Состоятельная женщина. Книга 2

Глава 36

Зал заседаний правления „Йоркшир монинг газетт". Отделанные дубовыми панелями стены, увешанные гравюрами с картин знаменитых английских художников на античные сюжеты; отполированная до зеркального блеска мебель красного дерева; воздух пропитан табачным дымом и словно вибрирует от напряжения.

Адам Фарли и лорд Джоселин Сидней сидели друг против друга по обе стороны необъятного стола для заседаний и беспрерывно курили. Глаза их были серьезны. Хрустальные пепельницы перед ними, полные окурков, говорили о том, что они уже долгие часы провели, сидя здесь в напряженном ожидании.

Адам, одетый в безупречно сшитый темно-синий сюртук, беспокойно ерзал в кожаном кресле, беспрерывно приглаживая рукой свои светлые, подернутые сединой волосы. Его губы, размякшие от усталости, внезапно твердо сжались, глаза застыли на часах, мерно тикавших в гнетущей тишине.

– К черту их всех! – воскликнул он, не в силах больше сдерживать свои чувства. Он повернулся лицом к Джоселину.

– Уже почти час ночи. Если Паркер не поторопится, то мы опоздаем с первым тиражом. Он проволынился над этой передовицей добрых двадцать минут. Что там делает этот болван, скажите ради Христа!

Джоселин посмотрел на Адама сквозь клубы окутывавшего его дыма.

– Можете не сомневаться, он взвешивает каждое слово. Вы давно уже должны были к этому привыкнуть, старина.

– Даю Паркеру еще пять минут и потом иду к нему… – Адам замолчал, увидев мальчика-переписчика, заглянувшего в зал. Тяжелая дубовая дверь повернулась на петлях, шум и суета редакции, обычные в разгар работы над очередным номером газеты, ворвались в тишину зала заседаний.

– Вот оттиск первой полосы, сэр. А еще редактор велел передать, что через пять минут он запускает станки.

Мальчик положил на стол перед ними свежий, истекающий типографской краской оттиск и исчез. Дверь закрылась за ним, и в зале вновь воцарилась тишина. Джоселин торопливо прошел через зал, стал рядом с Адамом и, положив ему руку на плечо, принялся разглядывать оттиск.

Поверх всей полосы плясал, набранный самым крупным шрифтом и отпечатанный черной краской заголовок:

БРИТАНИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ ВОЙНУ ГЕРМАНИИ.

Две пары глаз быстро пробежали подзаголовки, набранные помельче: Большая война началась; Потоплен британский миноносец; Вторжение в Бельгию; Два новых корабля для нашего флота; Правительство установило контроль над железными дорогами; Тайные поставки продовольствия; Государство берет на себя риск морских перевозок на время войны…

Джоселин ткнул пальцем в передовицу.

– Как там Паркер со всем этим справился, Адам? Я сегодня так торопился сюда, что забыл дома очки, и не могу разобрать мелкий шрифт.

Адам быстро прочитал передовую.

– Мне кажется, Паркер сумел схватить все самое важное. – Он взглянул на Джоселина. – Я все последние годы ждал и боялся этой войны. Но теперь мы уже втянуты в конфликт, и ничего нельзя изменить.

– Вы действительно считаете, как и другие, что эта война будет долгой?

– Именно так, – коротко ответил Адам. – Основываясь на мнениях, высказываемых некоторыми экспертами в Лондоне, я считаю, что война протянется несколько лет. По меньшей мере, не менее двух.

– Так долго. – У Джоселина отвисла челюсть. Адам кивнул, гримаса исказила его лицо.

– Да, и это будет война на полное истощение. Кровавая бойня, какой еще не видел мир. Запомните эти мои слова, Джоселин.

– О Боже, Адам! Я молюсь, чтобы вы ошиблись.

Адам не ответил. Он закурил сигарету и молча уставился перед собой, размышляя об ужасных последствиях, к которым приведет вступление Британии в войну. Несколько минут спустя Джоселин заявил:

– Нам обоим не помешает, если мы выпьем чего-нибудь крепкого.

Он направился к буфету, приготовил два бренди с содовой и принес их к столу. Пальцы его дрожали. Он дал стакан Адаму и тяжело опустился в кресло рядом. Они оба не знали, что можно пожелать друг другу в такую минуту, и молча выпили, погруженные каждый в собственные мысли.

Адам Фарли, вновь избранный председатель правления «Йоркшир морнинг газет», устало просматривал последние газетные номера, внимательно изучая перепечатанные сообщения Лондонского бюро и Рейтер, другие важные новости, и наблюдал, с какой неумолимостью Британия втягивалась в общеевропейский кризис. Его старый друг Джоселин Сидней, – завсегдатай редакции, – бродил взад-вперед по залу заседаний, все еще надеясь убедить Адама в том, что войны можно избежать. Врожденный оптимизм Джоселина разбивался об абсолютный пессимизм его друга, который основывался на ясности видения мира Адамом и осмыслении им происходящих событий. Этот его пессимизм сквозил в голосе Адама, когда он внезапно поднялся со своего места и сказал:

– Мы отнюдь не так хорошо готовы к войне, как нас в том пытается уверить правительство, Джоселин.

Тревожное изумление отразилось на лице последнего. Он только открыл рот, но не успел сказать ни слова, как Адам, стараясь успокоить Джоселина, торопливо произнес:

– Конечно, флот – исключение. Слава Богу, что Уинстон Черчилль все эти три года был Первым лордом Адмиралтейства. Только он и еще всего несколько проницательных человек видели угрозу надвигающейся войны и пытались подготовить к ней страну.

Тон Адама ужесточился, когда он продолжил свою речь.

– Я знаю, Джоселин, что вы никогда не были поклонником Черчилля, но и вы должны признать его дальновидность, когда он еще в 1911 году обратил внимание на угрозу, исходящую от военно-морских сил Германии, и настоял на реорганизации флота. Это большая удача, что ему удалось неизмеримо усилить нашу мощь, отозвав корабли из Китая и Средиземноморья и сосредоточив в Северном море наш океанский боевой флот вместе со флотом метрополии.

– Да, вы совершенно правы, – признал Джоселин. – Черчилль всегда стремился к одной цели, которая кажется самой важной и мне – к непобедимости Королевского флота.

– Да, нет слов, флот наш силен, но все-таки это не главные силы в войне, Джоселин. Наша армия вовсе не так хорошо организована, а воздушные силы – вообще слабое место, хотя в последнее время Черчилль и пытался их укрепить.

Адам помолчал, разглядывая свою сигарету, а потом подвел итог сказанному.

– Наше военное министерство всегда было крайне неэффективным. Главное, в чем мы сейчас нуждаемся, – это новый военный министр.

– Вы думаете, что Асквит назначит кого-нибудь?

– Я уверен, он должен это сделать, – твердо ответил Адам. – Во время этой войны, он не сможет совмещать две такие должности, как премьер-министр и военный министр. Хорошо зная Асквита, я могу поручиться, что у него хватит здравого смысла, чтобы это понять. И тогда, надеюсь, ему достанет мудрости вернуть на службу лорда Китченера. Имея в виду не только его выдающиеся способности, но и тот эффект, который будет иметь его назначение для поднятия духа в обществе.

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать, – согласился Джоселин. – Что ни говори, но Китченер – национальный герой.

– Он больше, чем герой, Джоселин. Он – национальный символ, живое воплощение успеха в глазах общества. Все военные кампании под его руководством заканчивались великолепно. – Адам задумчиво отпил глоток. – Ему, конечно, придется создавать новые армии, ведь наша территориальная армия совсем невелика. Факт остается фактом, кто бы ни был назначен военным министром, ему придется немедленно развернуть кампанию по мобилизации в армию всех мужчин, годных для воинской службы.

Бледное лицо Джоселина приобрело сероватый оттенок.

– Всеобщая мобилизация, – потрясенно повторил он. – Я совсем не подумал об этом.

– Поскольку у нас нет всеобщей воинской обязанности, то страна вынуждена ограничиваться волонтерами. Обычно – это одинокие мужчины в возрасте от восемнадцати до тридцати лет.

Адам остановился, обеспокоенный нездоровым видом Джоселина.

– С вами все в порядке, старина? Вы кажетесь совершенно больным.

– Мои мальчики, – прошептал Джоселин. – Боюсь, что не сумею удержать их. Они оба непременно запишутся добровольцами. Вам повезло, Адам. Джеральд не пройдет ни одной медицинской комиссии, а Эдвин женат. Кроме того, у него есть чувство ответственности перед вами и Джейн.

– Откровенно говоря, я совсем не уверен в Эдвине. Он порой бывает импульсивен. Думаю, мысль о том, что он женатый человек, вряд ли остановит его, если ему взбредет в голову пойти воевать. Эдвин посчитает свой долг перед родиной и королем более важным, нежели ответственность перед семьей и даже – перед Джейн. Я подозреваю, что он может счесть этот свой долг наиважнейшим.

Джоселин нервно кусал губы.

– Прокляты! Кто бы мог подумать еще несколько лет назад, что мы окажемся в таком опасном положении?

– Брюс Макгилл еще десять лет назад предупреждал меня, что грядет большая война, – тихо произнес Адам, глядя воспаленными глазами на своего друга. – Он оказался прав. Это было в 1904-м…

– Действительно прав, черт его побери, – вмешался Джоселин. – Никогда не думал, что старина Брюс окажется пророком в политике.

– Не думаю, что он – пророк, – заметил Адам. – Просто Брюс исключительно богатый и влиятельный человек, имеющий друзей в высших сферах. Когда они с сыном Полом были в прошлом году в Лондоне, Брюс был полон дурных предчувствий, а я не придал этому значения. Начинаю думать, что я оказался таким же страусом, прячущим голову в песок, как и все.

Адам встал.

– Полагаю, что вы отменяете охоту, Джоселин?

– Естественно. Вряд ли можно ожидать, что кого-либо заинтересуют куропатки в такое время, – слабо улыбнулся в ответ Джоселин. – Спасибо за приглашение в редакцию, старина. Я действительно высоко ценю его.

– Рад был провести время в вашем обществе, Джоселин. Но сейчас пора идти. Я начинаю положительно задыхаться в этой комнате.

Полтора часа спустя новый «даймлер» Адама свернул на подъездную дорожку Фарли-Холл. Адам пожелал шоферу хорошо провести остаток ночи и поднялся в дом. Мергатройд слонялся по тускло освещенному вестибюлю. Завидев Адама, он с обычным подобострастием поспешил ему навстречу.

– Миссис Фарли спустилась на кухню и рассказала нам с кухаркой о том, что мы находимся в состоянии войны. Ужасные новости.

Адам откашлялся.

– Да, это действительно так, Мергатройд. Нас ждут впереди тяжелые времена. Но мы должны сплотиться и мужественно встретить этот трудный для страны час.

Он заметил свет, пробивающийся из-под двери в библиотеку.

– Что, миссис Фарли еще не ложилась, Мергатройд?

– Нет, сэр, она ждет вас. Я затопил там камин и недавно приготовил для нее чашку горячего шоколада. Это не повредит ей в такую холодную ночь, как сегодня.

– Я тоже так думаю!

Адам прошел через холл. Оливия, услыхав его голос, была уже на полпути к двери, когда он вошел в библиотеку.

– О, Адам, как все это ужасно! – вскричала она, бросаясь в его объятья.

Он на мгновение крепко прижал ее к груди и погладил по волосам.

– Да, это так, дорогая. Но, так или иначе, мы ждали этого и должны мужаться.

Он отступил назад и взглянул ей в лицо.

– Тебе не следовало дожидаться меня, дорогая, уже ужасно поздно.

Оливия улыбнулась ему в ответ.

– Мне страшно не терпелось тебя увидеть.

– Боюсь, что я немного вымотался.

– Немного спиртного тебе не повредит.

– Несомненно. Я не прочь выпить рюмку бренди перед сном.

Оливия окинула его мягким любящим взглядом. Адам следил, как она бесшумно скользит по комнате, и его настроение поднималось как всегда, когда он оставался с нею. Война была немедленно забыта. На ней было надето сегодня темно-синее вечернее платье из крепдешина, плотно облегавшее ее гибкую фигуру и хорошо сочетавшееся с цветом ее глаз. Лицо ее не утратило своей красоты, а серебристая седина, тронувшая ее темные блестящие волосы, только усиливала ее привлекательность. В свои пятьдесят четыре года она оставалась обворожительной и, как казалось Адаму, становилась с годами все прекраснее. Они были женаты уже шесть лет. В 1907 году Парламент наконец принял многострадальный закон, первоначально отклоненный в 1901-м и разрешавший овдовевшим мужчинам жениться на своих свояченицах после смерти первой жены. Адам предложил Оливии выйти за него в 1908 году, и с тех пор они были так счастливы, и так хорошо подходили друг к другу, как никто на свете.

– Кстати, недавно звонил Эдвин. Я рассказала ему о последних событиях, – сказала Оливия, возвращаясь к камину и неся с собой его бренди.

Адам встрепенулся.

– Как он на это отреагировал?

– Мне показалось, что он не очень удивился. Завтра они с Джейн приезжают сюда из Керкбай-Малзирда, чтобы, как и планировалось раньше, провести эту неделю с нами.

– Прекрасно, это хорошие вести, – сказал Адам. – Зная хорошо Эдвина, я опасался, что он станет рваться в город, чтобы быть в гуще событий. Рад, что они приезжают. По крайней мере, у тебя будет хорошее общество днем, когда меня нет дома.

– Как ты думаешь, они счастливы, Адам?

– Будь я проклят, если знаю это. Почему ты спросила?

Тут ему пришло в голову, что Оливия, наверное, заметила отсутствие теплоты в отношениях между его сыном и невесткой.

– Я, например, не могу поручиться за это, – задумчиво сказала Оливия. – Между ними существует какая-то дистанция. Эдвин несомненно очарователен и внимателен к ней, но не слишком нежен. На мой взгляд, они не очень подходят друг к другу. К тому же порой я замечаю у Эдвина этот ужасный пустой взгляд, которым он смотрит на нее.

Оливия сделала паузу и внимательно посмотрела на Адама. Не дождавшись ответа, она более настойчиво спросила:

– Ты обращал на это внимание, дорогой?

Адам согласился, хотя и сожалел, что его втянули в обсуждение этого деликатного вопроса.

– По правде говоря, я и сам давно это замечаю. Если там нет ничего более серьезного, то, несомненно, все дело в Эдвине. Он очень переменился за последние годы. Мне кажется, что он готов изучать право все двадцать четыре часа в сутки. Он больше ничем другим не интересуется, и озабочен только тем, чтобы к тридцати годам стать самым выдающимся молодым адвокатом в Англии. И я чувствую, что из-за этого он непозволительно небрежен с Джейн.

– Да, это так, – подтвердила Оливия.

– А ведь у него есть все основания быть счастливым с Джейн. Она красива и очаровательна, к тому же прекрасно воспитана. Жаль, что у них нет детей. Должен признаться, я мечтал иметь внука, хотя бы уже одного. Все-таки, они женаты уже три года.

Оливия молча смотрела в огонь и после долгой паузы повернулась к Адаму.

– Ты веришь в ту грязную историю, что рассказал тебе Джеральд несколько лет назад? Историю насчет Эдвина и Эммы Харт?

– Конечно же нет! – воскликнул Адам, желая придать своему ответу максимум убедительности. Заботясь об Оливии, он не хотел огорчать ее сегодня, вытаскивая на свет старую сплетню, и поэтому впервые в жизни он солгал ей.

– Джеральду нельзя верить. Его история совершенно абсурдна и лишена каких-либо оснований. Несомненно, что он придумал ее, чтобы унизить Эдвина в моих глазах. Ты же знаешь, что он невероятно ревнует меня к своему брату.

Оливию его ответ не убедил.

– Я помню, что ты проводил частное расследование в то время насчет Эммы и ее ребенка. Но ты уверен, что твоя информация была верна, Адам?

– Конечно, уверен!

Он отставил бокал и взял Оливию за руку.

– Почему тебя именно сейчас так волнует эта старая история? Все уже давно забыто.

– Сама не знаю, дорогой. Полагаю потому, что мы заговорили о том, насколько счастлив брак Эдвина. Если, как ты утверждаешь, та история неверна, то у Эдвина тогда не должно быть ничего, чтобы мучило его совесть.

Ее глаза изучающе скользили по лицу Адама.

– Но все же мне часто приходит в голову мысль, что нечто такое все-таки есть. Может быть, это связано со странным выражением его глаз, которое так беспокоит меня, Адам.

Адам нахмурился.

– Ладно, пора идти, дорогая, – мягко сказал он. – Ты слишком впечатлительна. Джеральд наворотил кучу лжи, я в этом абсолютно уверен. А что касается выражения глаз Эдвина, то, может быть, оно связано с его неудовлетворенностью в браке. Ты знаешь не хуже меня, что далеко не все браки столь счастливы, как у нас с тобой.

– Да, ты прав, – промурлыкала Оливия и вздохнула. – Бедный Эдвин, как это ужасно для него, если он не любит Джейн. И, наверное, мучительно и для нее тоже.

Адаму не терпелось поскорее закончить этот разговор, и он твердо сказал:

– Уже очень поздно, дорогая. Нам давно пора быть в постели.

Выходя вместе с ней из библиотеки, Адам подумал, что его мало заботят, по крайней мере в данный момент, брачные дела Эдвина. Гораздо больше его тревожило то, что Эдвин может захотеть пойти в армию. Он знал, что мальчика с некоторых пор мало волнует его собственная безопасность. Трагично это сознавать, но многие человеческие инстинкты умерли в Эдвине в тот день, когда скончался Джек Харт. Адам был уверен, что его младший сын с полным равнодушием относится к тому, останется он живым или нет, а в сочетании с сильно развитым в Эдвине чувством долга перед родиной, это непременно приведет его на войну.

Глава 37

Эмма крепче сжала в руке телефонную трубку, ее сердце учащенно забилось.

Я не хочу, чтобы ты делал это, Фрэнк! Ты подвергаешь себя опасности безо всякой на то нужды. Это глупо и…

– Вовсе нет, – перебил ее Фрэнк. Его голос, приглушенный расстоянием, был плохо слышен в трубке.

– Послушай, Эмма, я одно время носился с идеей поступить в армию, но понял, что меня, с моим плохим зрением и слабыми легкими, ни за что туда не возьмут. Но кто-то ведь должен вести военные репортажи с места событий. Я должен поехать туда, Эмма.

– Только не ты, Фрэнк! Ты же еще совсем мальчик, – взволнованно закричала она в телефон.

– Нет, я уже не мальчик, Эмма, мне в следующем месяце стукнет уже двадцать три. – Он заговорил напористее. – Я сам хочу туда поехать. Пожалуйста, постарайся меня понять, Эмма. И редактор желает, чтобы я ехал. В конце концов, это дело чести.

– Чести? – переспросила она. – По-моему, без этой чести ты вполне можешь обойтись. Ты будешь там в окопах, в самом пекле боев. Условия жизни будут ужасными, а ты сам говоришь, что у тебя неважно со здоровьем. Пожалуйста, Фрэнк, подумай как следует перед тем, как решать окончательно, – настаивала Эмма.

– Я все уже решил для себя, – твердо ответил брат. – И потом уже поздно. Я и звоню тебе поэтому именно сейчас: сегодня в пять утра я отбываю на фронт.

– О, Фрэнк, я не хочу, чтобы ты делал это, не посоветовавшись со мной прежде, – запротестовала Эмма.

– Со мной все будет в порядке, Эмма, честное слово. Не создавай мне лишних трудностей, – умолял он. – Ладно, береги себя и передай мой привет всем. Я свяжусь с тобой, как только представится возможность. Ты сможешь узнать, где я, по моим репортажам в „Кроникл”. Собирай и сохрани их для меня, и не волнуйся. Прощай, родная.

– О, Фрэнк! Фрэнки… – Голос ее сорвался и она сглотнула комок в горле, мешавший ей говорить. – До свидания, Фрэнк, и не забудь дождевик и крепкие ботинки… – Она замолчала, не в силах продолжать.

– До свидания, не забуду!

Телефон отключился. Эмма вся похолодела внутри от одной мысли, что ее брата могут ранить или убить на полях сражений во Фландрии. Такого оборота событий она ждала меньше всего, и теперь была ошеломлена сообщением брата и страшно боялась за него. Достаточно, что Уинстон уже воевал на флоте, а Фрэнку совершенно незачем ввязываться в эту драку по доброй воле. Последние несколько недель Эмма успокаивала себя в том, что уж если Англии и пришлось воевать, то хотя бы ее младший брат будет в безопасности из – за своего слабого здоровья. Ее надежды, наверняка оправдались бы, если бы Фрэнк не так успел в журналистике. Восходящая звезда на газетном небосклоне, он относился к тому типу молодых репортеров, за которыми охотятся редакторы. Он превосходно владел словом, обладал даром предвидения и умением проникать в суть вещей, был мастером описаний и того, что принято называть „настроение и атмосфера". В довершение ко всему, по натуре он был романтиком и искателем приключений, да еще и презирал опасности. Она обязана была предвидеть, что его потянет к себе карьера военного корреспондента. Теперь же, судя по разговору, Фрэнк был по-настоящему взволнован предстоящим отъездом на фронт.

