Студентка с обложки

Глава 24 ДОСТАТЬ ДО ЛУНЫ

Двери лифта на Западной Восемнадцатой расходятся, и передо мной возникает огромная очередь девушек. Они стоят по всему коридору, до дальней лестницы. Девушки в одиночестве. Девушки с матерями, парнями, близнецами. Девушки маленькие и высокие, молодые и совсем девочки — и каждая внимательно меня осматривает. А я еще и прохожу мимо них без очереди.

— Ты гораздо красивее, — слышу я голос какой-то матроны, открывая новую стеклянную дверь «Шик». — И ты блондинка!

— Здравствуйте, это «Шик», пожалуйста, подождите!.. Привет-Эмили-Байрон-хочет-тебя-видеть-иди-сразу-к-нему… Чем могу вам помочь?

Алистер, наш новый секретарь приемной, недавно закончил Парсонский колледж дизайна, носит платиновый «помпадур» и питает слабость к жилеткам. Махнув ему в знак приветствия, я прохожу мимо сегодняшней модели (черная, блестящая, с фальшивым кармашком для часов и разными пуговицами) в основной офис.

Пока что тысяча девятьсот девяностый оказался для агентства «Шик» успешным. Предсказание Луи начало сбываться. «Шик» превратилось в самое модное и крутое агентство Нью-Йорка. Это можно было легко проследить по реакции коллег: сначала: «В каком-каком ты агентстве?», — потом: «Ах, да, «Шик» — и, наконец: «Правда? Тебе нравится? А Байрон как? А агенты? Я вот думаю к ним перейти». И многие уже перешли. По моим подсчетам, в «Шик» уже шестьдесят моделей. Шестьдесят! Я просматриваю стену композиток, чтобы найти свою: Далия, Далила, Эмма Дж., Эмма Т., Эстелла, Эстель…

Далия… Далила… Эмма Дж…

Далилия… Эмма Дж…

— А-ли-стер!

Алистер не спрашивает «Что?». Он просто вскакивает и скользит в мою сторону. Достойный фигуриста маневр, комкающий «зебровый» ковер. Я отпрыгиваю.

— Я не вижу своих композиток! Где они?

— Расслабься, котенок, они… — Алистер замедляет скольжение перед ящиком, о существовании которого я раньше и не подозревала, — здесь. Вот! — Он вручает мне пачку композиток…

…которые я немедленно прижимаю к груди. В агентство за ними заходят клиенты, агенты рассылают их по почте… Если тебя нет на стене композиток, откуда возьмутся заказы. Спасибо, мы это уже проходили!

— Алистер! — взрываюсь я. — Что мои композитки делали в этом ящике?

Алистер поправляет свой «помпадур», возможно, потому, что я только что забрызгала его слюной.

— Спокойно, котенок, не расстраивайся! Ты последние недели не работала, а у нас не хватало места, вот мы и…

— Мои композитки были в ящике! В долбаном ящике!

Стол Байрона стоит перед окном, что создает красивое заднее освещение, особенно сейчас, когда Байрон нарядился в хлопок цвета хаки и сильно загорел. Его наманикюренные руки плавают в пространстве между нами.

— Эмили, Алистер сказал мне, это только до твоего возвращения, — успокаивал он. — Просто мне не хотелось еще одной накладки, как с «Сакс».

А, вот оно что! Понятно. Байрон так привык к тому, что я соглашаюсь на каждую поездку, что привык давать всем моим постоянным клиентам первую очередь, а значит, они могли высылать подтверждение, когда захотят. Но после разговора об астрономии я решила, что звезды против моей поездки с «Сакс» в Новый Орлеан и заставила Байрона ее отменить. Клиенты были не в восторге. Такое было всего раз, и все-таки…

— Верно, — бормочу я, смягчаясь. — Это было нехорошо.

— Ничего, — говорит Байрон. — Главное, что ты вернулась. Я скажу Алистеру поставить тебя в середину.

— С мигающими огонечками.

Байрон улыбается — не настоящей улыбкой, а опрокинутой набок запятой.

— Ладно, слушай. Я внес кое-какие изменения.

— Я заметила. Открытые кастинги? Я думала, ты никогда на такое не пойдешь.

Его глаза расширяются.

— Почему нет? Это модно и эффективно! Я нахожу шикарных девушек.

Я с сомнением меряю очередь взглядом.

— Не там, — Байрон пренебрежительно кивает туда, откуда выходит заплаканная девица в сопровождении заплаканной матери и незнакомого мне сотрудника «Шик». — Там, где их действительно можно найти. — Его рука обводит горизонты. — «Элит», «Форд» — к нам приходят замечательные девушки. Вот как раз сегодня утром Светлана перешла к нам из «Элит», и я на волосок от того, чтобы увести Клаудию.

— Клаудию Шиффер?!

— Да, Клаудию Шиффер. Клаудиа… — Байрон вздыхает. Я моргаю: он что, сменил ориентацию? — Я, конечно, беру не всякую, — продолжает он. — Только самых лучших. Сливки.

