Стремление к совершенству

Глава 6

Отправляясь на Беркли-сквер в карете, по внешнему виду которой было невозможно сказать, кто ее владелец, Дарсия отдавала себе отчет в том, что поступает вопреки установленным правилам.

Неслыханно: девушка, впервые появившаяся в свете, отправилась одна в дом холостого мужчины. Если кто-нибудь узнает об этом, ее репутации придет конец.

Она вспоминала, какое значение придавал ее отец тому, чтобы никто в Париже не узнал, что она бывает в его доме, и понимала, как бы он рассердился, узнав о ее поступке.

Но она уже не могла отступить и вновь начать соблюдать условности, ведь ее отношения с графом складывались совсем по-особому. Она и вообразить не могла, что с кем-то другим у нее могли возникнуть подобные отношения.

Джентльмены, которые приглашали ее на танец, каждое утро присылали цветы и признавались в безумной любви, неукоснительно соблюдали правила приличия.

Они знали, что маркиза не спускает с нее глаз, и, поскольку искренне стремились заполучить Дарсию в жены, не позволяли себе совершить ошибку, попытавшись, например, выманить ее в сад или на лишнюю минуту задержаться с ней в оранжерее или беседке. Она была молода и неопытна во всем, что касалось мужчин, и даже не подозревала, что своим поведением заслужила одобрение сановных вдов и не отказывающих себе в удовольствии посудачить постаревших светских львиц.

Сейчас ее мучила совесть, и она знала, что не только должна была отказаться от приглашения графа — ей вообще не следовало затевать это сомнительное дело. Но она сосредоточила все свое внимание на единственной цели — спасти графа от леди Каролины.

Дарсии хотелось бы обмануть себя, притвориться, что сама она графа вовсе не любит. Но она понимала, что именно любовь, возникшая еще тогда, когда она была совсем ребенком, заставляла ее встать на защиту его интересов, а не своих…

Она чувствовала, что не вынесет, если граф будет, как многие другие, несчастлив в браке и, не найдя себе покоя, станет проводить время в поисках развлечений, вызывая либо презрение, либо жалость окружающих.

«Все, связанное с ним, должно быть прекрасно! — говорила себе Дарсия. — Разве могла бы я спокойно смотреть, как рушатся его надежды на то, что для большинства людей является главным в их жизни, — на семейное счастье».

Она не могла понять, как леди Каролина не оценила того, что делал для нее граф, строя сказочный замок, предназначенный для двух людей, которые любят друг друга.

Видимо, любовь неподвластна рассудку, и ее нельзя подчинить воле, поэтому, если леди Каролина действительно любит лорда Арклея, она не сможет полюбить другого.

Поскольку мистер Кертис сообщил Дарсии, что лорд Арклей женат, она могла понять попытки герцога использовать свою родительскую власть, чтобы разлучить любовников, и его настойчивое желание выдать дочь замуж за графа Керкхэмптона как можно скорее.

С подобными историями Дарсии приходилось сталкиваться еще в те времена, когда она жила вместе с отцом. Лорд Роули в то время частенько выступал в роли соблазнителя какой-нибудь красивой женщины и воспринимал это как забавное приключение, ничуть не заботясь о чувствах тех, кого подобная история больно ранила — родителей или мужа.

Как это ужасно! Дарсия подумала, что больше всего на свете хотела бы быть спокойной за свой дом и детей и уверенной в чувствах мужа. Она печально вздохнула, зная, что единственным человеком, который мог сделать ее счастливой, был только граф.

Карета остановилась перед домом Керкхэмптона, и лакей открыл дверцу. Дарсия поспешно поднялась по ступенькам и вошла в холл, опасаясь, что кто-нибудь из посторонних успеет ее разглядеть.

Чтобы ее не узнали, она предусмотрительно накинула темный плащ и спрятала свои слишком заметные волосы с рыжеватым отблеском под косынку из тонкого шифона темно-голубого цвета, такого же оттенка, как и голубой цвет на картине ван Лу, которая висела теперь в Голубой гостиной нового дома графа.

Похоже, что граф с нетерпением ждал ее, поскольку вышел ей навстречу в тот самый миг, когда она вошла в парадную дверь. Увидев ее наряд и особенно голубую косынку, он радостно улыбнулся.

Слуга готов был помочь Дарсии снять плащ, но граф сделал это сам и, когда она осторожно, чтобы не растрепать элегантно уложенные на затылке локоны, сняла косынку, сказал:

— Я боялся, что в последнюю минуту что-то может вам помешать приехать ко мне

— Как видите, я здесь, — откликнулась на его слова Дарсия, не сумев скрыть радость в голосе.