Эмме вдруг захотелось абсолютно невозможного: чтобы ее брат не был так талантлив. Он не преуспел бы тогда так в своем деле, но зато находился бы сейчас в безопасности. В его быстром продвижении косвенно была и ее вина. Теперь же, если Фрэнка убьют, она никогда себе этого не простит. „Надо было оставить его в той захудалой газетенке в Шепли, где бы он и прозябал до сих пор, – сердито выговаривала себе Эмма, – но меня угораздило вмешаться, потому что я была очарована его способностями и строила на его счет честолюбивые планы. Слишком честолюбивые!” Эмма еще какое-то время продолжала упрекать себя, но вскоре, как обычно, ее врожденный прагматизм взял верх. К своим двадцати пяти годам Эмма стала более, чем практичной, и с годами эта особенность ее характера только усиливалась. „Я становлюсь смешной”, – подумала она, осознавая, что Фрэнк добился бы успеха и без ее помощи. Его выдающийся талант не дал бы ему долго оставаться в тени. Кроме того, он всегда был убежден в своем призвании. Она просто немного ускорила его восхождение, вот и все. Ее роль была минимальной. Воспользовавшись своими дружескими отношениями с Арчи Клеггом, заместителем главного редактора лидского „Меркьюри”, она устроила Фрэнка в эту газету на должность младшего репортера. После этого уже ничто не могло его удержать. Он стал расти со скоростью метеора, удивлявшей ее саму ничуть не меньше, чем Арчи и его коллег. Все дело, конечно, было в его книге. Если быть до конца честной перед собой, то она должна признать, что помогла ему лишь в том, что привлекла внимание к книге нужных людей. Но и без ее помощи, рано или поздно, Фрэнк добился бы всего сам. Как-то, когда ему было около двадцати лет, Фрэнк показал ей свой роман, над которым он работал два года и смущенно попросил его прочитать, пробормотав при этом, что „роман, конечно, не очень хорош”.

Несмотря на свою перегруженность делами, Эмма не спала ночь, читая его, а на следующее утро она разыскала Фрэнка в редакции и набросилась на него.

– Почему ты сказал, что роман не слишком хорош? Он просто превосходен и должен быть издан. Предоставь это мне.

Она пригласила Арчи Клегга на шикарный ужин в лидсском ресторане „Метрополь”, а потом ежедневно приставала к нему, пока не заставила послать рукопись его другу – лондонскому издателю. Роман немедленно был принят издательством „Холлис энд Блейк”, а Эмма сама заключила с ним контракт на очень выгодных для Фрэнка условиях. Когда через шесть месяцев роман вышел в свет, он был встречен шумным одобрением критики, но, что было еще важнее, по крайней мере, для Эммы, он имел оглушительный коммерческий успех. Фрэнк стал в одну ночь знаменитым, и через несколько месяцев после выхода романа ему предложили штатную должность в „Дейли кроникл”. С благословения Эммы Фрэнк отправился на Флит-стрит[7]. Теперь его считали одним из самых блестящих молодых писателей в английской журналистике, и его будущее было надежно обеспечено.

– Черт бы побрал эту гнусную войну! – вскричала Эмма в бессильном гневе. Война была для нее чудовищной несправедливостью, разрушившей ее, так тщательно продуманные планы. Хотя мысли Эммы были целиком заняты ее собственным бизнесом, она обладала достаточной широтой взглядов, чтобы понимать все гибельные последствия войны. Она приведет мир к разрухе, унесет тысячи жизней. Думы об этом повергали Эмму в ужас.

Она резко встала. Сожаления о прошлом и предчувствия грядущих ужасов были бесцельной тратой времени, грехом самым страшным в ее представлении. Из того, что уже случилось, она ничего не могла изменить. Не в ее силах было также повлиять на надвигающиеся, неподвластные ее воле события. Эмма немного озябла, хотя ночь была теплой. Она поплотнее завернулась в голубой шелковый халат и прошла через холл, звонко простучав шлепанцами по мраморному полу. Потом, когда она поднималась по устланной ковром лестнице, он приглушил шум ее шагов. Старые отцовские часы, стоявшие на повороте лестницы, громко пробили два раза, их мелодичный звон громко отдавался в тишине спящего дома. Эмма на цыпочках вошла в спальню, скинула халат и юркнула в громадную двуспальную постель.

Джо шевельнулся.

– Эмма?

– Прости, Джо, я разбудила тебя? – прошептала Эмма, натягивая одеяло.

– Нет, меня разбудил телефон. Кто это звонил? – сонным голосом спросил он.

– Фрэнк. Он собрался ехать на фронт военным корреспондентом, отправляется через несколько часов. Я не силах была его удержать. Я так боюсь за него, Джо, – подавленно сказала Эмма.

– Слишком быстро он собрался, ты не находишь? Мы воюем всего несколько дней. Он, что, не мог подождать?

– Я умоляла его повременить с решением, но он не захотел меня слушать. Теперь мне придется волноваться за них двоих…

Эмма задрожала и уткнулась в подушку, стараясь сдержать подступающие слезы. Обеспокоенный Джо придвинулся к ней.

– Не волнуйся, Эмма. С ними все будет в порядке. В любом случае, вся эта кутерьма закончится через пару месяцев.

Эмма застонала, пытаясь подавить поднимающееся в ней раздражение. Джо не имел никакого представления о реальности. Уже много месяцев она предсказывала близкое начало войны, но ее слова падали в бесплодную землю, и она больше не пыталась разубеждать его. Джо испытующе дотронулся до ее плеча. Постепенно его давление стало более настойчивым, и он заставил ее повернуться на спину. Он облокотился на руку, вглядываясь в ее лицо в тусклом свете. Эмма почувствовала на щеке его теплое дыхание и напряглась. От него слабо пахло луком, пивом и табаком. Эмма с отвращением отвернула голову. Джо принялся целовать ее лицо и запустил свободную руку под одеяло, чтобы добраться до ее грудей.

– Джо, пожалуйста, не теперь!

– Не будь так холодна ко мне Эмма, – невнятно пробормотал он.

– Я вовсе не холодна, просто я сейчас не в настроении.

– Ты всегда не в настроении, – огрызнулся Джо.

– Ты сам знаешь, что это неправда, – сказала, начиная раздражаться, Эмма. – Сегодня у меня был длинный, трудный день, и Фрэнк расстроил меня. Как ты можешь быть таким бесчувственным? И потом, на этих днях ты был очень неосторожен, а я не хочу снова забеременеть.

– Я буду осторожен, Эмма, обещаю тебе, – умоляющим голосом сказал Джо. – Ну, пожалуйста, любимая, ведь уже неделю мы не были вместе.

– Десять дней, – равнодушно поправила его Эмма, обозленная его бесчувственностью и эгоизмом.

– Но я же хочу тебя, – простонал он, и, не обращая внимания на ее протесты, обхватил ее руками. – Ну, пожалуйста, Эмма, не отталкивай меня.

Эмма ничего не ответила. Ошибочно истолковав ее молчание, Джо принялся комкать ее шелковую ночную рубашку, дыхание его стало частым и прерывистым. Его руки грубо и настойчиво блуждали по ее ногам, бедрам, груди. Эмма отвернулась, чтобы избежать его поцелуев, и закрыла глаза, борясь с желанием оттолкнуть его прочь. Все три года, что они были женаты, Эмма делала над собой чудовищные усилия, чтобы удовлетворять физические потребности Джо Лаудера, и знала, что ей вновь и вновь придется ему уступать. Так было проще, чем отвергать его и выдерживать потом бурные ссоры. Кроме того, она дала себе слово быть хорошей женой для Джо, а Эмма никогда не нарушала сделок, даже заключенных с самой собой. Она, правда, не учла при этом неуемных сексуальных аппетитов Джо, которые со временем не только не шли на убыль, но, казалось, только росли.

Было уже поздно отталкивать его, и Эмма привычно расслабилась, отключившись от происходящего, думая о посторонних вещах и уходя мыслями в собственный мир. Она проводила в уме сложные подсчеты, относящиеся к ее последним финансовым начинаниям, находя в своем бизнесе убежище от сиюминутной реальности.

Тяжело дыша, Джо взобрался на нее. Ее тело стало наковальней, по которому он наносил свои все более безжалостные удары. Его толчки усиливались и грубо разрушали наполовину выстроенную крепость ее отчужденности. Как и предвидела Эмма, в своем диком нетерпении Джо утратил всякую сдержанность и совершенно забыл о ее чувствах. Он схватил ее ноги и грубо задрал их вверх к груди. „Ну вот, теперь я утратила всякий контроль”, – подумала Эмма, с трудом сдерживая рвущийся из груди крик боли, ярости и унижения, а он снова и снова овладевал ею, словно дикий бык, ослепленно рвущийся к своей цели.

„Он кончил. Слава Богу, он наконец кончил”. Обессиленный Джо упал на нее и тяжело дышал, постепенно успокаиваясь. Эмма вытянула сведенные судорогой ноги и устало откинула голову на подушки. Слезы унижения закипали в уголках ее глаз, во рту ощущался привкус крови, сочившейся из прикушенной ею губы. Нежеланный секс был тошнотворен, он становился нестерпимым. Джо всегда был физически непривлекателен для нее и не становился со временем более любимым и желанным. Более того, он и не пытался таким стать. Перегруженный собственными сексуальными переживаниями, а может быть, именно из-за этого, Джо был равнодушен к ее невосприимчивости в любви. Если бы он был внимательнее, чувствительнее и лучше понимал ее женские потребности, то положение можно было исправить. В нынешнем же состоянии их отношений дело шло к неизбежному разрыву, и Эмма это отчетливо понимала. Она не знала сама, сколь долго сможет еще выносить его непрекращающиеся покушения на ее тело. Повышенная потенция Джо казалась ей вечной, и это пугало ее.

Джо обвил ее руками и положил голову ей на грудь.

– Это было чудесно, дорогая, – тихо сказал он со странной робостью в голосе. – Ты слишком хороша для любого мужчины. Я просто не в силах насытиться тобой.

„Будто я сама этого не знаю!” – неприязненно подумала она, но воздержалась от комментариев. Джо отодвинулся от нее, повернулся на спину, и через минуту он уже крепко спал. „Ну вот, даже не пожелал мне доброй ночи”, – с горечью и раздражением подумала Эмма. Она осторожно выбралась из постели и проскользнула в ванную комнату, утопая босыми ногами в чудесном пушистом ковре. Эмма плотно закрыла и заперла за собой дверь, сбросила скомканную ночную рубашку, заколола волосы и забралась в ванну. Она встала под душ, пустила обжигающе горячую воду, которую с трудом можно было терпеть, щедро намылилась и принялась яростно скоблить мочалкой свою нежную белую кожу, пока та не стала ярко красной. Потом она легла в ванну, чтобы унять боль в ноющем теле и успокоить расходившиеся нервы.

Почувствовав наступившее желанное расслабление, она выбралась из ванны и насухо вытерлась полотенцем, Двигаясь по элегантно оборудованной ванной комнате, Эмма поймала свое отражение в зеркале. Она остановилась и принялась разглядывать свое лицо. Пережитые недавно гнев и огорчение не оставили никакого следа на его бледном овале, да и никогда испытываемые ею чувства не проявлялись у нее на лице. Недаром Блэки всегда утверждал, что у нее по-восточному непроницаемое лицо, и она сама начинала этому верить. „Когда надо, эта непроницаемость отлично мне служит”, – подумала Эмма. Она достала из ящика комода свежую ночную рубашку, натянула ее через голову, надела на ноги шлепанцы и поспешила вниз.

Эмма направилась прямо в маленький кабинетик рядом с гостиной, намереваясь поработать часок-другой. Ей совершенно не хотелось спать, и она ощущала нетерпеливое возбуждение. Она всегда погружалась в работу с головой, чтобы прогнать мысли о неприятном. Но лунный свет, проникавший через застекленные „французские” двери, заставил ее застыть на месте, чтобы полюбоваться чарующей красотой сада.

Эмма порывисто распахнула двери и вышла на устланную каменными плитами террасу, тянувшуюся с этой стороны вдоль всего дома. Была чудесная августовская ночь, тихая и благоуханная, теплый неподвижный воздух обволакивал тело. Эмма глубоко вздохнула и почувствовала себя необыкновенно умиротворенной, свободной от всех тревог и огорчений. Она взглянула вверх. Высокое темно-синее бездонное небо было чистым и безоблачным. Совершенно круглая полная луна незамутненно сияла, заливая серебристым светом кусты и деревья, вьющиеся лианы и цветочные клумбы, разбросанные по периметру сада в сумеречных тенях от старых, поросших мхом каменных стен ограды.

Эмма прошлась по террасе и остановилась наверху каменной лестницы, ведущей в сад, положив руку на одну из больших садовых ваз, стоявших по краям лестницы. Ее глаза блуждали по саду, такому типично английскому в своей мягкой пасторальной прелести, дышащему разлитым по нему спокойствием. Было трудно поверить, что на противоположном берегу Канала[8] сейчас полыхает война и что тысячи молодых англичан готовятся броситься в эту ужасную кровавую бойню.

Эмма спустилась в сад и медленно прошла в его дальний конец, направляясь в свое излюбленное место. Сюда, где заросли рододендронов и кусты пионов рядом со старыми солнечными часами заливали все вокруг розовым, белым и светло-фиолетовым цветом. Здесь Джо собирался выращивать розы, но Эмма решительно не позволила ему посадить ни единого куста в своем саду. Она не стала ему объяснять, что не переносит одного вида этих цветов, а их запах доводит ее до исступления.

Росший здесь роскошный бук, громадный, со спускающимися до самой земли ветвями, образовал здесь зеленую беседку над старой садовой скамейкой, которую дети звали „Мамина скамейка”. Она приходила сюда всегда, когда ей надо было отдохнуть от бурной деловой деятельности, расслабиться и подумать. Дети хорошо знали, что им категорически запрещено было нарушать ее одиночество в этом заветном, ей одной принадлежавшем месте. Мысль о Джо опять пришла ей в голову, нарушив недавно обретенное спокойствие. Она окаменела, с испугом вспомнив его неистовство в занятиях любовью, а потом подумала: „Бедный Джо, ведь он на самом деле не способен с собой совладать”. Ее гнев вдруг испарился так неожиданно, что Эмма сама удивилась столь быстрой перемене в своем настроении.

Совсем недавно, распятая под Джо, кипящая от негодования, Эмма была готова бросить его и уйти. Но сейчас, вновь подумав об этом, она тут же отбросила эту мысль. Развод с Джо невозможен, и не только из-за детей, из-за существовавшей между ними и Джо любовной привязанности. Она сама, по многим веским причинам нуждалась в нем. Кроме того, влюбленный в нее до безумия, Джо никогда не позволит ей уйти. Порой Эмма даже мечтала, чтобы он был бабником и находил удовлетворение в более отзывчивых женских руках, когда она, хотя и нечасто, отталкивала его от себя. Но она давно пришла к выводу, что на это даже смешно надеяться. Джо желал только ее. Ни одна женщина на свете не могла удовлетворить его, она одна была предметом его желаний.

Эмма опустилась на скамейку и принялась объективно размышлять о своем браке, решив окончательно ничего не менять в своей жизни. Никаких реальных альтернатив она не видела, а Джо, при всех своих недостатках, был надежным буфером между ней и теми, кто мог бы захотеть обидеть ее или Эдвину. Кроме того, будучи несчастливой в браке, она не могла не признать, что по-своему дорожит мужем. В целом Джо был к ней внимателен и никогда не вмешивался в ее деловые предприятия. Конечно, он слегка флегматичен и несколько упрям, часто впадает в бешенство, когда она ему перечит, или целыми днями дуется по пустякам. Но, несмотря на свои недостатки, часто раздражавшие ее, Джо не был дурным человеком.

Эмма была не из тех женщин, что копят обиды, и ясно понимала, что во многих отношениях Джо был прекрасным мужем. Она вспомнила многие его щедрые жесты. Например, он купил для нее вот этот дом в декабре 1910-го. Это было четыре месяца спустя после свадьбы, когда она носила их ребенка. В июне, как раз накануне их обручения, Джо получил еще одно наследство, даже более значительное, чем доставшееся ему раньше от матери. Дожив до 91 года, скончалась его двоюродная бабушка с материнской стороны, и поскольку у нее не было ни детей, ни других родственников, Джо стал единственным владельцем ее состояния. Помимо 150 тысяч фунтов наличными и большого дома в Старом Фарнли, в его собственность перешли четыре производственные здания в центре Лидса, постоянно арендуемые под действовавшие в них предприятия. Там размещались кожевенная и обувная фабрики, типография и оптовый склад галантереи. Годовой доход от этих зданий далеко превосходил самые смелые ожидания Джо. Он взвесил свои финансовые возможности и решил, что может легко себе позволить купить свободный дом в Тауэрс, хорошо обставить и содержать его.

Дом стоял в уединенном частном парке в Верхнем Армли, окруженном высокой каменной стеной с большими железными воротами. Круговое шоссе соединяло восемь прекрасных особняков, расположенных в глубине парка, полностью изолированных, с заботливо ухоженными садами за невысокими каменными оградами. В первую же минуту, когда холодным декабрьским днем Эмма впервые вошла в этот дом, она захотела жить в нем, покоренная его величием и чудесными видами на сад и весь парк. На первом этаже дома было несколько просторных комнат, включая парадную гостиную, уютную столовую, малую гостиную и небольшой кабинет. Наверху над ними размещалось восемь разного размера спален и три ванные комнаты, где могла свободно разместиться семья Джо, вскоре ожидавшая пополнения с рождением их ребенка. Третий этаж под самой крышей составляли две мансарды и темная, обшитая кедровыми досками кладовка.

Учитывая размеры дома и намерение Эммы продолжить свои занятия бизнесом после рождения ребенка, Джо с неохотой, но вынужден был согласиться и нанять небольшой штат прислуги. Местная вдова, миссис Фентон, была приглашена в качестве кухарки. Бывшая приходящая прислуга Джо, миссис Хьюэтт, ежедневно приходила прибирать дом, а ее племянница Клара, нанятая вначале няней к Эдвине, осталась с ними, чтобы ухаживать за Кристофером, родившимся в июне 1911-го.

В тот день, когда они с Джо и Эдвиной переехали в новый дом, Эмма испытала глубокое чувство безопасности и впервые за многие годы смогла расслабиться. В этом особняке, элегантном и уединенном, она, наконец, нашла надежное убежище, где была полностью защищена от всех Фарли и, в первую очередь, от Джеральда. Эмма невольно поежилась, вспомнив его неожиданное грубое вторжение в ее жизнь четыре года назад. Она до сих пор ясно видела перед собой тот отвратительный апрельский вечер и знала, что никогда его не забудет. Еще много месяцев спустя после визита Джеральда она жила в постоянном страхе.

Тогда Эмме потребовалось несколько недель, чтобы убедить Дэвида Каллински в нерушимости принятого ею решения. Наконец, он с грустью примирился с ним, и хотя они оставались партнерами и друзьями, Дэвид предусмотрительно старался ограничить их отношения исключительно деловым общением. Эмма сдерживала свои чувства и не обнаруживала их, надеясь, тем самым, со временем смягчить для него боль, вызванную ее отказом. А потом, расчетливо пустив в ход все известные и доведенные до совершенства женские уловки, Эмма начала кампанию, чтобы склонить Джо Лаудера к женитьбе на ней. Давно пылко влюбленный в нее, покоренный ее красотой и восхищенный ее чутьем в бизнесе и финансах, Джо был легкой добычей, которая сама охотно шла в расставленные для нее силки. По мере развития их дружественных отношений он становился смелее в своих ухаживаниях. Не встречая отпора, он месяц спустя, волнуясь, сделал ей предложение и был вне себя от радости, когда она ответила согласием. Бедняга Джо так и не понял, что им манипулировали и что он сам был объектом ухаживания.

В тот вечер, когда Джо сделал предложение и получил согласие, Эмма призналась Джо, что Эдвина была незаконнорожденной. Она со всей прямотой сообщила ему это, но хитроумно уклонилась от того, чтобы назвать имя отца ребенка. Она просто повторила для Джо ту историю, которую она придумала для Блэки О'Нила несколько лет назад. Джо, пораженный ее честностью, восхитился героизмом, с которым Эмма столько лет несла свою трудную ношу. Он заявил, что прошлое Эммы не интересует его, и это было правдой. Джо был так увлечен Эммой, что для него имело значение лишь одно – ее согласие взять его в мужья.

Эмма, не хотевшая начинать их брак с обмана относительно ребенка и своего собственного положения, тем не менее, хорошо понимала, что у нее нет иного выхода, как рассказать Джо почти всю правду. Он был раньше уверен, что она – вдова моряка по имени Уинстон Харт, и в таком случае, как бы она сумела представить ему своего брата, тоже моряка и с тем же именем, что и у не существующего мужа. По той же причине она была вынуждена рассказать через несколько недель после свадьбы ту же полуправду вначале Лауре, а потом и Дэвиду. Ни тот, ни другая не были сильно шокированы ее рассказом и с пониманием отнеслись к ее объяснениям.

Самым сложным для Эммы оказалось уладить отношения с братьями, Уинстоном и Фрэнком, которым требовалось как-то объяснить, откуда взялась у нее трехлетняя дочь, явно не имевшая никакого отношения к Джо. По-прежнему благоговевший перед ней Фрэнк не посмел произнести в ее адрес ни одного осуждающего слова. Зато Уинстон, превозносивший раньше Эмму, теперь разочаровался в ней, пришел в дикую ярость и не скупился на обвинения. Позже, слегка успокоившись, Уинстон убедил себя в том, что Эмма была совращена против своей воли и желания. Все грехи с нее были сняты, и ее образ в его глазах остался по-прежнему чистым и незапятнанным. Он поносил подонка, который обесчестил его невинную сестру в таких цветистых морских выражениях, что Эмма и Джо только изумлялись.

Принимая во внимание сообразительность своих братьев, Эмме пришлось для них изменить свою историю, введя в него некоего туманного джентльмена, с которым она якобы повстречалась в Лидсе. Она специально предупредила Джо о том, что не осмелилась рассказать братьям о парне из их деревни, соблазнившем ее. Если бы она сказала им правду, то, по ее словам, они могли вздумать призвать его к ответу и ославить ее тем самым на всю деревню. Джо, признав, что в ее словах есть здравый смысл, согласился стать ее союзником в этом деле. Эмма, вздохнула с облегчением. От нее, честной и правдивой по натуре, больше не требовалось сочинять сказки о своем прошлом.

„Да, Джо всегда был порядочным человеком, – подумала Эмма, вспоминая, как он настоял на том, чтобы удочерить Эдвину и дать ей свою фамилию. – И он любит Эдвину не меньше, если даже не больше своего собственного сына”.

По мере того, как волнующие воспоминания о прошлом проносились в голове Эммы, она испытывала стыд за свою озлобленность против Джо. „Он повел тогда себя как настоящий джентльмен и был очень великодушен ко мне, – упрекала себя Эмма. – Исполнять свои женские обязанности по отношению к нему и дарить ему свое тело – не столь уж высокая плата с моей стороны, если все взвесить беспристрастно. Правда, учитывая его безобразную похотливость в постели, это не так просто, но я должна сдерживаться”. Холодно рассудив все, Эмма решила, что она обязана проявлять больше теплоты и внимания к мужу в будущем.

