Создатель звезд

1

Несчастье, заставившее Доктора находиться в Нью-Йорке, когда Джеф давал показания в Калифорнии, было связано с событиями, происшедшими задолго до прибытия в Голливуд комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.

Эта опасность была более коварной и вызревала гораздо дольше, чем расследование конгресса. Но, как обычно, Доктор первым заметил и диагностировал ее. И первым понял, что ТКА может извлечь из нее выгоду.

Все началось с неожиданной речи, произнесенной новым председателем федерального комитета по СМИ.

До этой важной речи, прозвучавшей на ежегодном обеде национальной ассоциации владельцев радиостанций, последние являлись поставщиками эфирного времени. Оно было их товаром. И поскольку три главные радиокомпании фактически стали монополистами, фирмы типа ТКА продавали исполнителей рекламным агентствам, а те, в свою очередь, — спонсорам. Агентства боролись между собой за лучшее эфирное время.

Разумеется, когда несколько крупных агентств дрались за самый желанный час, в ход шли закулисные интриги, личные услуги, тайные вознаграждения.

В таких условиях Доктор, его кобры и ТКА процветали в лучшие для радио годы и в период появления телевидения. При одновременном существовании многих звезд и развлекательных программ, предлагаемых к продаже, порой случалось так, что два или три пакета ТКА конкурировали за одно эфирное время. И поскольку десять процентов ТКА составляли для каждого пакета практически одинаковую сумму, не имело значения, какой именно пакет был продан. В большинстве случаев для проигравших находилось другое место, и к концу периода торгов ТКА оказывалась впереди своих соперников.

Но успех ТКА, большие гонорары клиентов начали пробуждать зависть у руководителей радиокомпаний. Они испытывали чувство разочарования. Они владели студиями, управляли станциями, продавали время, но были вынуждены мириться с тем, что главные агентства забирают себе прибыль. Они стремились легально захватить обе части бизнеса — продажу программ и времени.

Но они постоянно колебались, помня о недавнем бедствии, постигшем кинокомпании, которых государство заставило продать кинотеатры. Несмотря на свою алчность, компании не хотели навлечь на себя подобные репрессии. Однако когда доходы от продажи телепрограмм стали достигать миллионных сумм, соблазн возрос.

Доктор давно замечал это беспокойство, но он и его коллеги верили в то, что антимонопольные законы защитят их бизнес.

Доктор с изумлением обнаружил свою ошибку во время торжественного обеда, которым по традиции завершалось ежегодное совещание национальной ассоциации вещателей. Это пышное, хорошо организованное мероприятие началось в одном из гостиничных залов, где руководители демонстрировали свои успехи с помощью нарядов и драгоценностей своих жен.

ТКА купила свой обычный стол; Доктор настоял на присутствии Спенса, Бадди, Фредди и нескольких других молодых сотрудников.

После обеда зазвучали речи. Люди из вещательного бизнеса пели дифирамбы самим себе за великие услуги, оказанные обществу. Главным оратором, как всегда, стал председатель федерального комитета по СМИ. Гордон Уиллис занял эту важную должность недавно.

Его представили собравшимся. Назвали талантливым молодым человеком, отказавшимся от доходной карьеры адвоката ради служения на благо общества. Человеком, способным поднять вещание на еще более высокий уровень…

Доктор перестал слушать. Все это напоминало съезд политической партии. Даже когда Уиллис заговорил, Доктор позволил своим мыслям блуждать где-то далеко. Но после того, как Уиллис произнес свою обязательную долю похвал в адрес вещателей, его тон вдруг стал враждебным. Да, все лестные оценки оправданы, сказал он и тут же заговорил о провинностях и долге перед обществом.

Доктор настороженно приподнялся на своем неудобном стуле. Уиллис упрекнул людей, несущих громадную ответственность, в пренебрежении своими обязанностями. Они позволили художественному и творческому уровню программ опуститься так низко, что огромный потенциал телевидения обратился в ничто.

Это обвинение было неожиданным для Доктора. Оно вызвало возмущение у президиума. Лица побагровели. Или побелели. Руководители испугались, что они могут потерять свои высокооплачиваемые должности.

Даже за столом ТКА все неожиданно замерли. Но через несколько мгновений Доктор начал успокаиваться. С присущей ему проницательностью он заметил явление, которое еще оставалось невидимым для других. В президиуме, где царили страх и сметение, сидели три человека, которым плохо удавалось изображать даже уместную тревогу.

Заявление председателя ассоциации, похоже, не испугало эту троицу. Оно явно не было для них неожиданным. Они слушали Уиллиса невозмутимо. Один из этих людей, пожилой руководитель компании, даже кивнул головой, как бы соглашаясь с обвинениями в адрес индустрии. Два других президента проявили большую сдержанность; они явно не поддались панике. Лица этих людей оставались невозмутимыми.

Доктор увидел в этом весьма важный симптом. Тем временем Гордон Уиллис сказал, что он ждет от компаний большей ответственности при выборе и подготовке своих программ.

Вечер закончился вялыми аплодисментами. Один из президентов, ощущая необходимость в каком-то ответном слове, обещал, что компании непременно прислушаются к критике Уиллиса и учтут ее при составлении новых программ.

Доктор и Спенс Гоулд направились пешком к отелю, где остановился Коун. Ночной воздух был прохладным и гораздо более свежим, чем в прокуренном зале, который они только что покинули. Доктор был молчаливым и задумчивым. Но Спенс, испытывая чувство беспокойства, оживленно говорил.

— Господи! Какой удар по яйцам! В присутствии всей индустрии! И прессы. Завтра утром новость появится на первой странице «Таймс».

Доктор не раскрывал рта.

— Зачем, черт возьми, он это сделал? Одной подлой речью поставил индустрию в ужасное положение!

Доктор по-прежнему молча обдумывал важный симптом.

— Неужели он надеется что-то изменить с помощью речей, терроризирующих индустрию? Люди наживут себе язву желудка, но все останется по-прежнему!

— Если ничего не изменится, почему ты так волнуешься, Спенс?

— Нам хватает проблем и без таких речей! Подумайте, как отреагируют агентства и спонсоры. Я готовлю сейчас три контракта. Когда спонсоры прочитают эту речь, они скажут: «Стоит ли покупать такие программы?» Стоимость программ растет ежеминутно. Нам и так трудно добиваться положительных решений!

— Я так не считаю, — задумчиво произнес Доктор.

— По-вашему, это легко? — удивился Спенс.

— Я считаю, что тебя беспокоит другое, — заявил Доктор. — Видишь ты это или нет, но ситуация действительно меняется. С сегодняшнего вечера. Подозреваю, что это началось раньше.

— Что вы имеете в виду? — растерянно спросил Спенс.

— У меня есть версия. Примерно к концу года наш талантливый молодой председатель уйдет в отставку, заслужив репутацию великого благодетеля общества. Он решит, что личная выгода все же важнее. Вернется к адвокатской практике. Готов держать пари — он получит солидное вознаграждение от одной, двух или всех трех вещательных компаний!

— За тот удар, который он нанес им сегодня? — изумился Спенс.

— Через год ты поймешь, что я прав.

— Но почему? Почему? — спросил Спенс.

— Мой дорогой выпускник Гарварда, тебя научили красиво говорить, но не развили твою смекалку. Своей речью Уиллис подарил компаниям полную монополию на составление программ!

Доктор впервые проявил свои эмоции.

— Монополию…

— Конечно! Именно его заявление позволит им сказать: «Мы отвечаем за всю продукцию компаний. Председатель комитета напомнил нам, что мы должны контролировать все программы. Отныне мы будем сами покупать или создавать программы и продавать их спонсорам!»

— Думаете, они осмелятся…

— Я это знаю! Через шесть месяцев они станут нашими партнерами. Запустить программу в эфир станет возможным только через них!

— Они откупятся от нас! — простонал Спенс.

— Откупятся? Это будет грандиозным ограблением. Мы сможем забыть о тайных вознаграждениях. Компании потребуют свою долю! Жирный кусок! Неудивительно, что эти трое не проявили изумления… тревоги…

— Кто?

— Неважно, Спенс. Конечно, с другой стороны, чем сильнее монополизируется бизнес, тем меньше кнопок надо нажимать. Можно добиться больших результатов, прилагая силу к немногочисленным слабым местам…

— Если они владеют и товаром, и магазином… какие слабые места у них могут быть? — спросил Спенс.

— Разве я не говорил тебе, что при отсутствии слабых мест их надо создавать? Спокойной ночи, Спенс!

Доктор резко повернулся, чтобы войти в отель.

События развивались в соответствии с предсказаниями Доктора. Он лишь немного ошибся в сроках. Гордон Уиллис покинул свой пост не в конце года, а через тринадцать месяцев. Когда это произошло, он вернулся в свою старую юридическую фирму со щедрым вознаграждением от Си-би-эн в кармане.

Другой прогноз Доктора оправдался еще быстрее, чем он думал. Меньше чем через шесть месяцев все три занялись постановкой программ, оправдывая каждый свой монополистический шаг ссылкой на их полную ответственность. Они перестали продавать эфирное время. Они составляли «сбалансированную» программу на всю ночь. Качество передач не улучшилось. На экране в прежних количествах появлялись ковбои, детективы, воры, убийцы, адвокаты, комики. Изменилось только одно: компании владели всей передачей в целом или ее половиной.

ТКА пришлось давать колоссальные взятки уже не управляющим рекламными агентствами, а самим вещательным компаниям.

Доктор мирился с таким положением, но это не означало, что оно нравится ему. Он еще не отыскал слабое место, к которому можно приложить силу, однако не оставил таких попыток. Удобный случай представился однажды вечером, когда Спенс Гоулд позвонил на Западное побережье, чтобы сообщить о проделанной за день работе в Нью-Йорке.

Спенс передал важную информацию. Вся программа на вечер четверга, составленная «Континентал Бродкастинг», похоже, рассыпалась. Комик, которому Си-би-эн собиралась предоставить лучшее время, внезапно заболел. На Мэдисон-авеню ходили слухи, что у него обнаружен рак. Это означало, что вся программа на четверг находится под угрозой срыва. ТКА имела в исходной программе получасовой семейный сериал и часовую драму. Неожиданное несчастье могло привести к отказу от этих двух пакетов. Все зависело от того, чем будет заменено шоу комика. Один пакет в программе принадлежал Уильяму Моррису. Остальными передачами владела телекомпания. Независимые поставщики пакетов были фактически вытеснены из бизнеса после знаменитой речи.

Спенс сказал, что если западное отделение ТКА располагает новыми идеями передач, возможно, целесообразно использовать их сейчас, а не беречь для следующего сезона. Энсон Тафт, президент Си-би-эн, сказал сегодня днем Спенсу, что они ждут предложений по программе на четверг.

Доктор задумчиво слушал Спенса. Впервые с того обеда в его душе забрезжила надежда. Энсон Тафт… программа на четверг… Спенс сказал, что она не заполнена… Энсон Тафт…

Но Спенсу Доктор сказал лишь следующее:

— Я прилечу в Нью-Йорк завтра утром.

Коун положил трубку.

Меньше чем через полчаса зазвонил личный телефон Спенса.

— Спенс? — произнес Доктор. — Кажется, Энсон Тафт находится в затруднительном положении, верно?

— Еще бы! Вся программа на четверг развалилась!

— Нет, я имею в виду личные проблемы…

— Связанные с разводом? — спросил Спенс, почти раздраженный таким пустяком, не имевшим отношения к делу.

— Именно, — сказал Доктор. — Как обстоят его дела?

— Насколько мне известно, они делят собственность через суд.

— Так я и думал, — задумчиво сказал Доктор.

— Какое это имеет значение?

— Объясню тебе, Спенс. Все эти управляющие крупных компаний, обладающие большой властью и влиянием, свободно распоряжающиеся деньгами, все равно остаются наемными работниками. Вечно едва сводят концы с концами. Когда такой человек заключает соглашение о разделе собственности, судья принимает во внимание его «грязные» доходы. Но бедняге приходится жить на то, что остается после уплаты налогов. Это нелегко…

— Вы хотите предложить ему кое-что под столом… — понизил голос Спенс.

— Конечно, нет! — возмущенно произнес Доктор — не потому, что он возражал против таких методов, а потому, что считал это средство опасным в данной ситуации. — Мы окажем Тафту услугу, своевременную услугу, которая поможет ему уладить его бракоразводные проблемы.

— Каким образом?

— Как может такой тип, как Тафт, законным путем достать деньги, необходимые для развода, не беря взятки?

— Не знаю.

— Я тебе перезвоню.

Озадачив Спенса, Доктор положил трубку.

В десять часов, когда Спенс вышел из театра после прогона спектакля, сценаристом, режиссером и исполнителем главной роли которого были клиенты ТКА, он обнаружил в вестибюле ждавшего его Фредди Фейга.

— Доктор весь вечер пытался дозвониться до тебя. Свяжись с ним немедленно.

Они пересекли 45-ю улицу, прошли по переулку Шуберта; зайдя в «Сарди», Спенс попросил подключить на втором этаже телефон. В углу просторного пустого зала Спенс Гоулд связался с Доктором, обедавшим в «Чейзене».

— Спенс, я получил сегодня известие от моего брокера. Выпускаются новые акции — «Федерейтед Электроникс». Номинальная стоимость — пять долларов. Биржевая цена уже составляет семь долларов. Она должна в самое ближайшее время подскочить до двадцати или больше. Я собираюсь купить сейчас десять тысяч акций. Я готов уступить Энсону Тафту любую часть этого пакета, если он пожелает.

— Любую часть? — спросил Спенс.

— Или весь пакет, — заявил Доктор. — Так он сможет сорвать куш законным способом. Без мошенничества. Без взятки. Простая, честная сделка. Предложи ему это завтра.

— Хорошо, хорошо, — сказал Спенс и тут же спросил: — А что, если у него не окажется денег?

— Сообщи мне. Я смогу решить эту проблему.

Следующим утром, в девять тридцать, Спенс прибыл в офис Энсона Тафта. Он рассказал о возможности приобретения акций и стал ждать реакции. Тафт молчал. Тогда Спенс произнес:

— Если вам нужны наличные для покупки акций, Доктор достанет их.

