Спаси нашего сына

Глава 10. Ева

Со сном бороться совсем нет сил.

Сонливость и стала первым признаком беременности — еще до того, как случилась задержка.

Поначалу я решила, что всему виной весна, авитаминоз. В любую свободную минуту только прилечь и хотелось, закрыть глаза и чтобы никто не трогал… Мыслей даже не было о том, что внутри меня зарождается новая жизнь. Просто работала, училась, а в оставшееся время спала. Благо тетке моей в тот момент было все равно, лишь бы кушать сварено. Возможно, будь тетя Мила в своем уме, она бы поняла, что со мной творится.

Только я со своими проблемами всегда один на один.

И тогда.

И сейчас.

Сон, тревожный, неглубокий, облегчения не приносит. Я без конца открываю глаза, но подняться, выйти из дома не могу. Руки и ноги по тонне каждая, и живот тянет. Задираю платье, нащупываю его ладонью. Под кожей плотно, и я знаю, что это тонус. Думаю, что в аптечке остались и ношпа, и папаверин, но и до них дойти мочи нет.

Встаю в шесть, добредаю до кухни, ставя почти наощупь чайник. Нужно идти, тетю искать, спрашивать соседей, вдруг они что-то слышали. Соседние дворы осмотреть.

По-хорошему, этим нужно было заняться еще вчера.

Только что-то мне подсказывает, что все зря, и не найду я тетю на лавочке у соседнего дома… Нет у нее ключей от квартиры, не могла она выйти и запереть дверь. И замок не защелкивается сам, старый он, ненадежный. И все, что отделяет меня от внешнего мира — хлипкий засов и дверная цепочка.

Если захотят — выкурят, думаю с каким-то пугающим равнодушием. На столе со вчерашнего дня наполовину полная тарелка с супом. Она как красный флаг, как сигнал об опасности: разве оставила бы тетя Мила недоеденным что-то на столе?

Суп скис, и от этого запаха подкатывает к горлу желчь. Я закрываю рот и бегу в туалет, склоняясь над унитазом. Меня рвет мучительным спазмом, в желудке пусто, ничего кроме желчи и воды не выходит, только слезы на глазах выступают. Я умываюсь, чищу долго зубы мятной пастой, чтобы избавиться от неприятного привкуса, а потом возвращаюсь на кухню.

Задержав дыхание, выливаю испортившийся суп, включаю газовую колонку и начинаю мыть посуду. Привычные заботы немного успокаивают, но на самом деле я просто тяну время, прежде чем пойти к соседям. В шесть мне явно никто не откроет дверь…

Убрав все на кухне, переодеваюсь и иду в коридор.

На полу лежат туфли, в которых я была вчера. Одного взгляда на них хватает, чтобы все внутри зашлось от воспоминаний.

Когда Егор коснулся моей ноги, я думала, сойду с ума. Слишком интимный жест, слишком близкий, так не должно быть. От его прикосновений мурашки разбегаются по всему телу, но он, кажется ничего не замечает, а мне бы не растечься в лужицу. Я ведь должна его если не ненавидеть, то хотя бы презирать. А вместо этого стою сейчас, сжимая визитку Баринова в кулаке, и внюхиваюсь, пытаясь найти едва уловимый след его парфюма.

Дура ты, Ева.

У него есть черноволосая красотка, к которой он уехал вчера. С ней он ложится в одну постель, и точно так же, наверняка, помогает снимать обувь, когда та уставшая возвращается с работы. И если — или когда — красотка забеременеет, вряд ли он всучит ей денег на аборт.

Эта мысль отрезвляет. Разжимаю пальцы, визитка падает на пол, и я перешагиваю через нее, оказываясь на лестничной площадке.

Нужно найти тетю Милу, главное — не опоздать. И некогда сейчас думать о людях, которым я не нужна.

Звоню в соседскую дверь. За тонким дверным полотном слышны звуки, громко работает телевизор, гудит газовая колонка.

Но после моего звонка становится тихо. Я прижимаюсь ухом к двери и слышу громкое «тшшшш!», сказанное тетей Таней.

— Это я, Ева, — говорю, повышая голос, — откройте, пожалуйста.

Но соседка не спешит. Теперь кажется, будто в их квартире все вымерли, только ощущение, что по ту сторону двери есть живой человек и смотрит на меня через глазок.

— Тетя Таня, — зову, не теряя надежды. Обычно соседка открывает, даже когда ты не собирался с ней пообщаться, и мне тревожно от ее странного молчания, — тетя Мила пропала. Вы не видели ее?

Молчание. Оно живое, напряженное, неприятное. Я сглатываю громко. Она что-то знает. Видела или слышала, и теперь боится.

Сердце заходится тревожной птицей, я уже не сдерживаюсь, стучу в ее дверь:

— Тетя Таня! Что вы видели? Тетя Мила живая? Эти люди снова приходили? Я не уйду отсюда, пока вы не скажете!

Мой голос повышается, отскакивая эхом от стен подъезда. Я уже не просто стучу, я бьюсь в ее дверь. Перед глазами картины одна другой страшнее, и я с ума сойду, если не получу сейчас ответы.

— Прекрати!

Дверь открывается, но ровно на ширину наброшенной цепочки. Я тяжело дышу, глядя в глаза соседке. У нее темно за спиной, ничего не видно, только глаза сверкают злостью.

— Ничего я не видела и ничего не скажу. И не вздумай орать, а то полицию вызову.

— Тетя Таня, — перебиваю я, но она отрезает:

— Уходи, Ева. Я жить хочу.

И дверь с грохотом закрывается снова.