Глава 38

На следующее утро Эмма раньше обычного появилась в конторе своего универсального магазина. Элегантно одетая в строгое черное платье с ниткой жемчуга на шее, в свою обычную „хартовскую униформу”, как шутливо называл ее наряд Джо, она внимательно изучала две толстенные бухгалтерские книги. Она была так поглощена аккуратными столбиками черных цифр на их широких страницах, что почти не замечала шума ни оживавшего магазина, ни уличного движения снаружи.

Внимание Эммы было приковано сейчас к балансу универмага, приобретенного ею во второй половине 1912 года, который она обновила и перестроила с помощью Блэки О'Нила и открыла с большой помпой в январе 1913-го.

Ее новый универмаг имел колоссальный успех в городе. Яркая, придуманная самой Эммой реклама встречала покупателей в дверях. Они приходили толпами, чтобы посудачить и покритиковать этот „базар”, неожиданно расцветший щедрыми экзотическими красками на месте чопорного универмага „Листер”, бывшего, возможно, самым консервативным во всем Лидсе, с которым вздумала тягаться какая-то парвеню, амбициозная молодая женщина со своими „новомодными затеями”. Но к своему удивлению, они были покорены очаровательной обстановкой и изысканностью, которыми был пропитан воздух всех торговых залов. Изумленные элегантными интерьерами, сияющими зеркалами, мягкими плюшевыми коврами, гармоничными световыми эффектами и специально ароматизированным воздухом, они оставались, чтобы побродить по магазину, обмениваясь восхищенными репликами и незаметно для себя втягивались в покупки, не подозревая о том, что изысканная и успокаивающая обстановка, побуждающая их тратить деньги, отражает внедренный Эммой новый, так называемый „психологический подход к торговле”, намного опережавший свое время.

Искусно исполненные Эммой витрины притягивали восхищенные взгляды покупателей качеством, изысканностью и умеренными ценами выставленных в них товаров. Все товары представляли собой последний крик моды. Элегантные дамы из Лидса и других ближайших городов не могли устоять и с радостью опустошали свои кошельки под руководством очаровательных продавщиц с приятными манерами, строго вышколенных Эммой и обученных искусству „ненавязчивой торговли”, как она это называла. Позднее Эмма стала называть такой подход „мягкой” торговлей.

Другим важным фактором в популярности ее универмага стало открытое в нем Эммой кафе на втором этаже. Она оформила кафе в стиле английского деревенского сада, использовав обои с рисунками на пасторальные темы, выкрашенные белой краской декоративные решетки, искусно подстриженные деревья в кадках и клетки, населенные художественно исполненными муляжами птиц. Эмма назвала свое кафе „Бельведер Элизабет” и одела официанток в простые светло-зеленые форменные платья с белыми передничками из органди и белые шапочки. Очаровательная обстановка в кафе, великолепное обслуживание, простые, но вкусные блюда, подававшиеся в нем, быстро сделали „это заведение” модным. Оно превратилось в изысканное место встреч для утреннего кофе, легкого завтрака и послеполуденного чая. Модно одетые, изящные дамы назначали здесь свидания и редко покидали универмаг без покупок, на что и рассчитывала Эмма. Это ее нововведение, совершенно непривычное для больших универмагов, стало немедленно распространяться в Лидсе: конкуренты следовали ее примеру. Но их заведения в стиле рококо казались безвкусными в сравнении с так и непревзойденным кафе Эммы, которое хорошо поддерживало ее бизнес.

Эмма придумала еще одно новшество: подарочную упаковку товаров, вспомнив свое собственное волнение, когда она к пятнадцатилетию получила красиво упакованный подарок от Блэки. Другие местные магазины не оказывали такой маленькой дополнительной услуги, принесшей Эмме существенные преимущества. Безошибочно чувствуя психологию покупателей, Эмма сознательно пошла на этот шаг, стоивший совсем немного времени, усилий и денег, но так понравившийся ее клиентам, особенно тем, что они за это не платили. Время доказало ее правоту, и вскоре ее фирменные подарки, упакованные в серебряную бумагу, перевязанные серебряной ленточкой и украшенные крохотным букетиком фиалок стали пользоваться большим успехом. На популярность универмага работал и обходительный любезный швейцар, помогавший поднести свертки, открывавший дверцы экипажей и автомобилей, галантно оказывавший прочие мелкие услуги покупателям. Его красивая темно-синяя форма с золотыми галунами украшала главный вход в универмаг, придавая ему неповторимый шик. Наконец, чтобы убедить публику покупать все необходимое и в возможно большем количестве только у „Харт”, Эмма внедрила доставку товаров „От двери до двери”. Ее покупателям так пришлась по душе эта услуга и спрос на товары, доставляемые на дом, рос так быстро, что Эмме пришлось пересмотреть график их доставки, и гонять свои ярко-синие фургоны по городу пять или даже шесть раз в неделю, чтобы справиться со всеми заказами.

Этим субботним утром, двадцать месяцев спустя с того дня, когда впервые распахнулись двери ее универмага, дела Эммы Харт шли отлично, прибыли ее магазина росли, как на дрожжах. Изучив цифры в бухгалтерской книге, она решила, что у нее достаточно средств, чтобы продержаться несколько лет. Тем не менее она не намерена была снимать пятьдесят тысяч фунтов с банковского счета универмага, невзирая на всю прочность его финансового положения. Страна находилась в состоянии войны еще только четыре дня, но Эмма, со свойственной ей проницательностью, была уверена в том, что война может затянуться надолго и что она сможет понести значительные убытки от сокращения объемов торговли из-за подавленного настроения публики, не желающей делать покупки в преддверии тяжелых времен. Эмма понимала, что ей не следует рисковать стабильностью своего универмага, делая излишне резкие движения или производя лишние траты.

Эмма тогда обратилась к бухгалтерской книге, принадлежавшей ей компании оптовой торговли „Грегсон”. Пробежав быстро глазами цифры, она произвела в уме быстрые подсчеты. Финансовые резервы этой компании были намного значительнее баланса универмага. Это объяснялось тем, что Эмма значительно дольше владела ею, поставляя на рынок партии массовых товаров и почти не имея накладных расходов. Более того, у нее образовались большие запасы товаров, и она почти год могла не проводить новых закупок у производителей, не неся, таким образом, дополнительных расходов.

Эмма перевернула страницу, и ее взгляд упал на колонку, озаглавленную „Получаемые счета”. Быстро сложив числа, Эмма обнаружила, что владельцы магазинов в Лондоне, Манчестере и в Шотландии, регулярно покупавшие у нее партии товаров для розничной торговли, в общей сложности задолжали ей почти сто восемьдесят тысяч. Это не очень ее встревожило. Деньги должны были начать поступать в течение ближайших тридцати дней. Но тем не менее ее начинало беспокоить то, что многие магазины стали задерживать платежи. Она выписала имена оптовых покупателей, просрочивших выплаты и попавшие в 90-дневный контрольный срок, решив, что на должников следует надавить немедленно. Она обычно устанавливала сроки оплаты от 30 до 60 дней, хотя для старых и наиболее ценных клиентов часто продлевала их и на большее время. „Теперь от такой практики придется отказаться”, – хладнокровно заключила Эмма, которая с пониманием могла относиться к чужим проблемам в личных отношениях, но умела быть твердой и лишенной сантиментов, когда дело касалось бизнеса. Джо как-то даже подколол ее, сказав, что у нее ледяная вода в жилах вместо крови, на что она ответила: „Да, это правда. Но так можно сказать о любом финансисте”.

Эмма откинулась на спинку кресла и задумалась, покусывая кончик карандаша. Потом она подалась вперед и взяла вырезку из „Файненшнл таймс” за прошлую неделю, лежавшую на столе. Статья, построенная в виде ответов на вопросы, касалась закрытия Лондонской фондовой биржи и скачка банковской учетной ставки с 4 до 8 процентов. Оба эти сообщения были сенсационными, и для Эммы они были явными симптомами тех мрачных предчувствий кризиса, что царили в финансовых кругах. Эмма была убеждена в том, что первая из этих двух мер была предпринята только затем, чтобы предотвратить панику в Сити и дать дилерам время успокоиться перед тем, как их призовут навести порядок в их счетах на бирже. Но ее обеспокоил подъем учетной ставки, нацеленной на предотвращение оттока капиталов из страны. Для наблюдательной Эммы, умевшей взвешивать любые шансы, это было самым зловещим предзнаменованием. Что бы там не говорили политики, но война была неминуема.

Развертывавшиеся события торопили ее предпринять необходимые действия для форсирования того нового дела, которое она затевала. Они не только не отпугнули от него Эмму, но заставили ее поспешить с ним. В то же время увеличение стоимости кредита побуждало ее отказаться от обращения в банк за ссудой на финансирование ее проекта, как она намеревалась, хотя в прошлом Эмма никогда не пренебрегала такой возможностью.

Надо сказать, что Эмма, приступая к расширению в 1910 году своего дела, вышла на большую финансовую арену, обладая многими преимуществами, вытекавшими из особенностей своей натуры. Оптимистка по природе, она не ведала страх, когда шла на риск, будучи уверена в своем везении. Но ее риск всегда был тщательно просчитан и, в определенном смысле, ее можно было бы назвать азартным игроком, играющим по системе. Дэвид Каллински, слепленный из того же теста, что и она, хорошо понимал ее. У Эммы также были стальные нервы, чем она выгодно отличалась от многих своих сверстников и конкурентов-мужчин, которым не хватало воображения и которые страшно боялись потерять свои, с таким трудом скопленные средства. Бесстрашную Эмму совершенно не тревожили подобные опасения, она была отлично осведомлена о всех тонкостях бизнеса и крепко держала все его нити в своих цепких руках. То же самое можно было сказать об ее операциях с ценными бумагами и долговременными кредитами. Все последние годы Эмма умела пользовалась преимуществами банковского кредита и не была намерена отказываться от них в будущем.

„Только не сейчас!” – сказала она самой себе, размышляя о восьмипроцентной банковской ставке. Столько платить не входило в ее планы. Все необходимые средства у нее уже имелись на счетах „Грегсона", а еще намного больше ей задолжали магазины. Она с легкостью может взять оттуда необходимые ей пятьдесят тысяч, не подвергая свою оптовую торговлю ровным счетом никакому риску. Достав из ящика стола чековую книжку „Грегсона", Эмма выписала чек, положила его в конверт, адресованный Фредерику Эйнсли, и убрала чековую книжку обратно в стол. Она взглянула на часы, и сняла телефонную трубку. Как она и ожидала, ей ответил Винс Хартли, ее управляющий.

– Доброе утро, Винс! Я тут просматриваю книги и заметила, что многие наши покупатели задерживают платежи.

– Здравствуйте, миссис Харт. Да, я знаю и как раз собирался поговорить об этом с вами…

– Я хочу, чтобы вы начали выколачивать из них эти деньги, Винс. Прямо начиная с утра в понедельник, – перебила его Эмма. – И не посылайте им обычных писем с напоминаниями. Телефонируйте и потом сразу следом шлите телеграммы. Я хочу, чтобы результаты были немедленно. Если они не могут заплатить сразу, настаивайте на платежах по частям. И вам следует довести до сведения тех, чья задолженность превысила два месяца, что я намерена взимать с них проценты за просроченные платежи, причем немедленно и в размере банковской ставки в 8 процентов.

У Винса Хартли перехватило дух.

– Миссис Харт, это немного жестоко, вы не находите? Я не уверен, что это им понравится. Они могут перестать покупать у нас…

– Мне наплевать, понравится им это или нет. И еще меньше меня волнует, будут ли они покупать у нас впредь.

– Но мы и так уже задыхаемся от переизбытка товаров. Они могут так и застрять у нас, если мы не проявим осторожность.

– Ничего с нами не случится, – твердо сказала Эмма. – Сейчас идет война. Скоро товаров будет не хватать, а взять их будет негде. При необходимости я смогу реализовать все эти запасы через свой универмаг. В самом деле, велика вероятность того, что они мне самой понадобятся. Многие производители, у которых мы сейчас ведем закупки, переведут свои фабрики на выполнение правительственных военных заказов – обмундирование и все такое прочее. Поэтому меня совершенно не беспокоят наши запасы на складах „Грегсона”. Более того, в определенном смысле их можно рассматривать как дар божий.

– Да, я вас понимаю, – согласился Хартли, жалея, что не додумался до этого сам. Но Эмма Харт, как всегда, бежала на три головы впереди всех. – Есть еще одна проблема, о которой хочу с вами посоветоваться. Двое наших торговых агентов, отвечающих за торговлю в Шотландии, поступили на военную службу. Они отбывают в армию сегодня, и теперь у нас будет не хватать людей в штате. Следует мне подобрать им замену?

– Нет, можете об этом не беспокоиться. Достаточно будет двоих, тех что в Лондоне и Манчестере. Я уже сказала, что эти товары могут очень пригодиться мне самой, и я не хочу, чтобы наши склады опустели. Сосредоточьтесь на тех должниках в понедельник и дайте мне к концу дня знать о результатах. Я надеюсь, что вы проявите должную твердость в этом деле, Винс. У меня нет времени, чтобы заниматься этим самой, но если потребуется, я найду его.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, миссис Харт. Вы можете на меня положиться, – испуганно сказал Хартли, хорошо зная, что она умеет проследить за каждым своим распоряжением.

– До свидания, Винс, до понедельника.

Эмма села обратно в кресло, подумав о том, не следует ли ей уволить оставшихся двух агентов и отменить все поставки клиентам, чтобы сохранить все товары для себя на случай нарушения поставок. Ее размышления прервал стук в дверь. Эмма подняла глаза и увидела просунувшуюся в кабинет голову своей юной секретарши Глэдис Бернс.

– Пришел мистер Эйнсли.

– Пригласите его войти, Глэдис.

Эмма встала, расправила юбку и машинально поправила прическу, направляясь к двери, чтобы встретить своего поверенного, которого пригласила на сегодня. Она отпрянула, слегка озадаченная, увидев в дверях вместо него его сына Артура Эйнсли.

Артур Эйнсли, высокий стройный блондин с красиво посаженной юношеской головой, был высокого мнения о своей внешности и ее неотразимости для большинства женщин. Элегантно, даже несколько щеголевато одетый, он играл роль этакого молодого денди, прогулочным шагом входя в кабинет Эммы.

„Тебе не хватает только теннисной ракетки”, – неприязненно подумала про себя Эмма, встречая его ослепительной улыбкой.

– Доброе утро, мистер Эйнсли.

– Доброе утро, миссис Харт. Вы, как всегда, выглядите великолепно.

Эйнсли обнажил в улыбке свои великолепные зубы и, пожимая протянутую руку Эммы, задержал ее в своей чуть дольше положенного, и Эмма ощутила от этого некоторое неудобство.

– Ну что вы, мистер Эйнсли. Благодарю вас, присаживайтесь.

Она проскользнула за свой стол и села, скрывая улыбкой нарастающее раздражение. На ее взгляд, Артур был просто хлыщем, и она воспринимала его не более, чем мальчиком на побегушках у его отца, хотя он и был младшим партнером в его юридической конторе.

– Ваш отец собирается присоединиться к нам? – спокойным голосом спросила она.

– Боюсь, что он не сможет. Вчера вечером он ужасно простыл, и я сегодня вместо него, – с учтивым достоинством ответил Артур.

– Весьма сожалею, – пробормотала Эмма.

– Ничего, – быстро продолжил Артур, – он просил передать, что вы, если вам это покажется необходимым, можете связаться с ним по телефону после нашей встречи, если вам покажется, что я самостоятельно не в силах справиться с вашей, э-э, проблемой.

– У меня нет проблем, мистер Эйнсли, – холодно заявила Эмма. Просто я хотела довести до конца дело, которое уже обсуждала раньше с вашим отцом. Думаю, что вы сумеете с ним управиться как надо, поскольку вся основная работа была уже проведена раньше.

Артур поморщился, но решил не обращать внимания на ее покровительственный тон. В прошлом году он попробовал было поухаживать за Эммой Харт, но успеха не имел, и это бесило его. Тем не менее с заученной любезностью он ответил:

– Искренне надеюсь, что мне это удастся, миссис Харт. Вы же знаете, что я всегда готов вам служить.

– Ну, хорошо, – переходя к делу, сказала Эмма. – Когда вчера утром я говорила с вашим отцом, я не объяснила ему, зачем мне надо с ним встретиться сегодня. Поэтому он не смог вас проинструктировать. Так вот. Несколько дней назад я начала переговоры с мистером Уильямом Лейтоном, владельцем шерстопрядильной фабрики в Армли. Он хочет продать ее, так как становится слишком стар, и его бизнес быстро приходит в упадок, в основном из-за плохого качества тканей и неумелой торговой политики. Лично я считаю, что его отделяет от банкротства всего несколько шагов. Мистер Лейтон согласился уступить свою фабрику мне за пятьдесят тысяч фунтов. Мне кажется эта цена справедливой, хотя фабрика невелика и, очевидно, слова доброго не стоит, да и покупателей у него немного. Он еще накопил на складе невероятное количество дрянных тканей, которые мне придется практически просто выбросить…

– На мой взгляд, это предложение не кажется слишком заманчивым, – вмешался Артур, стараясь произвести хорошее впечатление на Эмму.

Эмма нахмурилась и предупреждающе подняла руку.

– Пожалуйста, мистер Эйнсли, дайте мне закончить свою мысль, – и продолжила совершенно ледяным тоном: – Оборудование на фабрике хорошее и стены крепкие, требуются лишь незначительные усовершенствования. Главное же, Лейтон накопил на складе громадное количество сырой шерсти, и это для меня всего важнее. Он согласился с моим предложением, по которому он получает пятнадцать тысяч сразу после подписания договора, десять – через три месяца, а оставшиеся двадцать пять – через шесть месяцев. Именно столько времени мне потребуется, чтобы запустить фабрику. Мы уже были близки к подписанию документов, когда мистер Лейтон вдруг пошел на попятный. Он извинился и сказал, что раздумал продавать фабрику. Это был неприятный сюрприз для меня, но я была вынуждена уважать его волю.

– Вероятно, вы могли бы заставить его выполнить то соглашение, хотя оно было только устным, – вмешался Артур. – Уверен, что отец уже говорил вам об этом.

– Разумеется, он это сказал. Но тем не менее тогда я решила этого не делать. Мистер Лейтон – пожилой человек, и мне не хотелось загонять его в угол. Кроме того передумать – это его право, и я сказала вашему отцу, что буду подыскивать другую подходящую фабрику. Но несколько дней назад из одного надежного источника я узнала, что Лейтон получил еще одно предложение. Предложенная ему цена – не выше моей, но условия показались ему более выгодными. Мой конкурент предложил выплатить ему всю сумму не в три, а в два приема, оба раза по двадцать пять тысяч, первый – сразу после подписания договора, а второй – через шесть месяцев. Я трезво смотрю на вещи, но такое двурушничество меня возмутило. Мы с ним уже ударили по рукам, а потом он поворачивается и изменяет мне. Более того, он даже не нашел в себе смелости информировать меня о своей новой сделке. Все это дает мне право вступить с ним в борьбу.

– Я разделяю ваши чувства, – с подобострастной улыбкой сказал Артур. – Полагаю, что вы хотите разрушить эту его новую сделку?

– Не совсем. Скажем так, я хочу предложить ему лучшие условия – заплатить всю сумму сразу в понедельник.

Артур изящно выпрямился, нервно потирая подбородок.

– Но это же не означает, что вы предлагаете большую цену? Вы просто изменяете порядок платежей. А почему вы не думаете, что конкурирующая сторона не сделает того же? Тогда вы окажетесь в тупике, и Лейтон сможет по-прежнему отказаться продать фабрику вам. И откуда вы знаете, что они еще не заключили сделку?

Эмма доверительно улыбнулась.

– Они еще этого не сделали. Совершенно случайно мне удалось узнать, что мой конкурент в данный момент не располагает наличными, чтобы заплатить сразу и целиком. Он только что модернизировал собственную фабрику и установил на ней новое дорогое оборудование. Я, конечно, допускаю, что он может взять в банке ссуду, чтобы расплатиться с Лейтоном. Еще неделю назад это было бы нормальной деловой практикой, но не сегодня, когда банковский процент подскочил до восьми. Мне кажется, что противная сторона не раз должна подумать перед тем, как на это решиться. Кроме того, я располагаю информацией о том, что он сильно потратился и хорошо залез в долги банку. Они могут отказать ему в дополнительном кредите. Я уверена: если поторопиться, то мы можем полностью выбить его с поля.

– Да, возможно, – осторожно согласился Артур.

– Еще мне кажется, что мистер Лейтон не хочет сделок, растянутых во времени. Кредиторы наступают ему на пятки, и он хочет получить деньги быстрее. Итак, мне кажется, что у меня сильная позиция. Что вы скажете по этому поводу?

Артур, явно удивленный, кивнул – эта женщина не переставала удивлять их с отцом. Потом ему в голову пришла другая мысль.

– Послушайте, давайте подумаем еще минутку. Вы уверены, что в такое время хотите вложить пятьдесят тысяч в новое дело? Мы же воюем, и я совсем не уверен в том, что сейчас время так рисковать.

– Я ничем не рискую. Более того, сейчас самое время купить фабрику Лейтона, поскольку я рассчитываю получить правительственные заказы на ткани для обмундирования, мистер Эйнсли. С этими контрактами я поставлю фабрику на ноги и заставлю ее приносить прибыль буквально в одну ночь.

– Да, должен признаться, что вы действительно все продумали.

Он не сомневался в том, что она сумеет получить эти контракты, но на всякий случай спросил:

– Но вы действительно уверены, что сможете их получить? Мне кажется, что в Йоркшире достаточно опытных производителей тканей, которые будут гоняться за этими заказами. Они могут обойти вас.