Выражение лица Тафта сильно изменилось. Он улыбнулся и сказал:

— Это будет займом. Не подарком. Я не хочу стать жертвой расследования федерального комитета по СМИ.

— Обещаю вам, это будет займом, — сказал Спенс.

— О'кей.

Тафт кивнул.

Через три часа Энсона Тафта по рекомендации Ирвина Коуна посетил мистер Бартон. Молодой, коренастый, смуглый Бартон говорил негромко, произнося каждое слово с излишней тщательностью. Он изложил условия. Тафт сможет получить краткосрочный займ величиной в пятьдесят тысяч долларов. Принимая во внимание риск, связанный с приобретением новых акций, Тафту придется выплачивать пять процентов от этой суммы еженедельно.

Тафт слушал, проделывал в уме арифметические операции. Десять тысяч акций при недельном подъеме на пятнадцать пунктов принесут доход в сто пятьдесят тысяч долларов. Пять процентов от пятидесяти тысяч долларов за этот промежуток времени составят две с половиной тысячи долларов. Он сможет продать акции, вернуть кредит вместе с грабительскими процентами и положить себе в карман более ста сорока пяти тысяч долларов. Даже после уплаты налогов у него останется достаточно денег, чтобы рассчитаться с женой.

В худшем случае, если ему придется продержать акции на руках в течение двух недель, проценты возрастут до пяти тысяч долларов — сущий пустяк по сравнению с прибылью. Если курс возрастет только на десять, а не на пятнадцать пунктов, он все равно получит девяносто тысяч долларов. Тафт принял предложение мистера Бартона. Они пожали друг другу руки; Бартон обещал, что деньги поступят к Тафту достаточно быстро и он успеет купить акции.

Позже, днем, в офис Доктора позвонил его старый друг, Кошачий Глаз Бастионе.

— Док? Мой парень был там сегодня утром. Мы сделали хорошее предложение. Считай это одолжением тебе. Пять процентов в неделю. Пятьдесят тысяч.

— Спасибо, Кошачий Глаз. Но не забудь — когда он попадет в затруднительное положение, сначала позвони мне. Прежде чем ты что-либо сделаешь.

— Ты меня знаешь, Док.

Помолчав, Бастионе добавил с некоторым смущением:

— Док… может быть, ты сделаешь кое-что для меня…

— Конечно, Кошачий Глаз! Что угодно!

— У меня здесь есть одна девушка. Славная маленькая итальянка. Она умеет трахаться и держать язык за зубами. Никогда не поставит мужчину в неловкое положение. В конце концов, у меня есть жена и дети. Ну, ты сам все понимаешь, — сказал Бастионе тоном студента-первокурсника.

— Конечно, Кошачий Глаз. И что?

— Она не удовлетворена тем, что поет в «Ше Пари». Говорит, что с ее голосом и грудями она может стать звездой в кино и на телевидении. У меня нет связей на телевидении.

— Ты считаешь, что она может стать звездой, Кошачий Глаз?

— Видел бы ты ее груди. Но голос… — честно признал Кошачий Глаз. — И все-таки пристрой ее в какое-нибудь шоу, ладно? При каждом свидании я устаю от ее жалоб и слез. Она говорит, что я гублю ее жизнь и карьеру. Теперь она уже начинает ныть до того, как мы забираемся в постель. Ладно бы только после. Я могу быстро заснуть. Но так это убивает все удовольствие от секса. Ты меня понимаешь.

— Кошачий Глаз, — сказал Доктор, — если эта сделка с Тафтом состоится, я ее пристрою в Си-би-эн. Если нет — найду другой способ.

— Спасибо, Док, — с благодарностью в голосе произнес Бастионе. — Я знал, что ты поймешь.

Акции «Федерейтед Электроникс» были выпущены, как планировалось, с номинальной стоимостью пять долларов, но продажная цена на Западном побережье сразу составила девять долларов. Энсон Тафт узнал эту новость во время совещания. Секретарша вручила ему записку. Эта высокая блондинка по имени Баффи, казавшаяся в рабочие часы неприступной и деловитой, была любовницей Тафта. Она могла, отказывая Тафту, доводить его до состояния безумия, что отражалось на работе всей компании. Бешенство Тафта представляло опасность для карьер и целых программ. Отдав записку боссу, Баффи отошла к двери, подождала, пока Тафт читал ее, и посмотрела на него. Их глаза встретились. Они оба умело скрыли свое ликование. Через неделю-другую они смогут пожениться.

На третий день после выпуска акций «Федерейтед Электроникс» Коун позвонил Энсону Тафту. Заставив ждать трех других абонентов, Тафт ответил Доктору.

— Как наши дела, мистер Коун?

— Сегодня курс продажи — четырнадцать с половиной, покупки — тринадцать с половиной.

— Отлично! — радостно отозвался Тафт, быстро вычисляя в уме. Десять тысяч умножить на тринадцать с половиной. Прибыль уже составила восемьдесят пять тысяч, хотя прошла только половина недели.

— Вы можете выйти сейчас из игры с хорошим наваром, — осторожно предложил Коун.

— Я подожду, — сказал Тафт. — До двадцати!

— О'кей, — отозвался Доктор, ожидавший такого ответа.

Затем он добавил легкомысленным, шутливым тоном:

— Не забывайте, говорят, что на Уолл-стрит водятся три вида животных: быки, медведи и кабаны.

Они оба рассмеялись. Доктор положил трубку и тотчас позвонил своему брокеру на Беверли-драйв.

— Дейв, какова ситуация с «Федерейтед Электроникс»?

— Господи! Надеюсь, вы их уже скинули?

— Я спрашиваю для друга.

— О, — с облегчением выдохнул брокер. — Мы продали акции большинства наших клиентов. Мы считаем, курс достиг потолка и теперь начнет падать. Когда это произойдет, берегитесь! Позвоните вашему другу, пусть продает.

— Хорошо, хорошо, — торопливо сказал Ирвин Коун, словно он спешил освободиться, чтобы оказать услугу другу.

Однако, положив трубку, он позвонил не Энсону Тафту, а Спенсу Гоулду. На все вопросы Спенса Доктор ответил только одной фразой:

— Когда Тафт позвонит, немедленно свяжись со мной.

В понедельник, когда на Побережье открылась биржа, курсы покупки и продажи составили пять и шесть долларов соответственно. В одиннадцать часов Тафту позвонил мистер Бартон. Он напомнил мистеру Тафту, что пришел срок выплаты процентов в размере двух с половиной тысяч долларов наличными.

— Не беспокойтесь! — нервно ответил Тафт. — Я отдам их вам. — Когда?

— Завтра!

— Хорошо. В противном случае мне придется обратиться в наш отдел сборов. Хотя мне очень не хочется поступать так по отношению к человеку, имеющему жену и детей, — зловеще произнес Бартон.

Тафт положил трубку, решив выждать один день. К шести часам по нью-йоркскому времени, когда закрылась биржа на Тихоокеанском побережье, курсы покупки и продажи упали до трех с половиной и четырех долларов при минимальном объеме сделок.

Все остальные сотрудники Си-би-эн ушли домой. Только Тафт оставался в своем темном кабинете над Рокфеллер-Плаза. Он посмотрел на город, на Пятую авеню с ее яркими магазинными витринами и потоком такси, частных автомобилей, автобусов. Внизу люди катались на коньках по льду под музыку, не проникавшую через стеклянные окна комнаты.

Баффи тихо вошла в кабинет. В окне появилось отражение ее хорошенького лица и светлых волос. Тафт повернулся, собираясь обнять ее; он протянул руку к груди женщины. Баффи немного отстранилась. Он посмотрел на нее. Лицо секретарши было спокойным, холодным.

— Баффи?

— Что ты собираешься делать? — деловито спросила она.

— Пойдем в «21». После обеда с мартини мой мозг заработает лучше.

— Хм, — произнесла она, отклоняя его приглашение.

— Бафф? — растерянно сказал он.

— Я сегодня приняла решение. Я войду в «21» только в качестве миссис Энсон Тафт. Сейчас это кажется весьма маловероятным, да?

Он повернулся, чтобы прижаться к ней, почувствовать близость ее тела.

— Я выкарабкаюсь! Найду деньги, чтобы откупиться от Селии и обеспечить детей.

— Энс, под это обещание я ела, пила и спала с тобой целых три года. И ничего не произошло.

Ее ледяной тон изумил Тафта.

— Пойми, что я не гожусь на роль экскорта для посещения «21». Я не шлюха, к которой ты можешь заглядывать вечером перед возвращением домой в Гринвич. И я не становлюсь моложе. Я способна позаботиться о себе сама. Именно это я собираюсь сделать.

Иногда по вечерам в офисах над Рокфеллер-Плаза звучит суровая правда.

— Баффи… — с изумлением и обидой в голосе промолвил Тафт.

— Я люблю тебя, Энс. Но не так сильно, как ту жизнь, которую я запланировала для себя.

Она начала убирать свою руку, когда зазвонил личный телефон Тафта. Он услышал голос, успевший стать хорошо знакомым.

— Мистер Тафт, в какое время завтра я получу деньги?

— Кто дал вам этот номер?

— Разве он неправильный? — спросил Бартон. — Послушайте, Тафт, у нас есть свои правила. Передав дело в отдел сборов, мы не контролируем их методы работы. Я ясно выразился?

— Да, да. Ясно.

— Итак?

— Позвоните мне утром, — сказал Тафт, пытаясь закончить разговор.

— В какое время?

— Утром.

— Когда именно?

— В одиннадцать. В одиннадцать часов.

— О'кей. Значит, в одиннадцать.

В следующие пятнадцать минут Баффи и Энсону Тафту удалось найти Спенсера Гоулда в парилке «Атлетического клуба». Спенс немедленно позвонил Доктору в Беверли-Хиллз. Через полчаса в кабинете Энсона Тафта снова зазвонил его личный телефон.

— Энсон, это Ирвин Коун. Сожалею о том, что у вас неприятности. Помните, я советовал вам продать «Федерейтед», но вы сказали «нет». Ну, это дело прошлого. Я не хочу, чтобы вы беспокоились из-за Бастионе.

— Бастионе? — испуганно повторил Тафт.

— Да. Его сын носит фамилию Бартон. Для удобства. Но на самом деле он — Бастионе. Я не хочу, чтобы вы волновались из-за этого, — продолжил Доктор; мертвая тишина на другом конце линии позволила ему понять, что фамилия Бастионе сделала свое дело. — Я договорюсь с ним.

— Каким образом?

— Договориться с человеком типа Кошачий Глаз Бастионе можно только одним способом. Я заплачу ему. Отдам долг и проценты.

— Сделайте это, и я рассчитаюсь с вами! Верну все! Это займет несколько месяцев, но я отдам все. До последнего цента.

— Мы можем обсудить это позже. Прежде всего надо уладить все с Бастионе. Я позвоню вам.

Через полчаса телефон Тафта зазвонил снова.

— Я только что говорил с Бастионе, — сообщил Доктор. — Деньги будут у него к утру. Никто больше не побеспокоит вас. Можете забыть обо всем!

— Я не знаю, как отблагодарить вас. Мы поладим. Заключим контракт…

— Энсон, Энсон, — сказал Доктор. — Я чувствую себя виноватым. Ведь это я посоветовал вам купить акции «Федерейтед». Я думал, что это шанс сорвать куш. Считал, что оказываю вам большую услугу. Но все обернулось иначе. По-моему, я должен взять бремя на себя.

— Взять бремя на себя? — произнес Тафт, пытаясь понять истинный смысл сказанного Доктором.

— Забудьте все это дело! Мы спишем потери, — сказал Доктор, давая понять, что сделает это за свой счет.

— Наверно, я могу что-то сделать, — настаивал Тафт.

— Я сказал вам — забудьте это. Вот все, что вы должны сделать. И ни о чем не тревожьтесь, — успокаивающим тоном произнес Доктор и положил трубку.

Влажная от пота рубашка Тафта прилипла к его спине. Он бросил трубку на телефон. Не глядя на Баффи, сказал:

— Сходим сегодня куда-нибудь. Не в «21». В тихий, спокойный ресторан. Я должен выпить пару бокалов. Сегодня мне необходимо, чтобы меня любили.

Он протянул к ней руки. Она заколебалась, потом взяла Тафта за руку, потому что действительно любила его. Это было не только знаком прощения, но и позволило ему привлечь к себе Баффи. Он обнял ее, и она почувствовала его возбуждение.

Она нежно стерла испарину с его лица. Рука Тафта поползла вверх по ее крепким, обтянутым нейлоном бедрам, проникла под платье; наконец он коснулся пальцами шелковистых волос. Баффи начала реагировать. Тафт прижался к ней сильнее; его член трепетал.

Она позволила ему раздеть себя. Он умел делать это без ее помощи. Он опустил вниз флажок длинной «молнии» на ее спине, повернул Баффи и обхватил обеими руками под платьем груди женщины. Они были упругими, высокими. Баффи редко надевала бюстгальтер. Она прижалась к Тафту спиной; ей нравилось касаться ягодицами его отвердевшего члена.

Он снял брюки и раздвинул ее бедра, еще сильнее сжал груди.

Внезапно в ее голове мелькнула мысль. Подозревают ли люди, катающиеся внизу на коньках, кто́ наблюдает за ними и чем занимается при этом? Но возбуждение не позволило ей долго размышлять на эту тему. Она повернулась лицом к Тафту, протянула руку к его члену. Тафт овладел ею на дорогом паркете своего кабинета.

Лежа с раздвинутыми ногами, ощущая страсть Тафта, впервые проявившуюся столь неистово, она решила, что внутреннее напряжение делает его превосходным любовником. Он проникал в нее все глубже и глубже. Наконец он залил Баффи спермой, разлившейся по всем ее внутренностям. Они кончили одновременно, и это обрадовало женщину. Потому что сегодня Тафт нуждался в укреплении веры в себя и избавлении от паники нескольких последних часов.

2

Через два дня, не упоминая события того вечера, Спенс Гоулд познакомил Энсона Тафта с «новой концепцией составления программ». Она позволяла одному агентству заполнять целый блок эфирного времени сбалансированным комплексом часовых и получасовых передач. Другими словами, ТКА предлагало полностью позаботиться об использовании лучшего эфирного времени Си-би-эн на четверг.