В прошлом году, пройдя через все сердечные муки, связанные с заключением договора с агентством, я узнала, что контракты моделей имеют мало значения. Ни одно агентство не станет вынуждать девушку соблюдать условия, напечатанные мелким шрифтом, если она захочет уйти (ну, может, за исключением Клаудии), потому что ни одно агентство не захочет само выполнять такие условия. Поэтому девушки легко меняют агентства.

— Байрон, у тебя и так много девушек! — замечаю я. — Сколько еще тебе надо?

— О, немного: семьдесят, почти восемьдесят. Мы сейчас расширились, стало больше места…

— Если не считать доски композиток.

Он натянуто смеется.

— Ну да, точно, но мы это дело поправим. К тому же я только что нанял двух новых агентов: Стефана и Лайса. Это возвращает меня к теме перемен…

Байрон встает и выходит из-за стола. На нем высокие жесткие сапоги, которые громко скрипят, словно протестуют против его привычки ходить по офису.

— Да, да, я занялся верховой ездой, — говорит он в ответ на мой взгляд. — Это так бодрит! И очень полезно для бедер и ягодиц — они стали твердые как камень! Эмили, я отдал тебя Джастине.

До меня доходит где-то через минуту.

— Стой… как агенту?

— Да.

— Но почему? Разве ты сам больше не работаешь с заказами?

— Отчего же? С некоторыми. — Подходя к стеклянной стене, он достает из стойки для зонтиков кнут. — Но у меня больше нет времени, не с этим… — Кончик кнута скользит по гладкой поверхности стекла, обводя царящую там суету: очередная девушка в печали уходит из агентства. — У меня есть время только на нескольких, самых лучших девушек. Особенных.

Я не верю своим ушам.

— Байрон, в этом году я заработала по грубым подсчетам семьдесят тысяч долларов, а еще только май и я учусь — разве это не делает меня особенной?

Очевидно, нет.

— Начало неплохое.

Я снова смотрю на Байрона против света. Приходится прикрыть глаза ладонью, чтобы видеть его лицо.

— Но не достаточное для чего — чтобы войти в лучшую пятерку? В лучшую десятку?

Мой агент молчит. Я продолжаю:

— Значит, семидесяти тысяч за пять месяцев не хватает, а чего хватает? Восьмидесяти? Девяноста? Сотни?

Байрон проводит пальцами по лбу.

— Эмили, послушай, речь не только о деньгах, — говорит он. — О карьере. Я теперь представляю определенный тип девушек. Девушек, которые делают много редакционного материала, участвуют во многих серьезных кампаниях… Версаче… Айсберг… Вакко… Гесс…

— Как Фонья, — горько произношу я.

Фонья — новая девушка «Гесс»? Я видела фотографии на прошлой неделе. Она стоит в яблоневой роще среди художественно разбросанных лестниц и бочек, разнаряженная, в шнуровке и оборочках. Кто-то на ее месте вызвал бы гомерический хохот. Но Фонья не была смешной. Она выглядела гламурно, мрачно и роскошно, как кинозвезда пятидесятых.

— Да, как Фонья, — Байрон боком присаживается за стол. — Девушек такого калибра, — говорит он. — Девушек из редакционного материала. Девушек с обложки.

— Но у меня есть обложка — и я снималась для «Аллюр»! — напоминаю я.

Статья «Увеличьте свои доходы» должна выйти со дня на день.

— Да, у тебя одна обложка с прошлого года, и ты снялась на двух страницах для «Аллюр», но в основном ты работаешь для каталогов — это хорошо, — поспешно добавляет Байрон. — Особенно если это «Нейманс», «Сакс» и «Бергорфс». Большинство моих девушек готовы на все, чтобы поработать хоть с одним из них, а ты выполняешь заказы для всех трех. Ты классическая красавица, верная ставка.

Я снова прикрываю глаза ладонью.

— Но…

— Но я принял решение. Послушай, Эмили, мне было приятно тебя представлять, и я тебя не бросаю, но больше я не могу этого делать. Я передаю тебя Джастине.

Когда Байрон подается вперед, я наконец могу увидеть выражение его лица. Оно грустное. Байрон берет меня за руку:

— Эмили, мне очень жаль.

Я пришла в «Шик», готовая свернуть горы, а теперь, кажется, падаю. Прямо в пропасть. У меня сжимается горло.

— Джастина странная, — бормочу я.

— Джастина — лучшее, что у меня есть.

По моему лицу катится слезинка. Потом вторая.

— Ах! — Байрон выходит из-за стола и встает передо мной на колени. — Послушай, Эм, может, если ты начнешь работать лучше…

Лучше? Я хватаю его за руки.

— Насколько лучше?

— Если этим летом ты снимешься на трех — нет, на двух… на двух обложках, я снова буду тебя представлять, — говорит Байрон. И улыбается: — Идет?

— Ура!

— На обложках наших заказчиков, — уточняет он. — Другими словами, не в журналах для вегетарианцев, кошководов и тому подобное.

