Союз сердец

5

К тому моменту, когда Георгос поставил ее на пол и, не выпуская из рук, развернул лицом к себе, испуг Иви сменился яростью. Какого черта он ее испугал?! И что он вообще делает дома? Его ждали часа через два, не раньше.

Но она ничего не сказала, глядя в сердитые голубые глаза тоже сердитыми глазами в смятенном молчании, боясь, что на этот раз ее гнев найдет себе выход не в очень благозвучных тонах.

Георгос не стал сдерживаться.

— Я думал, для тебя ребенок Леонидаса важнее всего на свете, — напустился он на нее. — Что тебя понесло на эту лестницу? Ты же могла упасть.

Задетая его намеком, Иви запротестовала:

— Я была в полной безопасности, пока ты не схватил меня сзади и не подвесил в воздухе. У меня чуть сердце не разорвалось.

И это не преувеличение, подумала Иви. Да что там! Сердце у нее колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется.

Осознав вдруг, что его руки все еще у нее на талии, она панически стряхнула их и поспешно развернулась, ударившись об лестницу подбородком. Боль и неожиданная собственная неуклюжесть взвинтили ее, и она обрушилась не Георгоса.

— Видишь, что ты наделал? — сердито закричала она.

В его вздохе был оттенок мученичества.

— Ничего я не сделал, Иви, кроме того, что попробовал позаботиться о тебе. Брат вверил тебя в мои руки. Я не прощу себе, если подведу его в том, что касается тебя.

Иви мгновенно устыдилась. Это она подводит Леонидаса. Снова превратилась в строптивую мегеру и портит людям настроение. В глубине души она понимала, что не слишком умно поступила с этой лестницей. Эмилия ведь не разрешила ей ничего подобного, а она своевольничает. К угрызениям совести и подспудному пониманию собственной глупости добавилось раскаяние.

— Извини, — сказала она севшим голосом. — Я не стану больше этого делать.

— Да уж надеюсь, — пробурчал он. — Но в следующий раз перед отъездом я дам матери и Эмилии строжайшие инструкции. Твоему здравому смыслу явно нельзя доверять, когда дело касается неуемной страсти к уборке.

Иви испуганно посмотрела на него. Не хватало, чтобы из-за нее у Алис и Эмилии были неприятности.

— Ой нет, пожалуйста, не говори им, — взмолилась она. — Они не виноваты. Правда. Они даже не знают, чем я тут занималась. Эмилия на кухне, а твоя мать отдыхает у себя в комнате.

На его лице появилось недоверчивое выражение.

— Ты хочешь сказать, что бродишь по дому, украдкой наводя чистоту, пока никто не видит? Да что с тобой? Это твоя тайная страстишка, а? Ты, что, одна из тех, кто помешан на чистоте в своем доме и не может пройти мимо, чтоб не провести по мебели пальцем, нет ли пыли?

— Да нет, конечно! Но я люблю, чтобы работа была сделана как следует. Эмилия вызвала уборщиков, а я разглядывала и восхищалась, как все великолепно выглядит, пока не увидела вдруг пыль на вентиляторах. Я просто не могла их не почистить.

— Она просто не могла их не почистить, — сухо повторил он.

В ответ на это саркастическое замечание подбородок Иви вызывающе вздернулся.

— Да, — ядовито выпалила она, — меня одолела страсть к чистоте!

— Ну-ну, — с удивлением воскликнул он. — Не такой ты затюканный котенок, оказывается, а? И наконец избавилась от дурацкого заикания, слава тебе, господи. Надеюсь, насовсем.

Иви уставилась на него, еще раз подумав, что братья далеки друг от друга, как небо и земля.

— Я тоже на это надеюсь.

На губах у него заиграла озорная улыбка.

— Значит, ты поняла, что не такое уж я чудовище?

Иви не могла оторвать от него взгляда. Ни разу за все это время Георгос не улыбался ей. Улыбка, придав теплоту лицу, совершенно его преобразила, исчезла холодная красота, рот смягчился в чувственном изгибе, в леднике голубых глаз загорелись веселые огоньки.

Такого Георгоса, как-то описал ей Леонидас, но до сих пор лично она таким его не видела и сомневалась, существует ли он в действительности. Такому Георгосу не требовалось прилагать усилий, чтобы женщины бросались ему на шею.

Несколько обезоруживающих мгновений она испытывала физическое притяжение, исходящее от Георгоса, потом горькое возмущение снова всколыхнулось в ней, заслонив собой все. Да, Леонидас стоил десятка таких, как этот!

— Я и не считала тебя чудовищем, Георгос, — деревянным голосом проговорила она.

