Стеклянный ключ

Глава 10

В гостиной собралось несколько супружеских пар и человек пять «бесхозных» кавалеров. Все они, за отсутствием других дам, так или иначе оказывали знаки внимания хозяйке дома, которая, надо признать, выглядела просто великолепно. Среди дам в вечерних платьях и драгоценностях Жанна выделялась изяществом, стройностью и откровенностью наряда, который на женщине более взрослой был бы вообще неуместен, а ей шел.

Сергей, игравший в бильярд в мужской компании, время от времени бросал в сторону подруги довольные взгляды: хороша, ничего не скажешь.

Дамы забавлялись коктейлями в ожидании последних гостей; несколько мужчин травили анекдоты в курительной комнате, отделенной от прихожей высокой стеной-аквариумом.

Алина подошла к подруге, застрявшей возле какой-то своей приятельницы с разговором о последних покупках, извинилась, ухватила Жанну под локоток и увлекла ее в сторону кухни.

— Щебечи, щебечи, — зашептала она сердито, — не оставляй их ни на минуту. Что ты села трепаться с этой дурой Веркой? Какая тебе разница, сколько стоят ее духи при скидке на шестьдесят семь процентов? Что за страсть к распродажам?

— Чего ты так переживаешь? — отмахнулась хозяйка дома. — Все будет хорошо…

— Я переживаю, потому что профукаешь ты все с Веркой, а вот жаловаться прибежишь ко мне, — не приняла ее легкомысленного тона Ковальская. — И это мне придется утирать тебе сопли и снова искать тебе новую работу и нормального мужика. Держись за свое счастье, пока не уплыло.

— Ну все, все, не сердись, — примирительно сказала Жанна, признавая правоту подруги. — Иду охмурять гостей и разыгрывать хозяйку светского салона. Демонстрировать высший класс.

— Если сумеешь… — бросила ей вслед Алина. — И не пей ничего алкогольного. Тебе сегодня вечером будет нужна ясная голова.

Тут зазвонил дверной звонок, и Сергей радостно произнес:

— А вот и вы, Танечка. Мы с Жанной уже начали волноваться, придете ли вы? Как вы добрались, как отыскали нас?

— Жанночка все так чудесно объяснила, что невозможно было заблудиться, — ответила Татьяна, сбрасывая ему на руки легкую шелковую накидку.

— Разрешите познакомить вас, — по-прежнему плавился, как мед над огнем, голос Сергея, — это моя правая рука, редкая умница и красавица, Татьяна Леонтьевна. Прошу любить и жаловать. А это мой старый школьный товарищ Борис, это Анатолий…

Алина выглянула из комнаты и закусила от злости губу. Такого пассажа она не ожидала. Татьяна, которой трижды три раза повторили приглашение на скромный семейный вечер «по-простецки», «по-домашнему», обрядилась в комбинезон цвета морской волны, глухой, под горло, спереди и открытый до пределов приличия сзади. Спина у нее оказалась стройная, девичья, точеная, как из мрамора. На тонких обнаженных руках звякали драгоценные старинные браслеты, на ногах, за гранью реального, тоже браслеты, в ушах — длинные полновесные грозди хризолитовых серег. Словом, восточная пышность и варварская роскошь в сочетании с совершенной в себе уверенностью.

Перед Сергеем вновь возникла незнакомая, совершенно иная женщина. Она источала аромат тайны, власти и искушения, и он удивительно сочетался с ароматом ее духов, который легким шлейфом тянулся за ней в воздухе. Все мужчины, сколько их ни было в доме Колганова, склонились перед ней, даже для видимости не сопротивляясь. И Сергей, ошарашенный и восторженный, не стал исключением.

Марина вошла в кабинет, по обыкновению не постучавшись и не поздоровавшись. Мишка с неудовольствием покосился на нее и подумал, что в ближайшее время ему светит исполнять самую неблагодарную на свете роль — роль буфера между двумя расстающимися людьми. Он всю ночь обсуждал сложившуюся ситуацию с другом и теперь не находил ни сил, ни желания прокручивать ту же тему с подругой. Но изложить свое мнение Марина ему не дала.

— Миха, спасай! — выдохнула она.

— То урод конченый, а то спасай, — буркнул он. — Не поймешь вас, трепетных девушек. Я что — Служба спасения на водах, да?

— Мишенька, голубчик, — сразу переменила она тон, сделавшись ласковой, хоть к ране прикладывай. — Ну хочешь, я у тебя прощения попрошу? Только ты со мной потом поговори. Лады?

— Маришка, — спросил Михаил, — а тебе не кажется, что обмен выходит какой-то неравноценный? Я тебя прости, я же с тобой потом и поговори. А конфетку какую для умасливания моего мужского гонору припасла? — прибавил, уже сдаваясь.

Марина очевидно и неподдельно обрадовалась:

— Не сердишься?! Правда? А когда это я тебя обидела, мы же вроде и не ссорились прошлый раз?

— Все, стоп, — поднял руки приятель, — ближе, как говорится, к телу. Что у тебя стряслось? Я имею в виду — кроме личных глубоких переживаний.

Девушка, занятая тревожными мыслями, пропустила шпильку мимо ушей.

— Миха, только пообещай ничего Андрею не говорить, — начала она, волнуясь.

— Не обещаю. Я ведь не знаю, в какую халепу ты влезла.

— И я не знаю, — кивнула она покорно. — А, кажется, уже влезла. Там мне… там я…

— Фотографии, да?! — полуутвердительно-полувопросительно произнес Мишка, чувствуя, что сейчас узнает наконец нечто важное. — Ну колись, кто их тебе подсунул и с какой целью?

— Мужик один подъехал, — опустила голову Марина.

— Вот с этого места поподробнее, — приказал Миха, становясь жестким и деловитым. — Где ты его откопала, фотокорреспондента этого?

— Да он сам меня нашел, — всхлипнула она судорожно, — подвозил, когда я с Андрюшкой поцапалась. И с места в карьер, значит, стал тыкать мне эти фотки и рассказывать, что к чему. Сотрудничество предлагал. Доброго дядюшку разыгрывал, песенку трогательную пел про брошенного этой самой Татьяной жениха, папа которого за ней вот таким вот странным образом следит.

