Спящая красавица

Глава первая

1874

Когда экипаж повернул к Гросвенор-сквер, Оделла начала нервничать.

Всю дорогу из Флоренции она радостно предвкушала, как вернется домой и вновь увидит отца, — а теперь тщетно старалась прогнать подступающую тревогу.

После того как умерла его супруга, отец Оделлы, прожив год в тоске и одиночестве, женился второй раз.

Несколько обеспокоенно он сообщил дочери, что намерен взять в жены вдову — леди Дин.

Оделла хорошо помнила смятение, охватившее ее при этом известии.

Она уже видела леди Дин.

С легким презрением Оделла подумала, что леди Дин всегда преувеличенно заискивала перед отцом.

Оделла любила отца и понимала, как отчаянно он тоскует, — она сама тосковала не меньше.

Тем не менее она была слишком тактична, чтобы протестовать.

Эсме Дин еще до свадьбы переехала к ним и сделала это с редкой невозмутимостью.

Впрочем, Оделла вынуждена была признать, что ее мачеха весьма привлекательна.

Каждому, с кем она встречалась, Эсме Дин неизменно говорила наиболее лестные вещи, и любое ее замечание, любой жест оценивались обществом так: «бесподобно!»

В разговоре с мужем она никогда не упускала случая сделать комплимент его уму, внешности или высокому положению.

Размышляя об этом, Оделла упрекнула себя в излишней критичности — но в душе она по-прежнему была уверена, что это всего лишь поза и лицемерие.

То, что говорила леди Дин, не имело никакого отношения к ее истинным чувствам.

Одним словом, Оделла не удивилась, когда сразу же после свадьбы новоиспеченная графиня принялась втолковывать мужу:

— Оделла настолько умна, дорогой — так же, как ты, — что нам надлежит позаботиться о том, чтобы ее способности не были растрачены впустую.

А самой Оделле она говорила так:

— Тебе абсолютно ни к чему быть одновременно красивой и умной. Ты не должна так много читать и портить свои очаровательные глазки!

Очень скоро выяснилось, что эти замечания были всего лишь «ступеньками».

Мачеха решила, что Оделла должна уехать за границу, чтобы окончить так называемую «высшую школу».

В Англии имелось два или три таких заведения, но графиня считала, что для Оделлы они не годятся.

— Люди, которым я доверяю, сказали мне, — говорила она графу, — что пансион для благородных девиц во Флоренции известен своими блестящими преподавателями.

Она сделала паузу и с улыбкой добавила:

— Аристократы со всего мира отправляют туда своих дочерей, а что может быть лучше для нашей милой крошки Оделлы, чем умение свободно изъясняться по-французски и по-итальянски?

Оделла не стала возражать, ибо знала, что это безнадежно.

Еще труднее ей было смириться с изменениями, которые леди Дин внесла в интерьер двух лондонских домов .графа: их обстановка всегда была гордостью ее матери!

К счастью, думала Оделла, новая графиня .не добралась до Шэлфорд-Холла, их загородного поместья.

Зато в Лондоне она уволила всех прежних слуг и наняла вместо них новых.

Оделле, когда это случилось, опять пришлось проявить рассудительность и смолчать.

Она понимала, что отцу будет неприятно, если она поссорится с. мачехой сразу же после свадьбы: опьяненный своей молодой и красивой женой, он не был расположен выслушивать упреки в ее адрес.

Наконец наступил момент, когда графиня сказала прямо:

— Дорогая Оделла, у меня есть новости, которые, я уверена, тебя обрадуют. Ты знаешь, милое дитя, что я пекусь только о твоем счастье, но вместе с тем я хочу, чтобы, впервые выехав в свет, ты имела огромный успех.

Она сделала паузу и, поскольку Оделла ничего не ответила, продолжала:

— Ваш отец, который так благороден, что думает прежде всего о других, нежели о себе, согласился со мной, что ты должна на год уехать во Флоренцию!

Графиня негромко рассмеялась теги удивительным смехом, который ее поклонники сравнивали с нежным звоном серебряных колокольчиков, и добавила:

— Проучившись там год, ты станешь такой же умной, как твой замечательный отец, а кроме того, приобретешь изящество манер, которое необходимо каждой женщине, если она хочет блистать в лондонском обществе.

У Оделлы перехватило дыхание, но она просто спросила?

— Когда вы хотите, чтобы я уехала, папенька?

— Немедленно! — ответила за него мачеха. — А вернувшись ровно через год, в это же самое время, ты ворвешься в Лондон подобно метеору и всех нас ослепишь!

Она опять засмеялась.

— Ты — счастливица, просто счастливица, моя дорогая! И конечно, этим счастьем ты обязана своему послушанию и уму твоего отца, который, я знаю, будет скучать, пока ты будешь вдали от него.