Проявляя необычную оперативность в отношении новаторской политики, Энсон Тафт одобрил идею, и она стала главной темой очередного номера «Вэраети». Значительный блок программ Си-би-эн, занимавший время с семи тридцати до одиннадцати часов вечера, приобретался через ТКА. Доктор в очередной раз извлек выгоду из несчастья.

В одной из этих передач телезрителям представили Деллу д'Анжело, молодую итальянскую певицу из Чикаго. Она обладала заурядным голосом. Ее платье было великолепным; полуобнаженные груди девушки вызвали такое смятение в аппаратной, что перед эфиром цензор телекомпании попросил воткнуть в ложбинку кусочек шифона.

Но когда Делла отправилась на сцену, Спенс Гоулд убрал шифон, и она появилась перед аудиторией в виде, согревавшем сердце одного немолодого чикагского мужчины.

Однако лишь одна передача из программы на четверг имела важное значение для долгосрочных планов Доктора Ирвина Коуна и ТКА. Она называлась «Бродвейский театр звезд». Это название придумал Фредди Фейг. Третий член ударного отряда ТКА обладал худым лицом опасного человека. Он носил тонкие усики и слегка прихрамывал. Последний факт он объяснял ранением, полученным в годы армейской службы, но на самом деле во время второй мировой войны он преднамеренно уронил ящик от снарядов себе на правую ногу, сломав при этом несколько маленьких косточек. После выздоровления он был демобилизован, получил скромную пожизненную пенсию и с тех пор упоминал свою «рану» с видом мученика.

Эта хромота и вызываемое ею сочувствие заставили Доктора ослабить требования к своим помощникам и нанять Фейга, не имевшего диплома престижного новоанглийского колледжа. Фейг не мог похвастаться дипломом с отличием. Но он оказался не менее ценным сотрудником, чем Спенс и Бадди.

Вклад Фейга в вечернюю четверговую программу, «Бродвейский театр звезд», был часовым развлекательным драматическим шоу, транслировавшимся из Нью-Йорка. Создателем передачи стал эксцентричный молодой продюсер — гомик, являвшийся клиентом ТКА. Она должна была состоять из телевизионных вестей известных бродвейских спектаклей и экранизаций американских романов с участием лучших современных театральных актеров.

Когда проект был представлен Карлу Брюстеру, вице-президенту ССД и О., отвечавшему за радио и телевидение, этот человек увидел в «Бродвейском театре звезд» самый дорогостоящий, грандиозный и перспективный пакет телепередач из всех составлявшихся когда-либо. Он предназначался для крупного спонсора, желавшего громко заявить о себе с телеэкрана.

Карл Брюстер сидел в своем кабинете, положив ноги на край огромного стола. Он не пытался скрыть свой интерес. Он счел выбранное время подходящим. Даже если ТКА обеспечит участие половины обещанных Фредди Фейгом звезд, рекламное агентство ССД и О. будет выглядеть превосходно в глазах любого спонсора. Брюстер мог без опаски продемонстрировать свой интерес. Он свяжется со спонсором из Питтсбурга и не позднее чем через неделю снова поговорит с Фредди Фейгом.

Фредди Фейг улыбнулся и произнес:

— Конечно, я буду ждать, сколько будет возможно, но два других агентства проявляют сильный интерес.

Сочтя это обычным давлением, Брюстер кивнул и подумал: «Чертов Фредди! Мы не будем рисковать клиентом только потому, что вы торопитесь продать товар». Вслух он произнес:

— Для премьеры нам понадобится кто-то из настоящих звезд, чтобы критики поняли, какого уровня передачу мы готовим. Ваши предложения?

Фредди Фейг уже стоял у двери; вопрос прозвучал в тот момент, когда он поворачивал ручку. В нем разгорелась алчная надежда, которую хотел вызвать Брюстер.

— Для премьеры мы бы могли показать… скажем… Кларка Форда… — Фредди выхватил из памяти фамилию самого знаменитого клиента ТКА из числа бродвейских звезд.

— В какой вещи?

— Ну… скажем… в «Додсворте»! — выпалил Фредди название первой пришедшей ему на ум постановки.

— Кларк Форд в «Додсворте»!

Карл Брюстер посмаковал эту фразу. Затем, сделав выразительный жест правой рукой, продекламировал:

— Бродвейский театр звезд! Кларк Форд в пьесе Синклера Льюиса «Додсворт»!

Он улыбнулся.

— Звучит недурно. Завтра я полечу в Питтсбург.

Ликующий Фредди Фейг, прихрамывая, покинул кабинет Брюстера, затем бросился к лифту, едва дождался прибытия кабины, шагнул в нее и поспешил назад на Мэдисон-авеню, в офис ТКА. Он даже не стал тратить время на поиски такси.

Когда он рассказал о беседе с Брюстером Спенсу Гоулду, тот не проявил энтузиазма, на который рассчитывал Фейг, а сухо заметил:

— Послушай, Фредди, впредь не давай таких обещаний! Говори менее определенно, например, так: «Мы рассматриваем возможность появления Кларка Форда на телевидении». Или: «Я не обещаю, но, возможно, нам удастся показать Кларка Форда. Если мы сойдемся в цене». Но, ради бога, не бери на себя подобных обязательств.

— Хорошо, хорошо, — обещал Фредди. — Если дело дойдет до этого, мы как-нибудь выкрутимся.

— Ладно, — согласился Спенс.

Спустя два дня Карл Брюстер позвонил Фредди Фейгу и сообщил ему о том, что он побывал в Питтсбурге и поговорил со спонсором, который воспринял предложение с энтузиазмом. Если ТКА может гарантировать, что цикл действительно откроется телевизионным дебютом Кларка Форда в синклеровском «Додсворте», по мнению Брюстера, контракт будет подписан. И весьма быстро. Он скрыл от Фредди, что спонсор согласился финансировать «Бродвейский театр звезд» без всяких условий относительно премьеры. Участие Кларка Форда было условием самого Брюстера. Больше он ничего не сказал. Он знал, что произойдет в ТКА после этого разговора.

Он оказался прав.

Фредди Фейг побежал из своего кабинета, обставленного антикварной мебелью миссис Ирвин Коун, в кабинет Спенса, обставленный не менее великолепно. Спенс отреагировал на известие с меньшим ликованием, но большей тревогой, чем его молодой, менее опытный коллега.

Да, конечно, ТКА имела шанс продать цикл передач и получить комиссионные в размере шести тысяч долларов в неделю, или свыше трехсот тысяч в год. Спенс не был склонен недооценивать такую возможность.

Но Кларк Форд. Привлечь Кларка Форда к участию в телеспектакле… Он никогда еще не работал на телевидении. Надо найти иной выход.

— Может быть, пригласить другую звезду? — сказал Фредди Фейг.

— Конечно. Но прежде всего мы должны снять вопрос о Форде, — заявил Спенс.

Он поднял трубку переговорного устройства, нажатием кнопки связался с Джанет Флинн, отвечавшей из ТКА за связь с театрами и самим Фордом.

— Джанни, — проворковал Спенс, — какие планы у Кларка Форда на ближайшие шесть месяцев?

— Он читает пьесы, — этим стандартным клише Джанет дала понять, что театральная звезда по тем или иным причинам сейчас является безработным.

— Его что-нибудь заинтересовало? — спросил Спенс.

— Он не будет работать на телевидении! — отрезала честная, прямолинейная Джанет. — Он не выносит спешку, короткий репетиционный период, халтурную постановку. Ответ отрицательный! Что у тебя еще?

— Конечно, ответ отрицательный. Поэтому я и звоню. Я должен вежливо отказать спонсору, который мечтает заполучить Форда.

— Тогда скажи, что он колеблется между двумя пьесами, одну из которых предложила гильдия, а вторую, — сымпровизировала Джанет, — Леланд Хейвард.

— Хорошо! — сказал Спенс.

Он нажал другую кнопку, вызвал секретаршу, велел ей позвонить Карлу Брюстеру в ССД и О. Поскольку Брюстер ждал звонка, он тотчас снял трубку.

— Карл! — радостно произнес Спенс, словно он приветствовал своего лучшего друга. — Как дела? Что нового? Как Элли? Дети?

Он засыпал Брюстера вопросами, не давая ему времени отвечать на них.

Брюстер тем временем сделал кое-какие выводы. Ему позвонил не Фредди, а Спенс. Это означало, что ТКА не может привлечь Кларка Форда. Спенс проявлял слишком большую теплоту, сердечность. Сейчас Спенс попытается всучить ему вместо Форда другую звезду. Но Брюстер принял решение. Он знал, что через год, или в тот момент, когда в агентстве начнется серьезная борьба за власть, его единственным оружием станут спонсоры, которых он сам тщательно обхаживал. Эти клиенты из чувства благодарности за хорошо выполненную работу откажутся от услуг агентства, если Брюстер уйдет из него. Спонсор из Питтсбурга, крупнейший производитель алюминия, был одним из тех клиентов, которых Брюстер хотел сделать «своими».

Он не собирался расставаться с мечтой об использовании Кларка Форда. Это событие могло стать сенсацией, получить широкое освещение в прессе. Его спонсор мог только мечтать о такой рекламе. Брюстер не желал упускать такой козырь.

Поэтому он спокойно сидел за столом, слушая Спенсера и думая: «Говори, говори, хитрый еврей. Как только ты перестанешь гундосить, я скажу тебе «нет»!»

Гоулд замолчал, и Брюстер произнес:

— Спенс, вернемся к сути! Нет Кларка Форда — нет и контракта. Точка!

Он сказал это очень тихо, потому что знал — это решение встревожит Спенса Гоулда сильнее любого аргумента. Любой довод — это приглашение к торгу. Категоричные заявления, произнесенные тихо, вкрадчиво, отнимают у оппонента точку опоры. Он буквально услышал, как Спенс переключает передачи, используя очередную салфетку. Брюстер достаточно часто вел переговоры со Спенсом Гоулдом и знал, что поток его носовых выделений определяется эмоциями.

«Сукин сын, — мысленно произнес Спенс Гоулд. — Мерзкий протестант! Компании и агентства сидят у тебя в кармане! И ты считаешь, что все евреи будут плясать под твою дудку? Как бы не так, shmuck! Когда-нибудь я еще отрежу тебе яйца!»

В переводе на гарвардский язык это прозвучало так:

— Послушайте, Карл, почему бы нам не обсудить это за ленчем? Вы, Фредди и я. В «21». Сегодня вы сможете?

— Я не знаю, о чем мы сможем поговорить, — сказал Брюстер.

Спенс засмеялся так радостно и непринужденно, как это позволил ему сделать его воспаленный нос.

— Что-нибудь найдем. В крайнем случае о женщинах.

Задумавшись на мгновение, Брюстер сказал:

— О'кей. «21», в двенадцать тридцать.

Они выпили по три мартини, съели нарезанную ломтиками лососину с черным перцем, бифштексы. Никто не обмолвился о Кларке Форде. За второй чашкой кофе Спенс Гоулд наконец заговорил, выражая вслух мысли всех собравшихся мужчин:

— Послушайте, Карл, мы все сидим в одной лодке. Кларк Форд собирается играть в пьесе для театральной гильдии. Он абсолютно недосягаем. Это означает, что ваше агентство теряет заказ с еженедельными комиссионными в размере двадцати тысяч долларов. Двадцать кусков в неделю! Будто мне это не известно! — с наигранным сочувствием произнес Спенс. — Я предлагаю следующее. Мы втроем отправимся в Питтсбург. Я возьму с собой впечатляющий список свободных звезд. Общими усилиями мы продадим вашему клиенту вместо Кларка Форда другого, не менее хорошего, актера. Даже лучшего! Да, лучшего!

На лице Брюстера появилось скептическое выражение.

— Почему вы считаете, что Кларк Форд так хорош? — спросил Спенс. — Он — звезда, но где? В театре! Что такое театр? Претенциозное дерьмо! Много ли театралов в этой стране? Меньше миллиона. А любителей кино? Сто миллионов. Добился ли Кларк Форд настоящего успеха в кино? Нет! Хотя у него были шансы! За пределами Нью-Йорка он вовсе не звезда! Я должен быть с вами честным, Карл, хоть он и является нашим клиентом. За стенами театра он не стоит и цента. Это правда!

Брюстер не ждал, что Спенс заговорит в таком тоне о Форде. Это свидетельствовало об отчаянии ТКА. Если они охвачены им, то, значит, могут еще добиться участия актера.

— Спенс, — сказал Брюстер, — я получил от клиента четкое указание. Ему нужен только Кларк Форд.

— Поэтому я предлагаю, — перебил его Спенс, — чтобы мы все поехали в Питтсбург. Может быть, нам удастся уговорить его.

— Не думаю, что это сработает. Мой клиент не любит говорить с… ну, он не выносит агентов.

Спенс Гоулд и Фредди Фейг отреагировали на сказанное еле заметными улыбками. Они оба заменили слово «агент» на «еврей». Они были правы. И все трое знали это.

В семь часов по нью-йоркскому времени, в четыре — по лос-анджелесскому Спенсер Гоулд сделал то, что ему никогда не хотелось делать. Он позвонил Доктору и попросил его о помощи. Фредди держал в руках вторую трубку. Они вдвоем объяснили ситуацию. Суть ее сводилась к следующему: либо ТКА привлекала к постановке Кларка Форда, либо она теряла комиссионные в размере шести тысяч долларов в неделю. Доктор выслушал, попросил несколько дней на размышления и положил трубку.

Спенсу и Фредди реакция Доктора показалась резкой, пугающей. Их мольба о помощи нанесла больший вред, чем явный провал. Они совершили ошибку.

Доктор соблазнял исключительно глупую, но весьма привлекательную молодую актрису-блондинку; он протянул ей наживку, обещав сделать звездой. Он не любил так поступать. Но иногда совершал подобные вещи. Он питал слабость к явно глупым и доступным девушкам. Преследуя подобное существо, он проявлял такую же целеустремленность, как и в бизнесе, когда речь шла о самом заманчивом контракте. Сейчас ситуация была именно такой. И два молодых идиота, находившихся в нью-йоркском офисе, все испортили.