Я обнимаю Байрона. Отпустив меня, он поднимается и снимает с вешалки черную бархатную кепку для верховой езды.

— Сейчас мне пора, а тебе, Эмили, милочка, надо пойти поговорить с Джастиной. — Он поправляет ремешок под подбородком. — Потому что у этой женщины есть шикарные идеи о том, как подстегнуть твою карьеру.

Вы наверняка уже подумали, что изменчивый Цвет волос Джастины — в настоящий момент синий, как шерсть Зелибобы — признак веселой и неординарной личности, которая бегает по Сентрал-парку под проливным дождем, любит «чупа-чупс» и иногда срывается в поездки автостопом.

Но вы ошибаетесь. Эта личность — другая синеволосая девушка. Или другая Джастина. Наша Джастина вечно усталая, ужасно усталая. Как будто яркая шевелюра высасывает из нее все силы и превращает в вялую меланхоличную куклу с кислой миной и апатичностью ослика Иа.

— Ладно… — Она заканчивает просматривать мое портфолио, вздыхает и медленно возвращается к первой странице. — Это твой лучший снимок. Его можешь оставить.

Обычно первая страница модельного портфолио — обложка, если она есть, или же самый лучший снимок крупным планом. Байрон решил разместить мою обложку в середине книги «в качестве приятного сюрприза для зрителя». А значит, впереди оказывается мой лучший снимок крупным планом: «укротительница львов» от Ужасного Шотландца. Всем этот снимок очень нравится, кроме меня.

— Но от остальных надо избавиться.

Стоп — что?

— От остальных? Что ты имеешь в виду? Не от всех же?

Похоже, от всех.

— Ну, можешь оставить одну-две из лондонской серии, — говорит Джастина, чуть поразмыслив. — Но от остальных надо отказаться — по крайней мере, от всего редакционного материала.

— Почему?!

Еще один усталый вздох, на сей раз с легким оттенком нетерпения.

— Потому что почти все эти снимки с восемьдесят девятого года. Сейчас девяностый — июнь девяностого. Они устарели. Редакционный материал устаревает за три месяца или даже меньше. Эти давно устарели. Тебе придется делать пробные фотосессии.

Не может быть! Пробы? Я всеми руками за новые снимки. Но пробы?!

— Байрон сказал, что мне уже не надо проб! — говорю я, и с каждой миллисекундой мое волнение растет. — Он сказал, что пробы — пустая трата времени! Он говорил это еще в прошлом году!

— Вот именно: в прошлом году. Все меняется. Сейчас тобой занимаюсь я. И еще пятью девушками, которых он только что на меня сбросил. А еще этими двоими… — Джастина вяло махает пальцами в сторону Лайса (бедняга никак не может решить, каким цветным карандашом разрисовать таблицу) и Стефана (который сам вот-вот расплачется, вручая коробку с салфетками бой-френду какой-то девушки). — А я считаю, тебе следует сделать пробы, — заканчивает она.

Господи!

— Я понимаю, что ты занята, Джастина, но если ты мне закажешь редакционный материал, у меня будут новые вырезки, и мы обе будем довольны.

Вздох.

— Я бы заказала. Но не могу. Не с этим портфолио.

Мы в патовой ситуации. Я грызу кутикулу и верчу головой. Байрон еще не ушел. Он, не снимая шапки, наклонился над своим столом и что-то диктует старательному Алистеру.

— Послушай, Эмили, я не дура. Я знаю, ты хочешь, чтобы Байрон снова стал твоим агентом, и я сама с удовольствием бы от тебя избавилась. Так, может, давай перестанем ходить вокруг да около, ты будешь делать, что я скажу, и я сделаю тебя звездой. Договорились?

Я резко поворачиваюсь к ней. Смотрю в большие, ожидающие ответа карие глаза и впервые за несколько минут улыбаюсь.

— Договорились.

В течение нескольких следующих недель Джастина организует серию проб. Я стараюсь делать, что она говорит. Стараюсь.

— Джастина слушает.

— Я в бикини, — говорю я.

— Ага… и?

— Оно из бумаги.

— И что?

— Два кружка и треугольник.

Молчание.

— Тебе это не кажется странным?

— Может, это мило.

— Может, и мило. На четырехлетней девочке. На девятнадцатилетней, может, и странно, — сообщаю я. — Даже точно странно.

— А я думаю, мило. — Она еще пытается защищаться.

— Но не сексуально. Ты не сказала «сексуально».

Вздох.

— Эмили, ты хочешь сказать, что я должна тебя оттуда вытащить?

— Будь добра.

— Джастина слушает.

— Я в костюме шоу-герл.

Вздох.

— С перьями и остальными причиндалами.

— Хорошо. Это хорошо. У тебя будет новый образ.

— Я не ищу работу в Вегасе, — говорю я.

— А кто говорит о Лас-Вегасе?

— Я, — отвечаю я. — Только что сказала.

Выдох.

— Эмили, перестань воспринимать все в штыки.