Усилием воли Оделла заставила себя произнести слова благодарности.

В то же время она отлично понимала, что мачеха преследует свои цели и теперь наконец добилась того, чего хотела.

Однако, когда Оделла поднялась наверх, ее ждал удар.

Оказалось, что «нянюшка», которая с самого рождения Оделлы была рядом с ней, получила уведомление от графини, что в ее услугах более не нуждаются.

Узнав об этом, Оделла бросилась ей на шею со словами:

— Тебе нельзя уходить, нянюшка, я не могу тебя потерять! Мама всегда говорила, что ты будешь с нами всю жизнь!

— Ваша матушка — упокой, Господи, ее душу — то же самое говорила и мне, — отвечала няня. — Но ее светлость рассудила иначе.

— Я поговорю с отцом! Я не позволю, чтобы тебя прогнали! — воскликнула Оделла.

— Это ничего не изменит, милая, — покачала головой няня. — Ее светлость все равно сделает по-своему, а она хочет избавиться от всех из прежней прислуги, кто с ней не подхалимничает!

— Но что же я буду без тебя делать? — беспомощно спросила Оделла, и слезы побежали у нее по щекам.

— Вы уедете на год, — сказала няня, — а когда вернетесь, быть может, ее светлость позволит мне стать у вас горничной.

— О, нянюшка, ты думаешь, она разрешит? — воскликнула Оделла.

Но, говоря так, она понимала, что это весьма маловероятно. У графини уже была шикарная горничная-француженка, которая имела привычку совать нос во все, что происходит в доме, и Оделла была совершенно уверена, что мачеха понимает: няня и эта девица ни за что не сойдутся.

Как только нянюшку выгонят прочь, не останется никакой надежды, что когда-нибудь она сможет вернуться.

Оделла горько плакала, прощаясь с ней, и, пока была во Флоренции, каждую неделю писала ей письма.

Оделла не могла рассказать отцу о трудностях, с которыми столкнулась в заграничном пансионе, но знала, что нянюшка все понимает.

Ее письма к няне были полны любви, и она не сомневалась, что нянюшка читает их тоже с любовью.

Оделла подумала вдруг, что все было бы иначе, если бы няня встречала ее сейчас на Гросвенор-сквер.

Экипаж остановился напротив Шэлфорд-Хаус, и Оделла увидела двух непривычно одетых лакеев, расстилающих на ступеньках алую ковровую дорожку. У дверей стоял незнакомый дворецкий.

— Добро пожаловать домой, миледи! — с почтением сказал он, когда Оделла вышла из экипажа. — Ее светлость в гостиной.

— В гостиной? — переспросила Оделла.

— На первом этаже, миледи, рядом со спальней ее светлости.

На памяти Оделлы эта комната всегда называлась будуаром.

Но сразу же после свадьбы графиня сказала мужу:

— Поскольку я намереваюсь принимать моих друзей в собственной комнате, мне кажется, «будуар» звучит слишком интимно. В будущем я буду называть ее своей гостиной.

— В этом доме, — отвечал граф, — ты можешь называть все, как тебе больше нравится, моя дорогая!

Жена посмотрела на него с обожанием.

— О, Артур, я верю, что вы говорите искренне! — воскликнула она. — Вы же знаете, что когда я работаю в гостиной, то делаю все, чтобы этот дом как нельзя лучше соответствовал вам.

Оделла поднялась по ступенькам, чувствуя, как та нервозность, которая овладела ею в экипаже, с каждым шагом усиливается.

Она сказала себе, что это смешно, и у нее нет причин бояться и нервничать.

Но то были доводы рассудка — душой она чувствовала, что это не так.

Дворецкий открыл дверь, и Оделла увидела, что комната полностью изменилась. От того, чем всегда гордилась ее мать, не осталось и следа.

Шторы, обои, ковер — все было новое.

Старинная мебель, поражающая строгой отточенной красотой, сменилась более пышной и вычурной.

Появились столики с мраморным верхом, украшенные причудливой резьбой и позолотой.

Появилась новая люстра, которая была раза в два больше старой.

Исчезли почти все картины — их место заняли зеркала в золоченых рамах.

Они отражали красоту новой хозяйки. Графиня поднялась навстречу Оделле и протянула ей руки.

— Оделла! — воскликнула она. — Как чудесно снова увидеть тебя!

Графиня расцеловала девушку в обе щеки и слегка отодвинула от себя, чтобы разглядеть получше.

— Как ты выросла! — сказала она. — Да, ты стала совсем взрослой! Ты будешь королевой любого бала, на который я тебя привезу!