Закончив разговаривать с ними, Ирвин Коун повернулся к девушке, стоявшей перед Доктором. Ее платье было опущено с одного плеча, высокая идеальная грудь обнажена. Коун снова начал целовать сосок, но его интерес пропал. Эрекция исчезла и не возвращалась.

Они укололи его в самое чувствительное место. Подвергли опасности крупную сделку, осуществление которой требовало хитрых маневров. Доктор стал засовывать грудь девушки обратно под платье.

Актриса, которую еще не отверг ни один продюсер или режиссер, испытала сильное унижение. Ею пренебрег агент. Да, он был Доктором Ирвином Коуном. Но все же агентом.

— Я сделала что-то не так? — спросила она, боясь, что невольная оплошность погубила многообещающую карьеру.

— В другой раз, — сказал Доктор.

Он выпроводил ее из кабинета, в очередной раз напоминая себе, что ему следует преодолеть слабость к доступным дешевкам. Это напоминало секс в больничном чулане во время скучных ночных дежурств.

Доктор быстро выработал свою стратегию. Когда в Нью-Йорке приближалась полночь, он позвонил домой Джанет Флинн. Она только что вернулась с прогона нового спектакля и еще не спала. После нескольких любезностей, которыми Доктор не забывал награждать своих сотрудников, он задал женщине неожиданный вопрос, заставивший ее на мгновение замолчать.

— Джанни, что Кларк Форд хочет сделать в этой жизни сильнее всего?

Смелая, решительная Джанет честно ответила:

— Только не работать на телевидении!

Разъяренный Доктор засмеялся.

— Мне это известно, Джанни. Я просил сказать, что он хочет сделать. В театре. В какой-то пьесе. Может быть, он всегда мечтал стать режиссером. Или имеет какое-то тайное желание. Наверняка имеет. Какое?

— Я не знаю, — уклончиво ответила она.

— Только ты одна близка к этому замкнутому человеку. Если он и говорит с кем-то, то только с тобой, — не сдавался Доктор.

Все это было правдой. Все это заставляло Джанет Флинн проявлять молчаливость, типичную для священников, докторов и юристов. Она работала с такими людьми, как Доктор, Спенс Гоулд, Фредди и Бадди, но не доверяла им. Она знала, что может своей откровенностью причинить вред Кларку Форду. «Замкнутый» человек имел одно желание. Ему нравилась одна пьеса. Он видел в ней достоинства, которые не признал бы ни один продюсер. Даже те продюсеры, которые всегда говорили: «Кларк, найдите пьесу, в которой вы хотите сыграть, и я займусь ею, даже не читая!» Все игнорировали эту вещь. Она плохо читалась. Бесформенная, неясная, с глубоко скрытой идеей, она принадлежала будущему. Джанет Флинн пришлось признать, что и ей она не понравилась.

Возможно, именно это обстоятельство заставило женщину ответить Доктору. Она чувствовала, что Кларк слишком надолго сосредоточил свое внимание на плохой пьесе.

— Ему нравится одна вещь, но никто не хочет ее ставить, — сказала Джанет. — Какой продюсер, в конце концов, решится выбросить пятьдесят тысяч долларов в надежде на то, что Кларк Форд из благодарности согласится сыграть в его следующей постановке?

— Конечно, я понимаю. Продюсер должен прислушиваться к своему внутреннему голосу, — сказал Доктор. Уже собираясь положить трубку, он вдруг спросил:

— Если я окажусь в Нью-Йорке завтра вечером, я смогу поужинать с Фордом?

— Попытаюсь это организовать, — сказала Джанет.

— Сделай это, — велел Доктор и добавил: — Как называется эта пьеса? Та, что ему нравится?

— «Король, королева, пешка», — ответила Джанет.

— О чем она?

— В этом вся проблема. Никто не знает. Даже автор.

— Пришли экземпляр в мой отель к завтрашнему вечеру, — попросил Доктор.

Он положил трубку, рассеянно почесал мошонку и вспомнил о глупой блондинке. Он вернулся из библиотеки в спальню, лег в постель к своей жене, и смутное желание умерло естественной смертью.

Кларк Форд был худым, мрачным человеком. Вечно убегая от самого себя, он испытывал облегчение, лишь воплощая образы других людей. Актерская игра была для него не только работой, но и психотерапией. То, что Форд осмеливался совершать на сцене, он никогда не мог сделать в своей сложной, запутанной жизни. В свое свободное время он постоянно искал любви, теплоты, душевной близости.

Когда он сталкивался с ними, актер не понимал этого. А если понимал, то не мог принять их, и в конце концов сомневался в других людях — чтобы не сомневаться в себе самом. Он был женат четыре раза. Каждый его брак заканчивался неудачей. Два раза — разводом, один раз — самоубийством жены; четвертый брак признали недействительным.

Дети Форда были бесконечно далеки от него. У актера не оставалось времени на общение с ними, поскольку он постоянно тратил его на попытки разрешения собственных проблем, бегство от страха. Он всегда считал себя одиноким, свободным мужчиной и искал все более молодых потенциальных жен. Стройное, крепкое тело Форда позволяло ему не замечать своего возраста, оправдывать свою сексуальную активность и выбор партнерш.

Все эти сложные и очевидные проблемы отражались на его работе. Из-за них он отдавал себя искусству с большей энергией, чем любой другой актер. Каждый выход на сцену становился актом самооправдания. Если публика принимала его, она прощала ему все недостатки. По крайней мере на один вечер он обретал отпущение грехов.

Только после премьеры, после статей, в которых его хвалили за великолепную, сдержанную игру, настроение Форда улучшалось. Получив порцию одобрения, он мог расслабиться.

Когда это происходило, Кларк Форд на один-два месяца становился относительно счастливым человеком. Неэгоистичным любовником. Он мог думать о женитьбе. Мог делать все доступное обыкновенным людям.

Именно поэтому он не добился большого успеха в кино. Фильмы не служили источником регулярного одобрения. После съемок актер уходит со студии и видит результат лишь через несколько месяцев. Не слишком большое утешение.

Он стал лучшим американским театральным актером главным образом потому, что больше ему было некуда пойти. Он знал, что умрет, если потерпит поражение на Бродвее.

Конечно, иногда его постигали там неудачи. Последняя произошла пять месяцев тому назад. Сам он получил, как обычно, хорошие отклики прессы, но пьесу нашли слабой, и спектакль умер через три недели. Это была серьезная вещь. Комедии прощают глупость, драме — никогда.

Лишенный своего утешения, Форд замкнулся в себе. Он ненавидел продюсера, ненавидел автора, ненавидел всех, кто уверял его, что эта пьеса достойна его талантов. В самые тяжелые моменты он ненавидел Джанет Флинн, хотя и знал, что ни на кого на свете не может положиться так, как на нее. Когда-то у него был с Джанет короткий роман. Она оборвала эту связь, потому что предпочитала представлять его интересы, а не быть женой или любовницей Форда. А для того, чтобы представлять его интересы профессионально и честно, она должна была быть эмоционально свободной.

Когда Джанет позвонила актеру после своего полуночного разговора с Доктором, Форд подошел к телефону весьма неохотно. Она видела в нем капризного мальчика. Уговаривала его, зная, что он нуждается в этом. Говорила то, что он хотел услышать. Он отвечал в своем обычном стиле. Отвергал ее ободрения и лесть.

Наконец, когда она разыграла обиду и Форд решил, что его цель достигнута, актер открыл путь к примирению.

— Не знаю, почему я так обращаюсь с тобой, Джанет. Ты — единственный человек, который понимает меня. И любит.

Эти слова он произносил, когда занимался с ней любовью. Они служили сигналом, извещающим о том, что он готов отдать себя в руки Джанет и следовать ее указаниям.

— Кларк, — начала Джанет, — вчера вечером мне позвонили с побережья…

— Я не хочу сниматься в кино! — перебил он. — Каждый раз, когда меня постигает неудача на Бродвее, они думают, что я готов вернуться в кино. Нет, нет, нет!

Умолчав об отсутствии звонков со студий, Джанет сказала:

— Если бы речь шла об этом, я бы не стала беспокоить тебя, дорогой. Ты это знаешь.

Он пробормотал что-то неразборчиво в знак своей благодарности, и она почувствовала, что может продолжать.

— Кларк, человек, звонивший мне вчера, — это Ирвин Коун.

— Доктор?

Форд тотчас стал настороженным, враждебным.

— Что ему надо?

— Он хочет прилететь в Нью-Йорк, чтобы встретиться с тобой, — сказала Джанет.

— Зачем?

— Чтобы поговорить о пьесе.

— Об очередной халтуре вроде последней? Наверно, автор — какой-нибудь жалкий клиент ТКА.

— О «Короле, королеве, пешке», — тихо произнесла Джанет, гася его ярость.

Она почувствовала, что он улыбнулся.

— О «Короле, королеве, пешке»? — повторил Форд, смягчив тон. — Ему понравилась эта вещь?

— Он сказал лишь, что хочет поговорить с тобой об этом. Сегодня вечером. За ужином, если ты сможешь. Он готов встретиться с тобой в любом удобном для тебя месте.

Такая покладистость Ирвина Коуна была лестной даже для Кларка Форда.

— Ну, — актер старался скрыть свой интерес, — сегодня вечером я вообще-то занят, но если человек летит из… Послушай, я отменю назначенную встречу. Поужинаю с ним.

Он замолчал, выбирая место, способное оказать нужный эффект на Доктора. — Скажем, в «Павильоне». Подходит?

— Отлично! Я закажу столик. Итак, «Павильон», в девять часов.

— Хорошо, — Форд проявил некоторый энтузиазм, затем понизил голос: — Джанни, ты знаешь, что́ бы я сделал, если бы ты сейчас оказалась здесь.

— Пожалуйста, Кларк…

— Я ведь делал тебя счастливой в постели, правда? — спросил он, снова прося ее укрепить его веру в себя.

— Да. И я объяснила тебе, почему это следовало прекратить.

— Еще один раз, Джанни, пока я не умер. Прикосновение к твоим грудям — это возвращение домой.

— Пожалуйста, Кларк.

— Еще один раз, пока я не умер, — сказал он и положил трубку.

В ее глазах появились слезы. Не будь он таким опасным, невыносимым во многих отношениях, его можно было бы назвать идеальным любовником. Он не только любил ее, но и нуждался в ней. Она была обыкновенной женщиной с простым лицом и на редкость хорошей фигурой. Она знала, что серьезный роман с ним неизбежно приведет к несчастью, которым уже не раз завершались его отношения с женщинами.

Он стал бы обвинять ее в своих неудачах. Изменять ей с другими поклонницами. Выходил бы из мрачного, угрюмого состояния только на время занятий любовью. Все это погубило бы ее. Она заплакала от того, что здравый смысл уберегал ее от всего этого. Она испытывала соблазн терпеть эти мучения, потому что любила Кларка Форда. Догадываясь о замыслах Доктора, она чувствовала, что отдает Кларка в его руки.

На ужин оба мужчины заказали одни и те же блюда. Суп с омарами, холодный цыпленок, белое бургундское. Доктор ел мало. Он говорил об упадке, охватившем Бродвей, утешал Кларка Форда по поводу того, как мало мог предложить в эти дни театр звезде, как бы невзначай заметил, что телевидение — это театр будущего.

Кларк Форд лишь кивал головой или односложно выражал согласие с Коуном. Чувствуя, что успех возможен, Доктор решил форсировать изложение своего плана.

— Конечно, причина упадка или краха в любой отрасли шоу-бизнеса — это продюсер, человек, объединяющий все таланты, обеспечивающий их декорациями, костюмами, театром. Но в первую очередь он должен располагать сценарием!

Кларк Форд поднял глаза; на его лице впервые появился явный интерес.

— Что мы можем сделать без хорошего сценария? Ничего! Однако именно в этом вопросе продюсеры чаще всего проявляют свою несостоятельность. Они оказываются неспособны оценить сценарий по достоинству. Когда он нравится им, у них не хватает смелости пойти на риск, поверить в свою оценку.

Кларк Форд снова кивнул, выражая этим свое отвращение к продюсерам. Он положил вилку и приготовился слушать Доктора без той изначальной настороженности, которую многие актеры испытывали к такому известному хитрецу, каким слыл Коун.

— Я знаю, что это такое, — печально произнес Доктор. — Я не всегда был агентом. С десяти лет я играл на скрипке. Да! С десяти до шестнадцати лет я играл на скрипке по четыре часа в день. У меня были неплохие преподаватели. И я превзошел их.

Он помолчал, как бы извиняясь за свою гордость, и добавил:

— Если бы не финансовые проблемы, я, возможно, стал бы концертирующим скрипачом!

— Правда? — с сочувствием произнес Форд.

— Я находился бы по вашу сторону от рампы. Но мой отец держал бакалейную лавку в бедном квартале. Его главной слабостью была вера в человеческую природу. Список его должников оказался слишком длинным.

Доктор улыбнулся, вспоминая дни молодости.

— Он записывал долги на упаковочных пакетах. И затем терял их. Часто делал это сознательно. В пятнадцать лет мне пришлось забыть о серьезной музыке. Я начал играть в ансамблях, стал зарабатывать этим на жизнь и возненавидел музыку.

Эту речь Доктор уже произносил ранее, когда хотел установить психологический контакт с автором, режиссером или актером. Это срабатывало. Всякий раз. Он чувствовал, что и сейчас добился желаемого результата.

— Кларк, я бы не хотел, чтобы с вами произошло нечто подобное. Чтобы вы продолжали исполнять «фордовские» роли, пока вас не затошнит от них. Поэтому…

Он не закончил фразу, словно мысленно обсуждал вопрос о том, стоит ли делиться с Фордом своими замыслами. Форд ждал; в его печальных глазах появилась надежда. Он молча умолял Доктора продолжать.

— Я наткнулся на один сценарий. Это пьеса с новыми измерениями. Новый подход к драматургии. Свободный. Раскованный. Бросающий вызов! Я уверен, вам понравится.