— Я не воспринимаю все в штыки. Не воспринимаю. Просто…

— Что? Просто что?

— Ну… у меня все ноги облиты мочой.

— Мочой? Ноги? Кто об… ой… е… ги?

— Что? — кричу я. — Не слышно!

— Что ты сказала? — кричит она в ответ. — Эмили!.. Эмили? Ты где?

— Я на Вестсайдском шоссе!

— Ты на Вестсайдском шоссе?.. В костюме шоу-герл?

— Угу.

— Кто облил тебя мочой? Ладно, неважно. Вытащить тебя оттуда?

— Будь так добра!

— Джастина слушает.

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— Ты даже меня не спросила!

— Это не проба, Эмили. Я повторяю: это не проба. Это работа. Это редакционный материал.

— ГОЛОЙ!

— ЭМИЛИ, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕ БУДЬ ТАКОЙ ХАНЖОЙ! УЭЙД — ХОРОШИЙ ФОТОГРАФ, И ЭТО ШЕСТЬ СТРАНИЦ РЕДАКЦИОННОГО МАТЕРИАЛА ДЛЯ ЯПОНСКОГО ЖУРНАЛА!

Боже… Для человека, похожего на ленивца, Джастина великолепно умеет плеваться ядом, если захочет.

— Только не надо обижаться.

Вздох.

— Журнал, — продолжаю я. — Как он называется?

— Не знаю! Это по-японски! Какой-то журнал о красоте.

— Да неужели!

— Послушай, Эмили! Они хотят, чтобы ты позировала обнаженной, но это не значит, что на фотографиях ты будешь обнаженной.

— Это как?

— НИЧЕГО НЕ БУДЕТ ВИДНО!

— А-а.

— Так будешь работать?

— Ну…

— Что?!

— Ничего… Просто… Этот журнал в переводе не означает «Плейбой», «Хастлер» или еще что-нибудь в этом роде?

Еще один вздох, на сей раз долгий и нарочитый. Я сразу же воображаю себе Джастину упавшей на диванчик и картинно прижавшей руку ко лбу, как несчастная героиня какой-нибудь экранизации классики.

— ЭМИЛИ! Это не порнография. Это художественная фотография. Художественная! — подчеркивает она. — Перестань говорить ерунду и снимись хоть раз спокойно, о'кей?

О'ке-е-ей. Я кладу трубку и барабаню пальцами по пластмассе. Потом поворачиваюсь лицом к Уэйду и обшарпанному номеру в гостинице «Челси». Именно здесь Сид убил Нэнси[83]. Странно, что я сразу не догадалась, что дело нечисто. Для этого мне потребовалось увидеть на кровати жалкую кучку аксессуаров.

— Где одежда? — спросила я, Уэйд в ответ осведомился, «не против» ли я «обнаженной натуры», что и привело к телефонному звонку.

— Все готовы? — спрашивает он.

Один ассистент регулирует освещение, а второй — мой дубль — лежит на кровати, растопырив пальцы, этакий инженю в футболке «Металлика».

Я облокачиваюсь о бюро. Нет, я не против обнаженной натуры в принципе. То есть если хотите загорать в колонии нудистов, ради бога. Только кремом от загара намажьтесь. Если хотите позировать для «Пентхаус» — супер. Желаю вам стать Киской месяца. Но я не знаю, как отношусь к наготе лично, точнее, к собственной наготе на пленке.

Вы скажете, что этот вопрос уже давно должен был возникнуть. Только почему-то не возникал. Да, в последнее время я чаще снималась в белье (почему бы нет? Платят хорошо, и у меня довольно много заказов, особенно когда я купила эти силиконовые «куриные котлеты», и мои чашечки трещат по швам). А для крупных планов, когда приходилось оголять руки и плечи, мне просто прикрывали грудь шарфом. Но это гостиница «Челси», а не студия «Бергдорф», а за объективом отнюдь не Аведон, так что я не знаю, что и думать.

— Расскажите мне еще раз о сюжете, — говорю я.

— Вы ничего не увидите, если это вас беспокоит, — заверяет меня Уэйд. Я смотрю, как он открывает поцарапанный футляр от фотоаппарата и аккуратно вставляет линзу в пенопластовую утробу. Кстати о Сиде: в Уэйде и его помощниках есть что-то металлическое: длинные волосы, худоба, кошельки, прикрепленные к джинсам серебряными цепями. Мне кажется, что меня заперли в спальне с «Мотли крю».

— Здесь ничего? — Я указываю на свою грудь.

— Прикрыто.

— Здесь? — Я указываю ниже пояса.

Уэйд смотрит на меня с удивлением.

— Эмили! Это не порнография! Вы не «модель», — вместо кавычек он показывает мне кроличьи ушки, — а модель.

Теперь моя очередь удивляться. Я знаю, кого он имел в виду. Моделей, которые работают на агентства, где в названии есть слово «эскорт» или «услуги». Короче, не меня.

— Думайте о Хельмуте Ньютоне, а не о Хью Хефнере. Вот что мне нужно, — говорит он.

