Джордж проснулся поздно. Он понял это по солнечным лучам, бликам от воды, танцевавшим на потолке, по мягким шаркающим звукам, означавшим, что Хуанита уже подметает террасу. В предчувствии неминуемого похмелья, он потянулся за часами: они показывали половину десятого. Так долго он не спал уже много лет.
Он осторожно пошевелил головой, ожидая прилива заслуженной головной боли. Ничего не произошло. Продолжая испытывать удачу, он поводил глазами туда-сюда, но боли так и не почувствовал. Он откинул красно-белое одеяло и медленно сел. Произошло чудо. Он чувствовал себя хорошо, собственно, просто прекрасно: бодрым, свежим и полным сил.
Подняв с пола одежду, Джордж отправился в ванную принять душ и побриться. Пока он соскребал щетину с лица, мелодия, досаждавшая ему прошлым вечером, снова зазвучала у него в голове, однако теперь у нее появились слова, и он понял — к сожалению, слишком поздно, — почему Фрэнсис так рассердилась на него за эту песенку:
Я привык видеть ее лицо.
С него начинается каждый мой день.
Гляди-ка, сказал он своему заспанному отражению в зеркале, кажется, мы становимся сентиментальными? Одевшись, Джордж пошел и откопал свой старенький проигрыватель, стер пыль с пластинки Фрэнка Синатры и включил музыку.
Хуанита закончила отскребать террасу и, заслышав песню, отложила щетки и вошла в дом — ее коричневые ноги оставляли на плитчатом полу мокрые следы.
— Сеньор, — поздоровалась она.
— Хуанита! Buenos días.
— Сеньор хорошо спал?
— Пожалуй, даже слишком.
Я привык слышать ее песенку.
Она насвистывает ее день и ночь.
— А где сеньорита?
— Она поплыла к яхте сеньора, хотела искупаться.
— Но на чем?
— Она взяла маленькую лодочку.
Слегка удивленный, Джордж поднял брови.
— Что же, ладно. Хуанита, а кофе у нас есть?
— Я сейчас сварю.
Она пошла достать из колодца ведерко воды, а Джордж понял, что созрел для первой сигареты. Он нашел пачку, закурил, а потом осторожно позвал:
— Хуанита?
— Sí, сеньор.
— Вчера в отеле Кала-Фуэрте ночевала американка?
— Нет, сеньор.
Он нахмурился.
— Ты знаешь, о чем идет речь?
Хуанита была на кухне, наливала воду в чайник.
— Знаю. Она не осталась, сеньор. Уехала назад, в Сан-Антонио. Не стала ночевать в отеле. Розита сказала Томеу, а Томеу сказал Марии, а…
— Знаю, Мария сказала тебе.
Слова Хуаниты принесли ему пускай и постыдное, но облегчение, хотя при мысли о том, как Фрэнсис катила ночью в Сан-Антонио на своем торпедоносце, у него по спине бежала дрожь. Он молился, чтобы с ней ничего не случилось, надеялся, что она не попала в аварию и не лежит где-нибудь в кювете, придавленная собственным автомобилем.
С задумчивым видом человека, зажатого в тиски суровыми жизненными обстоятельствами, Джордж почесал в затылке, а потом отправился на террасу в поисках другой своей головной боли. Он взял со стола бинокль и навел его на Эклипс, однако, хотя лодка мирно покачивалась у его кормы, Селины нигде не было видно.
Тем не менее день был чудесный. Такой же солнечный, как вчерашний, но чуть прохладнее; за устьем гавани виднелось спокойное море. Бриз колыхал пахучие кроны сосен, веселые волночки плескались под террасой на стапелях. Его переполняло ощущение счастливого довольства. Синее море, синее небо, Эклипс, безмятежно покоящийся на якорных канатах, белая терраса, красные герани — все казалось близким сердцу, знакомым и одновременно удивительно радостным и новым. Жемчужина сидела на краешке причала, поедая самостоятельно добытые аппетитные ошметки рыбы; Фрэнсис укатила в Сан-Антонио, Хуанита готовила ему кофе. Джордж уже не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким сильным, полным надежд и оптимизма. Казалось, будто он много месяцев жил в мрачном тумане, ожидая неминуемой бури, и вот теперь она миновала, напряжение спало и он снова мог свободно дышать.
Джордж говорил себе, что он последний мерзавец, что должен сейчас терзаться угрызениями совести и искренне раскаиваться, однако ощущение физического благополучия переполняло все его существо. Он стоял, опираясь на ограждение террасы, распластав ладони по беленой стене, а когда выпрямился, увидел на побелке отпечатки своих рук. Автоматическим жестом он потер ладони о джинсы, стирая краску, и тут его внимание привлекли хитросплетения линий, четко различимые на побелке, прорисованные во всех подробностях словно микроскопическая карта. Карта его личности, его жизни — жизни Джорджа Дайера, единственной и неповторимой.
Он никогда особенно не гордился собой. За прошедшие годы он причинил боль и обидел немало людей, а уж о прошлой ночи ему и вообще не хотелось вспоминать. Однако все это нисколько не умаляло нынешнего воодушевляющего чувства собственной цельности.
Я привык видеть ее лицо.
Пластинка закончилась; Джордж прошел в дом и выключил проигрыватель. Опуская крышку, он сказал:
— Хуанита!
Она ложкой насыпала в кофейник кофе.
— Сеньор?