— Мне-то он нравится! — с энтузиазмом и злостью выпалил Форд. — Но никто не желает ставить эту пьесу!

Доктор замолчал, как бы изумляясь тому, что Кларк знает об этой вещи. Затем он пробормотал:

— Вы хотите сказать, что знаете пьесу, о которой я говорю?

— Конечно! «Король, королева, пешка».

— Да, да! Странно, Джанни никогда не говорила мне, — солгал Доктор. — Когда я упомянул это название и попросил ее не говорить вам об этой вещи, она не сказала мне, что вы с ней уже знакомы.

— Я прочитал ее год назад! Я показывал пьесу всем нью-йоркским продюсерам. Они не пожелали заниматься ею!

— Продюсеры! Нынешним продюсерам недостает либо вкуса, либо смелости.

— Сущая правда! — подтвердил Форд.

Доктор улыбнулся.

— Теперь, раз вы знаете пьесу и она вам нравится, как и мне, моя задача облегчается. Но не ваша.

Его слова прозвучали как вызов. Форд был достаточно рассержен, чтобы принять его.

— Я хочу, чтобы вы поставили эту пьесу. Нет, нет, нет, — Доктор предупредил возражения актера. — Не в том смысле, что Кларк Форд представляет Кларка Форда в «Короле, королеве, пешке». Мы найдем какого-нибудь нового молодого продюсера или менеджера, чья фамилия будет стоять в титрах. Но осуществим эту постановку мы с вами! Вы сыграете главную роль. Я предоставлю деньги.

— Всю сумму? — удивленно спросил Форд. — Вероятно, потребуется пятьдесят, даже шестьдесят тысяч долларов.

— Всю сумму, — подтвердил Доктор.

Это сообщение глубоко тронуло Форда, решившего, что он нашел покровителя хорошего театра.

— Я бы хотел до моего завтрашнего вылета из Нью-Йорка заключить с вами джентльменское соглашение, — произнес Доктор.

— Я готов сделать это немедленно!

— Нет. Не поддавайтесь эмоциям. Представьте, что я — ваш враг, а не агент. Отнеситесь ко мне с подозрением. Продумайте жесткие условия. Сделайте все то, что вы делаете, общаясь с обыкновенными продюсерами. И только после этого дайте мне ответ.

— Хорошо. Завтра, — сказал Форд, восхищаясь человеком, который сам просил отнестись к нему с недоверием.

— О, есть еще один момент, — сказал Доктор. — Я бы хотел начать работу над пьесой в середине ноября с тем, чтобы устроить премьеру на Бродвее сразу после Нового года. Как это согласуется с вашими планами?

— Нормально.

— Тогда позвоните мне утром!

Мужчины встали. Рядом со стройным, высоким Фордом Доктор казался совсем крошечным. В соответствии со своей привычкой Форд покинул стол первым. Доктор позволил ему сделать это, поскольку знал, что Форд не любит оставаться в одиночестве за столом или где-то еще.

Провожая взглядом актера, Коун мысленно подвел итоги встречи. Он завоевал симпатию и восхищение Форда. Сделал так, чтобы актер был свободен до октября включительно и занят в ноябре. В такой ситуации Форд не возьмется за другую роль в театре. Не имея предложений от киностудий, он будет свободен для важной телевизионной премьеры в рамках «Бродвейского театра звезд».

Следующим утром в одиннадцать часов пять минут Форд позвонил в нью-йоркский офис ТКА. Он принял предложение Доктора сыграть в «Короле, королеве, пешке».

— Назовите дату, Кларк, — попросил для большей надежности Коун.

— Меня устроит, если первая репетиция состоится пятнадцатого ноября!

— Отлично!

Доктор кивнул Спенсеру Гоулду и Фредди Фейгу, ждавших итога беседы.

— Кларк, пожалуйста, не говорите об этом никому, пока мы не приступим к работе. Я хочу сам сообщить новость прессе.

— Не беспокойтесь, Доктор! — сказал Форд, мечтавший об успехе этого дела не меньше, чем сам Доктор.

Когда Коун положил трубку, Фредди радостно выпалил:

— Он сделает это!

— Соедините меня с Карлом Брюстером! — произнес Доктор тем презрительным тоном, который он использовал, желая наказать молодых людей за неудачу.

Он протянул трубку Фредди. Доктор молчал до тех пор, пока Фредди не вернул ее ему, произнеся:

— Брюстер…

— Карл? Это Ирвин Коун. Я в Нью-Йорке. Я прилетел по делу. По вашему делу.

Он дал понять Брюстеру, какую огромную жертву он принес.

— В конце концов ССД и О. является нашим важным клиентом. Я сделал это для вас. Пожалуйста, пусть это останется пока тайной. Кларк Форд появится в премьере «Бродвейского театра звезд».

— Правда?

Изумление помешало Брюстеру скрыть радость.

— Да. Но условия будут довольно жесткими.

— Жесткими?

Язва Брюстера напомнила о себе.

— Я выложу шестьдесят тысяч долларов из моих личных денег для осуществления этой постановки. Поэтому я бы хотел добавить к тому бюджету, что мы послали вам, еще три тысячи долларов в неделю. Назовите это гонораром за художественное руководство…

— Три тысячи в неделю…

Брюстер заколебался, чувствуя, что бюджет и так был опасно раздутым.

— Три тысячи долларов в неделю… за тридцать девять недель это составит…

— Сто семнадцать тысяч долларов! — произнес Доктор.

— Вы сказали, что ваши расходы составят только шестьдесят тысяч, — заметил Брюстер.

— Верно! Значит, остается пятьдесят семь тысяч, — невозмутимо произнес Доктор. — Мы можем вложить эти деньги в корпорацию и позже передать вам акции. Или перевести деньги в фонд, из которого оплачивается обучение ваших детей. Мы поступим так, как вы пожелаете. Мы ценим ту работу, которую вы провели со спонсором.

— Давайте обсудим это за пределами офиса. Встретимся завтра за ленчем?

— Хорошо, — сказал Доктор. — Я задержусь.

Он положил трубку. Спенс и Фредди улыбались. Но Доктор произнес с серьезным лицом:

— Они могут говорить о евреях все что угодно. Но в конечном счете нееврея всегда можно купить дешевле.

Через несколько дней в атмосфере абсолютной тайны был подписан контракт. При посредничестве ССД и О. питтсбургская компания «Алюмко» стала спонсором «Бродвейского театра звезд». Это соглашение базировалось на обещании ТКА подготовить для премьеры пьесу «Додсворт» с Кларком Фордом.

С этим событием было связано другое, также не получившее огласки. Доктор и Карл Брюстер встретились в одном из кабинетов «Оук-рум» — ресторана при отеле «Плаза».

Их сделка должна была стать чистой, законной. Они не будут скрывать доходы. Заплатят налоги, чтобы не нажить впоследствии неприятностей.

Они создадут фирму «творческих телевизионных советников» под названием «ТВКонсалтант Лтд.». Держателями акций станут Спенсер Гоулд, Бетси Брюстер и Роберт Брюстер, возраст которых составлял тридцать один год, восемь и шесть лет соответственно. Гонорар фирмы будет равен трем тысячам долларов в неделю на протяжении того времени, пока передачи будут выходить в эфир.

Решив эти вопросы и выбрав в качестве ориентировочной даты премьеры четырнадцатое октября, Доктор занялся обеспечением появления Кларка Форда на телевидении. Он немедленно заказал первоклассную телевизионную версию «Додсворта».

Он часто звонил из Беверли-Хиллз Кларку Форду, находившемуся в Нью-Йорке. Они говорили, конечно, о «Короле, королеве, пешке». О выборе режиссера, которому Кларк мог доверять. О назначении официального управляющего. Разумеется, сценарий требовал доработки. Кларк согласился, что он далек от совершенства. Они совещались по телефону, пока Кларк Форд не погрузился полностью в этот проект.

В точно выбранный момент Доктор дал сигнал Спенсу и Фредди. Они попросили Джанет предложить Кларку Форду появиться на телевидении в выдающейся американской постановке; его гонорар должен был стать самым большим из всех выплаченных когда-либо звезде за один телеспектакль.

Следуя указаниям Доктора, они сказали Джанет, что Форд, очевидно, отклонит это предложение. Они объяснили, что считают своим долгом исполнить просьбу ССД и О. и поговорить с ней без надежды на успех.

Их ненастойчивость так сильно бросалась в глаза, что Джанет насторожилась. Однако она была уверена, что Кларк ответит отказом; поэтому она позвонила ему в середине того же дня. Она не удивилась, когда актер сказал, что он не хочет играть в телеспектакле. Он так поглощен подготовкой «Короля, королевы, пешки», что не располагает временем для чего-то другого. Спасибо, нет. Даже за такие деньги? Даже за такие.

Ответ Форда передали Спенсеру Гоулду, который, в свою очередь, позвонил Доктору. Когда Форд собирался пойти пообедать, Коун набрал номер актера. Доктор сказал, что ему внезапно пришла в голову одна мысль, связанная с «Королем, королевой, пешкой», и ему захотелось немедленно поделиться ею.

— Знаете, Кларк, я немного выдохся. Переделываю одни и те же сцены по многу раз. Это плохо.

Поколебавшись, Кларк Форд признался:

— Я тоже.

— Правда? — с сочувствием произнес Доктор. — Это плохо. Очень плохо. Я не хочу, чтобы вы выдохлись до начала репетиции. Это опасно. Может быть, нам с вами стоит остановиться и отдать сценарий кому-то из профессионалов. Допустим, Сэму Берману. Или Максу Андерсону. Или, возможно, нам удастся договориться с Бобом Шервудом. Дадим им несколько недель и посмотрим, что получится. Мы рискуем только деньгами.

Доктор улыбнулся.

— Моими деньгами. Что вы об этом думаете?

— Не знаю, — сказал Форд. — Кстати, уж коль зашла речь о переносе сроков — я только что получил предложение о моем телевизионном дебюте. С высоким гонораром.

— ТВ? Вы? Кто, черт возьми, предложил Кларку Форду сыграть на телевидении?

— Джанни. По просьбе Спенсера Гоулда.

— Я позвоню этому сукину сыну и отчитаю его! Как он посмел! — взорвался Доктор. — ТВ! Я не позволю вам работать на телевидении.

Он помолчал и продолжил менее сердито:

— Я не пустил бы вас на телевидение, не прочитав сценарий и не одобрив его! И не получив гарантии того, что вам дадут на репетиции не десять дней, а три недели! Я не хочу, чтобы вы играли в халтуре, которая считается на ТВ качественной постановкой. Если им нужна лучшая бродвейская звезда, пусть они платят за бродвейские репетиции! Три недели!

— Я бы никогда не согласился на более короткий репетиционный период! — сказал Форд.

Подготовив почву, Доктор спросил:

— Сколько они вам предложили? Пятнадцать тысяч?

— Двадцать, — ответил Форд; он не мог скрыть, что гордится обещанным ему беспрецедентным гонораром.

— Это мало! Очень мало!

Своим рассерженным тоном Доктор дал понять Форду, что он хочет не допустить заключения контракта.

— Послушайте, я избавлю вас от лишних хлопот. Я сам позвоню Спенсу и пошлю его к черту!

Доктор помолчал, словно ему в голову пришла новая мысль.

— Знаете, агенту мешают личные отношения с актером, чрезмерная симпатия к нему. Я теряю рациональность мышления. Помните, я сказал, что выдохся, работая над «Королем, королевой, пешкой»? Чем мы займемся, пока Берман или Андерсон будут работать над сценарием?

Доктор помолчал.

— Спенс сказал вам, в какой вещи вы могли бы сыграть на ТВ?

— «Додсворт», — сказал Форд, который был приятно удивлен таким выбором.

— «Додсворт»? — произнес Доктор. — Великолепное произведение! Вы никогда не играли в «Додсворте» на сцене?

— Я был слишком молод, — тщеславно заметил Форд.

— Великолепный роман Синклера Льюиса, отличная пьеса, прекрасный фильм! Дайте мне подумать до завтра.

На следующий день, в полдень, телефон Форда снова зазвонил.

— Кларк, я обдумал это. Ваше участие в «Додсворте» станет сенсацией на ТВ! Если вам предложат хорошие деньги и условия, дадут право одобрения режиссера и сценария, по-моему, вам следует хотя бы задуматься над этим предложением.

— Вы так считаете?

Тон Форда указывал на то, что актер готов всерьез обдумать этот проект.

— Но только при хороших условиях! — сказал Доктор.

— Конечно! — согласился Форд.

Усмехнувшись, Доктор добавил:

— Кларк, теперь я покажу вам, как надо обращаться с молодыми хитрецами типа Спенсера Гоулда. Он увидит, как опасно предлагать вам что-то за моей спиной. Позвольте мне переговорить с ним по этому вопросу, и мы изрядно позабавимся. Во-первых, — Доктор дал понять, что хочет обсудить свою стратегию с Кларком, — во-первых, мы попросим сценарий. Когда вы получите его, он вам не понравится.

— Откуда вы знаете? — спросил Форд.

— Пусть это будет Шекспир — вам все равно не понравится, — заявил Доктор. — Это их испугает, и они дадут нам право одобрения сценария.

— Понимаю, — Форд улыбнулся.

— Договорившись насчет сценария, я подниму вопрос о сроках репетиций и режиссере. Только после этого вы согласитесь взять эту роль. Но через два дня вы позвоните мне и скажете, что разочаровались в этом проекте. Тогда я сообщу им, что если они не повысят гонорар, мы откажемся от участия в постановке.

— Хорошо, — охотно согласился Форд.

— Благодаря отказам заключено больше контрактов, чем благодаря немедленному согласию, — заявил Доктор. — Договорились? Вы поняли мою тактику?

— Понял!

— Тогда не говорите никому ни слова. Позвольте действовать мне!

В течение следующих шести дней Доктор регулярно звонил Форду. Однажды даже два раза за день. Он подробно рассказывал о том, как он оказывает давление на Спенсера Гоулда и ССД и О. Как они сопротивляются и постепенно отступают.

— Дождитесь момента, когда я нанесу им последний удар! Скажу о деньгах! — заявил Доктор.

