Спаси нашего сына

Глава 40. Ева

Это близость нужна нам обоим, спасательная, дающая сил. Колкая щетина вместе с поцелуями оставляет дорожку из следов на моей коже. Я закрываю глаза и подгибаю пальцы ног, когда мурашки заставляют вставать дыбом все волоски на теле.

— Я скучала, — признаюсь, открываясь Егору навстречу.

— Мы не виделись всего пару часов, — шепчет он мне на ухо, но я возражаю:

— Вечность.

Егор подхватывает меня осторожно на руки и относит в свою спальню. Я таю от его прикосновений, от того, что Егор сейчас нуждается во мне ничуть не меньше, чем я.

Мы опускаемся на кровать, поворачиваемся друг к другу лицом и смотрим, жадно поглощая каждый миллиметр. Если бы можно было выбрать, какие мгновения запомнить на всю жизнь — я выбрала это. От взгляда его потемневших глаз у меня кружится голова, я утопаю в его запахе, в прикосновениях.

Егор проводит костяшками пальцев по моему лицу, а потом надавливает большим пальцем на нижнюю губу, заставляя меня чуть приоткрыть ее. Я послушно выполняю то, о чем он безмолвно просит, закрываю глаза и ловлю шумный выдох.

— Откуда ты такая, Ева?

Его слова, как признание, от них сводит низ живота, наверное это и есть — те самые бабочки.

Ладони пробираются под подол платья, кожа горит, нас тянет друг к другу с неведомой силой.

— Егор, — говорю я, и это все, что у меня получается выговорить в ближайшие полчаса.

… — Все остыло, — смотрю на накрытый стол, но особой грусти не испытываю, наоборот, во всем теле — легкость, — сейчас погрею.

— Сиди, — Егор, только вышедший из душа, останавливает меня, — я сам.

Меня распирает от эмоций, я сажусь на стул и наблюдаю за ним. Влажная кожа, под которой перекатываются мышцы, блестит, но теперь я хорошо вижу еще и синяки.

Так хочется знать, с кем он дрался, а главное — почему. Но я задаю совсем другой вопрос:

— Как прошла твоя встреча?

Он застывает, я вижу, как напрягается каждый мускул на его спине, и теперь он похож на античную статую. Его напряжение передается мне, я кладу руки на живот, где ворочится неспешно наш сын.

— Что-то плохое? Это связано со мной?

Господи, ну почему перерывы на счастье в нашей истории так коротки? И плохих новостей непропорционально много, тебе кажется, только ты разобрался, а они сыпятся и сыпятся сверху, не давая передохнуть.

Егор кладет передо мной тарелку с запеканкой, от которой идет пар:

— Не переживай, Ева, встреча носила деловой характер. Не сошлись в цене вопроса.

Я киваю, думая, что достаточно эгоистично связывать все неприятности Егора со своей жизнью.

Он садится рядом, так, что я могу протянуть руку и коснуться его смуглой кожи — или даже слизнуть с нее бисеринку воды. Глупое желание такое сильное, что я наклоняюсь и быстро провожу языком по его предплечью.

Егор не доносит вилку до тарелки, переводит на меня взгляд, а я боюсь прочитать в нем осуждение или злость, но нет. Он смотрит ошеломленно, но на смену этому выражению приходит совсем другое, то, мужское, от которого внутри меня всякий раз медленно разжигается огонь.

— Еще немного, Ева, и мы снова будем ужинать в спальне, — его голос, бархатный, обволакивающий, вызывает смущение, я прекрасно понимаю, о чем он. Убираю прядь за ухо, пряча улыбку и говорю:

— Греть во второй раз — будет уже не так вкусно.

Егор ест с аппетитом. Наблюдать за ним одно удовольствие, и когда он накладывает себе добавки, я прижимаю ладонь к раскрасневшейся щеке.

— Ничего вкуснее в жизни не ел, — говорит он с набитым ртом.

— Как жирно льстишь, — цокаю языком, — я думала, ты получше владеешь языком переговоров.

— Я могу показать наглядно, как я владею языком.

И я вижу, что он совсем не шутит, а у меня от его предложения, кажется, все тело превращается в раскаленную лаву.

— Егор…

Я думаю, не вредно ли ребенку то, что происходит между нами? У меня нет ни одной подруги с детьми, и я ни разу не слышала ни от кого, как вообще это происходит в семейной жизни. Мне казалось, что до самых родов активная фаза любви переходит во что-то более романтическое, не знаю, обниматься и держаться за руки.