— Хуанита, ты знала, что Пепе, муж Марии, вчера отвез сеньориту в аэропорт?
— Sí, сеньор, — ответила Хуанита, не глядя на него.
— А он рассказал тебе, что потом привез сеньориту обратно?
— Sí, сеньор. Вся деревня знает.
Это было неизбежно, поэтому Джордж вздохнул и продолжил свой допрос.
— Пепе сказал, что сеньорита потеряла паспорт?
— Он не знал, что она его потеряла. Сказал просто, что его у нее не оказалось.
— Но она обращалась в полицию в аэропорту?
— Я не знаю, сеньор. — Хуанита залила кофе кипятком.
— Хуанита…
Она не оглянулась, поэтому он прикоснулся к ее локтю, и тут Хуанита быстро повернула голову и, к своему величайшему удивлению, он увидел, что она смеется над ним, а в ее черных глазах пляшут озорные искорки.
— Хуанита, сеньорита не моя дочь.
— Да, сеньор, — коротко ответила Хуанита.
— Только не говори, что ты и это знала.
— Сеньор, — она пожала плечами, — Пепе сразу понял, что она ведет себя не так, как вела бы дочь.
— А как она себя вела?
— Она была очень грустная, сеньор.
— Хуанита, она не моя дочь, а дочь моего троюродного брата.
— Sí, сеньор.
— Ты расскажешь Марии? И скажи, чтобы она рассказала Томеу, а Томеу — Розите, а Розита пусть расскажет Рудольфо… — оба они расхохотались. — Я не обманывал, Хуанита. Но и правды я тоже не сказал.
— Сеньору не надо беспокоиться. Если она дочь вашего троюродного брата… — Хуанита пожала плечами, словно вопрос был слишком незначительным, чтобы рассматривать его всерьез. — Здесь, в Кала-Фуэрте, сеньора считают другом. Остальное не имеет значения.
Такая снисходительность не была характерна для Хуаниты, поэтому Джордж до того растрогался, что готов был ее поцеловать, однако, понимая, что это только смутит их обоих, он просто объявил, что ужасно проголодался, и, радуясь достигнутому взаимопониманию, прошел к ней на кухоньку в поисках хлеба, чтобы намазать на него масло и абрикосовый джем.
Как обычно, Хуанита пополнила глиняный горшок, в котором хранился хлеб, положив свежий поверх старого. Джордж с упреком заметил:
— Хуанита, так же нельзя! Хлеб внизу уже заплесневел.
Чтобы доказать свою правоту, он перевернул горшок и вытряхнул весь хлеб на пол. Последними полетели засохшие корки, за ними — лист белой бумаги, которым Хуанита проложила донышко горшка, а потом маленькая книжечка в темно-синей обложке.
Она лежала на полу между ними, и они с недоумением глядели друг на друга, гадая, откуда она там взялась.
— Что это такое?
Джордж поднял книжечку с пола и повертел ее в руках.
— Это паспорт. Британский паспорт.
— И чей же он?
— Похоже, сеньориты.
Он решил начать не с момента отплытия, а с середины путешествия — с той недели, когда зашел на Эклипсе в Делос. Потом вернуться к началу, описав в виде цикла коротких воспоминаний, как обдумывал будущее плавание, планировал и готовил его. Бумага была гладкой и упругой, каретка машины двигалась плавно, как хорошо отлаженный мотор. Селина все еще купалась, а Хуанита отправилась в прачечную: она ожесточенно терла мылом простыни, напевая какую-то местную песенку, поэтому, когда в дверь постучали, Джордж услышал не сразу.
Стук был негромким, еле различимым за стрекотаньем пишущей машинки; через несколько секунд дверь отворилась и Джордж, заметив какое-то движение, поднял глаза, не отрывая рук от клавиш.
В дверях стоял мужчина — молодой, высокий и очень привлекательный. На нем был деловой костюм и белая рубашка с галстуком; несмотря на жару он выглядел до невозможности подтянутым и свежим.
Мужчина заговорил:
— Извините за беспокойство. Я стучал, но мне никто не открыл. Это Каса Барко?
— Да.
— Тогда вы, должно быть, Джордж Дайер.
— Да, это я, — Джордж поднялся на ноги.
— Меня зовут Родни Экланд.
Для продолжения беседы ему определенно требовалось выполнить необходимый ритуал знакомства. Мужчина пересек комнату и протянул Джорджу руку.
— Здравствуйте, как поживаете?
Джордж отметил: Крепкое рукопожатие. Умный, смотрит прямо в глаза, наверняка очень надежный. А потом, не в силах сдержаться, уничижительно: Скучный, аж зубы сводит.
— Я полагаю, Селина Брюс остановилась у вас?
— Да. Она здесь.
Родни с вопросительным выражением обвел глазами дом.
— Она ушла купаться.
— Ясно. Что ж, в таком случае я, видимо, должен дать вам некоторые объяснения. Я адвокат Селины. — Джордж никак не прокомментировал его слова. — Боюсь, что именно я являюсь косвенным виновником ее визита в Сан-Антонио. Я подарил ей вашу книгу, она увидела фотографию на обложке и убедила себя в том, что вы ее отец. Она рассказала об этом мне, предлагала вместе ехать разыскивать вас, хотела, чтобы я ее сопровождал, однако мне, к несчастью, пришлось отправиться в Борнмут на встречу с важным клиентом, а когда я возвратился в Лондон, Селины уже не было. К тому времени она отсутствовала три или четыре дня. Поэтому я не мешкая сел на самолет до Сан-Антонио, и вот я здесь. Я немедленно увезу ее обратно.
