллински отхлебнул глоток вина и прочел молитву над халой, которую Эмма сама же спасла на улице.

– Отец прочел молитву, и теперь, преломив хлеб, мы можем поесть, – опять пояснил ей Дэвид. Глава семьи преломил хлеб и пустил его по кругу, а Джанесса поставила на стол дымящиеся чашки с супом, пахнувшим необычайно вкусно. И трапеза началась.

Пока все ужинали, Эмма прониклась гармонией и безмерной любовью, царившей в этой семье. Девушка отдыхала душой, ведь вся обстановка была такой теплой и благожелательной, и Эмма чувствовала себя так свободно и была окружена такой заботой и добрым вниманием, что ее переполнила благодарность и горло перехватило от нахлынувших чувств. Одна мысль не давала ей покоя: „Почему же евреев ненавидят? Ведь они такие чуткие и кроткие люди, и добрые, и деликатные. Это неслыханно, как к ним относятся!” И эти чувства Эмме Харт предстояло пронести через всю жизнь, стойко защищая своих друзей-евреев, то и дело возмущаясь и скорбя от крайних проявлений неприкрытого расизма, как язва, поразившего Лидс на долгие годы.

Жареная курица, как и суп, была безупречно приготовлена и изумительно вкусна. И Эмма впервые с тех пор, как уехала из Фарли, почувствовала, что наелась и даже переела. Девушка вдруг поняла, что ела очень мало всю эту неделю, что жила в Лидсе. Она решила исправить это, поскольку понимала, что должна поддерживать свои силы.

За столом много говорили о самых разнообразных вещах, пленивших Эмму. Больше всего рассказывали говорливый Дэвид и его чуть менее словоохотливый отец. Изредка Джанесса тихо роняла несколько слов и кивала Эмме в знак согласия или отрицательно качала головой и все время мягко улыбалась, радуясь тому, что рядом с ней, дома, все любимые ею люди, наслаждаясь той ощутимой любовью, что разлилась вокруг нее, и праздничным настроением семейного ужина. Виктор едва вымолвил и слово, но он иногда улыбался Эмме, и его карие глаза глядели ласково, дружелюбно и застенчиво.

Чуть позже, подавая на стол медовые лепешки и чай, Джанесса обратилась к Эмме, подмигивая своими синими глазами:

– Надеюсь, вам понравилась наша еврейская еда, ведь правда, Эмма Харт?

В глазах Эммы тоже так и плясали огоньки.

– Да-да, очень, миссис Каллински. Было очень вкусно. И, пожалуйста, зовите меня просто Эммой.

Все согласно кивнули и улыбнулись ей в ответ.

– Почтем за честь, – сказал Абрахам, как всегда, степенно и учтиво.

Когда они пили чай, Дэвид краем глаза наблюдал за Эммой, сидевшей рядом с ним. Как и все остальные, он заметил благородную осанку и хорошие манеры Эммы, а также и то, что ее платье, хоть и хлопчатобумажное, было прекрасно сшито. Юноша сгорал от любопытства. Наконец он спросил:

– Я не хочу показаться излишне любопытным или невоспитанным, но скажите, что же вы все-таки делали сегодня днем на Норт-стрит? Слава богу, что вы там оказались. Но все же это не самый подходящий район для прогулок.

В ответ на проницательный взгляд Дэвида Эмма одарила его светом своих сверкающих глаз.

– Я искала работу, – негромко сказала она. Воцарилась полнейшая тишина, и четыре пары глаз уставились на Эмму. Молчание нарушила Джанесса:

– Такая девушка, как вы?! Искала работу в том ужасном районе! – Она задохнулась, как громом пораженная.

– Да, – тихо подтвердила Эмма. Поскольку все они в изумлении не сводили с нее глаз, она сочла необходимым объясниться и принялась рассказывать ту же самую историю, что выдумала для Рози и повторила госпоже Дэниел. Эмма завершила свой рассказ словами: – И за прошедшую неделю я побывала во всех галантерейных магазинах Лидса. Я искала место продавщицы, но безуспешно. И потому сегодня я решила попытать счастья на Норт-стрит в швейных мастерских. Но и там я ничего не нашла. Я как раз вышла от Коэна и направлялась домой, когда увидела, что мальчишки нападают на мистера Каллински.

Три пары глаз семьи Каллински тотчас оторвались от Эммы и воззрились на Абрахама, и снова именно Джанесса сказала:

– Абрахам! Абрахам! Ты должен что-нибудь сделать для Эммы.

– Конечно, должен и сделаю, – ответил тот, широко улыбаясь Эмме, сидящей рядом с ним. Он похлопал ее по руке: – Вам не нужно больше утруждать себя поиском работы. Приходите в понедельник утром, ровно в восемь часов, в мою швейную мастерскую, и я дам вам работу, Эмма. Уверен, мы сможем подыскать что-нибудь подходящее. – Он взглянул на Дэвида. – Разве ты не согласен, сын?

– Согласен, отец. Для начала Эмма может поработать метальщицей петель. Это не так уж трудно, – ответил тот.

Эмма так удивилась, что почти лишилась дара речи, но быстро обрела его вновь:

– Ах, благодарю вас, мистер Каллински! Это было бы чудесно! – Она внимательно на него посмотрела. – Я быстро научусь и буду усердно работать. – Девушка помедлила и покачала головой. – Я и не знала, что у вас есть швейная мастерская.

Абрахам хохотнул:

– Откуда ж вы могли узнать? Как бы то ни было, а она стоит на улице Рокингем, около Кэмп-роуд. Дэвид напишет вам точный адрес. Это не очень большая мастерская. У нас работает около двадцати человек. Но мы неплохо преуспеваем, раскраивая.

– Что значит „раскраивая”? – спросила Эмма, сбитая с толку этим выражением и, как всегда, стремясь выяснить все непонятное.

Абрахам добродушно улыбнулся:

– Ну да, конечно, вам незнакомо это слово, поскольку вы не знаете портняжного ремесла. Это означает, что мы, как и большинство еврейских швейных мастерских в Лидсе, выполняем работу для крупных торговцев мужской одеждой, таких как Бэрран и другие. Мы сторонние подрядчики.

– Понятно, – откликнулась Эмма. – Вы шьете костюмы для крупных торговцев, а они уже продают их. Я правильно поняла?

– Не совсем, но пусть объяснит Дэвид. Он один из тех в этой семье, кто живет и дышит, ест и спит с мыслями о портновском ремесле.

Дэвид заразительно засмеялся:

– Это не совсем верно, папа. – Он откинулся на спинку стула, вполоборота повернувшись к Эмме. – Мы не шьем костюмы целиком. Мы раскраиваем и сдаем определенную часть костюма, положим, рукава, или борта пиджака, или лацканы, или спинки пиджака, а иногда и брюки. Мы кроим и шьем все, что только ни закажут нам на данную неделю большие фабрики.

Эмма, как всегда живо, поинтересовалась:

– Но почему так? Мне кажется, это странный метод. Разве не проще сшить костюм целиком в одной мастерской?

Дэвид ухмыльнулся:

– Нет, этот метод довольно необычен, но он не усложняет дела, потому что все очень хорошо организовано. К тому же так дешевле и быстрее. Используя этот метод, крупные производители могут изготавливать гораздо больше костюмов. Они на своих фабриках просто собирают из разрозненных частей единое целое. Эта идея была разработана маленьким портным-евреем по имени Герман Фрэнд. Она произвела переворот в легкой промышленности и способствовала тому, что Лидс стали отмечать на картах как крупнейший в мире центр по производству готового платья. И эта отрасль расширяется с каждым годом. – Его глаза заблестели от возбуждения. – Я утверждаю, Эмма, что портновское ремесло однажды сделает Лидс еще более известным и безмерно богатым. Это действительно так, и я собираюсь участвовать во всем этом.

– Вот такие у него мысли, у этого сына моего, – удивленно произнес Абрахам, с недоверием качая головой.

Эмма очень заинтересовалась, как всегда при упоминании о деньгах и новых идеях.

– А этот человек, Герман Фрэнд, где он почерпнул эту идею? Расскажите мне еще о нем, Дэвид.

– Кто знает, что натолкнуло его на эту мысль? – произнес он, пожав плечами. – Но это, несомненно, была идея, которая заработала. Так или иначе, а у Германа Фрэнда была своя маленькая мастерская, и он кроил и шил для фабрики Джона Бэррана, первого торговца готовым платьем, основавшего дело в Лидсе, как только Зингер изобрел швейную машинку. Это гиганты, и они, кстати, тоже неевреи. Фрэнд разработал систему разделения труда, когда работал на Бэррана. Он разделил пошив одного костюма на пять или шесть операций. Это сразу же снизило стоимость производства готовых изделий и, как я уже говорил, увеличило выпуск продукции. Это также означало, что Бэрран и другие крупные предприниматели, освоившие эту систему, могли теперь продавать костюмы по более низким ценам. Основным стал объем производства, и это сделало цену приемлемой для рабочего люда. Фрэнд стал наделять работой других евреев-владельцев мелких швейных мастерских, и эта идея обросла, как снежный ком.

Эмма заметила:

– Простая идея, но, как многие простые идеи, очень разумная.

Дэвид кивнул в знак согласия, немного ошеломленный этим выводом. Он еще больше удивился, когда Эмма продолжила:

– Как грошовый базар Маркса и Спенсера на рынке Лидса. Вот это действительно блестящая идея: разместить все товары в разных отделах, выставить их так, чтобы каждый мог их увидеть, рассмотреть и выбрать. И они установили такие низкие цены. Дэвид, разве вы не согласны, что все это очень умно?

– Конечно же! – Он улыбнулся. – Вы не знали, что Михаил Маркс тоже еврей-переселенец, приехавший из Польши? Он начинал с одного прилавка на рынке Лидса десять лет назад. Недавно он объединился с Томом Спенсером, и теперь они развернули грошовые базары по всему Лидсу, они уже проникают и в другие города. Однажды их сеть будет развернута по всей стране. Вот увидите!

Эмма не сводила глаз с Дэвида, рот ее был приоткрыт от изумления, и от волнения разрумянились ее бледные щеки. Ока оказалась права. Лидс – то самое место, где можно сколотить состояние. И она сказала:

– Я верю, что все возможно, если у человека есть хорошая идея и он готов упорно трудиться.

– Вы совершенно правы, Эмма, – отозвался Дэвид. Он начал рассказывать еще об одном человеке, преуспевшем в делах, и Эмма с интересом его выслушала.

Дэвид и Эмма могли бы проговорить всю ночь напролет, ведь они оба горели честолюбием и энергией и, что самое удивительное, обладали потрясающей прозорливостью, столь редкой в их юном возрасте. Они интуитивно почувствовали это и бессознательно потянулись друг к другу. Но в этот самый момент Абрахам взглянул на часы и сказал:

– Я думаю, вам, мальчики, пора проводить Эмму домой. Мне тоже очень приятно ее общество, но уже становится поздно, и мне не хотелось бы, чтоб вы ходили по улицам, когда закрываются все пивные. Полагаю, что это опасно.

– Да, мне нужно собираться, – согласилась Эмма и отодвинула свой стул. – Но сначала я должна помочь миссис Каллински убрать со стола и вымыть посуду.

– Нет-нет, это не обязательно, Эмма. Мой муж прав. Мальчики должны проводить вас домой немедленно. Дэвид, не забудь написать для Эммы адрес мастерской, а затем вам надо идти, – рассудила Джанесса.

Эмма поблагодарила Каллински-старших за гостеприимство и чудный ужин, а еще горячее за работу, столь необходимую ей, чтобы выжить. Она пообещала быть в мастерской в понедельник в восемь часов утра и аккуратно убрала бумажку с адресом в сумочку.

Они довольно долго шли к дому госпожи Дэниел, но Эмма чувствовала себя в безопасности, ведь рядом с ней шел молчаливый Виктор, а с другой стороны – говорливый Дэвид. Они не наткнулись ни на какую шайку, Эмма не заметила, как быстро пролетело время в разговорах с Дэвидом обо всем на свете, но больше всего о портновском ремесле. Молодые люди настояли на том, чтобы довести Эмму до самой двери дома госпожи Дэниел.

Дэвид и Виктор были хорошо освещены светом газового фонаря, стоящего чуть поодаль. Эмма переводила взгляд с серьезного Виктора на смеющегося Дэвида и думала: „Они такие разные, но оба такие искренние”. Девушка подала руку Виктору:

– Спасибо, что проводили меня до дома. До свидания, – попрощалась она.

Виктор крепко пожал ей руку:

– Спокойной ночи, Эмма. И спасибо за помощь отцу. Это было благое дело.

– Да-да, благое! – подхватил Дэвид, взяв девушку за руку. – Увидимся в понедельник, ранним солнечным утром. Спокойной ночи, Эмма!

Когда Эмма вставила ключ в замок, юноши развернулись и пошли домой. Но Дэвид вдруг остановился и опять подбежал к девушке.

– Мы одинаково думаем, Эмма. – Его голос уверенно звучал в тишине. – Я знаю, мы станем друзьями. Добрыми друзьями.

Эмма внимательно слушала его и верила ему. Она кивнула:

– Я тоже так думаю, Дэвид.

Он открыл для нее дверь и, когда она благополучно вошла в дом, легко сбежал по ступенькам и поспешил за Виктором, ожидавшем его на другом конце улицы.

Дэвид Каллински и не ведал тогда, что произнес самые что ни на есть пророческие слова. Он и Эмма действительно были похожи, ведь оба они горели желанием добиться успеха.

И в эту душную ночь в августе 1905 года началась дружба, которой суждено было продлиться более полувека. Они вместе и каждый по-своему будут карабкаться наверх, борясь с жестокой нуждой, сражаясь со всевозможными предрассудками, стараясь достичь большего и лучшего. Этим восхождением и своими достижениями они увлекут за собой весь город. Они оставят неизгладимый след в истории Лидса не только своими потрясающими успехами как короли коммерции, но и безграничной помощью другим. Именно Эмма Харт, Дэвид Каллински и еще горстка добросовестных, энергичных и мечтательных евреев и евреек породят величие этого города.

Глава 29

Дни летели, сливаясь в недели. Сентябрь, сменивший август, незаметно подошел к концу, вот уже наступила середина октября, но Блэки так и не вернулся в Лидс. Эмма недоумевала, что могло его так задержать в Ирландии. Ее беспокойство особенно усиливалось, когда она оставалась одна в своей маленькой комнатке в мансарде. Но Эмма надеялась, что с ним ничего не стряслось. Она с нетерпением ждала возвращения Блэки не только как своего лучшего друга, но и, сама того не сознавая, потому что он связывал ее с прошлым.

Блэки О'Нил остался единственным духовным связующим звеном между нею и ее прошлой жизнью, с ее семьей, которую она любила и по которой скучала. Конечно, испытываемое ею периодически беспокойство было вполне искренним и касалось только благополучия Блэки, поскольку Эмма не была приучена жалеть себя. Кроме того, благодаря собственным усилиям, она сумела устроиться совсем неплохо. У нее была работа в швейной мастерской Каллински и комната в доме миссис Дэниел, и, несмотря на временность и даже призрачность своего теперешнего благополучия, оно давало Эмме приятное чувство защищенности.

Домовладелица, с каждым днем становившаяся все более сердечной и менее капризной, неожиданно заявила Эмме, что та может без сомнения рассчитывать на нее и дальше. Наблюдательной миссис Дэниел не потребовалось много времени, чтобы заметить благопристойность, гордость и хорошее воспитание Эммы. Достаточно было взглянуть на то, как она себя повела, столкнувшись в холле с двумя джентльменами, снимавшими в доме комнаты с пансионом. Вежливо, но сдержанно раскланявшись с ними, Эмма быстро, не теряя достоинства поднялась в свою комнату. С этой девушкой не будет хлопот, подумала Гертруда Дэниел, а вслух сказала: „Вы можете оставаться в моем доме сколько захотите, милочка”. При этих словах тестоподобное лицо миссис Дэниел расплылось в улыбке, и она почти с нежностью пожала Эмме руку чуть выше локтя.

У Каллински Эмма зарабатывала достаточно, чтобы прилично себя содержать, а главное – не трогать своих небольших сбережений. Тратя деньги лишь на самое необходимое и предпочитая поэтому передвигаться только пешком, она вечерами валилась с ног от усталости. Но несмотря на свою бережливость, Эмма старалась покупать себе вкусную и питательную еду. Ей хватило благоразумия сообразить, что она любой ценой должна поддерживать свои силы и энергию. Если она перестанет заботиться о себе, то быстро ослабеет и не будет в состоянии работать. Эта мысль приводила ее в ужас. К тому же она ждала ребенка, и о нем тоже надо было думать.

Работала Эмма в маленькой швейной мастерской на Роккингем-стрит с восьми утра до шести-семи вечера. С первого дня она буквально наслаждалась этой работой. Дела у Абрахама Каллински шли достаточно успешно, он не был тираном, и, наверное, поэтому никому из служащих не приходило в голову злоупотреблять его добросердечием. Они могли слегка запаздывать на работу, им не запрещали разговаривать во время рабочего дня или продолжительности перерывов на чай или ленч. Служащим платили сдельно, и этой платы им хватало на жизнь. Со своей стороны, Абрахам тоже был доволен: мастерская приносила доход, обещавший со временем осуществить его мечту о большом швейном предприятии. Поэтому он не считал нужным погонять служащих, как говорится, не жалея хлыста.

Девушки-мастерицы в большинстве своем были уроженками здешних мест, и, несмотря на то, что все работавшие мужчины были евреями, атмосферу мастерской пронизывал дух товарищества, то и дело раздавались дружеские шутки, перекрывающие порой стук швейных машин. Эмма, сидя по колено в обрезках ткани и клочьях ваты за длинным деревянным столом, трудилась с проворством и неутомимостью, поражавшими самых закаленных девушек. Все они были общительными, даже склонными к грубому юмору, но очень добрыми. Говорили они на особом лидсском диалекте, но Эмма хорошо их понимала, поскольку лидсский говор имел много общего с близким ей йоркширским диалектом, широко распространенным в шахтерских районах. Сама Эмма старалась говорить правильно, подражая мелодичной речи Оливии Уэйнрайт и даже чуть пародируя ее. Она никогда не позволяла себе опускаться до грубого говора своих товарок, зная, что дурные привычки легче приобрести, чем потом от них избавляться. На первых порах девушки поддразнивали ее за хорошо поставленный голос: „Говорит, будто ножом по стеклу режет”. Эмма улыбалась в ответ и воспринимала их насмешки с таким дружелюбием, что ее вскоре оставили в покое и стали принимать за свою. Но никто из девушек так и не смог привыкнуть ни к ее утонченной красоте, ни к ее хорошим манерам. Они продолжали искоса бросать на нее восхищенные взгляды и тихо благоговели перед ней, хотя Эмма этого не замечала.

Абрахам особенно внимательно следил за Эммой. Он никогда не забывал ее сострадания и редкой смелости. Он полюбил эту молодую женщину, как дочь, но ни разу не дал ей повода почувствовать его особое к ней расположение. Эмма постоянно ощущала незримое присутствие Виктора рядом с собой, особенно, когда у нее не все ладилось с работой. Но она не замечала, с каким обожанием в его кротких глазах он смотрит на нее. Но Дэвид превзошел их всех. Именно он взял ее под свою опеку с самого первого дня, когда в понедельник утром поставил ее на обметывание петель. Его не удивило, что всего за несколько дней она мастерски освоила эту операцию и стала одной из самых проворных и умелых работниц. Почувствовав в ней ум и поразительную способность к обучению, он стал ставить Эмму на раскрой тканей в те дни, когда отсутствовал постоянный закройщик. Раскатав на длинном раскройном столе рулон прекрасного йоркширского сукна и разметив его мелом по бумажной выкройке, Дэвид принимался с удивительным проворством орудовать ножницами, попутно объясняя Эмме, что к чему.

Под руководством Дэвида Эмма быстро научилась кроить рукава, лацканы, борта и спинки сюртуков, а потом и брюки, всегда рассчитывая на его совет и помощь, если у нее что-нибудь не получалось. К середине сентября она уже могла самостоятельно скроить и сшить костюм целиком, не прибегая к помощи Дэвида. Абрахам изумлялся ее невероятной работоспособности и поражался тому, как быстро она освоила все тонкости шитья. Он буквально лишался дара речи, видя ее мастерство, сосредоточенность и неукротимую анергию. Виктор тихо обмирал, а Дэвид ухмылялся, как чеширский кот. Он разгадал ее натуру сразу, с первой их встречи, считая эту встречу не случайностью, а счастливым даром судьбы. „Эмма Харт – не девушка, а чистое золото”, – говорил он и готов был поставить на это последний шиллинг. В своих планах на будущее он отводил Эмме не последнюю роль.

Джанесса Каллински, очарованная Эммой точно так же, как остальные члены семьи, обожала ее и постоянно приглашала на вечерние обеды накануне еврейской субботы. Но Эмма с врожденной деликатностью скрупулезно регулировала свои визиты, не желая злоупотреблять их гостеприимством или показаться навязчивой и невоспитанной, хотя ей очень нравилось бывать в этом еврейском доме, где царили любовь и душевная теплота. Всякий раз, принимая приглашение, она обязательно захватывала с собой какой-нибудь подарок. То это был букет цветов, купленный на рынке, то баночка сваренного ею на кухне миссис Дэниел джема, а однажды – даже шоколадный мусс, приготовленный в точном соответствии с рецептом Оливии Уэйнрайт и доставленный в дом Каллински в Лейланде в лучшей хрустальной вазе миссис Дэниел. Мусс произвел настоящий фурор и был встречен потоком восторженных возгласов членов семьи Каллински, на все лады расхваливавших кулинарные таланты Эммы, заслужив также одобрительный отзыв миссис Дэниел.

Впрочем, большую часть своего свободного времени Эмма проводила в одиночестве. И не потому что работа в мастерской слишком утомляла ее, просто в Лидсе ей было некуда пойти в гости, кроме Каллински, и поэтому обычно, приготовив ужин на задней кухне, она поднималась к себе в мансарду. Вечерами она иногда подолгу шила, переделывая на себя старые платья из гардероба Оливии, оставшиеся ей после того, как миссис Уэйнрайт, похоронив свою сестру Адель Фарли, уехала в Лондон. Вся эта одежда, конечно, знавала лучшие времена, но благодаря Эмминой изобретательности и мастерству она могла еще неплохо послужить новой хозяйке. Ее первоначальное качество и элегантность не вызывали сомнений, и Эмме оставалось лишь перелицевать обтершиеся воротнички и манжеты, зашить или заштопать порванные места, вывести пятка. Она обновила шерстяной серый костюм, красное шелковое платье, всевозможные юбки и блузки, а кроме того – доставшиеся ей от матери черное шерстяное пальто и черное платье. Эмма тщательно следила за тем, чтобы ее ограниченный гардероб был всегда опрятным и приличным. В ближайшие несколько лет она не собиралась приобретать себе новую одежду.

Время от времени Эмма читала книги из того, что удавалось найти в нижнем ящике комода. Ей далеко не все было понятно в философских произведениях, но эти книги занимали ее, и она могла подолгу сидеть над каждой фразой, пока смысл прочитанного не становился ясен. Эмма жаждала учиться, и одной из немногих покупок, которые она себе позволила, стал словарь. Но ее самой любимой книгой оставался томик стихотворений Уильяма Блейка. Она регулярно перечитывала его, громко декламируя полюбившиеся строфы и тщательно выговаривая трудные слова, особое внимание уделяя развитию и улучшению своей речи. Так или иначе, Эмма Харт ни минуты не теряла зря, постоянно занимаясь самосовершенствованием.

В свои первые несколько недель в Лидсе Эмма почти не спала, ибо все ее мысли были заняты будущим ребенком. Но в один прекрасный день она вдруг поняла, что совершенно бессмысленно переживать из-за события, которое произойдет не раньше следующего марта. Это была пустая трата времени, а его Эмма ценила превыше всего. У нее еще будет время думать о нем тогда, когда он родится, и только тогда ей придется решать, как жить дальше. Эмма надеялась, что родит девочку, так как боялась, что мальчик будет похожим на Эдвина Фарли, и она его за это возненавидит. Бедное дитя не виновато, убеждала она себя, но все равно каждый день про себя повторяла: „Я знаю – это будет девочка”, и это успокаивало ее.

Эмма дважды навещала Рози в пивной „Грязная утка” и в последний раз оставила ей конверт с вложенной туда запиской для Блэки, в которой сообщала ему, как ее можно найти. Написала она и отцу. В письме она сообщила, что еще не подыскала подходящее место в Брэдфорде, хотя и надеется, и пообещала вскоре дать знать о себе. Разумнее всего было бы отправить письмо именно из Брэдфорда, а не из Лидса. Конечно же, ей было безумно жаль тратить деньги на билет, однако инстинкт самосохранения победил в ней, и она отправилась в Брэдфорд, проштемпелевала конверт на тамошнем главном почтамте и ближайшим поездом возвратилась в Лидс.

И вот субботним октябрьским утром Эмма уселась за стол в своей мансарде и принялась за очередное, полное новой лжи письмо отцу. Почерк у нее был острый, аккуратный. Необходимость лгать на первых порах очень угнетала Эмму, но она убедила себя, что это – ложь во спасение, чтобы успокоить отца, защитить его от той ужасной правды, которая заставила бы его стыдиться за нее. На этот раз она решила сочинить для него самую простую историю.

„Дорогой папа! – тщательно вывела Эмма. – Мне очень, стыдно что с сентября я ни разу тебе не написала. Все это время я усердно искала работу и теперь рада сообщить, что мне удалось получить место у… – здесь Эмма остановилась, подыскивая фамилию, достаточно распространенную для того, чтобы ее владельца было нелегко отыскать. – … у миссис Смит. Я ее личная гувернантка. Сегодня мы с нею уезжаем в Лондон и вернемся не раньше чем через месяц. Когда я попаду обратно в Брэдфорд, то обязательно постараюсь навестить вас. Не беспокойся обо мне, папа. У меня все в порядке. Люблю тебя, Фрэнка и Уинстона. Остаюсь всегда твоей любящей дочерью. Эмма. P. S. Вкладываю фунт для вас”. Эмка вложила однофунтовую купюру в письмо, тщательно его заклеила и налепила почтовую марку.

Она торопливо оделась, выбрав черное платье, бывшее когда-то ее вечерней униформой в доме Фарли, а теперь кокетливо украшенное снежно-белыми кружевными воротничком и манжетами. В свое время Эмма долго колебалась, имеет ли она право забрать платье с собой, покидая Фарли.

„Не будет ли это воровством?” – не раз она спрашивала себя. В конце концов с чистой совестью она уложила его в чемодан Эдвина. „Семейство Фарли свое уже получило, а платье все равно не налезет на тупую Энни”, – решила она. Стоило Эмме выйти из дома, как настроение у нее изменилось к лучшему. Был чудесный осенний день, стояло настоящее бабье лето. Сияло солнце, по голубому, словно отполированному небу скользили легкие шелковистые облака. Какой волшебный день, подумала Эмма, вдыхая свежий, но необыкновенно мягкий для октября воздух. Она быстро дошла до городской площади, пересекла ее и, зайдя на городской вокзал, купила билет до Брэдфорда. Ей повезло – поезд стоял у перрона, и Эмма немедленно забралась в него. Когда поезд не спеша допыхтел наконец до Брэдфорда, Эмма выпорхнула из вагона, добежала до почты и с такой быстротой вернулась на вокзал, что успела вскочить на обратный поезд до Лидса.

Отправив письмо, Эмма почувствовала облегчение. Теперь еще месяц она сможет не писать отцу, и у нее будет достаточно времени, чтобы сочинить для него еще какую-нибудь новую историю. И хотя лживость была противна ее характеру, Эмма знала, что вплоть до рождения ребенка ей придется пользоваться разными уловками, чтобы не волновать отца. Он все равно будет тревожиться за нее, но не так сильно, как если бы она сохраняла полное молчание. Она должна будет и дальше регулярно подавать ему весточки о себе, и тогда, возможно, отец не станет пытаться отыскать ее. Да он и не знает, где ее искать. Отец верит, что она в Брэдфорде, а там могут быть сотни миссис Смит. Как всегда, думая об отце, Эмма ощутила острое чувство вины.

Путешествие в Брэдфорд и обратно заняло несколько часов, и, сходя с поезда на городском вокзале в Лидсе, Эмма почувствовала голодные спазмы в желудке. Чувство голода было таким сильным, что у нее даже закружилась голова. Она направилась прямо на рынок, где купила большую порцию мидий, буквально плавающих в уксусе и перце, утолив проснувшуюся у нее с запозданием тягу к чему-нибудь остренькому. Проглотив мидии, она перешла к прилавку пирожника и раскошелилась на только что испеченный мясной пирог, пышущий жаром, источающий чудесный аромат, нежный и пышный. Самозабвенно поглощая его на ходу, Эмма совершила беглый обход рынка и направилась к центру города. Субботними вечерами она имела обыкновение бродить по главным улицам Лидса, разглядывая витрины и запоминая выкладку товаров. Она зашла в несколько шикарных магазинов полюбоваться интерьером и посмотреть, что покупают люди. Как всегда, заходя в магазин, она ощутила внутреннюю дрожь. Ей нравились суета, яркие краски, множество искусно выставленных товаров, щелканье кассовых аппаратов, ухоженные лица элегантных покупательниц. Она была просто не в силах ждать, когда у нее появится собственный магазин. „Нет, не магазин, а магазины”, – поправила она себя, рассматривая коллекцию зимних шляп, ни одна из которых, кстати, не пришлась ей по вкусу. Не понравилось Эмме и то, как они были выставлены.

Пробродив несколько часов, Эмма решила, что ей пора домой. Ее ждала штопка и другие неотложные дела, уставшие ноги горели. Едва она вошла в парадную дверь, как перед ней выросла миссис Дэниел, появившаяся из-за поворота узкого, плохо освещенного коридора, ведущего в заднюю кухню. Ее острые глазки насмешливо блеснули, когда она воскликнула:

– А вас спрашивал какой-то джентльмен!

Эмма окаменела, сердце ее бешено забилось. Отец? Уинстон? Боже, им удалось ее отыскать? „Не глупи, – успокоила она себя, – скорее всего, это Дэвид Каллински. Он уже был здесь однажды, когда принес послание ей от своей матери. Тогда миссис Дэниел не было дома, и она его не видела. Да, должно быть, это приходил Дэвид,” – решила Эмма и как можно более спокойно спросила:

– О, это правда? Он не назвал себя, миссис Дэниел?

– Нет, но он оставил вот это. – Миссис Дэниел извлекла конверт из кармана передника.

– Спасибо. – И Эмма решительно шагнула на лестницу.

– А вы разве не собираетесь вскрыть его? – спросила миссис Дэниел. Ее откровенное разочарование позабавило Эмму.

– Ну конечно, собираюсь, – холодно улыбнувшись, ответила та. Она грациозно склонила голову в сторону домовладелицы. – Пожалуйста, извините меня, миссис Дэниел.

Не удостоив ее еще одним поклоном, Эмма вспорхнула вверх по лестнице. Сердце ее рвалось из груди. Она сразу узнала почерк Блэки, но, естественно, не собиралась доставлять миссис Дэниел удовольствия наблюдать ее смущение при получении письма от мужчины, который определенно не был ее „мужем Уинстоном, моряком славного Королевского флота”, о котором было столько переговорено.

Уже у себя в комнате Эмма дрожащими пальцами вскрыла конверт и сразу увидела подпись. Да, это был Блэки, и он ждал ее сегодня в пять в „Грязной утке”. Эмма бросилась на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и закрыла глаза. Счастье и чувство облегчения переполняли ее.

Точно в четыре, как только пробили старинные часы в холле, Эмма спустилась по лестнице и выскользнула из дома, пока миссис Дэниел не успела перехватить ее с вопросами и своим несносным любопытством. Внешне Эмма выглядела спокойной, ко внутри у нее все замирало при мысли о том, что она вновь увидит Блэки О'Нила. Как же она по нему соскучилась! Только сейчас Эмма по-настоящему поняла, насколько дисциплинированность и умение контролировать себя были нужны ей, чтобы не впасть в отчаяние от своего полного одиночества здесь, в Лидсе, и она гордилась тем, что научилась управлять своими чувствами.

Эмма так решительно шагала к своей цели и была столь погружена в свои мысли, что не обращала внимания на мужчин и женщин, провожавших ее взглядами, пока она шла по тротуару в сторону Йорк-роуд, где находился паб „Грязная утка”. Она нарядилась в тщательно отремонтированный ею серый шерстяной костюм, простой и элегантный. Длинная, прямая до колен и слегка расклешенная книзу юбка. Облегающий жакет с закругленными плечами и узкими лацканами. Костюму было уже почти пять лет, и он уже вышел из моды в Лондоне, но не в Лидсе. Главное – костюм выглядел дорогим. Под жакет Эмма надела голубую шелковую блузку, давно выброшенную Оливией Уэйнрайт, с выглядывавшими из-под жакета белыми кружевными воротничком и манжетами. На лацкан Эмма приколола подаренную ей Блэки зеленую стеклянную брошку, которая была ее единственным украшением, не считая простого серебряного материнского кольца, которое Эмма носила на среднем пальце левой руки. Ее туалет довершали белые вышитые перчатки и черная кожаная сумочка-ридикюль с жесткой черепаховой окантовкой.

Эмма была на пятом месяце беременности. Она чувствовала, что ее грудь и бедра слегка располнели, но постороннему взгляду ее состояние пока еще было не заметно. Костюм плотно облегал ее гибкую фигуру, подчеркивая ее природную грацию. Ее великолепные волосы, отливающие золотом в лучах пополуденного солнца, были зачесаны наверх и собраны в сложное сооружение на макушке. Эмма сегодня соорудила из своих глянцевых локонов новую прическу, которая не только делала ее выше собственных ста шестидесяти пяти сантиметров, ко и придавала всему ее облику удивительную воздушность. Она не шла, а словно летела на крыльях. Эмма чувствовала себя так, как будто она заново родилась на свет, и ее радостное настроение было заметно даже прохожим.

Когда до места встречи осталось совсем немного, Эмма замедлила шаг: ей не хотелось прийти в паб раньше Блэки. Она заранее сочинила историю, которую собиралась ему рассказать. Будь это раньше, она бы устыдилась своей неискренности, но сейчас, во время беременности, чувство самосохранения брало верх, а ее врожденная осторожность росла с каждым днем. Ей меньше всего хотелось, чтобы в Фарли узнали о ее местонахождении, а это могло произойти, если бы Блэки узнал всю правду и по-рыцарски бросился на ее защиту. Поэтому Эмма, довольно искусно чередуя правду с вымыслом, сочинила историю, достаточно правдоподобную, чтобы заморочить ему голову. И хотя она знала эту историю назубок, сейчас она повторяла ее про себя на ходу.