Я думаю и о том, и о другом, а еще о Джастине. Я начала ее раздражать. Недостаточно сексуально, недостаточно сексуально, твердит она всякий раз, когда листает мое портфолио. В начале этой недели Байрон ее осадил, и сейчас она читает другие мантры: я слишком хорошенькая, слишком похожая на студентку. «Разве ты не хочешь достичь большего? — спросил меня Байрон. — Больше, чем хорошенькая студентка?» Конечно, хочу. Я хочу быть одной из твоих девушек, Байрон, я хочу быть звездой.

Кроме того, эти фотографии для Японии, никто их не увидит.

— Сосков не будет.

Уэйд улыбается.

— Конечно. Если сами не захотите.

— Ладно, согласна, — говорю я.

— В таком случае, раздевайся прямо сейчас. — Он сразу переходит на «ты». — Нам не нужны отметины на коже.

Ронни-стилист дает мне полиэстеровый халат, такой заношенный и скользкий, что кажется влажным. Хотя смысла это не имеет, я ухожу переодеться в ванную. Возвращаясь, вижу, что Келли-визажистка села у окна и отдернула замызганную занавеску, чтобы впустить в номер хоть какой-то солнечный свет. Правда, солнца сегодня нет, все серо и сыро. Из полуразбитого бум-бокса гремит что-то из Бона Джови. Келли делает мне темные и дымчатые глаза; добившись полной симметрии, все размазывает.

— Глаза в спальне всегда чуть размазаны, — говорит она и, удовлетворившись, переходит ко рту. — Прикуси губы. Еще.

Мои губы набухают. Келли рисует верхний край намного выше моего собственного. Когда она закрасила мои губы матовым бургунди (теперь весь макияж матовый), я хватаю пудреницу и внимательно их изучаю. Губы выглядят симметричными и полными, словно отлитыми из воска.

Волосы завивают в стиле сороковых, и я готова.

Уэйд присвистывает.

— Ого! Вы только посмотрите! Доминатрикс!.. Начинаем!

Он передвигается к окну. Я вижу только одну серебряную серьгу и его затылок. Остальные следуют за ним.

Подумаешь, говорит мой мозг, но тело дрожит. Я развязываю пояс. Халат соскальзывает с плеч. Он падает на голубой ковер как раз справа от бурого пятна почти в форме набухшего сердца. «Кровь Нэнси? — думаю я. — Она прямо тут умерла?» Я пячусь назад и сажусь на кровать.

— Я буду в постели?

— Нет, — хором отвечают Ронни и Уэйд.

Ладно… Я наклоняюсь, беру халат с пола и прикрываюсь от подбородка до икр.

— Готова? — спрашивает Уэйд.

— Готова.

Он оборачивается и смеется.

— Бережемся до последнего момента, а?

Я чувствую себя глупо, но не двигаюсь.

На первом снимке я в перчатках. Длинных, оперных. Из мягкой черной кожи. С красными вырезами по всей длине. Декадентские, непрактичные. Сексуальные.

— Плотно скрести ноги и перекрутись в сторону, — инструктирует меня Уэйд. Я подчиняюсь.

Он берет халат за край.

— Готова?

Когда мои руки в перчатках закрывают грудь, я киваю. Халат скользит по коже и исчезает.

— Нужна другая музыка, — говорит Ронни.

Уэйд кивает.

— Я поставлю.

Сначала на обнаженной коже очень странное ощущение — только сначала. Через ролик-другой я расслабляюсь. Мои ноги по-прежнему скрещены и повернуты, но верхняя часть тела раскрепощается. Плечи разворачиваются. Я откидываюсь на спинку кровати. Провожу перчатками по лицу. Купаюсь в дивном голосе Шинейд О'Коннор. Уэйд был прав: я могу открыть то, что захочу. Это мое шоу.

— Ты откуда? — спрашивает Уэйд, пока Келли освежает мои черные тени.

— Из Висконсина.

Он смеется:

— Юная, невинная девушка из глубинки!

За перчатками следуют берет и шарф. За Шинейд — Элла и Билли. Когда я становлюсь на колени с жемчужными бусами, спадающими на спину, я окончательно вживаюсь в роль. He-Эмили, но женщина, которая делала многое — целовалась в кафе, танцевала на столе, одевалась в атлас в шато, плакала в бокал шампанского.

Плохая девочка.

— Повернись, — говорит Уэйд.

Я слушаюсь. Жемчуг скользит по плечу.

— Замечательно! — выдыхает он.

Мы начинаем с головы крупным планом; линза настолько близко, что я вижу, как открывается и закрывается крошечный ротик апертуры. Я выгибаюсь в форме буквы «S» и показываю левый профиль — мой лучший — под разными углами, медленно поднимая подбородок ввееееерх и опуская внииииииз, не отрывая глаз от объектива, потому что так мне кажется правильным.

Щелк.

— Красота! — Щелк. — Так! — Щелк. — Красота!

Уэйд становится на кровать на колени. Я поворачиваюсь прямо к фотоаппарату, слегка приподняв подбородок.