— Не морочь мне голову, — улыбнулся он еще шире.

Сердце Иви затрепетало под действием его улыбки, в животе что-то тревожно ухнуло. Этого не может быть! Чтобы ее влекло к брату Леонидаса? Не может быть!

Но, похоже, так оно и есть…

— Некоторые люди вызывают в тебе все самое лучшее, — зле сказала она, питая отвращение сама к себе. — А другие — все самое худшее.

Улыбка погасла, очарование испарилось. Словно выключили свет. Иви стало легче. Кончилось минутное помрачение, только и всего. Что иное она могла испытывать к Георгосу?

Он резко выпрямился, бессильно опустив руки вдоль тела. Сразу стало видно, что он очень устал, и остатки прежнего сочувствия к нему вновь напомнили о себе. Иви вздохнула.

— Да, — нехотя признал он, — был у Леонидаса такой талант, отдаю ему должное. Он вызывал у людей любовь к себе, несмотря на все его очевидные неудачи. Понятия не имею, как ему это удавалось, — добавил Георгос, покачивая головой.

Слово «неудачи» вызвало у Иви сильнейшее желание по-матерински защитить Леонидаса.

— Ты всегда намекаешь, что он неумеха и неудачник. Но это не так. Если измерять успех тем, насколько ценят человека окружающие, то Леонидас добился величайшего успеха.

Георгос смотрел сквозь нее странно безжизненным взглядом.

— Может, ты и права, Иви. Может, ты и права. — Обогнув стол, он рухнул в большое кожаное кресло, откинулся, на мгновение прикрыв глаза, а потом вновь взглянул на нее.

— Скажи Эмилии, что я дома, ладно? — каким-то слабым голосом попросил он. — Обед, если можно, в семь. У меня куча бумаг, которые надо сегодня посмотреть.

— Хочешь… хочешь, я принесу тебе чашечку кофе? — нерешительно предложила она. Ей вовсе не хотелось быть все время с ним на ножах.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Нет, спасибо. Сейчас мне нужно что-нибудь покрепче кофе. Через пару минут я сооружу себе настоящую выпивку. Да не хватай ты эту дурацкую лестницу, бога ради! — вдруг взревел он, рывком подавшись вперед в кресле. — И, будь любезна, сними этот ужасный шарф. Ты смахиваешь на тетушку «не-надо-ли-вам-тут-убраться».

Иви покраснела, сообразив, что совершенно позабыла про свой головной убор. Резко подняв руку, она быстро сдернула несносную полоску шотландки, испытывая унижение от того, что в таком виде предстала перед Георгосом, который всегда являл собой картину непогрешимого великолепия — ни единой морщинки на дорогих деловых костюмах, рубашки ослепительно белые, как его зубы, волнистые волосы в идеальном порядке.

— Не обязательно так орать, — сказала она с несчастным видом. — И не обязательно меня унижать.

— Я не пытался этого делать. Если тут кто и чувствует себя ужасно, так это я.

— Не знаю, с чего бы, — пробормотала она. — И это после того, как ты ездил развлечься на Золотой берег?

— Какие развлечения! Я ездил по делу.

— Ну разумеется!

Они уставились друг на друга. В глазах Иви был прямой намек, в глазах Георгоса — потрясение.

Но оно длилось недолго, лицо у него потемнело, налилось негодованием, холодные глаза медленно оглядели ее. Иви поперхнулась, жалея о глупой несдержанности, давшей понять, что Она знает о цели его маленького путешествия.

— Не понимаю тебя, — колко заметил он. — Все, что я тебе обещал, — это соблюдение благопристойности. Я и соблюдаю ее. В высшей степени. И буду делать так и впредь до нашего развода. А пока не смей меня осуждать. Я этого не потерплю! — Он стукнул кулаком по столу и гневно уставился на нее. — Я определенно не желаю, чтобы меня заставляли чувствовать себя виноватым, когда я, шут его дери, не сделал ничего, в чем меня можно упрекнуть! Я провел пару ночей с женщиной? Подумаешь! А что ты ожидала от меня в данных обстоятельствах? Что я буду сам себя удовлетворять, как школьник?

Господи, пора стать взрослой! Это реальность, а в нормальной жизни реальные мужчины отправляются в постель с реальными женщинами. Понятно? Она содрогнулась от его сокрушительной ярости.

— Да-да, — тихим дрожащим голосом сказала она, — п-понимаю.

У Георгоса дернулось лицо.

— Ступай, — прошептал он, нетерпеливо махнув рукой, и снова рухнул в кресло, закрывая глаза. — Иди, иди.

Она ушла.