Навстречу Эмме вниз по Йорк-роуд маршировала с песнями под барабанный бой группа женщин из Армии спасения, выглядевших довольно представительно в своих длинных черных формах и шляпках, похожих на шлемы. Чтобы избежать общения с ними и необходимость выслушивать традиционную проповедь о пагубности алкоголя, Эмма быстро завернула в паб. В крайнем случае, если Блэки еще не пришел, она сможет поболтать там с Рози. Решительно толкнув тяжелую входную дверь, Эмма двинулась вперед по узкому коридору, пахнущему прокисшим пивом и табачным дымом. Перед внутренними качающимися дверями она вдруг остановилась как вкопанная: был отчетливо слышен голос Блэки среди шума и гвалта, царившего в пивной. Эмма шагнула вперед и встала в дверях, прислонившись к створке.

Да, это был он – настоящий ирландский красавец. Черные курчавые волосы обрамляли его загорелое лицо, черные глаза весело искрились, белоснежные зубы блестели между розовыми губами, даже через марево, стоявшее в воздухе от газовых светильников, был виден его ослепительный взгляд. Пианист наяривал „Дэнни бой”, а Блэки стоял рядом, прямой и гордый, положив руку на пианино, и его волшебный баритон плыл над звоном стаканов и гулом голосов. Чтобы не засмеяться, Эмма рукой в перчатке прикрыла рот. Такого Блэки еще не знала, впрочем, она никогда и не видела его в такой обстановке. Ну и представление он тут устроил, изумилась Эмка, пораженная его видом.

Действительно, в Блэки О'Ниле погиб неплохой актер. Для этого природа наградила его всем необходимым: представительной внешностью, обаянием, врожденным чувством стиля, глубокой эмоциональностью и чисто животным магнетизмом. Когда все эти качества, сливаясь, проявлялись в полной мере, Блэки становился поистине неотразимым. А в данный момент так оно и было! В нем не было ничего от дешевого фиглярства, это был его звездный час, но и сейчас он вовсю старался на глазах у наэлектризованной им же толпы. Дойдя до последней строфы старинной ирландской песни, Блэки отступил от пианино, наклонился вперед, согнувшись почти пополам, а затем резко распрямился во весь свой богатырский рост, расправил широкую грудь, набрал воздуха и, выбросив вперед руку, триумфально закончил:

Как всегда, его голос проник в самое сердце Эммы, и пока его затухающие раскаты волнами накатывались на нее, горло ей перехватила сладкая грусть, которую она всегда испытывала, слушая пение Блэки. В зале не было равнодушных: Эмма увидела, как вокруг затрепетали в воздухе прикладываемые к повлажневшим глазам носовые платки. Публика неистово аплодировала, и Эмма услышала, как стали выкрикивать на разные голоса:

– Давай еще одну, парень!.. Как насчет „Менестреля”?.. Спой нам, Блэки!

Блэки раскланивался, скаля зубы в улыбке, и снова кланялся, явно наслаждаясь своим успехом. Он уже собрался выступить с еще одним музыкальным номером, но вдруг заметил Эмму.

– Потом, ребята! – крикнул он и несколькими широкими шагами пересек зал. Пробравшись сквозь толпу, сгрудившуюся у пианино, Эмма продолжала робко стоять у дверей, сжимая в руках сумочку. Блэки возник перед ней, возвышаясь, словно башня. Его глаза быстро и оценивающе ощупали ее. Блэки был явно изумлен решительными переменами в ее облике, но старался не подать виду. Он быстро пришел в себя и со своим обычным энтузиазмом воскликнул:

– Эмма! Как чудесно снова видеть тебя, крошка! Правда, это самое.

Блэки подхватил ее и поднял вверх – такая у него была привычка. Потом поставил Эмму на пол и не выпуская из рук, глядя в ее запрокинутое лицо сказал:

– Ну, ты выглядишь гораздо привлекательнее по сравнению с прошлым разом, когда мы виделись. Ты прямо настоящая леди, ей-богу!

Эмма рассмеялась:

– Спасибо, Блэки, я тоже очень рада видеть тебя.

Он широко улыбнулся ей, не пытаясь скрыть свою радость.

– Пошли, крошка. Давай пройдем в Салун-бар. Там, я думаю, потише, чем здесь, и мы сможем лучше поговорить. Да там и более подходящее место для такой юной леди, как ты.

Весело подмигнув Эмме, Блэки спросил:

– А что ты хочешь выпить?

– Лимонад, пожалуйста, – ответила Эмма.

– Жди меня здесь, – скомандовал он и устремился к стойке. Эмма проводила его взглядом. Она не видела Блэки с весны, почти девять месяцев, и нашла, что он тоже изменился. Он выглядел повзрослевшим и, хотя его веселый нрав постоянно давал о себе знать, Эмме показалось, что он стал сдержаннее и даже серьезнее, чем обычно. Рози, облаченная в платье из оранжевого атласа, плотно облегавшего ее необъятное тело, с широкой улыбкой до ушей, издали приветливо кивала Эмме, и та ответила на приветствие. Очень скоро Блэки вернулся с напитками в руках, сказал, чтобы она шла за ним, и двинулся вперед, раздвигая плечами плотную толпу посетителей в главном зале.

В Салун-баре было довольно пустынно и тихо. Эмма сразу же почувствовала себя удобнее, чем в пивной. Она с любопытством огляделась вокруг. Блэки нашел для них столик в углу, поставил на него напитки, как заправский джентльмен, пододвинул Эмме кресло и уселся напротив. Отпив глоток пива из кружки, накрытой шапкой пены, он бросил внимательный взгляд поверх стекла на Эмму. Потом поставил кружку на стол и, подавшись вперед, спокойным, рассудительным голосом спросил:

– Ну, и что все это значит? Что такая малявка, как ты, делает в Лидсе? Мне кажется, я давно сказал, что это место не для тебя, пока ты не повзрослеешь. Да, именно так я тебе говорил, Эмма Харт!

Эмма быстро взглянула на него.

– Я поступаю так, как надо.

– Ну конечно, достаточно посмотреть на тебя. Я думаю, что ты никогда не была так счастлива. Ладно, оставим это. Так что заставило тебя покинуть Фарли?

Эмма была еще не готова откровенничать с ним и пропустила вопрос мимо ушей.

– Да, я была счастлива, – согласилась она и, меняя тему разговора, продолжила: – Я не знала, что ты уедешь. Я так соскучилась по тебе, Блэки. Почему ты так долго был в Ирландии? Я уже думала, что не увижу тебя никогда.

Его лицо погрустнело. Глубоко вздохнув, он сказал:

– Ах, крошка, крошка! Умирал мой хороший друг, отец О'Донован, старый священник, которого я действительно любил и который научил меня всему, что я знаю. Я оставался рядом с ним до самого конца. Грустное это было дело, право, очень грустное.

Он покачал головой, глаза его затуманились, и, казалось, его кельтская душа вновь погрузилась в траур. Эмма дотронулась до него своей изящной ручкой.

– Мне очень жаль, Блэки, правда. Я понимаю, как ты, должно быть, расстроен.

Помолчав немного в знак сочувствия, Эмма тихо проговорила:

– Теперь я понимаю, почему тебя так долго не было.

– Нет, крошка. Отец О'Донован, прими, Господи, его душу, умирал всего пару недель, но потом мне пришлось провести часть отпуска с моими кузенами, которых я не видел почти год. А затем дядюшка Пэт написал мне, что я должен как можно скорее прибыть в Англию, только вчера я приехал в Лидс. Была пятница, вечер, и я, конечно, зашел выпить кружечку. Тут Рози подает твою записку. Я был так поражен. Меня просто как громом ударило, если хочешь знать.

Он с любопытством посмотрел на нее и закончил:

– Ладно, крошка, оставим это. Так все-таки почему ты решила покинуть Фарли?

Эмма обожгла его взглядом и тихо сказала:

– Перед тем как я скажу тебе причину, ты должен пообещать мне кое-что.

Блэки уставился на нее, пораженный не столько ее ответом, сколько серьезностью ее тона.

– И что бы это могло быть?

Эмма спокойно выдержала его прямой взгляд.

– Ты должен обещать мне, что не расскажешь ни моему отцу, никому другому, где я.

– А почему это такой секрет? Разве твой отец не знает, где ты?

– Он думает, что я живу в Брэдфорде, – пояснила Эмма.

– Ах, Эмма, это нехорошо. Ну как я могу не сказать твоему отцу, где ты?

– Блэки, ты еще не дал мне обещания, – ледяным тоном настаивала Эмма. Он вздохнул.

– Ну ладно, если ты так просишь. Всеми святыми клянусь, что ни одной живой душе не скажу, где ты!

Весь вид ее говорил об удовлетворении, когда просто и спокойно, без тени смущения она произнесла:

– Спасибо, Блэки. Я уехала из Фарли, потому что у меня будет ребенок!

– Иисус! – взорвался Блэки. – Ребенок! – Он с таким трудом произнес это слово, будто оно было иностранным.

– Да, в марте, и я должна была уехать, потому что тот парень, отец ребенка, бросил меня, – так же спокойно сообщила Эмма.

– Он так поступил с тобой! – заревел Блэки, и лицо его побагровело. – Богом клянусь, я душу из него выну! Да, именно так и будет! Завтра же мы едем в Фарли, встречаемся с твоим отцом и с его отцом. И, видит Бог, он женится на тебе. Я его в лепешку расшибу, но заставлю пойти с тобой в церковь!

– Тихо, Блэки! – сказала Эмма, пытаясь хоть как-то утихомирить его. – Это бесполезно. Когда я сказала этому парню, что попалась, он обещал жениться на мне и сказал, что я могу не волноваться. Но, знаешь, что он сделал буквально той же ночью?

– Нет, крошка, не могу себе представить, – пробормотал Блэки сквозь стиснутые зубы. Мысль о том, что кто-то посмел опозорить Эмму, приводила его в бешенство. Впервые в жизни он испытывал желание кого-то убить. Эмма внимательно посмотрела на него и тихо сказала:

– Он сделал ужасную вещь, он сбежал, чтобы поступить в Королевский флот. – Глаза Эммы расширились, и осипшим от волнения голосом она продолжала: – Он выкрал повестку из блокнота моего брата Уинстона, выдал себя за него и был таков. Когда он не пришел ко мне в Фарли-Холл, как обещал, я спустилась в деревню, чтобы разыскать его, и именно его отец сообщил мне, что он сбежал из дому. Он даже показал мне его записку. Ну что я могла поделать, Блэки? Я не решилась ничего рассказать его отцу, а своему и подавно. Поэтому я и сбежала в Лидс.

– Но, может быть, твой отец поймет тебя… – начал было Блэки, стараясь говорить спокойно.

– Нет, ни в коем случае! – воскликнула Эмма, побледнев. Она поняла, что он может уцепиться за эту мысль, и потому ей надо было любым путем убедить его в том, что она должна оставаться в Лидсе. – Это причинит ему боль. А если учесть, что он еще не пришел в себя после маминой смерти, то это известие просто убьет его. Я не хочу приносить беду на порог родного дома. Думаю, что это самый лучший выход из положения. – Немного успокоившись, Эмма добавила: – Поверь мне, Блэки, я хорошо знаю своего отца. Он ужасно вспыльчив и устроит в деревне грандиозный скандал. Это разрушит и мою жизнь, и жизнь моего отца, да и повредит ребенку. Для всех будет лучше, если он ничего не узнает. Он не вынесет позора.

– Да, крошка, вижу, ты уперлась. – Он пристально посмотрел на нее. Насколько Эмма могла судить, Блэки вовсе не был шокирован ее откровением. Удивлен, конечно, – да и, конечно же, возмущен трусостью парня, бросившего ее в беде. Но он был снисходителен к людским слабостям, особенно к слабостям такого рода, и был не из тех, кто рвется судить других. Но все же, глядя на нее, он все больше расстраивался. Ему вдруг показалось, что в этой истории не все чисто. Интуитивно он чувствовал, что в рассказе Эммы таится чудовищный обман, хотя он не был в этом абсолютно уверен. Он еще раз пристально посмотрел на нее. Ее лицо казалось правдивым. Эмма невинными глазами смотрела на него, весь ее облик дышал красотой и свежестью. Блэки отбросил терзавшие его сомнения и сдержанно спросил:

– Ну, а что ты собираешься делать, когда ребенок родится? Что ты будешь делать с ребенком, Эмма?

– Я еще не знаю, Блэки, придумаю что-нибудь. Пока мне надо успокоить отца – пусть думает, что я уехала в Брэдфорд, чтобы получше устроиться. Когда ребенок родится, я, конечно, съезжу к нему, чтобы он знал, что со мной действительно все в порядке. А до тех пор я буду с ним переписываться, так что он не будет слишком тревожиться за меня.

Не давая Блэки возразить ни слова, Эмма обрушилась на него с рассказами о письмах, которые она посылала домой из Брэдфорда, и обо всем, что случилось с нею в Лидсе, нарисовав более радужную картину, чем она была на самом деле.

Внимательно слушая ее, Блэки понял, что произошедшие в ней перемены гораздо глубже, нежели простое изменение внешности. Почти неуловимые, тем не менее перемены эти были, и их нельзя было отнести только за счет модельной прически или элегантной одежды, которая, конечно же, в свое время принадлежала дамам из господского дома Фарли. Что-то важное произошло внутри самой Эммы. Ну, что же, так должно быть, решил он. Эмма готовится стать матерью, да и все другие события последних месяцев должны были отразиться на ней. И тут он отчетливо понял: это больше не та тщедушная девчонка с вересковой пустоши. Эмма превратилась в молодую женщину, причем очень хорошенькую. Каким-то чудом ей удалось сразу превратиться в леди. Нет, конечно, не сразу. Это происходило с ней постепенно в последние полтора года, но заметил он это только сейчас. Блэки усмехнулся, ему стали понятны восторги Рози, когда та говорила об Эмме.

Мелодичный голос Эммы прервал его размышления.

– Семья Каллински очень добра ко мне. Я надеюсь познакомить тебя с ними. И мне нравится работа в швейной мастерской. Ты знаешь, у меня все отлично получается. Мне хорошо в Лидсе, уверяю тебя.

– Я верю тебе, Эмма, но ты не смотришь вперед, – возразил Блэки и с жаром спросил: – Интересно, а как ты собираешься работать и присматривать при этом за ребенком?

– Я тебе уже сказала, что буду думать об этом позже! Сейчас же мне надо зарабатывать деньги, чтобы прожить самой и поднакопить немного к рождению ребенка.

Она наклонилась к нему, крепко сжала его руку и убедительно сказала:

– Пожалуйста, не волнуйся. Любую проблему можно решить.

Эмма улыбнулась. Ее лицо, находившееся так близко от него, очаровало Блэки, который вновь подумал о ней как о женщине, и сердце его забилось чаще. Он увидел ее совсем другими глазами, чем прежде. Ни секунды не раздумывая, Блэки заявил:

– Я нашел это решение, Эмма! Выходи за меня! Ты будешь в безопасности под моей защитой. Я позабочусь о тебе и о ребенке. Выходи за меня, крошка!

Эмма была ошеломлена. Она в упор смотрела на него, не в силах вымолвить ни одного слова. Впервые после того, как она уехала из Фарли, Эмма почувствовала, что в ней что-то надорвалось – так она была тронута любящим и бескорыстным жестом Блэки. Она потупила голову, и слезы потекли у нее по щекам, капая на руки, пока она искала в сумочке платок. Эмма вытерла глаза и дрожащим голосом промолвила:

– О, Блэки, как это трогательно с твоей стороны – просить меня выйти за тебя замуж. Это просто замечательно!

Она помолчала, прямо глядя в его горящие глаза, а потом добавила:

– Но я не могу так поступить. Было бы нечестным портить тебе жизнь, повесив на шею жену с чужим ребенком. В конце концов, у тебя есть собственные планы. Ведь ты собираешься стать то ли джентльменом, то ли миллионером. Зачем тебе сейчас брать на себя ответственность за семью? Нет, я не могу сделать то, что ты предлагаешь, Блэки.

И хотя Блэки сделал это предложение под влиянием момента, полностью не осознав своих истинных чувств к Эмме, но, даже понимая умом справедливость всего сказанного ею, он ощутил острое, как удар кинжала, разочарование. Сжимая ее маленькую руку, он убеждал ее:

– Но ты не сможешь жить одна. Со мною тебе будет лучше всего, поверь мне!

– А как насчет тебя самого, Блэки О'Нил? Будет ли тебе со мной лучше всего? Я уверена, что нет. Я не могу так поступить с тобой. Нет, я не пойду за тебя замуж. Вот мой ответ. Но все равно я тебе благодарна. Я польщена и горжусь твоим предложением. Честное слово, Блэки!

Эмма робко улыбнулась, слезы еще блестели у нее на ресницах. Блэки понял, что решение ее окончательное, но не мог с уверенностью сказать, был ли он им расстроен или нет. Противоречивые чувства переполняли его. И все-таки он сказал:

– Ну, хорошо, крошка, не будем об этом больше говорить, по крайней мере сейчас. Но запомни – мое предложение остается в силе, невзирая ни на что!

Эмма не смогла удержаться от смеха.

– Ах, Блэки, Блэки, ну что мне с тобой делать!

Его гнев постепенно остывал, ушли все сомнения в правдивости ее истории, и он рассмеялся вместе с ней. Несколько минут спустя он сказал:

– Я знаю, что тебе делать, крошка. Сейчас ты пойдешь вместе со мной и покушаешь в одном из тех кафе, о которых я тебе рассказывал. А потом я поведу тебя в варьете. Там сегодня выступает Веста Тилли, и представление тебе, надеюсь, понравится. Ну как, Эмма? Уверен, что тебе необходимо немного развлечься для разнообразия. Что ты на это скажешь? Принимаешь мое приглашение?

– Да, я буду рада пойти с тобой. Спасибо, Блэки, я… – Эмма поколебалась и застенчиво закончила: – Я рада, что ты вернулся в Лидс. Я чувствую себя гораздо лучше, зная, что ты рядом.

Длинная верхняя губа Блэки дернулась в сердечной улыбке, обнажив блестящие белые зубы.

– Да, я твой друг, Эмма, – подтвердил он. – И я рад, что ты доверилась мне. Теперь я знаю, что ожидает тебя в ближайшие месяцы, и могу кое-что спланировать, чтобы всегда быть рядом, если я тебе понадоблюсь. Но сегодня вечером мы не станем больше говорить о твоих проблемах, будем когда придет время, не раньше. А теперь пошли в город. Я собираюсь как следует развлечь тебя, дорогая!

Эмма улыбнулась, лицо ее оживилось. Все ее невзгоды волшебным образом рассеивались, когда Блэки был рядом с нею. Она с самой первой их встречи на вересковой пустоши всегда чувствовала себя в безопасности с ним, инстинктивно чувствуя, что он готов защитить ее.

Блэки вслед за Эммой из Салун-бара вошел в битком набитый главный зал. Он с трудом сдерживался, видя, какими восхищенными взглядами провожают ее мужчины. Он выпрямился в полный рост и высоко задрал подбородок. „Неплохо она смотрится, просто отлично, любой мужчина будет горд и счастлив пройтись рядом с ней”, – подумал он.

В этот момент Блэки О'Нил остановился как вкопанный, пристально глядя на ее прямую спину и изящно склоненную голову. Он вдруг понял, что показалось ему неправдоподобным в ее рассказе. Ведь эта история совершенно не соответствовала всему тому, что было известно об Эмме Харт, которая сейчас грациозно скользила перед ним. Ее никогда и никто не видел гулявшей с деревенскими парнями. Никогда! Сама мысль о возможности этого казалась нелепой до невероятности. „Тогда кто же отец ребенка?” – недоумевал он, совершенно ошеломленный. Но он понял и то, что сегодняшним вечером об этом спрашивать Эмму нельзя. Заставив себя выкинуть из головы внезапно пришедшую новую и неожиданную догадку, Блэки изобразил на лице вежливую улыбку и бросился догонять Эмму. Он схватил ее за руку и увлек за собой на улицу, болтая на ходу в присущей ему восторженной манере и стараясь обрести душевное равновесие. А глаза его горели внутренним огнем.

Глава 30

Блэки и Эмма сидели в трамвае, который вез их в Армли, живописную деревушку, расположенную на холме, примерно в получасе езды от города. На дворе стоял пронизывающе холодный день начала января 1906 года. Эмма забилась в угол сиденья, отвернувшись от своего спутника, и в зябкой тишине ему был виден только ее прекрасный профиль.

„Иисус, Святые Мария и Иосиф! Порой она бывает до жестокости упряма!” – с раздражением подумал Блэки. Он украдкой взглянул на нее и тут же отвернулся, боясь посмотреть ей прямо в лицо. Он все отлично понял без слов. Она упорно отказывалась от этой поездки с того самого дня, две недели назад, когда он впервые заговорил с ней об этом. Ему пришлось израсходовать все свои доводы и все свое ирландское красноречие, чтобы вынудить ее согласиться. Порой он не мог понять Эмму: перед ним была настоящая молодая леди с весьма сложным характером, куда более упрямая, чем он думал раньше. Вместе с тем он не мог не признавать ее блестящий ум и многостороннюю одаренность. И притом – слава Всемогущему – частенько она проявляла и достаточную гибкость, и готовность к любым компромиссам!

Блэки снова взглянул на нее. Удивительно, но суровое выражение лица отнюдь не портило ее красоту. Напротив, оно придавало ей притягивающую властность. Сегодня она зачесала волосы назад и заплела их в косы, двумя полукружиями спускавшиеся на шею, соединив их на затылке большим черным тафтовым бантом. На голове у нее был берет из шотландки в черно-зеленую клетку, отлично гармонирующий с шарфом, который ей подарил Блэки на Рождество. Берет был изящно сдвинут набекрень, а концы длинного шарфа были небрежно переброшены через плечи черного шерстяного пальто. На руках Эммы, крепко сжимавших черную сумочку, были темно-зеленые, бутылочного цвета, перчатки, связанные для нее Рози. Темно-зеленые тона берета и шарфа еще больше оттеняли ее изумительные зеленые глаза и подчеркивали алебастровую белизну ее не тронутого косметикой лица. Одним словом, Эмма, находившаяся на последних месяцах беременности, выглядела безупречно.

Трамвай с грохотом вырвался из центра и направился в сторону Армли. Блэки, обозревая окрестности через окно, терпеливо ждал, когда Эмма сменит гнев на милость, молясь про себя, чтобы это произошло до того, как они приедут. Он хотел, чтобы ребенок поскорее родился, и тогда Эмма смогла бы съездить в Фарли. Несмотря на то, что она довольно спокойно, без лишнего волнения переносила свое теперешнее состояние, Блэки знал, что все равно ее тревожат мысли об отце и младшем брате. Она даже сумела вовлечь его в процессе пересылки ее писем к отцу, заставляя Блэки искать любую оказию. Эмма решила и дальше поддерживать вымысел о своих частых разъездах с мифической миссис Смит, объясняющих ее отсутствие в Брэдфорде. К счастью, Блэки смог посодействовать ей в ноябре и декабре, когда несколько его приятелей ездили на поиски работы в Лондон. Они охотно, без лишних вопросов согласились сдать на тамошней почте Эммины письма. И все же Блэки не мог промолчать.

– Твой отец будет удивлен, почему ты не даешь ему свой адрес, – сказал он Эмме.

– Ничего подобного, – резко парировала Эмма. – В ноябрьском письме я ему сказала, что мы с моей хозяйкой уезжаем в Париж, а в декабрьском – что я сопровождаю ее в Италию. Пока он получает весточки от меня, все будет в порядке.

Блэки изумленно уставился на нее, поражаясь изворотливости ее ума.

Похоже, что у тебя все продуманно на все случаи жизни, – сухо заметил он. Его замечание осталось без ответа, и разговор на эту тему сам собой прекратился.

Он еще раз посмотрел на нее, пододвинулся ближе, обнял Эмму за плечи и, притянув ее к себе, осторожно сказал:

– Я надеюсь, что ты все-таки решилась переехать в Армли.

Он ожидал резкой реакции в ответ, но ее не последовало. Осмелев, Блэки продолжил:

– Тебе будет намного лучше жить у Лауры Спенсер. Поверь мне, крошка. Дело в том, что после смерти матери она ищет постояльцев, кого-то, кто смог бы взять на себя часть расходов на содержание дома. Чудесный домик, кстати сказать. Небольшой, конечно, но уютный и в хорошем состоянии. Ее покойный отец служил мастером в типографии, а мать работала ткачихой, одним словом, это вполне достойные люди, у которых кое-какие денежки водились. Это сразу видно по дому, мебели и всему остальному, к тому же Лаура поддерживает все в лучшем виде.

Он помолчал, следя за выражением ее лица, и, ободренный, двинулся дальше:

– Там тебе будет по-настоящему удобно. И, я тебе уже говорил об этом, Лаура сможет устроить тебя на фабрику Томпсона, всего в миле от Армли, где она работает сама. Не понимаю твоего упрямства, Эмма.

Она неожиданно повернулась и пристально на него посмотрела, ее зеленые глаза сверкали от гнева.

– Я не желаю, чтобы меня срывали с этого места! Я только-только научилась шить, а теперь ты требуешь, чтобы я бросила Каллински и стала работать на фабрике, учиться ткать. В этом нет никакого смысла, Блэки. И, кроме того, мне нравится у миссис Дэниел. Она была так добра ко мне все это время, а еще – я могу пользоваться ее кухней.

– Но у Лауры в твоем распоряжении будет весь дом, и это еще не все. Она живет всего в десяти минутах ходьбы от фабрики, а ты сейчас почти три четверти часа идешь до мастерской и столько же обратно. Слишком много ходьбы для тебя в такую плохую погоду. Даже Каллински видят толк в моем предложении, а Дэвид на днях мне сказал, что они после рождения ребенка будут счастливы принять тебя назад. Мне кажется, что ты ничего не теряешь. Ты волевая и благоразумная девушка, Эмма, и я желаю тебе только добра.

Блэки тяжело вздохнул. Он почти убедил Эмму, но впервые в жизни она проявляла нерешительность.

– Ну, я просто не знаю…

Блэки сразу заметил ее колебания и не преминул воспользоваться представившимся случаем, спокойно сказав:

– Послушай, я тебя прошу только об одном: ты должна все хорошо продумать и взвесить все преимущества моего предложения, перед тем как окончательно принять решение. – Он взял ее за руку. – И, пожалуйста, будь любезной с Лаурой. Она мой хороший друг, и мне не хотелось бы, чтобы ты была с ней грубой или высокомерной.

– Грубой! Я вообще никому и никогда не грублю! Ты это знаешь лучше кого бы то ни было. И я вовсе не высокомерна, Блэки О'Нил! – вспыхнула Эмма.

Блэки слишком поздно осознал свою ошибку и, чтобы как-то сгладить ее, возможно мягче сказал:

– Эмма, дорогая моя, я знаю, что ты вовсе не заносчива, но иногда создается впечатление, что ты… скажем так… чуточку надменна.

– Это я-то?! – протянула она, нахмурясь и прикусив губу от обиды. Эмма была поражена этим заявлением Блэки, она и сама не подозревала, что может кому-то показаться высокомерной. Ей казалось, что сдержанность и холодность были порождены избытком перегружавших ее проблем и планов, и ничем иным. Она замолчала, переживая все сказанное им и чувствуя себя совершенно подавленной.

Понимая, что обидел ее, Блэки кротко заметил:

– Тебе понравится Лаура. Она прелестная девушка, и я знаю, что ты ей понравишься тоже, Эмма. Не сомневайся, крошка.

– А я в этом совсем не уверена, если иметь в виду все сказанное тобой только что, – возразила Эмма.

Блэки несколько принужденно рассмеялся.

– Давай забудем об этом. Единственное, что от тебя требуется – попытаться проявить хоть капельку твоего обаяния. – Он скова пожал ей руку. – Армли – прелестное маленькое местечко и такое спокойное. Оно особенно великолепно летом, когда все цветет. Там есть парк, где по воскресеньям играет духовой оркестр и где так принято гулять. А поблизости находится госпиталь Святой Марии, в котором ты сможешь родить, когда подойдет время. И еще там полно магазинов, чтобы не мотаться за покупками в Лидс. В общем, в Армли есть все, что тебе нужно.

Эмма недоверчиво посмотрела на него.

– Магазины… А я думала, что Армли – крошечная деревушка. Там не может быть много магазинов.

– О, их там полным-полно, крошка. Видишь ли, Армли на самом деле не так уж и мал. В этом городке довольно много красивых домов, особняков, в которых живет денежный люд, фабриканты и тому подобное. На Таун-стрит, например есть хорошие магазины, которые снабжаются солидными поставщиками. Я видел их еще раньше, когда навещал Лауру, да ты и сама увидишь их, когда мы будем идти к ее дому.

– Расскажи мне поподробнее об этих магазинах. – У Эммы, появился интерес в глазах.

Видя, что он смог полностью завладеть ее вниманием, и заметив перемену в ее настроении, Блэки заговорил возбужденно, стараясь как можно сильнее заинтриговать ее:

– Дай мне подумать… На главной улице я видел бакалейную, мясную и зеленую лавки. Еще там есть магазин, торгующий продуктами из свинины, винная лавка, рыбный магазин, молочная Кини, аптека и газетный киоск. Кроме того, я заметил мануфактурный магазин, галантерейный и обувной магазины, а еще – прекрасный магазин женского платья, крошка. Эта Таун-стрит такая оживленная улица, ну прямо как Бриггейт. По-моему, тамошние магазины торгуют всем чем угодно!

Эмма внимательно его слушала, и ее предвзятое мнение относительно аренды домика Лауры менялось прямо на глазах.

– Расскажи мне еще про это местечко. Например, какой оно величины и сколько там жителей?

– Ах, Эмма, любовь моя, теперь ты меня с ума сведешь своими вопросами. Должен сознаться, что не знаю точно ни размеров Армли, ни сколько там живет народу. Должно быть, немало, если магазины не прогорают. Потом, там есть несколько церквей и часовен, школа, и не одна, так что людей в округе хватает. Да это процветающий городок, будь уверена. Лаура мне рассказывала, что у них там работает публичная библиотека и есть три клуба: для либералов, для консерваторов и рабочий. Да, чуть не забыл, в Армли есть даже тюрьма, кстати, на вид совершенно жуткая темница.

Блэки подмигнул Эмме.

– Там еще полно пабов. По крайней мере, я лично знаком не меньше чем с шестью.

– Уж это ты знаешь точно! – Эмма рассмеялась, впервые с того момента, как они тронулись в путь.

– Ну и что в этом плохого, если молодой ирландский балбес любит пропустить пинту-другую или опрокинуть иногда стопку доброго ирландского? – шутливо спросил Блэки, с выражением оскорбленной невинности на лице, и решительно потянул ее за руку.

– Все, крошка, пошли, мы приехали. Сейчас ты сама увидишь Армли.

Трамвай остановился на станции, находившейся на полпути к вершине холма. Блэки проворно спрыгнул на землю и помог выбраться Эмме.

– Поосторожнее, милая! Здесь сломана подножка, а я не хочу, чтобы у тебя случился выкидыш, и мы лишились нашей Тинкер Белл, – сказал он, крепко сжимая Эммины пальцы.

– Тинкер Белл??

– Да, Тинкер Белл. Так я зову про себя твою девочку. Помнишь, Тинкер Белл из “Питера Пэна”? Ты разве не просила меня подобрать ей подходящее имя?

Она рассмеялась.

– Конечно, помню. Но откуда ты взял, что это будет именно девочка?

– Потому, что ты сама постоянно мне твердишь об этом.

Блэки пропустил ее руку себе под локоть, а сам засунул руки в карманы своего нового темно-синего пальто и сказал:

– Вон там, наверху, район Тауэрс, где живут богачи. – Он кивнул головой в направлении прекрасного шоссе, усаженного деревьями по обочинам. – А Таун-стрит прямо перед нами. Теперь смотри под ноги, а то сегодня скользко.

– Да, конечно, Блэки. – Она, дрожа, теснее прижалась к нему. Холодный, колючий северный ветер дул с вершины холма. Эмма посмотрела вверх. Морозное льдистое небо нависало над ними, бледное зимнее солнце, словно крошечная серебряная монетка, небрежно брошенная в дальнем углу бескрайнего и пустого небосвода, было едва видно. Теперь, когда трамвай остановился, наступила какая-то странная тишина. Ни людей, ни экипажей не было видно вокруг в это холодное и безрадостное воскресенье.

– Вот парк „Чарли кейк”, – сообщил он ей, показывая на треугольный участок по другую сторону дороги. – Летом это будет прекрасное местечко, где ты сможешь посидеть с Тинкер Белл, наблюдая за прохожими.

– У меня не будет времени сидеть где бы то ни было ни с какой Тинкер Белл, – вскипела в душе Эмма, хотя и сказала это мягким тоном. Она скептически посмотрела на него. – Парк „Чарли кейк”! Что за странное название. Ручаюсь, что ты сам его выдумал.

– Ну вот, почему ты никогда не веришь моим словам? Если и дальше так будет продолжаться, девушка, я буду звать тебя Эмма-неверующая. Он действительно так называется, можешь не сомневаться. Лаура рассказывала мне, что много лет назад некий человек по имени Чарли торговал здесь пирожками[1] с лотка, и вот почему…

– … Парк назвали именно так, – закончила Эмма вместо него, весело улыбаясь. – Я верю тебе, Блэки. Такое название невозможно придумать.

Он усмехнулся, но ничего не сказал, и они молча пошли дальше. Эмма с интересом оглядывалась по сторонам. Они как раз проходили мимо вереницы домов, выстроившихся в ряд вдоль Таун-стрит и напомнивших ей сцену из сказки. Громадные пласты пушистого снега сползали с коньков красных крыш. Срываясь с водостоков, они вздымались вверх бесчисленными льдинками, сверкающими и переливающимися в прозрачном воздухе. Снег и лед волшебным образом преображали мирные маленькие строения в гигантские пряничные дома. Заборы, ворота и голые черные деревья, сплошь покрытые изморозью, напоминали Эмме серебряные украшения на сказочном рождественском торте. Свет керосиновых ламп и отблески пламени от каминов, вырывавшиеся из окон, струйки дыма, курившегося над трубами, были единственными признаками жизни на Таун-стрит. Дома казались уютными и гостеприимными. Эмма представила себе картинки счастливой жизни в каждом из этих домов: родителей, отдыхающих после обеда перед пылающим камином; сидящих рядом розовощеких детей, которые жуют яблоки, апельсины или орешки; царящую атмосферу всеобщей любви и благоденствия. Эмма вспомнила об отце и Фрэнке, и страшная тоска прошила все ее существо, ей больше всего сейчас захотелось оказаться вместе с ними в их маленьком домике в Фарли и так же посидеть у жарко натопленного камина.