Ее слова звучали весьма искренне и убедительно, но Оделла смутно чувствовала, что за ними стоит что-то еще.

Что-то, чему она не могла дать названия, но ощущала все явственнее.

— Присядь, — сказала графиня, — и мы поговорим о том, что нужно сделать в первую очередь.

— Надеюсь, — перебила ее Оделла, — что в первую очередь у меня будет возможность съездить в Шэлфорд-Холл. Я целый год мечтала прокатиться на Стрекозе.

— На Стрекозе? — озадаченно повторила графиня. — Ах да, твоя лошадь.

— Папа писал мне, что она выросла и стала еще красивее, — сказала Оделла. — А как хорошо в деревне весной!

— Да, дорогая, я знаю, — кивнула графиня. — Но сезон уже начался, и мы буквально завалены приглашениями. По два, а то и по три на вечер — и так на целых три месяца вперед.

Оделла едва сдержала крик ужаса, а графиня тем временем продолжала:

— Разумеется, тебе понадобятся новые платья, но твой отец, как всегда, проявил изумительную щедрость и сказал, что я могу покупать тебе все, что я сочту необходимым. Какой замечательный, просто замечательный человек твой отец!

— У меня есть вполне приличные платья, — сказала Оделла, — которые я купила во Флоренции.

Графиня презрительно засмеялась.

— Флоренция! В Лондоне продаются платья от парижских портных, и когда ты увидишь их, то поймешь, что нет ничего, что может сравниться с французским шиком и той элегантностью, которой нет равной во всем мире!

Оделла не спорила. Она просто слушала. От одной только мысли о том, что она будет заточена в Лондоне до окончания сезона, сердце сжималось от тоски и на глаза наворачивались слезы.

Она всей душой желала уехать в Шэлфорд-Холл, который был расположен в самой красивой части Оксфордшира.

Всю дорогу из Флоренции она думала о белых, фиолетовых и желтых крокусах под раскидистыми дубами, вспоминала о подснежниках и фиалках в изумрудной траве и золотистой калужнице по берегу озера.

— Нам надо спешить, — говорила меж тем графиня. — В Девоншир-Хаус на следующей неделе будет бал — и ты должна появиться в чем-то поистине сногсшибательном!

Она улыбнулась Оделле и продолжила:

— Кроме того, я слышала, что твой отец намеревается поговорить с принцем Уэльским, чтобы тебя включили в число приглашенных на бал, который будет дан в Мальборо-Хауз. — Графиня многозначительно помолчала. — Тебе повезло, просто невероятно повезло, что твой отец — такой известный и выдающийся человек! Дебютантки никогда не приглашаются в Мальборо-Хаус.

Оделла думала о Стрекозе.

Она размышляла, как вырваться в Шэлфорд хотя бы на полдня, чтобы увидеть ее.

Оделла хотела сама убедиться, что Стрекоза так же великолепна, как и до ее отъезда.

Она получила Стрекозу еще жеребенком и сама ее обучала.

Стрекоза прибегала, когда Оделла звала ее, и тыкалась мордой ей в шею, показывая свою любовь.

Стрекоза брала барьеры, которые конюхи считали для нее слишком высокими, просто чтобы продемонстрировать, что она это может.

Графиня продолжала рассуждать о цветах, в которые нужно одеть Оделлу, и о фасонах, которые должны произвести фурор на любом балу.

— Слава Богу, — говорила она, — что сейчас в моде турнюры, а не кринолины. С турнюром, Оделла, ты будешь выглядеть великолепно. — Она улыбнулась. — Как замечательно, когда деньги перестают быть целью! — Последнюю фразу леди Дин произнесла так горячо, что Оделла посмотрела на нее с удивлением.

— Я уверена, что папа не одобрил бы излишней экстравагантности, — осторожно заметила она.

Повисло молчание. Наконец графиня ответила:

— Твой отец сам сообщит тебе свое мнение на этот счет!

Тон, которым это было произнесено, дал Оделле понять, что отец собирается поговорить с ней о чем-то важном.

Она терялась в догадках, что бы это могло быть.

Вечером граф вернулся из Палаты лордов — и искренне обрадовался, увидев Оделлу.

Он обнял ее и прижал к груди со словами:

— Я так скучал по тебе, дочка!

Изучающе посмотрев на нее, он добавил — негромко, словно говорил сам с собой:

— Ты так похожа на мать — она была точно такой же, когда я женился на ней.

В его голосе проскользнула нотка горечи, и Оделла поняла, что отец до сих пор не может ее забыть.

— Вы не могли сказать ничего, папенька, — тихо отвечала она, — что обрадовало бы меня больше. Если бы я была хотя бы вполовину красива, как мама, я была бы счастлива!