Они посмотрели друг на друга. Родни сказал:
— Конечно, вы не ее отец.
— Нет. Ее отец умер.
— Хотя сходство, безусловно, налицо. Даже я это вижу.
— Джерри Доусон был моим троюродным братом.
— Надо же, какое невероятное совпадение.
— Да уж, — заметил Джордж. — Невероятное.
Впервые за время их беседы в голосе Родни послышалось некоторое замешательство.
— Мистер Дайер, я не осведомлен обо всех обстоятельствах этого довольно необдуманного визита Селины, равно как и о том, что она рассказала вам о себе. Однако у нее всегда было это желание… прямо-таки наваждение… иметь отца. Селину вырастила бабушка, и ее детство, мягко говоря, отличалось…
— Она мне говорила.
— Ну, раз вы все знаете, думаю, мы с вами на одной стороне.
— Видимо, так и есть.
Джордж ухмыльнулся и добавил:
— Из чистого любопытства позвольте задать вам один вопрос: что бы вы сказали, окажись я на самом деле отцом Селины?
— Ну… — Застигнутый врасплох, Родни не сразу нашелся, что ответить. — Ну… я, видимо… — а потом, решив все обратить в шутку, делано рассмеялся. — Думаю, что обратился бы к вам по всей форме и просил вашего благословения.
— Благословения?
— Ну да. Конечно, с некоторым запозданием, мы ведь уже помолвлены. Свадьба в следующем месяце.
Невольно выдавая свое смятение, Джордж пробормотал:
— Прошу меня извинить…
Он не прибегал к этой великосветской формулировке со времен Брэддерфорда с его зваными вечерами и охотничьими балами и не ожидал, что когда-нибудь припомнит ее вновь. Однако в момент потрясения подсознание почему-то подсказало ему именно эти слова.
— Да, помолвка уже состоялась. Вы разве не знали?
— Нет, я ничего не знал.
— Хотите сказать, Селина вам не сообщила? Что за странная девушка!
— Собственно, почему она должна была мне сообщать? Ее помолвка не имеет ко мне никакого отношения.
— Нет, но это же такое большое событие! Первое, о чем хочется рассказать.
Напыщенный манекен, подумал Джордж.
— Ну да ладно, сейчас не об этом. Теперь, когда вы в курсе событий, вы, думаю, понимаете, что я должен увезти ее в Лондон как можно скорее.
— О да, конечно.
Родни прошел мимо него на террасу.
— Какой дивный вид! Вы сказали, Селина купается? Я ее не вижу.
Джордж присоединился к нему.
— Нет, она дальше… там, за яхтой. Я сейчас ее привезу.
Он тут же подумал, что не сможет привезти Селину, потому что она взяла лодку. А потом вспомнил, что может взять лодку Рафаэля, двоюродного брата Томеу.
— Слушайте, можете подождать здесь? Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Я ненадолго.
— Может быть, мне лучше поехать с вами? — спросил Родни без всякого энтузиазма.
Джордж ответил:
— Не стоит. Лодка вся в рыбьей чешуе, вы испортите костюм.
— Что ж, если вы уверены…
Не дожидаясь, пока Джордж уйдет с террасы, Родни выдвинул вперед тростниковое кресло и вальяжно устроился в нем — этакий благородный английский джентльмен, волею судеб оказавшийся за границей.
Чертыхаясь про себя, Джордж стащил лодку кузена Томеу Рафаэля по стапелям и спустил на воду. Она была длинная, тяжелая и неуклюжая, да еще с одним веслом, так что Джорджу пришлось перебрасывать его из руки в руку. Получалось не очень, и Джордж злился все сильнее, потому что Родни Экланд с его гладкой холеной физиономией и ровным вкрадчивым голосом, в безупречном сером костюме, пялился на него с террасы Каса Барко. Джордж греб вперед, обливаясь потом и бормоча проклятия, по направлению к Эклипсу; время от времени он громко звал Селину, но ответа не было.
Кое-как он обошел на своем утлом суденышке якорный канат яхты, закрепленный на корме, и немедленно увидел Селину, сидевшую, как русалка, на одной из скал дальнего берега. Она поднялась по лестнице, ведущей с пляжа к одной из похожих на свадебный торт нарядных вилл, притаившихся в тени сосен, и сидела, обхватив руками колени; ее длинные мокрые волосы, обвивающие шею, блестели на солнце словно мех морского котика. Лодка Рафаэля проскользнула под траверзом левого борта Эклипса. Джордж положил неподъемное весло, поднялся на ноги, и, поднеся руки ко рту, громко окликнул ее.
— Селина! — Оклик прозвучал угрожающе, и она сразу же подняла голову. — Плыви сюда, нам надо поговорить.
После секундного колебания она встала и сбежала вниз по ступенькам, потом нырнула в воду и поплыла к лодке. Борта оказались для нее слишком высоки, поэтому Джорджу пришлось схватить ее под мышки и втащить в лодку, — Селина была мокрая и скользкая словно только что пойманная рыбка. Они присели на скамьи лицом друг к другу, и она сказала:
— Прости! Тебе понадобилась лодка?
Он подумал, что любая другая женщина, прежде чем обмолвиться с ним хоть словом, потребовала бы извинений за его поведение прошлой ночью. Однако Селина не была похожа на других.