Они прошли в гостиную, и граф сказал:

— Впервые вижу вас одетой по-настоящему модно; как я и предполагал, это вам очень к лицу.

Действительно, Дарсия долго решала, как ей одеться.

Она хотела, чтобы граф видел в ней профессионального агента по продаже предметов искусства и хозяйку Роуз-Коттедж, поэтому считала простенькие платья ее школьной поры вполне подходящими. Но сегодня вечером ее душа восстала против здравого смысла.

Часть платьев, приобретенных в Париже, Дарсия отвергла сразу, понимая, что они уместны лишь на балу, но у нее были и другие, несколько более скромные, но тоже несущие на себе отпечаток парижского шика и элегантности.

В конце концов она выбрала платье, которое маркиза посоветовала ей для первого выхода в свет. Оно было белым, сквозь украшавшие его изысканные и дорогие кружева была продернута узкая бархатная лента того же небесно-голубого цвета, что привел в восторг графа на картине ван Лу.

Платье подчеркивало ее тонкую талию и открывало белоснежные плечи, выглядывающие из пены кружев.

От матери Дарсии остались великолепные украшения, да и отец подарил ей достаточно драгоценностей, но она решила, что лучше обойтись без них, чтобы еще больше не разжигать любопытства графа.

Дарсия надела лишь тонкую бархотку с искусно выполненным миниатюрным портретом матери. Миниатюра была в эмалевой оправе с небольшими бриллиантами.

Как она и думала, граф сразу же обратил внимание на медальон.

— Какое великолепное обрамление у этой миниатюры, — сказал он, протягивая Дарсии бокал шампанского.

Она машинально поднесла руку к шее.

— Вы имеете в виду оправу? — наивно спросила она.

— Я говорю о вашей прелестной шейке, — ответил он.

Она покраснела, потому что не привыкла слышать от него комплименты, а он сказал:.

— Думаю, мне не стоит говорить вам, что вы выглядите великолепно. Ваш облик — само совершенство, как и все, что связано с вами.

Чтобы скрыть смущение, Дарсия стала разглядывать комнату.

— Вот картины, которые я всегда мечтала увидеть! — воскликнула она.

— Почему вы не скажете, что мечтали увидеть меня? — — спросил граф. — Вам должно быть стыдно за то, что вы пренебрегали мною все это время, и я жду, что вы компенсируете это особенной добротой ко мне сегодня.

— Я надеюсь компенсировать свое невнимание часами-игрушкой, которые непременно вызовут ваше восхищение.

— Всему свое время, — сказал граф. — Сейчас я радуюсь тому, что могу любоваться вами.

Дарсия была удивлена его необычным поведением, но объяснила это тем, что они встретились в другой обстановке, просто как мужчина и женщина, собирающиеся вместе пообедать, и, не занятые вопросами строительства и оформления, имеют право проявить интерес друг к другу.

Обед был объявлен, они прошли в столовую. Дарсия огляделась: в этой комнате не было ничего примечательного, за исключением картин, принадлежавших кисти выдающихся мастеров прошлого века.

— Мне хотелось бы еще показать вам чудесного Гейнсборо, — сказал граф, — но это в другой комнате, а мы не должны задерживаться, чтобы не заставлять вашего друга ждать нас.

— Да, конечно, — согласилась Дарсия. Желая доставить ему удовольствие, она перевела разговор на лошадей, потому что знала: хотя сейчас все внимание графа приковано к строительству, первое серьезное увлечение, бесспорно, продолжало играть важную роль в его жизни.

Ее отец держал скаковых лошадей везде, где бы они ни жили, поэтому Дарсия довольно много знала об этом предмете, чем весьма удивила графа.

— Вы так хорошо разбираетесь в скаковых лошадях! — воскликнул он. — Неужели вы занимаетесь и этим?

— Помните наш разговор, когда мы любовались видом с вашего холма? Я сказала тогда, что нам принадлежит не только то, чем мы владеем.

— Я понимаю, — сказал он. — Я и сам всегда это чувствую.

Граф немного помолчал, а потом добавил:

— На днях один человек спросил меня, почему бы мне не купить Венеру Боттичелли. Но ведь каждый раз, когда я бываю во Флоренции, я хожу смотреть на нее и знаю, что она принадлежит мне.

— Я чувствую то же самое.

— Вы бывали во Флоренции? — воскликнул он удивленно.

— Несколько лет назад.

Она вспомнила виллу, которая принадлежала отцу, пока не надоела ему, и прекрасную флорентинку, обществом которой он наслаждался, пока и это ему не приелось.