– Вот и первый магазин, Эмма! – воскликнул Блэки, и его голос неожиданно громко прозвучал в тишине. – Теперь они будут по всей дороге до пересечения Таун-стрит с Бренч-роуд. Видишь, крошка, разве я тебя обманывал?

Эмма проследила за его взглядом, ее охватило волнение, а грусть сразу куда-то исчезла. Они прошли мимо рыбной лавки, галантереи, аптеки, шикарного магазина женского платья, и Эмма воочию увидела действительно прекрасный торговый квартал. Все это показалось ей необыкновенно интересным и заманчивым. Здесь и в самом деле проще завести свой магазин. И арендная плата будет ниже, чем в Лидсе, как всегда логично рассуждала она. Вот бы открыть свой первый магазин в Армли вскоре после рождения ребенка! И это будет ее стартом! Эмма так загорелась этой идеей, что к тому моменту, как они подошли к дому Лауры, в своих мечтах она уже была владелицей собственного магазина и отчетливо видела его заполненным замечательными товарами. Блэки сколько угодно может не верить Эмме, но лично у нее нет никаких сомнений, что ее ждет непременный успех. Ее первый магазин действительно будет в Армли, а она начнет налаживать разъездную торговлю. Вот где настоящие деньги! А Блэки пусть говорит, что хочет.

Они шли по улице, вдоль которой стояли опрятные дома с террасами. Выкрашенные в зеленый цвет двери, сверкающие стекла окон, ухоженные садики и черные железные ворота придавали им респектабельный вид. Перед самым домом Лауры Спенсер одна мысль, словно обухом, ударила Эмму.

– А что ты рассказал обо мне Лауре? – спросила она. Блэки уставился на нее с легким недоумением на лице.

– Ну конечно же, именно то, что ты велела ей сказать, – вполне мирно сказал он. – Ту самую историю, которую ты всем рассказываешь: ты – миссис Харт, жена моряка, готовящаяся стать матерью, и близкий друг Блэки О'Нила.

Эмма, улыбнувшись, кивнула ему, и они по садовой дорожке направились к дому. Эмму очень интересовало, что представляет собой Лаура, но еще больше она была озабочена другим: ей хотелось произвести хорошее впечатление на хозяйку дома.

Эмма вдруг обнаружила, что Блэки рассказал о своей подруге совсем немного, и сейчас, когда они стояли у порога ее дома, она довольно смутно представляла себе, что ее ждет там. Она была приятно удивлена, увидев девушку, открывшую им дверь и радостно приветствовавшую их. Лицо Лауры Спенсер было тонким и просветленным, как лицо Мадонны, ее глаза светились такой доверчивостью, улыбка была столь мила и прелестна, что Эмма ощутила: перед ней человек, безусловно отличающийся от всех, кого она когда-либо встречала.

Лаура ввела их в дом, ругая при этом ужасную погоду, сочувствуя, что они так перемерзли в дороге, и выражая радость, что они все-таки благополучно добрались. Грациозным движением она приняла у них пальто, шарфы и берет Эммы, повесила все это на вешалку у двери и провела их в гостиную к креслам, стоявшим полукругом перед пылавшим камином. Затем она взяла Эммины руки в свои и сказала:

– Я так рада познакомиться с вами, Эмма! Блэки говорил мне о вас столько хорошего. Боже, у вас совершенно замерзли руки! Садитесь скорее ближе к огню, дорогая, и хорошенько прогрейте свои косточки.

– Я тоже очень рада знакомству с вами, Лаура, – ответила Эмма.

Боясь показаться невоспитанной и не решаясь поэтому пристально осматривать комнату, Эмма все же обратила внимание на неброские обои в бело-голубую полоску, темно-синие бархатные шторы на окнах, несколько предметов красного дерева, недорогих, но тщательно, до блеска натертых воском, другие изящные вещи. Комната была небольшой, но опрятной и совершенно непохожей на чудовищно неряшливую гостиную миссис Дэниел. Здесь от всего убранства веяло комфортом и солидностью.

– Прошу прощения, что у меня еще не все готово, – извиняющимся тоном обратилась к ним Лаура. – Дело в том, что я была вынуждена навестить свою больную подругу и задержалась у нее дольше, чем рассчитывала. Я вернулась буквально за несколько минут до вашего приезда. Тем не менее чайник уже закипает, так что скоро будем пить чай.

– Все в порядке, Лаура, не смущайся. Мы никуда не спешим, так что делай все так, как тебе удобно, дорогая моя.

Он произнес эти слова таким мягким и прочувственным тоном, что Эмма с интересом взглянула на него. Она обратила внимание, как изменились его манеры и выражение лица. Это была сама любезность и почтение. Эмма поняла, что изысканный стиль поведения Лауры пробуждает в людях их лучшие качества.

– Извините меня, но я вынуждена оставить вас на пару минут, – произнесла Лаура своим неясным голосом, сервируя стол к чаю. – Мне надо закончить кое-какие приготовления на кухне.

Они что-то пробормотали в знак согласия, а Блэки спросил:

– Ты не возражаешь, если я закурю трубку, Лаура?

На полпути к двери она обернулась, приветливо улыбнувшись, кивнула головой:

– Конечно же, нет. Пожалуйста, чувствуй себя как дома, и вы тоже, Эмма.

Со своего наблюдательного поста у камина Эмма разглядывала Лауру, хлопотавшую в маленькой, смежной с гостиной кухне. На ней было бледно-голубое платье до пола, с длинными рукавами и большим белым квакерским воротником. Хотя платье было слегка поношенным и местами даже заштопано, его простота и скромный цвет подчеркивали женственность и целомудрие Лауры. „Она прелестна”, – подумала Эмма, явно заинтересованная этой высокой, стройной девушкой, которую, казалось, окружала некая духовная аура.

Тонкие, классические черты лица Лауры и хрупкая фигура придавали ей немного болезненный вид. Возможно, на чей-то менее проницательный взгляд, Лаура, с ее неброской внешностью, могла показаться даже простоватой и многие могли бы не согласиться с Эммой. Но Эмма отметила изысканность ее лица, как будто изваянного из дрезденского фарфора, придававшую особую утонченность лику Лауры, золотистое сияние, исходившее от ее соломенного цвета волос и окружавшее ее мерцающим ореолом, кротость и мудрость, наполнявшие ее прекрасные лучистые глаза, напоминающие глаза лани. Тут Эмма поняла, в чем суть очарования Лауры – в чистоте и невинности, которым дышал весь ее облик.

Эмма не ошиблась в своем выводе. Действительно эти черты были главными в Лауре. Зло просто отскакивало от нее. Лаура была ревностной католичкой. Вера, которую она никогда не обсуждала со своими друзьями и не пыталась навязывать им, составляла стержень ее бытия. Бог для Лауры не был чем-то далеким и непознаваемым. Его присутствие ощущалось ею постоянно как нечто вечное и всеобъемлющее.

Сидя в уютной гостиной Лауры и прислушиваясь к ее веселому щебетанию, доносившемуся из кухни, Эмма еще до конца не осознала сбои впечатления, но каким-то сверхъестественным образом душевные качества Лауры находили волшебный отклик в ее собственной душе, и она испытывала чувство глубокой умиротворенности. Эмма пристально и неотрывно смотрела на Лауру и повторяла про себя: „Я хочу, чтобы она подружилась со мной! Хочу ей понравиться! Хочу жить в этом доме вместе с нею!”

– Что-то ты сегодня молчалива, крошка. Это непохоже на тебя, мне кажется. Обычно ты такая болтушка, – сказал Блэки.

Эмма вздрогнула – он напугал ее.

– Я просто задумалась, – ответила она.

Блэки улыбнулся и запыхтел своей трубкой. Эмма была явно очарована Лаурой, и это его не могло не радовать.

– Не мог бы ты принести чайник на кухню, чтобы я могла заварить чай, – попросила Лаура.

– Конечно могу, крошка! – воскликнул Блэки. Он снял кипящий чайник с полки в камине и большими шагами пересек комнату, заполнив ее небольшое пространство своей крупной фигурой.

– Не могу ли я тоже чем-нибудь помочь? – спросила Эмма, также поднимаясь с кресла.

Лаура выглянула из двери кухни.

– Нет, спасибо, Эмма, все уже готово.

Через секунду она вошла в гостиную с подносом, уставленным тарелками с угощением. Блэки следовал за нею с заварным чайником в руках.

Присаживаясь к столу, Эмма подумала о том, как красиво Лаура сумела его сервировать.

– У вас прекрасный вкус, Лаура. Стол выглядит очаровательно, – похвалила Эмма и улыбнулась ей. Та, похоже, была весьма довольна этим неожиданным комплиментом.

– Да это просто королевское угощение, – сказал Блэки, оглядывая в свою очередь стол. – Но тебе вовсе не следовало затевать все это. Тебе и так хватает работы с церковными делами и благотворительностью.

– Это не составило никакого труда для меня, Блэки. Ты же знаешь, что я обожаю готовить и принимать гостей. Теперь прошу к столу и ухаживайте каждый за собой сам. Я думаю, что вы просто умираете с голоду после путешествия из Лидса по такому холоду. Уверена, что ты нагулял аппетит, Блэки.

– Это точно, – ответил он и, следуя, ее совету, взял сандвич. За чаем его красноречие расцвело пышным цветом, и девушки непрерывно хихикали, слушая его истории, которые он рассказывал с известным артистизмом, проявлявшимся всякий раз, когда он хотел кого-нибудь развлечь. Актер в нем не умирал никогда, и он так разговорился, что ни Эмме, ни Лауре не удавалось вставить в разговор ни словечка, хотя Лаура иногда мягко поправляла, если его произношение становилось чересчур неправильным, и Эмма обнаружила, что эта нежная девушка, несмотря на свою сдержанность, наделена чувством юмора, а за ее мягкими манерами чувствуется ясный и твердый рассудок.

Лауре тоже понравилась Эмма. Вначале она была ошеломлена ее сияющей красотой, но потом, готовя чай и украдкой наблюдая за ней, Лаура убедилась в том, что в этой красоте больше очарования юности, нежели величественности. Она заметила также ум, светившийся в необыкновенных зеленых глазах Эммы, и утонченный овал ее лица. Блэки рассказывал ей, что Эмма ютится в неудобной мансарде и тратит часы на ходьбу до работы и обратно. Он беспокоится о здоровье Эммы, и в этом нет ничего удивительного, подумала Лаура. Она нуждается в материнской заботе: как-никак седьмой месяц – и никого рядом. Лауру переполняло сестринское чувство к Эмме.

Во время чаепития Блэки размышлял о девушках, сидевших по обе стороны от него за чайным столиком. Он любил их обеих, хотя и по-разному, и благодарил судьбу за то, что они понравились друг другу. Он знал это наверняка, несмотря на то, что они были такие разные и внешне, и по темпераменту. Он бросил взгляд на Лауру, промокавшую в этот момент губы салфеткой. Да, Лаура была именно такой – хрупкой, как фарфор, застенчивой, душевной, часто безоглядно самоотверженной. Краешком глаза он взглянул на Эмму. Рядом с нежным очарованием Лауры ее красота казалась дикой и необузданной. В ней было даже что-то пугающее, и он не раз убеждался, какой жестокой и изворотливой могла быть Эмма, когда обстоятельства вынуждали ее к этому. Но все же, невзирая на все различия, в них были и общие черты – цельность, храбрость и способность к состраданию. Возможно, это будет способствовать тому, чтобы они подружились, думал он. Кроме того, Блэки был уверен в том, что Лаура, хотя ей шел двадцать второй год и она всего на несколько лет старше Эммы, сумеет нежно, по-матерински присматривать за нею. С другой стороны, он надеялся, что присутствие в доме живой и энергичной Эммы поможет Лауре преодолеть чувство одиночества, испытываемое ею после смерти матери, умершей четыре месяца назад.

Эмма с энтузиазмом рассказывала Лауре о своих занятиях шитьем в мастерской Каллински, и ее трепещущий голос привлек внимание Блэки. Он повернулся и посмотрел на нее. Оживленное лицо Эммы сияло в ярком свете гостиной и дышало жизнью. Да, любой мужчина будет ослеплен ее внешностью, подумал он, и, как это часто с ним случалось в последнее время, его вновь заинтересовало, кого же она все-таки ослепила восемь или девять месяцев назад. Он до сих пор не осмеливался спросить Эмму, кто в действительности был отцом ее ребенка. Он отогнал от себя эту мучившую его мысль и сосредоточился на том, как ему направить разговор двух женщин к другой теме – к поступлению Эммы на фабрику Томпсона. Неожиданно Лаура, будто прочитав его мысли, сказала:

– Вы с таким жаром говорите о швейном деле, Эмма, что ясно, насколько оно вам нравится. Я услышала, вы освоили его быстро и мастерски. Мне кажется, что вам не составит труда научиться и ткацкому ремеслу… – Лаура сделала паузу, не желая, по своему обыкновению, показаться безапелляционной в своих суждениях.

– А что, ткать – это очень сложно? – осторожно спросила Эмма.

– Нет, вовсе нет. Когда вы познакомитесь поближе с технологией этого дела, уверена, что оно покажется вам не слишком трудным. Поверьте мне.

Эмма кротко взглянула на Блэки и снова обратилась к Лауре:

– А вы уверены, что действительно сможете устроить меня на работу к Томпсону?

– Да, абсолютно! – воскликнула Лаура. – Я завтра же поговорю с мастером, и вы сможете начать в любое время, когда захотите. Они ищут новых девушек для обучения и готовы поставить вас к станку хоть сейчас, естественно, пока в роли ученицы.

Эмма подумала долю секунды и, приняв решение, приступила прямо к делу.

– Не согласились бы вы разделить этот дом со мной? Я не причиню вам много хлопот и, конечно, буду платить свою долю, – сказала она, не отрывая пристального взгляда от Лауры.

Ангельское личико Лауры осветила довольная улыбка, ее глаза лани загорелись.

– Ну конечно, Эмма, я рада буду принять вас. В любом случае, мне действительно трудно содержать этот дом одной, но мне не хотелось бы с ним расстаться – ведь я провела здесь большую часть жизни. Вы составите мне восхитительную компанию – я давно ищу человека, близкого мне по духу и столь же приятного, как вы.

Она подалась вперед, взволнованно сжала руку Эммы и продолжила успокаивающе:

– А еще мне кажется, что вам, в вашем положении, будет лучше всего здесь со мной. Я позабочусь о вас, Эмма. И Блэки, я думаю, согласится.

– Само собой разумеется, – вмешался тот, довольный таким оборотом дела.

– Теперь, если позволите, я покажу вам остальную часть дома и ту комнату, что будет вашей, Эмма, – продолжала Лаура.

Проведя их по крутой и узкой лестнице, она открыла дверь на площадке.

– Вот эта комната, – произнесла Лаура с ослепительной улыбкой. Проскользнув вперед, она зажгла свечу на шкафу.

– До чего же она прелестна и удобна! – заявил Блэки, остановившись в дверях и подталкивая Эмму вперед. Она обернулась к нему:

– Да, это именно так!

Большую часть комнаты занимала огромная пышная кровать, накрытая лоскутным покрывалом. Стены были выкрашены белым, а на полу перед кроватью даже лежал ковер.

– Это была спальня моих родителей, – сказала Лаура и, слегка смутившись, добавила: – Я надеюсь, она понравится вам, Эмма. Места много и есть двуспальная кровать, я думаю, ваш муж сможет останавливаться здесь, когда будет приезжать в увольнение.

Эмма раскрыла было рот, но тут же закрыла его, увидев лицо Блэки.

– Э-э, думаю, он еще не скоро приедет домой. Он сейчас в море, так что об этом еще рано думать, – сказал тот.

Он осматривался по сторонам, лихорадочно ища повод сменить тему, и быстро, давясь словами, заговорил:

– Вот, Эмма, ты обратила внимание на пустое место перед окном, вон там, между гардеробом и умывальником? Там можно будет поставить рабочий столик, чтобы шить по заказам разных леди, как ты собиралась. Помнишь, ты мне говорила об этом? И Лаура не будет против. Правда, Лаура, дорогая?

Он надеялся, что ему удалось увести разговор в сторону от неприятного вопроса об этом проклятом мифическом муже Эммы.

– Вовсе нет, мне это совсем не помешает.

Лаура взглянула на Эмму, которая, не успев разгладить морщинок, набежавших на ее гладкий лоб, внимательно разглядывала комнату.

„О Боже! Ей не нравится дом”, – обеспокоенно подумала Лаура, но, не желая оказывать никакого давления на Эмму, торопливо сказала:

– Здесь немного прохладно. Не спуститься ли нам вниз? Вы можете дать мне ответ позже, Эмма. Нет никакой нужды принимать решение прямо сейчас, сию минуту.

Эмма заметила тень испуга на лице Лауры и схватила ее руку.

– Мне нравится комната! Правда! Я была бы счастлива жить здесь с вами, Лаура, если мне это окажется по средствам.

Они вернулись в гостиную. Блэки уселся перед камином, вытянув ноги к огню, а Лаура, достав книгу, в которой она вела учет расходов по дому, присоединилась к ним.

– Рента составляет четыре шиллинга в неделю. Значит, ваша половина составит два шиллинга, Эмма. Потом, надо прибавить расходы на дрова и уголь зимой и на керосин для ламп. Я буду очень вам признательна, если вы согласитесь их разделить со мной. Все это вместе составит пять шиллингов в неделю зимой, но летом будет меньше.

– Пять шиллингов! – воскликнула Эмма. Лаура уставилась на нее, и беспокойное выражение вновь появилось в ее глазах.

– О, дорогая, это слишком дорого? Может быть, я смогу…

– Нет, это совсем немного, – перебила ее Эмма, – я ждала намного большего. Это просто великолепно. Еще бы, я сейчас плачу миссис Дэниел по три шиллинга за ее мансарду.

Лаура вопросительно взглянула на Эмму, а Блэки прорычал:

– Я всегда говорил, что эта кровожадная женщина бессовестно грабит тебя. Ах, Эмма, Эмма! Ты могла бы переехать к Лауре еще несколько недель назад, когда я просил тебя об этом.

– Спокойно, Блэки, не надо так волноваться, – весело, но твердо сказала Лаура и протянула расчетную книгу Эмме.

– Вы можете сами просмотреть все цифры. Мне хотелось бы, чтобы вы убедились в том, что сколько стоит.

Эмма не хотела этого делать, но та настаивала на своем. Бегло взглянув на нее, Эмма через мгновение вернула ей – она была абсолютно уверена, что эта девушка не собирается на ней зарабатывать.

– Лаура, пожалуйста! Я не хочу продираться сквозь все эти цифры. Я уверена в вашей скрупулезности. Больше того, может быть, вы просите с меня слишком мало? Я не желаю, чтобы вы из-за меня терпели убытки.

– Этого совершенно достаточно, уверяю вас, – сказала Лаура и положила расчетную книгу на место, в ящик буфета, после чего продолжила:

– Блэки говорил, что я не возьму с вас ни пенни за тот первый месяц, пока вы будете учиться ткать?

– Нет, я так не могу. Это несправедливо! – вскрикнула Эмма, но Лаура осталась непреклонной.

– Вы не будете мне платить, пока не получите первую зарплату.

Она заметила, что лицо Эммы залилось краской от чувства ущемленной гордости. Понимая, что та не хочет принимать милостыню, и не желая дальше смущать ее, Лаура быстро заметила:

– Вы только заплатите мне два шиллинга за ренту. Это – на счастье.

Эмма неохотно согласилась, не желая обижать Лауру, но про себя решила, что заплатит ей все пять шиллингов, взяв их из своих сбережений.

– Тогда все решено. Эмма переедет в следующую субботу. Я сам перевезу ее, будьте уверены, – заявил Блэки, принимая на себя все заботы по переезду. Он внимательно посмотрел на них обеих.

– Вот видите, я был прав, когда надеялся, что все образуется и вы понравитесь друг другу.

Эмма улыбнулась, но ничего не сказала. Она была счастлива, что приняла решение перебраться в Армли и поселиться у Лауры. Ее переполняло чувство умиротворенности, и она расслабилась, сидя в кресле, неожиданно испытав такое облегчение и такую уверенность в будущем, как никогда. Она знала – теперь все будет в порядке, и ни минуты сейчас в этом не сомневалась, но не думала, что до конца дней не сможет забыть свою первую встречу с Лаурой Спенсер. Годы спустя она поймет, что Лаура была единственным по-настоящему хорошим человеком из всех, кого она встречала на своем пути, и что она глубоко любила ее.

В следующую пятницу Эмма с грустью распрощалась с товарищами по работе в швейной мастерской, которые глубоко сожалели об ее уходе, и с семьей Каллински, куда ее пригласила Джанесса отужинать. После ужина Джанесса подсела к Эмме.

– Я хочу, чтобы ты мне обещала, что обратишься ко мне, если будешь нуждаться в чем-то в ближайшие месяцы. Армли не так далеко отсюда, и я смогу тотчас же приехать, – сказала она.

– О, миссис Каллински, это так мило с вашей стороны, благодарю от всего сердца.

При расставании было пролито немало слез, и лишь Дэвид остался невозмутимым. Он знал, что их пути еще пересекутся, и со своей стороны был намерен всячески этому способствовать. Эмма оставила ему свой адрес в Армли и сама пообещала написать ему, как только устроится. Даже миссис Дэниел прослезилась, прощаясь, и тоже просила ее не терять с нею связи.

В понедельник Лаура повела Эмму на фабрику Томпсона. С первого мгновения, как она вошла сюда, Эмма возненавидела это место так же сильно, как в свое время полюбила маленькую фабричку Абрахама Каллински. Здесь не было и намека на чувство товарищества и взаимопомощи, не слышались шутки и смех, грубые и придирчивые надзиратели то и дело ходили между станками. Эмму постоянно подташнивало от зловония, исходившего от сырой шерсти, непрерывный стук челноков оглушал ее. На третий день работы она была совершенно подавлена несчастным случаем, которому стала свидетельницей. Сорвавшийся со станка челнок угодил прямо в лицо одной из работниц и убил ее. Такие аварии здесь были не редки.

В лице Лауры Эмма обрела хорошего преподавателя, терпеливого и точного в своих объяснениях. Тем не менее ткацкое дело казалось Эмме трудным, и она постоянно боялась сотворить так называемый „треп”, когда сотни нитей обрывались и перепутывались на станке. Чтобы устранить это, требовались многие часы, терялось драгоценное время и ткачихам потом приходилось работать в бешеном темпе, чтобы наверстать упущенное. Но Эмма была внимательна, и за все время, что она проработала на фабрике, ей удавалось избежать „трепа”.

Эмма со свойственной ей добросовестностью была настойчива в учебе, поскольку знала: пока у нее нет другого выхода, кроме как стать умелой ткачихой, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Как и предсказала Лаура, Эмма, с ее смекалкой и ловкостью, меньше чем за месяц освоила эту профессию. Ее самоуважение росло по мере того, как приходило мастерство, хотя Эмме по-прежнему не нравилось работать в этой унылой обстановке под жестким контролем.

Они с Лаурой начинали работу в шесть утра и заканчивали в шесть вечера. Рабочие дни текли уныло и безрадостно для Эммы. Шли недели, и она все сильнее ощущала тяжесть носимого ею ребенка, чувствовала себя уставшей и изможденной. Ее пугали ноги, постоянно отекавшие от долгого стояния за станком, и порой она думала, что может родить прямо здесь, на полу фабрики. Только Лаура скрашивала ее существование, и Эмма не переставала думать, что бы с нею было без постоянной поддержки и преданности Лауры.

Однажды вечером во вторник, в конце марта, Эмма отчетливо почувствовала приближение родов, и Лаура отвела ее в госпиталь Святой Марии на Хиллтоп. После десятичасовых страданий Эмма, в свои неполные семнадцать лет, родила девочку, чему она была безмерно рада.

Глава 31

Эмма сидела перед камином в гостиной, угрюмо глядя перед собой. Ее голова была занята одной единственной мыслью, вытеснившей все остальные. С этой мыслью она жила все последние дни с момента рождения дочери. У Эммы хватало и других забот, но волнение за судьбу ребенка затмевало все остальное. Необходимо было принять решение, касавшееся его ближайшего будущего, и оно не терпело отлагательства.

Ее зазнобило – она внезапно ощутила, как холод от замерзших ног поднимается все выше и выше и вот уже охватывает ее целиком. Она тяжело зашевелилась в кресле, и это состояние было так не обычно для нее, всегда такой подвижной, потом взяла кочергу и в сердцах воткнула ее в дрова, сложенные в камине, словно вымещая на них все зло за свою беспомощность. Дрова раскатились по сторонам, вспыхнули, и гостиная озарилась яркими отсветами пламени, подчеркивавшими чистоту и уют комнаты.

Отсветы пламени осветили ее дочку, лежавшую у нее в ногах в самодельной колыбельке, которую Эмма соорудила из ящика, и утопавшую в толстом шерстяном одеяле и пышных подушках. Девочка лежала на боку, ее пушистые серебристо-светлые волосики мерцали в свете камина, круглое розовое личико было обращено к Эмме, тонюсенькие пальчики сжаты в крошечный кулачок, поднесенный к маленькому ротику.

„Это мой ребенок! Он частичка меня, моя плоть и кровь! Разве я смогу его когда-нибудь бросить на произвол судьбы?” – подумала Эмма. Внезапно ею овладело острое чувство протеста, желание добиться своей цели наперекор обстоятельствам, которые пока складывались не очень-то благоприятно.

– Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – как заклинание, прошептала Эмма. – Никогда! У тебя будет все самое лучшее, что только можно приобрести за деньги в этом мире! Я обещаю это тебе!

Она еще какое-то мгновение понаблюдала за своей дочерью, которой сегодня исполнилось уже четыре дня, и снова повернулась к огню. Никакие жертвы, на которые она способна пойти, не будут чрезмерными, если от них зависят безопасность и безбедное существование ее дочурки. Эмма решительно взяла в руки фланелевую ночную сорочку, которую она сейчас шила, и решив больше не заглядывать далеко вперед, принялась за шитье. Да, надо жить именно так: шаг за шагом, день за днем, по кирпичику возводя здание своей жизни. Другого пути у нее нет.

По мере того, как она накладывала свои идеальные стежки на шитье, атмосфера уныния, не свойственная Эмме, сгущалась вокруг нее. Она понимала, что не сможет оставить при себе ребенка, как бы ей этого ни хотелось. Она должна ходить на фабрику и зарабатывать себе на жизнь, и нет никого, кто бы присмотрел за ребенком в течение дня. Мысли о том, чтобы отдать ребенка на усыновление или сдать его в сиротский приют у нее даже не возникало. Выход возможен только один. Эмма не была от него в восторге, но, так как другие варианты отпадали, проведя несколько бессонных ночей, она все же приступила к реализации своего плана, взвешивая все за и против. Противоречивые мысли метались в ее голове почти с той же скоростью, с которой летала игла в ее руках, продолжавших обметывать рубец шва на ночной сорочке.

– Эй! Есть кто-нибудь дома?

Эмма испуганно подняла глаза. Дверь отворилась, и в комнату вошел Блэки О'Нил. На улице стоял ветреный мартовский день, и свежий ветер разрумянил его и так загорелые щеки и растрепал черные волосы, превратив их в копну перепутанных завитков, От него исходил дух веселья и счастья, и он показался Эмме ужасно самодовольным. В руках он держал несколько пакетов.

– Блэки! Я не ждала тебя так скоро! – с удивлением воскликнула Эмма. Она отложила шитье и встала, машинально поправляя свою прическу, находившуюся в идеальном порядке.

Блэки широко улыбнулся, показав белоснежные зубы, и швырнул все на стол, нежно обнял Эмму своими громадными ручищами и привлек ее к себе.

– Ну, после родов с тебя просто картинки можно писать, такой здоровой и красивой ты выглядишь, – заметил он, оценивающе ее разглядывая.

Эмма, скрывая беспокойство, заставила себя улыбнуться, но ничего не произнесла в ответ. Блэки, явно не замечая ее удрученного вида, с энтузиазмом продолжил:

– Я тут принес кое-что для ребенка в подарок. Пустяки, но тебе должно понравиться.

Он указал взглядом на вещи, лежавшие на столе.

– О, Блэки, ты слишком щедр! Вовсе не к чему тебе тратить на ребенка все свои деньги. Ты ведь на прошлой неделе уже купил мне шаль.

– Думаю, что деньги и существуют для того, чтобы их тратить.

Он стянул с себя пальто и направился к вешалке у двери, чтобы повесить его.

– Дела у нас с дядюшкой Пэтом на этой неделе идут лучше некуда. Мы получили три серьезных заказа, и нам придется нанять еще людей, чтобы справиться с ними. Да, успех прямо-таки витает в воздухе вокруг О'Нилов, – он повернулся к Эмме и подмигнул ей.

– Кроме того, вчера мне подвалило счастье, так сказать, нежданно-негаданно. Я выиграл на скачках в Донкастере. Вот так, крошка. Так что сегодня утром я сказал себе: поскольку тебе повезло на этой неделе, Блэки О'Нил, и в кармане у тебя завелись лишние денежки, ты обязан поделиться своим успехом с Эммой. И поутру я отправился на Бриг-гейт и купил там немного вещичек для моей дорогой Тинкер Белл.

– Я рада, что ты выиграл, Блэки, но не лучше ли было тебе отложить эти деньги на постройку того большого дома, о котором ты всегда говоришь? – спросила прагматичная, как всегда, Эмма.

Это позабавило Блэки, и он пожал плечами.

– В один прекрасный день у меня будет хороший григорианский дом, Эмма, а те несколько шиллингов, которые я истратил сегодня, не имеют никакого значения.

Он наклонился всем своим большим телом и опустился на колени рядом с колыбелькой, осторожно глядя на ребенка.

– А разве не это – самое дорогое? Ну просто маленький ангелочек, ей-богу.

С чрезвычайной осторожностью он погладил по одеялу. Ребенок шевельнулся и открыл глаза, хлопая длинными светленькими ресничками. Девочка загукала и задвигала ножками под одеялом. Блэки просиял.

– Ты посмотри, крошка, мне кажется, что она уже узнает своего дядю Блэки, честное слово!

– Кажется, да. Она прелестный ребенок и так хорошо себя ведет. Ни разу не заплакала с того дня, как мы вернулись из госпиталя Святой Марии. – Эмма взглянула на стол. – Спасибо тебе за подарки.

– Ерунда! – воскликнул Блэки, вскакивая на ноги и выпрямляясь во весь рост. – Давай, Эмма, распаковывай их. Начнем с этого.

Он протянул ей самый большой сверток. Эмма села в кресло и развернула его.

– Боже мой, какая прелесть! – воскликнула Эмма, вынимая розовое вязаное пальтишко, отделанное розовыми лентами.

Блэки так и расцвел от счастья.

– Здесь еще шапочка и сапожки, – сказал он, протягивая Эмме другой сверток. – Надеюсь, что они будут ей впору. У меня были сомнения с размерами, поскольку я не привык покупать вещи для такого крошечного существа. – Он обеспокоенно посмотрел на Эмму. – Как ты думаешь, они подойдут ей?

– Да они просто превосходны! Спасибо тебе, Блэки.

– Разверни еще этот, последний. Ты знаешь, крошка, здесь не такие практичные вещи, как пальто или шапочка, но, думаю, тоже нужные, если мы считаем, что у Тинкер Белл должны быть игрушки.

Эмма нетерпеливо сорвала бумагу, и у нее в руках оказался белый плюшевый ягненок с большим розовым ошейником и колокольчиком на шее.

– Ой, какой хорошенький! А тут еще и погремушка! – Она потрясла полированным костяным кольцом, к которому тоже был прикреплен колокольчик.

Положив ягненка и погремушку в колыбель рядом с ребенком, Эмма встала и поцеловала Блэки.

– Спасибо, ты так добр к нам.

Эмма была тронута его вниманием и заботой, с которой он выбрал одежду и игрушки.

– Э, все это пустяки, любовь моя. Кстати, а куда подевалась Лаура? – спросил он, озираясь по сторонам.

– В католической церкви сегодня благотворительный базар, а она стоит за одним из прилавков. К чаю она должна вернуться. Ты, конечно, останешься, не так ли? Мы просим тебя об этом.

– Ну, конечно, останусь.

Он уселся в кресло напротив Эммы и похлопал по карманам в поисках сигареты. Закурив, Блэки спросил:

– А когда ты собираешься снова на фабрику, крошка?

Эмма помолчала немного и медленно подняла голову.

– Это зависит от меня самой. Мастер сказал Лауре, что я могу целую неделю не выходить на работу после госпиталя. Там как раз сейчас не очень много работы, да, впрочем, фабрике все равно, когда я приду, ведь это за мой счет. Они же не должны мне платить, пока я не работаю.

– Надеюсь, что ты именно так и поступишь, – заметил Блэки, внимательно глядя на нее.

– Лаура тоже так считает. Она беспокоится о моем здоровье, но я хорошо себя чувствую, правда, Блэки, и могла бы уже в понедельник пойти на работу, но…

Она принялась разглядывать свое шитье и упавшим голосом продолжила:

– Но, тем не менее я не думаю, что пойду на фабрику. У меня есть дела, которые обязательно надо сделать на следующей неделе.

Эмма потупилась, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения. Блэки не стал ее расспрашивать, зная, что это может рассердить ее. Эмма не всегда бывала расположена к откровенности, и он был приучен не приставать к ней с лишними расспросами. Минуту спустя Эмма сказала:

– Так, значит, твои дела идут хорошо?

– Да, это так! И ты знаешь, у меня уже есть план дома моей собственной конструкции. – Он усмехнулся. – Ну, это еще не совсем целый дом. Мы должны пристроить крыло к уже существующему дому для одного заказчика из Хэдингли. Человек, которому принадлежит дом, должен сказать, оказался настоящим джентльменом. Ему понравились мои идеи, и он сказал, чтобы я продолжал прорабатывать свой проект. И еще одна приятная новость: вечерние классы в школе проектировщиков собираются сделать бесплатными. Вот так-то, крошка!

– Это прекрасно, Блэки.