— Надеюсь, ты не сердишься, что я ее взяла…
— Нет, конечно.
— Когда я спустилась, ты еще спал. Я впустила Хуаниту.
Он смотрел на Селину, не слыша ее слов, пытаясь примириться с убийственным знанием о том, что она выходит за Родни Экланда, была с ним помолвлена все это время и ни слова ему не сказала.
— …твоя подруга в порядке? Надеюсь, она не слишком рассердилась.
— Подруга? А, Фрэнсис! Понятия не имею, сердится она или нет. Прямо ночью она уехала назад в Сан-Антонио. Собственно, ты ни в чем не виновата. Она успокоится и все будет забыто.
— Мне не надо было возвращаться в Каса Барко, теперь я это понимаю, но…
Он не мог больше это выносить.
— Селина…
Она нахмурилась.
— Что-то случилось?
— Послушай. В Каса Барко тебя кое-кто дожидается. Родни Экланд приехал за тобой из Лондона.
Она будто окаменела. Потом прошептала: «Родни», — беззвучно, одними губами.
— Он прилетел сегодня ночью. Вернулся из Борнмута, узнал, что ты в одиночку отправилась в Сан-Антонио и сел на первый же рейс. Я сказал ему, что я не твой отец, и он, признаюсь, не был удивлен. И теперь он хочет с тобой поговорить.
Внезапно подул холодный бриз, и Селина поежилась. Джордж обратил внимание на то, что она спрятала свою золотую цепочку под бюстгальтер подаренного им бикини — теперь он знал, что на ней висит вовсе не крестик. Он протянул руку, взялся за цепочку, вытащил ее наружу и тут же во все стороны разлетелись острые стрелы бриллиантовых бликов от обручального кольца, подаренного Селине Родни Экландом.
— Селина! Почему ты мне не сказала?
Глаза ее в этот момент были такой же синевы, как сапфир в центре кольца, которое Джордж держал у нее под подбородком.
— Я не знаю.
— Ты помолвлена с Родни?
Она кивнула.
— Ты выходишь замуж в следующем месяце.
Снова кивок.
— Но почему это надо было держать в секрете?
— Не было никакого секрета. Я рассказала Родни о тебе. Сказала, что, по-моему, Джордж Дайер — мой отец. Я хотела, чтобы он полетел вместе со мной разыскивать тебя. Но он не смог. У него было дело в Борнмуте, и он был уверен, что я не решусь ехать одна. Он сказал, если ты мой отец, то окажешься в неловком положении из-за моего неожиданного появления. А если нет, то я просто прокатаюсь понапрасну. Он не понял, насколько это для меня важно — иметь корни, семью, по-настоящему принадлежать кому-то.
— Ты давно его знаешь?
— С самого детства. Его контора вела дела моей бабушки. Бабушке он очень нравился, и она хотела, чтобы я вышла за него замуж.
— И вот ты выходишь…
— Да. В конце концов я всегда делала так, как хотела она.
В темных глазах Джорджа промелькнуло сочувствие — его жалость была Селине невыносима.
— Мы уезжаем из Куинс-гейт. У нас прекрасная современная квартира в новом районе. Она очень светлая, и вид из окон чудесный. Агнес переезжает с нами. И я уже купила свадебное платье. Белое, очень-очень длинное. С треном.
— Но ты прячешь обручальное кольцо и не хочешь носить его на пальце.
— Просто я думала, что ты мой отец. Я хотела, чтобы в нашу первую встречу ты увидел во мне меня саму, а не то, что я принадлежу кому-то, и не образ жизни, который я веду.
— Ты его любишь?
— Вчера я задала такой же вопрос тебе, но ты не ответил.
— Это другое дело. Мы говорили о моем прошлом, а сейчас речь о твоем будущем.
— Да, я знаю. Вот почему это так важно.
Он молчал. Селина подняла руки и расстегнула золотую цепочку. Кольцо соскользнуло, она подхватила его и надела на палец, а потом снова застегнула цепочку на шее. Ее движения были слаженными и уверенными. Она сказала:
— Не будем заставлять Родни ждать.
— Да, конечно. Ты садись в лодку, а я погребу за тобой в этом рафаэлевом корыте. Только смотри, не сбеги не попрощавшись.
— Я никогда бы так не сделала. Ты же знаешь!
Через некоторое время Родни понял, что дожидаться на террасе слишком жарко. Он мог бы снять пиджак, но на нем были подтяжки, и ему казалось, что есть что-то неприличное в том, чтобы демонстрировать их окружающим, поэтому он встал с тростникового кресла и прошел в дом. Там было прохладно, и Родни стал бродить туда-сюда, оценивая его необычное устройство, поэтому не заметил, когда Селина бесшумно поднялась по ступеням террасы и позвала его по имени.
Оборвав свою экскурсию, Родни на мгновение замер на месте, а потом резко развернулся. Она стояла в дверном проеме — он глядел на нее и не верил собственным глазам. Он не представлял себе, что за столь короткое время человек может так сильно измениться. Селина с ее бесцветной кожей и бесцветными волосами никогда не казалась ему особенно яркой — внешность ее оживляли разве что ярко-синие, как у сиамской кошечки, глаза. Но сейчас она была загорелая, а волосы, все еще мокрые после купания, выгорели на солнце и отливали золотом. Ее бикини, по мнению Родни, находилось в одном шаге от откровенной безвкусицы, и пока она стояла в дверях, глядя на него, огромная белая кошка, которая до того грелась на террасе, умильно обвилась вокруг ее голых ног.