«Неужели любовь всегда так недолговечна?» — подумала Дарсия.

— Вы что-то затосковали, — неожиданно сказал граф. — Я никогда раньше не видел выражения грусти на вашем лице.

— Откуда вы знаете, что я чувствую в этот момент?

— У вас очень выразительные глаза, Дарсия, — ответил он, — и вы знаете, что нам часто не нужно слов, чтобы понять друг друга.

— Да, вы правы.

— Я многое понимаю в вас, — продолжал он, — и поэтому меня расстраивает, что между нами существуют барьеры, которые я не могу преодолеть, а вы до сих пор не хотите довериться мне.

Дарсия улыбнулась:

— Может быть, когда-нибудь позже.

— Ненавижу полуобещания! — резко сказал граф. — И мне не нравится, что я никогда не могу быть уверен, что увижу вас снова.

— Я всегда возвращаюсь, как та монетка из пословицы, — отшутилась Дарсия.

— Совсем неподходящее сравнение, — возразил граф. — Вы больше похожи на светлячка в темноте или, может быть, на звезду, мерцающую в ночном небе. Ваши глаза воодушевляют и окрыляют меня.

— Им и вправду дана такая власть над вами? — поддразнила его Дарсия.

— Еще совсем недавно я ответил бы отрицательно, — сказал граф. — Но теперь, ближе узнав вас, я говорю — да.

От того, как он произнес эти слова, у Дарсии перехватило дыхание, и сердце в груди замерло.

Время пролетело незаметно. Им было о чем поговорить, над чем посмеяться. Но они торопились успеть на встречу и не стали смотреть картины в других комнатах.

— Если вы не против, мы поедем в моей карете, — сказала Дарсия. Граф не возражал.

В холле она надела плащ и вновь накинула на волосы шифоновую косынку, обернув ее вокруг шеи.

Граф подумал, что она напоминает прекрасную леди Гамильтон с портрета Ромни, но не сказал этого, а только молча помог ей сесть в карету.

— Куда мы направляемся? — обратился он к ней, когда лошади, объехав площадь, повернули в сторону Беркли-сквер.

— В «Золотой грифон», — ответила Дарсия. Граф окаменел.

— В «Золотой грифон»? — повторил он невольно. — Мне не подобает вести вас в такое место!

— Если быть точным, не вы, а я везу вас туда! — поправила его Дарсия. — Мистер Куинси остановился там. Если не ошибаюсь, он всегда останавливается в этой гостинице, когда приезжает в Лондон из своего поместья — по крайней мере последние двадцать пять лет.

Граф пожал плечами, но вслух ничего не сказал. Когда карета остановилась перед «Золотым грифоном», Дарсия почувствовала, что ей становится страшновато.

Здание внешне выглядело вполне пристойно и скромно. Не было ничего примечательного и в вестибюле гостиницы. Дарсия подошла к портье, чтобы справиться относительно мистера Куинси.

Она благодарила судьбу, что когда заходила в гостиницу, поблизости никого не было, кроме служащих «Золотого грифона».

Если бы кто-нибудь увидел графиню Созе в заведении, имеющем столь сомнительную репутацию, этот неблагоразумный поступок стал бы предметом обсуждения во всех домах Мэйфэйра на следующее утро.

Портье вежливо поклонился ей и произнес:

— Мистер Куинси ожидает вас, мэм.

Он протянул ей карточку, на которой был написан номер комнаты, и, держа ее в руке, Дарсия быстро направилась к лестнице, сопровождаемая графом.

Она несла еще кое-что — небольшой сверток, упакованный в тонкую бумагу и перевязанный ленточкой.

Она взяла его с переднего сиденья в карете, когда они повернули на Сент-Джеймс-стрит.

— Что это? — поинтересовался граф.

— Подарок мистеру Куинси.

— Позвольте, я понесу его.

— Нет-нет, там очень хрупкая вещь, — ответила она, — я не могу доверить ее никому.

— Считаю это оскорблением, — сказал граф. — Когда я покажу вам фарфор, который собираюсь перевезти в свой дом, кое-что из розового севрского, вы пожалеете о своих словах.

— Розовый севрский! — воскликнула Дарсия. — У вас действительно он есть?

— Не так много, как хотелось бы, — ответил граф. — Его подарила одному из моих предков сама мадам Помпадур!

Дарсия восхищенно вздохнула, и этот вздох сказал графу больше, чем любые слова.

Дарсия с удовольствием отдала бы графу эти часы-игрушку без всякой секретности, но только задуманная ею интрига могла спасти его от леди Каролины.