Михаил подошел к дверям, выглянул в приемную, не слышит ли их кто. Затем плотно притворил двери и уселся рядом с подругой, придвинув кресло почти вплотную.

— Сложно, почти как мексиканский сериал. А в жизни все бывает значительно проще. Она ему изменила — он ей в глаз. Она второй раз изменила — он ее сковородкой по голове и на развод. Или в тюрьму, если сковородка попалась увесистая. А все эти папы-детективы — это для доверчивых девочек вроде тебя, у которых вместо мозгов телевизор.

— Вот гад! — с досадой воскликнула она.

— Но-но, только без лести, — погрозил он ей пальцем. — Слушай, а дядя этот фирмой интересовался? Партнерами? Конкурентами?

— Нет, — сердито выдохнула она.

— Ты не кричи «нет», а пошевели мозгой. Может, он в обход как-нибудь расспрашивал, не в лоб?

— Мих! — обозлилась Марина, которая и в обычной ситуации не славилась кротким характером и выдержкой. — Ну ты меня что, за простенькую держишь? Если бы он фирмой интересовался, я бы его послала подальше в ту же минуту. Нет, он именно ей интересуется, а не Андрюшей и не вашими делами.

— Или наоборот, — мрачно подытожил Миха, не видевший причин интересоваться какой-то там Татьяной, зато находивший их во множестве, когда речь заходила о процветающей фирме.

Марина неожиданно согласилась, повергнув его в изумление:

— Или наоборот. Мне страшно. Мишенька, может, ты бы со мной к нему подошел? Поговорил, посмотрел, что к чему. Больно он мягко стелет, как бы не было жестко спать.

— Ну приду, и что я ему скажу? Что я твой внучатый племянник Коля Весельчаков и мне интересно все, что происходит у тебя с мужчинами, даже и некондиционными.

Девушка взмахнула руками:

— Нет, чего ты, он еще вполне даже пригоден к употреблению. Вежливый такой дядечка, симпатичный… Миш, ну скажи, что бы ты делал на моем месте?

— С дядечкой, пригодным к употреблению? — переспросил приятель. — Употребил бы, чего уж там.

— Да нет, вообще.

— А это, Маришка, зависит от того, чего ты добиваешься. Если честно, то я бы на твоем месте искал себе новую работу у нового хахаля.

— Хам! — зло прищурилась она. — Какой же ты хам!

— Да и ты не Дюймовочка, малышка, — нисколько не смутился молодой человек. — Садись, рассказывай все по порядку.

Андрей подъехал к Музейному переулку и уже привычно остановил машину во дворе. Достал из салона три огромных букета и бутылку коньяка, решительно позвонил в двери. Открыла ему Капа.

— Добрый вечер, Капитолина Болеславовна, — раскланялся молодой человек учтиво. — Не помешаю?

— Вы никогда не помешаете, Андрей, — радушно ответила хозяйка. — А вот Таточки нашей, увы, нет дома. Впрочем, вы проходите. Хотите чайку? Мы тут напекли всего и вот плюшками балуемся.

Странное дело, но ему не хотелось отклонять приглашение. Зайдя следом за Капитолиной в комнату Аркадия Аполлинариевича, Андрей с некоторым неудовольствием обнаружил, что он здесь не единственный гость. За столом сидели не только Липа и сам художник, но и Артур.

— Здравствуйте, — он встал и протянул руку.

— Здравствуйте, голубчик, — пропела Липа. — Какие цветы! Жалко, Таточка где-то носится, она так их любит. Как бы она обрадовалась!

Андрей и Артур чувствовали себя немного неловко, но внезапно переглянулись и расплылись в улыбке. В конечном итоге, сейчас они не соперники, но товарищи по несчастью.

— Ах, что за коньячок! — причмокнул от удовольствия Аркадий Аполлинариевич. — Ну что, господа, выпьем за встречу и приятную компанию? Какой пасьянс сошелся! Капитолина Болеславовна, голубушка, приглашайте же юношу к столу.

За накрытым столом было весело и шумно. Сергей, большую часть гостей которого составляли его старинные приятели и друзья его родителей, давно не видел эту чопорную, солидную, утомленную жизнью и работой компанию такой беззаботно веселой. Будто кто-то всесильный перевел часы на четверть века назад, и смешливая студенческая вольница радовалась жизни в гостеприимном доме Колгановых. Ему казалось, что все стало как прежде; и что вот-вот выглянет из кухни мама, и произнесет тост отец. Дом внезапно ожил, вспомнил самые лучшие, добрые и светлые времена. И это чудо сотворила одна только хрупкая женщина, кстати посаженная Жанной на отшибе, у самых дверей. Так что теперь все внимание публики переключилось на противоположный край стола; а хозяева, сидевшие, как водится, во главе, очутились не у дел, словно на периферии. Вот уж воистину — не место красит человека, но человек красит место. Жанна нервничала и кусала губы; Алина не сводила глаз с великолепной соперницы своей подруги; Сергей млел от удовольствия.

— Танечка, это просто прелесть, что вы рассказываете! — воскликнула Мария Антоновна, профессор востоковедения, умница и страстный библиофил, которая с юности дружила с матерью Колганова. — Неужели такое действительно происходило?

— Да, — призналась Тото, — страшно вспомнить, что мы творили.

— Вы еще где-то отличились? — поинтересовался Борис. — Скажем, очень активно участвовали в учениях по гражданской обороне?

— О-о! — хохотнула Мария Антоновна. — Тоже незабываемое развлечение.

— Ага, — согласилась проказница, — и вот выдали нам противогазы, по пятьдесят граммов спирта и ватки кусочек, дабы противогазы эти изнутри протереть, перед тем как надевать. А впереди ждала палатка, внутри которой курились слезоточивые газы. Ну, я и посоветовала сокурсникам не тратить драгоценную жидкость почем зря, а как следует пропитать ею выданную ватку и ватку засунуть в шланг, поглубже. Представляете, что было полчаса спустя, когда наша колонна зигзагами маршировала в противогазах по направлению к месту проведения учений? Нет, кто покрепче, тот еще вполне стоял на ногах. Другое дело, что в палатку никак не попадали — все время почему-то промахивались.