— Ты очень красива, моя дорогая, — сказал граф. — Или, быть может, более точное слово — «прекрасна»?

Они были в его кабинете, и Оделле показалось, что он покосился на дверь, прежде чем добавить:

— На свете нет и не будет другой такой женщины, как твоя мать, и ты никогда не должна забывать ее!

— Разве могу я ее забыть! — воскликнула Оделла. — Я думаю о ней каждый день, и когда молюсь за нее, то чувствую, что она рядом.

Граф обнял ее за плечи.

— Я совершенно уверен, что так оно и . есть! — сказал он тихо. В этот момент в кабинет вошла графиня.

— Не правда ли, восхитительно, что наша дорогая крошка Оделла снова дома, с нами? А сейчас вам следует поторопиться и переодеться к обеду, иначе оба вы опоздаете!

— Я надеюсь, сегодня вечером у нас не будет гостей? — спросил граф.

По его тону Оделла поняла, что на Гросвенор-сквер чуть ли не ежедневно бывали какие-нибудь гости и время от времени ему это надоедало.

Графиня нежно взяла мужа под руку.

— Как могли вы подумать, дражайший Артур, что я способна испортить Оделле первый вечер в родном доме обществом незнакомых людей!

Она на мгновение замолчала, прежде чем продолжить:

— Я хочу услышать, чему она научилась, и знаю, что, когда обед закончится, вам предстоит сказать ей что-то особенное.

Граф нахмурился, как будто она допустила бестактность. Графиня двинулась к двери, сказав на прощание:

— Пойдем, Оделла. Ты должна постараться хорошо выглядеть ради твоего отца, и никто не знает лучше, чем он, насколько важны для девушки изысканность манер и хорошая осанка, которые тебе должны были привить в пансионе.

Они обедали за столом, который был достаточно велик, чтобы за ним разместилось человек тридцать.

Стол был украшен золотыми канделябрами, которые мать Оделлы использовала лишь в исключительных случаях.

Кроме того, на столе стоял большой букет орхидей, а цветы, которые украшали гостиную, где они встретились перед обедом, стоили, как подумала Оделла, целое состояние.

К обеду Оделла надела очаровательное платье, которое она привезла из Флоренции.

Портниха уверяла ее, что оно скопировано с французской модели.

Поймав на себе оценивающий взгляд своей мачехи, Оделла по глазам поняла, что она поражена и поэтому злится.

Впрочем, несмотря на это, леди Дин сказала своим обычным сладеньким тоном:

— Ну не великолепно ли, Артур, что Оделла вновь с нами? Я с нетерпением жду, когда она будет представлена нашим друзьям и, конечно же, ее величеству на своем первом балу.

— Я устроил это, потому что вы меня попросили, — несколько резко сказал граф.

— Я не сомневалась, что вы это устроите! — воскликнула графиня. — Ты должна быть благодарна своему умному и влиятельному отцу, Оделла. Потянуть за нити, за которые никто не осмеливается тянуть, для него — обычное дело.

— Разумеется, я благодарна вам, папенька, — быстро сказала Оделла. — Но я надеюсь, что у нас будет время съездить домой, прежде чем меня с головой засыплют приглашениями.

Отец внимательно посмотрел на нее. По выражению его глаз Оделла видела, что он понял: под «домом» она подразумевает их загородное имение, а отнюдь не лондонский дом, где ее мать старалась проводить как можно меньше времени.

Прежде чем граф успел что-то сказать, леди Дин воскликнула:

— Я уже говорила Оделле, дорогой Артур, что она должна дождаться окончания сезона, прежде чем мы вернемся в Шэлфорд-Холл.

Граф молчал, и Оделла сказала:

— Я знаю, что вы поймете меня, папенька. Я очень хочу увидеть Стрекозу. Я с таким интересом читала все, что вы о ней мне писали! Прошел целый год, и я должна посмотреть, какой она стала.

— Безусловно, — сказал граф. — И если мы не можем уехать надолго, то ускользнем в деревню в субботу вечером и останемся там до понедельника.

У Оделлы загорелись глаза, а графиня пожала плечами:

— Конечно, дражайший Артур, мы выедем за город, если вы так хотите. Но на субботний вечер назначен один из самых блестящих балов, и я уже получила приглашение для Оделлы.

Она сделала паузу и положила ладонь ему на запястье.

— Впрочем, дорогой, все будет в точности так, как вы пожелаете, и мы уедем в Шэлфорд, несмотря на то, что это вызовет определенные сложности.

И хотя тон ее был вполне искренним, Оделла прекрасно понимала, что мачеха сделает все, чтобы этому помешать.

Оделла была достаточно умна, чтобы не сказать об этом вслух, но по тому, как быстро отец сменил тему разговора, она догадалась, что он понимает это не хуже ее.