К окончанию этого шестидневного периода Форд оказался так сильно вовлечен в переговоры, что победа стала для него важнее антипатии к телевидению. К седьмому дню, когда Доктор позвонил и сказал: «Они сдались! По всем пунктам. Включая деньги. Двадцать пять тысяч!», Форд забыл о своем предубеждении против ТВ и решил, что он одержал большую победу.

Но Доктор не остановился на этом.

— Кларк, — добавил он, — я добился для нас небольшой премии.

— Премии?

— Я почувствовал, что мы заслуживаем ее после всех этих переговоров.

— Да? — произнес Форд, не зная, что ему следует ожидать.

— Спонсор обещал устроить большой прием в «21» сразу после вашего теледебюта в его честь. Там мы объявим о вашем следующем бродвейском проекте — «Короле, королеве, пешке». Пусть эти негодяи оплатят счет за нашу рекламу!

— Хорошая идея! — согласился Форд.

Улыбаясь, он положил трубку.

Доктор тотчас позвонил в нью-йоркский офис Спенсу Гоулду.

— Спенс, Форд сделает это. Мы обо всем договорились.

— Да? Как насчет приема и встречи Форда со спонсором? Старик питает слабость к звездам.

— Я сказал тебе, что приведу Форда на прием в «21». Я сделаю это! Не волнуйся, малыш!

— Превосходно, Доктор! — обрадовался Спенсер.

— Спенс, сделай мне одолжение…

— Конечно.

— Предупреди этого молодого наглеца Фредди Фейга. Пусть он впредь не дает поспешных обещаний. Иначе я выпорю его!

3

Репетиции во всем мире проходят одинаково. Они завершаются множеством окурков, плавающих в пакетах из-под кофе. Репетиции телеверсии «Додсворта» ничем не отличались от других. Они начались и шли, как работа над любой постановкой с участием Кларка Форда. Он был серьезным, даже мрачным, необщительным, сосредоточенным. В перерывах не курил и не обменивался любезностями с другими актерами, а в одиночестве учил свой текст. На самом деле, как заметила актриса, игравшая Фран, жену Додсворта, Форд отлично знал свою роль еще до первой репетиции. Что он учит? — удивлялась его партнерша.

Иногда молодой режиссер — в то время все телевизионные режиссеры были молодыми — подходил к Форду, чтобы поговорить с ним. Обычно предлог был связан со снимаемой сценой. Он напоминал Форду, где будет находиться в определенный момент камера номер один. Или просил Форда выдержать где-то паузу, чтобы камера номер три показала его лицо чуть дольше.

Форд слушал, всегда глядя мимо молодого человека, вознаграждая его лишь одним сухим кивком. Через пять дней такого пренебрежения работа режиссера начала страдать. Он потерял уверенность в оценках, его стали раздражать малейшие ошибки других актеров. В конце шестого дня он позвонил Спенсеру Гоулду и попросил освободить его от работы над спектаклем.

В этот момент вмешалась Джанет Флинн. Она делала это на второй неделе работы над всеми бродвейскими постановками Форда в течение последних восьми лет. За коктейлем она объяснила молодому режиссеру, что в поведении Форда не было ничего личного. Так он держался с Джошем Логаном, Гатри Мак-Клинтик и даже Казаном, этим известным тираном. Она обещала появляться на каждой репетиции и действительно стала приезжать перед полуденным перерывом.

Ежедневно труппа спускалась в «Ратнер» — еврейскую столовую, находившуюся под репетиционным залом и славившуюся яйцами всмятку, сливочным сыром и мучными изделиями. Джанни и Форд всегда сидели за столом одни. Форд во время еды был таким же замкнутым, как и на репетициях, но Джанет к этому привыкла.

Он оживал, только когда задавал вопросы относительно «Короля, королевы, пешки». Удалось ли Доктору договориться с Шервудом о доработке сценария? Нет. А с Андерсоном? Макс думает. Он не любил переписывать произведения других авторов, но из уважения к Кларку Форду он обещал «подумать». Как насчет С. Джи Пирелмана? Он работает над книгой. А Берман, первая идея Доктора? Берман находится на побережье и готовится к съемкам своего первого фильма.

Джанни уклонялась от любых обсуждений телепостановки. Она лишь сказала, что молодой режиссер кажется ей очень хорошим.

— Он — дерьмо! — заявил Форд.

— Он действительно очень хорош, Кларк.

Не испытывая на самом деле этот энтузиазм, который она изображала, Джанет небрежно добавила:

— Для телевидения.

— Для телевидения! — ухватился за ее слова Форд. — ТВ — это дерьмо! Чертов сценарий урезали втрое! Публика не сможет следить за действием. Что касается игры, то на нее не остается времени. Подойди к этому месту! Посмотри в камеру! Задержи эту реакцию! И это называют игрой?

Бедняжка Джанет тихо, умоляюще повторила:

— Кларк… дорогой… пожалуйста… труппа тебя слышит.

— Ну и черт с ней! — громче, чем прежде, произнес Форд.

Джанни смутилась, но не испытала удивления. При каждой постановке Форд проходил через эту фазу. Если актер будет следовать своей традиции, завтра он потребует уволить режиссера.

Он действительно поступил так. Форд смягчился только после телефонных звонков Джанет и Спенсера Гоулда. Мисс Флинн примчалась на такси на Вторую авеню, где находился репетиционный зал. В конце концов лишь после звонка Доктора Форд согласился продолжить работу.

Так прошли три мучительные недели.

Новые проблемы и протесты возникли, когда Форд впервые оказался в настоящей телестудии. Его не устраивали декорации. Освещение было слишком ярким, от ламп исходил жар. Множество камер и техников затрудняли работу — в кино была только одна камера, одна операторская группа.

Сильнее всего его раздражал голос режиссера, звучавший из динамиков. Сам режиссер сидел в аппаратной. Джанни испуганно побежала туда. Спенс последовал за ней. Фредди Фейг ковылял взад-вперед; его хромота усиливалась по мере того, как жалобы Форда становились все более язвительными. Карла Брюстера сознательно не пускали в студию до генеральной репетиции.

В перерывах Джанни говорила с Фордом, пыталась успокоить его. Яркий свет необходим для качественной съемки. Большое число дорогостоящих камер объяснялось высокой репутацией Форда. Его крупные планы были очень выразительными; он сам не сознавал, как проецируется на телеэкран малейший его жест. Нет нужды обрывать то, что он называл «настоящей игрой». И декорации были хорошими. Созданные бродвейским художником, они будут казаться на экране крупными и роскошными. Если бы они имели большие размеры, то подавляли бы драматическое действие.

Теперь Кларк даже не кивал, слушая Джанни. Она знала, что это худший симптом. Она оказалась права.

Перед концом второго дня в студии Кларк внезапно отвернулся от камеры, и режиссеру пришлось снова нажать кнопку переговорного устройства.

— Мистер Форд, в этом месте вы должны посмотреть влево, чтобы камера номер четыре запечатлела ваш крупный план. Пожалуйста!

Кларк Форд повернулся в сторону черного окна аппаратной и крикнул:

— Послушайте, вы, зеленый сопляк! Вы будете подстраиваться с вашей чертовой камерой к моим движениям. Я больше не буду губить мою игру вам в угоду!

Сказав это, Кларк Форд покинул сцену, зашагал по большой студии, взял в костюмерной свое пальто и вышел из здания. Напуганные сотрудники ТКА позвонили Доктору.

Когда Доктор появился в Нью-Йорке и поговорил с Фордом, актер согласился вернуться. С этого дня все время, пока Форд работал, Доктор сидел в аппаратной. С одной стороны от него находились Спенс и Фредди, с другой — Джанни. Кларк шел на сотрудничество, но не демонстрировал настоящую игру. В одной важной сцене, где Додсворт отказывался от своей жены Фран, актер сыграл совсем плохо.

Режиссер жаловался вслух в аппаратной:

— Если он запорет эту сцену, можно будет забыть обо всем спектакле! Мне следовало уйти, когда я хотел сделать это.

Доктор похлопал Джанни по руке, потом встал и вышел. Она последовала за ним. Коун отыскал пустую гримерную. Пропустив вперед Джанни, он плотно закрыл за собой дверь.

— Джанни, — начал он, — я попрошу тебя кое о чем не ради меня. И не ради ТКА. Он продержится до субботнего вечера. Сыграет в спектакле. Потому что он хочет сыграть в «Короле, королеве, пешке». Но, — Доктор заколебался, — он может выступить так плохо, что это причинит ему непоправимый вред. Мы не можем допустить поражения. У нас есть годовой контракт с дополнительными условиями. Это — официальный дебют Форда на телевидении. Я не хочу, чтобы он испортил свою репутацию, как это случилось с ним в кино.

— И что? — спросила Джанни.

— Я никогда никого не просил об этом. Хотя мне не раз приходилось обращаться к людям с просьбами. Сегодня вечером, после репетиции, пообедай с ним. Напои его.

Доктор замолчал, потом добавил:

— А затем уложи его в постель.

Лицо Джанет вспыхнуло от злости и смущения.

— Послушай, дорогая, все знают о вашем романе.

— Он закончился! — рассерженно выпалила Джанет и повернулась, чтобы уйти.

Доктор крепко сжал ее руку и остановил.

— Джанни, я хочу внести ясность. Какое бы решение ты ни приняла, ты останешься в ТКА. Если ты мне не веришь, я пришлю утром долгосрочный контракт.

— Неужели кто-то может вам не верить? — с сарказмом сказала Джанет.

— Хорошо, я — негодяй. Я лгу. Краду. Иногда обманываю моих клиентов. Но, — сказал он, — покажи мне хоть одно агентство, которое делает для своих клиентов больше, чем я! Хоть одно! Мы добиваемся для них самых высоких гонораров, наилучших условий, даем максимальные шансы на успех!

Доктор разжал пальцы, но Джанет не сдвинулась с места.

— Это принесет ему пользу. Я знаю! Своди его в ресторан. Напои. Разреши заняться с тобой любовью. Завтра ты увидишь нового человека. Ему нужна вера в себя. Какая-то победа. Лучше всего — в постели.

В послеобеденное время в дальнем зале «21» обычно можно увидеть лишь сотрудников рекламных агентств, развлекающих иногородних клиентов, которые не хотят возвращаться одни в свои пустые гостиничные номера. В зале было мало посетителей. Обшитые деревянными панелями стены и клетчатые скатерти на столах способствовали созданию клубной атмосферы.

Стол в дальнем углу был сервирован на двоих. Когда Джанни и Форд прибыли в «21», их тотчас отвели туда. Метрдотель радушно поприветствовал Форда. Актер что-то буркнул в ответ и проследовал за Джанни к столу, держа под мышкой истрепанный сценарий.

Они почти не разговаривали до того момента, когда они заказали два двойных виски. Первый бокал оба осушили быстро. Джанни знала, что ей не составит труда напоить Форда. После того, как им подали третью пару бокалов, Джанни предложила заказать еду.

В период репетиций Кларк Форд ел, как тренирующийся боксер. Он считал, что излишества размягчают его; расслабленный актер — это не актер. Джанни не знала, с чем это связано: то ли Форд помнил о своей голодной молодости, то ли он наказывал себя за успех. Они заказали бифштексы с каперсами, тосты и черный кофе.

Избавившись от общества утомительно-услужливого метрдотеля, Форд мрачно произнес:

— Я чувствую себя, как бык на арене!

Джанни перестала пить, но ничего не сказала.

— Как несчастный бык. Измученный, с воткнутыми в него бандерильями. Которого готовятся убить в субботу вечером!

— Если забыть о той ошибке с камерой, сегодня все прошло очень хорошо, — тихо сказала Джанни, не желая увеличивать его страдания.

В мучительные дни репетиций Кларк Форд мог быть злым, жестоким, особенно с женщинами. В первую очередь — с теми женщинами, которых он любил. Одна из жен Форда совершила самоубийство сразу после неудачной премьеры.

— А если подобная ошибка произойдет в «живом эфире», когда миллионы людей будут смотреть на меня? Я буду выглядеть, как обезьяна, делающая комичные гримасы. Это моя репутация! Моя карьера! Показывают меня, а не этого сопливого режиссера!

Джанни заметила, что люди слушают их. Она обрадовалась появлению еды. Официант артистично подал тарелки, посыпал бифштекс пряностями. Кларку пришлось замолчать; Джанни получила возможность заказать ему новую двойную порцию виски. Они начали есть молча, без большого удовольствия.

Возле «21» их ждал лимузин, присланный Доктором. Маленький человек предусмотрел все. Водитель открыл для них дверь, отдал честь, поднеся руку к фуражке, и сел за руль.

— Куда, сэр?

— Семнадцатая Восточная, шестьдесят два, — мрачно произнес Форд адрес Джанни.

— Нет, — сказала она. — Давай немного прокатимся. Через парк. Я не хочу возвращаться домой сразу после ужина.

— Хорошо, — отозвался Форд и сказал водителю: — Сначала объедем парк.

Шофер свернул на Пятую авеню и поехал в сторону Шестидесятых улиц. Затем лимузин покатил по Парку, по пустынной петляющей дороге, шедшей на север мимо полей, рощ и аллей. Уже давно перевалило за полночь.

Сначала Кларк сидел молча, с угрюмым видом. Так на него действовало виски. Но вскоре, как и ожидала Джанни, он коснулся ее руки; затем его рука осторожно поползла к ее грудям. При других обстоятельствах она бы остановила его; он довез бы ее до дома и поехал один к себе. Сейчас она лишь сделала вид, что хочет избежать сближения; она выбрала такую степень сдержанности, которая не могла оттолкнуть Форда. Наконец она позволила ему засунуть руку ей под блузку. Когда он склонился над Джанни и поцеловал ее в губы, она раскрыла рот. На этом соблазнение было завершено. Его язык проник внутрь Джанни; она ответила на поцелуй Форда.

Он прошептал:

— Поедем ко мне, Джанни, пожалуйста, дорогая?

Она ответила тихим «да».

Его квартира не представляла для нее тайну, вызов. Она провела здесь немало ночей в прошлом. Ее смутило только выражение лица лифтера; он узнал Джанни, пожелал ей хорошего вечера и не сумел скрыть своего удивления тем фактом, что она вернулась сюда и снова остается на ночь. Войдя в квартиру, Форд протянул руку к выключателю, но Джанни попросила:

— Не надо. Мне нравится смотреть на город из темноты.