— Неужели вы могли что-то эдакое натворить? — умиляясь, спросил Сергей.

— Каюсь, — созналась Тото, — я страшная хулиганка.

— А вот мы в студенческие годы… — не выдержала Жанна.

Жена Бориса, великолепная блондинка, похожая на Мэрилин Монро, благополучно разменявшую пятый десяток, остепенившуюся и еще более пышную, с наигранным удивлением уточнила:

— А разве вы тоже, Жанночка, где-то учились?

Алина, которая просто свирепела, глядя, что вытворяет Татьяна с ее подругой, ответила вместо нее:

— Конечно. Мы вместе учились в Торгово-экономическом. Просто это было так недавно…

— …что еще не успело стать мифом? — весело подхватила Татьяна.

Как принято писать в военных сводках, «атака противника захлебнулась на подступах к нашим позициям».

Блондинка выразительно поглядела на кабинетный рояль, заброшенно стоявший в углу просторной гостиной, и ностальгически произнесла:

— Когда мы учились в институте, в этом доме каждую субботу собирались друзья. Сережина мама всегда играла во время званых вечеров. Жаль, теперь некому.

— У нас есть чудесные записи, — прощебетала Жанна.

— И танго? — уточнила «Мэрилин».

— Ну, танго теперь не модно, — немного свысока, будто капризному ребенку, пояснила девушка.

— И очень плохо, — заметил Колганов. — А у меня всё руки не доходят заняться фонотекой.

— Ах, — легко улыбнулась Тото, — была бы это самая большая наша проблема! Сергей, вы не против, если я попробую поиграть на вашем инструменте?

— А я вот недавно его настраивал и все думал, для кого я это делаю. Но теперь понятно, что ничто в жизни просто так не случается. Прошу вас. — И хозяин дома под руку проводил гостью к инструменту, поддерживая ее, как драгоценную вазу хрупкого севрского фарфора.

— Как мило! — сказала Мария Антоновна, лучась довольной улыбкой при взгляде на эту пару.

Татьяна устроилась на крутящемся табурете и призналась негромко:

— Невыразимое чувство. Иногда мне хочется быть тапером в каком-нибудь маленьком кинотеатрике и играть все подряд, поглядывая на экран.

— Интересно, — сказал Борис, — в Киеве остались такие кинотеатры после революции?

— После войны еще сколько угодно. Но лучше было в начале века: на Крещатике стояло их в ряд несколько, и одним из лучших считался «Шанцер». Совсем недалеко от Бессарабки. На Бессарабской площади стоял «умывальник»…

— Что-что? — не поверила своим ушам «Мэрилин».

— Белое авто с откидным верхом, — пояснила Татьяна. — Его можно было взять напрокат, и катался на нем молодой тогда еще, зеленый совсем Люська Каплер[5] со своими дамами, и кто бы мог подумать, что это он снимет потом «Ленина в Октябре»?

Гости наслаждались танцем. Жанна ждала, что возлюбленный пригласит ее, но Сергей облокотился о крышку рояля в устойчивой позе, которая свидетельствовала о том, что он собирается простоять здесь столько, сколько нужно.

— Мне даже страшно делается при мысли, что я мог нагрубить вам в первый день знакомства, — проговорил он, любуясь гордой осанкой пианистки. — Не принять на работу. Или что вы не захотели бы ничего менять. И я бы вас никогда не увидел.

— А вы и были резки, Сергей. Так что первый пункт программы вам вполне удался, — ответила она.

— И вы именно это будете помнить о первом дне нашего знакомства? Как жаль. — Он говорил вполне искренне.

— Нет, не это, — мягко возразила она.

— Интересно, что же?

— У вас был одеколон «Де Вивр». Теоретически я его не люблю, но на вашей коже он очень интересно звучит. Я запомню запах одеколона, свежего кофе и зеленые сердитые глаза с золотисто-медовыми пятнышками возле зрачка.

Сергей, никогда прежде не слышавший, чтобы женщина изъяснялась столь свободно и просто, нисколько не смущаясь своих чувств, смотрел на нее шальными блестящими глазами. Сзади к нему подошла Жанна и демонстративно обняла за талию, показывая самым непонятливым, кто в доме хозяин. Колганов вздрогнул и непонимающе обернулся: он начисто забыл на эту минуту, что она вообще есть на свете. И нельзя сказать, чтобы недвусмысленное напоминание доставило ему хоть какую-то радость.

Этим вечером майор Варчук тоже решил развлечь себя пасьянсом. Расписав на отдельных карточках известные ему эпизоды из жизни Татьяны Зглиницкой, он раскладывал их то в хронологическом, то в одному ему понятном логическом порядке, пытаясь составить для себя цельную картину. Но картины не получалось — она разваливалась на отдельные фрагменты, кусочки яркой мозаики, и без посторонней помощи сложить ее казалось невозможным.

Впрочем, Николай не унывал. Он уже приблизительно представлял себе эту историю, и отдельные эпизоды — впрочем, весьма важные — его не слишком интересовали. Кстати, компьютер, полезная штука, выдал по запросу на Зглиницкую чертову уйму упоминаний, все до единого в зарубежной прессе. Мучиться со словарем, переводя английские и французские (что уже вообще ни в какие ворота не лезло в связи с абсолютной непонятностью оного языка) статьи, Варчук не стал. Главное, он удостоверился в том, что Татьяна в свое время находилась за границей, в частности в Великобритании, и вполне могла познакомиться там с Артуром Скорецким: чем черт не шутит, когда Бог спит?

И если опираться на историю, рассказанную сахалтуевским товарищем Димкой Кащенко, то все становится на свои места. Косвенно виновный в гибели коллеги и близкого друга, Артур вполне мог много лет спустя встретиться с истинным виновником трагедии и совершить акт возмездия. А навести на него впрямую свидетель Кочубей не пожелал по вполне определенным причинам: слишком многое пришлось бы тогда объяснять, и никакой логике эти объяснения не поддавались бы. Проще подсунуть следствию Татьяну Зглиницкую, личность настолько необычную, что не захочешь — заинтересуешься. А уж от нее-то цепочка быстро приведет к Скорецкому, который каждый божий день, а точнее — вечер является в Музейный переулок как на службу. Дальше — дело техники.