– Я так не думаю, – спокойно, с самоуверенной улыбкой заявила Эмма. – Естественно, они будут за ними гоняться, но у меня есть связи в Лондоне. Кроме того я надеюсь, что правительству потребуется много ткани для формы, можете мне поверить. Работы хватит на всех.

Пораженный ее уверенностью Артур сказал:

– Мой отец всегда считал, что у вас поразительный дар предвидения, и, разумеется, он прав. Какие действия в отношении фабрики Лейтона вы хотите, чтобы я предпринял?

– Телефонируйте ему как можно раньше утром, когда придете в свою контору, и передайте мои предложения. К середине дня подготовьте соглашение, я поеду с вами к нему, и мы немедленно его подпишем. Позаботьтесь о том, чтобы его поверенный был на месте, я не хочу больше никаких задержек.

– Да, понимаю, – сказал Артур, подстраиваясь под ее деловой тон. Эмма собрала со стола бумаги и протянула ему.

– Здесь первоначальные контракты. Я внесла в них те изменения, которые сочла нужными. Уверена, что все бумаги сейчас в порядке. В любом случае изменения не столь значительны, чтобы вы не успели переоформить бумаги к полудню.

„Она определенно умеет приказывать”, – подумал Артур, явно уязвленный ее тоном, но согласно кивнул:

– Нет проблем.

– А здесь чек на всю сумму, – Эмма протянула ему конверт. – Когда будете говорить с ним утром в понедельник, скажите, что деньги у вас на руках.

Ее позабавил ошарашенный вид Артура.

– Не думаю, что у вас возникнут какие-либо сложности с мистером Лейтоном. Я предлагаю ему такие условия, против которых ему трудно устоять в его нынешнем положении. Уверена, что мой соперник не сумеет меня обойти.

– О, я надеюсь на это всем сердцем, – с обезоруживающей улыбкой сказал Артур. – Не могу ли я пригласить вас позавтракать со мной в понедельник перед поездкой к Лейтону? Вы бы доставили мне большое удовольствие.

Эмма притворилась смущенной.

– К сожалению, я не смогу. Вы очень любезны, но у меня уже назначено деловое свидание на это время. Мы встретимся у вас в конторе в два часа и еще успеем просмотреть бумаги перед встречей с мистером Лейтоном.

Артур с трудом сумел скрыть разочарование, убедившись, что его чары никак не действуют на нее.

– Прекрасно. Может быть, вы хотите еще что-нибудь со мной обсудить? – спросил он, рассчитывая продлить свой визит.

Постоянно стесненная во времени и не видя пользы в пустой болтовне, Эмма сказала: „Нет, это все”. Она резко встала. Артур вскочил следом, подобрав папку с бумагами. Эмма проводила его до двери.

– Благодарю вас, что зашли, мистер Эйнсли. Передайте мои наилучшие пожелания вашему отцу. Надеюсь, что ему скоро станет лучше.

Она протянула руку и, быстро обменявшись рукопожатием с Артуром, открыла перед ним дверь. Он обнаружил, что его выставили из кабинета с такой быстротой, что даже не позволили с должной учтивостью обставить свой уход.

Оставшись одна, Эмма улыбнулась. „Артур Эйнсли слишком много о себе воображает”, – подумала она и тут же забыла о нем. Через несколько минут после ухода Артура в ее кабинет неожиданно ворвался Джо. Вспомнив данное себе ночью обещание быть с ним более нежной, Эмма тепло поздоровалась с ним, но наткнулась на нежданную грубость в ответ.

– Какого черта делает здесь Артур Эйнсли? – прорычал он, плюхаясь в кресло, только что освобожденное этим молодым человеком.

– Потому, что он – наш поверенный. Не вздумай только мне сказать, что именно это так тебя взбесило, Джо.

– Наш поверенный – его отец, а не он, – огрызнулся Джо.

– Фредерик Эйнсли заболел. У меня к нему было срочное дело, и он прислал вместо себя своего сына, – Эмма еще не пришла в себя от удивления, пораженная резким тоном Джо. – Ради Бога, не будь таким раздражительным, Джо. Артур Эйнсли приятный и способный молодой человек.

– Он волочится за тобой! Это настоящий бабник, не пропускающий ни одной юбки!

Эмма рассмеялась.

– О, Джо, не будь таким глупым. И вообще, личная жизнь Артура Эйнсли – его собственное дело.

– Мне не нравится, как он ведет себя с тобой, Эмма. Я давно замечаю, что Эйнсли-младший пытается за тобой ухаживать, да он просто пожирает тебя глазами. Я думаю, что он слишком уверен в своей „фатальной” неотразимости.

Эмма спрятала улыбку. Оказывается, Джо ревнив, раньше он этого не обнаруживал. Но, впрочем, она и не давала поводов для ревности. Не было у нее такого намерения и сейчас: мужчины интересовали ее в последнюю очередь.

– Послушай, Джо, ты волнуешься из-за того, чего нет. Меня совершенно не волнуют поползновения Артура Эйнсли. Сказать по правде, я никогда не замечала его. Вряд ли я виновата в том, что старший мистер Эйнсли посылает его ко мне по делам. Прекрати, любимый, ты ведешь себя как ребенок, – ласково сказала Эмма.

Джо вдруг почувствовал себя дураком и смущенно улыбнулся.

– Да, ты права. А что это за срочное дело, которым ты должна заниматься даже в субботу?

Эмма рассказала ему о своем намерении купить фабрику Лейтона, пояснив, какие возникли трудности и почему надо действовать быстрее.

– Неожиданность – часто бывает лучшим оружием. Перси Ломакс думает, что он уже заполучил „Лейтон”, что он перехитрил меня, но он ошибается. Никому и никогда не удастся меня перехитрить!

Джо вопросительно взглянул на нее.

– Тебе не кажется, что ты норовишь откусить больше, чем способна прожевать?

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросила Эмма.

– Мне кажется, что универмага, „Грегсона” и „Одежды Леди Гамильтон” вполне достаточно, чтобы ты была занята все двадцать четыре часа в сутки и без этой проклятой фабрики.

Она рассмеялась.

– Я вовсе не собираюсь сама руководить фабрикой, Джо.

– Хорошо тебя зная, Эмма, я убежден, что ты непременно захочешь активно участвовать в управлении ею. Ты никогда и ничего не пускаешь на самотек и обязательно с головой влезешь в это дело. „Лейтон” действительно нуждается в реорганизации?

– Да, но я уверена, что все устроится. Я нашла хорошего управляющего.

– И кого же? Сейчас это нелегко.

– Бена Эндрюса.

– Бена Эндрюса! Боже мой, Эмма, он с младых ногтей работает у Томпсонов. Ты ни за что не сумеешь уговорить его уйти оттуда.

– А вот тут ты ошибаешься, Джо. Я уже несколько раз встречалась с Беном, и он согласен. Достаточно мне сказать только слово. Он не очень доволен своим местом с тех пор, как фабрика перешла к новым владельцам четыре года назад. Он просто мечтает уйти оттуда, если хочешь знать.

Джо усмехнулся.

– В таком случае я обязан снять перед тобой шляпу, Эмма. Ты можешь уговорить кого хочешь. Бен – чертовски хороший парень и, наверное, лучший специалист в шерстяном деле. Ведь это он создал фабрику Томпсонов.

– Я знаю, – кивнула Эмма, – и именно в этом состоит секрет моих успехов: находить нужных людей и давать власть тому, кто способен ею распорядиться. И потом я не жадничаю. Я предложила Бену такие условия, каких ему никогда не даст „Томпсон”, даже если он захочет там остаться.

Наблюдая за Эммой с завистью и восхищением, Джо заметил, как просто восторженная улыбка на ее лице сменилась победоносным выражением. Он не смог удержаться от смеха и, качая головой, сказал:

– Наверное, тебе жуткое удовольствие доставляет нанимать на работу Бена, который был твоим боссом, когда ты работала у Томпсонов. И я не осуждаю тебя за это.

– Вовсе нет, – спокойно возразила Эмма, сказав при этом чистую правду. Ее привлекла сама идея сманить у „Томпсона” Бена Эндрюса, еще трех мастеров и человек двадцать лучших рабочих. Она знала, что без такого великолепного управляющего, как Бен, и без этих опытных работников, производительность фабрики резко упадет и „Томпсон” окажется в бедственном положении. Дрожь ликования пробежала по телу Эммы: она только что сделала первый реальный шаг в своей войне против Фарли, которым сейчас принадлежала компания „Томпсон и сын”.

– Поздравляю, Эмма, ты, наконец, стала фабрикантом.

– Не поздравляй меня раньше времени, Джо, – воскликнула Эмма. – Я стала суеверной в этом отношении.

– Но ты им будешь, Эмма, я в этом ни минуты не сомневаюсь, – с льстивой улыбкой сказал Джо. – Ты же всегда добиваешься всего, что хочешь, не так ли? Уж если ты что-то задумала, тебя ничто не остановит. Ты будешь идти к своей цели напролом, сметая всех со своего пути, и давить любого, кто попадет к тебе под ноги.

Эмма взглянула на Джо, удивленная его резкими словами и сарказмом. Обычно Эмма не обращала внимания на его упреки, но сейчас не сдержалась и гневно сказала:

– Из того, что ты сказал, следует, что я жестока и безжалостна, но это неправда. Просто я – деловая женщина. Кроме того, мне никто никогда ничего не подносил на блюдечке. Я должна была работать, как лошадь, чтобы иметь то, что имею сейчас, Джо!

– Никто этого не отрицает. Все знают, что работа – это твоя всепоглощающая страсть.

Его глаза, вдруг окаменевшие, смотрели на нее осуждающе. Эмма вздохнула и принялась перебирать бумаги на столе, мечтая о том, чтобы он поскорее ушел, она была не в том настроении, чтобы препираться с ним.

– А почему ты сегодня в городе в такое раннее утро? – нежно спросила она его, чтобы сменить тему.

– Собираюсь зайти в контору, я слегка задержался с некоторыми расчетами по недвижимости, – не задумываясь ответил он. – Потом позавтракаю с Блэки в „Метрополе”, мне нужно переговорить с ним насчет новых перекрытий на кожевенном заводе и укреплении там верхнего этажа. До сих пор он был перегружен контрактами на строительство и не мог приступить к этому, но их дальше уже нельзя откладывать.

– Передай ему привет от меня и скажи, что в воскресенье я зайду проведать Лауру.

Эммино лицо смягчилось, когда она заговорила о своих друзьях.

– Ты знаешь, Джо, меня беспокоит Лаура. Она, кажется, никак не оправится после выкидыша и нуждается в поддержке. Надеюсь, мне удастся что-нибудь для нее сделать…

– Ты там ничего не сумеешь сделать, Эмма, – воскликнул Джо, – это проблема Блэки. Он должен быть внимательнее и прекратить делать ей…

Джо смутился и не договорил фразу до конца.

– … детей, – закончила за него Эмма с холодным презрением. – Чья бы корова мычала!

Смутившись еще сильнее, Джо отмахнулся.

– Кроме того, ты и так достаточно много делаешь для Лауры. Ты так носишься с нею, Эмма, что можно подумать – она член нашей семьи.

– Это так и есть! – отрезала Эмма, – она моя самая дорогая подруга, почти как сестра. Я сделаю для Лауры все, что в моих силах, все на свете.

– Так я и знал!

Джо направился к двери.

– Увидимся дома, Эмма. Пока.

– До свидания.

Эмма некоторое время после его ухода сидела, пристально глядя на дверь, которую Джо с грохотом захлопнул за собой. „У него сегодня сплошные навязчивые идеи”, – устало подумала она, но у нее было слишком мало времени, чтобы долго переживать из-за Джо с его детскими припадками обидчивости. Эмма взяла со стола бухгалтерские книги и тщательно заперла их в сейф, где всегда их хранила. Пружинистым шагом, высоко неся голову, Эмма вернулась к столу. Да, она станет владелицей фабрики и одновременно воткнет нож в спину Джеральда Фарли. Она громко рассмеялась. Идея расширить свое собственное дело и одновременно нанести ущерб предприятию Фарли показалась ей остроумной. Она взглянула на фотографию своей восьмилетней дочери, стоявшей в серебряной рамке у нее на столе. „Вот это и называется высшей справедливостью, Эдвина, – сказала Эмма, обращаясь к портрету дочери. – Справедливостью для нас обеих. И это еще только начало!”

Эмма откинулась на спинку кресла и принялась снова размышлять о войне, пытаясь предугадать, как она повлияет на торговлю и промышленность. В мыслях ее возникали самые неожиданные решения. Она должна будет совсем прекратить поставки некоторых видов товаров своим оптовым покупателям. Несомненно, она вовремя решила придержать для себя большую часть товаров, хранящихся на складах „Грегсона”, и у нее нет иного выхода, как свести к нулю активность двух оставшихся у нее агентов и усилить ограничения на поставки товаров через них. Она стала выборочно отмечать галочками названия тех товаров, которые уже прямо сейчас ей следует выставить на продажу в своем универмаге. „Добрый старый „Грегсон”, ты – лучшее мое приобретение", – тихо прошептала она.

Так оно и было. В 1910 году, через несколько месяцев после свадьбы с Джо, Эмма узнала, что компания оптовой торговли „Грегсон”, связывавшая производителей товаров с розничной торговлей, испытывает серьезные финансовые затруднения и вот-вот должна пойти с молотка. Эмма захотела, а точнее сказать, – страстно желала приобрести ее, и она решила завладеть ею, хорошо понимая потенциальные возможности этой компании как источника практически неограниченных доходов. Это была как раз та лошадка, на которую стоило ставить, чтобы реализовать две ее излюбленные схемы в бизнесе: быстрое расширение дела без крупных капиталовложений и прямые закупки высококачественных товаров по низким ценам непосредственно у производителей. Она выкупила „Грегсон” за две тысячи фунтов и, с присущими ей изворотливостью и расторопностью, быстро избавилась от скопившихся на складах компании устаревших и второсортных товаров. Ее методика была проста, но безотказна. Эмма просто резко уценила все это барахло и распродала его в провинциальные магазины, постоянно нуждавшихся в подобных товарах для организации ежегодных распродаж по сниженным ценам.

Как и ожидала проницательная Эмма, ей действительно удалось сделать неплохие деньги на распродаже запасов. На них, а также – убедив производителей предоставить ей кредит, она стала закупать крупные оптовые партии товаров. Некоторые небольшие фабрики стали работать исключительно на нее. Благодаря этому значительная часть ее товаров была эксклюзивной при умеренных ценах. Используя доставшихся ей по наследству торговых агентов, Эмма стала оптовым поставщиком товаров для магазинов Лондона, Шотландии и Ланкашира. Кроме того, теперь у нее появилась возможность снабжать свои собственные три магазина товарами, которые ей практически ничего не стоили. Она также предусмотрительно обеспечивала своими поставками отборных товаров магазины, находившиеся в отдаленных районах, не испытывая при этом никакой конкуренции.

В начале 1911 года, когда дела „Грегсона” наладились, Эмма попросила Джо продать ей те три магазина, которые она у него арендовала, и еще пять, тоже принадлежавшие ему. Она предложила ему за них в общей сложности пять тысяч, но Джо отказал ей, хотя каждый магазин приносил ему в год всего по пятьдесят фунтов в виде арендной платы. Зная об этом, Эмма тем не менее язвительно заявила ему, что он готов выколачивать прибыль даже из собственной жены.

– Мне вовсе не нужна прибыль, – оправдывался Джо, обиженный ее подозрениями в том, что он отказывается продать магазины, не желая расстаться с доходами от них.

– Но ведь я тебе предлагаю за них сумму, равную всему доходу, который они принесут за десять лет, и еще тысячу сверху, – теряя терпение, кричала на него Эмма.

Джо был неумолим, боясь потерять свою недвижимость. Стремясь сохранить мир в собственном доме, он предложил Эмме, в качестве компромисса, снять у него эти пять магазинов, оставив в его руках право владения ими. Такая альтернатива не устраивала Эмму, у которой были свои мотивы, чтобы настаивать на приобретении магазинов в свою собственность, и она сухо отказалась даже рассматривать предложение Джо. Выход из тупика нашел Фредерик Эйнсли, который, к немалому удивлению Эммы, стал на ее сторону. Но даже его дар убеждения и хорошо подвешенный язык на первых порах оказались бессильными против упрямства Джо.

– Ведь только благодаря невероятным усилиям Эммы эти три магазина работают хорошо. До нее они были убыточными и простаивали половину времени, вообще не давая дохода, – убеждал его Эйнсли. – В данных обстоятельствах не считаете ли вы, что она вправе владеть тем, что сама так неутомимо создавала. Это были ее вложения на будущее. И что вы теряете, мой друг? Она готова заплатить вам за них хорошую цену, намного превосходящую все возможные будущие доходы от магазинов, и освободить вас от всех хлопот, связанных с их содержанием и ремонтом. Будьте благоразумны, старина, уступите ей эти восемь магазинов, и дело с концом. Это же в ваших интересах, Джо, а эти пять тысяч можно будет вложить во что-нибудь более прибыльное.

В частной беседе с Эммой Фредерик Эйнсли выразил удивление, почему Джо сам не предложил ей права на владение магазинами. „Хотя бы в качестве свадебного подарка”, – галантно ворковал обходительный поверенный, очарованный Эммой, восхищенный ее исключительным умом и деловой проницательностью. Финансовые способности и умение рисковать представляли в его глазах беспроигрышную комбинацию, верным признаком гениальности в бизнесе.

Эмма в ответ энергично замотала головой.

– Нет! Я хочу именно купить их у него! Тогда я буду уверена, что они действительно принадлежат мне, и никто не сможет этого оспаривать.

Эйнсли, отдавая дань уважения ее находчивости и догадываясь об истинных намерениях Эммы, с готовностью согласился и выбрал другую тактику, чтобы ей помочь. Он просто подобрал и предложил Джо на выбор несколько предложений, как вложить предлагаемые Эммой деньги, чтобы иметь гарантированно высокие дивиденды.

– Такие предложения выпадают не каждый день, – как бы случайно заметил Эйнсли. – Так что подумайте о продаже магазинов Эмме. Вы сможете заставить эти пять тысяч работать на вас со значительно большей выгодой.

Джо подумал и неохотно согласился, испытывая какую-то смутную тревогу относительно всей этой аферы. Эмма знала, что ей придется заложить „Грегсон”, чтобы наскрести денег на покупку магазинов, так как хотела отдать Джо всю сумму сразу, но это ее мало тревожило. Уже через шесть месяцев она выкупила свою компанию из заклада, а еще через год Эмма была готова приступить к реализации второй, самой амбициозной части своего плана – открыть собственный универмаг в Лидсе.

Для финансирования намеченного предприятия Эмма продала все свои магазины в Армли за двадцать тысяч фунтов. Перепуганный Джо обвинил ее в том, что она сознательно завысила цену против рыночной стоимости магазинов, чтобы нагреть на этом руки, твердил, что она занялась уголовно наказуемой спекуляцией, и грозил возможными последствиями.

– Чепуха! – холодно возразила ему Эмма, задетая его прокурорским тоном. – Я ведь продала не одни стены, как ты в свое время, Джо. Я продала также большие запасы отличных товаров и отличную репутацию магазинов. А что ты скажешь по поводу проведенной мною реконструкции? Я ведь за нее сама заплатила.

Джо пожал плечами, пряча свое несогласие за наигранным равнодушием, и заявил, что он не желает участвовать в сомнительных сделках и умывает руки. С самообладанием и уверенностью закаленного предпринимателя Эмма снова и уже за большую сумму заложила „Грегсон”, взяла в банке кредит под свой новый универмаг в качестве обеспечения, наконец, бросила на кон свои собственные двадцать тысяч, вырученные за магазины, и приобрела универмаг „Листер”.

Она за короткий срок расплатилась по своим обязательствам перед банком и создала своему универмагу репутацию свободного от долгов предприятия. „Грегсон” же ей удалось выкупить из залога в течение года.

Короткий стук в дверь оторвал Эмму от изучения списка товаров, имеющихся в наличии на складах „Грегсона”. Вошла Глэдис.

– Это всего лишь я с чашкой хорошего горячего чая. Я подумала, что вам захочется выпить чаю перед тем, как спуститься в магазин, миссис Харт.

– Вы поступили очень мудро, Глэдис, благодарю вас.

Эмма отодвинула кресло, положила ноги в элегантных туфлях на край стола и, прихлебывая чай, продолжала анализировать перечень запасов у „Грегсон”. Она решила, что с их помощью сможет всю войну легко поддерживать снабжение универмага, и если ей будет сопутствовать счастье, на которое уповают все игроки, то сможет выжить без особых потерь. Она сосредоточилась на последней странице списка товаров, желая убедиться в правильности своих выводов до того, как пойдет в магазин, но мысли о будущей фабрике снова отвлекли ее внимание. Она не должна медлить и быстрее прибрать „Лейтон” к своим рукам. Потом она представила себе лицо Джеральда Фарли, когда он узнает, что от него ушли его управляющий, три мастера и лучшие рабочие. „Это будет хорошим сюрпризом для такого ублюдка, как он”, – подумала Эмма. Мстительная улыбка появилась на ее лице.

Глава 39

Эдвин Фарли слонялся возле универмага „Харт”, разглядывая витрины и не решаясь войти внутрь. Такое бывало с ним каждый раз, когда он подходил к дверям магазина. Смелость или покидала его минут на десять, или изменяла ему совсем.

Он продолжал изучать шикарные вечерние туалеты, выставленные в витрине, и вспоминал тот день, когда он впервые проходил мимо нового универмага на Коммершл-стрит. Это случилось больше года назад, когда он застыл, как вкопанный, с удивлением глядя на поразившее его название, выложенное серебристыми металлическими буквами на ярко-синей деревянной вывеске над входом в универмаг: Э. ХАРТ. Решив, что это случайное совпадение, он двинулся дальше по улице, но внезапно любопытство взяло верх, и он направил свои стопы обратно.