Они прошли в гостиную. Джанни направилась к широким дорогим шторам, плотно сдвинутым слугой Кларка. Она раздвинула их.

На другом берегу реки Лонг-Айленд светился рекламой пепси-колы и других известных товаров. Река была черной, маслянистой, периодически в воде вспыхивали отражения красных неоновых огней. Джанет подождала. Но не долго. Кларк ушел в спальню, снял с себя одежду и надел халат. Она увидела его отражение в стекле; он обнял ее. Он прижался лицом к ее шее. Джанет вздрогнула. Это заставило его отстраниться.

Но она крепко прижала его руки к своим грудям. Она почувствовала, что его член твердеет под халатом. Кларк повернул ее к себе лицом, начал одновременно целовать и раздевать Джанни. Когда у него возникали трудности, она ненавязчиво помогала ему, зная, что процесс раздевания женщины давал ему ощущение власти.

Платье соскользнуло на пол. Кларк расстегнул ее бюстгальтер, снял его и бросил через всю комнату, словно этот предмет женского туалета оскорблял его. Лифчик попал в лампу. Ее груди обнажились. Кларк принялся целовать и ласкать языком соски Джанет. Наблюдая за его отражением в стекле, она внезапно ощутила себя войеристкой, следящей за соблазнением.

Наконец Кларк взял ее за руку и повел в спальню. Свежие прохладные простыни заставили Джанет задрожать, но Кларк согревал ее, целовал; он приподнял голову и посмотрел на женщину, потом уткнулся лицом в ее груди. Его руки постоянно ласкали Джанет.

Почувствовав, что его тело напряглось от страсти, она крепко обняла Кларка. Приподняла бедра, впуская в себя большой и твердый член. Джанет обхватила руками и ногами Кларка. Чувство вины, связанное с обманом, покинуло ее. Она любила его. Делала все ради его благополучия, счастья. Она мысленно говорила себе это, занимаясь с ним любовью. Наконец силы обоих иссякли. Опустошенный, но торжествующий Кларк навалился на нее. Он еще находился в Джанет, наслаждаясь ее непрекращающимися пульсациями. Он ощущал себя сильным впервые со дня начала ненавистных репетиций.

Он выскользнул из нее, перевернулся на спину. Дыхание обнаженного, влажного Кларка начало выравниваться. Внезапно он поднялся. Его стройное тело напоминало греческую статую юноши. Кларк покинул комнату.

В такие моменты Джанет могла любить его. Он вернулся, держа в руках бокалы с охлажденным виски. Протянул ей один бокал и принялся сам потягивать спиртное. Его свободная ледяная рука коснулась ее живота. Джанет вздрогнула, засмеялась, произнесла:

— Перестань.

Он убрал руку. То, что он перестал играть с ней по ее просьбе, было плохим знаком. Им снова овладела депрессия.

— Все будет хорошо, — успокаивающе произнесла Джанет. — Пока что паблисити было великолепным. Лучшим за всю историю ТВ.

— Одна ошибка, одна чертова ошибка в эфире, и все погибнет. Я собьюсь перед двадцатью миллионами зрителей. Я буду стоять, как болван, а вы все будете прятаться в аппаратной!

— Все будет хорошо, — сказала она. — Поверь мне, дорогой. Я ведь никогда не обманывала тебя прежде, верно?

— Такого еще не было, — взорвался он, и Джанет насторожилась. Может быть, он что-то заподозрил?

— Доктор меня использовал! — продолжил Кларк. — Думаю, он и не собирался ставить «Короля, королеву, пешку». А ты как считаешь? Ответь мне честно, Джанни.

— Конечно, он хочет сделать это, — солгала она и, испугавшись, что он обнаружит правду, протянула к нему руки. Ее пальцы коснулись его бедра, медленно поползли вверх. Но Кларк не реагировал, что было плохим симптомом. Она знала, что он не мог самоутвердиться с помощью одного полового акта, совершенного за ночь. Внутреннее беспокойство Кларка лишь усилилось.

Она села в темноте, по-прежнему лаская его. Приблизившись к нему, взяла свободную руку актера и прижала к своей груди. Джанет почувствовала, что его член снова поднимается. Когда он поставил бокал и начал целовать ее, она поняла, что все будет хорошо. Наконец он снова лег на Джанет. Она приняла его с большей легкостью, чем в первый раз. Его движения были более спокойными, размеренными; она успела кончить два раза.

Испытав оргазм, Кларк удовлетворенно перекатился на спину. Джанет повернулась и зашептала ему в ухо, точно мать, убаюкивающая ребенка:

— Это будет прекрасный спектакль. Они уже совершили все ошибки сегодня. Эфир будет идеальным. И ты — тоже. Вот увидишь, дорогой.

Он заснул, прижавшись к ее грудям. Губы Джанет находились возле его уха. Убедившись в том, что он крепко спит, она выскользнула из его объятий, встала с постели. Обнаженная, босая Джанет прошла по комнате, остановилась на мгновение у зеркала. Черт возьми, у нее действительно отличные груди! И весьма сексуальные бедра! Только лицо было некрасивым. Но она умела заниматься любовью, давать мужчине многое. Только не соглашалась получать в ответ меланхолию и депрессию.

Она нашла свою одежду на полу гостиной. Одевшись, Джанет открыла дверь, замерла на пороге. Впервые в жизни она чувствовала себя шлюхой. Поколебавшись, она закрыла дверь, нажала кнопку. Приготовилась к встрече с лифтером.

Ожидая его, она повторяла про себя: «Джанни, Джанни, Джанни, что ты делаешь ради ТКА!»

Она постоянно находилась возле Форда. Во время генеральной репетиции сидела в темной аппаратной, не разговаривая ни с кем, в особенности с Доктором. Несколько раз он пытался заговорить с ней, но она избегала общения с ним. Когда он пригласил ее в комнату для клиентов, чтобы посмотреть, как Джеф Джефферсон дает показания перед телекамерами комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, она отказалась пойти туда.

Режиссеру запретили давать какие-либо указания непосредственно Форду. Их передавала актеру Джанни. Она делала вид, будто это были ее собственные предложения. Форд слушал Джанни. Теперь он работал хорошо; он черпал силы в близости и помощи Джанет, ее любви и нежности, которые она дарила ему по ночам. Он начал демонстрировать настоящую актерскую игру.

Во время последнего прогона перед трансляцией все камеры работали слаженно, каждый кадр появлялся на мониторе в нужный момент.

Но самым главным было то, что Кларк Форд наконец-то сыграл великолепно. Вернувшись в гримерную, он застал там не только Джанет, но и Доктора. Коун обнял Форда и просиял:

— Такая игра годится для премьеры на Бродвее!

— Сценарий! — перебил его Форд. — Вы договорились с Максом Андерсоном?

— Агент обещал, что Макс позвонит мне в понедельник, — тотчас ответил Доктор.

— А Сэм Берман? Он вернулся?

— Он еще на побережье. Обсуждает контракт.

— Неправда! — выпалил Форд. — Мой адвокат видел его в субботу в «Сарди»!

— В таком случае я разыщу его еще сегодня.

— Сделайте это! — с угрозой в голосе сказал Форд.

Доктор посмотрел на Джанни, надеясь получить какую-то подсказку, но она не знала или не хотела сказать, как следует поступить. Когда дверь за Доктором закрылась, Форд сел и устало потер глаза. Массируя пальцами шею и плечи Форда, Джанет тихо произнесла:

— Я принесу тебе кофе.

— Пошли моего костюмера! — приказал Форд. — Я не хочу оставаться сейчас один!

Джанни отправила ждавшего костюмера за горячим черным кофе и сэндвичами. Затем она закрыла дверь и заперла ее, потому что знала, что Форду перед премьерой необходим покой.

Через несколько мгновений Форд протянул к Джанет руки, привлек к себе. Она попыталась остановить его, но вскоре сдалась. Его рука медленно поползла к самому нежному месту Джанет. Усталость Форда исчезла. Джанет уже не могла скрыть своей страсти. Он встал со стула, обнял Джанет и, не реагируя на ее шепот: «Кларк… дорогой… люди… за дверью находятся люди», быстро сорвал с нее одежду.

Кларк уложил Джанет на кушетку, которую поставили в гримерной, чтобы он мог отдыхать между сценами. Снял свой костюм и лег рядом с Джанет. Но когда он попытался проникнуть в нее, кушетка опасно закачалась. Он сполз с нее на пол и усадил Джанет сверху. Обхватил руками ее ягодицы. Его твердый пульсирующий член вошел в Джанет, причинив ей боль наслаждения. Она плотно сжала член Кларка самой горячей и влажной частью своего тела. Начала медленно двигаться.

Вскоре она заставила Кларка входить в нее глубже, с большей силой. Он отвечал на ее страсть, пока в дверь не постучали. Кларк раздраженно крикнул:

— Поставьте чертов кофе и уйдите!

Она почувствовала, что его эрекция может исчезнуть. Такая неудача могла погубить Кларка. Зная это, она напрягла мышцы, удерживая его внутри себя, и снова начала двигаться. Она почувствовала, что его член опять отвердел. Наконец Кларк прижал ее к себе с такой силой, что она испугалась. Отчаянным усилием вынудила его выплеснуть из себя жидкость. Джанет не испытала оргазм, но сделала вид, будто кончила. Она обрадовалась успешному завершению акта, очередной победе Кларка, тому, что теперь она могла освободиться, лечь рядом с ним.

Через несколько минут она встала, вымылась, как могла, возле маленькой ржавой раковины с краном, из которого текла ледяная вода. Ее бедра от холода покрылись мурашками.

Пока Джанет одевалась, Кларк накинул на себя старый истрепанный халат, приносивший ему удачу, лег на кушетку и закрыл глаза. Казалось, что он дремлет. Внезапно он сел и сказал:

— Доктор — сукин сын! Он не будет ставить «Короля, королеву, пешку»! После сегодняшнего вечера он придумает какую-нибудь отговорку. Негодяй! Подлый негодяй!

— Пожалуйста, дорогой! — взмолилась Джанет. — Не волнуйся перед спектаклем. Ты погубишь свою игру.

— Кому есть до этого дело! Никому! Никому, кроме тебя, Джанни! Дорогая, ты выйдешь за меня замуж?

— Пожалуйста, Кларк, не сейчас. Мы обсудим это позже.

— Ты — единственный человек, которому я могу доверять. Единственный, не лгавший мне в ходе этой чертовой затеи!

Она подошла к нему, коснулась его лица, нежно поцеловала в щеку. И задумалась. Кто предал его сильнее всего? Доктор? Или она сама? Мы поженимся, настаивал он. Чтобы заставить его снова надеть костюм, она обещала Кларку выйти за него замуж. Позже, если понадобится, она найдет путь к отступлению.

— Пять минут до эфира, мистер Форд. Пять минут! — объявил помощник режиссера.

Она отправила Кларка на сцену, поцеловав его, и осталась, чтобы привести в порядок гримерную. Вытерла пол, свернула полотенце и бросила его в корзину для мусора, стоявшую в углу. Она надеялась, что там его не найдут, а если найдут, то не догадаются, почему оно попало туда.

Джанет подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу. Она едва стояла на ногах. Торопливо попудрившись, она направилась к двери. Из динамика донесся голос режиссера:

— Всем приготовиться! Шестьдесят секунд до эфира. Вы будете великолепны! Я вами восхищен.

Динамик смолк. Джанни вошла в аппаратную в тот момент, когда режиссер сказал своему техническому помощнику:

— О'кей! Эфир! Камера один!

На мониторе вспыхнули титры: «Алюмко» представляет «Бродвейский театр звезд»!» Доктор произнес эти слова и добавил: «Каждую субботу «Алюмко» с гордостью приносит в ваш дом лучшие бродвейские постановки, величайших звезд, самые знаменитые американские пьесы. Сегодня…»

Он начал петь дифирамбы Кларку Форду, которому предстояло впервые появиться на телеэкране в американском шедевре под названием «Додсворт». Увидев в первой сцене улыбающегося, обаятельного, счастливого Форда, Джанет поняла, что он превратился в Додсворта и не представит проблемы до конца спектакля. Он хорошо двигался. Казалось, он охотно соблюдал требования к точности перемещений по сцене, которые отвергал во время репетиций.

Он играл так хорошо, что она даже не стала ободрять его в перерывах. Она боялась разволновать Кларка.

Несчастье случилось в третьем, последнем акте. Форд шагал вниз по ступеням декорации, изображавшей итальянскую улицу. Он искал Эдит Кортрайт — вдову, к которой Додсворт испытывал сильное влечение. Герой пьесы уже избавился от своей эгоистичной жены Фран. На предпоследней ступени Форд зацепился туфлей за плохо забитый гвоздь. Актер говорил об этом гвозде режиссеру, который отдал указание своему помощнику. Тот, в свою очередь, предупредил декоратора, передавшего информацию одному из плотников. Рабочий обещал забить гвоздь после перерыва, но так и не сделал этого.

Кларк Форд неожиданно споткнулся и был вынужден опереться рукой о декорации, изображавшие стену дома. Холст прогнулся несильно, но телезрители смогли это заметить.

В аппаратной все вскочили со своих мест — Доктор, Спенсер Гоулд, Фредди Фейг, режиссер, технические работники.

Карл Брюстер и спонсор замерли в задней комнате. Брюстер боялся посмотреть на спонсора.

Но сильнее всех запаниковала Джанни. Она знала — случилось именно то, чего боялся Форд. Он предстал в смешном виде перед миллионами телезрителей.

Однако благодаря чуду Форд не упал. Мгновенно собравшись, он воспользовался своим опытом, ловкостью, инстинктом самосохранения, спасающим всех хороших актеров. Обретя равновесие, он зашагал по ступеням дальше к тому месту, где Эдит Кортрайт срезала цветы, не зная о возвращении Додсворта.

— Эдит! — позвал он.