Но это совершенно удивительно, я не чувствую себя утомленной и понимаю, что предложение Егора, оно… оно мне нравится.

— А как же посуда?

— К черту посуду, — и я согласна без раздумий пойти за ним не то, что в спальню, на край света.

Утро наступает слишком быстро. Я лежу, уткнувшись в спину Егора, обнимая его рукой. Так удобно — прижиматься животом к его пояснице, чтобы каждое уверенное уже движение сына касалось не только меня, но и его.

— Тебе обязательно идти на работу?

Я знаю, как серьезно относится к своему бизнесу Баринов, но все равно задаю этот вопрос. Слишком хорошо нам вдвоем и потому так остро хочется добрать все, что мы недополучили за эти месяцы не вместе.

— К сожалению, Ева. Деньги сами себя не делают.

Мы встаем вместе, переглядываемся, когда чистим зубы. В теле столько легкости, что я снова готова взлететь к потолку волшебным шариком. Только вот протянуть приятный момент как можно дольше не выходит, и видимо, у судьбы на нас другие планы.

Видеодомофон разрывает тишину квартиры тревожной трелью.

За все время, что мы здесь, я слышу его впервые.

Смотрю на Егора, который подходит к экрану, заслоняя его от меня, и матерится. Каруселью проносятся варианты — Вика, Денис, мои преследователи…

Но я ошибаюсь.

Мужчина, которому Егор отвечает резко, мне совсем не знаком.

— Какого черты ты приперся сюда? — я вижу, что он зол, действительно зол. Сжимает кулаки, воинственно глядя на мужское лицо в экране, — мы с тобой закрыли вопрос.

— Время не терпит, Егор. Ты хочешь, чтобы наш разговор стал достоянием общественности?

Егор так отчетливо скрипит зубами, будто борется сам с собой. Но все равно — открывает дверь.

— Кто это? — отчего-то шепотом, точно нас могут услышать, спрашиваю я.

— Не важно. Оденься.

Я прячусь в спальне, выбирая из купленных Егором вещей удобный трикотажный костюм. Раздумываю, стоит ли появляться у визитера на глазах. Прямого запрета не было, но я не уверена, что Егору это понравится. Мужские разговоры чаще проходят без посторонних ушей, поэтому я опускаюсь в кресло, не зная, чем себя занять.

Смотреть телевизор я отвыкла, копаться в телефоне неинтересно, а в комнате, как назло, нет ни одной книге, они хранятся в гостинной.

Мне не остается ничего, как вслушиваться против воли в чужой разговор.

— Я же сказал тебе, нет! — на повышенных тонах отвечает Егор, — этого не будет!

Его голос гремит, разносится по всей квартире, и я напрягаюсь невольно.

— Мне нужно поговорить с ней, — собеседник хранит спокойствие, но что-то мне подсказывает, что оно напускное.

О ком они? Неужели обо мне? Да нет, я не знаю этого человека, о чем нам с ним беседовать?

Но сердце снова колотится тревожно, я держусь за ручку двери, решаясь: выйти к ним или остаться и продолжить сидеть здесь, подслушивая?

— Кто сказал, что это нужно Еве?

Мое имя звучит как спусковой крючок, я распахиваю дверь, заставляя обоих мужчин обернуться ко мне. Мне холодно снова, пальцы ледяные, и хочется зарыться в объятия Егора, чтобы вернуть его тепло.

Я разглядываю незнакомца: он высокий, на голову выше Егора, и крупнее, хотя и Баринов выше среднего. Темные волосы, густые брови, смуглая кожа, — все это явно выдает в нем восточную кровь.

От его взгляда становится неприятно, но я заставляю себя его выдержать.

— Что вы хотели мне сказать? Кто вы такой?

Егор, глядя на него исподлобья, молчит, передавая слово. Я подхожу к Баринову, физически ощущая, что нуждаюсь в его защите, и молча беру за пальцы.

— Меня зовут Арслан. Я готов помочь тебе вернуть квартиру и отыскать тетку.

— А зачем вам это? — сглатываю внезапно возникший в горле ком, говорить с кем-то на эту тему, кроме Егора, отчего-то тяжело. А еще я не верю в бескорыстность, но не могу понять, что нужно взамен этому огромному мужчине. И неизвестность пугает меня куда сильнее.

По лицу Арслана пробегает тень. Он смотрит мне прямо в глаза, а я впиваюсь в ладонь Егора, когда Арслан произносит:

— У меня украли дочь. И это — пока единственный след.