Эмма сказала эти слова так равнодушно, что Блэки сразу встревожился, заметив ее отстраненное выражение лица и явное отсутствие интереса к его рассказам. Он внимательно посмотрел на нее и заметил глубокую грусть в ее зеленых глазах и жесткую складку у рта. „Даже не столько жесткую, сколь горестную”, – решил он. Ему хотелось узнать, что ее так расстроило, но он снова удержался от расспросов. Продолжая говорить о крыле дома, которое ему предстоит спроектировать и построить, Блэки украдкой следил за ней. Наконец он не выдержал и спросил:

– Почему ты выглядишь так грустно, дорогая? На тебя это не похоже.

Она не ответила.

– Послушай, Эмма, у тебя такое унылое лицо, прямо как пасмурный день. Что тебя так расстроило?

– О, ничего, ровным счетом…

Она немного поколебалась, а потом выговорила:

– Просто меня немного тревожит, что ребенок до сих пор не окрещен.

Блэки в изумлении уставился на нее. Потом откинулся назад и громко расхохотался. Эмму, очевидно, задел его смех, но он уже не мог остановиться.

– Что я слышу! Она озабочена, что ребенок не окрещен! – повторил он за нею, стараясь не улыбаться. – Я просто не верю своим ушам, Эмма. Какое это для тебя имеет значение, если ты месяцами твердила мне про свой атеизм.

– Да, я атеистка и не изменила своих взглядов в этом вопросе! – закричала Эмма. – Но я не считаю себя вправе решать за свою дочь и не крестить ее. Когда девочка вырастет, она, возможно, будет верующей, и тогда она сможет затаить обиду на меня за то, что я не окрестила ее.

Блэки увидел, что Эмма рассержена всерьез, и спросил:

– А почему бы тебе не пойти к викарию церкви Христа и не уладить это дело?

– Да не могу я этого сделать, пойми же наконец! – резко перебила его Эмма, и холодно взглянула на него. – Викарий потребует свидетельство о ее рождении, так всегда делается, и он сразу увидит, что она, не… незаконнорожденная, и откажется крестить ее. Кроме того, я не желаю ни его, ни кого либо еще посвящать в свои дела.

– Хорошо, Эмма, если ты не хочешь идти в церковь Христа, то я не знаю, что нам тогда делать. Мне кажется, что другого решения нет – ты не сможешь окрестить ее, вот и все!

– Да, я и сама прекрасно знаю и поэтому не собиралась говорить с тобой об этом, пока ты сам не спросил, что меня огорчает. Ты прав, тут ничего не поделаешь. Мне остается лишь одно – надеяться, что мой ребенок в один прекрасный день не разгневается на меня.

«Если ребенок когда-нибудь рассердится на тебя, то только из-за незаконности своего рождения, а не из-за крещения, точнее – из-за отсутствия такового», – подумал про себя Блэки, но вслух произнес:

– Ты так непоследовательна, крошка. Послушай, Эмма, если это для тебя так много значит, то почему бы нам не отнести ребенка в церковь в любой другой части Лидса, где тебя никто не знает, и не окрестить ее там? Тогда не будет иметь значения, что кто-то увидит ее метрику.

– Нет, нет! Я не хочу, чтобы еще хоть одна живая душа знала, что она незаконнорожденная, – огрызнулась Эмма.

Внезапно Блэки осенила великолепная идея.

– Я придумал! Мы окрестим ее прямо здесь и немедленно.

Он вскочил на ноги и решительно шагнул к раковине на кухне.

– Думаю, что вода Лидсской корпорации достаточно хороша для крещения. Принеси мне какую-нибудь емкость, – весело крикнул он.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что мы сами окрестим ее? Я не понимаю тебя, – нахмурилась Эмма.

– Раз ты так волнуешься, что она не окрещена, то я собираюсь это сделать сам, прямо сейчас. Поднеси ее к раковине, да пошевеливайся, – торопил ее Блэки, стоя в дверях кухни.

Лицо Эммы выражало недоверие.

– Это сделаешь ты?! Но будет ли оно правильным, я имею в виду крещение? Будет ли оно настоящим?

– Верь в это, и крещение будет таковым. Делай, что я говорю, – скомандовал Блэки. – Я справлюсь с этим не хуже любого викария или священника. В конце концов, хоть я и не очень праведный католик, но еще верю в Бога, и ты об этом знаешь. Я могу не ходить в церковь, Эмма, но я никогда не терял веры. Никогда, поверь мне. Бог живет в каждом из нас, я глубоко уверен в этом. Я чувствую Его в своем сердце, а это важнее всего. Чувствовать, что Его любовь и Он сам навечно с нами.

Эмма удивилась, но поверила каждому его слову, а Блэки продолжал свою прочувственную речь:

– Я не думаю, что Он разгневается на меня за то, что я в сложившихся обстоятельствах взялся за это дело. И Он примет девочку в число возлюбленных своих детей. Верь в это и Он придет. Его собственный сын, Иисус, говорил: «Сострадайте детям малым, пришедшим ко мне, и не отталкивайте их, ибо так вы приближаете Царство Божие». Поверь мне, что важны само крещение и дух любви, его окружающий, а кто и где произвел его – не имеет значения. Нам не нужны ни церковь, ни священник, Эмма.

– Я верю тебе, Блэки, и хочу, чтобы ты крестил ребенка.

– Вот теперь я узнаю свою Эмму, – сказал он. – Тогда возьми и принеси сюда ребенка.

Блэки подошел к раковине, набрал теплой воды в кувшин, а затем поспешил к буфету и выдвинул ящик в поисках полотенца. Эмма тем временем взяла девочку из самодельной колыбели и баюкала на руках, нежно поглаживая ее по крохотному личику и приговаривая:

– Ты малышка моя родная.

Эмма была глубоко взволнованна близостью ребенка. Внезапно лицо Эдвина Фарли встало перед ее глазами: «Если бы Эдвин не был так жесток! Если бы он мог увидеть сейчас свое дитя, он бы так же полюбил его, как я». К своему ужасу, Эмме не удавалось полностью вычеркнуть из памяти ни лицо Эдвина, ни любое воспоминание, связанное с ним. Она могла неделями не думать о нем, а если иногда и вспоминала его, то только со жгучей ненавистью. Но после рождения ребенка воспоминания об Эдвине часто посещали ее. Занятая непрошенными мыслями о нем, Эмма была так обескуражена, что забыла об осторожности.

Блэки с противоположной стороны комнаты спросил:

– А как ты собираешься назвать нашу Тинкер Белл? Ты уже придумала ей имя?

Поглощенная своими размышлениями Эмма не стала долго раздумывать. Имя это буквально висело на кончике ее языка, и она машинально произнесла:

– Эдвина… – Как только это имя сорвалось с ее губ, Эмма окаменела, пораженная собственной оплошностью. «Что заставило меня назвать это имя?» – негодовала она на себя. Ведь у нее никогда не было намерения назвать ребенка именем Эдвина. Еще много недель назад она решила дать дочери имя Лаура. Эмма чувствовала себя так, будто из нее выкачали всю кровь.

У Блэки отвисла челюсть, и он изумленно уставился ей в спину. Он видел, как она вся напряглась и на ее острых лопатках натянулся тонкий шелк надетой на ней белой блузки. Он повторил про себя названное ею имя и мгновенно, ни секунды не сомневаясь, понял, кто был отцом ее ребенка. Эдвин Фарли! В этом нет никаких сомнений. Теперь все встало на свои места. Как же он не подумал об Эдвине раньше? Ведь это было так очевидно. Он месяцами терзался сомнениями относительно ее рассказа, убежденный в том, что такая привередливая девушка, как Эмма, ни в коем случае не могла спутаться с какой-то там деревенщиной. Боль за нее защемила его сердце, и он было потянулся к ней, чтобы поддержать ее. Но не стал этого делать и сосредоточился. Хотя Эмма стояла, отвернувшись от него, он ясно чувствовал, как она смущена ужасной оговоркой, сорвавшейся с языка. Что заставило ее проговориться? Эмма с ее осторожностью ни за что бы так не поступила сознательно. Она допустила ошибку, которую сейчас была не в состоянии изящно исправить. Поэтому Блэки напустил на себя беззаботный вид и с притворной веселостью спросил:

– И где же ты откопала такое музыкальное имя, крошка? Не иначе, как в одном из этих иллюстрированных журналов. Ну, ладно. Хотя имя довольно вычурное, но идет моей дорогой Тинкер Белл. Ей-богу, мне оно нравится.

Эмма кивнула, предпочитая не отвечать. Блэки засуетился с полотенцем, стараясь изящно перекинуть его через руку, потом попробовал воду, всячески пытаясь протянуть время, чтобы дать Эмме возможность собраться с мыслями и призвать на помощь свое воображение.

– Ну вот, я готов, – сказал он, сияя улыбкой. – Держи ребенка перед собой, Эмма… Да, вот так будет правильно. Хорошо, крошка.

Эмма слегка пришла в себя и сказала:

– Ее полное имя должно быть Эд… Эдвина, – запнулась она, сглотнула слюну и уже спокойнее продолжила, – Лаура Шейн…

– Шейн! – прервал ее Блэки с неподдельным изумлением.

– Да, Шейн – в твою честь. Я же не могла назвать ее Десмонд или Патрик, да и имя Блэки ей не очень то подходит, ты не находишь?

Он расхохотался.

– Правда! Правда! Ну, я так польщен этим, и мне это так приятно, Эмма! Тогда давай начнем.

Он размашисто погрузил пальцы в кувшин с водой и начертал ими крест на лбу ребенка.

– Подожди минутку, – остановила его Эмма, глаза ее широко раскрылись. – Я не католичка, и мой ребенок тоже. В англиканской церкви викарий просто сбрызгивает водой ребенка, но не крестит его. Мы должны все делать как положено. Поэтому, начни с начала, пожалуйста.

Блэки спрятал улыбку. Для атеистки она что-то была слишком хорошо осведомлена.

– Ладно, Эмма, я все понял.

Он вытер полотенцем влажный крест на лбу ребенка и приступил к обряду заново. Опустив в кувшин свои крупные загорелые пальцы, он затем церемонно уронил с них несколько капель воды на ребенка, который не мигая смотрел на него.

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа нарекаю тебя Эдвиной Лаурой Шейн Харт.

Блэки перекрестился и, нагнувшись, поцеловал ребенка, а потом улыбнулся Эмме и поцеловал ее тоже.

– Ну вот и все, крошка. Ребенок окрещен. Ты почувствовала себя счастливее?

– Да, Блэки, спасибо. Все было великолепно. И посмотри на девочку – она снова улыбается и даже не пискнула, когда ты побрызгал на нее водой. Я начинаю думать, что ее ждет хорошая жизнь. А это самое лучшее, что может быть, Блэки! – она обернулась, глаза ее сияли торжеством.

– У нее будет самая лучшая одежда, она будет учиться в самых лучших школах, и она станет настоящей леди! Я позабочусь об этом, и ничто меня не остановит.

Серьезное выражение ее лица растаяло в смущенной улыбке.

– Интересно, на кого она будет похожа, когда вырастет, а, Блэки?

«Конечно, на Фарли», – подумал про себя Блэки, внимательно разглядывая ребенка. Какой бы крохотной она не была, но его черты уже проглядывались. Вслух же он сказал:

– Она будет очаровательной, Эмма, можешь не сомневаться. А сейчас положи ребенка в колыбельку и достань у Лауры бутылку портвейна. Я думаю, что мы должны выпить за здоровье девочки.

– О, Блэки, ты думаешь, что так будет правильно? Лаура может быть недовольна, если мы залезем в ее…

– Не говори глупости, Эмма, – со смехом воскликнул Блэки. – Лаура вовсе не будет против. И потом, я все равно попозже схожу в винную лавку и куплю еще одну бутылку. Мы ведь обязаны выпить за Эдвину. Таков обычай.

Эмма согласилась. Они выпили за здоровье ребенка красного портвейна, налитого Эммой в маленькие стаканчики.

– Пусть она будет здоровой, богатой и красивой, – произнес Блэки, отхлебнув глоток. – О красоте можно было и не говорить. Уверен, что она будет похожа на свою мать.

Эмма нежно улыбнулась ему, и они уселись перед огнем, потягивая вино и погрузившись каждый в свои мысли. Немного спустя Эмма сказала:

– Мы не должны рассказывать о нашем крещении Лауре. Она этого не одобрит и скажет, что подобные вещи так не делаются. А еще она спросит, почему я не пошла в церковь.

Блэки нахмурился.

– Да, ты права. Но все-таки, что ты собираешься ей сказать по этому поводу? Она ведь не знает всей правды и ей покажется странным, почему ты не окрестила ребенка.

– Я ей скажу, что собираюсь сделать это в Райпоне, – ответила Эмма. Произнеся эти слова, она поняла, что приняла, наконец, решение, касающееся ближайшего будущего ребенка.

– Райпон! Почему именно там? – вопросительно взглянул на нее Блэки.

Эмма внимательно посмотрела на него, откашлялась и тихо сказала:

– Потому, что я собираюсь туда с ребенком на следующей неделе. Я отвезу его к моей кузине Фреде.

Она заметила по выражению его лица, что Блэки сбит с толку этим соображением, и торопливо пояснила:

– Она будет жить там с моей кузиной. Ты же знаешь, что я не могу оставить при себе ребенка, так как мне надо работать. Ты сам мне это говорил несколько месяцев назад.

– А ты уже сообщила об этом своей кузине? Она согласна взять Эдвину к себе?

– Нет еще. Я побоялась написать ей, чтобы она мне не отказала. Но, если я приеду к ней с ребенком, она этого не сделает, – сказала Эмма очень уверенным тоном. – Фреда – хорошая женщина, и она была очень близка с моей матерью, хотя и намного моложе ее. Она из тех женщин, что созданы для материнства. У нее самой двое маленьких. Я абсолютно уверена в том, что она не сможет мне отказать, как только увидит Эдвину. Кроме того, я собираюсь платить ей за то, что она будет ухаживать за ребенком.

Блэки вздохнул.

– Да, практическая польза от этой идеи есть. Но не упустишь ли ты так ребенка, Эмма?

– Конечно, ты прав! Риск определенный есть, но как только я крепко встану на ноги, я заберу Эдвину к себе. А пока я думаю навещать ее один или два раза в месяц.

Блэки грустно покачал головой. Его кельтская душа страдала от мысли, что Эмме придется жить отдельно от дочки, и он спросил ободряющим тоном:

– Когда ты собираешься в Райпон?

Эмма прикусила губу.

– Я должна отвезти ребенка на следующей неделе, до того, как выйду на работу. Скорее всего, в четверг. Я останусь переночевать у Фреды и проведу там всю пятницу, чтобы побыть с девочкой чуточку подольше.

Она заметила тревогу на его лице и воскликнула:

– Я вынуждена это сделать. У меня нет иного выхода. – Слезы подступили к ее горлу, и голос осекся.

– Я понимаю, Эмма, я все понимаю. Не терзай себя, – сочувственно заметил Блэки. Он подался вперед и похлопал ее по руке. – Это самое мудрое решение в нынешних обстоятельствах.

– По крайней мере, она будет жить среди наших родственников и дышать чистым деревенским воздухом, – твердо сказала Эмма, стараясь еще раз убедить и себя, и Блэки в разумности такого шага.

– А как будет с твоим отцом? Разве кузина не расскажет ему о ребенке?

– Нет, она не сделает этого, если я ее попрошу, – возразила уверенно Эмма, надеясь в душе, что все так и произойдет.

– Она знает, что такое мой отец, и защитит меня в память о матери – они были как сестры.

Эмма посмотрела Блэки прямо в глаза и продолжила:

– Я расскажу ей всю правду о парне из деревни, который бросил меня и сбежал на флот. Я должна это сделать.

– Да, думаю, что ты так и поступишь, – заметил Блэки, теперь совершенно уверенный в том, что настоящая правда была несколько иной. Потом новая мысль буквально оглушила его, он поколебался минуту и затем сказал:

– Эмма, ты уже вспоминала про свидетельство о рождении. Тебе ведь надо пойти в регистратуру Лидса и зарегистрировать там рождение ребенка, чтобы получить свидетельство. Но там тебе придется назвать отца ребенка – так требует закон.

Лицо Эммы омрачилось. Она уже не раз думала об этом обстоятельстве и оно немало ее волновало. Она сидела затаившись, ничего не отвечая.

– Я догадываюсь, о чем ты думаешь, крошка. Когда регистратор спросит об имени отца, ты ответишь: «Отец неизвестен»?

– Да, – тихо проронила Эмма.

– Так я и знал! Ну вот, что я думаю по этому поводу: тебе следует назвать отцом меня, – с напором в голосе сказал Блэки.

Эмму словно громом ударило.

– Блэки, я не хочу и не могу этого делать! Почему ты должен брать на себя такую ответственность?

Его выразительные глаза, в которых не было ни тени сомнения, прямо смотрели на нее.

– А что, разве ты собираешься назвать имя настоящего отца, Эмма? – резко спросил он.

– Нет! – горячо воскликнула она.

– Ну, а в таком случае, не лучше ли будет указать меня? Бумага эта – просто свидетельство о том, что девочка рождена законно. Мне кажется, что любое имя, даже такое, как мое, будет выглядеть в ней лучше записи «Отец неизвестен». Подумай об этом, крошка.

– Но, Блэки…

Он поднял руку, чтобы остановить ее, на лице его появилось укоризненное выражение.

– Тебе не кажется, что ты слишком часто говоришь: «Ho, Блэки»? Всякий раз, когда ты не согласна со мной. Все! Решено! – заявил он голосом, не терпящим возражений. Он снова сжал Эммину руку.

– Вот увидишь, все будет прекрасно, Эмма. А я просто счастлив буду взять на себя ответственность, как ты изволила выразиться, за Тинкер Белл. – Он лукаво улыбнулся. – Я имел в виду – за Эдвину Лауру Шейн, мою дорогую, так сказать, крестницу.

Глаза Эммы наполнились слезами. Она вытащила носовой платок и высморкалась, стараясь унять волнение.

– Ты так добр ко мне, Блэки. Я просто не понимаю, почему ты так много делаешь для меня.

– Потому что я забочусь о тебе, Эмма, вот и все. Ведь кто-то должен позаботиться о вас обеих в этом жестоком мире, мне так кажется, – тихо и с чувством сказал он. Его черные глаза при этом сияли от радости.

– Ты можешь пожалеть об этом позже. Я имею в виду, пожалеть о том, что вписал свое имя в свидетельство.

Блэки беззаботно рассмеялся.

– Я никогда не жалею о содеянном, моя крошка. Я считаю такие сожаления пустой тратой времени.

Легкая улыбка тронула губы Эммы. Она знала, что бесполезно пытаться разубедить Блэки, когда он что-то задумал. Он не менее упрям, чем она сама. Не отрывая глаза от огня, Эмма чуть слышно сказала:

– Мне придется держать свидетельство в надежном месте под замком. И Лаура ни в коем случае не должна будет его увидеть.

Блэки показалось, что он не совсем правильно понял ее слова. Он подался вперед и переспросил:

– Что такое?

– Я сказала, что Лаура ни за что не должна увидеть свидетельство, потому что в нем будет твое имя.

– Это меня как раз не волнует, но она не должна его видеть по другой причине: она же не знает, что ты не замужем и что ребенок незаконнорожденный. Ведь я говорил ей, что ты замужем за моряком по имени Уинстон Харт. Боже, сколько лжи я наплел бедной девушке! Ты стала забывчивой, Эмма. – Он тяжело вздохнул. – И сколько хлопот с этим враньем!

Эмма вспыхнула.

– Это «святая» ложь. Я все придумала ради ребенка, и ты был согласен, что я права, – жестко возразила она. – И вовсе я ничего не забываю. Просто я подумала, что следует оградить тебя от неприятностей. И потом, я не хочу огорчать Лауру, а она обязательно расстроится, увидев твое имя на свидетельстве о рождении. Она может поверить, что ты действительно отец ребенка.

– Ну, и что с того? – резким голосом спросил Блэки, раздражаясь еще сильнее.

– Лаура влюблена в тебя, Блэки.

– Влюблена в меня? Лаура? Что за чушь ты несешь, крошка! – расхохотался он и недоверчиво покачал головой. – Скорее ад покроется льдом, чем Лаура остановит на мне свой взгляд. Я уже говорил тебе, что Лаура очень набожна, и она прекрасно знает, что я грешник. Сама посуди, Эмма. Это бред какой-то! Влюблена в меня – надо же такое придумать! Всеми святыми клянусь, я начинаю подозревать, что ты не в своем уме.

Эмма нежно и сочувственно посмотрела на него.

– Какой же ты дурак, Блэки О'Нил. Не видишь того, что делается у тебя под носом. Конечно, она влюблена в тебя и сильно.

– Она что, говорила тебе об этом? – закричал он, насмешливо глядя на нее.

– Нет, сама она этого не говорила, но я знаю.

Встретив его скептический взгляд, Эмма с жаром добавила:

– Я просто уверена, что в глубине души она любит тебя!

Блэки опять не смог удержаться от смеха.

– Ты слишком впечатлительна, Эмма, честное слово. Я совершенно не верю всему этому, абсолютно.

Эмма смиренно пожала плечами.

– Можешь мне не верить, но это правда, – твердо заявила она. – Я могу это утверждать по тому, как она смотрит на тебя и как иногда говорит о тебе. Держу пари, что она пойдет за тебя, если ты попросишь ее об этом.

Блэки был ошеломлен. На лице его застыло какое-то странное выражение, которое Эмма не смогла разгадать, и она торопливо сказала:

– Ты, естественно, не должен ничего говорить ей из того, что я тебе рассказала. Лаура огорчится, если узнает, что мы обсуждали ее у нее за спиной. В любом случае, она никогда не говорила мне, что любит тебя. Это только мое собственное мнение.

Блэки продолжал сидеть молча. Эмма поднялась и подошла к нему. Она легко дотронулась до его массивного плеча, глаза ее блестели.

– Обещай мне, что ничего не скажешь Лауре, пожалуйста, Блэки!

– Обещаю, что не проговорюсь ни одной живой душе, – сказал он, похлопав ее по маленькой руке, лежавшей на его плече.

Убедившись в том, что он намерен сдержать данное слово, Эмма кивнула и направилась на кухню.

– Я должна все приготовить к чаю, – через плечо бросила она.

– Хорошо, крошка, – сказал Блэки и подбросил полено в камин. Он поудобнее устроился в кресле и закурил сигарету, время от времени посмеиваясь про себя. Слова Эммы сильно позабавили его, но он не поверил в их истинность.

«Все это девичьи романтические фантазии Эммы», – подумал он и решил переключиться на что-нибудь другое. Однако, как оказалось, в словах Эммы было нечто такое, что взволновало его и требовало размышлений. А, может быть, Лаура действительно влюблена в него? Эта мысль раньше никогда не приходила ему в голову, она и теперь показалась совершенно невероятной. Он был обескуражен. Постепенно многое из того, что говорила и делала Лаура за эти последние несколько лет, живо возникло в его памяти. То, чему раньше он не придавал никакого значения, приобрело совсем иной смысл после слов, сказанных Эммой.

Но была ли Эмма права в своих подозрениях? Он мог поклясться, что не знал ответа на этот вопрос. Но ведь Эмму глупой не назовешь. Она проницательна, и он сам часто поражался ее умению читать мысли других людей.

Заинтригованный, он стал размышлять о Лауре Спенсер и понял, что не в состоянии определить характер и глубину чувств, которые он к ней испытывал. Конечно, он любил ее, в этом не было никаких сомнений, да и невозможно было не полюбить эту кроткую, сердечную девушку. Но как он любил ее? А может быть, он был в нее просто влюблен? Хотел бы он, чтобы она стала его женой, матерью его детей? Желал ли он разделить с ней всю оставшуюся жизнь? Или же она была только объектом его мужской страсти и желания? Он недовольно покачал головой, раздраженный своей неспособностью ясно определить и понять свои истинные чувства к Лауре.

А как быть с Эммой? Он и ее любил. Ему всегда казалось – это только братская любовь, но сейчас он не был уверен в том, что не обманывал сам себя. Вспомнил тот вечер в «Грязной утке», когда, чтобы защитить ее, предлагал ей выйти за него замуж. Но и в тот вечер он понимал, что Эмма – весьма соблазнительная молодая женщина. Блэки ощутил раздражение и недовольство собой.

Неужели это возможно, что на самом деле он любил Эмму, как мужчина любит женщину – всей душой и всем сердцем. Он попытался объективно оценить свои чувства к обеим девушкам, но обнаружил, что запутывается еще сильнее, и очень смутился возникшей дилеммой. «Как может один мужчина одновременно любить двух женщин?» – спрашивал он себя с нарастающим раздражением. Он рассеянно запустил руку себе в волосы.

– В хорошенькую историю ты вляпался, Блэки О'Нил, – сказал он сам себе.

Пока он тщетно искал ответы на эти мучившие его вопросы, взгляд его блестящих черных глаз стал задумчивым и обращенным газ внутрь. Но этим ответам предстояло еще долго ускользать от него, сводя его с ума.

Глава 32

В это воскресенье около двух часов пополудни главная улица деревушки Фарли была пустынна. Стоял холодный апрельский день, обычный для этого времени года. По небу неслись пепельно-серые облака, собиравшиеся в большие темные тучи над вершинами черных, поросших вереском, голых холмов, простиравшихся до самого горизонта. Бледное солнце уже несколько часов было закрыто облаками, и деревня выглядела совсем негостеприимно. Серые каменные стены и сланцевые крыши домов сливались с угрюмым, металлического оттенка, небом, образуя унылый, монотонный полуиндустриальный пейзаж. Ветер, дувший из соседнего известнякового карьера, нес с собой дожди с Северного моря, и ливень был неминуем. Он уже пролился немного раньше, мокрые крыши и булыжники мостовой отливали серебром, посверкивая в угрюмом, окружавшем юс, мире.

Эмме, взбиравшейся на крутой холм, деревня показалась намного меньшей той, что сохранилась в ее памяти, и как-то странно съежившейся. Ей теперь было с чем сравнивать, и Эмма поняла, что ее глаза привыкли к представительным зданиям Лидса и красивым постройкам Армли. Счастье так переполняло ее, что эта угрюмая обстановка, окружавшая ее, как бы смягчалась, становилась чем-то несущественным. Она улыбнулась. Впереди ее ждала встреча с отцом и Фрэнком, и столь долгожданное воссоединение с родными сейчас, как и все последние дни, полностью занимало ее мысли. Они не знали, что она сегодня приезжает: Эмма, желая сделать приятный сюрприз, не написала им о своем приезде. Предвкушение радостной встречи было отчетливо написано на ее оживленном, сияющем лице.

«Фрэнк, должно быть, вырос за последние десять месяцев, – подумала она. – Интересно, как они выглядят: младший брат, которому исполнилось тринадцать, и отец?»

Сама Эмма потратила немало усилий, чтобы в это утро выглядеть как можно лучше. Это было необходимо, с одной стороны, чтобы удовлетворить собственную гордость, но, с другой стороны, ей требовалось доказать отцу, что она все-таки добилась успеха. Она была в красном шелковом платье и черном шерстяном пальто, принадлежавшем раньше Оливии Уэйнрайт, и в черных ботиночках на пуговицах, приобретенных ею всего неделю назад. Хозяйственная сумка была битком набита тщательно подобранными подарками: носки, рубашка и галстук для папы и к ним пачка его любимого трубочного табака; носки, рубашка, письменные принадлежности и книга «Дэвид Копперфилд» для Фрэнка. Поверх всего этого был осторожно положен букетик весенних цветов на могилу матери. Эмме пришлось основательно запустить руку в свои сбережения, но она сделала это с любовью и радостью, к тому же в ее черном ридикюле лежали целых три фунтовые бумажки для отца.

Крутой склон холма на этот раз Эмма преодолела легко. Походка ее была уверенной, и она ощущала удивительную бодрость. Будучи оптимисткой по природе, Эмма сейчас чувствовала необыкновенную уверенность в будущем. Ребенок был хорошо устроен у ее кузины Фреды в Райпоне. Как она и предсказывала Блэки, Фреда с большой охотой согласилась принять Эдвину, причем на любой срок, который устраивал Эмму. Даже если кузина и была удивлена неожиданным появлением Эммы на пороге ее дома или шокирована ее рассказом, то не подавала вида. Любящая, добрая, она все восприняла как должное и искренне приветствовала Эмму, возбужденно хлопоча вокруг нее и расточая восторги красоте и хорошему характеру Эдвины. Фреда обещала заботиться о ребенке, как о своем собственном, и сохранить в секрете от Джека Харта, с которым у нее были не очень хорошие отношения, все, что касалось нынешних дел Эммы. Впрочем, она ничего и не слыхала об отце Эммы со времени смерти Элизабет в 1904 году. Эмма вернулась в Армли совершенно успокоенной. Хотя расставание с ребенком расстроило ее, справиться с грустью ей во многом помогло доверие, которое она испытывала к Фреде, так похожей на ее покойную мать. Эмма знала, что Эдвина в надежных руках, где ее будут холить и лелеять. А это было главное.

Проходя мимо пивной «Белая лошадь», находившейся на полпути к вершине холма, Эмма ускорила шаг, не желая встречаться ни с кем из деревенских мужчин и парней, завсегдатаев пивной, которые никак не могли расстаться с последней кружкой и никогда не уходили из паба раньше двух часов. Они в любой момент могли оказаться на ее пути, направляясь домой к позднему воскресному ленчу. Едва Эмма успела миновать пивную, как услышала скрип открывающейся двери, и холодный воздух огласился громкими голосами группы мужчин, вывалившихся на улицу, шумных и оживленных от выпитого в большом количестве пива. Эмма ускорила шаг.

– Эмма!

Сердце ее упало, и она уже собралась бежать, лишь бы не пускаться в нежелательные для нее разговоры и расспросы местных жителей. Не оглядываясь назад, она прибавила ходу. «Пьяная деревенщина», – презрительно подумала Эмма.

– Эмма! Ради бога, подожди. Это же я, Уинстон!

Она резко остановилась и обернулась, лицо ее просветлело. Ее старший брат, нарядный в своей морской форме, бежал за ней по улице, размахивая белой матросской шапочкой, зажатой в руке, и забыв о своих приятелях. Они же пялились, разинув рты, на Уинстона и строили глазки Эмме, стоявшей выше их на склоне холма. Он обнял ее и прижал к себе, покрывая поцелуями лицо и волосы Эммы. Теплая волна счастья захлестнула Эмму, и она тесно прижалась к нему, ощутив прежнюю горячую и искреннюю любовь к брату. Только сейчас она остро почувствовала, как соскучилась по нему.

Постояв, обнявшись, несколько секунд, они, наконец, оторвались друг от друга, продолжая пристально, вопрошающе разглядывать один другого. Эмма, затаив дыхание, смотрела на Уинстона. Его лицо, всегда красивое, но как-то по-девичьи, сейчас было необыкновенно, ошеломляюще прекрасным. Он сильно возмужал с их последней встречи. Высокие скулы, широкие брови, прямой нос, чувственный рот и правильный подбородок были как и прежде хорошо очерчены, но потеряли свою прежнюю нежность. В его лице ощущалась сила, подчеркивающая его несомненную мужественность. А эти глаза, широко расставленные, под черными дугами бровей и окаймленные густыми ресницами – они показались Эмме еще красивее, чем прежде, ослепляя при свете холодного северного солнца. Его черные волосы развевались на ветру, белозубая улыбка сияла на свежем лице. Он вырос и раздался в плечах, стал почти одного роста с отцом и таким же широкоплечим и мускулистым. «Да, он слишком красив, не считая всех своих остальных достоинств, – подумала Эмма. – Женщины, должно быть, без ума от него, но у мужчин он должен вызывать ненависть, – решила она. – Интересно, сколько девушек уже пали к его ногам, сколько разбитых сердец он оставил на своем пути. Он просто неотразим для женского пола. – Это ей было совершенно ясно. – Он превратился в превосходный образец мужчины, – пробормотала она про себя, – этот бывший худой вспыльчивый мальчишка, который нещадно дразнил ее, таскал за волосы, ругался и дрался с ней, но, когда это было необходимо, становился ее верным союзником, брат, которого она никогда не переставала втайне обожать».

Уинстон, в свою очередь не сводивший глаз с Эммы, думал: «А она сильно изменилась. В ней все стало другим. Она стала уверенной в себе, даже решительной. Бог мой, она стала изумительной девушкой! Нет, не то. Эмма превратилась в зрелую женщину, у которой есть на что посмотреть». Ущемленное чувство собственника, пронзившее его, было таким сильным и обжигающим, что он сам изумился силе своих чувств. Ни один живущий на свете мужчина не будет достоин его сестры. Он почувствовал, что просто очарован ею. Действительно, это могло стать главной проблемой его жизни: ни одна женщина не сможет сравниться в его глазах с его сестрой.

– Ты прекрасно выглядишь, – наконец сказала Эмма, нарушив молчание. Ее глаза переполняла нежность.

– То же самое можно сказать о тебе, сестричка, – ответил Уинстон. – Ты стала совсем взрослой.

Преисполненный гордости за нее и любви он улыбнулся Эмме, но улыбка тотчас сошла с его лица. Он вспомнил, как бедный маленький Фрэнк тосковал и продолжает тосковать по Эмме, и глаза его запылали гневом. Он грубо схватил ее руку.

– Эй, Эмма, где черти носили тебя все эти месяцы? Мы все переволновались до смерти. Как ты могла сбежать таким образом?

С потаенной улыбкой на лице Эмма сказала:

– О, никак чует кошка, чье мясо съела, не так ли?

Уинстон пристально посмотрел на нее.

– Я мужчина. Это совсем другое дело. У тебя не было причины, чтобы так по-воровски сбегать. Ты нужна была дома.

– Не кричи, Уинстон. Папа знает, где я была. Я ему регулярно писала и посылала деньги.

Уинстон внимательно, почти изучающе смотрел на нее и продолжал хмуриться.

– Да, но ты никогда не оставляла свой адрес, чтобы мы знали, куда писать в ответ. Это нехорошо с твоей стороны, Эмма.

– Папа знает, что я путешествую с моей госпожой, миссис Смит из Брэдфорда. Пожалуйста, Уинстон, не злись и отпусти мою руку. Ты делаешь мне больно.

– Прости, – пробормотал Уинстон и, не выпуская ее руку, лишь ослабил хватку. – Пошли, нечего тут стоять и устраивать спектакль для посторонних. Я уже заметил не меньше дюжины отодвигаемых кружевных занавесок.

Он почти волоком потащил ее в сторону Топ Фолда.

– У тебя теперь уже есть постоянное судно, Уинстон? – тепло спросила Эмма, надеясь сбить столь воинственное настроение своего брата.

– Да, – лаконично ответил он.

Не обращая внимания на его холодность, Эмма продолжала расспросы.

