Судьбы человеческие

За помощью к Энджи

Однажды утром Хелен поднялась со своей белоснежной постели, поддерживая впалый бледный живот, в котором жила внутренняя боль, и позвонила Энджи.

— Энджи, — проговорила она, — приезжай, пожалуйста. Мне нужно с кем-то поговорить.

Энджи приехала. Она поднялась по лестнице в спальню, в которой провела четыре памятных, однако крайне неудовлетворительных ночи с Клиффордом, четыре — за все их одиннадцать месяцев, проведенных вместе; нет, конечно, не в прямом смысле вместе, а в обещаниях Клиффорда о том, что они будут, наконец, вместе.

— Так в чем дело? — спросила Энджи и тут же заметила, что Хелен очень больна: настолько больна, что неправильно застегнула свой коричневый шелковый пеньюар; что ее белая, высокая грудь теперь больше, чем обычно. Тут же почувствовав гордость за свою маленькую твердую грудь, Энджи еще раз убедилась в том, что, если вести дело мудро, то Клиффорд в конце концов попадет в ее руки.

Хелен не отвечала. Она бросилась ничком на шкуру, расстеленную поперек кровати, и лежала так, скорчившаяся и растрепанная, но все равно прекрасная. Она могла только рыдать.

— Это может означать только одно, — изрекла Энджи, — ты беременна. И ты не хочешь этого. И не решаешься сказать Клиффорду.

Хелен не пыталась отрицать слова. На Энджи были удивительные красные брюки, но Хелен даже не осмелилась взглянуть на ее ноги. Наконец-то, из рыданий и отрывочных звуков сложились слова.

— Я не могу сейчас иметь ребенка, — плакала Хелен. — Я еще слишком молода. Я не буду знать, что с ним делать.

— Делать? Что каждый разумный человек делает с ребенком? Передает его воспитание няне, — отвечала Энджи.

Само собой, в том мире, где вращалась Энджи, люди поступали именно так. Но Хелен было только двадцать два, и она была так же безответственна и эгоистична, как и любая хорошенькая и обуреваемая желаниями девушка ее возраста, но, по крайней мере, в отличие от Энджи, она понимала, что в вопросе о детях все не так просто. Ребенок требует от матери всей ее любви, а потребности маленького человека могут изменить и сам характер матери: сделать ее подобием любого дикого животного; одним словом, самкой.

— Помоги мне, Энджи, — взмолилась Хелен. — Я не могу сейчас решиться на ребенка. Но я не знаю, куда пойти; к тому же, аборты стоят денег, а у меня их нет.

У нее, бедняжки, и в самом деле, ничего не было. Клиффорд был не из тех, кто помещает в банк деньги на счет своей женщины, а потом спрашивает, куда был истрачен каждый пенни. Он не спрашивал о денежных потребностях девушки, даже если эта девушка была его официальной невестой. Клиффорд питался в лучших ресторанах, приобретал дорогостоящие вещи, но был крайне скуп в ежедневных расходах.

Значит, все надо было сделать так, чтобы Клиффорд не заподозрил. Как тяжело было Хелен! Примите во внимание те времена. Всего-то двадцать лет назад, но как тяжело было девушке, беременной — и не будучи замужем: ни женских консультационных центров, ни государственных выплат по беременности. Везде, куда ни кинь взор, одни проблемы.

Когда-то лучшая подруга Хелен, Лили, в семнадцать лет сделала относительно удачный аборт, однако через два дня ее увезли в больницу с сепсисом. Шесть часов Лили находилась между жизнью и смертью; с одной стороны от ее кровати сидела Хелен, а с другой — полицейский, ожидавший, когда Лили придет в себя, чтобы тотчас же привлечь ее к ответственности за нелегальный аборт. Лили умерла; наказание наступило само собой. На вопрос о наказании уголовном полицейский сказал, что это грозит двумя годами заключения. «Подумайте, что она сделала с бедным ребенком!» — прибавил он. Бедная Лили, вот все, что вертелось тогда в голове у Хелен. Можно вообразить теперь, как напугана была Хелен: она боялась иметь ребенка; еще больше она боялась избавляться от ребенка.