До конца обеда они говорили о другом, а когда вышли из столовой, граф велел дворецкому подать бренди к себе в кабинет.

— Я знаю, дорогой, — сказала графиня, — вы хотели бы побыть с Оделлой наедине. Поэтому я попросила двух своих друзей присоединиться ко мне после обеда.

Граф, казалось, был удивлен, но сказал только:

— Весьма деликатно с вашей стороны, моя дорогая. Мне действительно нужно серьезно поговорить с Оделлой.

— Я всегда стараюсь делать то, что вам нравится, — сказала графиня и поцеловала его в щеку.

Оделла пошла с отцом по коридору к его кабинету.

Она слышала, как мачеха резво побежала по лестнице наверх, в гостиную, и подумала, что это выглядит так, словно графиня хочет поскорее от них избавиться.

Впрочем, эта мысль мелькнула и сразу забылась.

Вступив в кабинет отца, Оделла с облегчением увидела, что хотя бы эта комната осталась прежней.

Тот же потертый красный кожаный диван, те же кресла.

Тот же заваленный бумагами большой письменный стол.

Те же картины с изображением лошадей и собак, которые она так любила разглядывать в детстве.

В загородном кабинете ее отца их было еще больше, и Оделла подумала, что он чувствует себя дома только когда его окружают эти картины.

— Как я рада снова увидеть вас, папенька! — воскликнула Оделла. — Я так тосковала без вас, и этот год показался мне таким долгим!

Она порывисто обвила его шею руками и поцеловала.

— Я хотел, чтобы ты приехала на каникулы, — сказал граф, — но твоя мачеха решила, что это плохо отразится на твоей усидчивости и потом помешает занятиям.

Оделла знала, что мачеха просто хотела, чтобы она не путалась под ногами, но ответила лишь:

— Теперь это уже позади, и я надеюсь, папенька, вы будете довольны» что я многому научилась.

— Ты вернулась, — сказал граф, — и сейчас только это имеет значение.

Он опустился на диван и, когда Оделла села рядом, обнял ее.

— Мне многое нужно сказать тебе, — проговорил он.

— О чем? — спросила Оделла. Она с удивлением заметила, что отец как-то замялся, и вдруг он сказал неожиданно:

— Ты помнишь бабушку?

— Вы имеете в виду мамину маму?

— Да.

— Конечно, я ее помню, — кивнула Оделла. — Но она умерла, когда мне было десять.

— Да, я знаю, — сказал граф. — Но тебя она любила особенно, потому что ты очень похожа на мать.

— Я помню, она говорила, — сказала Оделла. — И у нее была миниатюра с моим портретом, которая потом висела в будуаре у мамы.

Сказав это, Оделла невольно подумала — что с ней стало теперь?

Граф сказал, словно она спросила об этом вслух:

— Сейчас она лежит у меня в столе, и когда я сравниваю ее с портретом твоей матери в этом же возрасте, то с трудом нахожу различия.

— Я счастлива, что похожа на маму, — с легким вздохом сказала Оделла.

Она хотела добавить: и благодарна судьбе, что не похожа на мачеху, но промолчала.

Ее мать была белокурой.

Каштановые волосы новой графини, если присмотреться, отливали рыжеватым блеском, и Оделла подозревала, что это не их естественный цвет.

Тем не менее мачехе нельзя было отказать в красоте.

И все же в ее красоте было что-то легковесное, неглубокое — что никак нельзя было сказать о красоте матери Оделлы.

— Я всегда думал, — сказал неожиданно граф, — что твоя мать была самой красивой женщиной из всех, что я встречал в своей жизни. Но я полюбил ее не только за это.

Оделла внимательно слушала, а он продолжал:

— Она обладала силой и красотой духа, которые у тебя, моя милая, тоже есть. Это то, чего нельзя узнать из книг, то, чему не может тебя научить ни один, даже самый лучший учитель. — Он улыбнулся: — Это — то, что приходит из самых глубин твоего существа.

Оделла склонила голову ему на плечо.

— О, папенька, ваши слова для меня — самый лучший, самый чудесный подарок на свете!

— Я говорю правду, — сказал граф, — и это качество пригодится тебе в будущем. Ты должна обещать мне, Оделла, что независимо от того, что случится, ты будешь следовать своей интуиции.

Он говорил серьезно, и Оделла так же серьезно ответила:

— Именно это я стараюсь делать, потому что мама велела мне доверять лишь интуиции в оценке людей, — точно так же она сама поступала.

— Твоя мать была права, и этот совет ты не должна забывать, — сказал граф.

— Я никогда не забуду ничего, что говорила мне мама, — пообещала Оделла.