– Где оно находится, Уинстон?

– В Скапа Флоу.

– Хорошо, оставь мне свой адрес, чтобы я могла писать тебе каждую неделю. Надеюсь, ты не против?

– Если хочешь…

– Да, я хочу этого. И я дам тебе свой адрес. Ты будешь отвечать мне, Уинстон?

– Да.

Эмма про себя облегченно вздохнула. Она все-таки неплохо знала своего брата, чтобы не принимать его грубоватые ответы близко к сердцу. Чувствовалось, что она все еще сердила его. Оставалось надеяться, что отец не разделяет его точки зрения и не так волнуется из-за нее. А пока она весело сказала:

– Должно быть очень интересно служить на флоте. Можно увидеть мир. А это как раз то, о чем ты мечтал, с самого детства.

Уинстон ничего не ответил, но Эмма заметила подобревшее выражение его лица и с нажимом добавила:

– Это ведь замечательно, правда?

Уинстон не в состоянии был подолгу сердиться на свою любимую Эмму. Он также понимал, что его грубость на самом деле вызывалась растущим внутренним беспокойством. Ему не следовало преждевременно, расстраивать сестру, которую буквально через считанные минуты ждал ужасный удар. Поэтому с напускной веселостью, Уинстон ответил:

– Да, ты права. Это действительно интересно. Мне нравится флот, Эмма, я там многому учусь. Причем не только тому, что относится к морской службе, но и всему, что касается моего дальнейшего образования. Я поставил себе цель многого добиться на флоте, Эмма.

Последние его слова обрадовали Эмму, но прежде, чем она успела открыть рот, чтобы сказать ему об этом, Уинстон прервал ее:

– Я должен сказать тебе одну вещь, Эмма, о которой никому не рассказывал. На первых порах я был слегка напуган.

Глаза Эммы широко раскрылись.

– Ты был испуган? Не могу этому поверить.

Уинстон обрадовался, что ему удалось увести разговор в сторону от ее настойчивых расспросов о семье.

– Да, я был напуган, – признался он, и усмешка скривила его губы. – Была холодная, темная, дождливая ночь, когда я впервые поднялся на борт своего корабля. Именно этой ночью нас перевели из Шортли Баррак, что напротив Харвича, в Ширнесс. Сторожевой катер пришвартовался к линкору, и, поднимаясь по трапу на палубу, я увидел мерцавшие в тусклом свете на носу корабля гигантские латунные буквы. Надпись гласила: «Бойся Бога, чти короля». Я был потрясен до глубины души, испытал прямо-таки благоговейный ужас, Эмма. Эти слова – они были такими многозначительными, такими серьезными. Они таили в себе силу. Я внезапно вспомнил о великих традициях Британского флота, и они ожили в этих словах. Честь, отвага и слава, унаследованные от таких людей, как Дрейк, Рейли и Нельсон. Я понял, что служу своему королю и стране, и ощутил от этого гордость и чувство долга. Этой ночью я впервые отнесся к службе на флоте всерьез, она перестала быть забавой или способом вырваться из Фарли.

Эмму восхитили и одновременно растрогали его слова.

– Я горжусь тобой, Уинстон. Держу пари, что и папа тоже.

Замечание Эммы согнало улыбку с его лица.

– Пошли скорее, – сказал он и широкими шагами пошел прочь. Эмме пришлось почти бежать, чтобы держаться с ним рядом.

– Ну что, папа гордится тобой? – улыбнувшись во весь рот, весело спросила она, не замечая мрачного выражения его лица.

– Я не знаю, – не поворачивая к ней головы, пробормотал Уинстон.

– Ты рассказал ему обо всем? О флотских традициях и своих чувствах? Ему это будет приятно. Он сам во время Бурской войны был хорошим солдатом, и он – большой патриот, ты сам знаешь.

Пытаясь избегать любых разговоров об отце, Уинстон спросил:

– Ну, а как ты, Эмма? Как ты поживала? Я заметил одну вещь: ты стала говорить очень грамотно.

Смутившись, Эмма краешком глаза взглянула на него и шутливо сказала:

– То же самое можно сказать о вас, Уинстон Харт. Ты что же думаешь, я глухая?

– Нет, я так не думаю. Я просто слежу за собой, Эмма. Постоянно. И я не просто хочу научиться говорить по всем правилам. Я собираюсь проходить комиссию. Ты ведь не думаешь, что я собираюсь стоять на месте? Я буду продвигаться по служебной лестнице. Вначале я стану настоящим матросом, потом старшиной. Со временем я думаю стать младшим офицером, а может быть, даже старшим.

– А не адмиралом? – поддразнила его Эмма.

– Я знаю свои возможности, – парировал он, но в голосе его звучала доброжелательность. Он обнял ее за плечи, словно хотел защитить, как когда-то, в далеком детстве. Эмма сразу почувствовала, как он ее любит, хотя и не говорит об этом. Она подумала, до чего же замечательно быть снова вместе с Уинстоном. А через несколько минут она будет обнимать своего отца и маленького Фрэнка, и все станет опять таким, как в старые времена.

Молча они поспешили вниз с Топ Фолда. Когда они подошли к садовой калитке их дома, сердце у Эммы подпрыгнуло в груди от радости, и она, высвободившись из объятий Уинстона, птицей полетела по тропинке, вымощенной плитками. Ее нетерпение было столь велико, что она не заметила горестного выражения, омрачившего лицо брата.

Когда Эмма вошла в дом, Фрэнк сидел спиной к двери и боком к очагу, неотрывно глядя в огонь.

– Ты опять опаздываешь, Уинстон. Тетя Лили устроит концерт, если узнает. Я пытался сохранить твой обед горячим, но он теперь как-то странно выглядит. Вот, посмотри.

Младший брат обернулся. Увидев Эмму, он чуть было не выронил тарелку, которую держал в руке. Губы его задрожали, а серые глаза стали такими огромными, что буквально затопили все его узкое лицо. Он застыл в изумлении, а потом со стуком бросил тарелку на стол и ринулся через комнату к Эмме. Он так стремительно упал в ее раскрытые объятия, что чуть не сбил ее с ног. Эмма прижала его к себе, гладя по голове. Фрэнк заплакал, всхлипывая так, будто сердце его разрывалось. Испуганная и расстроенная Эмма принялась утешать его.

– Фрэнк, любимый, ну не плачь. Видишь, я здесь, живая и невредимая, да еще и с подарками для тебя. Уверена, что они тебе понравятся.

Он поднял к ней свое веснушчатое, залитое слезами лицо и, шмыгая носом, сказал:

– Я соскучился по тебе, Эмма. И вообще я думал, что ты никогда больше не вернешься, никогда.

– Не будь глупышкой. Я буду всегда приезжать сюда, чтобы повидаться с тобой. Я тоже скучала по тебе, Фрэнк. Ну, а теперь прекрати плакать и дай мне снять пальто.

Вошедший Уинстон бросил свою шапочку на стул, и, будучи не в силах без волнения смотреть на Эмму, с отвращением уставился на тарелку с едой. На ней слиплись в непонятную клейкую массу йоркширский пудинг, куски жареного ростбифа, картофельное пюре и брюссельская капуста, залитые быстро густеющей подливкой.

– Что-то мне не хочется есть, – хрипло пробормотал он. Уинстон с испугом ощутил, что самообладание покидает его. Что ему сказать Эмме? Все нужные слова куда-то улетучились, голова его была совершенно пуста.

– Тетя Лили взбесится, если узнает, что ты не стал есть ее обед, – предупредила она его.

Эмма повесила пальто за дверью и вернулась к очагу с хозяйственной сумкой. Она осторожно положила цветы в раковину и достала подарки для Фрэнка, надеясь вызвать улыбку на его унылом личике.

– Вот это все тебе, мой любимый, – сказала она, улыбнувшись, а потом обратилась к старшему брату:

– Мне очень жаль, но я ничего не привезла для тебя, Уинстон. Я не знала, что ты будешь дома на побывке. Но ничего, мне кажется, что это будет тебе кстати. – С этими словами она открыла ридикюль и вынула одну из новеньких фунтовых банкнот. – Возьми это, Уинстон. Купишь себе сигареты и пинту-другую.

Она передала подарки Фрэнку, который молча их принял. Потом глаза его загорелись.

– Спасибо, Эмма, это как раз то, что мне нужно.

Радость его была непритворной.

Эмма хлопотала у комода, выкладывая другие вещи из сумки.

– Это для папы, – сказала она веселым голосом. – Где он? – Она переводила взгляд с Уинстона на Фрэнка и обратно, радостное ожидание читалось на ее лице.

Уинстон с громким стуком положил нож и вилку на тарелку, а Фрэнк стоял с отсутствующим видом, сжимая подарки в руках. Оба они молчали.

– Где же наш папа? – спросила Эмма.

Они по-прежнему не отвечали. Уинстон бросил быстрый, предупреждающий взгляд на побледневшего Фрэнка и вновь потупился.

– Что случилось? Почему вы оба молчите? – жестко потребовала она ответа, и ужас сковал все ее тело. Она крепко схватила Уинстона за руку и, неотрывно глядя ему в глаза, снова спросила:

– Где он, Уинстон?

Уинстон нервно откашлялся.

– Он с нашей мамой. Эмма.

Эмма почувствовала небольшое облегчение.

– А, значит он пошел навестить ее могилу. Я собиралась тоже вскоре пойти туда и могла бы пойти с ним вместе. Думаю, что если я побегу прямо сейчас, то смогу перехватить его до того, как он…

– Нет, Эмма, ты не сможешь, – крикнул Уинстон, вскакивая на ноги. Он взял ее под руку и подвел к креслу.

– Присядь на минутку, Эмма.

Уинстон опустился в кресло напротив, взял ее руку и осторожно сжал ее.

– Ты не поняла меня, дорогая, – начал он так тихо, что Эмма с трудом разбирала его слова.

– Я не имел в виду, что папа пошел на мамину могилу. Я хотел сказать, что он там, с нею. Лежит рядом с ней на кладбище.

Уинстон внимательно следил за ней, готовый броситься на помощь, если потребуется. Желание разделить с нею ее боль заслонило сейчас все остальное. Но Эмма так и не понимала случившегося.

– Наш папа умер, – со своей обычной детской прямотой сказал Фрэнк. Голос его был полон грусти.

– Умер, – прошептала, все еще не веря, Эмма, – он не мог умереть. Это невозможно, я бы знала, что он умер, я бы сердцем почувствовала.

Но произнеся это, Эмма увидела лица братьев. Они были полны скорби. Она поняла все. Лицо ее сморщилось, слезы тихо потекли по щекам, мелкими каплями падая на грудь ее красного шелкового платья.

Слезы затуманили и глаза Уинстона, и он заплакал так же горько, как в день смерти отца. Теперь он оплакивал Эмму. Она была намного ближе к отцу, чем он или Фрэнк. Через какое-то мгновенье он взял себя в руки и решительно смахнул слезы. Он должен быть мужественным, поддержать ее, постараться облегчить ее страдания. Он крепко обнял Эмму. Рыдания сотрясали ее.

– Уинстон! Уинстон! Я никогда не увижу его больше! Я никогда не увижу его больше! – причитала она.

– Ну, ну, любимая, – тихо сказал Уинстон, прижимая ее к груди, гладя ее по голове, мягко и нежно утешая ее. Постепенно рыдания ее стали затихать и наконец стихли совсем.

Фрэнк готовил чай, стоя у раковины и глотая слезы. Да, он должен быть взрослым, мужественным парнем – так сказал ему Уинстон. Но ужасное состояние Эммы передалось ему, он уже не мог сдерживаться и тоже зарыдал.

Уинстон почувствовал угрызения совести из-за того, что они оставили мальчика наедине с его горем, и он позвал его к себе, раскрыв для объятия одну руку. Фрэнк бросился к нему через комнату и припал головой к плечу брата. Так они и стояли, обнявшись все трое. Уинстон почувствовал себя главой семьи, теперь он отвечал за них обоих. Потом они долго молча сидели, находя утешение в своей близости, пока не выплакали все слезы.

Легкие тени бродили по кухне, слабый меркнущий свет с трудом пробивался снаружи через стекла окон, дрова в очаге почти прогорели, и свет от их умирающего пламени постепенно слабел. Было тихо, только шипел чайник, кипевший на полке в очаге, чуть слышно тикали старые часы и шуршал за окнами дождь. В печальной тишине глухо прозвучал голос Уинстона:

– Теперь нас осталось только трое, и мы обязаны держаться друг за друга, заботиться друг о друге. Мы должны остаться одной семьей – этого хотели наши родители. Эмма, Фрэнк, вы слышите меня?

– Да, Уинстон, – прошептал Фрэнк.

Печальная, потерянная, Эмма встала, смахнув слезы с мокрого лица. Она побледнела от горя, глаза ее опухли и покраснели от слез, губы кривились. Но она взяла себя в руки и слабо улыбнулась Уинстону. Не в силах вымолвить ни слова, она лишь молча кивнула в ответ.

– Фрэнк, пожалуйста, накрой стол для чая, – сказал Уинстон, устало поднимаясь на ноги. Он сел за стол напротив Эммы и достал сигареты. Взглянув на пачку „Вудбайнс", он с ностальгической грустью вспомнил, как отец всегда ругал его за разбросанные где попало окурки. Эмма вдруг резко выпрямилась.

– Почему ты не рассказал мне обо всем прямо там, у «Белой лошади», где я натолкнулась на тебя? – пробормотала она.

– Ну, как же я мог, Эмма? Прямо посреди деревенской улицы. Я был так ошеломлен, увидев тебя, что мог думать лишь обо одном – как я рад видеть тебя целой и невредимой. А потом я просто испугался. Поэтому стал болтать о флоте и потащил тебя домой. Я знал, как ты расстроишься, и решил, что тебе лучше услышать дурные вести здесь, дома.

– Наверно, ты был прав, что поступил так. Когда наш папа?..

… Она прижала платок к лицу, стараясь сдержать рыдания. Эмма сильно горевала, когда умерла ее мать, но это чувство притупилось за прошедшие месяцы. Известие о кончине отца было столь неожиданно для нее, что повергло ее в состояние чудовищного шока. Она чувствовала себя совершенно раздавленной.

– Он умер через пять дней после твоего отъезда, в августе прошлого года, – сказал Уинстон, затягиваясь сигаретой. Он выглядел растерянным.

Восковая бледность залила лицо Эммы, превратившееся в неподвижную маску, словно высеченную из камня. «Я ничего не знала, – подумала она. – Все эти месяцы я писала ему чудовищную ложь, а он уже давно умер и лежал в сырой земле». Чтобы сдержать подступившие рыдания, она молча зажала рот ладонью. Уинстон, как мог, снова старался утешить ее, а Фрэнк подал ей чай. Эмма попробовала взять чашку, но руки плохо слушались ее, и она была вынуждена поставить чай обратно на стол. Она молча сидела, устремив взор в пространство перед собой, и, наконец, дрожащим голосом сумела выдавить из себя вопрос:

– Как он умер?

Она посмотрела на Фрэнка и перевела взгляд на Уинстона.

– Это был несчастный случай, – ответил Уинстон. – Я тогда был в Скапа Флоу. Тетя Лили прислала телеграмму, и мне дали отпуск по семейным обстоятельствам. Мы не знали, где искать тебя, Эмма. Мы думали, что через несколько дней ты сама вернешься домой. Надеялись, несмотря ни на что. Но…

Эмма молчала – она не находила для себя оправданий. Отвращение к себе самой переполняло ее, чувство вины росло в ней вместе с безутешным горем, охватывавшим все ее существо. Несколько мгновений спустя она прерывающимся голосом спросила:

– Какой несчастный случай?

Она решила узнать теперь всю правду, какой бы душераздирающей она ни была. Она повернулась к Фрэнку, стоявшему рядом с ней.

– Ты был здесь до того, как приехал Уинстон. Ты мне можешь что-нибудь объяснить? Или это слишком тяжело, слишком больно для тебя, Фрэнки, мой дорогой?

– Нет, Эмма, я расскажу тебе все.

Он судорожно сглотнул.

– Уинстон сказал, что я должен быть стойким и смелым, что мне надо научиться переносить удары судьбы, – заявил Фрэнк со всей серьезностью, на которую он только был способен. Совсем маленький, он старался выглядеть мужественным, хотя сердце его было готово разорваться в груди от горя.

– Ты хороший, стойкий парень, Фрэнки. Расскажи мне все и не торопись.

Эмма успокаивающе пожала ему руку.

– Ну, вот, Эмма, в ту субботу, когда ты уехала, мы с папой, как всегда, работали на фабрике, ты знаешь. В общем, там случился пожар, и папа сильно обгорел. У него сгорели спина, плечи и ноги. Ожоги третьей степени, как сказал доктор Мак. А еще он наглотался дыма.

У Эммы кровь заледенела в жилах, когда она услышала рассказ Фрэнка. Она содрогнулась, представив себе ту ужасную боль, которую должен был испытывать отец. Сердце ее сжималось, но она старалась сдерживаться, чтобы не расстраивать готового вновь расплакаться Фрэнка.

– С тобой все в порядке, Эмма? – обеспокоенно спросил он.

– Да, Фрэнк, рассказывай дальше.

Очень серьезным тоном Фрэнк во всех деталях сообщил ей, какие ранения получил отец, какой заботой и вниманием окружили его Адам Фарли, доктор Мак с женой и врачи в деревенской больнице. Когда Фрэнк кончил рассказывать, Эмма произнесла совершенно убитым голосом:

– Как страшно, что папа умер в таких мучениях. Мне просто невыносимо думать об этом. Как он, должно быть, ужасно страдал!

Фрэнк внимательно посмотрел на нее.

– Наша тетушка Лили сказала, что он просто не захотел жить больше.

Он говорил тихим голосом, его веснушчатое лицо осунулось, и когда Эмма взглянула на него, Фрэнк показался ей маленьким старичком. Она нахмурила брови, непонимающе глядя на него.

– Какие ужасные, дикие вещи она говорила про нашего папу! Что она этим хотела сказать, дорогой?

Фрэнк посмотрел на Уинстона, который согласно кивнул ему. Фрэнк пояснил:

– Мы навещали папу каждый день. Том Харди возил нас в экипаже сквайра. Нам казалось, что папа совершенно не стремится поправиться. В следующую среду после несчастья, когда мы были у него, тетя Лили сказала: «Ну вот, Джек, так дальше не может продолжаться. Послушай, парень, ты должен сделать усилие над собой, а иначе ты скоро окажешься там, где сейчас покоится бедная Элизабет – на кладбище». А папа как-то странно взглянул на нее с совершенно отсутствующим видом и говорит: «Я и хочу быть рядом с Элизабет, Лили!» А когда мы собрались уходить, я поцеловал его, и он сказал: «Прощай, Фрэнки, будь хорошим парнем». Да, именно так он и сказал. Потом он поцеловал Уинстона. – Фрэнк перевел взгляд на брата. – Скажи ты сам, что он говорил тебе, Уинстон.

Уинстон погладил его по голове, взъерошив ему волосы.

– Папа сказал мне: «Присматривай за младшими, Уинстон. Держитесь все вместе. А когда Эмма вернется из Брэдфорда, пусть она сорвет веточку вереска на «Вершине Мира» и сохранит ее в память обо мне и маме. Потом…

Голос Уинстона сорвался от нахлынувших на него печальных воспоминаний. Он глубоко вздохнул и продолжил тихим голосом:

– Папа попытался пожать мне руку, но руки у него были все сожжены и забинтованы. Тогда я наклонился к нему, а он поцеловал меня еще раз и сказал: «Я люблю вас всех, Уинстон, но еще сильнее я любил Элизабет и не могу жить без нее». Тут я заплакал, но папа улыбнулся и посмотрел на меня таким светлым взором… Глаза у него были прямо, как у тебя, Эмма, и он казался таким счастливым, по-настоящему счастливым. Он велел мне не грустить, ведь он возвращается к нашей маме. По правде говоря, мне показалось, что он немного бредит, но тут вошел врач и попросил нас выйти. Той же ночью папа умер, Эмма. Он умер тихо, во сне. Получилось так, будто он действительно хотел умереть, как говорила тетя Лили.

Эмма, борясь с душившими ее рыданиями, спросила:

– Он знал, что я не вернулась из Брэдфорда, и почему меня нет рядом, Уинстон?

Тот кивнул.

– Да, и он не сердился на тебя за это, Эмма. Он сказал, что ему вовсе необязательно тебя видеть, поскольку ты всегда у него в сердце.

Эмма закрыла свои горящие глаза и откинулась на спинку стула. «Мой отец нуждался во мне, а меня не было рядом с ним, – думала она. – Если бы я подождала всего несколько дней…» Она страшилась узнать еще что-нибудь, но не смогла превозмочь себя и все-таки спросила о подробностях происшедшего.

– Должно быть, там был чудовищный пожар. Слава богу, ты, по-видимому не пострадал, Фрэнк. А сколько еще людей получили ранения? Еще кто-нибудь умер?

– Нет, я совсем не пострадал, – подтвердил Фрэнк. – Еще несколько человек слегка обгорело, но не сильно. Умер только папа, Эмма.

Эмма вопрошающе, с недоумением взглянула него.

– Но если на фабрике был пожар, то, конечно…

– Пожар случился не в главном здании. Горел только большой склад, – перебил ее Фрэнк. – Папа шел в это время через фабричный двор и заметил отсветы пламени в нем. Если бы он не вошел внутрь склада, он бы тоже не пострадал. Понимаешь, в тот день на фабрике был мастер Эдвин, он распахнул дверь склада и вошел в него. Папа побежал за ним, чтобы предупредить об опасности. В этот момент горящий тюк сорвался с эстакады и стал падать прямо на молодого хозяина. Папа бросился вперед и прикрыл его собой. Тюк сбил папу с ног, но зато он спас жизнь мастеру Эдвину. С его стороны это было самое настоящее самопожертвование – так сказал потом мистер Фарли о нашем папе.

Эмма похолодела.

– Мой отец ценой своей жизни спас жизнь Эдвину Фарли! – вскричала она с такой яростью в голосе, что Уинстон был поражен ее тоном. – Он умер, чтобы спасти Фарли. Мой отец пожертвовал жизнью ради одного из них! – горько и гневно повторяла Эмма. – Я не могу в это поверить! – громко закричала она и истерически захохотала.

– Разве они стали бы это делать?! – бушевала она, вскочив со стула и став посреди кухни. Яростная злоба с вулканической силой сотрясала все ее худенькое тело.

– Сквайр Фарли? Или Джеральд? Или Эдвин? – она с отвращением выкрикивала их имена. – Разве кто-нибудь из них стал бы рисковать жизнью, чтобы спасти нашего отца? Да ни в коем случае, говорю я вам, никогда! О Боже, я не вынесу этого! – пронзительно кричала Эмма, дрожа всем телом.

– Успокойся! Успокойся, Эмма! Ты сведешь себя с ума! Все, что могло произойти – уже произошло, и ничего нельзя изменить, – сказал Уинстон. Он был поражен ее бурной реакцией и даже испугался за нее.

– Сквайр повел себя так благородно, – вставил Фрэнк, в надежде успокоить ее. – Он продолжает плати нам отцовскую зарплату. Целый фунт в неделю! И собирается платить, пока мне не исполнится пятнадцати…

Глаза Эммы метали молнии.

– О, как это много для него! Целых 48 фунтов в год. Я надеюсь, что за прошедшие десять месяцев он уже заплатил и заплатит еще за два года. Как благородно с его стороны! – Ее тон стал еще более ядовитым. – И это все, во что Фарли оценили жизнь моего отца? Примерно в сто пятьдесят фунтов плюс-минус несколько шиллингов. Это просто смешно. Отвратительная шутка.

Эмма перевела дух, ее грудь тяжело вздымалась.

– И это все, что он заслужил? – еще раз переспросила она.

Уинстон кашлянул и как можно более мягко добавил:

– Ну, он делает немного больше того, о чем уже сказано. Я имею в виду сквайра. Он перевел Фрэнка в фабричную контору и учит его на клерка. А еще каждую субботу тетя Лили ходит в Фарли-Холл, и повар дает ей целую корзину продуктов, которых им хватает на неделю, ей и Фрэнку. Ты не знаешь, Эмма, ведь тетя Лили переехала сюда, чтобы присматривать за Фрэнком. После смерти папы она сдала свой домик и живет теперь здесь. Сейчас она как раз отправилась туда за провизией – это их сильно выручает.

– Целую корзину продуктов, – брезгливо повторила Эмма, распаляясь еще сильнее. – Ну и ну, как расщедрился сквайр!

Она быстро обернулась к Фрэнку и взглянула на него.

– Честное слово, не удивлюсь, если узнаю, что ты просто объедаешься, Фрэнки.

С этими словами она повернулась на каблуках и прошествовала через кухню с высоко задранной головой. Уинстон и Фрэнк обменялись сочувственными улыбками, глядя на ее прямую спину. Эмма надела пальто и взяла цветы из раковины. Подойдя к двери, она обернулась и на мгновение задержалась.

– Я иду на кладбище, – жестким тоном сказала она. – А потом я думаю сходить на «Вершину Мира». Вряд ли там уже есть вереск, в это время года, но я поищу. В любом случае, мне надо побыть одной. Потом, когда я вернусь, мы еще поговорим о будущем Фрэнка. Еще мне хотелось бы повидать тетю Лили.

– Я пойду с тобой, – сказал Уинстон, – мы оба пойдем, правда, Фрэнк?

Младший брат кивнул в знак согласия головой.

– Нет! – воскликнула Эмма. – Я же сказала вам, что хочу побыть одна и все обдумать.

Она тихо прикрыла за собой дверь, не дав им возможности возразить. Медленно, волоча ноги, Эмма шла в сторону Топ-Фолда, чувствуя, как волнение охватывает ее. Она держала путь к маленькой, усыпанной гравием площадке позади церкви, не ощущая ничего, кроме переполнявшего ее горя. Ее лицо было печально, она не мигая, холодными глазами смотрела перед собой. Но в этот момент волны ненависти к Фарли снова стали подниматься в ней, сметая все остальные чувства, и вот уже от грустных мыслей не осталось и следа. Одна только всепоглощающая ненависть.

– Да будет ли когда-нибудь конец страданиям, которые исходят от этого семейства? Или до конца дней она будет вынуждена терпеть их? Будь они прокляты, Фарли! Прокляты! Прокляты! Прокляты!

Глава 33

И вот все началось сначала: еще более безжалостная, чем прежде, погоня за деньгами, еще более жесткий и немилосердный график работы, добровольно и обдуманно взваленный на себя семнадцатилетней девушкой.

Днем Эмма работала на фабрике, а вечером, наскоро проглотив легкий ужин и запив его чаем, она уединялась в своей спальне, где придумывала, кроила и шила платья для своей быстро разраставшейся клиентуры из местных женщин, которым верная Лаура рассказывала о замечательном мастерстве и умеренных ценах Эммы.

По воскресениям Эмма пекла пироги с разной начинкой – из фруктов, из ветчины с яйцами, из мяса, а также разные замечательные пирожные и торты, готовила муссы, желе, кремы и другие вкусные вещи по рецептам Оливии Уэйнрайт, поставляя все это на званые приемы, устраиваемые соседями по разным поводам, а вскоре – и в дома местной знати. Если Эмма не была занята стряпней для постоянно растущего числа своих заказчиков, то она консервировала фрукты и овощи, мариновала красную капусту с луком и грецкими орехами, готовила чатни[2], другие соусы и приправы, варила джемы.

Все приготовленное упаковывалось в банки, дополнялось художественно исполненными этикетками с датами, собственноручно надписываемыми ее четким почерком, и складывалось в погребе у Лауры, с тем чтобы когда-нибудь впоследствии это могло быть продано в собственном магазине. Эмма скрупулезно тратила на жизнь только свой недельный заработок на фабрике, вкладывая каждый пенни, заработанный шитьем или стряпней, снова «в дело» – так она называла свою сверхурочную работу. На эти деньги Эмма покупала материалы для шитья и продукты для приготовления припасов.

Все это беспокоило Лауру, но Эмма имела на этот счет твердое собственное мнение. «Деньги надо расходовать так, чтобы они делали новые деньги», – заявила она, отказываясь прислушаться к предупреждениям Лауры о том, что набирает работы сверх головы. Скоро бурная деятельность стала приносить Эмме небольшую прибыль, достаточную, чтобы она сама почувствовала удовлетворение, а Лаура – облегчение.

Эмма была упорна и безжалостна к себе. Она трудилась все семь дней и семь вечеров в неделю, экономя каждый пенни. Она не могла позволить себе терять ни одной минуты. Ее ближайшая цель – открыть свой первый магазин, а потом – еще и еще, пока у нее не будет целая сеть магазинов, как у Маркса и Спенсера. Но ее магазины будут элегантными, рассчитанными на покупателей с собственным выездом. Вот где реальные деньги, много-много денег, которые может заработать умный торговец. Но для открытия первого магазина Эмме требовался первоначальный капитал. Деньги, чтобы снять помещение, купить вешалки, витрины и подставки для товаров, чтобы закупить товары. Любым способом она должна добыть их, и никто и ничто в мире не могло остановить ее. Эмма не сомневалась в конечном успехе. «Неудача» и «поражение» – эти слова она напрочь вычеркнула из своего лексикона. Ее уверенность в собственных силах была беспредельной, хотя она знала, что могла рассчитывать только на свою невероятную работоспособность.

В течение всего года после того, как она узнала о смерти отца, Эмма не тратила зря ни минуты, кроме того, что один раз в месяц она навещала Эдвину. Она каялась, что не могла – хотя и обещала Фреде – чаще приезжать в Райпон, но подавляла угрызения совести, убеждая себя в том, что трудится ради будущего своей дочери.

За это время Эмма позволила себе всего лишь раз съездить в Фарли навестить Фрэнка, когда там снова был на побывке Уинстон. Еще в то печальное апрельское воскресенье они – Эмма и ее старший брат – решили, что Фрэнк останется жить в Фарли с их тетушкой Лили. Им обоим показалось, что так для него будет лучше всего. Фрэнк сможет продолжать работать в конторе до своего пятнадцатилетия. Они договорились, что за это время Фрэнк должен определить для себя, хочет ли он по-прежнему заниматься писательским ремеслом. Если да, то Эмма и Уинстон постараются найти способ помочь ему в этом, например, пристроив его переписчиком в редакцию одной из газет в Лидсе. Там он сможет изучить журналистскую профессию и посещать вечернюю школу. А может быть, им удастся совместными усилиями скопить достаточно денег, чтобы послать его в школу.

– У Фрэнка есть способности, Уинстон, замечательные способности. Он прекрасно чувствует слово. Это дар Божий, и ему нельзя дать погибнуть, – заявила Эмма. – Несомненно, мы обязаны дать ему шанс.

Уинстон кивнул в знак согласия. Тем же вечером Эмма приняла еще одно решение. В категорическом тоне она сообщила Уинстону, что тот обязан регулярно посылать Фрэнку все необходимые письменные принадлежности.

– Ты должен это делать, даже если тебе придется отказаться от лишней пинты пива или пачки сигарет, – приказала она брату.

Сама Эмма взялась снабжать Фрэнка хорошими словарями и другими книгами по ее собственному выбору. Он должен изучить хорошую литературу: пьесы Шекспира, романы Диккенса, Троллопа и Теккерея, книги по истории и философии. Виктор Каллински неплохо разбирается, и он поможет ей выбрать самое подходящие книги для Фрэнка.

Фрэнк тоже получил причитающуюся ему порцию наставлений. Он должен прилежно учиться, читать каждый вечер и вообще использовать каждую свободную минуту для самообразования. Тете Лили было приказано проследить за этим.

– С твоей стороны не должно быть никакого отлынивания, Фрэнк, пока мы с Уинстоном будем работать на тебя, – самым строгим тоном предупредила его Эмма.

Но Фрэнк был слишком обрадован ее предложением, чтобы возражать, а выработанный для него Эммой жесткий распорядок вовсе не пугал его. Ему не терпелось скорее получить первую из обещанных книг, и он был уверен, что не изменит своего решения стать писателем.

Эмма, оставив Уинстону, Фрэнку и тете Лили свой адрес в Армли, конечно, не сообщила им всей правды о себе. Она объяснила им, что назвалась миссис Харт и выдумала себе мужа, служащего на флоте, просто для того, чтобы избавить себя от нежелательных и обременительных приставаний молодых людей, которые, в противном случае, могли стать слишком назойливыми. Уинстон улыбнулся, услыхав о такой хитроумной уловке. Он поздравил Эмму с ее умением защитить себя и сказал, что она стала очень практичной. Об Эдвине Эмма не обмолвилась ни единым словом.

Убедившись в том, что Уинстон успешно делает карьеру во флоте, что будущее Фрэнка пока как-то устроено, а Эдвина находится в безопасности в Райпоне, Эмма со спокойным сердцем могла приступить к реализации своего Плана, подгоняемая только собственным тщеславием. Она безотрывно и с неослабной энергией выполняла составленный ею самой график работы, не отвлекаясь ни на что постороннее. Она не замечала, как летели дни, не обращая внимания ни на что вокруг. Ничто из того, что могло занимать мысли обычной девушки ее возраста, не волновало ее.

Порой Эмма совершенно забывала о своих друзьях. Вначале Блэки надеялся, что Эмма сама не выдержит растущей тяжести взваленной ею на свои плечи ноши, и осторожно посоветовал Лауре не вмешиваться. Но время шло, а Эмма все продолжала свой тяжелый бесконечный труд, и они оба стали беспокоиться за нее. Особенно волновался Дэвид Каллински, который однажды вечером поймал Блэки в «Грязной утке».

Дэвид был взвинчен и без долгой преамбулы сразу приступил к тому делу, ради которого он встретился с Блэки.

– Эмма не желает меня слушать. Когда я разговаривал с ней последний раз, я сказал, что она ведет себя как неразумное дитя, что ей следует работать только в одном месте и оставлять уик-энд для отдыха. Я еще сказал что-то о необходимости соблюдать чувство меры во всем. И как ты думаешь, что она мне на это ответила?

Блэки покачал головой: его собственное беспокойство за Эмму вполне соответствовало всему, что сказал Дэвид.

– Даже не представляю себе, парень. В последнее время она говорит такие странные вещи, которые не укладываются ни в какие рамки.

– Она заявила мне буквально следующее: «Я считаю, что умеренность – сильно преувеличенная добродетель, особенно, когда речь идет о работе». Представляешь себе?

– О да, вполне, Дэвид. Эмма – очень упряма, и поэтому все, что ты рассказал, совершенно меня не удивляет. Я сам пытался поговорить с ней, но безрезультатно. Она просто ни на кого не обращает внимания, – пробормотал Блэки.