Энджи лихорадочно обдумывала ситуацию. На ней были модные красные брючки, однако, как мы уже отмечали, у нее были некрасивые ноги: толстые над коленями, кривые в лодыжках. Что касается ее лица, то обильный, грубый макияж по моде того времени не делал его лучше, а яркий загар Южной Африки отчего-то придавал ее коже сероватый оттенок. Кроме того, у нее был массивный мясистый нос. Лишь глаза ее были прекрасны: зеленые и огромные.

Хелен, свернувшаяся клубочком на кровати, была женственна, бледна, нежна и несчастна. Она постоянно куталась в свой шелковый коричневый пеньюар, который внезапно стал ей мал. Однако ничто: ни набухшая грудь, ни бледное, заплаканное лицо не в силах были скрыть ее красоты, отчего в Энджи вновь взыграло желание мщения. В самом деле, крайне несправедливо, что некоторые могут вовсю пользоваться своей красотой, а другие ею не обладают. Я думаю, вы согласитесь со мной.

— Милая моя Хелен! — утешила ее Энджи. — Конечно, я помогу тебе. У меня есть один адресок. Прекрасная клиника. Там безопасно, тихо, скрыто от глаз. Клиника «Де Вальдо». Я одолжу тебе денег. Конечно, нужно сделать аборт: не будешь же ты на собственной свадьбе глубоко беременной. Клиффорду это не понравится. Все, чего доброго, подумают, что он женится на тебе только потому, что ты беременна. А поскольку ты будешь в белом платье, то все, конечно же, станут оглядывать твою фигуру.

Прекрасная клиника, скрытая от глаз — одно это способно напугать кого угодно.

Энджи привезла Хелен в клинику «Де Вальдо» в тот же день. Хелен при этом так не повезло (Энджи на это и надеялась), что она попала в руки доктора Ранкорна, маленького, толстенького, пожилого человека с огромными линзами очков, через которые он внимательно рассматривал самые интимные места Хелен, а своими короткими толстыми пальцами слишком долго (или так, во всяком случае, показалось Хелен) прикасался к ее телу. Но что могла сделать бедная беззащитная девушка? Ей казалось, что, отдав себя в руки «Де Вальдо», она утеряла безвозвратно и достоинство, и честь, и все права: ей казалось, она не имела права оттолкнуть толстые пальцы доктора Ранкорна. Она не заслужила ничего лучшего, кроме этого липкого прикосновения. Разве она не решала участь ребенка Клиффорда, даже не поставив его в известность? Разве она не преступала закона? Как ни посмотреть, она была преступницей, и водянистые глаза доктора Ранкорна из-под толстых стекол подтверждали это.

— Значит, мы не хотим оставлять маленького вторженца внутри нас? — спросил доктор Ранкорн гнусавым, астматическим голосом. — В десять часов утра мы начнем возвращать вас к нормальному состоянию! Для такой красотки, как вы, недопустимо терять ни дня своей цветущей юности!

Маленький вторженец! Ну что ж, он был недалек от истины: именно так ощущала Хелен присутствие Нелл внутри себя. Но все же это слово заставило ее поежиться. Она ничего не сказала в ответ. Она понимала, что полностью зависит от воли доктора Ранкорна и его жадности. Вне зависимости от назначаемой им цены его клиника всегда была полна клиентами. Если он «делал» вас завтра, вам «везло», но везло и доктору Ранкорну. Впервые в жизни Хелен чувствовала острую необходимость, впервые действительно страдала — и поэтому держала язык за зубами.

— В следующий раз, когда вам вздумается повеселиться, малышка, не шалите так. Вы были очень неосторожной девочкой. Сегодня на ночь вы останетесь в клинике, так что мы за вами проследим.

Какая кошмарная то была ночь! Хелен никогда ее не забудет. Пушистый желтый ковер, бледно-зеленая ванная, телевизор и радио ничего не смогли изменить в общей отвратительной обстановке этого места. Ей пришлось позвонить Клиффорду и опять солгать.