Эдвин обратился к швейцару и расспросил его о владельце этого нового замечательного заведения. Швейцар вежливо уведомил его, что универмаг принадлежит миссис Харт. Задав еще несколько наводящих вопросов слегка удивленному швейцару, и получив на них ответы, Эдвин, совершенно потрясенный, поспешил прочь. У него не осталось сомнений: судя по описанию миссис Харт, которое он сумел вытянуть из швейцара, стало ясно, что владелицей магазина была Эмма. Через несколько часов Джеральд подтвердил его догадку, не удержавшись от вульгарного совета „держать брюки застегнутыми на все пуговицы”. Кипя гневом, Эдвин молча отвернулся, борясь с острым желанием двинуть своего братца кулаком по носу.

С того дня универмаг, как магнит, притягивал его. Каждый раз, приезжая в Йоркшир, он извинялся перед Джейн и один направлялся в Лидс. Подгоняемый противоречивыми чувствами он, рано или поздно, неизменно оказывался перед дверями „Харт”. Однажды он все же набрался смелости, вошел в универмаг и был ошеломлен его элегантным внутренним убранством. Очевидные достижения Эммы, которые он считал выдающимися, вызвали у него головокружение и странную гордость за нее. Позднее он несколько раз возвращался сюда при каждом удобном случае и нервно бродил вокруг, надеясь хоть мимолетно увидеть Эмму. Но это ему ни разу не удалось, и он сердито бранил себя за свое ребяческое поведение и клялся не ставить себя больше в смешное положение.

И вот он снова здесь, в этот теплый субботний августовский день, когда он должен бы находиться в кругу семьи в Фарли, и снова не решается войти, надеясь хоть мельком взглянуть на Эмму Харт и одновременно страшась ненароком столкнуться с ней. „Дурак!” – бормотал он, охваченный ненавистью к себе за свою нерешительность.

Постояв так еще несколько минут, не сводя глаз с витрины, Эдвин глубоко вздохнул, поправил галстук и решительно толкнул дверь. Чувствуя себя болезненно неловко среди покупательниц, толпившихся в главном зале на первом этаже, он торопливо прошел в отдел мужской галантереи. Он спешил, погруженный в собственные мысли и не замечая восторженных взглядов некоторых дам, смотревших ему вслед. В свои двадцать шесть лет Эдвин Фарли был привлекательным молодым человеком. Высокий, крепко сложенный, с энергичными манерами, он унаследовал от отца слабость к элегантной одежде и всегда был одет безупречно. В его лице было нечто, задерживающее внимание многих женщин и заставлявшее их обмирать. Красиво очерченное и аскетическое, оно было отмечено чувственностью, прятавшейся вокруг губ, а в глазах светилось неуловимое выражение, выдававшее его страстность.

В галантерейном отделе Эдвин попросил показать несколько шелковых шарфов и, делая вид, что внимательно их рассматривает, незаметно оглядывался через плечо, надеясь высмотреть в толпе женщин одну, неповторимую. Наконец, он приобрел серый шелковый галстук, который вовсе не был ему нужен, но Эдвин постеснялся внимательной девушки-продавщицы и не смог просто уйти, ничего не купив.

Сделав первую покупку, Эдвин обнаружил, что его напряжение начинает спадать, и он с самоуверенным видом стал бродить по другим отделам универмага, чтобы убить время. В отделе парфюмерии он задержался и купил два флакона дорогих французских духов для жены и тетки. Чтобы протянуть время, он попросил завернуть каждый флакон в подарочную упаковку. Молодая продавщица улыбнулась, кивнула ему и принялась выполнять заказ. Эдвин небрежно прислонился к прилавку и обвел зал своими светлыми серыми глазами. Потом повернулся, посмотрел на главную лестницу.

И в этот миг увидел ее.

Эмма спускалась вниз по лестнице. У Эдвина перехватило дыхание. Она стала еще красивее, чем прежде, в шикарном черном шелковом платье, мягко очерчивающем ее прекрасную фигуру. Он узнал ее величавую осанку и яркую индивидуальность, отметив, что она находится в самом расцвете своей красоты и юной женственности. Эмма задержалась на повороте лестницы, чтобы поговорить с покупателями, ее лицо просияло. Эдвин не в силах отвести глаз пристально смотрел на нее, завороженный ее прелестным овальным лицом, и сердце бешено стучало у него в груди.

Он не видел Эмму Харт девять лет, но у него было чувство, будто только вчера он обнимал ее в пещере на вересковой пустоши. Ему страстно хотелось броситься к ней, просить у нее прощения, расспросить об их ребенке. Но Эдвин не посмел этого сделать. С отвратительной беспомощностью он понял, что она отвергнет его точно так же, как он сам когда-то, много лет назад, в то несчастное утро в розарии оттолкнул ее.

Эмма дошла до конца лестницы и с необыкновенной грацией и уверенностью двинулась своей скользящей походкой по главному залу. Было видно, что она ощущает себя полновластной хозяйкой своего магазина и женщиной, знающей себе цену. К своему непередаваемому ужасу он вдруг заметил, что она идет прямо к нему. Эдвин прирос к месту, не в силах двинуться с него или хотя бы отвернуться, сердце его оглушительно стучало. Но к его громадному облегчению, Эмма остановилась у одного из прилавков и отвлеклась беседой со старшим продавцом. Один раз она обернулась и внимательно посмотрела, как ему почудилось, прямо ему в лицо. Он окаменел. Эмма покачала головой, ее лицо снова приняло выражение заинтересованности беседой, она подалась вперед и продолжила разговор. Заметила она его или нет? Или она просто не узнала его? Эдвин немедленно отбросил эту мысль. В это невозможно было поверить, ведь он не так сильно изменился за прошедшие годы. В любом случае, его сходство с отцом стало настолько очевидным, что его трудно было с кем-либо спутать.

Продавщица обратилась к нему с каким-то вопросом. Вздрогнув, он очнулся и обратил на нее внимание. Она вручила ему пакеты и счет, не переставая при этом любезно щебетать. Он с трудом разбирал ее слова сквозь шум крови в голове. Эдвину пришлось призвать на помощь остатки самообладания, чтобы скрыть дрожь в руках, пока он доставал из кармана бумажник. Краем глаза он заметил направляющуюся к нему Эмму, его душа ушла в пятки, и он опустил голову.

Эмма прошла так близко от него, что он мог дотянуться до нее рукой. Он слышал мягкое шуршание шелка ее платья, уловил аромат ее духов, легкий и свежий, похожий на запах ландыша. Острая боль пронзила его, и он с трудом удержался, чтобы не подойти и не взять ее за руку. А потом она ушла. Эдвин смотрел, как она переходит из отдела в отдел, улыбаясь и грациозно раскланиваясь с покупательницами. Он расплатился и спотыкаясь покинул магазин, не оборачиваясь, чувствуя себя больным и разбитым. Он остановился на улице, снова испытывая чувство ужасной потери, и гнетущая пустота в душе, никогда не оставлявшая его, стала еще мучительнее.

Эдвин двинулся в сторону Сити-сквер, как слепой пробираясь сквозь толпу, не замечая ни прохожих, ни движения транспорта, видя только ее лицо, стоявшее перед его глазами. Он не забудет его до конца жизни, оно, словно тавро, было выжжено и горело в его душе. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Эдвин, наконец, овладел собой и рванулся в сторону главного почтамта, неожиданно ясно поняв, что ему следует делать. Он принял решение, и ничто не могло заставить его изменить его.

За короткое время закончив все дела на почте, он сделал еще одну остановку, чтобы завершить остальное, и уехал домой. Он нашел свой „даймлер” на стоянке около железнодорожной станции, велел шоферу отвезти его в имение и, усталый и обессиленный упал на заднее сиденье. Всю дорогу в Фарли Эдвин не переставал думать об Эмме. Впечатление от встречи с нею было таким оглушительным, что он, наконец, понял, почему так страшился увидеть ее, хотя постоянно стремился к этому. Она разбудила в нем старые желания и заставила болезненно ощутить пустоту своей нынешней жизни. Она разожгла в нем чувства вины и стыда за содеянное, всегда тлевшие в нем, подобно огню, прячущемуся под тонким слоем пепла.

Память об Эмме неотступно преследовала его. Почему он не мог найти утешение в объятиях других женщин, среди которых за последние годы встречалось немало прехорошеньких? О Боже, почему он постоянно искал среди них похожую на Эмму хотя бы внешне? Он искал, постоянно и безуспешно искал вторую Эмму, навечно прикованный к этим незабываемым зеленым глазам, медным волосам, белой шелковистой коже. Всякий раз, обманутый внешним сходством, он быстро разочаровывался и резко порывал с очередной женщиной, оставаясь неудовлетворенным. Эмма преследовала его во сне и наяву.

Он подумал об их ребенке, томясь от невозможности увидеть его. Ему, если он остался жить, должно быть уже восемь лет. „Конечно, он жив”, – твердо сказал себе Эдвин, надеясь и веря в то, что частичка его и Эммы останется на этом свете. Кто он, мальчик или девочка? На кого похож? На него? На Эмму? А может быть, на них обоих?

Слабая улыбка мелькнула на его бледном лице, казавшемся изможденным в тусклом освещении автомобильного салона. Какая злая ирония судьбы в том, что Эмма родила ему ребенка вне их брака, ребенка, запретного для него, а Джейн так и не собралась подарить ему дитя, о котором он так страстно мечтал. Он представил себе Джейн и сравнил ее с Эммой. Ему не следовало на ней жениться. Он должен был сопротивляться давлению своей семьи. Его бесплодная, вялая, тоскливая жена! Крест, который он вынужден нести в этой жизни. Нет! Нечестно и несправедливо так думать про нее. Он не может осуждать бедную Джейн. Она нежна и внимательна к нему, вряд ли есть ее вина в том, что он сам не способен ничего дать ей. Он принадлежит Эмме Харт, и только ей одной и ничто, кроме смерти, не сможет изменить это.

Дурное настроение преследовало Эдвина весь день до самого вечера. Он пытался бороться с ним, ведя за семейным обедом, показавшимся ему длиннее обычного, вежливые, но напряженные разговоры, поэтому обрадовался, когда отец предложил ему после обеда перейти в библиотеку. К большому облегчению Эдвина, сегодня не было Джеральда, а он с того момента, как вернулся из Лидса, искал случай переговорить с отцом наедине.

Адам разлил напитки и уселся перед камином, непринужденно болтая о разных пустяках. Наконец Эдвин, не в силах терпеть дольше, перебил его.

– Отец, я должен поговорить с тобой об одном важном деле, – отрывисто произнес он.

Адам пристально посмотрел на него и нахмурился.

– Это звучит очень серьезно, Эдвин. Действительно, весь вечер ты выглядишь очень угрюмым. Надеюсь, что ничего дурного с тобой не произошло?

– Нет, отец, со мной все в порядке.

Эдвин секунду поколебался, а потом, откашлявшись, сказал:

– Я хочу, чтобы ты знал: сегодня я принял решение вступить в армию добровольцем. Немедленно.

Выражение лица Адама резко изменилось, и он осторожно поставил бренди с содовой на стол.

– Эдвин, мне кажется, что ты слишком торопишься. Ведь идут самые первые дни войны. Я не хочу, чтобы ты рвался воевать, пока мы не получим больше информации о том, как развиваются события. Я прошу тебя повременить со своим решением.

– Я не могу, отец. Не хочу огорчать и расстраивать тебя, но я должен идти. Пожалуйста, постарайся меня понять.

– Эдвин, ты не обязан идти добровольцем. Пока только одиноких мужчин призывают на фронт.

– Да, я знаю, отец, но это не имеет значения. Я решил.

Эдвин замолчал, взял с журнального столика „Йоркшир морнинг газет” и продолжил:

– Наверное, мне не следовало бы читать тебе правительственный бюллетень. Ты сам должен быть с ним хорошо знаком, газеты печатают его уже не первый день, но я все-таки прочту для тебя.

– Послушай, Эдвин… – начал было Адам, но Эдвин, предупреждающе подняв руку, остановил его и заглядывая в газету стал медленно, с выражением читать: „Ваш Король и страна нуждаются в вас! Ответите ли вы на призыв своей страны? Каждый день промедления чреват тяжелыми последствиями. Наступил момент, когда Империя оказалась вовлеченной в величайшую из войн в истории человечества. В эту критическую минуту страна призывает всех своих молодых мужчин сплотиться под ее знаменами и влиться в ряды армии. Если каждый молодой патриот откликнется на этот призыв, Англия и Империя станут еще сильнее и сплоченнее, чем прежде. Если вы не женаты и вам сейчас от 18 до 30 лет, вы отзоветесь на зов своей страны и придете на ближайший призывной пункт, адрес которого вам укажут в любом почтовом отделении. ВСТУПАЙТЕ В АРМИЮ ПРЯМО СЕГОДНЯ!"

Эдвин бросил газету на диван и сел, не сводя с отца внимательного взгляда.

Адам устало склонил голову.

– Ох, Эдвин, Эдвин! Не пытайся взывать к моему патриотизму. Я знаю, что страна – в большой опасности, но я боюсь за тебя. Этот бюллетень обращен к неженатым мужчинам. Прошу тебя, Эдвин…

– Слишком поздно, отец! Я уже записался сегодня утром, когда был в Лидсе. Я должен прибыть в понедельник.

– О Боже! Эдвин!

– Прости, отец, не сердись, пожалуйста, и благослови меня. Мне не хотелось бы покидать этот дом, не получив твоего благословения…

– Боже правый, Эдвин! Я ни за что на свете не допущу этого.

Адам вскочил с места и подсел к сыну на диван, обняв его за плечи, готовый разрыдаться в этот страшный миг.

– Хорошо, мой мальчик, довольно всего этого вздора. Я бы, конечно, очень хотел, чтобы ты повременил. Но, естественно, ты получишь мое благословение.

– Спасибо, отец.

Адам поднялся и смешал себе еще одну порцию бренди с содовой. Он облокотился на каминную полку и с глубокой грустью смотрел сверху на Эдвина. „Я все эти дни знал, что он так поступит, но от этого мне не легче”.

– Думаю, что я поступил бы так же, как ты, если бы мне было столько же лет, и уверен, что мой отец испытывал бы в этот момент те же чувства, что и я сейчас. – Адам тряхнул головой. – Но ты еще так молод, Эдвин, слишком молод.

– Не моложе любого англичанина, идущего сейчас в армию, отец.

Адам взглянул на сына.

– Ты уже рассказал обо всем Джейн, мой мальчик?

Эдвин кивнул.

– Да, я сказал ей, когда мы переодевались к обеду. Она расстроилась, но поняла меня. Ты же знаешь, в их семье чтят военные традиции. Ее брат тоже сказал нам, что собирается идти добровольцем на следующей неделе.

– Я знаю, – сказал Адам, задумчиво глядя на него. – Может быть, Джейн переедет к нам, на Саус Одли-стрит? Мы будем рады этому. Мне кажется, что ей не стоит оставаться в своем доме на Итон-сквер. Думаю, ей будет страшно одиноко в этом большом здании, где кроме прислуги никого нет.

– Благодарю, отец, я очень тронут твоей добротой. Но Джейн мне сказала, что собирается съездить на следующей неделе в Лондон, запереть дом и вернуться в Йоркшир. Поскольку ее брат тоже уезжает, она хотела бы пожить вместе с отцом. Она любит деревню, и мне кажется, что в сложившихся обстоятельствах это будет самым разумным.

– Конечно, Эдвин. Ладно, кажется, мы все обсудили, – закончил беседу Адам, неотрывно глядя в огонь.

Помолчав немного, Эдвин обратился к нему.

– Отец, у меня есть одна вещь, которую я хочу отдать тебе.

Он опустил руку в карман смокинга, достал что-то, завернутое в шелковый носовой платок и протянул Адаму. Видя, что отец не развернул платок, Эдвин продолжил:

– Я нашел ее много лет назад и хранил все эти годы. Я знаю, что это твой рисунок, а само изображение, как мне кажется, удивительно напоминает тетю Оливию.

Адам разглядывал плоский круглый камень, лежавший на платке, не в силах оторвать глаз от изображенного на нем прелестного лица. Краски удивительно хорошо сохранились. Он слегка потер камень одним пальцем.

– Ты заново отлакировал его, Эдвин?

– Конечно, чтобы сохранить краски, папа.

Адам продолжал разглядывать камень, и казалось бы давно умершие воспоминания вновь нахлынули на него. Он расписал этот камень, когда ему было лет семнадцать-восемнадцать. Десятилетия минули с тех пор, но он ясно видел ее, стоящую под скалой на Вершине Мира: легкий бриз шевелит ее черные волосы, ярко-синие, как цветки вероники, глаза сияют. И он услышал ее голос, отчетливо донесшийся до него через годы: „Адам, я жду ребенка”.

Эдвин следил глазами за отцом, испуганный выражением его лица.

– Это – тетя Оливия, ведь правда? – настойчиво спросил он, врываясь в отцовские воспоминания. Адам не ответил. Он улыбался, погруженный в то, что он помнил всю жизнь. Почти благоговейно завернув камень снова в платок, он вернул его Эдвину.

– Храни его сам, мой мальчик. Ты его нашел, и я хочу, чтобы он остался у тебя. Когда-нибудь я расскажу тебе историю, которую скрывает этот камень, но не теперь. Время еще не пришло.

Он странно взглянул на Эдвина.

– Полагаю, что ты набрел на него в старой пещере под Рэмсденской скалой.

Эдвин внимательно смотрел на отца.

– Да, там.

Он проглотил подступивший к горлу комок.

– Есть еще одно, о чем я уже много лет хочу рассказать тебе, отец. К сожалению, храбрость всегда изменяла мне, но это давно мучает мою совесть. Сейчас я хочу облегчить ее перед тем, как идти на войну.

Адам сел в кресло и отхлебнул бренди.

– Так облегчи ее, Эдвин. Тебе станет проще, если ты поделишься со мной, – мягко сказал он. – Я постараюсь понять тебя возможно лучше.

– Ну, так вот, видишь ли, дело в том, что… – нервно начал Эдвин. – О, черт! Мне нужно еще выпить, – вскричал он, вскакивая с места, и стремительно пересек комнату.

„Он похож на меня не только внешне…” – подумал про себя Адам. Он зажег сигарету, откинулся в кресле и приготовился слушать. „Эдвин собирается сказать об Эмме Харт и ребенке”, – решил Адам, и его сердце раскрылось навстречу сыну.

Глава 40

Лорд Китченер был назначен военным министром, и одно это сразу на сто тысяч увеличило приток добровольцев в армию. Уинстон Черчилль держал флот в полной боевой готовности, и вот с 6 по 20 августа 1914 года первые четыре дивизии Британских экспедиционных сил переправились через Канал, а еще две, пятая и шестая, последовали за ними в сентябре. При переправе не были потеряны ни один корабль и ни один человек, что стало настоящим триумфом для Черчилля, этого воинственного руководителя Британского королевского флота. Британия мобилизовывала свои силы для войны с угрожающей скоростью, но никто из ее подданных еще не подозревал, какие тяжелые времена ждут их впереди.

Заговорившие в августе пушки гремели, не переставая, до конца 1914-го и весь 1915-й, сея горе, смерть и разрушения. Сотни тысяч молодых мужчин, составлявших надежду нации, пали на полях сражений в Бельгии и во Франции. Ставки в этой кровавой борьбе были ужасающе высокими для Британии и ее союзников. Всем было ясно, что война шла не за обладание какой-либо крепостью или даже целой страной, но за неотъемлемое право каждого народа жить и развиваться так, как он сам того хочет.

Эмма Харт, подобно всем умным людям, часто размышляла о будущих последствиях этой войны, о тех условиях, которые возникнут после ее окончания, и о будущем, которое ждет бизнес. Но она не была полностью поглощена размышлениями о будущем. Ее приоритетом были сегодняшние реалии, не оставлявшие много времени на праздные раздумья. Она не упускала возникавших как бы сами по себе коммерческих возможностей, ни тем более не отказывалась при удобном случае увеличить свои капиталы. Если порой у нее возникали угрызения совести при мысли о том, что она наживается на войне, то Эмма гасила неприятные ощущения, повторяя: „Но ведь кто-то должен производить обмундирование для воюющих солдат, и если этого не сделаю я, то им займутся другие”.

И действительно этим занимались и другие. Большинство производителей одежды Западного Райдинга шили хаки для солдат, синюю форму для моряков и голубую – для летчиков Британии и ее союзников. Миллионы ярдов тканей для военной одежды сходили с ткацких станков Йоркшира.

В какой-то момент Эмма поняла, что она чересчур увлеклась работой, забыв про семью. Но чувство вины быстро улетучилось, вытесненное делами и сознанием того, что ей не остается ничего иного, как следовать избранным для себя курсом. Она металась между своим универмагом „Харт”, компанией „Грегсон”, ткацкой фабрикой „Лейтон” и швейной фабрикой, руководя всем этим со своими „фирменными” эффективностью, очарованием и напористостью. И все же ей постоянно не хватало одного часа в день, чтобы управиться со всем.

К большой ее радости, „Харт” торговал стабильно и сам себя окупал. Хотя товарооборот сильно сократился, но Эмма не ждала для себя серьезных убытков. Запас товаров на складах „Грегсона” не иссякал, благодаря экономному их расходованию. Кроме того, Эмме удалось найти еще несколько источников пополнения своих запасов. Под умелым руководством Бена Эндрюса дела „Лейтона” шли гладко, и фабрика с кажущейся легкостью и значительно быстрее многих конкурентов справлялась с громадными военными заказами. На время войны они с Дэвидом приостановили производство коллекций дамской одежды „Леди Гамильтон” и полностью переключились на шитье обмундирования. Так или иначе, все оставалось под контролем, ее бизнес оставался стабильным, в особенности ее ткацкая и швейные фабрики, которые работали сверхэффективно и давали исключительно высокие прибыли.

Но сегодня, в холодный декабрьский день 1915 года, голова Эммы не была занята только делами. Сидя рядом с водителем в одном из фургонов для доставки заказов из „Харт” на дом, Эмма предвкушала наступающее Рождество. Она решила устроить настоящий праздник, наперекор лишениям и царившим кругом угрюмым настроениям. Должен был приехать погостить на несколько недель Фрэнк, и Эмма с детским нетерпением ждала его приезда, взволнованная возможностью снова увидеться с братом. Он был ранен в ноябре, к счастью, несерьезно. Пуля зацепила ему правое плечо, и его отправили лечиться домой в Англию. Если бы еще Уинстон смог выбраться на побывку, то вся семья оказалась бы в сборе. Но Эмма понимала, что это вряд ли выполнимо. Флот постоянно находился в гуще боевых действий, а вести со всех фронтов приходили самые удручающие. И все таки, невзирая ни на что, у них будет рождественская елка, и праздничный обед с индейкой и плам-пудингом, другие традиционные угощения, подогретое с пряностями вино и, конечно, подарки для каждого. Важнее всего было то, что Фрэнк побудет в кругу родных и отдохнет, а уж она создаст для него домашний уют, по которому он так истосковался.