– Попытайся поговорить с ней еще раз, прошу тебя, – настаивал Дэвид. – Заставь ее отдохнуть в это воскресение. Я приеду в Армли, и мы сможем пойти в парк, погулять там и послушать оркестр. Блэки, обещай мне, что ты хотя бы попробуешь уговорить ее.

– Богом клянусь, я сам собирался это сделать, Дэвид. Я поговорю с ней по-настоящему строго. Я скажу ей, что она заставляет нас всех беспокоиться о ней. Держу пари, что мне надо будет придумать какую-нибудь хитрость. Я и сам собирался повести Эмму и Лауру в парк, и я сделаю это, даже если мне придется тащить ее туда за шиворот.

И вот в назначенное воскресение, солнечным июльским днем Дэвид Каллински шагал по Стеннингли-роуд в парк Армли. На нем был его лучший синий сюртук и белоснежная рубашка, безукоризненно завязанный галстук цвета темно-красного вина, заколотый булавкой с искусственной жемчужиной, виднелся в прорези жилета. Тщательно отглаженный костюм и начищенные до зеркального блеска черные башмаки придавали ему вид безупречно одетого человека. Густые темные волосы Дэвида блестели, как агат, его красивое, гладко выбритое и надушенное лавровой настойкой лицо сияло в предвкушении встречи с Эммой.

Он прошел через красивые чугунные ворота парка, украшенные городским гербом, и двинулся дальше по главной аллее с широкой проезжей частью для экипажей, которая привела его к фонтану, построенному в классическом стиле. Дэвид в непринужденной позе, заложив руки в карманы, постоял у фонтана, любуясь мощными струями воды, возносящимися высоко вверх и падающими каскадами обратно в фонтан, сияя тысячами брызг, блестевшими как крошечные бриллианты в солнечном свете. Заинтересовавшись конструкцией фонтана, Дэвид подошел к нему поближе и прочитал надпись на табличке, гласившую:

«Установлен Уильямом Готтом из Армли-Хаус в ознаменование шестидесятилетнего царствования Ее Величества королевы Виктории, 1837—1897». Готты были известной семьей очень богатых фабрикантов, которые установили немало скульптур в Лидсском Сити. «Когда я разбогатею, то буду делать пожертвования нуждающимся людям, – подумал про себя Дэвид, – это лучше, чем вкладывать деньги в статуи и фонтаны, которые, может быть и красивы, но совершенно бесполезны».

Он повернулся и прошел через сад, разбитый в итальянском стиле. Дорожки были усажены липами, вязами и тополями, дававшими тень в этот знойный день. Великолепные цветы украшали собой сад. Стилизованные цветочные клумбы утопали в веселой бело-розовой цветущей герани, темно-фиолетовых и ярко-желтых бархатистых анютиных глазках, белых, розовых и бледно-лиловых цветах высоких и стройных наперстянок. Видневшиеся в отдалении лужайки манили к себе сочной зеленью, расцвеченной кустами армерии, усыпанных белорозовыми цветами. Очаровательные мелкие настурции горели огнем среди холодной синевы ирисов. Сад окаймляли деревья и кустарники разных пород, по числу которых парк в Армли не знал себе равных среди других парков Лидса.

По дорожкам сада двигались няни в накрахмаленных форменных одеяниях, толкая перед собой детские коляски, гуляли семейные пары – дамы в нарядных платьях в сопровождении строго одетых мужей. Дэвид смешался с гуляющими, подумав про себя, какая идиллическая картина открывается здесь в этот чудесный летний день. Он радовался жизни и с оптимизмом смотрел в будущее, где ему предстояло столько узнать и совершить. Успех манил его, и он не меньше Эммы был уверен, что когда-нибудь его бизнес будет процветать. А почему, собственно, ему не быть уверенным в будущем? Ведь шел 1907 год, когда правление короля Эдуарда достигло своего расцвета и ничто не угрожало его популярности в народе. Шел год, когда под выдающимся и благосклонным управлением своего короля общество развлекалось, как только могло, люди охотились и плавали под парусом, веселились с утра и до вечера и так каждый день; год, когда аристократия славила Господа и не обращала внимания на суровые реалии войны или мира, когда позорное поражение в африканской войне было забыто, а в Европе воцарился прочный мир. Короче говоря, в 1907 году правящий класс жил в свое полное удовольствие, забыв про остальной бедный мир за пределами славной и непобедимой Англии. Каждого англичанина убаюкивало обманчивое чувство полной безопасности, и Дэвид Каллински был в их числе. Будущее обещало так много! В воздухе веяло переменами. Только к лучшему, а как же могло быть иначе! Все смотрели в будущее с надеждой.

По мере того, как Дэвид приближался к эстраде для оркестра, он ускорял шаг. Это похожее на пагоду сооружение, по-видимому, символизирующее необъятность Британской империи, вносило экзотичный восточный дух в этот типичный английский парк и казалось в нем чужеродным, совершенно не гармонируя с его мягким и спокойным обликом. Это особенно бросалось в глаза именно сейчас, когда эстраду занимал военный оркестр гвардейского гренадерского полка, облаченный в свою великолепную форму и начищенный с головы до пят, как нельзя лучше демонстрировал пресловутый «идеальный порядок», которым так гордится Британская армия. Он казался совершенно неуместным в этой странной, вычурной копии чайного домика китайских мандаринов.

Дэвид внимательно осмотрел места для слушателей перед эстрадой и, не обнаружив следов своих друзей, уселся на один из небольших железных стульев. Оркестр закончил настройку инструментов и после фанфар начал свое выступление с исполнения национального гимна. По мере того, как продолжался концерт, мысли об Эмме полностью захватили Дэвида. Эти мысли последнее время редко оставляли его, и Дэвид обнаружил, что испытывает к Эмме не просто деловой интерес, но что она волнует его и как женщина. Нежное и одновременно страстное чувство к Эмме так незаметно подкралось к нему, что Дэвид сам удивился этому. Интересно, а какие чувства испытывает к нему Эмма? Неужели только привязанность и дружеское расположение? Или она так погружена в свою работу, что вообще не допускает его в свои мысли? Кроме того, она, оказывается, замужем, вот еще одно препятствие, с которым он столкнулся. Говорят, что мрачные перспективы ждут мужчину, имевшего несчастье влюбиться в замужнюю женщину, а именно это с ним и произошло. «И где этот ее чертов муж? – спрашивал сам себя Дэвид. – Ведь бывают же отпуска у моряков?» Но отсутствующий муж вообще не появлялся на сцене, даже когда родился ребенок. Это было очень странно, но у Дэвида все еще не хватало смелости расспрашивать Эмму об ее муже или, тем более, спросить, любит ли она еще его. Сам Дэвид в этом не был уверен. Эмма никогда не вспоминала о муже, и не было заметно, чтобы она скучала по нему. Дэвид вздохнул. Он был вынужден смириться с тем, что руки у него связаны. Откровенно говоря, не мог же он навязываться Эмме, учитывая ее положение замужней женщины.

– Вот ты где, парень!

Дэвид вздрогнул. Голос Блэки, раздавшийся у него за спиной, вывел его из задумчивости. Дэвид быстро взглянул вверх и был сильно разочарован, увидев, что с ним только одна Лаура Спенсер. Дэвид встал, поздоровался за руку с Блэки, а потом по-дружески поцеловал Лауру в щеку.

– А что случилось с Эммой? Где она? – в голосе слышалось разочарование.

– Дэвид, мне очень жаль, но Эмма отклонила наше приглашение. Будь уверен, я пытался уговорить ее пойти с нами, но она, как всегда, заупрямилась. Сказала, что должна закончить какое-то чертово детское платьице для одной дамы из Тауэрса, и все тут. Но она сказала, что будет рада увидеть тебя позже за ужином у Лауры. Так что не расстраивайся, дружище. Через несколько часов мы вернемся домой, а она к тому времени закончит свои дела.

Он повернулся к Лауре.

– Ну, а мы что будем делать? Чем бы ты хотела заняться, моя дорогая?

– Если Дэвид не против, давайте прогуляемся, – нежно проворковала Лаура.

– Я согласен, – ответил Дэвид, и они втроем побрели прочь от эстрады, провожаемые торжественными звуками известной патриотической песни, прославляющей Британскую империю. Дэвид внимательно разглядывал Лауру. Она выглядела потрясающе в простом платье из дешевого светло-желтого муслина, украшенного букетиком из маргариток. Легкая полупрозрачная материя окутывала ее тело будто облачко тумана, подсвеченное солнцем, и подчеркивала гибкость ее тонкого стана и грациозность движений. Соломенная шляпа с широкими полями, отделанная разноцветными розами, затеняла ее лицо, обрамленное золотистыми волосами. Большие, казавшиеся прозрачными глаза делали ее неотразимой. Весь ее облик был каким-то воздушным.

– Вы сегодня великолепно выглядите, – галантно сказал Дэвид. – Вам так идет это платье, дорогая.

– Спасибо, Дэвид, – сказала она, – Это Эмма мне его сшила. Она украсила и эту старую шляпу, которая теперь стала, как новая. Наша Эмма – просто талант, вы согласны?

Дэвид кивнул, а Блэки буркнул в ответ:

– Да, как бы этот талант не свел ее в могилу раньше времени.

– Блэки, что за чудовищные вещи ты говоришь! – воскликнула Лаура. Она мельком взглянула на Дэвида. Тот промолчал, но Лаура заметила, что он с расстроенным видом кусает губы. Она благоразумно воздержалась от дальнейших разговоров на эту тему, но холодно посмотрела на Блэки, который был явно смущен.

Они не торопясь шли по парку. Блэки с Лаурой непринужденно переговаривались о разных пустяках, а обычно общительный Дэвид шел молча с замкнутым видом. Неожиданно они очутились на самой вершине холма, круто обрывающегося к реке Эр. По склону к реке вела лестница. Лаура пожаловалась на жару, и они присели на скамейке в тени плакучей ивы. Дэвид угрюмо смотрел на противоположный берег реки, непроизвольно задержав взгляд на величественных руинах монастыря цистерцианцев Керкслолла. Дальше до самого горизонта простирался мирный пейзаж. Позади монастыря располагался Хорсфортский лес, а за ним виднелась деревушка Роудон. Дэвид вздохнул, достал из кармана пачку сигарет и протянул ее Блэки. Тот поблагодарил и взял сигарету. Дэвид не смог дольше терпеть и, повернувшись к Блэки, спросил:

– Все-таки я не могу понять, что заставляет Эмму так тяжело работать.

– Просто ненависть, – машинально ответил Блэки и тут же пожалел, что произнес это. Он смущенно отвернулся, а Лаура открыла рот от изумления и прикрыла его рукой.

– Ты абсолютно не прав! – сказала она.

Дэвид был не меньше Лауры удивлен заявлением Блэки.

– Ненависть!? – резко сказал он. – Вот уж это не применимо к Эмме – такой милой и доброжелательной. Кого она может ненавидеть?

Блэки молчал, ругая себя последними словами. Болтливый несдержанный дурак! Он подозревал, что объектом Эмминой ненависти были Фарли, но не собирался делиться этой ее тайной ни с Лаурой, ни с Дэвидом.

– Ну давай, отвечай, – наседал на него Дэвид. – Нечего тебе сидеть с таким загадочным видом.

– Я не знаю точно, Дэвид. Наверное, мне не следовало говорить столь категорично, но ты же знаешь ирландцев – все мы такие болтуны. В любом случае я не имел в виду никого конкретно. – Потом сделал паузу, лицо его приняло совершенно невинное выражение. – Мне кажется, что она просто ненавидит обстоятельства своей жизни, – предположил он, стараясь исправить допущенную оплошность. – А прежде всего – свою бедность, эту ужасную нужду.

Дэвид скептически посмотрел на Блэки и сказал угрюмо:

– Я знаю, что Эмме нужны деньги. И мы с тобой нуждаемся в них. Но мы же не жертвуем здоровьем, чтобы копить их, забывая все остальное на свете.

Блэки подался к нему, сверкнув своими черными глазами.

– Да, это так, парень, но здесь есть разница. Мне кажется, что ты стремишься заработать на лучшую жизнь. Это естественно, почему бы и нет? Ты хочешь завести красивый дом, удобный экипаж, элегантную одежду, много других приятных вещей. К этому же стремлюсь и я. И еще мы хотим немного уверенности в завтрашнем дне, правда?

Дэвид кивнул в знак согласия. Действительно, Блэки сейчас сказал истинную правду.

– Но ты сказал, что Эмме нужны деньги совсем по другой причине. Зачем же они ей тогда?

Блэки многозначительно улыбнулся.

– Они нужны ей как оружие.

– Оружие? Против кого? – требовательно спросила Лаура.

Блэки нежно пожал ей руку.

– Не волнуйся, Лаура, ты просто не так меня поняла.

Он уже сам был не рад, что позволил втянуть себя в эту дискуссию, и не испытывал желания ее продолжать, но они загнали его в угол. Две пары вопрошающих глаз в упор смотрели на него, и он обязан был как можно убедительнее объяснить свои слова. Он откашлялся.

– Я имел в виду, что Эмма считает деньги своим оружием…

– Против кого? Ты так и не ответил Лауре, – нетерпеливо перебил его Дэвид.

Блэки пожал плечами.

– Ни против кого-то конкретно, Дэвид. Может быть, против всего света. Да, я думаю, что она рассчитывает использовать свои деньги, когда они у нее заведутся, против всех, точнее, против любого, кто захочет навредить ей. Видишь ли, Эмме нужны деньги, чтобы защитить себя и Эдвину. Она хочет возвести из них крепость для себя и ребенка, которую никто и ничто не сможет разрушить. Вот, что я имел ввиду, парень.

Дэвид не только не поверил ему, но, похоже, был шокирован его словами.

– Ты нарисовал довольно странную картину. Все это совсем не похоже на Эмму, какой я ее знаю.

– Да, дружище, я знаю ее намного больше твоего, и мне кажется, я понимаю, что движет ее поступками. – Он вспомнил ту непреклонность в глазах Эммы, когда он в самый первый раз встретил ее на вересковой пустоши. – Я точно знаю, что она не даст себе роздыха до тех пор, пока не обзаведется тем самым магазином. А потом будут другие магазины, и еще, и еще. Эмма поставила себе цель – стать очень богатой женщиной и в один прекрасный день добьется своего, будьте уверены. У тебя есть какие-нибудь другие соображения на этот счет, Дэвид?

– Но какой ценой? – спросил тот. – Посмотри на нее. Она так исхудала, что просто превратилась в тростинку. Она совершенно измотана, черные круги в последние дни не проходят у нее под глазами. – Он посмотрел на Лауру.

– Разве я не прав? Вы же живете с ней вместе, скажите.

Лаура подтвердила, что отчасти Дэвид прав.

– Но справедливости ради я должна заметить, что Эмма правильно питается и не перестает следить за собой.

– Если не считать того, что она совсем не спит.

– О нет, Дэвид, – вступилась Лаура за свою подругу, – она спит по меньшей мере по пять часов в сутки. Такое впечатление, что ей требуется меньше времени для отдыха, чем большинству нормальных людей. Хотя, по правде говоря, я, конечно, тоже тревожусь за нее.

Лаура легонько дотронулась до руки Блэки.

– Может быть, тебе следует еще раз поговорить с ней? Попроси ее не так надрываться.

– Ты ее плохо знаешь, Лаура, если думаешь, что мои уговоры дадут хоть какой-то результат. Да она просто не станет меня слушать, – печально сказал Блэки.

– По-твоему, мы просто должны стоять рядом и спокойно смотреть, как она загоняет себя! – горячо воскликнул Дэвид.

Блэки не смог удержаться от смеха.

– Не дай бог тебя услышит Эмма! Она ни за что не согласится с тем, что тяжелый труд может убить человека. Вот безделье – да, оно способно на это. Вспомни, что она заявила тебе насчет умеренности, Дэвид. Да, она уникум, наша Эмма! – Он покачал головой, глаза его продолжали улыбаться.

Дэвид внимательно посмотрел на него, потом отвернулся. Попыхивая сигаретой и пытаясь переварить в уме все сказанное Блэки.

Лаура отважилась нарушить молчание.

– Ты знаешь, Блэки, эта идея Эммы насчет своего магазина поначалу показалась мне наивной, но сейчас я начинаю думать, что это может быть наилучшим решением, которое позволит ей вырваться с этой ненавистной фабрики.

– Я надеялся, что она будет моим партнером. К этому времени, на будущий год, мне, надеюсь, удастся скопить достаточно средств, чтобы открыть собственную фабрику. Я собираюсь выпускать собственную коллекцию женской одежды и брать заказы со стороны, как это делает мой отец. Эмма уже разработала такую коллекцию для меня. Вы видели ее, Лаура? – спросил Дэвид, и лицо его просветлело.

– Да, Эмма показывала мне свои эскизы. Ее идеи мне показались изумительными. Нет, в самом деле, это пальто со съемным капюшоном и жакет, который можно носить с обеих сторон, – просто великолепные вещи. А ее одежда для беременных – это же настоящая революция! Я не знаю никого, кто шил бы такие удобные юбки, блузки и платья, которые можно расширять, подгоняя под полнеющую фигуру. А вам известны такие люди, Дэвид?

– Нет, она далеко опережает время во всем, что касается моды.

– По этому поводу я не берусь с вами спорить, – вмешался в разговор Блэки, – но послушайте меня оба. Может быть, не стоит видеть все только в мрачном свете. Если говорить по большому счету, то с Эммой все будет в порядке. Она обладает невероятной жизнестойкостью, но если вы хотите чувствовать себя спокойнее, то почему бы нам всем вместе не поговорить с ней. Только осторожно, чтобы не рассердить ее. И, возможно, совместными усилиями нам удастся наставить ее на путь истинный и уговорить немного умерить свой пыл.

Блэки отнюдь не был уверен в том, что Эмма отнесется серьезно к их увещеваниям, но ему хотелось успокоить своих друзей и, в первую очередь, Лауру.

– Хорошо, так и сделаем, – согласился Дэвид. Он нерешительно взглянул на Блэки и осторожно спросил:

– Послушай, я понимаю, что это не мое дело, но куда, к черту, запропастился Эммин муж? Мне кажется странным, что он так ни разу и не приехал домой на побывку. Эмма поступила работать к моему отцу почти два года назад, но его так никто и не видел за это время.

Блэки уже много месяцев ждал и страшился подобного вопроса. Не раз и не два он просил Эмму придумать что-нибудь правдоподобное насчет ее мужа. На прошлой неделе она, наконец, сказала ему о том, что вскоре собирается объявить: муж-моряк ее оставил. Набрав в легкие побольше воздуха, Блэки наконец отважился. Он решил избавить Эмму от этой неприятной процедуры.

– Да, Дэвид, по правде говоря, очень хорошо, что ты спросил об этом.

Он повернулся к Лауре и осторожно взял ее за руку.

– Возможно, тебе тоже стоит знать это, дорогая. Эмма немного смущается, не зная, как рассказать вам двоим о своих новостях. Видите ли, этот ее блудный муж…

Он запнулся на мгновение и, извиняясь, слегка пожал руку Лауры.

– Прошу прощения, любовь моя, я забыл, что ты не любишь, когда я сквернословлю. Дело в том, что ее мошенник-муж сбежал. Одним словом, некоторое время назад он бросил Эмму.

Блэки продолжал, молясь про себя, чтобы его слова выглядели как можно убедительнее.

– Кажется, он возмечтал о большой морской карьере на флоте, да, именно так, и сказал Эмме, что не желает, чтобы жена связывала ему руки. Думаю, что больше от него в наших краях мы не услышим ни слуху, ни духу. Нет, я уверен, что он никогда не вернется.

– О, Блэки, но это так ужасно для бедной Эммы и ребенка, – воскликнула Лаура, и он почувствовал, как дрогнула ее рука. Он обнял ее.

– Ну, крошка, нет никаких причин принимать это так близко к сердцу. Эмму это ни капельки не волнует. Мне показалось даже, что она обрадовалась. Она так и сказала про него: «Скатертью дорога!», когда рассказывала мне всю эту историю, – продолжал вдохновенно выдумывать Блэки.

Дэвид не проронил ни слова, но сердце его учащенно забилось и он почувствовал, как трепетное волнение разливается по его жилам.

– Мне очень горько это слышать, – спокойным голосом проговорил он, стараясь не обнаружить охватившую его радость. – Впрочем, если сама Эмма не чувствует себя несчастной, то, может быть, все это и к лучшему. Интересно, а дорого сейчас стоит развод?

– Да, ты прав, – кивнул Блэки.

Душа Дэвида ликовала. Все его дурное настроение как ветром сдуло.

– Может быть, нам прогуляться обратно и послушать оркестр по пути домой?

– Действительно, а почему бы и нет? – согласился с ним Блэки. Он помог Лауре подняться со скамейки, и они медленно двинулись назад к эстраде. А Блэки подумал: «Я должен предупредить Эмму, что быстренько расправился с ее моряком-мужем».

Пока они вели эти разговоры в парке, Эмма вовсе не думала заниматься дома шитьем, в чем были уверены ее друзья. В этот момент она была в пути, направляясь к дому некоего Джо Лаудера в другой части Армли.

Как только закрылась дверь за Блэки и Лаурой, Эмма быстро переоделась в черное шелковое платье, надела шляпку из итальянской соломки и достала 60 фунтов из жестяной коробки, в которой хранились ее сбережения. Она выскочила из дому буквально вслед за своими приятелями, лицо ее выражало твердую решимость.

Вчера, совершенно случайно, когда она шла за покупками в галантерейную лавку на Таун-стрит, Эмма увидела Ее будущий магазин. Это было три соединенных друг с другом в один блок магазина, и один из них был свободен. Эмма остановилась как вкопанная, в оцепенении глядя на него. Он показался ей подходящим со всех сторон и сейчас для нее было самое время снять его. У нее скопилось достаточно денег, чтобы заплатить за аренду и купить товары. Стекло большой и пустой витрины сейчас было густо замазано мелом, но в середине его было оставлено чистое место, где виднелась бумажка с кратким объявлением: сдается. Ниже были напечатаны фамилия владельца – Джо Лаудера – и его адрес. Эмма мгновенно запомнила его и поспешила домой, решив завтра утром быть первой претенденткой. Ее вовсе не смущало, что был субботний вечер, а завтра – воскресенье, день, в который не принято заниматься делами. Ведь она собиралась делать свой бизнес все семь дней в неделю.

Сейчас, торопливо продвигаясь по лабиринтам улиц и слегка задыхаясь от поднимающегося в ней волнения, Эмма пожалела, что выбрала черное платье. Оно было слишком теплым для сегодняшнего жаркого дня. Но даже страдая от жары, Эмма не замедляла шаг и уже через 15 минут она добралась до улицы, на которой жил Джо Лаудер. Она нашла нужный ей дом и решительно поднялась по каменной лестнице, ведущей к дверям. Трижды громко постучав, она стала ждать. Через несколько мгновений дверь дома распахнулась, и перед Эммой появился высокий, крепко сбитый молодой человек. Он был миловиден, с большими серыми глазами и светло-каштановыми волосами, с приятным и открытым лицом. На нем была рубашка с короткими рукавами, волосы его были слегка растрепаны. Он уставился на Эмму, явно удивленный ее визитом.

– Да, мисс, чем могу быть вам полезен? – не слишком любезно спросил он.

– Я бы хотела повидать вашего отца, если вы не возражаете, – с вежливой улыбкой ответила Эмма.

– Моего отца? Мне кажется, вы ошиблись дверью, мисс. Мой отец скончался уже шесть лет назад.

– Бог мой, я, наверное, перепутала адрес. Я ищу дом Джо Лаудера.

– Тогда вы нашли его: Джо Лаудер – это я.

Эмма удивилась.

– О, пожалуйста, простите меня, но мне кажется, что вы выглядите немного молодо для владельца магазина на Таун-стрит. Того самого, что сейчас сдается, – со свойственной ей прямотой заявила Эмма, но поняв, что молодой человек вот-вот рассердится, она тут же спросила:

– Вы действительно тот самый Джо Лаудер?

– Это действительно я, можете в этом быть уверены, – сказал молодой человек. Прищурив глаза, он, в свою очередь спросил:

– А вы, значит, интересуетесь магазином? Наверное, для своей матушки?

– Нет, – ответила Эмма, этот разговор стал понемногу забавлять ее. Он был явно уязвлен ее замечанием относительно его юного вида. Эмма ослепительно улыбнулась и, не сводя с него самоуверенного взора своих немигающих зеленых глаз, продолжала:

– Я собираюсь снять магазин для себя.

– Ах, ну конечно, для вас. А вам не кажется, что вы слишком молоды для этого? У вас есть опыт в торговле, мисс?

Эмма подумала, что это его не касается, но предусмотрительно воздержалась так прямо и заявить ему об этом, опасаясь, что разговор опять свернет не в то русло. Вместо этого она сказала:

– Да, небольшой. Кроме того, я много шила и занималась кулинарией по заказам на дому здесь, в Армли. Мои дела идут успешно, а теперь я намерена завести собственный магазин, чтобы расширить свой бизнес.

Ее голос слегка дрогнул, когда она добавила доверительным тоном:

– И потом, я вовсе не так молода, как вам кажется, мистер Лаудер.

Джо покачал головой.

– Нет, нет, так не пойдет. Я вовсе не собираюсь сдавать свой магазин вам, мисс, – резко сказал он.

Эмма оставила его резкий тон без внимания.

– Зато я желаю заполучить ваш магазин, мистер Лаудер, и немедленно. Прямо сегодня и сейчас.

Эмма поднялась по лестнице еще на две ступеньки, так что ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Джо Лаудера. Призвав на помощь все свое непревзойденное очарование, она лукаво улыбнулась, не отрывая от него глаз. Нежным, как шелк, голосом она спросила:

– Нельзя ли нам пройти в дом и обсудить все как следует, мистер Лаудер?

– Не вижу в этом смысла, поскольку я не намерен менять своего решения, – упрямо ответил он. Ее настырность стала раздражать его и глядя ей прямо в лицо, Джо почувствовал, как в нем закипает возмущение.

Эмма тем временем достала кошелек, решив прибегнуть к тому средству, в действенности которого она была абсолютно уверена.

– Я могу заплатить вперед, мистер Лаудер.

Джо неохотно встретился взглядом с Эммой и вдруг обнаружил, что ее прекрасные глаза, холодно и пристально смотрящие на него, начинают завораживать его. «Что соседи подумают, если я приглашу ее в дом?» – подумал он. Но будучи недурно воспитанным, Джо устыдился своей грубости и неожиданным для него самого любезным тоном сказал:

– В одном вы правы, нам действительно лучше пройти внутрь.

Дав ей понять, что он считает нежелательным вести разговоры на улице, Джо тем не менее не хотел, чтобы она питала хоть какие-то иллюзии относительно перемены его мнения.

– В любом случае, неприлично говорить о делах, стоя в дверях, да еще в воскресение. Будет вам известно, мисс, я не занимаюсь делами по воскресениям.

– Ничего, лиха беда – начало, мистер Лаудер, – сказала Эмма, не отрывая от него лукавого взгляда из-под своих пушистых ресниц. Она поняла, что Джо болезненно застенчив, и решила воспользоваться этим.

„Ну и нахальная особа", – думал про себя Джо, кипя от гнева и возмущения. Тем не менее, он отворил пошире дверь и пригласил Эмму войти. Проводив ее в гостиную, он извинился перед ней.

– Прошу прощения, я через минуту вернусь. Присаживайтесь. – И удалился, прикрыв за собой дверь.

Эмма стояла посреди гостиной и моргала глазами, привыкая к ее тусклому освещению. Осмотрев унылую обстановку, Эмма скривилась. Комната сильно напоминала ей переднюю гостиную в доме миссис Дэниел, такие же викторианские картинки на всех стенах, такое же нагромождение мебели. «Сама-то мебель недурна, просто ее слишком много», – подумала она и села на неудобный стул с сиденьем, сплетенным из конского волоса.

За время своего пребывание в Лидсе Эмма уяснила для себя несколько важных вещей. Первое: деньги убеждают больше всего. Выложите наличные на стол, и мало кто устоит от соблазна получить их. Второе: плата вперед является другим безотказным аргументом. Чем больше вы предложите, тем крепче будет ваша позиция. И, наконец, третье: любой благоприятной возможностью следует пользоваться немедленно. Счастье редко стучится в одну и ту же дверь дважды на неделе. Эмма помнила все эти заповеди, но сейчас больше всего ее волновало, соблазнится ли он предложенными деньгами. Почему-то она не была в этом уверена. Эмма нахмурилась, размышляя о Джо и пытаясь понять, что он из себя представляет. Конечно, он застенчив, это не вызывало у нее сомнений. Она заставила его смутиться, разговаривая с ним в дверях и это дает ей определенные преимущества. Но это еще не означало, что он сдаст магазин именно ей. В его глазах молодость Эммы была явным недостатком, хотя на вид он был немногим ее старше. На вид ему лет двадцать. Так или иначе, важно, что она уже успела сообщить ему о своих способностях и опыте в торговле: это придавало ей облик солидного арендатора. Может быть, плата вперед за три месяца тоже станет хорошим аргументом в ее пользу. Это не только убедит его в серьезности намерений Эммы, но и наглядно будет свидетельствовать о ее прошлых успехах в бизнесе. Потом Эмме пришло в голову, что она должна вовсю использовать свое обаяние. Джо Лаудер не сможет не клюнуть на эту приманку. Да, красота плюс деньги – это непробиваемая комбинация. Эмма расправила платье, увидев, что дверь в гостиную отворилась. Она чувствовала себя совершенно спокойно.

Джо надел пиджак и галстук, волосы были гладко зачесаны назад. Эмма заметила капельки воды, блестевшие на его голове, и быстро опустила глаза, стараясь скрыть улыбку. Джо Лаудер стал ей абсолютно ясен. Возможно, придется с ним немного повозиться, но магазин будет ее, когда она выйдет из этого дома.

Джо сел напротив Эммы и, сохраняя прежний грубоватый тон, приступил к делу.

– Итак, насчет магазина, мисс. Я еще раз все обдумал и твердо решил не сдавать его вам.

– Почему же? – сладким голоском спросила Эмма.

– Потому что две дамы потерпели с ним неудачу за этот год, а они были гораздо опытнее вас. Я не хочу показаться грубым, но вам следует понять, что я не хочу рисковать и сдавать мой магазин новичку. Я ищу арендатора, по-настоящему опытного в торговле, который смог бы наладить дело в магазине как следует, чтобы я мог не волноваться, что он простаивает половину времени. У меня достаточно Других дел, чтобы не возиться с новичками.

Эмма одарила Джо улыбкой, способной растопить половину льдов за Полярным кругом, и придала серьезное выражение своим широко распахнутым глазам.

– О, я собираюсь вести дело именно так, мистер Лаудер. Во всяком случае, мне понятны ваши сомнения в отношении моего возраста. Но это не такой уж большой минус, если вспомнить, что я уже давно занимаюсь бизнесом на дому. Я умею обращаться с людьми и продавать им товар. Мой бизнес дает мне неплохую прибыль. Я сделала кучу денег шитьем и кулинарией. У меня есть хорошие постоянные клиенты из тех людей, что делают покупки по предварительному заказу и присылают за ними экипаж. Они, несомненно, не откажут мне в своем покровительстве, когда я открою собственный магазин.

Она помолчала немного и снова ослепительно улыбнулась.

– Они обещали мне это, – находчиво солгала Эмма. – Так что, я вовсе не так неопытна, как вам кажется, и у меня неплохие виды на будущее.

– Заказы на дом, вы говорите, – не без интереса заметил Джо. – И как долго вы занимаетесь своим маленьким домашним бизнесом?

– Около года, это совсем не так мало, – нетерпеливо подалась к нему Эмма.

Джо пристально разглядывал ее. Она производила впечатление прямой и уверенной в себе деловой женщины. Конечно, в лишней самоуверенности ей не откажешь. Ее энтузиазм и присутствие духа заражали, и все сомнения Джо, касающиеся ее молодости и неопытности, быстро развеивались. Несомненно, она поколебала его, но Джо всегда несколько неловко себя чувствовал с такими хорошенькими девушками, чувствуя свою полную беззащитность от их чар. Ладно, ведь она просто хочет снять магазин, и не более того.

– Ну, я просто не нахожу слов, – нерешительно произнес он.

– Минуточку, мистер Лаудер, – с важным видом заявила Эмма. – Я уже говорила вам, что плачу вперед.

С этими словами она раскрыла сумочку и достала довольно увесистую пачку денег, скатанных в трубку.

– Как видите, я не бросаю попусту слов на ветер. Я женщина со средствами, пусть и слишком молодая, и могу хорошо заплатить вам вперед. Я уверена, что преуспею с магазином, и надеюсь добиться успеха в течение шести месяцев.

Джо недоверчиво посмотрел на нее.

– Рассказывайте эти сказки другим! Вы думаете, я совсем рехнулся? Я не такой зеленый, как вам кажется.

Эмма решила, что эта его тирада не заслуживает ответа. Вместо этого, она протянула ему руку.

– О, я такая невоспитанная, мистер Лаудер, что забыла представиться. Меня зовут Эмма Харт.

Он осторожно пожал протянутую руку, холодную и сухую, что ощущалось даже сквозь нитяную перчатку. Ее крепкое, сильное рукопожатие было почти мужским.

– Рад с вами познакомиться, мисс Харт, – сказал он.

– Миссис, – поправила его Эмма.

– Простите меня, – сказал Джо, неожиданно почувствовав разочарование.

Эмма решила воспользоваться моментом и довести дело до конца.

– Я не знаю, какова арендная плата, но готова заплатить за несколько месяцев вперед. Скажем, месяцев за шесть? Думаю, это убедит вас в серьезности моих намерений.

Джо колебался, сила ее убеждения и яркость самой ее личности подавляли его. Он вдруг понял, что его влечет к ней. Джо молча ужаснулся про себя. Но ведь это опасное влечение! К тому же, она замужем! Вот почему он не хочет видеть ее своим арендатором. Он просто боится попасть в ее сети.

Эмма, почувствовав, что все козыри у нее на руках, сделала свой последний ход. Она подалась вперед и нежно дотронулась до его руки. Джо при этом подскочил, как ужаленный.

– Мистер Лаудер, мне пришла в голову другая идея. Вдобавок к обещанной плате вперед, я дам вам письменное обязательство платить арендную плату до тех пор, пока вы не найдете другого арендатора, если мой бизнес прогорит. Иными словами, я гарантирую вам полную защиту от убытков. Три месяца вам будет достаточно? – простодушным тоном спросила Эмма.