Они поднялись наверх и пошли по слабо освещенному коридору. Дарсия остановилась и взглянула на карточку, которую держала в руке, притворяясь, что с трудом разбирает написанное:

— Номер 13. Вот эта комната. Не стучите. Сразу же входите.

Сказав это, она отступила на шаг, и граф открыл дверь. Комната предстала перед ним как театральная сцена. В центре стоял стол, накрытый на двоих, а в глубине — широкая низкая кушетка с разбросанными на ней шелковыми подушками. На ней обнимались двое. Когда дверь открылась, они вздрогнули и повернулись к непрошеному гостю.

Дарсия мельком увидела леди Каролину, слегка растрепанную, но все равно прекрасную, в объятиях лорда Арклея, который был в одной рубашке. Она не стала их разглядывать и быстро пошла дальше по коридору, уверенная, что граф так и остался стоять в дверном проеме, не в силах пошевелиться. Он сумел догнать ее, только когда она дошла до угла коридора.

— Простите, — сказала Дарсия, не давая ему заговорить, — Я теперь поняла, что номер комнаты — 15. Плохой почерк, да и света здесь маловато.

Они стояли как раз напротив комнаты номер 15. Граф молчал, и, даже не глядя на него, Дарсия знала, что его губы плотно сжаты и он сердито хмурится.

Не дожидаясь его, она сама открыла дверь. Перед ней стоял мистер Кертис.

— Добрый вечер, мисс, — сказал он почтительным тоном, каким обычно говорят старшие слуги, — мистер Куинси с нетерпением ждет вас, но, надеюсь, ваш визит не затянется. Он неважно себя чувствует, и доктор настаивает, чтобы он отдохнул.

— Мы задержимся ни минутой дольше, чем это необходимо, — ответила Дарсия и прошла в глубь комнаты. В самом дальнем ее углу в кресле сидел старик; ноги его были укутаны пледом. Свет лампы падал на стол, оставляя его лицо в тени. На столе стояло то, за чем они пришли.

Замысловатая, с красиво подобранными цветами эмаль основания и сама птичка были так искусно задуманы и выполнены, что могли быть сотворены только рукою мастера.

— Мне жаль, что вам нездоровится, дорогой мистер Куинси, — ласково произнесла Дарсия.

— Это годы, — ответил старик прерывающимся голосом, — так бывает со всеми, но вам еще рано об этом думать.

На столе рядом с часами лежал ключик. Дарсия вставила его, повернула, и сразу же полились звуки, нежные и мелодичные, как пение настоящей птицы.

Внутри золоченой клетки маленькая птичка с бирюзовыми и малиновыми перышками открывала и закрывала желтый клювик, вертелась на жердочке, распушала хвостик, а когда музыка должна была вот-вот кончиться, ее крылья полностью распахнулись, показав ее оперение во всем великолепии. Прозвучала последняя нота, и птичка, только что казавшаяся живой, замерла.

— Восхитительно! Просто восхитительно! — восклицал граф.

Он повернулся к мистеру Куинси, чтобы сказать:

— Как мне благодарить вас, сэр, за то, что вы позволили…

Он взглянул на старика и понял, что тот спит.

— Он очень стар, — прошептала Дарсия. — Оставьте чек на столе, он найдет его, когда проснется.

Граф достал чек из внутреннего кармана и положил на стол.

— Возьмите игрушку и не забудьте ключ, — сказала Дарсия.

Убрав ключ в карман, граф поднял часы-клетку, а Дарсия поставила принесенный ею подарок для мистера Куинси рядом с чеком.

Стараясь не шуметь, они прошли к двери, где их ждал мистер Кертис.

— Когда ваш хозяин проснется, — обратился к нему граф, — передайте, что я ему очень благодарен и обещаю, что буду заботиться об этом сокровище так же, как он сам.

— Я передам ему ваши слова, милорд.

— Благодарю вас, — сказала Дарсия, проходя мимо Кертиса, и только они оба знали, насколько она была ему благодарна.

Они снова вышли в полутемный коридор, и Дарсия с облегчением увидела, что все двери, включая и дверь пресловутого 13-го, были закрыты.

На обратном пути Дарсия спросила:

— Вы довольны?

— Это не совсем верное слово, чтобы описать мои чувства, — сказал граф, держа клетку на коленях. — Я поражен, взволнован! Это нечто необычайное, такого я, признаюсь, никогда раньше не видел.

— Мне хочется думать, что это Синяя птица счастья, которую вы внесете в свой дом.