В считанные минуты фургон доставил ее к швейной фабрике на Йорк-роуд. Эмма велела водителю ждать ее и поспешила внутрь. Входя в кабинет Дэвида, она с удивлением обнаружила там уютно устроившегося Абрахама Каллински.

Ее старый друг поднялся и тепло обнял Эмму, поблескивая сквозь очки своими умными черными глазами. Он придирчиво оглядел ее и сказал:

– Ну, Эмма, ты выглядишь прекрасно. Как приятно снова увидеть тебя. Последний раз это было так давно.

Эмма улыбнулась.

– Как поживаете, Абрахам? Как себя чувствует миссис Каллински?

– Мы в порядке. Джанесса часто интересуется тобой. И она и я скучаем по тебе, Эмма.

– Прошу прошения, что совсем забросила вас в последнее время, – извинилась Эмма. Печальная улыбка тронула ее губы. – Но дел столько, что некогда вздохнуть. Все эти дни.

– Ах, да, наша маленькая Эмма стала промышленным магнатом, – воскликнул Абрахам, с любовью и восхищением глядя на нее. Она не переставала изумлять его своими успехами, которые он считал выдающимися, особенно для женщины.

Дэвид стоял за своим столом с видом явно измученным бумажной работой. Он рассмеялся.

– Не прикидывайся изумленным, па, а я всегда предсказывал, что наша Эмма далеко пойдет.

Дэвид обошел вокруг стола, взял Эмму за плечи и поцеловал в щеку. Она машинально обвила его руками, почувствовала силу его рук, крепко державших ее, и ощутив, как ее пальцы сами по себе начинают впиваться в его тело. Не разжимая рук, они отпрянули друг от друга и обменялись долгими взглядами.

Абрахам Каллински, отечески наблюдавший за ними, вдруг почувствовал некоторое беспокойство. „Сын мой. Ты обнимаешь ее слишком долго. Ах, не мне ли знать, что означает такой взгляд в мужских глазах! Молю Господа, чтобы жена Дэвида Ребекка или Джо как-нибудь не обратили на это внимание”. Абрахам кашлянул и сказал:

– Иди сюда, Эмма, сядь вот тут, рядом со мной.

Он указал на второе кресло, стоявшее перед столом Дэвида. Эмма села.

– Что-нибудь случилось? Почему тебе так срочно потребовалось повидаться со мной, Дэвид?

Он откинулся в кресле и посмотрел на нее своими яркими синими глазами.

– У меня есть предложение, и я надеюсь, что ты примешь и поддержишь его.

Эмма облегченно рассмеялась.

– Ты же знаешь, что я всегда доверяю твоим суждениям. Так в чем дело?

– Папа стал уставать в последнее время, – Дэвид закурил сигарету. – Мы тут с ним поговорили, и я подумал, что есть решение, которое устроит всех. Мне пришло в голову, что мы можем слить его компанию с нашей и принять на себя управление делами его фабрики без всяких проблем. Он по-прежнему будет руководить ею как своей собственной и продолжать работать, но не столь интенсивно.

Дэвид вопросительно посмотрел на Эмму.

– Ну, что ты на это скажешь?

Мгновенно оценив все потенциальные преимущества этого предложения и видя в нем способ простого и быстрого расширения их дела, Эмма не стала долго раздумывать.

– Это отличное предложение. Вы будете довольны, если мы так сделаем, мистер Каллински?

– Да, Эмма. И Джанесса тоже будет счастлива. Она бес покоится за меня. Так беспокоится, что я начинаю беспокоиться из-за того, что она беспокоится, – усмехнувшись, ответил Абрахам.

– Ну тогда давайте объединять наши фирмы, Дэвид. Я обеими руками – за. И сейчас самое время для этого.

– Нам предстоит проработать множество деталей, но прежде, чем приступить к ним, мне хотелось бы, чтобы ты выслушала мое личное мнение насчет всей этой идеи, – сказал Дэвид. – Я думаю, что мы должны за хорошую цену выкупить у папы его права на владение компанией, чтобы этот капитал мог приносить ему приличный доход. В конце концов он годы потратил на создание своего дела. Мы должны сделать его директором дочерней компании и платить директорский оклад. Я также считаю, что он должен будет участвовать в прибылях в равной с нами доле. Кроме того, он будет получать жалование за управление своей фабрикой. Как ты отнесешься к таким условиям, Эмма?

– Я полностью согласна с тобой, Дэвид. Твой отец должен что-то получить за те годы, которые он занимался этим бизнесом. Послушайте, почему бы вам двоим самим не договориться и назначить справедливую цену. Что бы вы не решили, мне это подходит. Я согласна на все.

Она рассмеялась и нежно улыбнулась Дэвиду.

– Не понимаю, почему ты решил, что я буду возражать. В первую очередь это твой бизнес, Дэвид. Ты сам его создал и тебе принадлежит основной капитал.

Он с облегчением улыбнулся.

– Хорошо, мы с папой подобьем все, а остальные детали обсудим с тобой позже. Потом я поговорю с Фредериком Эйнсли, чтобы он за неделю подготовил все документы.

– Отлично, – сказала Эмма и, повернувшись в кресле к Абрахаму, стала расспрашивать того о его правительственных контрактах, поставщиках тканей, рабочей силе и производительности его фабрики. Пока они беседовали, Дэвид вернулся на свое место за столом и принялся разглядывать Эмму.

Врывавшееся через окна зимнее солнце освещало ее своими лучами. „У нее действительно такой тип английской красоты, который лучше всего смотрится при дневном свете, – подумал Дэвид. – Именно такую красоту обессмертили в своих работах Гейнсборо и Ромни. И что любопытно: Эмма сама не сознает, насколько она хороша собой. Самолюбование совершенно ей несвойственно, и это придает ей только лишнее очарование. Она выглядит такой свежей, переполненной жизненной силой и чувственностью. Неудивительно, что она неотразимо действует на мужчин любого возраста. Смешно, но сама она этого не понимает”.

– Ты согласен, Дэвид?

Дэвид вздрогнул.

– Прошу прощения, но я немного витал в облаках.

– Я говорю, что нам нужно принимать решение немедленно. Объединив ту рабочую силу, какой мы располагаем, нам, вероятно, удастся расширить производство и поднять эффективность обеих фабрик. Твой отец согласен.

– Отличная мысль! Я скажу Виктору, чтобы он прямо завтра отправился на отцовскую фабрику.

Он взглянул на отца.

– Ты ничего не имеешь против, папа?

– Я буду только рад тому, что он вернется. Моя голова хоть немного отдохнет от забот. И мамина тоже.

Эмма встала, мужчины поднялись за ней следом.

– Теперь, если вы не против, я должна бежать. Я обещала Эдвине быть сегодня дома пораньше и помочь ей нарядить рождественскую елку. Она мечтает об этом, и я не хочу ее разочаровывать.

– Конечно, ты ни в коем случае не должна этого делать. Нехорошо обманывать детей, – сказал Абрахам и, тяжело вздохнув, многозначительно взглянул на Дэвида, – как это часто делает мой старший сын.

– Только потому, что перегружен делами, – попытался защищаться Дэвид.

– Ах, да, дела! Вечно одни дела. Ладно, тебе пора, Эмма. Передай привет и наилучшие пожелания Джо.

– А вы – миссис Каллински, – скажите, что я скоро забегу ее проведать.

– Я провожу тебя, – сказал Дэвид, подавая ей пальто и по-хозяйски беря под руку.

„Елка по величине как раз такая, как надо”, – решила Эмма. Она очень тщательно выбирала именно такую, хотя можно было купить и крупнее. Но Эмма не хотела показного великолепия, неуместного, по ее мнению, во время войны. Домоправительница еще вчера вечером поставила елку в горшок, и сейчас она стояла на задрапированном столике в углу гостиной, недалеко от камина. Эмма отступила назад и, склонив голову к плечу, критически разглядывала ее. Елка была молодой, пушистой, с толстыми, темно-зелеными мохнатыми ветками.

– Привет, Эмма, ты сегодня рано…

Эмма обернулась к вошедшему в гостиную Джо, который направился к камину, потирая на ходу озябшие руки.

– Я обещала Эдвине, что буду помогать ей наряжать елку.

– Ах, да, я совсем забыл.

Продолжая распаковывать елочные украшения, Эмма рассказала ему о своей сегодняшней встрече.

– Тебе не кажется, что это отличная мысль – объединиться с Каллински? – закончила она свой рассказ и поглядела на Джо через плечо.

Джо нахмурился.

– Я в этом совсем не уверен. По-моему, только лишние хлопоты для тебя.

– Почему для меня? Главная тяжесть в этом деле ляжет на Дэвида.

– Мне кажется, что у вас обоих и так забот выше головы, особенно у тебя, – сказал Джо тем брюзгливым тоном, которым он всегда говорил, возражая против любых нововведений.

– Не будь занудой, Джо. Порой я просто отказываюсь тебя понимать, – спокойно возразила Эмма. – И потом, пусть обо всем этом голова болит у мистера Каллински. Он неважно себя чувствует в последнее время и слияние – лучший выход для него.

– Старик мог бы продать свое дело кому-нибудь еще.

– Конечно, мог, но зачем? Вполне естественно, что он обратился с этим к Дэвиду. Кроме того, Абрахам Каллински был всегда добр ко мне, и я только рада помочь ему.

– Просто я волнуюсь за тебя, Эмма. Но, впрочем, если ты считаешь эту идею чудесной, то кто я такой, чтобы пытаться критиковать? Вы с Дэвидом всегда делаете на фабрике то, что находите нужным.

– Мы всегда посвящаем тебя в наши планы, – мягко возразила Эмма, уловив обиду в его тоне.

– Да, конечно, ставите меня перед фактом.

– О, Джо, не сердись, пожалуйста. Скоро Рождество. Давай не будем ссориться.

– Ссориться? А кто ссорится? – вскипел Джо. – Правда, Эмма, стоит мне раскрыть рот, как ты сразу обвиняешь меня… – Джо прервал неожиданно фразу на полуслове и совершенно другим тоном воскликнул:

– Здравствуй, моя дорогая! Входи же, что ты остановилась там?

Эмма обернулась и увидела Эдвину, которая слегка замешкалась в дверях, но потом в два прыжка пронеслась через комнату и с криком „Папочка! Папочка!” повисла у Джо на шее. Он подхватил ее и закружил так, что голубое бархатное платье, надетое на Эдвине, раздулось колоколом, а ее длинные распущенные волосы, такие светлые, что казались серебряными, развевались у нее за спиной, переливаясь в свете лампы. Затем Джо поставил Эдвину на пол, придерживая за руки, чтобы та не упала.

– У тебя не закружилась головка, мой ангел?

– Нет, папочка, – улыбнулась в ответ Эдвина, и на ее прелестных щечках появились ямочки.

– Вот и ты, дорогая. Я ждала тебя и распаковала все игрушки. Мы можем начинать.

– Привет, мама, – сказала Эдвина, не глядя на нее и схватила Джо за руку. – Папочка, ты будешь помогать мне наряжать елку? Ну, пожалуйста, пожалуйста, согласись, папочка!

Она не сводила с него умоляющего взгляда своих блестящих серебристых глаз. Джо рассмеялся и потрепал ее по голове.

Конечно, буду, родная. Эдвина потащила его за собой к елке и, не выпуская его руку, вскарабкалась на подставленный Эммой заранее табурет.

Держа в руке серебряный шар, Эмма улыбнулась своей девятилетней дочери.

– Куда повесить это, дорогая?

Эдвина не ответила. Она посмотрела на Джо и одарила его ослепительной улыбкой.

– Как ты думаешь, где он должен висеть, папочка?

– Ну, я уж не такой специалист в этом деле. Может быть, здесь, – Джо указал рукой на ветку.

– Передай мне, пожалуйста, шар, мама.

Эмма молча вручила шар Эдвине, которая немедленно передала его Джо.

– Повесь его сам, куда хочешь, папочка. Я думаю, что ты должен сделать это первым.

Этот маленький ритуал продолжался несколько минут. Всякий раз, как Эмма доставала очередное украшение и предлагала его повесить куда-нибудь, Эдвина быстро забирала у нее игрушку и, не обращая внимания на предложение матери, предоставляла Джо право решать. Остро ощутив пренебрежение к себе, Эмма непроизвольно отступила от елки. Она ощутила себя нежеланным чужаком, вмешивающимся не в свое дело. Эмма отошла к камину, наблюдая оттуда за тем, как они счастливо смеются друг с другом. Обида нахлынула на нее, но она тут же прогнала ее прочь. Ей не следует завидовать их отношениям. Напротив, она должна радоваться, что они так любят друг друга.

Эдвина и Джо были так поглощены елкой и собой, что не заметили, как Эмма тихо выскользнула из комнаты. Бесшумно притворив за собой дверь и застыв за ней, она проглотила твердый комок, застрявший в горле и смахнула с глаз навернувшиеся слезы. Секунду спустя Эмма овладела собой и твердым шагом прошла по мраморному полу в холле, достала из чулана пальто, подхватила две стоявшие на полу корзины и быстро выскользнула за дверь.

На улице была темная, холодная, безлунная ночь. Легкими хлопьями падал снег. К счастью, фонари на чугунных воротах всех особняков были зажжены и освещали ей путь, когда она свернула на мощенную булыжником дорогу, соединявшую дома в Тауэрсе. Снег, ложась на землю, не таял, и Рождество обещало быть снежным, как того страстно желала Эмма. Закусив губу, она поняла, что Рождество для нее утратило свою прелесть. Она горько переживала пренебрежительное отношение Эдвины, обида продолжала туманить ей голову.

Несколько минут спустя Эмма толкнула калитку особняка, стоящего последним в ряду домов. Блэки О'Нил купил его в 1913-м, через два года после своей женитьбы на Лауре. Хотя особняк мало походил на тот Георгианский дворец, о котором он столько говорил прежде, но выглядел довольно импозантно после проведенной Блэки серьезной перестройки.

Молоденькая горничная-ирландка любезно приветствовала Эмму. Она приняла у нее пальто и шарф, забрала принесенные корзины, не забывая одновременно справиться о ее здоровье. Эмма только собралась спросить, где миссис О'Нил, как на верху лестницы, устланной красным ковром, возник Блэки.

К своим двадцати девяти годам Блэки О'Нил стал заметкой фигурой и прошедшие годы были удачными для него. Они с дядюшкой Пэтом хорошо потрудились, их строительная компания стала одной из крупнейших в Лидсе. Удача не оставляла его. Еще не миллионер, которым он хвастливо грозился стать, Блэки был уже богатым человеком и смело мог относить себя к сливкам общества, куда он так стремился. Он одевался дорого и элегантно. Выйдя за него замуж, Лаура тактично убедила его отказаться от пристрастия к кричащим галстукам, цветным парчовым жилетам и безвкусным побрякушкам. Она заметно обтесала его, и Блэки приобрел даже некоторую изысканность. Его грубый провинциальный ирландский акцент почти исчез, не считая легкой картавости. Лаура благотворно влияла на мужа, не подавляя его натуры. В нем по-прежнему было много актерства, но со временем он убедился, что эта черта только помогала ему в бизнесе.

С радостным видом помахав рукой Эмме, Блэки легко сбежал вниз по лестнице.

– Эмма, любовь моя, услада моих усталых глаз, – завопил он и подхватил ее в объятия с такой силой, что ноги Эммы оторвались от пола. Он крутанул ее вокруг себя по обыкновению и, поставив обратно, расцеловал в обе щеки.

– Что это у нас за выражение лица? У тебя такой вид, будто ты потеряла целый фунт, а нашла всего шестипенсовую монетку.

Эмма принужденно рассмеялась, как всегда заражаемая добрым юмором Блэки.

– Со мной все в порядке. Наверное, погода сказывается, вот и все.

– На тебя влияет погода? Не могу в это поверить.

Он испытующе посмотрел на нее.

– Ты уверена, что с тобой ничего не случилось?

– Нет, правда ничего. А где Лаура?

– Ждет тебя в гостиной. Она была уверена, что ты заскочишь.

Он быстро провел ее через холл. Лаура сидела перед камином и вязала солдатский шарф цвета хаки. Отбросив вязание, она полетела навстречу Эмме и любовно обняла ее.

– Эмма, дорогая! Я так надеялась, что ты выберешь сегодня время навестить нас. Ты всего неделю собиралась это сделать.

Эмма виновато улыбнулась в ответ на упрек своей ближайшей подруги.

– Я знаю, но у меня дел было по горло. Я принесла из универмага те вещи, которые ты заказывала для рождественского праздника в воскресной школе. Их забрала горничная. Я там добавила кое-что из того, что может пригодиться нуждающимся детям.

– О, Эмма, ты так добра, спасибо.

Лаура взяла ее под руку, и они, весело болтая, пошли вместе к камину.

– Насколько я могу судить, мужчины здесь лишние, – пошутил Блэки. – Я оставляю вас вдвоем с вашими женскими сплетнями. Но сплетничайте по-быстрому, мои дорогие. Я скоро вернусь, чтобы выпить с вами за наступающее Рождество.

Сидя в очаровательно обставленной гостиной и слушая нежный, звенящий как колокольчик голос Лауры, Эмма почувствовала, что напряжение понемногу спадает. Она понимала, что обволакивающее ее тепло и легкость исходят не только от пламени, бушующего в камине, но главным образом от присутствия Лауры. Эта нежная, дорогая ее сердцу, женщина всегда целебно влияла на нее. Лаура рассказывала о готовящемся празднике, который она устраивала для детей ее воскресной школы. Слушая ее, Эмма с растущим удовольствием наблюдала за своей подругой. В этот вечер Лаура выглядела замечательно. Полностью оправившись от случившегося у нее два года назад выкидыша, она снова расцвела и стала жизнерадостной, как прежде. Одетая в темно-синее платье, с собранными на затылке соломенными волосами, открывавшими ее спокойное нежное лицо, она сегодня больше, чем когда-либо, походила на Мадонну. Лаура была счастлива с Блэки и лишь одно омрачало ее счастье: к своему огорчению, она никак не могла подарить ему ребенка.

– Последние две недели этот праздник, кажется, отнимает все мое время, – говорила Лаура. – Блэки достал чудесную елку, чтобы поставить ее в церкви. Завтра я собираюсь пойти наряжать ее.

При этих словах Эмма буквально окаменела и почувствовала, как вытягивается ее лицо. Лаура обеспокоенно посмотрела на нее и прервала свой рассказ, вопросительно заглядывая в глаза Эммы.

– Боже мой, дорогая, ты ужасно выглядишь. Что произошло?

– Ничего, совершенно ничего, – ответила Эмма и уставилась себе на руки.

– Нет, что-то случилось, я слишком хорошо тебя знаю. Пожалуйста, дорогая, если тебя что-то мучает, поделись со мной и тебе сразу станет легче.

Эмма откашлялась.

– Дело в том, что Эдвина была со мной очень резка сегодня вечером. Это по-настоящему огорчает меня.

Глубоко вздохнув, она пересказала Лауре все, что произошло, когда они украшали елку. Лаура была опечалена услышанным.

– Девочки всегда в этом возрасте тянутся к отцу, ты сама это знаешь. Ничего необычного в этом нет. Пройдет время, и она изменится. Я убеждена, что через эту стадию проходят многие дети.

– Мне кажется, что она всегда предпочитала мне Джо, – грустно заметила Эмма. – Я не против, больше того, я даже счастлива, что они так привязаны друг к другу, но эти приступы ее холодности ко мне меня просто обескураживают. Я ведь так стараюсь завоевать ее расположение.

– Я это знаю, но дети могут быть такими недобрыми, – Лаура потянулась к ней и сжала руку Эммы. – Это вовсе не значит, что они нарочно стараются быть жестокими. Нет, они просто не задумываются над своим поведением, вот и все.

– Может быть, ты и права.

– Она ведь очень хорошая девочка, правда?

– Да, на мой взгляд, даже слишком хорошая. Порой мне кажется, что Эдвина родилась сразу взрослой. – Эмма задумалась на какое-то мгновение. – Порой я чувствую, что Эдвина живет совершенно отдельной от нас, собственной внутренней жизнью. Ты знаешь, она удивительно умеет держать дистанцию. И у нее всегда какой-то отсутствующий взгляд.

Лаура рассмеялась и постаралась развеять Эммины тревоги.

– О, дорогая, это так естественно. Девочки все ужасные мечтательницы.

– Хочу надеяться на это, – проговорила Эмма, сама желая верить своим словам.

– А что касается ее умения „держать дистанцию”, то, я думаю, она просто довольно сдержанная по своей природе. На днях Блэки сказал…

– Так что такое я сказал? – загремел от дверей Блэки, врываясь в гостиную. Попыхивая сигарой, он подошел к Лауре с Эммой.

– Я собиралась рассказать Эмме, что ты считаешь Эдвину изысканной маленькой леди с очаровательными манерами, – ответила Лаура.

– Да, она именно такая и есть, и хорошенькая притом.

Он повернулся и направился к буфету. Наливая себе ирландское виски, Блэки весело спросил:

– Дамы, а что вам предложить?

– Чего бы тебе хотелось, Эмма? Пожалуйста, выпей немножко, тебе это сегодня будет полезно.

– Полагаю, что сегодня я так и сделаю! – засмеялась Эмма. – Кажется, что мне сегодня просто необходимо выпить. Мне шерри, Блэки.

– Думаю, тебе того же, Лаура, дорогая?

– Да, но самую малость.

– Счастливого Рождества моим самым любимым дамам, – с обычной, слегка преувеличенной галантностью провозгласил Блэки, поднимая свой стакан.