Тут как раз все более или менее сходится. Интересно другое: кто еще знал о встрече Скорецкого и Мурзакова, кто кровно заинтересован в том, чтобы милиция, официально прекратившая дело и сдавшая его в архив, начала разбираться в нем заново? Кто и зачем послал в качестве свидетеля бывшего сотрудника КГБ Петра Кочубея? И вот еще что: как объяснить не самый важный, но любопытный факт: у Артура нет машины, у него мотоцикл. Трудно представить себе человека, совершившего убийство и разъезжающего ночью, на мотоцикле, с трупом за спиной. Правда, еще сложнее вообразить случайную встречу этих двоих на Трухановом острове, в кустах, под звездами.

И все это вместе никак не вяжется с тем театральным представлением, которое ежедневно разыгрывает очаровательная женщина из известной старинной (как утверждает все тот же компьютер) фамилии; особенно если учесть ее знакомства. Среди близких друзей Татьяны числятся такие бонзы, что вполне вероятно предположить, что некто пытается подобраться к ним столь необычным и мудреным способом.

Николай снова переворошил карточки и принялся выкладывать их в новой последовательности. Что бы он ни придумывал, как бы ни пытался объяснить происходящее, сходилось все, кроме одного. Сама Татьяна выпадала из стройного и логичного расклада, будто и вовсе явилась из другой галактики, а потому живет по совершенно иным законам; и смеется втихомолку над теми несчастными, которые пытаются вписать ее в единственно знакомую им систему.

Уже засыпая, Варчук успел ухватить две параллельные, никак не связанные между собой мысли. Первая: хорошо, что дело уже в архиве, а то бы за него Данила Константинович точно голову с плеч снял. А так можно никуда не торопиться и не наломать в спешке дров. И вторая: Татьяна никогда бы не ссорилась с ним из-за денег и уж наверняка никогда, даже сгоряча, в сердцах, не сказала бы: «Лучше бы тебя, идиота, пристрелили». Этой второй мысли он счастливо улыбнулся и впервые за долгое время заснул спокойно. Сны ему той ночью снились яркие, цветные и веселые, как в детстве, чего не случалось уже очень давно.

Сидя на пресловутой лавочке, утопающей в объятиях старого и пышного куста жасмина, Трояновский поймал себя на мысли о том, что и в цветущем отрочестве не проводил столько времени под окнами любимой девочки. Во-первых, по той причине, что ни одна знакомая девочка ему настолько не нравилась; во-вторых, потому, что он прежде полагал эти посиделки напрасной тратой драгоценного времени.

— И вот ты уже не знаешь, что тебе делать дома, потому что дома ее нет и никогда не будет, — говорил Артур. — И ты как-то быстро с этим миришься.

— Почему не будет? — чуть ли не вызывающе спросил Андрей.

— А ты сам узнаешь, — усмехнулся невесело его собеседник. — И смиришься, и согласишься. А вот так вот. Потому что такова селяви — вольная транскрипция, конечно. Я ведь поначалу твердил, что это ей просто сплошные тюфяки попадались. Думал, нужна твердая мужская рука. Эх, индюк тоже думал, а потом в суп попал. Сказали бы мне пару лет назад, что я буду вот так мирно беседовать с потенциальным соперником, со смеху бы умер.

— Наверное, я тоже, — согласился молодой человек. — Здесь хорошо. — Втянул пьянящий вечерний воздух. — Давно я так не дышал полной грудью.

— И это правда, — согласился Артур. — Немножко другая планета. Никто не говорит о деньгах, политике, здоровье. Какая-то чудесная жизнь, будто в кукольном домике. Кстати, ты видел Геночкин кукольный домик?

— Нет, не довелось.

— Замечательная штука, редчайшая. Середина прошлого века, кажется. Обязательно попроси, чтобы Геночка тебе похвастался. Это, кстати, ему Татьяна подарила на Новый год, когда узнала, что в детстве у него была такая мечта.

— С ума сойти, — изумился Трояновский. А потом задал немного неприличный, но давно уже терзавший его вопрос. — А ты давно… здесь бываешь?

Артур с наслаждением затянулся сигаретой, помахал рукой, разгоняя дым.

— Очень давно. Правда, был длинный перерыв, по моей собственной глупости. Больше ничего не спрашивай. Когда-нибудь, возможно, когда мы познакомимся поближе и будем сидеть вот так же, на этой самой скамейке, я наберусь смелости и расскажу тебе эту историю. Наверное. Слушай, есть предложение: давай выпьем на брудершафт. А то на «ты» я как-то незаметно перешел, и безо всякого повода. Успокой уж мою совесть.

— Хорошее предложение, — легко согласился Андрей. — Ну, за знакомство.

Они извлекли из-под скамейки бутылку с коньяком, наполнили бокалы, но тут к ним быстрым шагом приблизилась тень, при ближайшем рассмотрении закутанная в Липину шаль. Тень несла свечу, закрывая рукой крохотный огонек.

— Молодые люди, фу, как не стыдно, — укорила она голосом Олимпиады Болеславовны. — Вечер прохладный, бокалы остыли. А подогреть? Я вам не помешаю? А то Капа, бедняжка, уже заснула.

И Липа извлекла из кармана пузатый серебряный бокальчик. Тем временем Андрей прогрел над свечкой бокалы для себя и Артура. Липа протянула ему свой.

— Андрюшенька, не в службу, а в дружбу.

Выпили, помолчали.

— Поздно уже, — заговорил Трояновский пару минут спустя, — надо бы ехать, но…

— Не хочется?

— Никогда бы не поверил, что могу сидеть вот так и любоваться звездами и цветами. И преданно ждать почти незнакомую женщину, потому что…

— …без этой женщины все остальное вдруг стало пресным, — подхватил Артур, — бесцветным и потеряло смысл. Помните, Олимпиада Болеславовна, сколько времени я просиживал на этой скамейке?