— Конечно же, это Синяя птица, которую ищет каждый из нас, — согласился граф.

— Конечно, ее место в Голубой гостиной, — сказала Дарсия, — но знаете, где я бы хотела ее поместить?

— Я весь внимание, — ответил граф.

— В той комнате, что вы предназначили для своего кабинета. Если повесить ее в самом центре, под зеркалом, у вас всегда будет жить птичья стая.

Граф перевел дыхание и изменившимся голосом произнес:

— Мне даже страшно говорить об этом, но, когда я только увидел эту вещь, именно такая картина предстала в моем воображении.

— Мы мыслим почти одинаково.

— Да, и очень во многом.

Карета остановилась перед домом графа, и Дарсия сказала:

— Спокойной ночи, милорд. Я буду думать о маленькой птичке, поющей вам колыбельную.

— Мне нужно вам кое-что сказать, прежде чем вы уедете, — откликнулся граф, — и я хотел бы, чтобы вы еще раз показали мне, как ее заводить. Если я что-нибудь сломаю, то никогда себе этого не прощу.

— Хорошо, я покажу вам, — сказала Дарсия. Она снова постаралась как можно скорее войти в дом. В гостиной граф осторожно поставил клетку на инкрустированный столик перед окном и отступил, чтобы полюбоваться своим приобретением.

— Ни на минуту не успокоюсь, — сказал он при этом, — пока она не займет свое место в моем кабинете. Там она будет вне досягаемости чужих рук. Представьте себе, что горничная захочет посмотреть на нее поближе и уронит?

— Этим часам более сотни лет, — успокоила его Дарсия. — Вряд ли с ними что-нибудь случится именно сейчас.

— Вы испытываете судьбу, — сказал граф.

Войдя, Дарсия сняла плащ и шифоновую косынку, и теперь пламя свечей в золотых подсвечниках в виде лилий отражалось в ее рыжеватых волосах.

За время их отсутствия газовые лампы слегка потускнели, здесь стало менее ярко и от этого уютнее. Дарсия стояла, озираясь по сторонам, а граф подошел к ней и, глядя ей в глаза, сказал:

— Я хочу поблагодарить вас, Дарсия. Не только за Синюю птицу, но и за все счастье, что вы подарили мне.

Говоря это, он неожиданно обнял ее, властным резким движением притянул к себе и начал целовать жадно, требовательно, с неистовством, которого Дарсия от него не ожидала.

Она понимала, что он зол на леди Каролину. И хотя губы, целовавшие ее, были жесткими и требовательными, они пробудили в ней чувство, которое заставило ее забыть обо всем. Она испытала восторг, охвативший все ее существо, потому что ее целовал мужчина, которого она любила.

Это был первый поцелуй в ее жизни, и она представляла себе, что он должен быть каким-то иным — нежнее и мягче. Она не думала, что поцелуи могут быть столь жаркими, настойчивыми и настолько ошеломляющими.

Граф все крепче прижимал ее к себе, и ей казалось, что их тела слились в одно целое, она могла слышать, как их сердца бьются совсем рядом, а может быть, ее сердце ей уже и не принадлежало. Дарсии казалось, что она стала частью его и больше не может существовать самостоятельно — но именно этого она всегда и желала. Она не имела больше своей воли, а только подчинялась ему, ничего не предлагая, поскольку он сам брал то, что хотел.

Это была любовь, которую она искала, которой жаждала, за которую боролась и строила интриги, чтобы получить ее, но теперь, когда победа была за ней, она оказалась к ней не готова, победа пришла раньше, чем она ожидала.

Неистовая радость, граничащая с чудом, уносила ее в мир, где не исчезало все и был только граф, его руки, губы и его любовь, подобно пламени, сжигавшая их обоих.

Граф поднял голову.

— Я люблю вас, я желаю вас! — сказал он, и голос его был глубоким и низким от страсти.

— И я… люблю… вас!

Дарсия с трудом выдохнула эти слова, вложив в них всю свою душу.

— Вы так красивы! — воскликнул граф. — Вы — моя Венера, вы принадлежите мне, вы — моя святыня, я готов поклоняться вам.

Он снова начал целовать ее, и Дарсия почувствовала, что ни о чем не в состоянии думать, потому что огонь, пылающий в ее сердце, охватил ее всю.

Граф на мгновение выпустил ее из объятий и подвел к дивану. Они сели, потому что ноги отказывались им повиноваться.

— Мы должны что-то придумать, — сказал граф. — В своем поместье я построю для вас дом, и он будет так же прекрасен и совершенен, как клетка, в которой сидит Синяя птица.