Обоих охватила странная неловкость. Селина сказала:
— Здравствуй, Родни. Какой сюрприз.
Она пыталась придать своему голосу некоторое оживление, но на последнем слове он безнадежно упал.
— Да, — сказал Родни. — Сюрприз удался.
Глядя на него, невозможно было поверить, что он только что прибыл из Лондона: просидел в своем костюме целую ночь в самолете, потом по пыльной каменистой дороге дошел из деревни до Каса Барко. Разве что туфли его были чуть припорошены белым — в остальном он выглядел так же безупречно, как дома. Он подошел поцеловать ее, положив руки на плечи, а потом слегка отстранился и, с неодобрением приподняв брови, воззрился на ее бикини.
— Что это на тебе?
Она пожала плечами:
— Мне было не в чем плавать.
На веревке сушился старый купальный халат Джорджа; Селина подошла, сняла его и надела на себя. Халат затвердел от солнца и морской соли и пах Джорджем. Она поплотнее запахнулась в него и почувствовала, что это каким-то образом подбодрило ее и вдохнуло мужества.
Он сказал:
— Ты не должна была ехать, не поставив меня в известность. Я чуть с ума не сошел от беспокойства.
— Тебе же надо было в Борнмут.
— Я позвонил на квартиру, как только вернулся в Лондон, и Агнес сказала мне, что ты тут. Конечно, я вылетел сразу, первым же рейсом, как только узнал.
— Ты очень добр.
— Тебе не кажется, что нам пора возвращаться домой?
— Я бы давно вернулась, но в аэропорту у меня украли все деньги и я не могла купить обратный билет.
— Ты должна была связаться со мной, я бы немедленно перевел деньги телеграфом.
— Я… мне не хотелось тебя беспокоить. И, — добавила она в приливе откровенности, — я думала, ты скажешь «я же тебе говорил» и все такое… Ты был прав, а я нет, и Джордж не был моим отцом… то есть он не мой отец…
— Это я уже понял.
— Но мне обязательно нужно было узнать, понимаешь? — Она словно молила о снисхождении, но Родни не обратил на это внимания.
— Боюсь, я по-прежнему считаю, что ты должна была попросить меня сначала все разузнать.
— Но я же просила тебя поехать со мной! Предлагала лететь вместе, но ты не захотел.
— Не говори, что я не захотел. Я не смог. Ты это знаешь.
— Ты мог отложить встречу с этой миссис Как-ее-там.
— Селина!
Родни был шокирован — впервые после их встречи он осознал, что изменения коснулись не только ее внешности, изменилось что-то в ней самой, глубоко внутри.
Селина глубоко вдохнула.
— В любом случае, — продолжила она, — я ни о чем не жалею. Я рада, что приехала, несмотря на то что Джордж мне не отец. И если бы меня спросили, хочу ли я все повторить, я ответила бы да.
В ее словах звенел откровенный вызов, однако прежде чем Родни смог придумать, как получше ответить, Джордж Дайер собственной персоной появился на террасе, подхватил на руки кошку и бойко вклинился в разговор.
— Так-так, очень мило. Влюбленные вновь обрели друг друга. Не хотите ли выпить — нам не помешает освежиться.
— Благодарю, мне не хочется пить, — натянуто ответил Родни.
— Может быть, сигарету?
— Нет, не сейчас. — Он прокашлялся. — Я как раз говорил Селине, что нам надо как можно скорее возвращаться в Лондон. Такси дожидается у отеля Кала-Фуэрте; мы поедем прямо в аэропорт.
— Вы все здорово организовали, — откликнулся Джордж.
Родни бросил на него короткий взгляд, чтобы убедиться, что тот не смеется над ним, но его темные непроницаемые глаза смотрели вполне серьезно. Слегка сбитый с толку, Родни повернулся к Селине.
— Думаю, тебе пора собирать вещи. Где ты остановилась?
Воцарилось гробовое молчание. Родни посмотрел на Селину. Селина взглянула на Джорджа, а потом опять на Родни. Джордж с наигранной беззаботностью поглаживал кошку.
— Здесь, — ответила наконец Селина.
Родни явственно побледнел.
— Здесь?
— Да. Здесь. В Каса Барко.
— Ты здесь спала?
— Мне некуда было больше идти.
Она слегка поежилась, и Джордж понял, что она сильно нервничает. Родни, казалось, этого не заметил, потому что, когда он заговорил, в его голосе звенел лед:
— А тебе не показалось, что это немного неприлично?
Резким движением Джордж опустил Жемчужину на стул и присоединился к их беседе.
— Я так не думаю. В конце концов, не будем забывать, что Селина — моя родственница.
— А также не будем забывать о том, насколько дальняя! Впрочем, дело вовсе не в этом.
— А в чем же тогда?
— В том, что Селина является сюда без приглашения, не уведомив вас заранее, совершенно вам незнакомая, и тут вы предлагаете ей остаться — жить в одном доме, практически, как я понимаю, спать в одной комнате. Вам, может, и не обязательно беспокоиться о своем добром имени, но ради репутации Селины вы безусловно могли найти какой-то другой выход.
— А может, мы не захотели? — бросил Джордж.
Родни вышел из себя.
— Уж простите, мистер Дайер, но мы, похоже, говорим на разных языках. Я считаю ваше отношение недопустимым.