— Жалеете? — спросила Липа.

— Нисколько. Умирать стану, а это время я вспомню как самое счастливое. И то сказать — столько прекрасных минут, проведенных в вашем обществе.

— Льстец, — махнула сухонькой ручкой Липа. — Если раздумаете ехать домой, то комнаты для гостей свободны.

— Спасибо, — сказали они дружным хором.

— Ну, сидите, сидите. — И почтенная дама отправилась отдыхать.

— А кого тебе Татьяна напоминает? — внезапно спросил Трояновский.

— В смысле? — уточнил товарищ по несчастью.

— Цветок, птицу, кошку, тигрицу? Кого-то еще?

— Воду, — не задумываясь ответил Артур. — В какой сосуд ее ни налей, она тут же принимает новую форму, легко и безболезненно. И в любой форме остается водой и ничем иным. И без нее нет жизни.

— Ты поэт? — подозрительно уточнил молодой человек.

— Мне очень хорошо и бесконечно больно. Говорят, что стихи так и пишут. Из счастья и боли…

— А мне страшно, — признался Трояновский. — Потому что я тебя слишком хорошо понимаю.

— Да! Слушаю! — сказал в трубке сердитый голос.

— Здравствуй, это я, — улыбнулась Тото.

— Привет, — значительно мягче ответил Говоров.

— Ты не занят? Ты не мог бы за мной заехать в течение часа?

— Нет, именно сегодня не могу, — ответил Александр. — Слушай, вызови такси, хорошо? Деньги-то у тебя есть?

— Конечно-конечно, — быстро сказала она. — Не волнуйся, никаких проблем.

— Я сегодня задержусь. У меня дела, важные, — непонятно зачем прибавил Александр Сергеевич, будто она упрекнула его в том, что он занят пустяками.

— Хорошо, — терпеливо повторила Татьяна, — тогда я съезжу домой.

— Целую тебя, — сказал Говоров деловито. — Завтра созвонимся. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, милый.

Ждать Татьяну не имело уже никакого смысла. Артур ушел домой, тепло попрощавшись и пожелав напоследок удачи. Причем сказал он это без всякой иронии или сарказма, и Андрей в который раз подивился, какие странные, необычные возможны ситуации, если речь идет о Тото и ее знакомых. Он посмотрел на часы и вздохнул. Пора бы домой, не ночевать же под окнами. И тут раздался звонок.

— Это ты? — воскликнул молодой человек.

— Извини за позднее вторжение. Просто хотела поцеловать и сказать спокойной ночи, — произнес родной голос.

— Ты где есть, Одиссей? — радостно завопил Андрей. — Я тут, как верная Пенелопка, жду тебя под окнами. Мы с Артуром выпили почти весь коньяк, остаток употребил Аркадий Аполлинариевич, так что будь морально готова к тому, что тебе ничего не осталось. Ты домой собираешься?

— Собираюсь, — призналась она.

— Тогда стой на месте, я сейчас приеду.

— Ты хотя бы осведомись, где это место есть, — рассмеялась Татьяна.

— А я стану расспрашивать всех встречных и поперечных, где стоит, не двигаясь с места, самая прекрасная женщина в мире.

— И тебя отправят к статуе Свободы.

— Куда ехать? — уточнил он.

— На Большую Житомирскую. Я буду в скверике, напротив остановки… Там, где такая крутилка, знаешь?

— Еду. Целую тебя.

И помчался к машине, подпрыгивая и пританцовывая, как — опять-таки — не делал даже в детстве.

Если Тото проводила вечер на важном и ответственном задании, а Андрей и Артур — в приятном созерцании майских прелестных сумерек на фоне окон любимой женщины, то Владислав Витольдович полностью посвятил себя английскому бульдогу Уинстону и изучению последних донесений от помощников.

Уинстон удобно разлегся возле камина, на толстой шкуре какого-то хищника, а одноглазый устроился в кресле, укутав ноги теплым пледом и разложив на ореховом столике кипу разнообразных бумаг. Бумаги сии он раскладывал на манер пасьянса и немало бы удивился, когда бы ему сказали, что сейчас, сию минуту, на другом конце города в это же занятие погружен майор Варчук, интересующийся той же самой женщиной, да еще и с его, Влада подачи. Воистину забавны бывают узоры в рукоделии судьбы.

— Я неоднократно упоминал, что из всех романов Дюма-отца превыше всего ценил «Графа Монте-Кристо», — негромко заметил одноглазый, и бульдог заворчал в утвердительной тональности.

На слова и поступки хозяина он реагировал так точно и безошибочно, что многочисленная прислуга и помощники в доме Владислава Витольдовича поговаривали, что в данном случае точно не обошлось без переселения душ. И что Уинстону наверняка досталась душа какого-нибудь нобелевского лауреата.

— Месть — тонкое искусство, и месье Дюма очень подробно, точно и убедительно это описал. Банальное убийство ничтожно. Оно не приносит ни удовлетворения, ни покоя. Только отягощает душу грехом, за который впоследствии придется отвечать где-то там, на том свете. А я полагаю, что если уж и расплачиваться, то за вожделенное нечто. Дабы не было мучительно стыдно за напрасно прожитые годы, как учили нас когда-то. Что вы думаете по этому поводу, Уинстон?

Собака подошла поближе и улеглась на ногу хозяина.

— Вы удивляетесь, что при таком подходе я терплю нерасторопных помощников? Но ведь они приносят ни с чем не сопоставимую пользу: ошибки и промахи нерасторопных помощников настораживают жертву, отравляют ей существование, изматывают ожиданием беды больше, чем незримые и аккуратные действия их расторопных коллег. Вот расторопные как раз представили мне любопытнейшие материалы: наш упрямый майор, как и предполагалось, бульдожьей хваткой — уж простите за каламбур — вцепился в Татьяну Леонтьевну и ходит за ней буквально по пятам. Более того, он уже побывал в охранном агентстве, которым руководит небезызвестный вам Артур Скорецкий.