— Дом?..

Дарсия хотела задать вопрос, но не смогла ничего произнести.

— А пока мы подыщем какое-нибудь место, где могли бы быть вместе, — продолжал граф. — Ваш коттедж, моя милая, слишком мал, кроме того^ селяне всегда много болтают. Но, похоже, судьба уже выступила на нашей стороне.

Дарсия, положив голову ему на плечо, смотрела на него не отрываясь. В первые мгновения она была настолько ошеломлена его поцелуями, что просто не понимала, о чем он говорит.

— Мой друг, у которого я жил это время, сказал мне, что уезжает в Шотландию, — продолжал граф, — и, если я не останусь в его доме, он планирует его закрыть. Я, естественно, предложил оплачивать все расходы до того, как будет готов мой собственный дом, думаю, это произойдет уже скоро. Он согласился, а это значит, моя дорогая, что мы поселимся там!

Он коснулся губами ее волос.

— Никто не узнает, где вы, а мы строго-настрого распорядимся, чтобы всем отвечали, что нас нет, тем более что чаще всего это будет правда, поскольку мы будем в моем доме, стараясь привести его к тому совершенству, к которому мы оба стремимся.

Губы графа прижались к нежной коже ее лба.

— Представь себе, как это будет прекрасно. Ты будешь все время рядом со мной и никуда не исчезнешь, заставляя меня мучиться неизвестностью, увижу ли тебя снова.

Он приподнял лицо Дарсии и вновь припал к ее губам, настойчиво, требовательно, с той страстью, которая заставляла бешено колотиться ее сердце.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя так, как должен был полюбить с первого же взгляда.

Он крепко прижал ее к себе.

— Я все возьму на себя, моя любимая, и не позволю тебе даже на миг пожалеть о случившемся, а если мы и расстанемся, хотя этого не может быть, то клянусь, что у тебя никогда больше не будет причин заниматься каким бы то ни было делом, и ты ни в чем не будешь испытывать нужду.

Дарсия снова попыталась что-то сказать, но прежде чем ей удалось это, граф опять поцеловал ее, и она почувствовала, что в его сердце, как огненная лава, кипит страсть.

Спустя час Дарсия ехала домой, безвольно откинувшись на сиденье, и чувствовала, что не в состоянии думать о том, что случилось.

Когда она осознала, что граф предлагает ей не брак, а свое покровительство, ее это не возмутило, она только недоумевала, как раньше ей не пришло в голову, что она не могла рассчитывать ни на что иное, ведя себя подобным образом.

Несмотря на свободное и легкомысленное поведение своего отца, Дарсия всегда знала, что браки между отпрысками аристократических семейств отличаются от браков, заключаемых между теми, чья кровь не была голубой и чья история не уходила корнями в далекое прошлое.

Любовь не играла заметной роли, если речь шла об аристократах. Имела значение лишь родословная. Равные сочетались браком с равными, привнося в этот союз, если было возможно, дополнительные выгоды в виде земель или капиталов.

Дарсия видела теперь, какую недопустимую глупость совершила, думая, что, познакомившись с графом подобным образом и даже очаровав его, может рассчитывать на то, что он захочет сделать ее своей женой.

Она надеялась поразить его сначала своей юностью и красотой, потом тем, что всегда угадывала, что ему нужно для его дома, и своими возможностями дать ему это. Все произошло так, как она хотела, — и все же не так.

Она одержала победу над леди Каролиной, но как раз у финиша Дарсия поняла, что не получит приз по собственной глупости.

«Как могла я не подумать, что он, с его стремлением к совершенству, никогда не женится на женщине, не принадлежащей к его кругу? И теперь ничего не изменится, даже если рассказать ему, кто я на самом деле. Между нами все равно останется непреодолимый барьер», — размышляла она с отчаянием.

Граф Керкхэмптон никогда не допустил бы, чтобы какая-то мисс Дарсия, торговка антиквариатом, стала его женой. Но и репутация лорда Роули — такая же непреодолимая преграда.

«Папа объяснил бы мне все это раньше, если бы я его попросила», — подумала Дарсия.

Но отец вдобавок и посмеялся бы над ее детской уверенностью, что столь безумные планы могут увенчаться успехом.

— Граф любит меня так же, как я люблю его, — сказала Дарсия вслух, словно возражала кому-то, но она сама понимала, что это не совсем так. Она любила графа, и самым заветным ее желанием было стать его женой и матерью его детей, в то время как граф видел в ней только женщину и ничего больше.