— Очень жаль.
— Вы всегда так беззастенчиво игнорируете общепринятые правила поведения?
— Всегда. И это не мои правила.
Мгновение Родни прикидывал, стоит ли смазать Джорджу кулаком по лицу, но потом решил, что он того не стоит и достаточно будет просто его игнорировать. Он обернулся к Селине.
— Селина… — Она вздрогнула. — Мне, конечно, очень жаль, но я, пожалуй, соглашусь поверить, что ты ни в чем не виновата. Я готов забыть о случившемся, но мы должны приложить все усилия, чтобы никакие, даже самые незначительные подробности твоего путешествия никогда не достигли Лондона.
Селина взглянула на него исподлобья. Лицо Родни было гладким, тщательно выбритым, без единой морщинки — невозможно было представить себе, как оно старится, как горе и радость оставляют на нем свои следы. Казалось, оно лет до восьмидесяти будет таким же — безликим и гладким, словно рубашка, присланная из прачечной.
— Родни, но почему? — спросила она.
— Я… мне не хотелось бы, чтобы об этом услышал мистер Артурстоун.
Ответ был настолько смехотворным, что ей захотелось в голос расхохотаться. Мистер Артурстоун с его подагрой, который должен был вести ее к алтарю… какое отношение он к ним имеет?
— Что ж, — Родни взглянул на часы, — не будем терять время. Иди собирай вещи, мы уезжаем.
Джордж в этот момент прикуривал сигарету. Услышав последние слова Родни, он загасил спичку, вытащил сигарету изо рта и сказал:
— Селина не сможет поехать с вами в Лондон. Она потеряла паспорт.
— Она… что?
— Потеряла паспорт. Вчера. Бывает же такое!
— Селина, это правда?
— О… я… ну, вообще-то да.
Джордж взглядом пригвоздил ее к месту.
— Конечно, правда. Дорогой мой мистер Экланд, вы и не представляете, что здесь за люди! Золотые зубы вытащат изо рта, стоит только подпустить их поближе.
— Но паспорт! Селина, ты хоть понимаешь, насколько это серьезно?
— Видишь ли, я… — запинаясь, залопотала Селина.
— Ты сообщила в британское консульство?
— Нет, — поспешил вмешаться Джордж, — но она обратилась в полицию аэропорта, и полицейские были очень любезны и очень ей помогли.
— Удивительно, что ее не отправили прямиком в тюрьму.
— Я тоже удивился, но судите сами, что делает с испанцами эта дивная улыбка.
— И что нам теперь предпринять?
— Ну, раз уж вы спросили, то я предложил бы вам сесть в свое такси и лететь назад в Лондон, а Селину оставить со мной… Нет-нет, — пресек он возмущенный протест Родни, — это действительно наилучший план: находясь в Лондоне вы наверняка сможете найти каналы, чтобы воздействовать на местные власти и не дать упрятать ее за решетку. И не беспокойтесь о приличиях, друг мой, в конце концов, я ее самый близкий родственник и вполне способен взять на себя ответственность…
— Ответственность? Вы? — Он сделал последнюю попытку воззвать к Селине. — Конечно же ты не собираешься остаться здесь?
При одной мысли об этом Родни чуть не задохнулся.
— Ну… — Ее колебания было достаточно, чтобы он сделал свои выводы.
— Ты меня поражаешь! Какой эгоизм! Ты, кажется, не понимаешь, что на карту поставлено не только твое доброе имя! У меня тоже есть репутация, которую нужно блюсти, и я считаю твое отношение неприемлемым! Боюсь подумать, что скажет на это мистер Артурстоун!
— Но ты наверняка сможешь все ему объяснить…. Уверена, что сможешь. И, я думаю… раз уж все равно объяснений не избежать, лучше скажи ему, что не надо вести меня к алтарю. Я ужасно сожалею, но думаю, в каком-то смысле тебе так будет лучше. В конце концов, зачем тебе взваливать на шею такую обузу — после всего, что случилось… И… вот твое кольцо…
Она протянула вперед раскрытую ладонь, на которой сверкал в окружении бриллиантов темно-синий сапфир — кольцо, которое, как еще совсем недавно думал Родни, должно было связать их навечно. Ему страшно хотелось дать волю чувствам, схватить кольцо и выбросить его в море, однако оно обошлось ему в кругленькую сумму, поэтому Родни отставил свою гордость и забрал кольцо.
— Мне очень жаль, Родни.
Он предпочел хранить оскорбленное молчание. Развернувшись на каблуках, Родни отправился к выходу, но Джордж оказался там первым и распахнул перед ним дверь.
— Какая жалость, что ваш визит закончился столь плачевно. Вам обязательно нужно приехать в Кала-Фуэрте позднее — летом здесь гораздо интереснее. Уверен, вам понравится кататься на водных лыжах, и плавать с аквалангом, и рыбачить. Очень мило с вашей стороны было заглянуть к нам.
— Только не воображайте, мистер Дайер, что мои партнеры спустят это вам с рук.
— Что вы, я и не надеялся. Уверен, что у мистера Артурстоуна найдется чем мне пригрозить, так что через некоторое время я получу крайне суровое письмо. Может, подбросить вас до деревни?
— Благодарю, я предпочитаю пройтись.
— Ну, chacun a son goût.[1] Очень приятно было познакомиться. До свидания.