— Да! — Щелк. — Секси!

Да. Секси. Я пропускаю жемчуг сквозь пальцы и ввожу его в кадр, лаская свои щеки и губы, как могла бы рассеянно играть с прядью волос.

Я плохая девочка.

— Отлично! — Щелк. Щелк.

Сирена. Я приоткрываю рот.

— Да! — Щелк.

Такая сексуальная. Подношу жемчуг к губам.

— Да! Вот так!

И покусываю его.

— Да!

Уэйд делает еще несколько снимков, а потом неуклюже слезает с кровати. Он в нескольких футах от меня.

— Расслабь руку, — говорит он.

Щелчки прекратились. Команда молчит. Когда я опускаю руку, жемчужины стучат друг о друга, словно бильярдные шары, а потом успокаиваются на груди. Я сдвигаю лопатки и подаюсь вперед.

— Прекрасно! — кричит Уэйд. — Вот тот самый кадр!

В университете на семинаре по введению в психологию показывают на примерах, что если просишь больше, получаешь больше. Например, если попросишь у человека двадцать долларов, он даст тебе десять, а если бы ты попросил у него десять, то получил бы только семь. Ну вот, сейчас то же самое. Заходя в этот гостиничный номер, я и не думала обнажаться. Точка. Но отказывалась я лежать в постели, раскинув руки и ноги, в чем мать родила. В такой ситуации позирование топлесс кажется разумным компромиссом. И знаете, что? После всех этих купальников и топиков, бюстгальтеров и трусиков, переодеваний и приклеиваний груди перед стилистами и моделями, парикмахерами и визажистами я сделала всего лишь один маленький шажок. Новый акцент, новый поворот темы. Это приятно. Нет, вру: очень приятно. И с каждым щелчком фотоаппарата, с каждым восхищенным возгласом Уэйда мне все приятнее и приятнее. Я становлюсь настоящей сиреной. Я сексуальная. Сексуальная! Очень, очень сексуальная. Я кошка. Я женщина. Я сильная. Я сияю. Посмотрите на меня. ПОСМОТРИТЕ!

И вдруг Келли взвизгивает:

— Фу!!!

Мы смотрим, куда указывает ее палец. На балконе дома напротив стоит мужчина. Голый. И мастурбирует. Он видит, как мы кривимся, счастливо улыбается и кончает.

Джордан сует деньги в окошко.

— Это ж надо, билет в кино уже стоит семь долларов! — ворчит она.

— Разбой средь бела дня.

После этого съемки закончились. Я соскребла с лица грим, завязала волосы в хвост и убежала из номера.

Джордан берет сдачу и кладет ее в кошелек ядовитого оранжевого цвета, в тон ее гардеробу. «Такой труднее украсть», — всегда говорит она. «Потому что никто не позарится», — отвечаю я.

В лифте Уэйд спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить.

— Я несовершеннолетняя, — бросаю я, отворачиваюсь и ухожу вниз по Двадцать третьей, перекинув через плечо рюкзак. Обычная студентка, собравшаяся в кино.

Пока мы ждем газировку и попкорн, Джордан, с которой мы живем этим летом, рассказывает мне о работе. Хотя от карьеры в политике она не отказывается, в этот раз Джордан выбрала практику на торговом этаже. «Идеальная работа для настоящих леди вроде меня», — говорит она. Конечно, то, что Бен на лето остался здесь и проходит практику в Международном комитете спасения, тоже плюс.

— …нет, ты представляешь?

— Нет, — неуверенно отвечаю я.

Я прибежала к кинотеатру на несколько минут раньше и решила воспользоваться таксофоном на углу. «Отлично, — заявила Джастина, когда я рассказала ей обо всем, что случилось. — Значит, у тебя наконец получилось что-то сексуальное».

Мы входим в кинотеатр. Обычно мы долго спорим о том, куда садиться — Джордан нравится впереди, мне посередине, — но сегодня я говорю: «Где угодно» — и плюхаюсь на первое же предложенное место.

— От Пикси ничего? — спрашивает Джордан.

Пикси до августа учится в Венском университете на курсах искусства и немецкого языка.

— Нет… А тебе?

— Нет. Знаешь, для такой болтушки она ужасно редко пишет.

— Ага…

Джордан пододвигает ко мне попкорн.

— Что с тобой такое?

Я отстраняю кулек с попкорном.

— Ничего. Тяжелый день.

— Что делала?

— А, снималась в занюханном гостиничном номере в одном жемчужном ожерелье без одежды, в то время как на балконе напротив кто-то мастурбировал… А ты?

Во время моей тирады Джордан сначала широко раскрывает глаза, потом сощуривает, прикрывает рукой рот и старается не засмеяться. Она ищет, как бы подвести всему этому итог.

— Знаю, знаю: ты очень не любишь такие гадости.

Но дело не в этом.

— Нет, погоди… Ты что, серьезно была голая?

— Да, но ничего не было видно.