– Счастливого Рождества, – хором ответили они, а Эмма насмешливым тоном подколола его:

– Хотелось бы надеяться, что мы твои единственные самые любимые. Мы очень рассердимся, если вдруг окажется, что есть и другие.

Блэки усмехнулся.

– Лаура мне рассказывала, что мы приглашены к вам на Рождество. Я с нетерпением жду этого дня. Мы воспользуемся случаем и устроим небольшой праздник. Нам есть, что отметить.

– Что ты хочешь этим сказать, Блэки?

– О, ничего особенного, дорогая, – кратко ответил он, не желая развивать свою мысль.

– Блэки, пожалуйста, не важничай. Ответь мне, дорогой, ты что-то узнал, что-нибудь о войне, чего мы еще не знаем? – настаивала Лаура.

– Вовсе нет, вовсе нет, – сказал он с вновь прорезавшимся акцентом. – Давай не будем говорить сегодня про войну, дорогая.

Он сел рядом с Лаурой на диван и обнял ее за плечи. Ласково глядя на Эмму, он сказал:

– Я слышал, что дела фабрики Томпсона совсем плохи. Они делают дрянные ткани и поэтому скоро совсем потеряют правительственные заказы.

– Надеюсь на это, – равнодушно ответила Эмма, сидя с непроницаемым лицом и резко сменила тему.

Новый год принес плохие вести для Британии и союзников. Солдаты тысячами гибли в окопах. Потери были так велики, что весь мир замер от ужаса. 4 января 1916 года премьер-министр Генри Асквит выступил в Палате общин и внес на рассмотрение билль о введении обязательной воинской повинности для всех неженатых мужчин, годных к службе в армии. Билль в парламенте встретил ожесточенное сопротивление, особенно со стороны „твердолобых” консерваторов и сторонников прежнего принципа добровольного формирования армии. Но в понедельник 24 января билль в третьем чтении был принят 347 голосами против 36 голосов оппозиции. Так появился первый в Англии закон „Об обязательной воинской службе”, который вступил в силу со 2 марта.

Хотя принятый закон распространялся только на одиноких мужчин, Эмма в последние дни стала испытывать растущую тревогу. Она внимательно читала газеты, анализировала ход военных событий и понимала, что каждый день фронту требовалось все больше и больше солдат, а людские резервы Британии не были неисчерпаемыми. Эмма предполагала, что призыв в армию женатых мужчин – дело нескольких недель, и оказалась права.

Читая однажды утром в начале мая „Таймс”, она обнаружила, что ее предчувствия начинают сбываться. Она быстро пробежала глазами сообщение о том, что премьер-министр попросил удалить прессу из Вестминстер-хауз, собираясь доложить парламенту проект нового закона о военной службе.

– Джо, мне кажется, что собираются призывать женатых мужчин, – тихо сказала она.

Джо посмотрел на нее через накрытый для завтрака стол, глаза его стали серьезными.

– Этого надо было ожидать, Эмма. Китченер уже какую неделю подряд кричит, что ему не хватает людей.

Эмма кивнула.

– Здесь пишут, что в проекте закона записано: „Каждый британский мужчина в возрасте от 18 до 40 лет подлежит призыву для прохождения действительной службы в регулярных войсках, за исключением тех, кто по каким-либо причинам непригоден к службе”.

– Полагаю, что у тебя таких причин нет? – обратилась она к Джо со слабой улыбкой.

– Нет, любимая, я годен.

Еще через несколько дней Эмма с угрюмым смирением прочла, что, хотя в Парламенте мнения разделились, большинство поддерживает закон, и наконец 27 мая новый закон о военной службе был одобрен. В тот вечер Эмма сидела в гостиной вместе с Фрэнком, который снова гостил у них, и обсуждала с ним эту новость.

– Что все-таки это означает – „одобрен королем”? – спросила Эмма.

– Это значит, что в минуту величайшей опасности для британской нации мы вновь возвращаемся к практике времен норманнов и саксов, когда король имел право забирать любого мужчину, любой корабль и любое движимое имущество своих подданных в интересах защиты нации, – торжественно провозгласил Фрэнк.

Эмма поняла, но это понимание совсем не избавило ее от тревожных мыслей.

Эмма, всегда раньше громко ругавшая бюрократию за ее неповоротливость и волокиту, теперь проклинала ее неожиданную расторопность. Трое самых дорогих для нее мужчин уходили на войну вместе с толпами других призывников. Первым призвали в пехоту Дэвида, а следом за ним – Джо и Блэки, которые уезжали вместе. В конце мая они были призваны в Шотландский полк морской пехоты, в котором когда-то служил отец Эммы и который пользовался самым большим уважением у йоркширцев.

– Если, конечно, забыть о том, что я – не йоркширец, – заявил Блэки. – Ирландец, живущий в Англии, по церковному недосмотру женатый на англичанке, служащий в Шотландском полку и носящий юбку с гетрами. Как вам это нравится?

Эмма и Лаура посмеялись вместе с ним, но на сердце у них было тяжело.

Джо и Блэки немедленно отправили на полевые учения в Райпон. С этим старинным и живописным гарнизонным городком у Эммы было связано немало воспоминаний. Две недели спустя они вернулись домой, имея сутки на сборы перед отъездом в Тилбурн, а оттуда – на фронт во Францию. Хмурым июньским утром Эмма провожала их на вокзал. Беременная Лаура тоже просилась пойти с ними, но Блэки был неумолим.

– Только не в твоем положении, дорогая, – нежно сказал он, гладя ее по голове. – Я не хочу, чтобы ты переволновалась, это может повредить тебе и ребенку.

В последний миг перед расставанием Блэки пришлось чуть ли не силой отрывать от себя Лауру, неистово вцепившуюся в его руку и безуспешно боровшуюся с подступающими слезами. Но ее бледное лицо было необыкновенно мужественным, когда они уходили. Она, будто бледный призрак, стояла за окном и махала рукой им вслед до тех пор, пока они не прошли по садовой дорожке и не скрылись из виду.

В полном молчании они добрались до Лидса. У Эммы закружилась голова, когда они вошли в городской вокзал. Толпы военных из разных полков валили через раскрытые ворота. Угрюмые, замусоренные платформы были заполнены сотнями солдат и женщин всех возрастов и сословий, их жен, матерей, любимых, пришедших проводить своих мужчин. Блэки забрал вещевые мешки и понес их в вагон, а Джо с Эммой остались стоять на платформе вдвоем, держась за руки.

– Прощай, любимая, – сказал Джо, крепко сжимая ее пальцы. – Не беспокойся обо мне, береги себя и детей.

Эмма кусала губы, стараясь оставаться спокойной. Джо был удивительно нежен с нею в эти последние месяцы, предчувствуя скорую неизбежную разлуку, и они во всех отношениях стали намного ближе друг к другу, чем прежде.

– Это ты должен поберечь себя, Джо, – мягко сказала Эмма.

Через несколько секунд Блэки присоединился к ним. Эмма взяла его за руку и притянула к себе.

– И ты береги себя тоже, дорогой.

Она попыталась улыбнуться.

– Смотрите там, вы оба, не вздумайте попасть в какую-нибудь передрягу…

Она не договорила и замолчала, стоя с трясущимися губами.

Джо приподнял ее лицо.

– Где же твоя знаменитая необыкновенная улыбка, любимая?

– Прости…

Раздались свистки кондукторов, клубы дыма и пара окутали их, когда поезд дернулся, готовый увезти их на юг, Блэки обнял ее.

– Прощай, крошка. Веди себя хорошо и приглядывай за моей Лаурой вместо меня. Смотри, чтобы она не поднимала ничего тяжелого, и не позволяй ей волноваться.

С увлажнившимися глазами он поцеловал ее в щеку. Эмма, глядя на него, глотала слезы.

– Я постараюсь. Обещаю тебе, Блэки, не допустить, чтобы что-нибудь случилось с ней или с ребенком.

Блэки вскочил на ступеньку вагона, схватился за поручень и отвернулся, чтобы дать им хоть на мгновение побыть наедине. Джо обнял Эмму.

– Ты была мне самой лучшей женой, родная моя.

Заметив испуг на ее лице, он торопливо добавил:

– Именно поэтому, черт побери, я уверен, что вернусь к тебе.

– Я тоже уверена в этом, Джо. И ты был хорошим мужем. Будь там поосторожнее, умоляю тебя.

Джо, оглушенный расставанием, был не способен говорить и молча кивнул. Он снова поцеловал ее, и Эмма почувствовала, как его слезы, смешиваясь с ее собственными, потекли у нее по щекам. Джо резко отпустил ее из своих объятий и, вскочив на подножку, присоединился к Блэки. Колеса с жутким скрежетом забуксовали по рельсам, и поезд тронулся с места. Он двигался так медленно, что Эмма могла идти рядом с вагоном, держа руку Джо.

Неожиданно раздался одинокий голос какого-то солдата, пронзительный и печальный: „Храни огонь в домашнем очаге, хоть сердце твое и томится…” Его поддержал еще один, потом еще и еще, и наконец вокзал задрожал от мощных звуков припева, подхваченного солдатами из других вагонов и женщинами, стоящими на платформе. Бархатным баритон Блэки, как всегда красивый и сильный, взметнулся над всеми голосами.

Поезд набирал ход. Джо отпустил руку Эммы, и она так и застыла на месте с поднятой рукой. Прощальная улыбка мужественно сияла на ее лице с мокрыми от слез глазами. Она долго смотрела вслед поезду, пока он не скрылся из глаз, а потом повернулась и пошла прочь, смешавшись с толпой и с отчаянием думая о том, встретится ли она еще когда-нибудь с кем-то из них двоих.

Глава 41

Эмма сидела на краешке постели Кристофера с книгой сказок в руках. Лампа отбрасывала розовые блики на ее лицо и создавала светлый ореол вокруг ее головы. Эмма закрыла книгу и улыбнулась сыну.

– Ну, хватит, Кит. Пора спать.

Кит смотрел на нее своими широко расставленными оленьими глазами, его маленькое круглое лицо, усыпанное мелкими веснушками, казалось очень серьезным для пятилетнего мальчика.

– Пожалуйста, мамочка, всего еще одну сказку, – попросил он. – Ну, пожалуйста. Ты же обещала, что почитаешь мне сегодня подольше, а ты ведь никогда не нарушаешь слова, правда? Во всяком случае, ты всегда так говоришь.

Не лишенный хитрости способ убеждения, который выбрал Кит, позабавил Эмму, но не поколебал ее. Она засмеялась и ласково потрепала его по голове.

– Я и так уже читала тебе дольше обычного, Кит. А теперь надо спать, твое время давно прошло.

Она положила книгу на стол, наклонилась и поцеловала его в щеку. Он обвил ее шею цепкими маленькими руками и тесно прижался к ней.

– От тебя так хорошо пахнет, мамочка. Прямо как от цветочка, нет, как от целого букета, – промурлыкал он ей в ухо.

Улыбаясь, Эмма высвободилась и пригладила рукой его волосы.

– Устраивайся поудобнее, Кит. Спокойной ночи и приятных снов тебе.

Эмма выключила свет и тихо закрыла за собой дверь. Она остановилась у двери комнаты Эдвины и невольно поколебалась секунду перед тем, как легонько постучать и войти. Эдвина сидела в постели и читала книгу. Ее светлые волосы перламутровыми волнами падали на худенькие плечи, просвечивающие через тонкий хлопок ночной рубашки. Она подняла голову и посмотрела на Эмму холодными серыми глазами, явно недовольная таким вторжением в ее владения.

– Я просто зашла поцеловать тебя на ночь, – осторожно сказала Эмма, подходя к постели. – И, пожалуйста, не жги лампу допоздна, хорошо, дорогая?

– Не буду, мама, – сказала Эдвина. Она отложила книгу и продолжала смотреть на Эмму с терпеливым выражением на лице. Эмма подошла поближе.

– Наш маленький ужин в детской сегодня удался, правда? – весело спросила она, желая укрепить хрупкое взаимопонимание, так недавно установившееся между ними. Эдвина кивнула и, поколебавшись минуту, спросила:

– Когда приедет погостить дядя Уинстон, мама?

– Точно не знаю, дорогая. Надеюсь, что очень скоро. В своем последнем письме он сообщил, что получит отпуск в самое ближайшее время.

– Я рада, что он приезжает, мне нравится дядя Уинстон, – по собственной инициативе призналась Эдвина.

Удивленная непривычной откровенностью дочери и ободренная ею, Эмма осторожно присела на край постели, стараясь не касаться ее, хорошо помня об отвращении, вызываемом у Эдвины любыми слишком тесными физическими контактами.

– Я счастлива, что это так. Он очень любит тебя, также как и твой дядя Фрэнк.

– А дядя Фрэнк тоже приезжает? Я имею в виду, когда дядя Уинстон получит отпуск.

– Да, так мы намечали. Мы проведем все вместе несколько веселых вечеров, будем играть в шарады и петь песни. Ты довольна?

– О, это будет чудесно.

Эдвина наградила Эмму редкой мимолетной улыбкой, смягчившей холодное выражение ее юного лица и прибавившей немного тепла ее необычным серебристым глазам. Эмма, внимательно наблюдавшая за дочерью, вдруг почувствовала, как замерло ее сердце. Его улыбка! Эта неуловимая улыбка, которую она так хорошо помнила! Эмма опустила глаза, боясь, чтобы они не выдали ее волнения, и принялась нервно расправлять одеяло.

– Мы подробно поговорим о визите дяди Уинстона завтра, – упавшим голосом проговорила она и резко встала. Склонившись к Эдвине, она быстро поцеловала ее, боясь, что та может ее оттолкнуть, и договорила:

– Спокойной ночи, дорогая, спи крепко.

– Спокойной ночи, мамочка, – покорно, но холодно ответила Эдвина, и вновь занялась своей книгой, не удостоив Эмму ни лишним словом, ни взглядом. Для этой десятилетней девчонки почти не существовала ее мать, – женщина, которую все считали прелестной, умной и очаровательной. Эдвина жила в своем собственном, созданным ею самой мире, и никому не позволяла вторгаться в него. На свете было всего два человека, которых она любила: Джо и ее двоюродная тетка Фреда из Райпона.

Этот ребенок положительно был загадкой для Эммы. Она легко сбежала вниз по лестнице, улыбка Эдвины все еще стояла у нее перед глазами, когда она входила в кабинет. „С каждым днем она становится все более похожа на меня”, – с острой тревогой подумала Эмма. „Но это только внешнее сходство”, – убеждала она сама себя, стараясь не думать о тех чертах характера дочери, которые проявлялись все отчетливее и так расстраивали время от времени Эмму.

Письменный стол был завален кучей бумаг, ждавших немедленного рассмотрения, и она села, решив разобраться с ними за сегодняшний вечер. Но полчаса спустя Эмма обнаружила, что не может сосредоточиться. В замешательстве она отложила ручку и откинулась на спинку кресла, пытаясь понять, что же ей мешает работать. Внутреннее напряжение? Усталость? Еще утром она почувствовала какую-то рассеянность и тревогу – чувства, непривычные для нее.

Это состояние не проходило весь день, и она ушла из универмага раньше обычного, подумав про себя, что ей пора прекратить выбиваться из сил с этой работой и ощутив острое желание побыть дома с детьми.

Сегодня у ее домоправительницы был выходной, и Эмма, прогнав из кухни их преданную няню Клару, сама приготовила обед. Она наслаждалась простой радостью приготовления пищи и представившейся в кои-то веки возможностью поработать не головой, а руками. Это краткое погружение в домашнее хозяйство освежило ее. Позднее она присоединилась к Кларе и детям, ужинавшими в детской, и испытала столь глубокое успокоение в их незамутненном тревогами мирке, что ее собственные заботы вмиг развеялись.

„Это было чудесно”, – сказала себе Эмма и решила, что не должна лишать себя больше детского общества, как это часто случалось с нею в последнее время. Она не должна допускать, чтобы бизнес так безжалостно отбирал у нее те часы, которые она могла уделять детям. Они переживали очень важный период своего развития, и Эмма желала разделять его с ними. „Даже Эдвина была теплее в общении и более открытой, чем обычно, во время их совместного ужина”, – отметила про себя Эмма. Неожиданное заявление Эдвины о ее любви к дяде Уинстону было тоже примечательным, если учесть пугавшее Эмму отсутствие у нее каких-либо чувств к большинству людей. Оно вселяло надежду на перемены к лучшему.

Разбегающиеся мысли Эммы сосредоточились на дочери. Конечно, она Фарли до мозга костей, плоть от плоти, в этом не было сомнений. Эмма давно обнаружила поразительное сходство Эдвины с ее бабушкой по отцу. Она была точной копией, зеркальным отражением Адель. „Интересно, заметят ли это когда-нибудь Уинстон или Фрэнк, – подумала она. – Они не упустят случая поговорить на эту тему. Вот Блэки – другое дело, он ведет себя совсем по-другому”. Эмма подозревала, что он давным-давно обо всем догадался, но хранит полное молчание на этот счет и ни разу ни даже легким намеком, ни многозначительным взглядом, ни неосторожным замечанием не обмолвился о своей догадке.

Потом Эмма вспомнила об Эдвине Фарли. Она ненавидела его с прежним постоянством, но характер ее отношения к нему изменился. Теперь ее ненависть шла скорее из головы, чем от сердца, и стала еще опаснее, приобретя точную направленность и цель.

Даже если бы Эмма захотела забыть о семье Фарли, ей было бы нелегко этого добиться, ведь „Йоркшир морнинг газет” постоянно извещала об их общественной и прочей деятельности. Она достаточно много знала об Эдвине, знала, что он служил в армии в чине капитана и был награжден крестом Виктории „за выдающуюся храбрость при исполнении служебного долга".,3а храбрость, надо же…” – думала Эмма, презрительно кривя губы. Только вчера она видела в газете сообщение о том, что у него родился сын. „Леди Джейн Фарли, дочь графа Карлсмура, разрешилась от бремени семифунтовым мальчиком, нареченным при крещении Родериком Адамом в честь двух его дедов”.

Но жизнь Эдвина Фарли мало занимала ее, по крайней мере, в настоящий момент. Главными мишенями для нее были Адам и Джеральд по той простой причине, что они контролировали все предприятия, принадлежавшие Фарли, и значит в их руках находилось будущее и судьба всего семейства. За прошедшие годы к Эмме пришло понимание того, что именно через бизнес она может наиболее реально нанести им удар. Она уже создала для них большие проблемы на фабрике Томпсона, где они не могли найти замену работникам, которых она переманила к себе. Она знала все о состоянии их дел. Она собирала информацию обо всем этом с бесконечным терпением, невероятным усердием и в полном секрете. Сейчас она была уже готова спланировать на будущее свои действия против них. Фарли были открыты и уязвимы для нее, и не подозревали об этом! Адам Фарли никогда не проявлявший слишком большого усердия в делах, в последнее время почти совсем забросил бизнес. Какая-то непонятная болезнь сразила Оливию Уэйнрайт-Фарли, и Адам стал еще реже, чем прежде, приезжать в Йоркшир. Все бразды правления оказались в руках Джеральда, этого напыщенного дурака. Вот где было слабое звено той цепи, которую она собиралась разорвать и отбросить прочь точно так, как когда-то они расправились с ее отцом, с нею самой и ее дочерью. И главным виновником всего был Джеральд, на которого не могли без отвращения смотреть ее ярко-зеленые глаза. Ни одна женщина в мире не в состоянии вычеркнуть из памяти ненависть к мужчине, пытавшемуся ее изнасиловать, и Эмма здесь не была исключением.

Да! Джеральд Фарли был ключом к их падению. Все, что от нее требуется, это – подставить им ножку в нужный момент, подтолкнуть и идти дальше, оставив их барахтаться в грязи. Эмма не сомневалась в конечном итоге сражения. Если она поставила себе цель, то ничто не остановит ее на пути к ней.

Прозвенел звонок входной двери, эхом отдавшийся в тишине дома и заставивший Эмму вздрогнуть и оторваться от мыслей о Фарли. Она поднялась и вышла в холл, двигаясь по своему обыкновению так быстро, что ее шелковое платье с шумом рассекало воздух. Недоумевая, кому она могла понадобиться в столь поздний час, Эмма открыла дверь и увидела за ней разносчика телеграмм.

„Добрый вечер, миссис”, – сказал он, вежливо прикоснувшись пальцами к козырьку фуражки. Он вручил ей телеграмму, снова откозырял и сбежал по ступеням лестницы. Эмма заперла за ним дверь и уставилась на желтый конверт. Вне всякого сомнения, это была телеграмма от Уинстона, извещавшего о своем приезде.

Эмма перешла на середину холла и встала под хрустальной люстрой – там было светлее – и вскрыла конверт. Ее глаза нетерпеливо пробежали верхнюю строчку, после чего становились все шире и шире, а улыбка сползла с лица Эммы, по мере того, как она читала:

„С глубоким прискорбием и огромным сочувствием Военное министерство вынуждено сообщить Вам, что Джозеф Дэниель Лаудер, рядовой первого батальона Шотландского полка морской пехоты, убит в бою во Франции 14 июля… ”

Последние слова поплыли перед ее глазами и стали сливаться вместе. Потрясенная и ошеломленная Эмма в ужасе опустилась в одно из кресел в холле, в первый момент не поверив прочитанному. Невидящим взором она уперлась в стену напротив, губы ее дрожали, в глазах потемнело. Случайно ее отсутствующий взгляд упал на скомканную телеграмму, которую продолжали сжимать ее пальцы. Она расправила бумагу и перечитала ее с начала. Ужасные слова телеграммы медленно проникали в ее сознание и разрывали сердце.

„Это неправда! Здесь какая-то ошибка! Это чудовищное недоразумение!” – безмолвно кричала Эмма, мотая головой из стороны в сторону и отказываясь верить тому, что читали ее глаза. „Джо не мог умереть!” Спазм перехватил ей горло, когда ужасающая правда дошла до нее, и она, словно парализованная страшным ударом, застыла, окаменев, в кресле.