Не ответив ни слова, Родни, разъяренный, вылетел из дома. Джордж посмотрел, как он поднимается по холму, а потом захлопнул дверь и обернулся.
Селина неподвижно стояла в центре гостиной, где ее оставил Родни. Казалось, она ждет, что Джордж тоже погрузится в глухое молчание, однако вместо этого он произнес своим самым корректным тоном:
— Если ты всерьез собиралась за него замуж, тебе немедленно надо к психиатру. Ты полжизни провела бы, переодеваясь к обеду, а вторую половину — отыскивая в словаре его заумные словечки. Кстати, кто такой этот Артурстоун?
— Старший партнер в конторе, где работает Родни. Он очень старый и страдает подагрой.
— И он должен был вести тебя к алтарю?
— Больше желающих не было.
В ее признании ему почудился двойной смысл.
— Ты имеешь в виду мистера Артурстоуна или Родни?
— Видимо, обоих.
— Думаю, — неторопливо ответил Джордж, — ты просто страдала тяжелой формой психологической зависимости, потому что не имела отца.
— Наверное, так и было.
— А что сейчас?
— Больше не страдаю.
Она снова поежилась, и он улыбнулся.
— Знаешь, Селина, я никогда бы не поверил, что можно так хорошо узнать человека за такое смехотворно короткое время. Например, я знаю, что когда ты лжешь — а это случается огорчительно часто, — твои глаза расширяются до того, что вокруг синей радужки появляется белое кольцо. Словно острова в океане. А когда ты заставляешь себя не рассмеяться над какой-нибудь моей дерзостью, то изо всех сил поджимаешь губы и у тебя на подбородке вдруг появляется ямочка. И еще ты поеживаешься, когда нервничаешь. Сейчас ты нервничаешь.
— Я вовсе не нервничаю. Просто озябла после купания.
— Тогда пойди и оденься.
— Но сначала мне надо с тобой поговорить…
— Это может подождать. Беги наверх и оденься.
Дожидаясь Селину, Джордж вышел на террасу. Он закурил и почувствовал, как солнце печет плечи сквозь хлопковую ткань рубашки. Родни Экланд уехал прочь из Каса Барко и из жизни Селины. Точно так же исчезла и Дженни, призрак которой упокоился навеки благодаря мистическому ритуалу очищения — для этого оказалось достаточно всего лишь рассказать о той злосчастной истории Селине. Дженни и Родни оба были позади, настоящее казалось радостным и светлым, а будущее полным надежд, многообещающим, словно рождественский подарок.
В садике Хуанита развешивала на веревке простыни, жизнерадостно напевая себе под нос, явно не в курсе драмы, разыгравшейся в двух шагах от нее, пока она занималась утренней стиркой. Джордж ощутил, как его переполняют теплые чувства, и, хотя прекрасно помнил, какая дорога обычно вымощена благими намерениями, поклялся себе, что, когда выйдет в свет его новая книга, он подарит ей не только один экземпляр, чтобы Хуанита поставила его на кружевную салфетку, но и что-нибудь посущественней. Что-нибудь, что она очень хочет, но никогда не купит себе сама. Шелковое платье, дорогое украшение или роскошную новую газовую плиту.
Он услышал позади шаги Селины и обернулся. Она была в платье без рукавов цвета абрикоса и сандалиях на каблучках, благодаря которым почти что сравнялась с ним в росте, и Джордж был поражен тем, как много времени ему понадобилось, чтобы осознать, насколько она красива. Он сказал:
— Это первый раз, когда я вижу тебя одетой по-человечески. Рад, что твой багаж наконец нашелся.
Селина глубоко вдохнула.
— Джордж, мне надо с тобой поговорить.
— О чем?
— О моем паспорте.
— И что такое с твоим паспортом?
— Видишь ли… Я его не теряла.
Он вздрогнул и сурово нахмурил брови.
— Не теряла?
— Нет. Понимаешь… в общем, вчера вечером, прежде чем я села в машину Пепе… я его спрятала.
— Селина! — это прозвучало так, будто новость шокировала его до глубины души. — Почему ты совершила такой непростительный поступок?
— Я знала, что это непростительно, но мне не хотелось уезжать. Не хотелось оставлять тебя с миссис Донген. Я знала, она не хочет, чтобы ты написал вторую книгу. Ей надо было, чтобы ты поехал в Австралию или пустыню Гоби, или еще куда-нибудь. С ней. Поэтому я пошла на кухню за содовой, и… — она сглотнула, — спрятала паспорт в горшке с хлебом.
— Как тебе только в голову пришло!
— Прости, пожалуйста. Просто тогда я думала только о тебе, а теперь у меня, конечно, нет причин оставаться здесь и я должна уехать в Лондон с Родни. То есть я, естественно, не собираюсь за него замуж. Теперь я вижу, как глупо было даже думать об этом. Но и здесь я не могу остаться тоже. — Голос Селины постепенно слабел. Джордж помалкивал, не желая прийти ей на помощь. — Ты меня понимаешь, да?
— Конечно, я понимаю. — Он был сама рассудительность. — Мы должны поступать правильно.
— Да… да, я это и хотела сказать.
— Ну, — бодро промолвил Джордж, глядя на часы, — если ты собираешься ехать с Родни, тебе лучше взять ноги в руки, в противном случае он усядется в свое такси и укатит, прежде чем ты доберешься до отеля.