Было шесть вечера: Клиффорд в Леонардос вел переговоры о покупке картины неизвестного мастера флорентийской школы с делегацией галереи Уффици. Клиффорд имел серьезные основания предполагать авторство Боттичелли. Он готов был переплатить, но не настолько, чтобы итальянцы заподозрили в картине большую ценность, чем полагали. Иногда итальянцы, избалованные культурным изобилием своей страны, упускают из-под носа нечто удивительное и экстраординарное.

Глаза Клиффорда были голубее, чем обычно; он откидывал со лба густую прядь волос, которые носил длинными, по молодежной моде того времени; а разве тридцать пять — это еще не молодость? Он носил джинсы и заштатную рубашку. Итальянцы, чинные и пожилые, демонстрировали культуру своей нации приличными костюмами, золотыми кольцами и драгоценными запонками. Но они остались в проигрыше: заправлял здесь Клиффорд, и он смущал их — и ничуть не смущался сам. Они не понимали, что здесь, среди мраморных порталов, делает этот чересчур молодой человек, который явно принадлежит лишь современности? Отчего он интересуется прошлым? Это опровергало их итальянские стандарты. Они не понимали, знает ли он больше — или меньше, чем они. Не много ли он предлагает — или, вернее, не мало ли они запросили? Возможно, лавры теперь достаются раскованным и небрежным? Зазвонил телефон: Клиффорд снял трубку. Итальянцы почуяли передышку и сдвинулись, совещаясь.

— Милый, — как ни в чем ни бывало начала Хелен, — я знаю, что ты не любишь, когда я беспокою тебя в офисе, но когда ты приедешь домой, меня там не будет. Позвонила мама и сказала, что мне разрешено появиться домой. Я собираюсь провести денька два у родителей. Мать говорит, что, пожалуй, приедет на нашу свадьбу!

— Возьми с собой чеснок и распятие, — сказал Клиффорд. — И не давай отцу спуску.

Хелен жизнерадостно рассмеялась и проговорила:

— Не будь таким букой!

Он повесил трубку. Итальянцы, посовещавшись, повысили цену на целую тысячу. Клиффорд вздохнул.

Вновь зазвонил телефон: на этот раз была Энджи.

Поскольку она была совладелицей Леонардос, ее всегда соединяли с Клиффордом. Эта привилегия отдавалась лишь Хелен, Энджи и биржевому маклеру Клиффорда. Последний любил принимать спонтанные решения — и был в этом удачлив; однако время от времени нуждался в быстром одобрении или неодобрении Клиффорда.

— Клиффорд, — сказала в трубку Энджи, — это я. Я хочу позавтракать завтра вместе.

— Позавтракать, Энджи! — Клиффорд попытался загипнотизировать итальянцев своей улыбкой, надеясь, что Энджи быстро отключится. — Ты же знаешь, что я всегда завтракаю с Хелен.

— Завтра утром ее не будет.

— Откуда тебе это известно? — Клиффорд почуял опасность. — Она поехала к матери. Разве нет?

— Нет, она не поехала, — прямолинейно заявила Энджи. Она отказалась вдаваться в подробности, и они договорились встретиться у него утром в восемь часов. Клиффорд надеялся, что раннее время встречи обескуражит ее, и она откажется, но просчитался. Он было предложил встретиться в «Клэриджес», но она высказала опасения, что ему придется слегка поволноваться, а может быть, даже покричать, поэтому удобнее это сделать будет дома.

Представители галереи Уффици подняли цену еще на пятьсот фунтов — и на этот раз уломать их не удалось. Клиффорд вышел из себя: он подсчитал, что два телефонных звонка стоили ему полторы тысячи фунтов.

Когда улыбающиеся итальянцы ушли, Клиффорд, совсем не улыбаясь, снял трубку и позвонил Джонни, давнему другу, помощнику и шоферу отца, и попросил его съездить к Лэлли в Эпплкор и навести справки, там ли Хелен. Джонни все исполнил и доложил в полночь: Хелен дома нет. Там были лишь плачущая женщина средних лет и мужчина, который в гараже рисовал картину: нечто вроде гигантской осы, жалящей обнаженную девушку.