Она повернулась. Они бросились в объятия друг другу. Она улыбалась и плакала одновременно, поняв, что остаток жизни они проведут вместе. По сценарию у Форда не было слов в этой сцене, но сейчас он улыбнулся и невозмутимо произнес:

— Если мне предстоит провести здесь остаток моей жизни, я должен буду починить эти старые ступени.

Его находчивость спасла положение. В аппаратной все с облегчением засмеялись. Молодой режиссер восхищенно произнес:

— Сукин сын! Вот молодец! На профессионала всегда можно положиться!

В комнате для клиентов президент «Алюмко» улыбнулся своими тонкими губами и произнес:

— Блестяще! Какая находчивость! Карл, вы поступили правильно, настояв на участии Кларка Форда!

Карл Брюстер почувствовал, что он может не беспокоиться о счете «Алюмко» в течение ближайших трех лет. Доктор, услышавший слова президента, впервые понял, что всеми хлопотами, связанными с привлечением Кларка Форда, он обязан не спонсору, а Карлу Брюстеру. Доктор не забудет этого.

Но сейчас следовало отпраздновать успех. Все направились в гримерную Форда, чтобы поздравить его с великолепной игрой. Дверь оказалась запертой. Ключ повернулся в замке, лишь когда Джанни, растолкав всех, подошла к двери и тихо произнесла:

— Это я, дорогой.

Дверь открылась лишь настолько, чтобы Джанни смогла пройти в гримерную.

Доктор объяснил спонсору:

— Конечно, вы понимаете, что такая игра порождает огромное напряжение.

Кларк Форд сидел в гримерной на стуле. По телу актера катились капли пота. Джанни молчала. Она знала, что в такие минуты слова восхищения вызывают у Форда настороженность.

Она обрызгала тело актера туалетной водой и принялась массировать его. Вскоре напряжение Форда спало. Джанни повернулась к двери, чтобы снять с вешалки смокинг, в котором Форду предстояло отправиться в «21».

— Я это не надену!

Он протянул руку к своим старым брюкам, в которых он репетировал.

— В них нельзя идти на прием, дорогой.

— Я не пойду туда! — отрезал Форд.

— Дорогой, все эти люди испытают огромное разочарование. Без тебя прием не получится.

— Будто меня это волнует! — сказал Форд, с вызовом надевая старые брюки и пропахшую потом рубашку. Он принялся застегивать пуговицы. Джанни продолжала упрашивать актера.

— На чьей ты стороне? — внезапно спросил он. — На моей или Доктора? С ним ты тоже спишь?

— Кларк, дорогой, за дверью находятся люди. И ты отлично знаешь, что я не сплю с ним. Я еще раз прошу тебя — сходи ради меня на прием.

Ее глаза наполнились слезами.

— Я не пойду ни на какой прием! Сегодня я хочу напиться! И заняться сексом. Я буду делать то, что я хочу. Для разнообразия.

Он сказал это таким тоном, что Джанни поняла — она не сумеет переубедить его.

Она отперла дверь, что лишь усилило доносившийся из коридора шум. Доктор, Спенс, Карл Брюстер и спонсор попытались проникнуть в гримерную. Но Кларк Форд, крепко сжимая руку Джанни, грубо, рассерженно протиснулся сквозь толпу. Добравшись до следующей двери, он повернулся и крикнул:

— Будьте вы прокляты! Вы использовали меня. Получили то, что хотели. Теперь оставьте меня в покое!

Он потащил Джанни за собой по коридору, оставив позади себя смущенного Доктора и покрасневшего Карла Брюстера. Спонсор застыл на месте, не зная, как ему реагировать на такое неприличное поведение актера.

Доктор попытался сгладить ситуацию:

— Идемте! В конце концов это прием в честь премьеры нового цикла передач, а не теледебюта Кларка Форда.

Они сели в лимузины — Карл Брюстер и спонсор в первый, Доктор, Спенс и Фредди — во второй. Спенс и Фредди молчали. Фредди больше всего боялся гнева Доктора, поскольку все началось с его легкомысленного обещания обеспечить участие Форда.

Но Доктора, которого на протяжении многих лет оскорбляли несдержанные певцы, комики, актеры, выходка Форда беспокоила меньше, чем одна навязчивая мысль.

— Человек преодолевает столько трудностей! Обманывает, интригует, лжет своим клиентам! И каков результат? — внезапно сказал Ирвин Коун.

Фредди и Спенс решили, что замечание Доктора вызвано обидой на Форда. Затем Коун произнес:

— Если человек тратит столько сил, это должно приводить к чему-то существенному. Да, нельзя расходовать столько сил на подготовку одной трансляции. Это несправедливо!

На самом деле он хотел сказать, что такая работа не слишком прибыльна для него или ТКА.

Прием в «21» прошел успешно. Чувство обиды растворилось в хвалебных откликах прессы, которые поступали по телефону. «Нью-Йорк таймс» назвала спектакль «высочайшим достижением телевидения». «Дейли ньюс» высоко оценила всю постановку, особенно игру Кларка Форда, его удачный экспромт, и поблагодарила «Алюмко» за финансирование прекрасного цикла.

Для Карла Брюстера, «Алюмко», Спенса и Фредди вечер обернулся большим успехом. Только Доктор оставался неудовлетворенным. Он сосредоточенно размышлял об итогах. «Должен существовать способ…» — повторял он, обращаясь к Спенсу и Фредди под утро, когда они провожали его из «21» до отеля.

Уже возле гостиницы Доктор внезапно произнес:

— Фильм!

— Фильм? — повторил Спенс.

— Фильм — это ответ! Эти чертовы старые ковбои знают его лучше нас. Уильям Бойд со своим дерьмом двадцатилетней давности делает на телевидении огромные деньги. Мы должны заняться фильмами.

— Конечно. Это правильно, когда речь идет о небольших передачах типа шоу Джека Бенни, Бернса или Аллена. Но телефильм по длинному драматическому спектаклю обойдется в целое состояние, — сказал Спенс.

— И эти затраты окупятся! — заявил Доктор. — Телефильм — удобная собственность. Представьте себе, что мы записали сегодняшнюю игру Кларка Форда в «Додсворте». Мы могли бы показывать спектакль снова и снова! Тогда все усилия оправдались бы!

— Да, но подумайте, какую сумму составили бы расходы! — сказал Гоулд.

— Спенс, — снисходительным, покровительственным тоном произнес Доктор, — это будут расходы спонсора. Что, если бы мы получили в итоге фильм, который стал бы нашей собственностью?

— Нашей собственностью? — испуганно повторил Спенс. — Владеть правами могут студии. Продюсеры. Клиенты. Но не агенты. Столкновение интересов! — предостерег он, вспомнив курс коммерческого права, прослушанный им в гарвардской школе бизнеса.

— Не знаю, — задумчиво произнес Доктор.

— Мы не можем представлять актеров, режиссеров и сценаристов и одновременно нанимать их. Это приведет к столкновению интересов.

— Я задержусь в Нью-Йорке на несколько дней, — сказал Доктор. — Давайте обсудим это с юристами!

— Обязательно! — согласился Спенс.

Расставшись с Доктором, Гоулд не избавился от охватившего его недоумения.

4

Через несколько дней Доктор, Спенсер Гоулд и Фредди Фейг прибыли в офис Филипа Роуза, старшего компаньона адвокатской фирмы «Роуз, Розенблум, Скотт и Левин», специализирующейся по делам, связанным с шоу-бизнесом. Роуз — высокий, плотный мужчина с густой черной шевелюрой левантийского еврея — внимательно слушал их, ничего не записывая и не выдавая своих эмоций. Хотя в зале суда Роуз демонстрировал мгновенную реакцию, в других ситуациях он не торопился с выводами. Чем дольше он обдумывал вопрос, тем больший гонорар получал от клиента. Поэтому в своем офисе он, казалось, располагал бесконечным запасом времени и терпения.

Задача изложения проблемы была возложена на Спенсера Гоулда. Сам Доктор на этом этапе держался в тени.

Вспоминая все известные ему юридические термины, Спенс с гарвардским акцентом поставил вопрос перед Роузом. Каким образом может ТКА представлять многочисленные таланты и одновременно продюсировать телефильмы, избегая при этом обвинения в столкновении интересов?

— Вы знаете Доктора Коуна, — сказал в заключение Спенс. — Консультируясь с юристом, он хочет узнать, что он может сделать. А не то, что он не может сделать.

Роуз улыбнулся. Ему часто приходилось слышать такие слова от клиента, собиравшегося совершить нечто незаконное или, в лучшем случае, крайне неэтичное. Он долго молча полировал свои очки с массивной оправой и толстыми стеклами. Наконец он произнес:

— Доктор Коун… все, что я скажу сегодня, является, конечно, самой непосредственной, поверхностной реакцией. Давайте пока что разобьем проблему и рассмотрим обе ее стороны.

Доктор бросил взгляд на Спенса. В чем заключается вторая сторона проблемы?

— Конечно, следует принять во внимание столкновение интересов. Но, — Роуз выделил голосом это слово, — также нельзя забывать об антимонопольном законодательстве. Любой телевизионный или обычный фильм, выходящий за пределы штата, попадает в сферу федеральной юрисдикции.

— Прежде всего я посоветую вам не делать ничего тайно. Действуйте открыто, с полной убежденностью в том, что все ваши шаги являются совершенно законными. Тогда впоследствии мы всегда сможем заявить, что нарушили закон непреднамеренно. Это всегда срабатывает при общении с любым государственным учреждением или судом.

— Мы и не собираемся делать что-либо тайно, — тотчас произнес Спенс. — Поэтому мы и пришли сюда.

Он посмотрел на Доктора, который одобрительно кивнул.

Роуз приготовился продолжать.

— Что касается столкновения интересов, то, к несчастью, наилучший образ действий может оказаться неосуществимым.

— В чем он состоит? — спросил Доктор, впервые проявив интерес.

— Мы могли бы опереться на то, что мы называем принципом сознательного согласия, — с важным видом судьи произнес Роуз.

— Принципом сознательного согласия, — повторил Доктор.

Ему понравилось, как звучит это сочетание слов. Оно действовало на слух успокаивающе. Принцип сознательного согласия.

— Он означает, что вы полностью раскрываете карты перед стороной, у которой в дальнейшем могут возникнуть претензии. Располагая всей информацией, она подтверждает свое согласие. Этот принцип чаще всего применяется к юридическим вопросам, связанным с медицинской практикой.

Теперь Доктор вспомнил, что он слышал об этом принципе, будучи интерном. Старые опытные врачи говорили ему, что в сложных ситуациях в целях самозащиты от судебного преследования необходимо ознакомить пациента со средствами, целями и опасностями выбираемого метода лечения и заручиться его согласием. Тогда врачу ничего не угрожает.

Ирвин Коун посмотрел на Роуза и спросил:

— Вы считаете, что в нашем случае это сработает?

— Я не вижу причин, по которым суд отказался бы учесть этот принцип. Конечно, на практике он может оказаться неосуществимым. Он порождал бы дополнительные сложности при подписании контракта с каждым клиентом. И некоторые клиенты не подтвердят своего согласия, будучи полностью проинформированными. Они могут создать проблемы.

Доктор придвинулся к Роузу еще ближе.

— Вы могли бы составить типовой договор, способный защитить нас?

— Боюсь, что нет, — сказал Роуз. — Конечно, мы проведем тщательные исследования.

— Да, да, я понимаю, — нетерпеливо произнес Доктор.

— Дайте нам неделю или десять дней. Мы позвоним вам.

— Хорошо, хорошо, — сказал Доктор, хотя слова Роуза не понравились ему; он спешил покинуть кабинет адвоката.

Возвращаясь в лимузине в офис ТКА на Мэдисон-авеню, трое мужчин молчали. Перед тем, как автомобиль остановился возле входной двери, Доктор сказал:

— Если убрать всю юридическую шелуху, он сказал, что мы не сможем это сделать. Без серьезного риска. Если только… принцип сознательного согласия…

Доктор не закончил фразу. Следующие несколько дней он посвятил текущим делам, связанным с нью-йоркской деятельностью ТКА. К концу недели он, похоже, уже радовался тому, что летит последним вечерним рейсом в Калифорнию.

Ночью ему не спалось, хотя в самолете он располагал кроватью. Он пытался определить, куда надо приложить силу. Роуз посоветовал заручиться согласием. Сделать это заранее. Однако юрист также сказал, что на практике не удастся добиться согласия всех клиентов ТКА. Те, кто откажется, создадут проблемы.

И все же должна была существовать кнопка, которую он мог нажать; правильно приложив к ней силу, он добьется нужного результата.

Если нельзя договориться с каждым клиентом в отдельности, почему не получить коллективное согласие? Если нужна совокупность всех талантов, куда надо обратиться? Конечно, в гильдию! Правильно выбранный человек из одной гильдии добьется для него коллективного согласия! За первой гильдией последуют остальные. Чтобы заставить членов гильдии отказаться от права на частное представление их интересов, потребуется тонкая работа, но она может быть выполнена. Должна быть выполнена.

Перебирая в уме президентов гильдий, Коун внезапно вспомнил о блестящем выступлении Джефферсона на слушаниях, состоявшихся на прошлой неделе. Личная история Джефферсона вызвала симпатию к нему не только у страны в целом, но и у каждого актера, сценариста, продюсера, чьи связи с коммунистами обрели моральное оправдание.

Джеф Джефферсон! Президент Гильдии киноактеров. Он мог стать точкой приложения силы.

Конечно, вновь завоеванный Джефом престиж мог сыграть двоякую роль. Актер стал более сильным союзником, однако обрел дополнительную независимость. На него мог снова появиться спрос. Тогда управлять им станет сложнее. Необходимо воспользоваться престижем Джефа и при этом не дать актеру превратить его в капитал. Если последнее произойдет, Джеф станет невосприимчивым к давлению Доктора.

Эта задача потребует ловкого манипулирования, но маленький человек любил подобный вызов.

Он сосредоточит все свои усилия на Джефе Джефферсоне и проблемах, связанных с новым статусом актера.

Приняв это решение и обретя надежду на получение сознательного согласия всей индустрии, Доктор расслабился. Он задремал где-то над Небраской, а проснулся уже при посадке в Лос-Анджелесе.