— Правда? — с сомнением протянула Джордан. — Тогда какой смысл сниматься?

— Ну, в одном кадре было видно, но только выше пояса.

— Значит, ты была топлесс?

— Ну да.

— И какой-то мужик напротив мастурбировал.

— Да, но это не вошло в кадр!

Мое сердце начинает биться сильнее, когда я вижу картину в собственном описании. Второсортная гостиница. Жемчужное ожерелье. Мастурбатор.

— Это просто случайность, — отмахиваюсь я с притворным равнодушием. — Сама знаешь, Нью-Йорк.

Джордан кивает. Часть истории с мастурбатором ее не беспокоит.

— Ты же говорила, что никогда не будешь позировать топлесс.

— Разве?

Вообще-то, да.

— Да.

— Ну, сейчас было по-другому. Это было… — я ищу подходящее слово, — художественно.

— Что именно?.. — начинает Джордан, но я не хочу продолжения.

— Все, — отрезаю я.

Приходят фотографии с двух проб. Из серии в бумажном бикини мы не берем ничего — я умоляю! — но Джастине понравилась несколько снимков, где я в костюме шоу-герл. Крупный план головы, черно-белая фотография, где я спокойно смотрю в объектив, а корона из перьев развевается ветерком. В пару к ней подбирается фотография в полный рост, где я иду прочь от камеры, блестки горят на солнце, а тонкая паутинка сетчатых чулок идет параллельно среднему ряду шоссе. Мимо несутся машины.

Я смотрю через плечо, сощурившись и стиснув зубы.

— Ты выглядишь такой злой… — одобрительно бормочет Джастина и смотрит на список моих встреч. — Злой и жесткой.

— Испуганной, — отвечаю я, вспоминая, как через несколько секунд какой-то водитель фургона бросил мне под ноги бутылку с мочой. Причем я уверена, не нарочно.

— Неважно. — Джастина берет карандаш и ставит на этих снимках жирные синие звезды. — Они сексуальные, они мощные. Они сработают.

Результаты действительно есть. От новых ли снимков, нет ли, но моя карьера идет в гору. Выходят страницы «Аллюр» и добавляются в мое портфолио. В «Л'Ореаль» решили заказать меня для печатной рекламы серии «Студио лайн». «Мадемуазель» подтверждает заказ. «Сакс» сменили гнев на милость. Звонят из журнала «Гламур». Да, всего три недели в Нью-Йорке, и я добилась этого, я вышла на более высокий уровень, в другой масштаб. Я известная модель, которая зарабатывает в год шестизначную сумму. Ощущение великолепное.

И все-таки… Я не девушка Байрона. Я все еще не звезда. И каждый раз, когда я захожу в агентство, до меня доносятся разговоры о тех, кто стали звездами. Фонья. Или семнадцатилетняя дочь вождя тайского племени. Или пятнадцатилетка из Минска с объемами 34-22-34.

— Господи, как ты всех их находишь! — шепчу я однажды, когда мы с Байроном сталкиваемся у стены трофеев, где стало еще больше обложек «Вог» и новых для меня лиц.

Байрон пожимает плечами.

— Легко. Неоткрытой красоты не существует. Уже давно.

Луи тоже так говорил. Я потупилась и задумалась об улицах города шестью этажами ниже. Там ходят не только всякие свистуны и извращенцы, но и скауты, агенты по поиску юных талантов. Некоторые работают на конкретные агентства, но большинство — фрилансеры, которые находят девушку, а потом бродят от агентства к агентству, пытаясь заключить сделку повыгоднее. Охотники за премиями, которые беспощадно прочесывают свою территорию. Наткнуться на одного из них нетрудно.

— Вудс… «Шик», — бормочет один такой с Таймс-сквер каждый раз, как я прохожу. Он стоит у станции метро и прочесывает глазами толпы туристов в поисках одной-единственной девушки, обнаружение которой покроет его квартплату за месяц.

Так что неоткрытой красоты нет — может, это и правда. Но как насчет открытой? Как насчет меня? Я снова смотрю на стену трофеев.

— Хочу еще одну обложку, — шепчу я.

Но Байрон уже ушел.

Неделю спустя я снова в «Шик», однако думаю о другом. Например, о том, почему Джастина оставила мне сообщение, чтобы я обязательно зашла, и еще о том, как бы забрать просроченный чек у Жавье, нашего бухгалтера.

О, нет! Я вижу темный офис.

— Только не говори мне…

— Здравствуйте, это «Шик». Пожалуйста, секунду… Да-Эмили-ты-упустила-Жавье-он-уехал-в-Хэмптон.

— Но еще два часа!

— Движение-очень-сильное… Чем могу вам…

Гррр… Мои кулаки еще не разжались, как тут мимо меня пробегает девушка, прикрыв лицо руками. Не поняла. Открытые кастинги проводят по вторникам. Сегодня пятница.

— Алистер, что происходит?

Алистер нажимает несколько кнопок, встает и наклоняется вперед, пока шарики, вышитые на его красном жилете, не приплюскиваются о столешницу.