Вадим поддерживает постоянную связь с девушкой этого юного ловеласа Трояновского — мы еще подумаем, как использовать сию молодую особу. Если верить докладам, она дурно воспитана, у нее плохо развиты представления о благородстве и порядочности и, утверждают, она ни за что не упустит своего. Уверен, такая персона сможет испортить возвышенный и прекрасный роман нашей девочки.

Теперь господин Говоров: ну, тут все ясно как божий день. Я сперва хотел вмешаться, но опыт подсказывает, что здесь крах и так наступит по всем фронтам в самое ближайшее время. Тото чересчур самостоятельна и самодостаточна, к тому же еще и успешна — он скоро сорвется. Я знаю этот тип мужчин. Подождем, Уинстон, и вы увидите, что я прав.

Она скоро останется одна — с ее гордостью, нетерпимостью к людским слабостям и независимостью. Вот к этому времени мы и прибережем финансовые неурядицы. Я уверен, что Тото ни за что не обратится к тем, с кем рассталась, и нам не придется бороться против нескольких обеспеченных людей одновременно.

Вы скажете, Уинстон, я забыл об этом монстре — Бабченко. Нет, не забыл. Но подобные ему больше всех уязвимы. Его люди время от времени пересекают нашу границу, и что же? Их больше не существует. Как говаривал один тиран из нашей недавней истории: «Нет человека — нет проблемы». Этот Бабуин, — и старик усмехнулся с непередаваемым выражением, — я бы застрелился, если бы меня так прозвали; так вот, Бабуин — колосс на глиняных ногах. Его мы свалим без труда.

Меня беспокоит совершенно иное: чересчур легко наша девочка отрывается от слежки и чересчур регулярно. Вы скажете — случайность? Но по теории вероятности, лимит случайностей на ближайшее десятилетие исчерпан. И вот что я обнаружил, рассматривая карту города, — он, кстати, очень изменился и не всегда к лучшему, я полагаю. Она отрывается от наших соглядатаев вот в этом районе. — И одноглазый обвел на карте две улицы в самом центре жирным красным карандашом. — С какой бы стороны она ни подъезжала или ни подходила к Большой Васильковской, они ее теряют. Так, словно она знает об их присутствии, но оно ее не беспокоит вплоть до определенного момента.

А теперь ответьте мне, Уинстон, на два вопроса. Первый: что располагается в этом районе? Какой тайной так дорожит наша Тото? И второй: каким образом ей удается столь небрежно и легко спутать карты таким игрокам, как бывшие сотрудники почтенного ведомства, чья квалификация не подлежит сомнению?

Сергей подал ей накидку:

— Танечка, вы были неотразимы. Вас проводить?

— Спасибо, — мило отказалась она, — за мной приедут.

— Я и не сомневался, что приедут, — вздохнул Колганов. — Но все-таки надеялся. Вот столечко.

В прихожую провожать Татьяну вышла и Жанна в сопровождении бессменной подруги. Алина взяла слово. Сергей слушал ее, кривя недовольно рот, — эту Жаннину неотвязную тень он и так на дух не переносил, а тут она еще открыто грубила его драгоценной гостье.

А Ковальскую несло, как байдарку на перекате. Она уже не могла остановиться или смолчать, ей приспичило хоть напоследок уколоть Татьяну.

— Я просто вам завидую, — говорила она. — Вот вы рассказывали некоторые случаи. У вас такое богатое прошлое, прошлое хорошо и со вкусом пожившего человека.

При этих словах Жанна победоносно усмехнулась.

— Да, — очень спокойно и уверенно отвечала Тото, — полноценный человек должен иметь прошлое. И оно обязано соответствовать двум пунктам: быть интересным и ярким, но при этом таким, чтобы о нем было не стыдно вспоминать вслух даже в самой многолюдной компании и даже во хмелю.

— Ой, Танечка! — вмешался наконец хозяин дома. — Я так хотел показать вам коллекцию.

— Сегодня уже поздно. Такую коллекцию нужно рассматривать вдумчиво и не торопясь. Я там у вас успела увидеть мизерикордию. Если даже это подделка, то блестящая, но я бы все-таки определила ее как оригинал.

— Невероятно! — ахнул Сергей. — У вас глаз — алмаз. Но ваша правда, еще успеем. Буду ждать с нетерпением.

Она выбежала из дому и попала прямо в объятия Андрея, который уже нервничал, высматривая ее на темной улице.

— Здравствуй. — Он прижал ее к себе и не отпускал. — А тебе взрослые не говорили, что ночью маленьким девочкам одним ходить нельзя? Послушай, какая ты шикарная!

— Тебе нравится?

— Безумно.

— Спасибо, солнышко. Мне действительно важно, что ты думаешь. Очень важно. — И она уткнулась носом в его плечо, вызвав у молодого человека такой прилив нежности, что ему показалось, он сейчас задохнется.

Они сели в машину, и Андрей вырулил на проезжую часть.

— Ты вообще в курсе, что завтра выходной?

— Господи, счастье-то какое! — искренне обрадовалась она. — Теперь в курсе.

— И что ты хочешь мне сказать по этому поводу? Какие у нас планы на завтра? — тревожно спросил он, замирая при мысли, что планов у нее окажется чересчур много и в них он не предусмотрен.

— После трех я в твоем распоряжении.

Андрей демонстративно закатил глаза, взывая к людской справедливости.

— То есть до трех я могу сидеть и покрываться пылью. Ладно, предположим, что мы договорились. Но тогда чтобы никаких планов до утра понедельника. Считай, что для окружающих ты… взята в заложницы.

— Серьезное заявление, — заметила Тото.

— А я вообще очень серьезный мужчина. И хоть твоя скамеечка под окном мне действительно понравилась и Артур оказался чудесным парнем, но не проводить же там всю сознательную жизнь в его компании?

Татьяна немного помолчала.

— А помнишь, ты спрашивал, нет ли у меня сестры или родственницы?

— Отчего это ты вдруг вспомнила?

— Не знаю. Вечер, всяко-разные мысли в голову лезут.

— Да это я заскакивал как-то к одному нашему финансовому воротиле. И в дверях увидел женщину, похожую немного на тебя. То есть это мне тогда так показалось, на самом деле ты единственная и никого даже отдаленно похожего нет и быть не может. Вот и все. А что?