Джо понял, что спорить с этой девушкой бесполезно. Убеждали не столько ее слова, но весь ее облик. Он будет выглядеть полным идиотом, если откажется от такого выгодного предложения.

– Хорошо, – помолчав, наконец сказал он. – Вы, видно, действительно уверены в своем успехе с этим магазином, миссис Харт. Иначе бы вы не предложили подобных условий. Они мне кажутся очень заманчивыми. Не хотите ли осмотреть магазин перед тем, как заключить эту сделку.

– Я знаю его, мистер Лаудер, – небрежно отмахнулась от его предложения Эмма. – Я уже бывала там несколько раз. Должна сказать, что моя предшественница плохо вела дело. Товары у нее были дрянные, а цены – слишком высокими. Она не слишком умно делала закупки. Но самое главное – она совершенно не знала своих покупателей!

– О! – только и смог ошеломленно выдохнуть Джо.

– Я думаю, что мы договорились, – живо сказала Эмма.

– М-м, да, конечно. Я сдам вам магазин. Гинея в неделю или четыре гинеи в месяц. Там, позади магазина пристроена квартирка. Большая кухня-гостиная, спальня и громадный подвал, который можно использовать под склад. Вы сможете, если захотите, жить там с достаточными удобствами.

Эмма кивнула.

– Возможно, я и поселюсь там. Это не лишено смысла. Итак, четыре гинеи в месяц, это значит сорок восемь в год плюс-минус несколько шиллингов.

Она принялась отсчитывать деньги, производя быстрые подсчеты в уме.

– Будьте любезны, не могли бы вы дать мне расписку? – вежливо спросила Эмма, протягивая ему деньги.

– Конечно. Я сейчас отдам вам ключ и арендную книгу и отмечу в ней уплату за шесть месяцев. На кого записать: на вас или на вашего мужа?

– На меня, пожалуйста. Мой муж служит на флоте за границей.

– В самом деле? – спросил Джо.

Эмма кивнула и продолжала:

– Я составлю письменное обязательство уведомить вас о своем намерении расторгнуть аренду не менее, чем за три месяца и занесу его, скажем, завтра вечером. Вас это устроит? Если хотите, то можете показать его своему поверенному.

– Нет-нет, в этом нет никакой необходимости. И завтрашний вечер меня полностью устраивает, – сказал, поднимаясь Джо. – Пойду принесу вам ключ и арендную книгу. Через секунду я вернусь.

– А вы разве не собираетесь пересчитать деньги? – спросила Эмма, кивая на банкноты, которые она держала в руке.

– Я доверяю вам. Прошу прощения, миссис Харт.

Эмма слышала, как он насвистывает по пути в кухню. Ее лицо расплылось в довольной, торжествующей улыбке, она с трудом сдерживала себя. Еще бы!

У нее был первый собственный магазин!

Глава 34

Джо Лаудер поежился от холода в своем черном пальто и поглубже засунул руки в карманы. Дрожа всем телом, он быстро, широкими шагами шел по улице, продуваемой свирепым ветром, который закручивал вихри мокрого снега вокруг его фигуры. Как и во все предыдущие вечера, Джо промок до нитки. Декабрь начался отвратительной погодой, которая, насколько можно было судить по концу этой первой его недели, намеревалась еще долго держать город в своей осаде. Сегодня Джо возвращался домой позднее обычного. Мистер Рамсботам, который в последнее время приобрел вредную привычку загружать его лишней работой, снова, в виде особого для себя одолжения, уговорил Джо задержаться на литейном заводе, чтобы разобраться с книгами. Сегодняшняя задержка раздражала Джо еще по одной, более важной причине. Обычно по пятницам после ужина он направлялся к Эмме Харт и просматривал ее бухгалтерские книги. Сегодня же он не мог попасть к ней раньше десяти вечера, а Джо, будучи типичным представителем чуть ниже среднего класса, был очень тверд во всем, что касалось «приличий». Ему казалось неприличным заявиться в такой поздний час к молодой женщине, живущей одной. Но он обещал ей и считал делом чести держать слово.

Джо сам обучил Эмму бухгалтерии и проверять ее книги теперь казалось ему совершенно излишним. Тем не менее, он с охотой и, если быть честным перед самим собой, с неким дальним прицелом занимался этим. Эмма обладала врожденными способностями к цифрам и самым дотошным образом вела свою бухгалтерию. Джо недавно пришло в голову, что, в отличии от него самого, Эмма испытывает истинное удовольствие, копаясь в бесконечных колонках чисел. По правде говоря, Джо совсем не любил бухгалтерии и вряд ли она была его призванием. Но его в пятнадцать лет определили на работу в контору литейного завода, и теперь, девять лет спустя, она стала смыслом его жизни. Джо никогда не приходило в голову поискать более интересную работу. Он был слишком привязан к своему образу жизни, и, лишенный тщеславия, всячески избегал всяких перемен и оставался прикованным к скучным бухгалтерским книгам мистера Рамсботама. Флегматичному Джо даже не приходила в голову простая мысль о том, что, при желании, он мог бы вообще бросить свою работу. Безделье претило ему, кроме того – и это было еще важнее – он работал, чтобы спастись от скуки. Работа на заводе заполняла его дни и помогала коротать одинокие вечера, незаметно бежавшие месяц за месяцем, год за годом.

Джо Лаудер на самом деле мог бросить свою работу еще четыре года назад, когда умерла его мать и бессменный поверенный их семьи Фредерик Эйнсли послал за ним, чтобы прочитать завещание. Джо, к своему глубочайшему изумлению, узнал, что его мать оставила ему не просто приличное, но очень значительное состояние. «Это – Наследство, мой мальчик!» Именно так, выговаривая это слово с большой буквы, приличествовавшей содержанию и размерам доставшегося Джо наследства, сказал ему мистер Эйнсли. «Плод неустанных и в высшей степени похвальных трудов вашей матушки, а до нее – еще вашей бабушки», – выговаривал ему поверенный, приступая к перечислению бесконечных владений, приобретенных благодаря невероятной предприимчивости его предков по материнской линии и перешедших теперь в его собственность. Наследство, которое, с подачи мистера Эйнсли, Джо сразу стал называть в уме также с большой буквы, включало восемь магазинов на Таун-стрит, ряд коттеджей в Армли, несколько двухэтажных домов вблизи Уортли и, что было полной неожиданностью для него, два больших земельных участка вблизи Сент-Пол-стрит в самом Лидсе. «Не спешите с ними расставаться, Джо, – наставлял его поверенный, – они должны сильно вырасти в цене. В Лидсе намечается большое строительство, и когда наступит подходящий момент, вы сможете взять за них хорошие деньги». Наконец, онемевший от удивления Джо узнал, что еще его мать оставила ему сорок пять тысяч фунтов в «Мидленд банк».[3]

Пошатываясь, Джо вышел из конторы поверенного. Он с трудом приходил в себя от шока, полученного им в этот удивительный и одновременно страшный день. Позднее, когда он сидел в трамвае, по пути домой, в Армли, холодная злость овладела им. Его мать, пока была жива, не переставала твердить о денежных затруднениях, маячивших на горизонте. Его слабохарактерный, всегда находившейся под каблуком у жены отец ушел в могилу намного раньше отпущенного ему природой срока – и все из-за непосильной работы, плохого питания и отсутствия должного медицинского ухода. «Почему же мать, имевшая столько денег, была так жестока к отцу?» – спрашивал он себя. С годами его обида на нее так и не прошла.

В течение прошедших нескольких лет Джо не притронулся к своему капиталу и даже увеличил его, ежемесячно внося в банк доходы, поступавшие от сдачи недвижимости. В отличие от своей скупой матери Джо не был жаден, деньги его просто не волновали. Он привык довольствоваться тем, что ему было необходимо для повседневных нужд.

Но сегодня вечером Джо, пробираясь по холодным и темным улицам, впервые задумался о деньгах. Две недели назад Эмма сообщила, что вкладывает свой капитал в швейную фабрику, которую Дэвид Каллински открывает в Йорк-роуд. Она уже разработала для Дэвида коллекцию женской одежды, и ее энтузиазм оказался заразительным. Поэтому Джо не стал возражать, когда Эмма, с согласия Дэвида, предложила ему тоже войти в дело.

– Деньги должны работать, Джо, а не лежать мертвым грузом – поучала его Эмма и сказала, что рассчитывает удвоить вложенные ею средства в самый короткий срок.

Джо по натуре был осторожен, но эта осторожность главным образом проистекала из его природной пугливости, а вовсе не из его предусмотрительности. Со свойственным ему равнодушием к деньгам Джо легкомысленно пожал плечами и согласился внести свою долю, если Дэвид не против. Эмма сказала, что берется все уладить.

– Думаю, что две тысячи фунтов будет в самый раз, если вы можете себе это позволить, Джо. Не мне доказывать вам, финансисту, что деньги – это инструмент для того, чтобы делать новые деньги. Какая, скажите, польза от того, что деньги просто лежат в банке?

«Мне вовсе не нужно делать новые деньги», – думал теперь Джо. Его жизнь была полностью обеспечена. С другой стороны, ему не особенно хотелось потерять эти две тысячи. Он тут же отбросил эту неприятную мысль. Джо непоколебимо верил в природную смекалку Эммы, чему он был первым свидетелем. Он давно убедился в ее замечательном деловом чутье, столь удивительном для двадцатилетней девушки, и полностью доверял ее суждениям. Кроме того, Джо был достаточно умен, чтобы понять: он вкладывает деньги в эту фабрику просто ради собственного удовольствия. У него было мало друзей, он был ужасно одинок и ему нравилось находиться в обществе Эммы и Дэвида, ему хотелось участвовать в их жизни и во всем том, что они делали.

Увлеченный своими мыслями, Джо не заметил, как очутился около собственного дома. Он отряхнул снег с ботинок, поднимаясь по ступеням. Его встретил чудесный запах готовящегося ужина, а тепло и уют ярко освещенной кухни развеяли его грустные мысли об одиночестве. На кухне миссис Хьюэтт накрывала стол к ужину.

– Вот и вы, Джо, – просияв, воскликнула она. – Бог мой, вы, кажется, промерзли до костей, дорогой мой. Проходите скорее к огню и отогрейтесь.

– Привет, миссис Хьюэтт, – сказал Джо, снимая кепку и пальто. Он поспешил к умывальнику, растирая на ходу окоченевшие пальцы, насухо вытер лицо и волосы, вымыл руки и уселся перед огнем.

– Непогода разбушевалась сегодня вечером, и стало ужасно холодно. Я думаю, что ночью должно сильно подморозить.

– Наверное, вы правы, мой мальчик. – Она улыбнулась ему и заворчала: – Почему вы сидите там в мокрых башмаках? Сейчас же скиньте их, дорогой. Вы не забыли, как у вас разболелись зубы в прошлый раз, когда вы вот так же посидели в мокрых ботинках?

Джо улыбнулся в ответ на ее старческое брюзжание, но, чтобы угодить ей, снял с себя ботинки и поставил их сушиться на плиту. Миссис Хьюэтт была милой старушкой и ухаживала за ним намного лучше, чем когда-то делала это его родная мать. Приходя к нему три вечера в неделю, она превращала его унылое жилище в подобие настоящего дома.

– Вы только взгляните на этот пирог с заварным кремом, – воскликнула она, подавая на стол десерт. – Вам приходилось видеть что-нибудь подобное? Я купила его для вас вместо пудинга у миссис Харт. Ей-богу, Джо, неудивительно, что торговля у нее процветает. А как она выдрессировала девчонок миссис Лонг, которые у нее служат помощниками, я просто не нахожу слов.

Джо улыбнулся.

– Да, кто бы мог подумать в тот день, когда она пришла ко мне снять тот первый свой магазин, что она так развернется. Но она доказала, что я, как и многие, заблуждался в отношении ее.

– Да, мальчик мой, она чертовски хорошая хозяйка, – подтвердила миссис Хьюэтт.

– Что это там у вас так вкусно пахнет? – спросил Джо, отогревая руки у плиты.

– Не могу похвастаться, что в сегодняшнем ужине есть какая-то моя заслуга. Я просто купила для вас у миссис Харт мясной пирог с почками, такой, как вам понравился в прошлый раз.

– Это звучит грандиозно, миссис Хьюэтт.

– Я разговорилась сегодня в галантерейном магазине с Лаурой Спенсер, и, оказывается, то подвенечное платье, что сейчас шьют для дочки моей кузины, придумала сама миссис Харт. Мисс Спенсер также рассказала мне, что миссис Харт собирается проектировать модели платьев для одной большой фабрики в Лидсе.

– Я знаю об этом.

– Но вы никогда мне не говорили об этом, Джо!

– Мне это просто не пришло в голову. А что, это важно?

– Ну конечно же. Для меня важно все, что касается миссис Харт. Тут все считают, что она просто замечательная молодая женщина, такая вежливая и воспитанная. И такая хорошенькая к тому же!

Она поставила горшок с репой в духовку.

– Как насчет пива, Джо? Я поставила бутылочку на холод в погребе.

– Я бы не отказался, миссис Хьюэтт. Благодарю Вас.

Джо откинулся на спинку стула, отогревая замерзшие ноги.

– Ну вот, все готово. Моя стряпня окончена, ваш ужин в духовке. Выпейте пива, а потом сами поухаживайте за собой, мой дорогой. А мне пора идти. Пока.

Прочитав газету, Джо достал мясной пирог и овощи из плиты и принялся за еду. Едва он успел закончить с ужином, как громкий стук в дверь поднял его на ноги. Дверь распахнулась, чтобы впустить миссис Минтон, одну из его арендаторов, всю облепленную снегом. Лицо ее было багровым, а по тому, как свирепо блестели ее глаза, Джо понял, что она так раскраснелась отнюдь не из-за ледяного ветра на улице, но благодаря переполнявшему ее гневу.

– О, господи, миссис Минтон… – начал было Джо.

– Не называйте меня больше так, Джо Лаудер! – завопила она. – Это преступница! Проклятая преступница! Я знала это с самого начала. Как только она появилась здесь, я сразу поняла, что она примется за мой магазин. А когда вы сдали ей второй, тот, что на углу, я сказала мужу, что недолог час, когда она вышвырнет нас прочь. Я оказалась зажата между ее продовольственным магазином и галантереей, теперь она будет давить, давить, пока не выпихнет прямо на Таун-стрит. Попробуйте только сказать, что я не права!

Разъяренная миссис Минтон на мгновение замолчала, чтобы перевести дух. Она стояла с вызывающим видом, уперев руки в бока.

– Пожалуйста, миссис Минтон, успокойтесь. Я просто не представляю себе, о ком это вы?

– Я говорю о миссис Харт, вот о ком! Она хочет забрать мой магазин. Мне не нужен этот проклятый хрустальный дворец, про который она твердит. Она просто хочет пролезть в мой магазин, который я снимаю вот уже десять лет. Торговым агентам тоже не нравится эта высокомерная гордячка. Леди из грязи, вот как они между собой ее прозвали. Она их отшила и сама разъезжает по фабрикам и торговым домам и закупает все прямо там, минуя коммивояжеров. А потом она так срезает цены, что никто просто ничего не может продать рядом. Она ловкая, хитрая сука, вот кто такая эта ваша миссис Харт!

– Миссис Минтон, – прорычал Джо, – миссис Харт – прекрасная женщина, которая трудится в поте лица. Она вовсе не старается вас выжить. Она просто ведет свои дела в магазинах, как положено настоящему бизнесмену.

Джо с неприязнью смотрел на эту неряшливую женщину в грязном пальто и в немыслимом платке. Она была живым олицетворением своего грязного магазина, который мог бы служить образчиком неумелого ведения дела и такой ужасной бестолковости.

– Будь я проклята, если не знала, что вы станете защищать ее, – закричала миссис Минтон. – Я говорила мужу, что ничего от вас не добьюсь. Ясно, что вы будете на стороне своей любовницы. Да, да и нечего так на меня смотреть! Все знают, что между вами двумя происходит!

Она приблизилась на шаг к Джо и прошипела ему прямо в лицо:

– Да, она ваша полюбовница, вот кто она такая, эта проклятая Эмма Харт, а еще замужняя женщина! Удивляюсь, почему вы до сих пор не поселились у нее на кухне. Но ничего, парень, время все расставит по своим местам.

Джо побледнел.

– Вы подлая, циничная старуха! Между мной и миссис Харт нет ничего, кроме деловых отношений. И вы следите лучше за своими словами, миссис Минтон, а то как бы вам не получить повестку в суд за клевету. Я не потерплю таких грязных сплетен.

Миссис Минтон двинулась к нему и стала махать зажатой в руке арендной книгой у Джо перед носом. Ему показалось, что она собирается ударить его этой книгой. Ледяным тоном Джо сказал ей:

– Думаю, что вам лучше уйти, миссис Минтон, пока мое терпение окончательно не лопнуло. А я уже близок к этому благодаря вам.

Тряхнув головой, она повернулась на пятках и прошагала к двери. Там она обернулась с горящими злобой глазами и крикнула:

– Ну, ладно, ей не удастся насладиться тем, что она меня выжила. Я ухожу сама, по собственной воле. Можете забрать свою проклятую арендную книгу и подавитесь ею.

Через всю комнату она запустила в Джо книгой, которая приземлилась прямо в пирог с заварным кремом на столе. Дверь за ней с грохотом захлопнулась.

Джо посмотрел на плавающую в креме книгу, потом выудил ее, отнес в раковину, отмыл и досуха вытер полотенцем для посуды. Потом заглянул в книгу: «Эта несчастная старая карга все-таки надула меня с платой за месяц», – подумал он. Джо понял, что ему вряд ли удастся получить с нее долг, но не это волновало его. Гораздо больше его напугала ее болтовня о них с Эммой. Несомненно, все сказанное было порождено переполнявшей ее злобой. Но неужели еще кто-нибудь из соседей подозревает, что между ними что-то есть? Любовница – это не очень почетное название для порядочной женщины, почти все равно, что назвать ее шлюхой. Интересно, все так говорят или только люди вроде миссис Минтон? Но он ведь никогда даже пальцем не прикасался к Эмме. Джо почувствовал, как краска стыда заливает его лицо. Он вспомнил те бессонные ночи, когда он лежал в своей холостяцкой постели, почти теряя сознание от непреодолимого желания обладать Эммой. В эти мучительные ночи он ясно представлял, как ласкает своими руками ее восхитительное тело, целует ее губы, сжимает ее твердые груди и, наконец, страстно овладевает ею. Джо задрожал и прикрыл глаза, стараясь отогнать эти эротические видения, эти похотливые фантазии, преследовавшие его.

Через несколько минут Джо слегка успокоился. В конце концов желать женщину и обладать ею – весьма разные, далекие друг от друга вещи, и он был возмущен грязными словами миссис Минтон. Джо устало вздохнул. Да, Эмма, сама того не желая, разрушила бизнес этой старой карги. Она добилась того, что ее магазины стали самыми привлекательными в их городке. Ее фирменные товары, вроде деликатесов собственного приготовления или сшитых ею самой платьев, стали широко известными, и она прибрала к своим рукам всю торговлю по заказам на много миль вокруг. Всего за три года ее магазины, благодаря ее смелости и превосходной организации дел, стали самыми посещаемыми на Таун-стрит и приносили большой доход, такой, что Эмме не составило труда вложить две тысячи фунтов в предприятие Дэвида, о чем он, Джо, еще только раздумывал. Такой успех, конечно, не мог не породить завистливых, злых наговоров.

Джо поднялся, решив не придавать значения сплетням миссис Минтон. Он должен прямо сейчас пойти к Эмме и сообщить ей, что миссис Минтон освобождает помещение. Хотя она не обмолвилась ни словом, Джо знал, что Эмма давно мечтает об этом, и ему представился случай помочь ей. С уходом миссис Минтон Эмма сможет объединить все три магазина так, что получится что-то вроде универсального магазина, владелицей которого она уже давно видела себя в своих мечтах. Джо взглянул на часы. Они показывали около десяти вечера. Он пожал плечами. К чёрту соседей, наплевать на то, что они подумают. Джо торопливо поднялся наверх, чтобы надеть чистую рубашку.

Эмма стояла посреди своего продовольственного магазина и с удовольствием взирала на дело своих рук. «Все выглядит великолепно», – решила она. Несомненно, стоило сегодня подняться в полпятого утра, чтобы убедиться, что все готово к Рождеству. Своими зоркими глазами Эмма приметила пылинку на одном из стеклянных прилавков и протерла его. Эмма отложила тряпку и отступила назад, осматривая остальные прилавки, поблескивавшие в ярком свете газовых рожков, горевших на стенах. Теперь они были в полном порядке и сияли девственной чистотой. Выложенные в них деликатесы смотрелись очень соблазнительно. Здесь были рождественские торты, украшенные сверху миндалем; круглые жирные плампудинги[4], завернутые в чистый муслин и перевязанные яркими лентами; широкий выбор круглых сладких пирожков разных размеров; рождественское полено из бисквита, залитого сверху толстым слоем шоколада и украшенного веточками омелы, искусно изготовленными из марципана. Эмма и помогавшие ей девушки Лонг потратили бесконечно долгие часы, готовя все эти праздничные лакомства, но она знала, что их усилия будут вознаграждены. Все выставленное в прилавках будет продано, как и те дополнительные, что хранились до поры в больших жестяных коробках на холоде в погребе.

Эмма расправила чистую белую скатерть на столе перед прилавками и осмотрела выставленные на нем импортные товары, специально закупленные ею к празднику и которых больше не было ни в одном из магазинов Армли. Она подвинула бело-голубую фарфоровую вазу так, чтобы были видны засахаренные фрукты из Франции и восточные сладости из Турции, красиво расставленные коробки с египетскими финиками и греческим инжиром. Потом она поспешила за стойку и вернулась, неся в руках маленькие соломенные корзинки с фруктами и веселыми поросятами из марципана, только вчера прибывшие из Германии. Весь вчерашний вечер Эмма потратила на украшение корзинок полосками зеленого целлофана и бантиками из красных лент, привязанными к их ручкам. Ей пришлось как следует потрудиться, но она надеялась, что торговля будет идти бойко в ближайшие несколько дней. Это была ее третья рождественская распродажа, и теперь Эмма так хорошо зарекомендовала себя в своем районе, что не сомневалась в успехе. Она была уверена в большом наплыве покупателей, как своих постоянных, так и новых.

Эмма в последний раз осмотрела магазин, придирчиво отыскивая глазами любые, самые мелкие недостатки. Бесчисленные полки, поднимавшиеся вдоль стен до самого потолка, были заставлены банками с консервированными ветчиной, свининой и дичью, большими черными с золотом жестянками с разными сортами чая, банками с консервированными фруктами, овощами и джемами ее собственного приготовления. Ниже громоздились коробки с леденцами, банки с засахаренными вишнями, с фаршем, с клюквенным и яблочным соусами к рождественским гусям или индейкам. Справа от стойки располагались три огромные кадки, доверху заполненные орехами, апельсинами и яблоками – традиционным содержимым детских чулков для рождественских подарков. В воздухе был разлит чудесный аромат фруктов, смешивавшийся со сложными запахами сушеных индийских специй и пряностей, с ароматом свежеиспеченных кондитерских изделий, с тонкими, вызывающими усиленное отделение слюны запахами сыров и мясных продуктов. О, как она обожала свой магазин! Здесь она чувствовала себя в полной безопасности, вдали от Фарли и защищенной от них. С нескрываемым удовлетворением она думала о предстоящей торговле и непрерывно растущих доходах, и ее лицо расплылось в довольной улыбке.

Эмма пересекла магазин, подняла шторы и сняла засовы с дверей, готовясь принять первых покупателей. Можно не сомневаться, что ими станут экономки и кухарки из богатых особняков, обычно торопившиеся сделать заказы и приходившие ранним утром. Эмма очень надеялась на то, что списки их заказов будут намного длиннее, чем в обычные дни.

Как только часы пробили восемь, Эмма заняла свое обычное место на табурете за стойкой, рядом с керосиновой печкой. Она нагнулась, открыла шкаф и достала книгу, в которой вела бухгалтерию галантерейного магазина. В тот год, когда она сняла второй магазин у Джо Лаудера, дела пошли так, что они превзошли ее самые смелые ожидания. Лаура, которую она пригласила управлять вторым магазином, проявила недюжинные способности, и за первые шесть месяцев оборот магазина вырос вдвое. Эмма просмотрела колонки радующих глаз цифр и вздохнула с радостью и облегчением. Теперь будущее Эдвины и ее собственное были надежно обеспечены.

Колокольчик, звякнувший у входной двери, заставил Эмму быстро поднять голову. Убрав книгу в шкаф и заперев его, Эмма поднялась с места, улыбаясь первой посетительнице. Это была экономка из одного из тех элегантных и богатых особняков, что выстроились вдоль улицы, носившей название Тауэрс.

– Доброе утро, миссис Джексон. Вы сегодня прекрасно выглядите и так рано пришли.

– Доброе утро, миссис Харт. Боже, ну и мороз сегодня. Так приятно зайти в ваш прелестный теплый магазин. Я удивляюсь, почему остальные торговцы не следуют вашему примеру и не отапливают свои магазины.

Миссис Джексон дрожала от холода, подходя к стойке с двумя большими корзинами в руках.

– Я подумала, что мне лучше сразу сделать свой заказ, чтобы не гонять сынишку садовника на неделе.

Она уселась на табурет по другую сторону стойки, сложив руки на корзинах. Эмма забрала у нее корзины и спросила:

– Могу ли я предложить вам чашку хорошего горячего чая, миссис Джексон?

Лицо женщины, побелевшее от мороза, сразу оттаяло.

– Да, конечно, дорогая, если вас это не затруднит. Эта прогулка по Таун-стрит совсем меня заморозила.

В холодную погоду Эмма всегда держала наготове большой чайник, предлагая горячий чай своим замерзшим клиентам. Она обнаружила, что этот маленький знак внимания, почти ничего ей не стоящий, приносил неплохие дивиденды. Она взяла чайник со стола рядом с печкой, сняла с него стеганую покрышку и налила чай.

– С молоком и с сахаром, я не ошибаюсь, миссис Джексон? Как поживает ваш маленький Фредди? Он уже оправился после кори? – расспрашивала Эмма, взявшая за правило помнить имена детей и мужей своих покупательниц, быть в курсе их болезней и недомоганий, и она всегда была готова выразить свое сочувствие.

Миссис Джексон взяла свой чай и просияла.

– Как любезно с вашей стороны вспомнить о Фредди. Надеюсь, он появится к Рождеству.

Она открыла сумочку и достала листок бумаги.

– Вот мой список, миссис Харт. Мне кажется, что я ничего не забыла, но все-таки, если вы не возражаете, я еще осмотрюсь…

Миссис Джексон остановилась посреди фразы, услышав колокольчик, зазвеневший у распахнувшейся двери в магазин.

Удивленное лицо Эммы засветилось в улыбке.

– Блэки! Я не ждала тебя раньше вечера, – воскликнула она.

– Доброе утро, тебе, Эмма и вам, мэм, – весело ответил Блэки, поклонившись в сторону миссис Джексон. – Надеюсь, не помешаю?

– Вовсе нет. Зайди за стойку и сам налей себе чай, а я пока закончу с миссис Джексон, – сказала Эмма, вновь оборачиваясь к покупательнице. Она быстро просмотрела листок с заказом.

– Да, кажется, все выглядит правильно, миссис Джексон. Вот только может быть вам стоит…

Эмма сделала паузу и внимательно посмотрела на экономку.

– Может быть, вам стоит взять немного больше сладких пирожков и рождественского полена. Вы же знаете, как любят их дети, а эти каникулы такие длинные. Честно говоря, на них у меня очень много заказов, и я не могу гарантировать, что они останутся к концу недели, если вы решите тогда заказать их еще.

– Да-да, я об этом не подумала, может быть, действительно добавить. Мне не хотелось бы, чтобы моя хозяйка осталась мною недовольна. Добавьте по три штуки и того, и другого, и еще один рождественский торт.

Она заметила выставленные импортные товары и направилась к ним с чашкой в руках.

– Черт возьми, это все выглядит фантастически.

Она внимательно исследовала коробку с восточными сладостями и обнаружила этикетку, тщательно выписанную Эммой: «Исключительно для фирмы Харт. Поставки ограничены». Эмма сделала вид, что изучает лист с заказом, но сама искоса, из-под опущенных ресниц наблюдала за миссис Джексон. Она только вчера вечером придумала эту надпись, чтобы потрафить снобизму некоторых своих клиентов.

– Я не уверена насчет всего этого. Выглядит соблазнительно, но может показаться моей хозяйке слишком экзотичным.

– Вы так думаете, миссис Джексон? Я всегда была уверена, что джентри[5] предпочитают именно такие деликатесы. Еще только вчера кухарка из одного домов в Тауэрс попросила оставить для нее всего по паре, – быстро сочинила Эмма. – Потом, мне кажется, что все это не так уж и дорого стоит.

Миссис Джексон бросила быстрый взгляд на Эмму.

– Мою госпожу не волнуют цены, – заявила она, защищая свою хозяйку. – Я возьму всего этого по три.

Эмма улыбнулась. Она давно научилась извлекать для себя выгоду из соревнования между кухарками и экономками из разных домов, старавшихся перещеголять одна другую.

– На вашем месте, я добавила бы пару банок свинины и три баночки яблочного соуса на всякий пожарный случай. И еще, может быть, стоит взять набор сыров, чтобы подать вместе с рождественским тортом. Поручите это мне, миссис Джексон, и я подберу для вас лучшие из моих сыров и еще что-нибудь в придачу.

Миссис Джексон поставила свою чашку на стойку с таким видом, будто Эмма только что оказала ей невероятную услугу.

– Спасибо, миссис Харт. Очень любезно с вашей стороны, что так беспокоитесь из-за меня. Должна признаться, что вы своим появлением на Таун-стрит сильно облегчили мне жизнь. Теперь мне приходится стряпать намного меньше. Ну, мне пора. Счастливого вам Рождества, дорогая!

Она задержалась у дверей и прощально помахала рукой.

– И вам счастливого Рождества, миссис Джексон. Можете не беспокоиться, я прослежу за тем, чтобы ваш заказ был исполнен в точности, – прокричала ей вслед Эмма.

– Думаю, что ты постараешься, – насмешливо сказал Блэки, обходя стойку и усаживаясь на табурет, который только что освободила миссис Джексон. – Ты сумела бы продать уголь даже аборигенам Черной Африки. Я никогда еще не видел ничего подобного. Ты, должно быть, вдвое увеличила заказ этой бедной женщины.

– Я его утроила, – лукаво улыбнувшись, поправила его Эмма.

Блэки покачал головой и придал своему лицу скорбное выражение.

– Эмма, я зашел, чтобы принести тебе соболезнования.

– Соболезнования?

– Ну, конечно. Я узнал на днях, что твой муж-моряк неожиданно покинул этот мир несколько недель назад. Скончался от брюшного тифа где-то в Индийском океане, как я слышал. Какая печальная новость!

Он закинул назад свою крупную голову и оглушительно расхохотался.

– Бог мой, Эмма, ну и воображение у тебя! Это тебе, а не Фрэнку надо стать писателем. Брюшной тиф в Индийском океане, это надо же такое придумать!

– Я была вынуждена «убить» его. Становится обременительным иметь мужа, пусть даже такого. Мне показалось, что лучше всего было бы позволить ему умереть вдали от дома и быть похороненным в море.

– Да, да, верно, – захихикал Блэки. Его взгляд остановился на красном шерстяном платье, в котором была Эмма.

– Вижу, что ты не носишь траура.

– Мои друзья вряд ли бы меня поняли, если бы я стала носить траур по человеку, который меня бросил, не так ли? Я полагаю, что Лаура уже сказала тебе об этом.

– Да, она это мне говорила. Она сказала также, что ты получила однажды утром письмо из Адмиралтейства. Ты не перехватила через край?

– Я должна была придать всему этому максимум достоверности. Все это – ложь во спасение, но с этого дня я могу теперь говорить только правду.

– Ты в этом уверена?

– Да, конечно, но только не об Эдвине, – твердо сказала Эмма. – Мы любой ценой должны защитить ее. Никто не должен узнать, что она незаконнорожденная, Блэки.

– Я ни за что не предам тебя, крошка, ты же знаешь. Кстати, вчера я встретил Дэвида Каллински. Я ходил на фабрику, чтобы на месте представить себе план пристройки к ней. Надеюсь, ты не рассердишься, что я рассказал ему о кончине твоего мужа.

– Ну и что он сказал по этому поводу?

– Он заявил, что сожалеет, но при этом у него был такой вид, будто он только что выиграл миллион.

Блэки с интересом посмотрел на нее.

– Что там происходит между вами, Эмма?

– Ничего особенного. Я просто его деловой партнер, вот и все, – спокойно ответила она.

– О да, – задумчиво произнес Блэки, – но мне почему-то кажется, что он думает иначе.

– Вздор и чепуха! Это все твое неуемное кельтское воображение. Ты в этом превзошел даже Фрэнка.

Блэки промолчал. Он запустил руку в карман пальто, достал кипу бумаг и протянул их Эмме.

– Вот планы перестройки среднего магазина и объединения их всех трех в один. Я думаю сделать вход в бывший магазин миссис Минтон с другой стороны, вот здесь, через эту стену со стороны галантереи. Я сделаю что-то вроде пассажа, соединяющего все три помещения. Как ты на это смотришь?

– Чудесно, Блэки! Ты знаешь, как я доверяю твоим суждениям. Я просмотрю планы вечером. Когда ты думаешь начать? – весело спросила сна.

– Хорошо зная тебя, Эмма, могу себе представить, что тебе хочется, чтобы я приступил к работе прямо сейчас, но я думаю заняться этим сразу после Рождества. Будь уверена, мы будем работать быстро, и уже в середине января ты сможешь открыть магазин.

Глава 35

Дэвид Каллински лежал на спине на диване в кухне-гостиной позади продовольственного магазина Эммы и внимательно разглядывал ее новые эскизы. Каждый лист он далеко отставлял от себя и изучал с глубоким пониманием.

Продолжая рассматривать очередной рисунок, Дэвид испытал приступ охватившего его волнения и крепко стиснул пальцы, державшие лист. Что там ни говори, но ее модели для их зимней коллекции оказались еще ослепительнее летних. Они были просто превосходны: все линии скромны и элегантны, все детали тщательно сбалансированы. Эмма остроумно комбинировала цвета, добиваясь неожиданных эффектов. Все цвета были прекрасно подобраны, но не одно это имело значение. Все модели Эммы, благодаря простоте их основных конструкций, чистым линиям и почти полному отсутствию любых лишних пустяков, идеально подходили к той технологии массового пошива, которую Дэвид внедрял на своей фабрике.