Под ее потрясенным взглядом Джордж выпрямился, отряхнул побелку, оставшуюся сзади на джинсах, и через мгновение уже сидел за пишущей машинкой, колотя по клавишам так, будто от этого зависела вся его жизнь.
Это была не совсем та реакция, на которую рассчитывала Селина. Она ожидала, что он попросит ее повременить, однако, поскольку такого предложения не последовало, с комом в горле и слезами, предательски подступившими к глазам, она отправилась в кухоньку, взяла горшок с хлебом и стала выкладывать его содержимое на стойку кусок за куском, пока не добралась до бумаги на дне, под которой спрятала паспорт.
Паспорта не было. Слезы, разочарование — все потонуло во внезапно накатившей панике. Ее паспорт по-настоящему потерялся.
— Джордж! — Он стучал так громко, что не слышал ее. — Джордж, я… я потеряла паспорт.
Он прекратил печатать и удивленно приподнял брови.
— Снова?
— Его здесь нет! Я положила его на самое донышко, но он пропал! Я его потеряла!
— Господи боже! — вымолвил Джордж.
— Но что с ним могло случился? — она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. — Может, его нашла Хуанита? А что если она чистила горшок и сожгла его? Или выкинула? А может, его украли? О, что же теперь со мной будет!
— Боюсь даже представить…
— Я не должна, не должна была его прятать!
— Ты угодила в собственную ловушку, — ханжеским тоном отозвался Джордж и вернулся к работе.
Внезапно Селину посетило подозрение, и она сурово нахмурила лоб. Почему это он ведет себя так неестественно спокойно? И почему у него в глазах мелькают эти искорки, которым она уже привыкла не доверять? Он что, нашел паспорт? Может, он его перепрятал, а ей не сказал? Отставив пустой горшок, она, озираясь, пошла по комнате — приподняла край журнала, заглянула под подушку словно играла в «найди наперсток».
Наконец она вплотную приблизилась к нему. На Джордже были его обычные поношенные просоленные джинсы, но задний карман выглядел подозрительно квадратным и жестким, словно в нем лежала небольшая книжка или открытка… Он все еще ожесточенно лупил по клавишам, однако, когда Селина потянулась к карману, моментально выбросил руку за спину и хлопнул ее по ладони.
Паника исчезла. Селина рассмеялась — от облегчения, от счастья, от любви. Она обхватила его руками за шею и чуть не задушила в объятьях, повторяя:
— Ты нашел его! Он у тебя! И ты прятал его, бессовестный!
— Хочешь забрать паспорт назад?
— Нет, если только ты не собираешься отослать меня в Лондон с Родни!
— Не собираюсь, — ответил Джордж.
Она поцеловала его, а потом потерлась своей нежной щекой о его, жесткую и заросшую щетиной; его лицо не было гладко выбритым, надушенным — нет, оно было все в морщинах, загорелое, обветренное и до боли знакомое, как и эта выгоревшая на солнце хлопковая рубашка. Она сказала:
— А я не собираюсь уезжать.
Он успел напечатать целую страницу. Селина уперлась подбородком в его макушку и спросила:
— Что ты пишешь?
— Синопсис.
— Новой книги? О чем она?
— О путешествии по Эгейскому морю.
— А какое название?
— Не имею представления, но я посвящу ее тебе.
— Книга будет хорошая?
— Надеюсь. Собственно, у меня созрел замысел и третьей книги. На сей раз это будет роман. — Он взял ее за руку, обвел вокруг стула и усадил на краешек стола лицом к себе. — Про парня, который живет себе в тихом местечке, никого не трогает, занимается своими делами. Но тут появляется девушка. Помешанная на нем. Ни за что не оставляет его в покое. Умудряется рассорить с друзьями, тратит все его деньги, провоцирует на пьянство. Он превращается в развалину, становится изгоем…
— И что происходит в конце?
— Они женятся — что же еще. Она вынуждает его жениться. Обманом. Он загнан в ловушку. Трагично, ты не находишь?
— По-моему, никакой трагедии.
— А по-моему, еще какая.
— Джордж, мне не почудилось? Ты что, делаешь мне предложение?
— Ну, раз уж я ужасный человек, то и способ делать предложение у меня тоже ужасный, но ты права — это именно оно. И еще я прошу прощения за вчерашнюю ночь. И я тебя люблю.
— Знаю. — Она наклонилась и поцеловала его в губы. — И я ужасно рада.
Она поцеловала его снова, а он отодвинул от края стола пишущую машинку, встал и заключил ее в объятия. Через некоторое время Селина сказала:
— Надо будет сообщить Агнес.
— Она не примчится сюда и не будет ставить нам палки в колеса?
— Конечно, нет. Она тебя полюбит.
— Надо будет отправить ей телеграмму. Из Сан-Антонио. Сегодня же вечером, чтобы она узнала все от нас, а не от Родни Экланда. И раз уж мы будем в городе, то нанесем визит английскому священнику и узнаем, когда сможем обвенчаться. Надо будет попросить Рудольфо выступить в роли друга жениха.
— А я позову в подружки Хуаниту.
Хуанита! Они совсем забыли о ней. Смеясь, они рука об руку вышли на террасу, перегнулись через ограждение и стали громко звать ее. Но Хуанита была гораздо более прозорливой, чем порой казалось, и интуиция редко ее подводила, так что она уже шла к ним через садик, как всегда с достоинством, широко улыбаясь от удовольствия, и протягивала руки, чтобы заключить их обоих в объятия.