Воцарилась тишина, и лишь через некоторое время она сказала:

— Вероятно, у вас есть серьезная причина говорить мне об этом именно сейчас, папа?

Ее отец улыбнулся.

— Используй свою интуицию и получишь ответ — «да»!

— Какая же? — спросила Оделла. Отчего-то внезапно ее охватил страх. Она с самого приезда не могла избавиться от чувства тревоги и догадывалась, что этот разговор как-то связан с ее причиной.

Граф, задумался, подбирая слова, и наконец сказал:

— Поскольку твоя бабушка обожала твою мать, то, умирая, она завещала ей все, что имела.

Оделла слушала, а граф говорил:

— В то время это было не много — несколько сотен в год. Твоя мать оставила все тебе. И теперь ты неожиданно стала очень богатой девушкой!

— Я… я не понимаю, — воскликнула Оделла. — Мне всегда представлялось, что семья мамы была довольно бедной,

— Это правда, — кивнул граф. — Но незадолго до смерти твоя бабушка получила некоторое количество акций от своего крестного отца, который был американцем.

— Американцем! — воскликнула Оделла.

— Не помню, чтобы твоя мать хоть раз упоминала о нем, — сказал граф, — но он был родом из штата Техас.

Граф помолчал и затем продолжал:

— К сожалению, поскольку мы люди довольно замкнутые, нас не особенно интересует, что происходит по ту сторону Атлантики.

— И он оставил акции бабушке? — уточнила Оделла, пытаясь понять. — Почему же мама не могла ими воспользоваться?

— Именно это я собираюсь тебе объяснить, — сказал граф. Он опять на мгновение замялся, а потом произнес: — Акции, которые унаследовала твоя мать, за минувший год невероятно взлетели в цене. Они вложены в нефть, и нефть, найденная в Техасе, означает, что их владельцы в мгновение ока стали миллионерами!

Оделла потрясение уставилась на него.

— И вы говорите, папа, что эти деньги теперь мои?

— Ну да, моя дорогая, — и ты должна понимать, что это накладывает на тебя очень большую ответственность,

— О, если бы мама знала! — воскликнула Оделла. — Она так мечтала построить больницы и школы в деревнях вокруг Шэлфорда!

— Я знаю, — сказал граф. — Но, к сожалению, у меня для этого никогда не было свободных денег.

— А я могу сделать это сейчас? — спросила Оделла.

Граф улыбнулся:

— Если хочешь. Но в то же время не забывай, что вряд ли ты проведешь остаток жизни в Шэлфорде.

Оделла вопросительно посмотрела на него, и он пояснил:

— Ты, конечно же, выйдешь замуж, и, хотя это отчасти разобьет мое сердце, поскольку мы опять будем в разлуке, я хочу, чтобы ты была так же счастлива с мужем, как был счастлив я с твоей матерью.

Оделла заметила, что он не сказал «как я с Эсме».

— Я молюсь, папа, — ответила она, — о том, чтобы найти человека, которого буду любить и который будет любить меня так же, как вы любили маму. Но, по-моему, на всем свете нет другого столь же замечательного человека, как вы!

— Теперь и ты решила мне льстить, — рассмеялся граф. — Конечно же, ты найдешь кого-то, но в то же время тебе будет нелегко избежать охотников за приданым!

— Я читала об этих охотниках, — сказала Оделла, — а девочки в пансионе часто смеялись над итальянскими аристократами, которые только и знают, что высматривать богатых невест!

— Боюсь, что и в Англии найдется немало тех, кто делает то же самое, — заметил граф. — Поэтому, моя драгоценная дочь, я должен предпринять все, что в моей власти, чтобы оградить тебя от людей, для которых твои деньги — неодолимый соблазн.

Оделла вздохнула.

— Я понимаю, папа, о чем вы говорите, — сказала она, — и, разумеется, буду очень осторожна.

Она подождала чуть-чуть и добавила:

— Но, мне кажется, если я, как мама, использую интуицию, то найду человека, подобного вам, и буду знать, что он любит меня просто потому, что я — это я.

— Не так-то уж это легко, — возразил граф. — За свою жизнь я слишком часто видел, как девушек начинают преследовать с первого выезда в свет — и только лишь потому, что всем известно: у них большое приданое.

— Тогда, как только я получу предложение — если я его получу, — сказала Оделла, — то вы должны использовать свою интуицию, папа, и сказать, стоит мне доверять этому человеку или же нет.

Граф издал короткий смешок.

— Это тоже не просто. У некоторых мужчин есть то, что твоя мать называла «медовый язычок», а девушки, как бы умны они ни были, редко могут устоять перед сладкими речами. Не покривив душой, дочка, скажу, что я действительно очень встревожен!