Добравшись домой, Дарсия быстро проскользнула наверх в свою спальню, зная, что маркиза еще не вернулась.

В тот вечер судьба опять помогла Дарсии. Они были приглашены на обед к лорду Саливану, старинному приятелю и обожателю маркизы.

— У меня болит голова, — пожаловалась Дарсия маркизе. — Прошу вас, извинитесь за меня перед милордом и позвольте мне остаться дома.

— Может быть, нам вообще отказаться от приглашения? — предложила маркиза.

— Это было бы глупо, — ответила Дарсия. — Вы знаете, так же хорошо как и я, что лорд Саливан позвал меня только потому, что хотел видеть вас. Пожалуйста, поезжайте, иначе вы заставите меня чувствовать себя виноватой или ехать с вами с больной головой.

— Ты и так сегодня переутомилась, — сказала маркиза, — и, ma chere, я умоляю тебя прекратить эти поездки в Роули-Парк. Оглядываться назад всегда мучительно и не приносит ничего, кроме огорчений.

В ее голосе звучало неподдельное сострадание, и Дарсия поцеловала ее в щеку.

— Поезжайте и веселитесь в свое удовольствие с тем, кто вас обожает. Я уверена, что ни вам, ни ему не придет в голову сожалеть о моем отсутствии.

— Он организовал этот вечер для нас обеих, — возразила маркиза.

— Полагаю, что там соберутся одни его сверстники, ну может быть, ваши, но не мои, — сказала Дарсия. — А я, отдохнув, буду лучше выглядеть на балу у герцогини Ньюкасльской, который обещает быть самым значительным в этом сезоне.

Маркиза смягчилась.

— Возможно, ты права, — согласилась она. — Нет ничего хуже, чем стараться быть сияющей и веселой, когда раскалывается голова.

Поскольку маркиза была приглашена к половине восьмого, Дарсия спокойно дождалась, пока она не уедет из дома, а потом отправилась на Беркли-сквер.

Мистер Кертис отдал распоряжение всем слугам, как и что им следует говорить, и она не сомневалась, что никто из домашних не скажет маркизе ни слова о том, что она в этот вечер покидала свою спальню.

Раздевшись и отпустив горничную, Дарсия легла в постель. Она безнадежно смотрела в темноту, а сердце ее трепетало от чувств, которые разбудил в ней граф.

Она не думала о будущем — она думала только о том, что любит графа. Но если еще вчера любовь жила лишь в ее сердце, то теперь, разбуженная неистовыми поцелуями графа, она превратилась в настоящую страсть. Но Дарсия знала, что ее любовь несет в себе нечто большее, чего не хватало любви графа: сознание, что они единое целое, и ничто — ни время, ни обстоятельства, ни законы или запреты, придуманные людьми, — невластно что-либо тут изменить.

«Я принадлежу ему, — думала Дарсия, — но в этой жизни нам никогда не быть вместе».

Одно дело — философствовать о переселение душ, и совсем другое — знать, что до конца дней придется жить в одиночестве и тоске, а единственный способ избежать этого — принять предложение и стать его любовницей.

Она могла бы принять его покровительство, хотя это означало бы превратиться в парию. Но едва лишь подумав об этом, Дарсия поняла невозможность такого решения, и не только из опасения больно ранить отца, но и потому, что в глубине души сознавала, что это нарушит гармонию ее любви к графу.

«Если он так стремится к совершенству, — сказала Дарсия себе, — то и я хочу от него совершенства. Я хочу видеть его своим мужем. Я хочу, чтобы он любил меня так, чтобы другие женщины никогда ничего бы не значили в его жизни. Я хочу, чтобы мои дети играли в выстроенном им доме, ездили верхом на пони из его конюшен и росли похожими на нас обоих».

Только когда мужчина и женщина составляют вместе единое целое, жизнь их приобретает смысл. И этой гармонии она себя лишила.

— Это только моя вина… полностью моя вина, — твердила она.

Но менять что-то было уже поздно.

Граф так увлеченно планировал их будущую жизнь, что не заметил непонятного молчания Дарсии.

Впрочем, ей и в самом деле было трудно что-либо сказать, потому что он замолкал только тогда, когда целовал ее. Она чувствовала, как первое неистовство его поцелуев, отчасти вызванное злостью на леди Каролину, сменилось пламенным желанием, в огне которого сгорело все постороннее, включая и вероломство бывшей возлюбленной.

Теперь его волновало лишь их совместное будущее, только на нем были сосредоточены все его мысли и чувства.

— Когда ты приедешь ко мне, сокровище мое? — спросил он в ответ на слова Дарсии, что ей пора возвращаться домой.