Дэвид удовлетворенно улыбнулся, гордясь Эммой. Он не представлял, откуда она черпает свои идеи, но ее способности не вызывали сомнений, ее вкус был безупречен, а художественное чутье – просто непостижимым. У него было достаточно поводов, чтобы убедиться в том, что Эмма – гений. Он не находил другого слова, чтобы описать ее несравненный талант, который, вкупе с невероятной энергией, делал ее просто грандиозной женщиной. Помимо таланта дизайнера, Эмма как никто умела улавливать капризы публики, предугадывать ее желания, а главное – чувствовать, что будет лучше всего раскупаться. Казалось, сам дьявол нашептывает ей, и все ее начинания имели ошеломляющий успех. Дэвиду казалось, что Эмма Харт способна превращать в деньги все, на что обратит свой взор, каждое ее прикосновение к чему-либо оказывалось поистине золотым. Они с отцом поражались ее хватке в денежных делах, умению выстраивать сложные финансовые комбинации так, что они при внимательном изучении неизменно оказывались изумительно выгодными. Она читала балансовый отчет, как иные читают газету, мгновенно, в считанные секунды, улавливая все их достоинства и недостатки. Ей был всего двадцать один год, но она взбиралась по лестнице своего тщеславия самыми быстрыми, но хорошо обдуманными шагами. Дэвиду казалось, что ничто на свете не в силах сдержать ее – это все равно, что пытаться поймать молнию. Эмма не переставала поражать его, и он не отваживался даже представить себе, как высоко вознесется она лет через десять.

Дэвид положил эскиз в стопку с остальными и закурил сигарету. Их дела двигались точно по графику. Они с Эммой и Джо Лаудером были партнерами уже четыре месяца. Эмма в их предприятии выступала в ролях дизайнера и стилиста, а его брат служил у него управляющим фабрики. Через месяц Дэвиду должно было исполниться 25, и он не испытывал никаких сомнений ни в своей счастливой судьбе, ни в будущем «Компании готового платья Каллински». Он намеревался стать богатым и уважаемым членом общества, о котором в один прекрасный день заговорит весь Лидс, если не Йоркшир. Он много лет назад дал себе слово и не жалел сил, чтобы сдержать его.

Дэвид уверенно и смело начал свое собственное дело, и счастье улыбнулось ему на старте. На предварительном показе их летней коллекции одежды она была с энтузиазмом встречена представителями самых крупных магазинов и торговых домов Лидса, Брэдфорда, Шеффилда и Манчестера. За их неожиданным признанием последовали на удивление большие заказы. Громадные усилия Эммы, Виктора и самого Дэвида оказались оправданными, а долгие часы, проведенные ими за тем, чтобы запустить их первую коллекцию, были достойно вознаграждены.

Дэвид не смог удержаться и не посмотреть эскизы еще раз. Он разложил их на полу и с трудом смог сдержать возбуждение, охватившее его. Да, слава Богу, у нее опять получилось! С этой ее новой коллекцией вряд ли сможет поспорить хоть один фабрикант одежды в Лидсе, да, пожалуй, и в самом Лондоне. Дэвид был уверен, что после зимнего показа заказы будут громадными, и он уже ясно представлял себе, как он втрое расширяет свое дело в предстоящие месяцы. Так же, как и Эмма, Дэвид Каллински был прирожденным торговцем: очаровательным, обходительным и бесконечно преданным своему бизнесу.

Вошедшая в комнату Эмма с мясным пирогом с почками, который она принесла из погреба, прервала его размышления. Дэвид посмотрел на нее и онемел от восхищения. Эмма переоделась в одно из платьев своей коллекции, которое невероятно ей шло. Платье не особенно бросалось в глаза, но в нем чувствовались благородство и отличные линии. Превосходная тонкая зеленая шерсть плотно облегала ее восхитительную фигуру, подчеркивая высокую грудь, мягкую округлость бедер и длину ее стройных ног. Платье было темно-зеленого цвета, удивительно сочетавшегося с цветом ее несравненных глаз и матовой белизной кожи. Дэвид заметил также, что она сегодня как-то необычно убрала свои великолепные пышные волосы. Они, как обычно, были зачесаны назад и высоко открывали ее лоб, но сзади Эмма собрала волосы в две темно-зеленые сетки, завязанные на концах тонкими бархатными ленточками. Убранные в сетки медные пряди падали ей на плечи и придавали Эмме удивительно невинный вид. «Наверное, она самое очаровательное создание в мире», – восхищенно подумал Дэвид.

Смущенная тем, что он долго изучает ее внешность, Эмма нахмурилась.

– Тебе так понравились мои модели, Дэвид? – спросила она, введенная в заблуждение восхищенным выражением его лица.

– Конечно! – вскричал он. – Они просто великолепны. Нет, это не то слово, они – выдающиеся, правда! Ты проделала фантастическую работу.

Эмма довольно улыбнулась.

– Не преувеличивай, – проворковала она, с облегчением вздохнув. Она поставила пирог в духовку, приблизилась к дивану и села на пол у его ног спиной к огню. Эмма быстро рассортировала эскизы, давая по ходу краткие пояснения, лицо ее разрумянилось от усердия. Она предлагала небольшие изменения к некоторым моделям, объясняя их необходимость особенностями технологии кроя и шитья, высказывала соображения относительно цен. Когда они еще только начинали свое дело, Эмма предложила определять цены, рассчитывая стоимость каждого этапа производства. Благодаря этому им удалось производить продукции больше и по более низким ценам, чем их конкурентам. Она снова и снова повторяла это, а Дэвид слушал ее с глубоким вниманием, читавшимся на его красивом, молодом лице. К ее советам стоило прислушиваться, и Дэвид неизменно им следовал.

Когда Эмма закончила свои объяснения, Дэвид сказал:

– Есть только одна вещь, о которой мы не подумали, – фирменное название для нашей одежды. Это надо решить незамедлительно, так как я уже запускаю летнюю коллекцию в производство и пора заказывать ярлыки. Название «Готовое платье Каллински» не слишком заманчиво, ты не находишь?

Эмма взглянула на него. Боясь оскорбить его чувства, она слегка поколебалась перед тем, как ответить.

– Да, действительно. Оно, как бы это лучше выразиться, звучит как-то по-мужски, Дэвид. Но у меня нет никаких идей на этот счет. Может быть, нам лучше посоветоваться с Виктором? Он быстро схватывает такие вещи.

– Я был уверен, что именно так ты ответишь, и я уже это сделал. Сегодня Виктор зашел после обеда и предложил одно название. Я склонен принять его, но не знаю, как оно понравится тебе. Он предложил использовать имя одной твоей знаменитой однофамилицы.

– Моей знаменитой однофамилицы? Кто бы это мог быть, я не представляю.

– Я этого тоже не знал раньше и был удивлен. Это свидетельствует только о нашем с тобой невежестве. Виктор имел в виду самую выдающуюся Эмму Харт.[6]

Неприкрытое любопытство отразилось на лице Эммы.

– Самая выдающаяся Эмма Харт, – повторила она, – кто это?

– Этой самой выдающейся Эммой Харт была одна замечательная или не очень, смотря как нее посмотреть, леди. Сейчас я все тебе объясню. Твоя однофамилица в свое время вышла замуж за сэра Уильяма Гамильтона и стала Леди Гамильтон. Вот это имя и предложил нам использовать Виктор. Надо знать свою историю, девочка моя, – наставительным тоном закончил Дэвид.

– Ах, это та самая Леди Гамильтон?! Действительно, очень неплохое имя, если подумать, и хорошо запоминается. Платья от «Леди Гамильтон». Нет, поскольку мы собираемся также шить пальто и костюмы, то правильнее будет: одежда от «Леди Гамильтон», хорошо звучит, не так ли?

– Да, правильно. Тебе оно понравилось, Эмма? Я сразу за него ухватился, но хотел сначала с тобой посоветоваться перед тем, как заказывать ярлыки. Ну, что ты скажешь?

Эмма задумалась, повторяя про себя название. Оно действительно привлекало внимание и было достаточно строгим. Тут ей вспомнилось, что адмирал Нельсон – любимый герой Уинстона. Может быть, это хороший знак, и это название принесет им счастье?

– Да, мне оно нравится, будем пользоваться им, Дэвид!

– А что будем делать с Джо? Надо бы спросить его мнение.

– Ну вот еще! Как будто ты не знаешь, что Джо всегда согласен с любым нашим предложением. Можешь о нем не беспокоиться.

Она засмеялась.

– Что бы мы делали без Виктора – мы оба такие профаны в литературе!

– Ничего, зато мы знаем, как делать деньги. В любом случае, что ты скажешь насчет рюмочки шерри? Надо ведь отметить выбор названия.

Дэвид встал и, возвышаясь над Эммой, протянул ей обе руки и помог подняться с пола. Вставая, Эмма подняла голову и улыбнулась, глядя ему в лицо. Их глаза встретились. На какое-то время они замерли, неотрывно смотря в глаза друг другу, и ярко-синие глаза Дэвида отражались в изумрудных глазах Эммы. У нее все затрепетало внутри, как постоянно случалось с нею в последние дни, когда Дэвид дотрагивался до нее. Кровь бросилась ей в голову, а сердце учащенно забилось. Она не могла отвести от него взгляда, будто загипнотизированная его полными желания сапфировыми глазами.

Давно зная ее сдержанность и нерешительность, Дэвид быстро шагнул вперед и схватил ее в объятья, ища ртом ее губы. Его губы нежно, но сильно прижались к ее. Эмма ощутила теплую свежесть его языка и нахлынувшее желание переполнило ее. Непроизвольно ее пальцы взметнулись вверх к его голове и погрузились в густые черные волосы. Прикосновение это как будто обожгло Дэвида. Он еще крепче прижал ее к себе, его сильные руки скользнули с ее плеч на спину. Его ладони вдавливали ее нежное тело в его, такое мускулистое, и по мере того, как крепче становились его объятия, Эмма чувствовала нарастающее в ней против ее воли желание. Так продолжалось уже несколько недель: поцелуи, пылкие взгляды, прикосновения. Всякий раз, как они оставались наедине, их тела поглощало неумолимое желание слиться друг с другом. Дэвид так возбуждающе действовал на Эмму, что у нее перехватывало дыхание и все начинало плыть перед глазами.

Ее скрытая страсть, случайно и неглубоко потревоженная много лет назад, а потом снова похороненная в ней, вновь просыпалась и рвалась наружу, когда Дэвид обнимал и целовал ее. Эмма трепетала в его присутствии, старые предрассудки захлестывали ее. Она пыталась бороться со своими непослушными чувствами, но сознание ее отключалась и она вновь отдавалась его страстным поцелуям.

Не размыкая объятий, они сделали несколько шагов к Дивану и упали на него. Дэвид оказался наверху и неотрывно глядел ей в глаза своими, переполненными пылким желанием. Его образ заслонил все, и она закрыла глаза. Дэвид, сжав ее лицо ладонями, покрывал поцелуями ее глаза, лоб, губы. Очень осторожно он развязал бархатные ленточки и освободил из сеток ее волосы, водопадом разлившиеся по плечам. Он пропускал ее волосы между пальцами, любуясь ими, и горячее чувство обожания, испытываемое к ней, росло и усиливалось в его душе. Он сгорал от желания обладать ею и не расставаться с ней никогда.

Горящими глазами Дэвид пожирал ее томно раскинувшееся тело и был не в состоянии больше сдерживать себя. Он принялся ласкать ее лицо, шею, плечи, грудь. Он ощутил сладкий комок в горле и проглотил его, чувствуя, как напряглись и затвердели под его руками соски ее грудей, когда он коснулся их сквозь тонкую ткань платья. Желание росло в нем, переходя в нестерпимую боль.

Эмма открыла глаза и увидела, как потемнели от этого страдания его обычно небесно-голубые глаза. Он теснее прижался к ней, его губы стали твердыми и требовательными. Дэвид накрыл ее своим телом и Эмма с наслаждением ощутила его тяжесть. Его голос глухо прозвучал в углублении ее шеи под горлом.

– О, Эмма, дорогая! Я больше не вынесу этого!

– Я знаю, Дэвид, я знаю, – бормотала она, обнимая рукой его плечи и готовая закричать от терзавшего ее саму желания. Она прижалась головой к голове Дэвида, и ее волосы шелковистым покрывалом укрыли его. Продолжительный стон вырвался из ее груди. Она поняла, что любит Дэвида, желает его и не хочет с ним расставаться до конца дней. Но природная честность и панический страх последствий сексуальной близости, не освященной узами брака, не позволили ей отдаться на волю переполнявших ее чувств. Это вовсе не означало, что она не доверяет Дэвиду. Напротив, она верила ему и знала, что он не чета Эдвину Фарли и никогда не предаст ее. Но все же она сумела побороть в себе неудержимо влекущее к нему желание и скорее умом, но не сердцем, убедить себя в том, что должна отказать ему. Очень тихо Эмма прошептала:

– Мы должны покончить с этим, Дэвид. Каждый раз это приносит лишние страдания и не удовлетворяет тебя. Мы не должны позволить ситуации вырваться из-под контроля.

Очень деликатно она столкнула с себя Дэвида и села, дрожа всем телом, с идущей кругом головой. Дэвид остался лежать, вытянувшись на спине. Он осторожно подобрал прядь ее волос, поцеловал их и отпустил, почти сумев улыбнуться.

– Эмма, я так люблю тебя. Не бойся меня, я не хочу причинить тебе боль ни за что на свете.

Эмма вздрогнула от этих слов, живо напомнивших ей прошлое. Она тихо сказала:

– Я не тебя боюсь, Дэвид. Я боюсь себя самой, когда мы с тобой так себя ведем, и боюсь того, что может произойти, если мы, если мы…

Он приложил свой палец к ее губам.

– Пожалуйста, можешь не говорить дальше, я согласен с тобой: нам и впрямь не следует продолжать в том же духе. Так можно сойти с ума. Но мы должны быть вместе, Эмма. Я не вынесу больше этого мучения.

Дэвид схватил ее руку, лицо его посерьезнело.

– Выходи за меня замуж, Эмма, и как можно скорее, – настаивал он. – Мы обязаны пожениться, ты сама это знаешь.

– Пожениться! – воскликнула она.

Дэвид улыбнулся.

– Да, пожениться! Не вскрикивай так испуганно. Я давно хочу жениться на тебе, но сдерживал себя все эти годы, зная твое положение.

Он судорожно проглотил слюну.

– Неужели ты думала, что у меня нечестные намерения по отношению к тебе, Эмма? Я бы ни за что не посмел скомпрометировать тебя! Я слишком сильно люблю тебя!

Дэвид неожиданно прервался, глядя на нее широко раскрывшимися от испуга глазами.

– Эмма, тебе плохо? Ты побелела, как полотно!

– Я не смогу выйти за тебя, Дэвид, – тихо, сдавленным голосом ответила она.

– Но почему? Не смеши меня!

И он действительно рассмеялся, не веря своим ушам.

– Я сказал, что люблю тебя, и знаю, что ты любишь меня тоже. Самый естественный выход для нас – пожениться. Люди именно так поступают, когда они влюблены друг в друга.

Эмма молча встала, прошла через комнату и посмотрела в окно глазами, наполнившимися слезами. Она почувствовала, что не в силах отвечать ему.

Дэвид смотрел на ее прямую спину, напряженные плечи и был озадачен ее поведением.

– В чем дело, Эмма? Ради всего святого, ответь мне! – требовательно спросил он.

– Я не могу выйти за тебя, Дэвид. Пожалуйста, давай оставим это, – сказала Эмма, пытаясь унять слезы.

– Нет, – можешь, – быстро возразил он. – Твой муж умер, ты свободна, и ничто не может помешать тебе сделать это.

Дэвид помолчал, а потом заговорил вновь, мягко, но настойчиво.

– Эмма, я люблю тебя больше всего на свете. Я хочу защищать тебя и заботиться о тебе до конца жизни. Мы созданы друг для друга, я чувствую это всем сердцем. И ты сама чувствуешь то же самое. Есть что-то между нами, неразрывно нас связывающее друг с другом.

Она все еще не отвечала, и другая мысль внезапно пришла в голову Дэвида.

– Это все из-за Эдвины? – быстро спросил он. – Тебя не должно это беспокоить. Я не боюсь ответственности. Я удочерю ее и мы все трое сможем жить вместе. Мы будем счастливы, и я…

– Это никак не связано с Эдвиной.

– Тогда назови настоящую причину, по которой ты не хочешь выйти за меня, – потребовал Дэвид. Лицо его побледнело от волнения.

– Дэвид, я не могу пойти за тебя замуж потому, что твоя мать никогда не примет меня. Она ни в коем случае не допустит, чтобы ты женился на женщине другой веры. Мне, конечно, не стоило тебе этого говорить, но она мечтает женить тебя на еврейской девушке, которая подарит ей внуков, которые тоже будут евреями…

– Дьявол побери все это! Какое мне дело до того, о чем мечтает моя мать. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, и только это имеет значение.

– Я не могу так огорчить твою маму, – прошептала Эмма. – Она была так добра ко мне, как родная мать. Я люблю ее и не хочу допустить предательства. Ты ее старший сын, Дэвид, и это просто убьет ее, если мы поженимся. Я готова допустить, что она хорошо ко мне относится, но совсем другое – хотеть видеть меня своей невесткой. Я не еврейка, а она такая ортодоксальная. Пожалуйста, прислушайся ко мне, Дэвид. Я права, и ты должен с этим смириться.

Дэвид вытянулся на диване, крепко сцепив руки.

– Я хочу, чтобы ты, глядя мне прямо в глаза, Эмма, призналась, что просто меня не любишь. Повернись и скажи мне это.

– Я не могу, – тихо ответила Эмма.

– Почему? – воскликнул он срывающимся голосом.

– Потому, что на самом деле я люблю тебя, Дэвид, не меньше, чем ты любишь меня.

Эмма медленно повернулась, подошла к дивану и опустилась рядом с ним на колени, неотрывно глядя ему в глаза. Она осторожно коснулась рукой его лица. Дэвид крепко обнял ее, гладил ее волосы и целовал ее мокрые от слез щеки.

– Тогда все остальное не имеет ровным счетом никакого значения!

– Нет, Дэвид, – отпрянула от него Эмма и, поднявшись с пола, села рядом с ним. – В жизни есть другие, не менее важные вещи, чем любовь. Я не могу взять на себя ответственность за страдания и разбитые сердца твоих родителей. Я не буду разрушать твою семью, которая была так добра ко мне. Кроме того, я сама не хочу жить с таким грузом на совести.

Она взглянула на его потерянное лицо.

– Дэвид, как ты не понимаешь, что нельзя построить свое счастье на несчастьи других. Даже если мы поженимся, то на первых порах будем счастливы, но горе и неприязнь твоих родителей постоянно будут вставать между нами. Это постоянно будет подтачивать наше счастье и, в конце концов, разрушит его совсем.

Дэвид внимательно смотрел на ее руку, крепко сжимавшую его. Она показалась ему такой маленькой и беззащитной. Потом он поднял голову, встретил прямой взгляд ее зеленых глаз. Дэвид понял, что она обдумала каждое свое слово, но не вытерпел и закричал:

– И ты хочешь меня уверить, что готова пожертвовать нашим счастьем, твоим и моим, ради каких-то религиозных предрассудков, давно устаревших и просто смешных? Я не могу в это поверить. Кто угодно, но только не ты, моя отважная Эмма, готовая сразиться со всем миром, лишь бы добиться всего, что ты захочешь.

– Да, я такая, но дело вовсе не во мне, Дэвид, постарайся понять…

Она остановилась, понимая, как глубоко оскорбила его своим отказом, и не в силах ничего исправить. Дэвид вырвал у нее свою руку и провел ею по лицу. Ужасная, до тошноты, боль разрывала его грудь. Ему показалась, что жизнь покидает его тело. Было такое чувство, будто кто-то внезапно разрушил все его мечты, отнял у него надежду на будущее. Но он понимал, что все сказанное Эммой – правда, и знал, что она никогда не изменит своего решения так же, как его мать не откажется от своих предрассудков.

Дэвид вскочил и шагнул к очагу. Потом остановился, постоял несколько мгновений молча и повернулся обратно к Эмме, пристально глядя ей в глаза.

– Это – твое последнее слово? – прошептал он так тихо, что она с трудом разобрала его слова.

– Да, Дэвид, мне очень жаль, но я не могу нанести такой удар твоей матери.

– Я понял тебя, Эмма. Ты должна меня извинить: я вынужден уйти. Прошу прощения за сорвавшийся обед, но у меня что-то пропал аппетит.

Он повернулся и выбежал из комнаты, чтобы скрыть от нее хлынувшие из его глаз слезы. Эмма медленно встала.

– Дэвид, постой! Подожди, пожалуйста!

Дверь захлопнулась за ним, и Эмма осталась одна. Она долго смотрела на дверь, а потом подобрала с пола свои эскизы и спрятала их в буфет. Она подумала было об обеде, стоявшем в духовке, но ее охватило такое глубокое уныние и ощущение огромной потери, что у нее не было сил доставать его из плиты. Она думала прежде всего о Дэвиде, а не о себе, потому что внутренне всегда знала всю обреченность их отношений. Они могли быть друзьями, деловыми партнерами, но не более того. Эмма достаточно долго общалась с Джанессой Каллински, чтобы понять: та никогда не допустит ничего большего между ней и Дэвидом. Эмма долго сидела одна, глядя невидящими глазами перед собой. Лицо Дэвида стояло перед ее мысленным взором, и она никогда, до конца своих дней не сможет забыть застывшего на нем выражения страшного горя.

Примерно часом позже громкий стук в дверь заставил Эмму очнуться и выйти из оцепенения. «Дэвид вернулся!» С его именем на устах она вылетела в маленькую прихожую, сердце ее трепетало. Эмма распахнула дверь и обнаружила перед собой грушевидную физиономию Джеральда Фарли. Эмма так растерялась, что на минуту потеряла дар речи. Но тут же, охваченная испугом, схватилась за круглую ручку двери и, нажимая на нее, попыталась захлопнуть дверь. Джеральд не позволил ей это сделать. Он протиснулся в дверь и плотно закрыл ее за собой. «Как ему удалось найти меня?» – сверлило в ее мозгу. Эмма услышала собственный голос, казавшийся ей чужим:

– Что вам надо?

Джеральд осклабился.

– Разве ты не приглашаешь меня войти, Эмма?

– Нет, мне не о чем с вами говорить. Пожалуйста, немедленно уходите, – собрав всю свою храбрость сказала она ледяным тоном.

От многолетнего обжорства Джеральд невероятно растолстел и выглядел отталкивающе. Настоящая гора мяса и жира. Но он оставался страшно сильным. Насмешливое выражение появилось на его отвратительном лице.

– Ни за что! Мне надо сказать вам несколько слов, «миссис» Харт, – иронически произнес он.

– Я повторяю: мне не о чем с вами говорить. Уходите.

– Где ребенок? – прорычал Джеральд, его хитрые глазки налились злобой.

– Какой ребенок? – спокойно спросила Эмма, но колени ее дрожали, и она молила Бога, чтобы Дэвид вернулся и помог ей.

Джеральд рассмеялся ей в лицо.

– Нечего мне заливать! Я знаю, что у тебя есть ребенок от Эдвина, и незачем это отрицать. Он сам мне сознался в этот уик-энд. Видишь ли, я рассказал ему, что нашел тебя. Случайно, конечно, я и не собирался тебя разыскивать. Этот дурак захотел навестить тебя, помогать тебе и ребенку. Но я этого не допущу.

Он приблизил к ней свое багровое лицо. Эмма отшатнулась и прижалась спиной к стене. Джеральд усмехнулся.

– Мир тесен, Эмма. На прошлой неделе мы приобрели у Томпсонов их фабрику, и представь себе мое удивление, когда, разбирая старые книги, я натолкнулся в них на твое имя. Оказывается, ты там работала ткачихой перед тем, как выйти в свет. Я имею в виду – податься в торговлю, – пренебрежительно уточнил он. – Итак, где ребенок?

– У меня нет никакого ребенка, – упорно отрицала Эмма, обхватив себя руками.

– Не ври мне. Мне это очень просто проверить. Запомни одну вещь, «миссис» Харт: у меня в руках деньги и сила. Я могу пойти в госпиталь – Святой Марии, кажется? – и, сунув там несколько фунтов в нужные руки, смогу в любой удобный для себя момент просмотреть их регистрационные записи.

У Эммы упало сердце – она знала, что сейчас он говорит правду, но, несмотря ни на что, она решила все отрицать.

– У меня нет ребенка, – потупившись произнесла она.

– Давай-давай, ври дальше Эмма, смотри только, не споткнись. Эдвин не стал бы мне сознаваться, если бы это не было правдой, особенно теперь, когда он собрался обручиться с леди Джейн Стэнсби. – Джеральд грубо схватил ее за руку. – Я чувствую, что ты намерена потом шантажировать Эдвина этим ребенком. Это принято среди шлюх из рабочего класса. Но я собираюсь этому помешать. Фарли не допустят скандала. Поэтому говори без уверток, где этот ублюдок? Кстати, это – девочка или мальчик?

Эмма пристально смотрела на него.

– Говорю вам, нет у меня никакого ребенка от Эдвина, – резко ответила Эмма, сверкая ненавидящими глазами. Она оттолкнула его руку. – И если вы еще раз хоть пальцем дотронетесь до меня, Джеральд Фарли, я вас убью.

Он расхохотался. Потом увидел лестницу тускло осве – щенную светом лампы, горевшей в спальне. Он грубо отстранил Эмму с дороги и затопал наверх по лестнице. Эмма, с трудом сохранив равновесие, ринулась вслед за ним.

– Как вы смеете врываться в мой дом! Я вызову полицию! – закричала она.

Джеральд скрылся в спальне. Когда Эмма влетела туда за ним следом, она увидела, что Джеральд выдвигает подряд все ящики и разбрасывает их содержимое по комнате.

– Вы соображаете, что делаете? – заорала она, дрожа от ярости.

– Ищу следы присутствия ребенка, которого, как ты говоришь, у тебя нет и никогда не было. Я хочу знать, где он и что из себя представляет. Я докопаюсь до этого, пока ты ничего не успела предпринять.

Эмма застыла посреди комнаты. Глаза ее горели опасным светом. «Джеральд Фарли – самодовольный дурак. Ему не удастся найти здесь ничего, что могло бы привести его к Эдвине», – подумала она.

Джеральд повернулся, пристально взглянул на Эмму, и его жирное тело отвратительно заколыхалось, когда он двинулся к ней через комнату. Он схватил Эмму за плечи и стал трясти ее с такой яростью, что ее голова замоталась из стороны в сторону.

– Сука! Ты всегда была мерзкой шлюхой! Сознавайся, где ребенок?

Ярко-красные пятна выступили на бледных щеках Эммы, но все эти оскорбления человека, которого она глубоко презирала, пролетали мимо ее ушей, не производя на нее никакого впечатления.

– Никакого ребенка у меня нет, – прокричала Эмма в то время, как он продолжал ее трясти, так что у нее зуб на зуб не попадал. – И немедленно отпусти меня, ты, грязное чудовище!

Джеральд затряс ее еще сильнее, его пальцы впились ей в плечи с такой силой, что ее всю передернуло от боли. Внезапно он прекратил это занятие и отшвырнул ее от себя. Эмма споткнулась и упала спиной на кровать. Посмотрев на нее, Джеральд вдруг обратил внимание на красоту ее лица в убранстве пышных волос, заметил соблазнительность ее хорошо сложенного тела и что-то шевельнулось в его голове. Он расхохотался, похотливо глядя на нее.

– А как насчет того, чем ты так щедро делилась с моим младшим братцем, Эмма Харт? Бабы вроде тебя готовы этим заниматься в любое время дня и ночи. Как ты смотришь на то, чтобы немного побаловаться, «миссис» Харт? У Эдвина всегда был острый взгляд на баб. Я не прочь попользоваться объедками с его стола.

Эмму охватило такое оцепенение, как будто ее внезапно парализовало. Он приблизился к кровати, и она увидела, как он начал расстегивать брюки. Эмма откинулась на подушки и попыталась было выбраться из постели, но было поздно. Он навалился на нее, сокрушая ее своим чудовищным весом, и принялся комкать ей юбку, пытаясь задрать ее. Эмма отбивалась от него ногами, а Джеральд скалился, удерживая ее одной рукой, воюя второй с юбкой. Он наклонился к ней и потянулся губами к ее лицу. Сопротивляясь, Эмма мотала головой и пыталась столкнуть его с себя. Хотя она была достаточно сильной физически, он был слишком тяжел для нее. Джеральд, хрюкая и постанывая, терся об нее, безуспешно пытаясь задрать ее юбки и овладеть ею, но его собственная ненормальная толщина мешала ему. Хрюкание, стоны и раскачивания становились все более бурными, пока, наконец, содрогнувшись всем телом, он не скатился с нее и не растянулся, расслабленно, рядом. Эмма спрыгнула на пол, тяжело и неровно дыша. И в какой-то момент она нечаянно коснулась края своего платья. Он был омерзительно мокрым. Ее затошнило от отвращения и показалось, что ее прямо сейчас вырвет. Эмма бросилась к груде вываленных на пол белья и одежды, схватила полотенце и вытерла им платье и руку. Потом одним прыжком она оказалась у столика для шитья. Ее пальцы нащупали лежавшие на нем ножницы и, зажав их в руке, она повернулась к Джеральду с угрожающе горящим взором.

– Вставай и убирайся, пока я не убила тебя! – прорычала она с такой яростью в голосе, что он, застигнутый врасплох, побледнел и изумленно уставился на нее. Она застыла над ним, подняв руку с зажатыми в ней, словно кинжал, ножницами.

– Я предупреждаю, Джеральд Фарли, что заколю тебя, если ты сию же минуту не уберешь отсюда свое жирное тело.

Она услышала издевательский смех.

– Думаю, что ты не так глупа, чтобы сделать это здесь.

Он сел и стал не торопясь застегивать брюки, нагло оттягивая время.

– Не испытывай моего терпения, – прошипела Эмма.

Джеральд тяжело поднялся.

– Должен признаться тебе, Эмма, что мне нравится иметь дело с тигрицами. Это меня возбуждает. Я еще вернусь, девочка, и в следующий раз ты будешь сговорчивее.

Он грубо дернул ворот ее платья.

– Вот это должно быть снято и все остальное тоже. Ты должна быть готовой и ждать меня. Я хочу полюбоваться твоим красивым телом и насладиться любовными играми, которыми пользуется рабочий люд. Говорят, что вы занимаетесь любовью, как кролики. – Он усмехнулся. – Думаю, если это так нравилось моему красавчику-братцу, то и мне подойдет.

Эмма была готова вцепиться ногтями ему в лицо, но сдержалась, не желая опускаться до его уровня.

– Убирайся из моего дома немедленно, Джеральд Фарли, и забудь дорогу сюда, если не хочешь нажить по-настоящему крупных неприятностей.

Хрипло смеясь, он повернулся и тяжело затопал ногами вниз. Эмма с нарастающим гневом следила за ним, наблюдая с верхней ступени лестницы за тем, как он тяжело спускается, с трудом волоча свою необъятную тушу. Она яростно швырнула ему вслед ножницы, которые, отскочив рикошетом от каменных ступенек, упали ему под ноги.

– Это невежливо, – сказал он.

– Иного ты не заслуживаешь, Джеральд Фарли, – пронзительно вскрикнула Эмма и, подгоняемая гневом, устремилась вниз. Добежав до конца лестницы, она остановилась, обретя прежнее бесстрашие и восстановив полностью контроль над собой. Ее лицо дышало ненавистью. Она шагнула вперед и с ледяной холодностью произнесла:

– Я уничтожу тебя и всех вас! Фарли проклянут тот день и час, когда они впервые услышали имя Эммы Харт. Ты понял меня? Я вас всех уничтожу, клянусь, я это сделаю.

– Ты собираешься нас уничтожить? Ты, маленькая шлюха? Что же, в добрый путь, попытайся.

Джеральд легонько потрепал ее за подбородок. Взбешенная Эмма бросилась на него и располосовала до крови его лицо ногтями.

– Ах, ты сука проклятая! – заорал Джеральд, а потом, откинув назад свою громадную уродливую голову, принялся хохотать.

– Я говорил тебе, «миссис» Харт, что люблю тигриц. Не забывай, я еще приду. Я всегда готов кое к чему, на днях зайду поразвлечься.

– Убирайся прочь! Убирайся!

Как только дверь захлопнулась за ним, Эмма торопливо повернула ключ в замке, заперев ее, и наложила засов. Она прошла в гостиную, задернула шторы и принялась смывать отвратительное пятно, оставшееся на платье. Она терла его тряпкой до тех пор, пока не осталось следов, и пятно не исчезло полностью. Потом она села перед очагом, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Слез уже не было. Она чувствовала себя больной и опустошенной, но и озабоченной в то же время. Первый раз за прошедшие годы она снова боялась Фарли. Слава богу, что Эдвина в Райпоне, где Джеральд ни за что не сможет ее отыскать. Но он достаточно глуп и упрям, чтобы снова заявиться сюда, и эта мысль угнетала ее. Мир – это дикие джунгли, а она по-прежнему бессильна перед населяющими их дикими животными. У нее еще нет столько денег, чтобы с их помощью стеной оградиться от него им с Эдвиной. Они с дочерью совершенно беззащитны. Эмма с любовью и каким-то отчаянием вспомнила Дэвида. Да, если что ей и требуется сейчас, так это муж, она поняла это совершенно отчетливо. Но Дэвид, ее дорогой Дэвид, потерян для нее. Как бы они ни любили друг друга, его семья всегда непреодолимым препятствием будет стоять между ними. Ее ум лихорадочно работал. Где же ей взять мужа, который бы взял под свою защиту их с Эдвиной? За кого может она выйти? «Джо Лаудер!» – внезапно осенило ее. Она была уверена в том, что он влюблен в нее, но проблема в том, что она вовсе не любила его. Джо ей нравился, да иного и быть не могло: он добр, порядочен и доверчив. Но если она выйдет за него замуж, то обделит его главным в браке – любовью. Эмме тут пришло в голову, что она будет в этом случае обязана делить с ним постель, удовлетворять его сексуальные запросы и рожать от него детей. Она похолодела от этой перспективы. Как сможет она отдаваться другому мужчине, если Дэвид заполнял собой ее душу и тело? Но у нее не оставалось иного выхода, и Эмма горько заплакала. Ее рыдания громко раздавались в тиши маленькой гостиной.

– Прости меня, Дэвид, прости, дорогой, за то, что я собираюсь с собой сделать!