— Ох, папа, я не хочу, чтобы вы тревожились из-за меня! — вскричала Оделла. — Давайте уедем за город и будем думать только о лошадях. Забудем о молодых людях, которые предпочитают блеск золота стремительной скачке по весенним полям.

Граф засмеялся.

— Я бы с удовольствием, — сказал он. — Но ты не хуже меня знаешь, что у меня есть обязанности в Палате лордов, и кроме того, твоя мачеха всем сердцем стремится ввести тебя v высший свет.

Оделла обиженно поджала губы.

Теперь она поняла, почему мачеха так суетится.

Ничто не могло доставить ей большей радости, чем громадный бал, который теперь они могли позволить себе дать.

Она была готова продать душу за дорогие платья и бесконечные приемы.

А Оделла была бы приглашена на них не как обычная дебютантка, а как девушка, окруженная золотым ореолом.

У Оделлы сами собой вырвались слова:

— И я полагаю, папа, у меня нет никакой возможности отказаться от этих денег?

— Отказаться? — переспросил граф.

— Мне они не нужны, — сказала Оделла. — Вы любили маму не за то, что она имела или не имела, а ради нее самой. Неужели во всем мире не сыщется человека, который тоже полюбит меня за то, что я такая, какая есть?

— Отчего же — их будет в избытке, — отвечал ей отец. — Но тех, кто захочет просто-напросто завладеть твоим состоянием, будет еще больше. Ведь по нашим законам деньгами жены распоряжается муж.

— По-моему, это несправедливо! — возразила Оделла.

Граф воззрился на дочь в изумлении.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты — одна из этих сторонниц эмансипации, которые стремятся держать все в собственных руках и больше не желают полагаться на мужа?

— Я думаю, ответ таков: все зависит от того, какой у тебя муж! — решительно ответила Оделла.

Ее отец в ужасе всплеснул руками.

— Клянусь Богом, дочь, ты пугаешь меня! Я слышал, что ее величество королева возмущена тем, в какой форме женщины выражают неповиновение своим супругам, и обилием этих женщин.

— Даже во Флоренции я о них слышала, — сказала Оделла. — Но я обещаю вам, папа, что никогда не присоединюсь к ним и, если это расстраивает вас, не стану слишком горячо выражать свое стремление к независимости!

— Слава Богу! — пылко воскликнул граф. — И все-таки, Оделла, прошу тебя, будь осторожна.

— Разумеется, буду, — ответила Оделла. — Только обещайте мне, папа, что вы не станете торопить меня с замужеством. Я хочу быть с вами!

Она улыбнулась и продолжала:

— И еще я хочу прокатиться с вами верхом! А если говорить о безопасности — зачем мне искать другого защитника, кроме вас?

Граф засмеялся.

— Если бы ты произнесла подобную речь в Палате лордов, я уверен, министры бы ее оценили!

— Ну да! — улыбнулась Оделла. — Они испугаются — если только я не переоденусь мужчиной!

Граф опять рассмеялся и сказал:

— Ну вот, а завтра, моя дорогая, пока ты окончательно не увязла в бесчисленных приглашениях на балы и приемы, мы с тобой посетим поверенных, которые как раз заняты подсчетом состояния твоей бабушки. — Он немного помолчал и добавил: — Вероятно, тебе придется подписать уйму бумаг, но я хочу, чтобы ты знала, сколько получишь на сегодняшний день.

Едва заметная пауза перед последними тремя словами заставила Оделлу спросить:

— Вы хотите сказать, папа, что состояние все увеличивается?

— Конечно! Оно все больше день ото дня! — ответил граф. — Ей-богу, это просто невероятно!

— Любопытно будет услышать сумму, — заметила Оделла. — А потом, папа, может быть, мы построим на эти деньги больницу и школы, как мама хотела?

— Разумеется, мы это обсудим, — согласился граф. — Но я не хотел бы, чтобы твой будущий муж подумал, что я растратил деньги дочери, которые, покути, должны были бы принадлежать ему!

— Если он так подумает, — отрезала Оделла, — он моим мужем не будет! Я обещаю вам, папенька, что буду крайне осмотрительна и не забуду того, что вы мне сказали.

Говоря это, она подумала, что будет гораздо хуже, если наследство бабушки будет растрачено на карты, на скачки или на что-то еще.

Оделла знала, что у мужчин из высшего света есть много способов потерять состояние.

Тем временем граф подошел к письменному столу.

Он вынул из ящика две миниатюры, о которых они говорили до этого, и положил их на кожаную папку, украшенную фамильным гербом.

Обе миниатюры были выполнены изумительно.

Та, на которой была изображена мать Оделлы, поблекла с годами, но все равно по-прежнему было видно, каким она была очаровательным ребенком.