— Я… подумаю… — проговорила она.

— Ты полагаешь, что этот ответ меня устроит? — возмутился граф. — Я же сказал тебе, что не могу ждать. Ты нужна мне и сегодня, и завтра, и послезавтра — всегда. Я с ума сойду, если ты снова исчезнешь и мне придется работать одному над моим домом, когда мы могли бы делать это вдвоем.

Он говорил так искренне, что нельзя было ни на минуту усомниться, что она действительно ему нужна. Но графу и в голову не приходило предложить ей занять место, только что освобожденное леди Каролиной.

— Завтра мой друг уезжает, — настаивал он. — Ты можешь приехать ко мне в пятницу?

Дарсия не отвечала, и тогда, обняв ее, он взмолился:

— Пообещай, скажи, что ты согласна, чтобы мне было о чем мечтать, чего ждать! О дорогая моя, мы будем так счастливые

И словно уже одна только мысль о таком счастье привела его в восторг, он опять принялся ее целовать и целовал до тех пор, пока она не запротестовала, попытавшись оттолкнуть его:

— Пожалуйста… вы… пугаете меня!

— Прости, моя дорогая, — сказал он нежно, — но ты сводишь меня с ума! В тебе есть та таинственная сила, которой, если верить мифам, так умело пользовались богини, когда снисходили до нас, смертных.

— Я сейчас… тоже… простая смертная, — тихим голосом произнесла Дарсия.

— Я знаю, и именно это так воспламеняет меня. Они посмотрели друг другу в глаза, и граф спросил:

— Прости, что я спрашиваю тебя об этом, но… Скажи, ведь в твоей жизни никогда не было мужчины?

— Ни одного… никогда, — прошептала Дарсия.

— Я так и думал, — удовлетворенно сказал граф. — И тебя никто никогда не целовал?

— Никогда!

— Это невероятно! Значит, я — самый счастливый и удачливый мужчина в мире!

Он еще раз поцеловал ее, очень нежно, и сказал:

— Я не стану пугать тебя, мое маленькое сокровище! Я буду помнить, что с тобой, как и с моей Синей птицей, надо обращаться бережно. Я буду учить тебя петь только со мной, и наша любовь будет прекрасна, и мы достигнем совершенства, которое познали лишь боги.

Не было слов прекраснее, и когда он говорил это, Дарсия чувствовала, что не могла бы быть счастливее, даже если бы он надел на ее пальцы дюжину обручальных колец.

Но потом Дарсия подумала, что, как бы великолепно все это ни звучало, она-то ждала другого. Девушка вырвалась из его объятий, так и не ответив, когда же приедет к нему, и так и не решившись сказать, кто она на самом деле.

— Ну почему тебе надо быть такой скрытной? — спросил граф. — Теперь, когда ты принадлежишь мне, это совсем ни к чему.

— Я пока еще не принадлежу вам.

— Клянусь, ты будешь моей! — воскликнул он. — Теперь, когда я знаю, что ты любишь меня, ничто не может встать между нами.

Он проводил ее до двери, но у порога вновь осыпал Дарсию поцелуями. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло. С трудом держась на ногах, она прошла через холл и спустилась по ступенькам.

И теперь воспоминания о тех удивительных поцелуях преследовали ежеминутно.

«Это конец! — говорил ей разум. — Завтра, послезавтра, может быть, еще день он будет тщетно ждать тебя, но вряд ли вы встретитесь даже случайно — ведь он еще долго не будет выезжать в свет».

Дарсии было неприятно сознавать, что отныне она будет жить в постоянном страхе снова увидеть его. Но образ графа, его лицо, его сильное тело будут всегда стоять перед ее мысленным взором и преследовать ее в мечтах.

«Я люблю его! Я люблю его! — в отчаянии думала она. — Мне ничего не остается, как только покинуть Англию и никогда больше сюда не возвращаться».

Да, именно так и надо поступить. Она просто не сможет жить так близко от графа, не имея возможности видеться с ним. Кроме того, ее пугало, что, несмотря на все свои принципы, она уже готова была приехать к нему — и сделала бы это, потому что безумно любила его.

Ее поступками всегда, еще задолго до приезда в Лондон, руководила не только вера в Бога, но и воспитание, образование, умение рассуждать здраво. Поэтому в конечном итоге Дарсия могла дать верную оценку происходящему. И сейчас она знала, что истинная любовь невозможна без уважения, а уважения она будет лишена. Граф не сможет уважать ее, если она станет его любовницей.

— Все кончено… это конец!.. — шептала Дарсия.