— Нет, ничего, — пожала она плечами. — Со всяким бывает.

Приглашенный в каминный зал для беседы с шефом, Вадим с нескрываемым удовольствием разглядывал размещенную на обитой пробковым деревом стене коллекцию крохотных кувшинчиков: керамические чайники в виде домов, телефонных будочек, омнибусов и швейных машинок; очаровательное собрание миниатюрных бутылочек со спиртными напитками, занимавшее двустворчатый стеклянный шкаф; и изысканные старинные гравюры с видами Генуи, Флоренции и Падуи.

Сам Влад восседал в глубоком кресле перед огнем и как раз приступал к ритуалу закуривания сигары. Он не спеша выбрал ее из коробки — будто именно эта сигара имела какой-то определенный вкус; отрубил кончик золотой карманной гильотинкой. За всеми этими неспешными манипуляциями Вадим следил с пониманием.

— Ну-с, молодой человек, — наконец обратился к нему одноглазый. — И какими успехами вы можете порадовать старика?

— Не вижу особых причин для радости, — не стал малодушничать помощник.

— Вот как? — равнодушно спросил Влад.

— Надо бы объясниться, — решился Вадим.

Когда он сказал напарнику, что хочет переговорить с хозяином по существу, Валерий выразительно покрутил пальцем у виска, а затем на пороге комнаты помахал ему рукой, будто прощаясь навсегда. Он не верил в возможность подобной беседы, и человека, затевавшего такой разговор, считал отъявленным безумцем.

Однако одноглазый не рассердился. Напротив, даже заинтересовался. Он давно уже сетовал единственному собеседнику — Уинстону — на то, что блестящих, остроумных и аккуратных исполнителей нынче днем с огнем не найдешь. Вадим нравился ему больше всех, с кем пришлось иметь дело в последние полгода.

— Я всегда готов внимательно выслушать как жалобы, так и предложения своих подчиненных, — сказал он, виртуозно выпуская колечки ароматного дыма.

— Видите ли, Владислав Витольдович, — решительно и отчаянно заявил помощник, — те незамысловатые операции, которые я выполняю согласно вашим распоряжениям, я мог бы проводить значительно лучше, если хотя бы в общих чертах представлял себе конечный пункт. Цель. Ведь есть же у нас какая-то цель?

Влад долго смотрел на него сверкающим, круглым, немигающим глазом. И Вадиму на какой-то миг показалось, что его прожигает лазерный луч.

— У меня наверняка. Но зачем вам моя цель? Вы еще нестарый человек, у вас много лет жизни впереди. Наверняка есть какие-то нереализованные мечты и желания. С теми деньгами, которые я вам плачу, вы сможете исполнить хотя бы некоторую их часть. А мои запросы намного скромнее.

Вадим позволил себе слегка поморщиться:

— Мне неприятно думать, что вы подозреваете меня в праздном любопытстве. Я не юноша, который при виде кирпича сразу думает о женщине, потому что он вообще всегда о них думает. — Тут одноглазый издал ухающий смех. — Объясню подробнее, если позволите.

Влад благосклонно кивнул, и некто, выступив из темноты ниши за его спиной, пододвинул помощнику второе кресло. Вадим вздрогнул от неожиданности и не сумел это скрыть. Присутствие телохранителя стало для него очередной новостью. Одноглазый не переставал преподносить сюрпризы, причем не всегда приятные.

От Влада его замешательство не укрылось, и он с иезуитской усмешкой пояснил:

— Обожаю всякие ниши за драпировками, отъезжающие панели, переходы. Дом строили по моему проекту. Это к слову…

Вадим устроился в кресле, поерзал, подождал с минуту, не решит ли хозяин продолжить беседу. Но тот выжидательно молчал, и потому помощник решился:

— Девочка эта, Марина, с которой мы разыгрываем комбинацию насчет Трояновского, не вызывает у меня никаких положительных эмоций.

— Да оно, собственно, и необязательно, — заметил Владислав Витольдович. — Разве нет?

— Я неправильно выразился, — откашлялся Вадим. — Девочка она простенькая, только хорошенькая, как куколка. Но не может такой мотылечек иметь хоть какое-то влияние на мало-мальски самостоятельного мужчину. Калибр не тот. А из того, что я узнал о господине Трояновском, следует, что он весьма умен и крайне разборчив. Барышню свою держит не для души, а для дизайну. И поэтому в нашей игре она всего лишь пешка — то есть фигура разменная и практически бесполезная.

— Даже так? — заметно заинтересовался одноглазый. Колечки перестал выпускать.

— Я показал ей фотографии, как вы и велели. Девочка неприятно поражена, но ни на что толковое не решилась. Забегала, засуетилась, наделала глупостей. Попыталась выяснить отношения с Трояновским. Сделала это крайне необдуманно, так что теперь он знает, что его фотографировали. Будет начеку. Впрочем, все это я подробно изложил в двух предыдущих докладах. Я просто хотел уточнить — вы именно этого и добивались?

— Г-м-м, — протянул Владислав Витольдович. — Вы правы дважды: я неверно выстроил эту партию и мало доверял вашему профессионализму. Что ж, будет мне урок. А что бы вы теперь предприняли на моем месте?

— Да ведь мы с вами с этого и начинали. — Вадим в волнении даже привстал со своего места. — Я не на вашем месте и совершенно не знаю, чего вы добиваетесь.

— Теперь я вижу, что был совершенно прав, когда отказался от услуг вашего предшественника, — заметил одноглазый. — Он полагал, что раз Марина является дамой сердца господина Трояновского более трех лет, то она имеет на него определенное влияние и сможет оказать нам немало мелких, но бесценных услуг. Здесь и будут полезны фотографии — утверждал ваш предшественник. А вот фотографий до недавнего времени у нас не было. Трояновский достаточно холоден и рассудочен, занят скорее работой, нежели прекрасным полом.

— Не сейчас, — возразил Вадим. — Судя по состоянию Марины, ее возлюбленный на самом деле не на шутку увлечен Татьяной.