Не боясь упрека в тщеславии, Оделла могла сказать то же самое и о своем портрете.

Граф достал из стола еще один портрет ее матери, сделанный вскоре после того, как он женился на ней.

Сходство матери и дочери было несомненным, и Оделла сказала:

— Мне нравится эта миниатюра. Я хотела бы смотреть на нее каждый день.

— Значит, именно это ты и должна делать, — произнес граф. — Возьми ее, моя дорогая, и пусть этот портрет будет с тобой везде, где бы ты ни была.

Оделла радостно вскрикнула.

— Я могу его взять, папа? Это правда, я могу его взять?

— Я хочу, чтобы ты чувствовала, что твоя мать всегда рядом с тобой, что она направляет тебя и помогает тебе использовать свою интуицию.

— Я буду смотреть на него дюжину раз в день и молиться каждую ночь, чтобы она помогла мне, — прошептала Оделла.

Граф поцеловал ее.

— Когда ты так говоришь, я совершенно уверен, что твоя мать — с нами.

От того, как он это сказал, на глаза Оделлы навернулись слезы.

Она взяла портрет своей матери и прижала к груди.

— Благодарю вас, благодарю вас, отец! — воскликнула она. — Вы даже не представляете, как это для меня важно, сколько это для меня значит!

Она поцеловала его, и граф проговорил:

— Наверное, теперь мы должны присоединиться к твоей мачехе и ее друзьям.

Оделла покачала головой.

— У меня было долгое путешествие, и я очень устала. Надеюсь, графиня простит мне, если я лягу спать.

— Конечно, простит, — согласился граф. — Я передам ей твои извинения.

Он убрал оба детских портрета назад в стол и вышел из кабинета. Оделла пошла за ним, зажав в ладонях третью миниатюру.

Она шла по коридору к лестнице, ведущей в гостиную, и всюду видела перемены.

Многое из того, что было знакомо ей с детства, исчезло, и Оделла чувствовала себя чужой в собственном доме.

Но она понимала, что, если скажет об этом, отец будет расстроен.

Вместо этого она скользнула ладонью в его ладонь.

— Я люблю вас, папа! — сказала она. — Прошу вас, позвольте мне подольше остаться с вами. Мне немножко страшно — столько незнакомых людей!

Граф ободряюще сжал ее пальцы.

— Я понимаю, — сказал он. — Обещаю, что даже отчасти пожертвую своими обязанностями в Палате лордов.

— Тогда… мы могли бы уезжать рано утром? — шепотом спросила Оделла. Граф коротко рассмеялся.

— Видит Бог, я хотел бы этого больше всего на свете! Но не забывай, ты каждый-день будешь танцевать до упада и возвращаться домой поздно. Мне кажется, тебе лучше спросить меня об этом еще раз недели через две или три.

— Непременно спрошу, — пообещала Оделла.

— А если спросишь, я соглашусь, — в свою очередь пообещал ей отец.

К этому времени они подошли к двери в гостиную, и Оделла услышала голос мачехи.

Она поцеловала отца.

— Спокойной ночи, моя дорогая, — сказал он. — Выспись получше, а утром после завтрака мы вместе уедем.

— Я буду этого ждать, — прошептала Оделла. — Пожалуйста, извинитесь за меня перед графиней.

Граф открыл дверь, и Оделла, прежде чем отвернуться, увидела свою мачеху, сидящую на диване.

Графиня поблескивала алмазами ожерелья и казалась чрезвычайно довольной.

Она о чем-то беседовала с человеком, сидящим возле нее.

На мгновение Оделле стало любопытно, куда подевался третий участник вечеринки, но потом ей захотелось остаться одной, и она направилась к своей спальне.

Спальня была расположена в конце первого этажа. Это была не та комната, которую Оделла занимала в прошлом, и ей было немного обидно.

Впрочем, решила она, как-то неловко, только-только вернувшись домой, сразу чего-то требовать.

Войдя в спальню, Оделла вдруг осознала, что это бывшая комната для гостей, которая полностью переделана ее мачехой.

Она задумалась, нет ли здесь скрытого смысла.

Возможно, мачеха планирует избавиться от нее, едва она успела приехать?

«Чушь, — сказала себе Оделла. — Я просто чересчур подозрительна».

Графиня радушно встречала ее и, несомненно, знала, что она унаследовала немалое состояние.

«Если она находит удовольствие в том, чтобы помочь мне потратить его, — рассудила Оделла, — ей невыгодно, чтобы я слишком быстро нашла себе мужа».

Это было вполне логично.

И все-таки что-то, словно чей-то посторонний голос, подсказывало ей, что ее вывод неверен.

— Но как это может быть? — вслух спросила Оделла.

Ответа не было.