Эмме показалось, что прошла вечность, пока она сумела заставить себя подняться из кресла и, с трудом переставляя дрожащие ноги, ничего не видя перед собой, направилась к лестнице. Ощущая чудовищную слабость, охватывающую все тело, близкая к обмороку, она была вынуждена ухватиться за перила, чтобы не упасть. Эмма едва смогла вползти вверх по лестнице, волоча налитые свинцом ноги и двигаясь словно старуха, скованная артритом. Спотыкаясь на каждом шагу, она вошла в спальню, без сил упала на кровать и долго неподвижно лежала, словно в трансе, уставившись потухшими от горя, невидящими глазами в потолок.

„Бедный Джо! Быть убитым всего через несколько недель пребывания на фронте. Он был слишком молодым, чтобы умереть. Это несправедливо! Несправедливо!” Эмма заплакала, не утирая слез, катившихся по лицу. „Я никогда больше не увижу его, и дети не увидят… ” Мысли о Ките и Эдвине, так спокойно спавших в своих кроватках, застучали в ее голове. Она не в состоянии сообщить им эту весть. Нет, только не сейчас! Но и утро уже так скоро.

Беспорядочные мысли метались в ее воспаленном мозгу. Как умер Джо? И где его тело? Она захотела получить тело Джо, чтобы похоронить его по всем правилам, совсем забыв о полнейшей нереальности своего желания в существующих обстоятельствах. Мысль о том, что тело Джо, изуродованное и никому, кроме нее ненужное, валяется сейчас где-то на полях Франции, терзала ее. Этот пугающий образ глубоко и надолго поселился в ее душе.

Эмма лежала в своей спальне, забыв о времени, покинутая и одинокая в своем горе, и наблюдала за тем, как уходит ночь. Она безутешно вспоминала Джо, такого доброго и честного во всем. Теперь она прощала ему все то, что когда-то раздражало ее, и забыла о своих страданиях на супружеском ложе. Она старательно отметала все дурное, помня все самое лучшее. Всю ночь она оплакивала потерянного ею хорошего человека, каким он и был на самом деле, и свою, прожитую вместе с ним жизнь.

***

Стоял чудесный воскресный день в конце октября, один из тех неожиданных дней бабьего лета, залитый сияющим солнечным светом, струящимся с отливающего перламутром безоблачного голубого неба. Сад купался в золотых лучах, деревья и кусты одевались в осенний наряд, играющий всеми оттенками желтого и оранжевого, пурпурно-красного и коричневого цвета.

Лаура О'Нил, погруженная в раздумья, сидела на скамейке в саду. В мыслях своих она постоянно была с Блэки во Франции. Она уже несколько недель не получала от него писем, но, слава Богу, не было и той ужасной телеграммы. Лаура, несмотря на отсутствие вестей от мужа, в глубине души была уверена в том, что Блэки жив, и когда кончится война, вернется к ней целым и невредимым. Непоколебимая вера во Всемогущего была той нерушимой скалой, на которой она строила, как на фундаменте, всю свою жизнь, и она с абсолютной уверенностью знала, что и Блэки находится под Его защитой. И раньше набожная до фанатизма, Лаура теперь ежедневно ходила к мессе, не обращая внимания на уговоры Эммы отдохнуть и полежать в постели. Она ставила бесчисленные свечи за Блэки и Уинстона и за всех других знакомых мужчин, находящихся на войне. Ее нежное сердце переполняло сочувствие ко всем, кто потерял сына, или мужа, или возлюбленного, а особенно – к Эмме, овдовевшей четыре месяца назад.

Эмма тем временем работала в другом конце сада, наполняя корзинку великолепными золотистыми и цвета меди зимними хризантемами. Лаура не отводила глаз от своей самой дорогой подруги, и ее сердце сжималось от любви и сострадания к ней. „Она ужасно исхудала и вымоталась, – думала Лаура. – Трудится не покладая рук, а ее многочисленные обязанности любого другого давно бы уже свалили с ног. Самые сильные и выносливые мужчины не выдержали бы такого напряжения”. Лауре казалось, что Эмма обрела почти нечеловеческую силу после гибели Джо. Она не только управлялась со своим бизнесом и оставленной Джо недвижимостью, но играла ведущую роль в управлении фабриками Каллински. А еще она умудрялась находить время для детей, стараясь окружить их заботой и лаской. „Так она борется со своим горем, – решила Лаура. – Она не знает другого. Работа и дети – вот ее цитадель”.

Лаура тяжело вздохнула. Смерть – это не конец: любимый человек покидает этот свет, но остается жить в памяти оставшихся, оплакивающих его. Горе всегда присутствует в этой жизни пополам с радостью, с такой, например, как этот ребенок, которого она носит под сердцем и готовится подарить Блэки. Она с нежностью, осторожно положила руки себе на живот, мысленно благодаря Господа за то, что он не допустил у нее выкидыша и на этот раз. Да, есть смерть, но есть и рождение, непрерывное обновление, бесконечный круговорот вечной и неумолимой судьбы.

Эмма, закончив работу, отшвырнула садовые ножницы и присела на скамейку рядом с Лаурой.

– Ты не озябла, дорогая? – спросила она. – Я не хочу, чтобы ты простудилась теперь, когда все идет так хорошо.

Эмма влюбленными глазами смотрела на Лауру.

– Осталось ждать чуть больше двух месяцев, и ты подаришь Блэки сына или дочку.

Лаура кивнула, переполнявшее ее счастье так и струилось из нее.

– Беременность на этот раз оказалась такой легкой, Эмма. Просто какое-то чудо, и я каждый день благодарю Господа за него.

– И я тоже, родная.

Лаура взяла Эмму за руку и мягко спросила:

– Я не хотела расстраивать тебя расспросами раньше, но скажи: Эдвине хоть немного стало лучше?

– Немного, – упавшим голосом ответила Эмма. – Если бы она только сумела заплакать, то это, может быть, чуть-чуть облегчило ее страдания. Но она все таит внутри, и ее железная выдержка просто пугает меня. Это неестественно.

Сочувственное выражение появилось на лице Лауры.

– Да, вряд ли это полезно: носить в себе такой груз и не давать выхода своим чувствам. Бедная Эдвина, она была так привязана к Джо.

– Я часами разговариваю с ней, стараюсь окружить ее пониманием и заботой, но без особого результата. Мне кажется, что она решила стоически справиться с этим сама. Я просто не знаю, что мне делать дальше…

Эмма помолчала, а потом глухим голосом продолжила:

– Порой мне кажется, что я недооценивала Джо.

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросила Лаура.

– Оглядываясь назад, теперь я вижу, каким добрым и благородным во всех отношениях он был. Взять хотя бы его завещание. Я была просто оглушена, когда мистер Эйнсли зачитал его мне. Я уверена была, что он сделает Кита своим единственным наследником, завещает ему всю недвижимость и остальное. Я бы ни в коем случае не стала оспаривать его волю, тем более, что Кит – его единственный сын. Но он завещал всю недвижимость мне.

– Джо оставил ему все свои деньги, дорогая, за исключением приданого для Эдвины, – осторожно вмешалась Лаура. – Послушай, Эмма, Джо всегда был уверен в твоих деловых способностях. Он вовсе не обделил Кита, а просто проявил мудрость, зная, что ты сумеешь эффективно управлять его имуществом и, тем самым, обеспечишь будущее детям. Он просто доверял тебе, Эмма, и знал, что поступает правильно.

– Надеюсь, что это так. Но я все время чувствую, что часто бывала несправедлива к Джо при его жизни.

Лаура с чувством пожала ей руку.

– Ты была ему хорошей женой, Эмма, и не терзай себя тем, что случалось в прошлом. Не забывай, что отношения между людьми – это не что-то постоянное и застывшее. Они довольно многообразны, сложны и способны меняться день ото дня. Сама жизнь вмешивается в них, создавая разные проблемы и порождая напряженность. Ты многое дала Джо, хотя между вами порой, может быть, и возникали ссоры. Главное – ты сделала его счастливым. Пожалуйста, верь в это, Эмма.

– Буду на это надеяться, – пробормотала Эмма. Услышав грустный оттенок в голосе подруги и желая отвлечь ее, Лаура оживленно сказала:

– Может быть, нам пойти в дом, дорогая. Становится холодно, и мне захотелось выпить немного чаю.

С этими словами Лаура встала и плотнее закуталась в желтую шаль, накинутую у нее на плечи. Эмма держала ее за руку, пока они вместе шли через лужайку к дому.

– Что бы я делала без тебя, дорогая моя Лаура? Ты такая мудрая и всегда умеешь успокоить меня.

– Все то же самое я могла бы сказать про тебя, Эмма. Ты – лучшая подруга из всех, что когда-либо были у меня.

Глава 42

– Ох, вот и вы, миссис Лаудер, – сказал доктор Стокли, торопливо входя в приемную через качающиеся на петлях в обе стороны двери. – Миссис О'Нил спрашивала о вас.

Эмма встала, крепко сжимая в руках сумочку.

– Пожалуйста, скажите мне, все в порядке? – взволнованно спросила она. – Я не могу понять, что так внезапно могло произойти?

Доктор ободряюще похлопал ее по плечу.

– У нас возникла дилемма, следует ли делать операцию или предоставить ребенку родиться естественным путем. По своим религиозным убеждениям миссис О'Нил и слышать не хотела об операции…

– Что вы всем этим хотите сказать, доктор? Я не совсем вас понимаю, – властным голосом спросила Эмма.

– Миссис О'Нил не позволила себя оперировать, поскольку в этом случае была возможность, точнее, большая вероятность того, что она может потерять ребенка. Операция несомненно была бы более мудрым и безопасным для нее решением, но оставляла мало шансов ребенку остаться живым.

– Но с нею – все в порядке? – потребовала ответа Эмма.

– Она очень слаба, – тихо ответил врач, избегая смотреть Эмме в глаза.

– А ребенок?

– Чудесный мальчик, миссис Лаудер.

Взгляд Эммы стал еще более пронизывающим.

– Миссис О'Нил вне опасности, ведь так?

– Она очень утомлена, роды были трудными, – ответил врач. – Но довольно разговоров. Она ждет вас, пройдите, пожалуйста, сюда.

Эмма последовала за ним по коридору, напряженно размышляя на ходу и пытаясь оценить тяжесть положения. Инстинкт подсказывал ей, что доктор Стокли недаром уклоняется от прямых ответов, и это пугало ее. Когда они подошли к дверям палаты, в которой лежала Лаура, врач остановился и, повернув к Эмме свое непроницаемое лицо, сказал:

– Мы послали за священником.

– За священником? Почему?

– Миссис О'Нил попросила позвать его, – врач покачал головой. – Она очень измучена и слаба, постарайтесь не волновать ее.

Эмма сжала ему руку.

– Скажите, она не…

Врач открыл перед ней дверь.

– Пожалуйста, миссис Лаудер, не будем зря тратить время.

Он пропустил ее вперед и бесшумно закрыл за собой дверь. Эмма поспешила к кровати, впившись глазами в Лауру, лежавшую, опираясь спиной на подушки. Эмма сразу поняла, насколько та была измучена. Милое лицо Лауры, такое бледное в холодном освещении палаты, бороздили морщины от пережитых страданий, черные тени окружали ее огромные глаза, которые радостно загорелись при виде любимой подруги. Сердце Эммы упало, когда она заметила предательские знаки беды на лице Лауры, но она постаралась, чтобы улыбка ни на секунду не оставляла ее. Она наклонилась к Лауре и поцеловала ее в щеку. Гладя ее соломенные волосы, разметавшиеся по подушкам, Эмма тихо спросила:

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

Лаура улыбнулась в ответ.

– Я счастлива и благодарна. Это мальчик, Эмма.

Эмма села на стул рядом с кроватью. С трудом проглотив застрявший в горле комок, она самым бодрым тоном, на какой только была способна, сказала:

– Да, он просто прелесть. Блэки будет в восторге.

Лаура кивнула, глядя на нее сияющими глазами. Она потянулась к маленькой руке Эммы, взяла ее в свои и крепко сжала.

– Ты долго ждала, дорогая?

– Нет, – солгала Эмма. – Но не стоит беспокоиться обо мне. Это ты сейчас прежде всего нуждаешься во внимании и заботе. Я думаю, что через неделю ты выпишешься отсюда и поживешь у меня вместе со мной и детьми. Я буду ухаживать за тобой, как в свое время ухаживала за мною ты, когда родилась Эдвина. Ты ведь переедешь ко мне, дорогая?

Чуть заметная улыбка тронула белые губы Лауры.

– Я хочу назвать его Брайаном…

– Прекрасное имя, Лаура.

– И еще Шейн Патрик, в честь Блэки и дядюшки Пэта.

– Они будут счастливы.

– Подойди ко мне поближе, Эмма, чтобы я могла тебя лучше видеть, – невнятно проговорила Лаура. – Что-то здесь потемнело, тебе не кажется?

– На улице начинает темнеть, – сказала Эмма, подумав про себя, что свет в палате очень ярок. Прекрасные глаза Лауры в упор смотрели на нее.

– Я хочу, чтобы Брайан воспитывался как добрый католик. Ты хорошо представляешь, что такое Блэки: он так беззаботно относится к таким вопросам. Ты проследишь за этим ради меня, Эмма, не правда ли?

Эмму снова обуял страх.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу, чтобы ты мне пообещала, что проследишь за дядюшкой Пэтом, чтобы тот все делал правильно, пока нет Блэки, и что ты позаботишься о Брайане до возвращения его отца с войны.

– Но ты сама будешь заниматься этим, любимая.

Лаура не отнимала от нее немигающего взора своих чудесных глаз.

– Я умираю, Эмма.

– Не говори так!

– Эмма, послушай меня. Пожалуйста, выслушай! У меня осталось так мало времени, – прошептала Лаура, ее слабый голос дрожал от нестерпимого желания быть услышанной и понятой. – Обещай мне, что ты проследишь, чтобы дедушка Пэт окрестил Брайана в церкви по римско-католическому обряду и чтобы он занимался его религиозным воспитанием, пока не верится Блэки. И обещай мне заботиться о Блэки вместо меня.

Какое-то время Эмма молчала, не в силах вымолвить ни слова.

– Я обещаю, – наконец выговорила она севшим и дрожащим от волнения голосом.

Лаура устало протянула руку и коснулась лица Эммы.

– Я люблю тебя, Эмма, – слабо улыбнулась она.

– О, Лаура, я тоже люблю тебя.

Эмма была не в состоянии удержать слезы, и они потекли у нее по щекам, капая на руку Лауры.

– Не плачь, дорогая, слезами здесь не поможешь.

– О, Лаура, Лаура…

– Тише, дорогая, не кричи.

Эмма глубоко вдохнула и сделала усилие, чтобы взять себя в руки.

– Лаура, теперь ты выслушай меня. Ты должна бороться. Постарайся, дорогая. Надо повоевать за свою жизнь, – с напором проговорила Эмма. Она обхватила хрупкое тело Лауры своими сильными руками и изо всех сил прижала к себе, пытаясь передать умирающей подруге хотя бы часть своей неукротимой энергии и воли так, как когда-то, много лет назад, вот так же обнимала свою мать.

Тихий, почти неслышный стон сорвался с губ Лауры.

– Слишком поздно, – отлетающим голосом прошептала она.

Эмма опустила Лауру на подушки и выпрямилась с побелевшим лицом и трясущимися губами.

– Пожалуйста, постарайся, любимая! Ради Блэки, ради твоего ребенка, ради меня!

Сзади послышался приглушенный шум, и в палату вошел священник с черным саквояжем в руках. Он дотронулся до плеча Эммы.

– Она должна принять последнее причастие, миссис Лаудер.

Эмма встала и отошла с независимым видом, хотя колени у нее дрожали. Слезы катились по ее лицу, и она не утирала их. С потемневшим лицом она следила за священником, склонившимся над Лаурой. Она хотела, чтобы он ушел, этот предвестник смерти. Ей казалось, что если он уйдет отсюда, то Лаура останется жить, „Нет никакого Бога! Нет его, вы слышите меня!” – безмолвно кричала она, и этот крик громом отдавался в ее голове, не вырываясь наружу.

Эмме казалось, что ее сердце готово разорваться. В палате было очень тихо. Слышалось лишь слабое шуршание сутаны священника, двигавшегося около кровати, приглушенные голоса его и Лауры, когда она покаялась, и он отпустил ей грехи. „Грехи! – с горечью подумала Эмма. – Лаура никогда не грешила. Она в жизни никого не обидела, только дарила свою любовь всем, кого знала. Она безгрешна перед Богом и этим миром. Всегда была такой и останется навеки”.

Священник дал Лауре коснуться святых даров, перекрестил ее и положил облатку ей в рот. Причастие совершилось. Эмма отвернулась и посмотрела в окно. Все это было так бессмысленно, даже грешно. Операция, возможно, убила бы ребенка, но Лаура бы осталась жива. Эти католические догмы – просто варварство, безумие. Кто в таких ситуациях думает о ребенке? Главное, чтобы осталась живой Лаура, которую они все так любили.

Закончив предсмертный ритуал, священник подошел к Эмме.

– Миссис О'Нил хочет поговорить с вами, – печально сказал он. Грубо отстранив его с дороги, Эмма бросилась к кровати.

– Я здесь, дорогая, что ты хотела мне сказать?

Лаура медленно подняла веки и открыла глаза.

– Прости, что мне приходится столь о многом просить тебя. Еще одна, последняя просьба. Поддержи дядюшку Пэта. Он стал таким старым, и ему понадобится опора в твоем лице.

– О, Лаура, не покидай меня!

Лаура улыбнулась. Ее прекрасное лицо стало торжественным, а глаза, такие огромные, что, казалось, занимали половину ее лица, были спокойными и умиротворенными.

– Я не признаю слово „смерть”, Эмма. Пока живы Блэки и ты, пока вы сохраните память обо мне в своих сердцах, я буду жить. И еще у Блэки останется от меня Брайан.

Эмма не знала, что ответить. Она зажала рот ладонями, плечи ее вздрагивали.

– Передай Блэки, что я люблю его, – сказала Лаура.

– Да, дорогая.

Эмма закусила губу, пытаясь унять душившие ее слезы.

– О, Лаура, что я буду делать без тебя? – прошептала она, ошеломленная и убитая горем.

– С тобой все будет отлично, Эмма. Я очень верю в тебя. Ты такая замечательная, такая отважная. И помни: Бог никогда не взваливает на человека такой груз, который он не сможет вынести.

– О, Лаура, я не могу…

– Не забудь про мои рождественские подарки детям. Собака для Кита в конуре и жасминные духи для Эдвины. Они лежат упакованными в моей спальне, ты найдешь их. Там еще есть кое-что для тебя, дорогая моя Эмма…

Лаура закрыла глаза, и тень смерти пала на ее, только что лучившееся улыбкой лицо.

– Я не забуду, дорогая.

Эмма почувствовала, как рука Лауры безжизненно обвисла в ее руке.

– Лаура! Лаура! – закричала она, прижимая к губам ее холодеющую руку. Доктору Стокли пришлось с силой разжать пальцы Эммы, так крепко она сжимала руку Лауры. Священник вывел ее из палаты, бормоча слова утешения. Эмма зажала руками уши, оглохшая и онемевшая от своего ужасного горя. Через несколько минут к ним подошел врач.

– Я думаю, что мы сможем выписать ребенка через несколько дней, миссис Лаудер. Мы дадим вам знать, когда вы сможете прийти и забрать его. Такова была воля миссис О'Нил.

Эмма с трудом разобрала его слова.

– Я понимаю, – машинально ответила она. – У вас есть мой адрес и номер телефона.

Она резко повернулась и, не попрощавшись, дошла прочь. Двигаясь как во сне, Эмма распахнула дверь госпиталя Святой Марии, прошла по дорожке к чугунным воротам и вышла на улицу. Она повернулась и двинулась через Хилл-Топ, упорно карабкаясь вверх и глядя перед собой невидящими глазами. Стоял холодный декабрьский день. Сумрачное пустое небо набухало снегом, колючий ветер, гулявший по холмам, высушивал текущие по ее щекам слезы.

Эмма глубоко в душе спрятала свою боль, оставив людям напоказ только свое непроницаемое лицо. Шли недели и месяцы, и она привыкала жить с разбитым сердцем в гнетущем одиночестве.

Ребенок Лауры, Брайан, жил с нею и ее детьми. Блэки, приезжавший в краткий отпуск на похороны жены, согласился с тем, что это самый разумный выход и что его сын будет жить у нее в более подходящей обстановке, нежели с няней в доме дядюшки Пэта. Безутешный, придавленный своим горем Блэки почти тотчас же уехал обратно на фронт, и Эмма вновь осталась одна.

На первых порах она с плохо скрываемым предубеждением относилась к Брайану, видя в нем причину смерти Лауры. Но однажды ей вдруг стало ясно, что она жестоко несправедлива к ребенку и таким отношением к нему она предает доверие Лауры и свою беззаветную любовь к ней. Ведь это был ее сын, ее дитя, ради которого Лаура пожертвовала жизнью. Эмма терзалась угрызениями совести, стыдилась самой себя, и, наконец, наступил такой день, когда она впустила ребенка в свое истерзанное сердце как своего собственного. Брайан унаследовал от отца смуглую кожу и иссиня-черные волосы, но глаза у него были материнские, такие же большие и прозрачные, похожие на глаза олененка. Он был спокойным ребенком с таким же хорошим характером, как у Лауры. Когда Эмма видела у него на лице улыбку, так похожую на улыбку Лауры, она брала его на руки и крепко прижимала к груди, переполненная любовью и желанием лелеять его всю жизнь.

Порой Эмма забывала, что Лауры больше нет, и когда у нее возникала потребность поделиться с кем-то самым заветным, ее рука машинально тянулась к телефону и бессильно падала на полпути. Потом она подолгу сидела молча с мокрыми от слез глазами, погрузившись в воспоминания о прошедших десяти годах, прожитых бок о бок с ее подругой. Но с нею были дети, помогавшие ей справиться с болью и печалью. Эмма посвящала им все свободное время, понимая, что сейчас, после смерти Джо, переживая самые ответственные для их формирования годы, дети нуждались в ней больше прежнего, и она щедро отдавала им себя. Приезжал на побывку Уинстон, Фрэнк регулярно навещал ее, и Эмма находила покой и утешение в своей семье.