— Плохие новости! — театрально шепчет он. — Байрон увольняет девушек!

У меня по позвоночнику пробегает холодок. Увольняет девушек — я о таком слышала. Периодически агентства подчищают свои ряды, отказываясь от части моделей, иногда от целых дюжин. Обычно это объясняют «низкой производительностью», но критерии еще никто точно не определил. Ходят слухи, что первыми всегда прогоняют «проблемных» девушек — конечно, если они не приносят самый большой доход. (Учтите, что категория «проблемности» включает в себя все: от чрезмерной настойчивости до игл в венах. Или кокаина. Я уже давно уяснила: если хоть увлечешься наркотиками, с работой можешь распрощаться). В профессии, где имидж — действительно все, если от тебя отказывается агентство, ни одно хорошее агентство с тобой не будет и разговаривать.

Вот почему меня вызвала Джастина!

Чтобы пройти по основному офису, мне требуется целая вечность. Я стою у стола заказов, все внутри застыло. Я угрюмо смотрю, как четыре агента говорят по телефонам, и жду неизбежного.

— Речь идет о двух сюжетах, каждая по шесть страниц, или одна на двенадцать?

— …Я полагаю, да, но разве Гавайи уже не готовы?

— …Конечно, она профессионал. Ее роман с Ральфом закончился тогда же, когда и контракт!

— …Послушайте, я вам уже говорила: парфюмерная кампания с Петрой будет стоить пятьсот тысяч долларов — будете платить или нет?

Джастина смотрит на меня, выдавливает слабую улыбку и указывает.

На дверь? На табличку «Выход»?

— Что?

— …Вы шутите? Рекламу по всему миру не покупают по цене билета в Диснейленд! Стойте… — Она прикрывает трубку. — Лайтбокс. Иди смотри.

Я обмякаю.

— Так меня не увольняют?

— Сегодня — нет, — говорит Джастина. — Нет, я не вам! Вам сегодня, даже сейчас, а иначе я отдам это время Донне. Уэйд завез негативы, — говорит она мне.

Уэйд?

— А я думала, эти съемки — работа.

— Он был должен Байрону услугу, — отвечает Джастина. — Он даже несколько отпечатал, прежде чем отсылать, так что поди, посмотри. Одна особенно хороша, в стиле Джеки… Да, пятьсот тысяч… Хорошо. Я очень рада. Так вам точно нужно пять дней, или вы могли бы снять за четыре?..

Мои негативы покрывают весь лайтбокс и стойку рядом. Не меньше дюжины роликов. Вскоре я обнаруживаю, что лишь на одном кадре стоят и кружок, и звезда, то есть его одобрили и Джастина, и Байрон. Я с жемчугом.

И причем тут Джеки?

На снимке я высокомерно, почти равнодушно смотрю в объектив. Это выражение лица в сочетании с жемчугом поразительно контрастирует с бледностью моих грудей, темными сосками, и убогим, полупустым гостиничным номером на заднем плане.

О боже… Сниматься — это одно: миг интимности в замкнутом пространстве с несколькими специалистами. Мгновение ока, моргание линзы. А потом — пшик! Через несколько часов мне уже казалось, что ничего не было. Теперь это реально. Очень реально. Я. Голая. В черно-белом.

Если я вставлю этот снимок в свое портфолио — а речь идет не об одном, их пять, дубликаты постоянно рассылают по всему городу, оставляют в приемных, раскрывают в конференц-залах, анализируют на собраниях и рассматривают на столах, — его увидят все. Одна и та же фотография, которую увидят снова, снова и снова.

Ни за что!

Я просматриваю негативы, методично продвигая пленку в поисках менее компрометирующего снимка. Вот, вот этот, с перчатками, где совсем чуть-чуть голой кожи. Почему на ней не поставили звездочку?

— Как насчет…

Я оборачиваюсь. Четыре агента сидят на телефонах.

— …Так, «Норт-Бич лезер» в понедельник, за двадцать тысяч долларов, записано.

— …Тогда вы ее не получите. «Элгорт» заказали ее на всю неделю.

— …Простите, откуда фан-клуб?

— …Обложка «Базар», совершенно верно. И она здесь всего месяц! Разве не прекрасный подарок к четырнадцатому дню рождения?

Четыре агента сидят на телефонах. А за ними — офис Байрона, где Байрон утирает щеки плачущей Диане.

Джастина кладет трубку.

— Как насчет чего?

— Ничего, — говорю я.

Мы вставляем фотографию в мое портфолио.

Через несколько дней — четвертое июля. Я должна поехать в Балзам, но мне предлагают трехдневный заказ для английского каталога, и я остаюсь. В Нью-Йорке тихо. Мои подруги уехали. Почти весь день рождения я провожу среди иностранных туристов в «Барниз». Придя домой, медленно снимаю упаковку со своих последних приобретений: «Лакруа», «Версаче», «Озбек», «Рём»… Я щупаю перья, провожу ладонями по подолам и вешаю богато украшенные наряды в шкаф.