— Ею трудно не увлечься, — с непонятной для окружающих, плохо скрытой гордостью ответил хозяин. И помощник снова задумался, какое отношение старик имеет к Татьяне Зглиницкой, что она ему? Больше всего это было похоже на любовь-ненависть, но ведь он сам наводил справки, сам часто следил за ней и наверняка знал, что с Владиславом Витольдовичем она не встречалась ни разу в жизни.

А одноглазый в последний раз затянулся сигарой и сообщил:

— Ну что, меняем тактику? Напоминаю, что даже пешка может стать ферзём. Исходя из этого, поступим следующим образом…

Андрей привез Татьяну домой, провел до дверей, поцеловал. Он понимал, что тем все его обязанности, равно как и права, исчерпываются, и не находил причин, чтобы задержаться еще чуть-чуть, хотя бы на пару минут.

— Уже поздно, — мягко напомнила Тото, — езжай.

— Хорошо. Как скажешь, — грустно ответил он.

— Созвонимся около трех?

— Ты необыкновенная… — невпопад сказал Трояновский.

— То есть не созвонимся? — спросила она лукаво и потерлась щекой о его ладонь; слегка ее укусила.

— Сумасшедшая девчонка, — прошептал молодой человек, чувствуя, как расползаются по коже мурашки.

— Черт! — озорно прищелкнула она пальцами. — Меня давно никто не называл девчонкой. Это приятно.

— Может, поохранять тебя тут до завтрашнего утра? — предложил Андрей. — А то опять исчезнешь.

— Когда это я исчезала? — изумилась Тото.

— А где ты была все эти годы? Таилась? Пряталась? Енотов всяких заводила.

И было неясно, шутит он или всерьез ее укоряет за многолетнее отсутствие и его неправильную, как теперь выяснилось, жизнь.

— Дался вам этот несчастный енот.

— Енот как раз счастливый, — заметил Андрей. — Его уже подобрали, приютили, пригрели. Это я несчастный, потому что меня прогоняют.

— Потому что спят усталые игрушки, книжки спят. И одеяла, и подушки ждут ребят.

— Понял, понял. Поцелуй меня еще раз на прощание.

Он повернулся и ушел не оглядываясь.

Татьяна осторожно, чтобы не перебудить домашних, пробралась в свою комнату; с облегчением сняла роскошный наряд, украшения, расчесала волосы, сняла макияж и довольно долго просидела перед туалетным столиком, жмурясь и улыбаясь своим воспоминаниям. День выдался настолько приятный, что его не испортила даже крохотная ложка дегтя: тон, которым разговаривал с ней Говоров. И дело вовсе не в том, что он занят, а в непривычных небрежности, досаде и раздражении, тщательно скрываемых, но от того не менее очевидных.

Но ей не хотелось думать о неприятном. С этим всегда успеется. Она потянулась, села на край постели, собираясь уже уютно устроиться под одеялом и помечтать всласть. Но неведомая сила подняла ее с мягкого ложа и потащила к окну.

Татьяна осторожно отодвинула занавеску и замерла: на скамейке, сгорбившись, подперев голову рукой, сидел Андрей. В темноте трудно было что-то разглядеть; так что он скорее почувствовал, нежели увидел ее силуэт. Вскочил, подбежал к окну.

— Ты тут?

Татьяна протянула к нему руки, и он легко спрыгнул в комнату.

Он обнял ее так, что в первый момент ей сделалось больно. А ему казалось, что ее нужно держать крепко, еще крепче, еще, чтобы их уже никто и никогда не растащил. Он вдыхал аромат ее духов, от них кружилась голова; ее кожа оказалась мягкой и шелковистой на ощупь, а завитки волос щекотали шею. Она была такая родная, теплая, маленькая и беззащитная, что Андрей застонал от переполнявших его чувств.

Ее руки обнимали его и ласкали с такой изощренной и беззастенчивой нежностью, какой никогда и ни от кого он не видел. Все происходило, будто впервые в его жизни, а многое и на самом деле в первый раз — и это пугало и восхищало; и делало счастье совершенно невыносимым.

В то позднее ночное время, когда Вадим обсуждал с хозяином сложившуюся ситуацию, а Андрей собирался провести под окном у любимой всю ночь, не в силах расстаться с ней, еще один наш добрый знакомый разыгрывал из себя полуночника.

Капитан Сахалтуев писал рапорт о предоставлении ему трех суток отгулов в связи с тем, что он дежурил в этот Новый год и на Рождество. Сложность заключалась в том, чтобы составить бумагу без ошибок, правильно и по всей форме. Сам Юрка склонен был считать данную проблему старинным родовым проклятием: в ту минуту, когда ему срочно требовалось написать официальную бумагу, у него отказывали все системы.

То он начисто отрицал правила грамматики и правописания; вот и сегодня первый вариант рапорта походил на работу китайского студента-первокурсника, только-только поступившего в университет. Текст, несомненно, заинтересовал бы сатириков, но отгулы за него никто не даст. Затем Юрка забыл собственное отчество и отчего-то сделался не Ивановичем, а Игоревичем, наверняка заставив покойного родителя хорошенько поворочаться в гробу с боку на бок. Минут десять после обнаружения этой ошибки Сахалтуев перебирал в памяти всех знакомых Игорей подходящего возраста, ничего толкового не вспомнил, скомкал рапорт и принялся за новый, высунув от усердия язык.

На сей раз подвела старательность — первые три или четыре предложения он повторил по второму кругу. Не стали исключением и следующие варианты, и вот наконец к третьему часу ночи капитану удалось написать девятую, самую удачную редакцию рапорта. Он довольно допил кофе и собрался было спрятать бумагу в папку, но природная недоверчивость заставила все-таки перечитать текст еще раз. К тому же Сахалтуев вспомнил старый филологический анекдот: решили как-то издать безупречную энциклопедию, редактировали три раза, держали одиннадцать корректур; наконец напечатали и издали. На титульном листе значилось: «Энциклопудия».

Пробежав глазами свой эпистолярный шедевр, Юрка издал крик, похожий на брачный призыв гамадрила, застукавшего свою гамадрилиху в объятиях соперника-орангутанга. В правом верхнем углу листа самым аккуратным его почерком было выведено: