Свет в ночи

10 ОПЯТЬ СИРОТА

Для меня похороны папы начались по дороге обратно в Новый Орлеан. Перед самым нашим отъездом даже Жизель погрустнела и примолкла. Вместо обычного потока жалоб она ограничилась лишь несколькими претензиями по поводу того, что ей пришлось очень быстро собирать вещи, и того, каким образом ее пересадили из кресла в лимузин, присланный Дафной. Шоферу не сказали, что один из его пассажиров – калека, и он оказался совершенно не готов к этому. Водитель не знал, как сложить кресло и уложить его вместе с нашими вещами в багажник. К счастью, ему на помощь пришел Бак Дардар, тут же подхвативший на руки Жизель, что на минуту вернуло игривость ее взгляду.

– Благодарение Господу, что тут оказался ваш мистер Мад, – заявила она достаточно громко, чтобы ее услышал Бак, помогавший шоферу складывать кресло. – Иначе мы выбрались бы отсюда не раньше, чем через неделю после папиных похорон.

Я бросила на нее разъяренный взгляд, но она вернула мне его, сопроводив одним из своих легких смешков, и высунула голову в окно, чтобы потрепетать ресничками перед Баком, которого она начала многословно благодарить за помощь.

– Я не могу как следует отблагодарить вас сейчас, – сказала моя сестра. – Мы должны немедленно ехать, но когда мы вернемся…

Бак посмотрел на меня и тут же заторопился к своему трактору, чтобы продолжить работу на территории. Водитель лимузина сел за руль, и мы тронулись в путь. Остальные девочки были на занятиях. Жизель удалось сообщить своей клике о смерти папы и потом собрать урожай их сочувствия и участия. Я сказала об этом только мисс Стивенс. Она очень огорчилась, ее глаза наполнились слезами, когда она смотрела на мое расстроенное лицо.

– Теперь я по-настоящему сирота, как и вы, – сказала я ей.

– Но у тебя есть мачеха и сестра.

– Это все равно что быть сиротой, – возразила я. Рейчел прикусила нижнюю губу и кивнула, ни слова не возразив на мое заявление.

– Ты всегда найдешь свою семью здесь. – Она обняла меня. – Мужайся.

Я поблагодарила учительницу и вернулась в общежитие, чтобы собрать вещи.

И вот теперь лимузин увозил нас в путешествие, походившее скорее на ночной кошмар, превратившееся, по крайней мере для меня, в бесконечный темный туннель, чьи стены сложены из самых ужасных моих страхов, главным из которых был страх остаться одной. С того момента, когда я стала достаточно взрослой, чтобы узнать, что мать моя умерла, а отец, как мне сказали, меня бросил, в моем сердце образовалась глубокая рана, страшное ощущение того, что меня привязывает к берегу лишь тонкая пеньковая веревка. Сколько раз я просыпалась по ночам, разбуженная кошмарным видением – меня уносит от берега, пока я сплю в моей пироге. Гроза, пронесшаяся над протокой, оборвала эту тонкую пеньковую веревку и отправила меня в плавание вниз по течению, навстречу ночи и неизвестности.

Конечно, успокаивающие объятия и ласковые слова бабушки Катрин возвращали мне покой. Пожилая женщина была той тонкой пеньковой веревочкой, она одна давала мне чувство безопасности. После ее смерти я наверняка почувствовала бы себя потерянной и отданной на милость ужасных ветров судьбы, если бы перед самой кончиной бабушка не подарила мне новую надежду, сообщив имя моего отца и посоветовав мне пойти к нему. Подобно бродяге, прося не милостыни, но любви, я постучала в его дверь, и мое сердце возрадовалось, когда отец принял меня с таким радушием и в свой дом, и в свое сердце. Я снова почувствовала себя в безопасности, и мои сны, в которых свирепый ураган уносил меня в неизвестность, исчезли.

А теперь и папы не стало. Пророческие картины, нарисованные мной, когда я была еще совсем девочкой, изображающие моего загадочного отца, уплывающего прочь, к несчастью, оказались правдой. Темные тени быстрее побежали назад, снова завыл ветер. Пораженная в самое сердце, я сидела в лимузине и смотрела на проплывающий мимо пейзаж, тонущий в серой мокрой пелене. Мне казалось, что вода смывает мрачный мир вокруг нас, и скоро мы останемся в пустоте.

Наконец, не в силах больше сдерживаться ни минуты, Жизель обрушила на меня новый водопад жалоб.

– Теперь мы в руках у Дафны, – простонала она. – Всем, что мы унаследовали, мачеха будет управлять по доверенности. Нам придется делать то, что она скажет и что ей захочется. – Сестра подождала моей поддержки новой порции ее претензий, но я молчала, глядя в сторону, слыша ее слова, но едва осознавая ее присутствие. – Ты слышала, что я сказала?

– Мне все равно, Жизель. Сейчас это неважно, – пробормотала я.

– Неважно? – Она рассмеялась. – Подожди, пока мы приедем домой, там увидишь, насколько я права. Тогда поглядим, как это важно, – заявила сестра. – Как он мог умереть? – визгливо всплакнула Жизель, не потому, что ее опечалила смерть папы, а потому, что она злилась на него за то, что он мог поддаться смерти. – Как отец не заметил, что плохо себя чувствует, и не пошел к врачу? Да, кстати, почему он плохо себя чувствовал? Папа не был старым.

– Ему приходилось жить с такой болью в сердце, словно он был в два раза старше, – резко заметила я.

– И что все это значит, Руби? А? Что именно мисс Умница-Разумница имеет в виду сейчас?

– Ничего, – ответила я со вздохом. – Давай не будем сегодня ссориться. Прошу тебя, Жизель.

– Я не ссорюсь. Я просто хочу знать, что ты имела в виду, вот и все. Ты хотела сказать, что это все моя вина, и если это так…

– Нет, я не это имела в виду. Папа думал еще слишком о многом, кроме тебя и меня. У него был еще бедный дядя Жан, и Дафна, и деловые проблемы…

– Это так, – согласилась Жизель, ей понравились мои объяснения. – У него были проблемы. И все-таки ему следовало лучше о себе заботиться. Посмотри, в каком состоянии он оставил нас сейчас. Я калека, и у меня нет отца. Ты думаешь, Дафна станет покупать мне то, что я хочу, тогда, когда я хочу? Никогда в жизни. Ты же слышала ее слова, когда мы уезжали. Она считает, что папа избаловал нас, избаловал меня!

– Давай не будем делать никаких выводов сейчас, – проговорила я усталым тихим голосом. – Дафна тоже, должно быть, расстроена. Может быть… может быть, она изменится. Может быть, эта женщина станет нуждаться в нас и больше любить нас.

Жизель прищурилась, обдумывая сказанное мной. Я знала, что сестра просто пытается сообразить, как извлечь выгоду из ситуации, если мои слова окажутся правдой, как она сможет навязать свою волю убитой горем Дафне и получить то, чего ей хочется. Жизель откинулась на спинку сиденья, чтобы обдумать все как следует, и весь остаток пути прошел тихо, хотя и показался вдвое длиннее обычного. Я ненадолго заснула и, когда проснулась, увидела озеро Понтчатрейн, сверкающее впереди. Скоро на горизонте показались крыши Нового Орлеана, и машина заскользила по улицам города.

Все показалось мне другим, как будто смерть папы изменила мир. Причудливые узкие улицы, дома с витыми чугунными балконами, небольшие сады вдоль тенистых аллей, кафе, уличное движение, люди – все казалось мне чужим. Как будто душа города ушла вместе с папиной душой.

Жизель прореагировала совсем по-другому. Как только мы въехали в Садовый район, она громко поинтересовалась, когда же ей удастся встретиться со старыми друзьями.

– Я уверена, что все они слышали о папе и готовы прийти навестить нас. Не могу дождаться, – сказала моя сестра. – Я узнаю все слухи. – И она жизнерадостно рассмеялась.

«Как она может быть такой эгоистичной?» – гадала я. Почему ее сердце и ее мысли не переполняет скорбь? Как может Жизель не думать об улыбке отца, его голосе, его объятиях? Почему ее не придавила к земле печаль, заставляющая застыть, словно камень, и леденящая кровь? Неужели и я стала бы такой, если бы родилась первой и меня отдали бы в семью Дюма? Неужели дьявольская суть этого поступка превратила ее маленькое сердечко в обугленную головешку и отравляет все ее чувства и мысли? Случилось бы и со мной такое?

Когда мы подъехали, Эдгар уже стоял у дверей, словно провел там долгие часы. Он выглядел постаревшим, плечи опустились, лицо побледнело. Дворецкий торопливо спустился вниз, чтобы помочь с багажом.

– Привет, Эдгар, – поздоровалась я.

Его губы задрожали, когда он попытался мне ответить, но один лишь звук моего имени, которое так любил произносить папа, наполнил его глаза слезами и сковал язык.

– Да выньте же меня наконец отсюда! – завопила Жизель. Шофер быстрым шагом направился к багажнику, а Эдгар подошел помочь ему с ее инвалидным креслом. – Эдгар!

– Да, мадемуазель, я иду, – откликнулся он, перегнувшись через край багажника.

– Тебя не дождешься!

Мужчины достали коляску и посадили в нее Жизель. Когда мы вошли в дом, я почувствовала леденящую печаль, пропитавшую даже стены. Все огни были притушены, тени стали глубже. Высокий худой человек в черном пиджаке и таком же галстуке появился в дверях гостиной. Его узкое лицо, на котором нос и подбородок словно стремились к одной точке, напомнило мне пеликана. Лысая пятнистая голова блестела, два пучка светло-каштановых волос разместились над ушами. Казалось, мужчина скользил, плавно передвигаясь по полу, не издавая практически ни одного звука.

– Мадам желает, чтобы бдение у гроба прошло здесь, – предупредил нас Эдгар. – Это месье Бош из похоронного бюро.

Улыбка господина Боша оказалась болезненно мягкой. Его губы обнажили серые зубы, словно их дернули за веревочку, как занавес. Он сложил вместе длинные ладони, потер их друг о друга. У меня создалось впечатление, что ему хочется вытереть их насухо, прежде чем протянуть нам для приветствия.

– Мои глубочайшие соболезнования, барышни, – произнес этот господин. – Я месье Бош, и я прослежу за тем, чтобы все необходимое для вашего дорогого усопшего было сделано. Если вы что-то хотите, просто…

– Где мой папа? – спросила я с большим высокомерием, чем сама хотела. Даже у Жизель округлились глаза.

– Пройдите сюда, мадемуазель, – сказал месье Бош, кланяясь и поворачиваясь одним плавным движением.

– Ух, – заговорила Жизель. – Я не хочу смотреть на него сейчас.

Я повернулась к ней:

– Он был твоим отцом. И скоро ты никогда больше его не увидишь.

– Но папа умер, – заныла Жизель. – Как может тебе хотеться взглянуть на него в гробу?

– Ты не хочешь попрощаться? – спросила я.

– Я уже попрощалась. Эдгар, отвези меня в мою комнату, – потребовала моя сестра.

– Слушаюсь, мадемуазель. – Дворецкий посмотрел на меня, а потом развернул коляску Жизель по направлению к лестнице. Я пошла за месье Бошем в гостиную, где в открытом гробу лежал папа. Умершего и все вокруг него покрывали дюжины и дюжины многоцветных роз. В комнате было душно от их запаха. Рядом с гробом горели толстые свечи. При виде этой картины комок застрял у меня в горле. Все оказалось правдой, мне ничего не приснилось.

Я повернулась, почувствовав, что Дафна смотрит на меня. Она сидела в кресле с высокой спинкой. Вся в черном, на лицо опущена черная вуаль, мачеха напоминала вдовствующую королеву, ожидающую, что я преклоню перед ней колени и поцелую ей руку. Дафна не выглядела чересчур бледной и убитой горем, как я себе представляла. Хотя она воздержалась от того, чтобы подрумяниться, но не забыла накрасить губы любимой помадой и подвести глаза. Волосы были зачесаны назад и удерживались перламутровыми заколками. Мачеха казалась пугающе элегантной.

– Где Жизель? – требовательно спросила она.

– Моя сестра захотела отправиться к себе в комнату, – ответила я.

– Глупости, – произнесла Дафна и встала. – Ей следовало прийти прямо сюда. – Вдова вышла, а я подошла к гробу. До меня доносились крики Дафны, отдающей приказания Эдгару, требующей, чтобы он немедленно помог Жизель спуститься вниз.

Мое сердце сильно билось, ноги дрожали. Я посмотрела вниз, на папу. Его одели в черный фрак, и, несмотря на мучнисто-белый цвет лица, казалось, что он просто задремал. Месье Бош появился рядом со мной так бесшумно, что я чуть не подпрыгнула, когда услышала его шепот у своего уха.

– Правда, он хорошо выглядит? Это одно из моих лучших творений, – похвастался он. Я взглянула на него с такой яростью, что ему оставалось только поклониться и быстренько ретироваться. Месье Бош словно уплыл своим бесшумным шагом. Я наклонилась к гробу и взяла папину правую руку. Это была уже не та рука, но я прогнала от себя ощущение холода и тяжести и заставила себя вспомнить отца улыбающимся, теплым и любящим.

– Прощай, папа, – проговорила я. – Мне жаль, что меня не оказалось здесь, когда ты больше всего во мне нуждался. Мне жаль, что тебя не было рядом со мной, когда я росла. Мне жаль, что мы так мало времени провели вместе. Я знаю, что моя мать очень любила тебя и что ты любил ее. Мне кажется, я унаследовала самое лучшее от этой любви. Мне всегда будет не хватать тебя. Я надеюсь, что ты теперь с мамочкой, что вы помирились и оба счастливо плывете куда-то в пироге по райской протоке.

Я наклонилась и поцеловала отца в щеку, отчаянно борясь с ощущением, что целую холодное лицо. Потом я встала на колени и прочитала короткую молитву о нем. Я отошла от гроба как раз в тот момент, когда в гостиную вкатили кресло Жизель. Сестра громко и отчетливо жаловалась.

– Я устала. Путешествие оказалось долгим и скучным. Почему я должна идти сюда?

– Успокойся, – приказала Дафна. Она кивнула Эдгару, что означало «можешь идти», а затем вернулась к своему креслу с высокой спинкой. Жизель посмотрела на меня, затем на мачеху и надула губы. – Подвези ее ближе, – скомандовала мне Дафна ледяным тоном. Я подошла к коляске и подкатила ее к Дафне. – Садись. – Она кивком указала мне на кресло прямо перед ней. Я быстро послушалась.

– Почему мы не могли сначала отдохнуть? – простонала Жизель.

– Заткнись, – бросила мачеха. Даже моя сестра испугалась. На нее произвела впечатление ее резкость. С открытым ртом Жизель выпрямилась в кресле. Дафна посмотрела на нее таким взглядом, что, казалось, она способна проникнуть в мысли Жизель. – Долгое время мне приходилось мириться с твоим нытьем, слезами и стонами. Что ж, с этим покончено, слышишь? Посмотри туда. – Дафна указала на гроб. – Видишь, к чему приводит беспокойство о проблемах других, о нуждах остальных, о симпатиях и антипатиях всех и каждого? Умрешь молодым, вот и вся награда. Но я этого не хочу. Здесь произойдут очень большие перемены, и вам обеим следует это понять немедленно. Я еще очень молода и не собираюсь позволить этим событиям состарить меня или довести меня до болезни. А так бы и произошло, если бы все продолжалось в прежнем духе.

– Событиям? – переспросила я.

– Да, событиям. Все, что происходит, – это событие. – Ее губы изогнула кривая усмешка. – Ох, только не начинай лицедействовать, Руби. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. – Улыбка мачехи увяла, ее сменило выражение твердости и гнева. – Ты явилась сюда из болота и завоевала место в сердце твоего отца, потворствуя ему, напоминая о большой любви на протоке, только затем, чтобы урвать свой кусок наследства. Я уверена, что твоя бабушка подсказала тебе, как это сделать.

Я почувствовала, как к моим щекам прилила кровь, но, прежде чем я смогла ответить, Дафна продолжила:

– Не волнуйся, я тебя за это не виню. Я бы, вероятно, сделала то же самое, если бы оказалась в твоей шкуре. Ладно, что сделано, то сделано. Твой отец включил тебя в завещание, и ты получишь свой куш. Вы обе получите, – добавила она, поворачиваясь к Жизель. – Вы получите деньги, когда вам исполнится двадцать один год. До этого времени всем состоянием по доверенности распоряжаюсь я. Теперь мне решать, что вы получите, а что нет. Я буду говорить вам, куда идти и что делать.

Жизель глупо улыбнулась.

– Ты, мама, всегда хотела быть боссом, – сказала она, кивая.

– Я им всегда была, дурочка. Неужели ты и в самом деле веришь, что делами занимался ваш отец? У него не было настоящего делового чутья. У него к бизнесу не лежала душа. Ваш отец никогда не мог принять резкого решения, если речь шла о том, чтобы отнять что-то у кого-то или выкинуть кого-нибудь вон. Пьер был слишком мягким человеком, чтобы заниматься делами. Если бы не я, у нас не было бы и половины того, что мы имеем. А теперь вы обе унаследуете порядочный кусок из всего этого. По моему мнению, слишком большой, но так записано в завещании.

Я не ожидаю от вас благодарности, но жду, что вы будете слушаться меня и сотрудничать со мной, – продолжала Дафна. – Похороны состоятся через два дня, – сказала мачеха, еще тверже усаживаясь в кресле. – После этого вы вернетесь в «Гринвуд».

– Но, мама! – простонала Жизель.

– Да, все именно так, – отрезала Дафна. – У меня в данный момент нет ни сил, ни терпения ежедневно управляться с вами обеими и вашими проблемами. Я хочу, чтобы вы вернулись, хорошо учились, подчинялись всем правилам. И чтобы никаких неприятностей, слышите? Предупреждаю, малейшее неповиновение, и я пошлю вас обеих в еще более строгое заведение. Если вы выведете меня из себя, я постараюсь лишить вас наследства, понятно? Тогда тебя, Жизель, отправят в заведение для калек, и ты очень об этом пожалеешь. А ты, – мачеха переключила свой гнев на меня, – вернешься обратно на берег протоки, проживать с твоими оставшимися акадийскими родственниками.

Жизель опустила голову и скорчила рожу. Я лишь посмотрела на Дафну. Та превратилась в Снежную Королеву. По ее венам тек фреон. Я была уверена, стоит мне коснуться ее, мачеха окажется еще холоднее, чем папа. Мне следовало сообразить, что она так себя поведет. Жизель оказалась права. Дафна легче мирилась с нашим присутствием, когда еще любила отца.

– А сейчас отвези свою сестру наверх. Приготовьтесь к тому, что вам придется принимать посетителей. Они зайдут ненадолго, чтобы выразить соболезнования. Обязательно оденьтесь, как подобает, и ведите себя должным образом.

– А дяде Жану сказали о папе? – спросила я.

– Конечно нет, – отозвалась Дафна. – С какой целью это делать?

– Он имеет право знать. Ведь папа его брат.

– Брось, этот мужчина не знает, какой сегодня день, где он, и даже не помнит своего имени.

– Но…

Дафна встала, возвышаясь над нами. Ее красота выглядела застывшей, она напоминала статую.

– Просто делайте то, что я вам говорю, и беспокойтесь о себе. Мне кажется, – прибавила она, оглядывая меня и Жизель, – вам есть о чем подумать. – Мачеха одарила нас ледяной улыбкой и ушла.

Жизель помотала головой и тяжело вздохнула.

– Ведь я говорила тебе! Ведь говорила? – простонала она. – Теперь Дафна отошлет нас обратно в «Гринвуд». Мне даже не удалось сказать ей, почему этого не следует делать. Может быть, попозже ты сможешь с ней поговорить. Тебя она выслушает. Я знаю.

– Я не желаю здесь оставаться, – вне себя от ярости сказала я. – Как бы плох ни был «Гринвуд», я лучше буду там, чем останусь с ней.

– Черт тебя подери с твоей глупостью. Через некоторое время Дафна перестанет нам докучать. Она займется своими делами и оставит нас в покое. Мы будем держаться отсюда подальше, и ты сможешь быть с Бо.

– Я не хочу думать об этом сейчас. Я хочу думать только о папе, – ответила я и начала выкатывать кресло сестры из комнаты.

– Папа умер. Он нам не поможет. Отец не смог помочь самому себе!

У подножия лестницы ждал Эдгар, чтобы помочь мне поднять наверх Жизель.

– Где Нина? – поинтересовалась я.

– Она в своей комнате. Теперь Нина проводит там большую часть времени, – пояснил Эдгар и так скосил глаза, чтобы я сразу поняла, что женщина обратилась к вуду за утешением и защитой. Мы услышали чьи-то шаги на лестнице и, подняв глаза, увидели новую горничную, Марту Вудс, крепкую пожилую женщину с седыми волосами, прикрывающими уши, темно-карими глазами и большим широким ртом с толстой нижней губой. Волосы, курчавившиеся у нее на подбородке, она выдергивать не стала.

– Ах, вот и мадемуазель Жизель и мадемуазель Руби, – произнесла горничная, хлопая в ладоши. – Мне жаль, что не встретила вас, но я готовила ваши комнаты. Все чисто и аккуратно, – объявила она. – И мадам настаивает, чтобы все таким и оставалось.

– Ох, нет, – выдохнула Жизель. – Отвези меня в мою комнату, Эдгар.

– Я помогу, – предложила Марта.

– Эдгар сам справится, – отрезала Жизель. – Отправляйтесь лучше мыть туалет.

Марта задохнулась и посмотрела на меня. – Пойду повидаюсь с Ниной, – пробормотала я и торопливо пошла прочь.

Нина сидела в своем мягком кресле, в окружении синих свечей. Ее волосы украшала красная повязка с семью узлами, направленными прямо вверх. При виде меня глаза Нины просветлели, и она улыбнулась. Женщина встала, чтобы обнять меня.

– Нина думать о тебе весь день, – сказала она и боязливо оглянулась. – Этот дом есть полон дьявольских духов. Они лезть изо всех щелей, как только месье Дюма умирать. Нина приготовить это для тебя. – Служанка нагнулась и достала косточку, лежащую на маленьком столике. – Это можо, кость ноги черного кота, убитого точно в полночь. Очень сильный талисман. Положи это в свою комнату.

– Спасибо, Нина, – поблагодарила я, беря талисман.

– Кто-то зажигать свечку против месье Дюма. Злые духи пробираться в дом ночью, пока Нина спать, и вонзить свои зубы в него. – Служанка выглядела виноватой.

– Ох, Нина, в этом нет твоей вины. Мой отец был слишком загружен и не думал о своем здоровье. Он никогда бы не стал винить тебя, Нина.

– Нина пыталась. Я молиться Деве Марии. Я ходить на кладбище, делать четыре угла, стоять на каждом углу и молиться о здоровье месье Дюма. Я говорить молитву перед статуей святого Экспедита,[7] но плохих духов ждали в этом доме, – сказала Нина, прищурившись. Она кивнула. – Дверь остаться открытой.

– Дафна, – сказала я.

– Нина никогда не говорить плохого о мадам. Я улыбнулась.

– Мне тебя не хватало, Нина. Мне хотелось бы использовать твои свечи и порошки в «Гринвуде».

Служанка улыбнулась в ответ.

– Я готовить весь день еда для бдение. Ты должна есть. Тебе понадобится твоя сила, – заметила она.

– Спасибо, Нина. – Мы снова обнялись, а потом я поднялась к себе в комнату, чтобы позвонить Бо и сказать ему, что я дома и отчаянно нуждаюсь в нем.

– Мне жаль, что домой тебя привела такая причина, – сказал Бо. – Но мне не терпится увидеть тебя.

– Мне тоже не терпится увидеть тебя, – эхом отозвалась я.

– Мои родители и я, мы собираемся прийти выразить соболезнования. Я очень скоро приду, – сообщил он.

Поговорив с Бо, я переоделась в платье, подходящее для бдения у гроба, и пошла в соседнюю комнату к Жизель, чтобы убедиться, что она поступила так же.

Моя сестра даже и не начинала переодеваться. Она все еще «висела» на телефоне, узнавая новости от старых друзей.

– Дафна хочет, чтобы мы спустились вниз и принимали посетителей, – напомнила я. Жизель ответила гримасой и продолжала ворковать, словно меня не было в комнате. – Жизель!

– Ах, Колетт, подожди минутку. – Она прикрыла рукой трубку и резко повернулась ко мне. – Что тебе нужно?

– Тебе надо одеться и спуститься вниз. Скоро придут люди.

– Ну и что? Не понимаю, зачем мне торопиться. Это хуже, чем… чем в «Гринвуде», – заявила она и вернулась к своему телефонному разговору. Все мое терпение разом кончилось. Я развернулась и вышла из комнаты. Жизель – это проблема Дафны, сказала я самой себе. Она ее растила, воспитывала ее и научила Жизель думать только о себе. Они стоят друг друга.

Начали приходить посетители: соседи, деловые партнеры, служащие и, разумеется, светские знакомые Дафны. Большинство подходили к гробу отца, преклоняли колени, читали молитву, а потом подходили к Дафне, принимавшей соболезнования со спокойной элегантностью, благодаря чему она казалась особой королевских кровей. Я заметила, что Брюс Бристоу, папин управляющий, не отходит от Дафны, готовый исполнить любую ее просьбу. Несколько раз я видела, как мачеха наклоняется к нему и что-то ему шепчет. Брюс порой улыбался, иногда кивал, отходил от вдовы и подходил к особо почетным посетителям, обменивался с ними рукопожатием и подводил их к Дафне.

Господин Бристоу был ненамного старше моего отца, если не его ровесником. Немного выше ростом и несколько крепче, с темными каштановыми волосами и баками. Раньше я встречалась с ним не более двух-трех раз, и меня всегда смущало то, как он изучает меня своими газельими очами, застенчиво улыбаясь, рассматривает мою грудь, потом опускает взгляд все ниже и ниже, пока не упрется в мои ступни и не станет вновь поднимать глаза, чтобы снова оглядеть меня так же медленно. Я всегда чувствовала себя неловко в его присутствии, словно он мысленно раздел меня и я стою перед ним обнаженная.

К тому же Брюс придумал мне прозвище, как только впервые увидел меня. Он назвал меня «Рубином», как будто я была драгоценным камнем, в честь которого меня назвали. А потом, взяв мою руку, чтобы поцеловать ее, он задержался на ней губами на мгновение дольше положенного, а у меня по руке побежали нервные мурашки.

Когда у Дафны выдалась пауза, она прошла через гостиную и подошла ко мне.

– Где твоя сестра? Почему ее все еще нет? – спросила мачеха, уперев руки в бедра.

– Не знаю, мама, – ответила я. – Я сказала ей, чтобы она оделась, но Жизель не захотела оторваться от телефона.

– Отправляйся наверх и немедленно приведи ее сюда, – скомандовала Дафна.

– Но…

– Я знаю, – заговорила вдова с кривой улыбочкой, – что ты сидишь здесь и ждешь, когда приедет твой драгоценный дружок Бо со своими родителями. – Ее улыбка испарилась. – Если ты не приведешь сюда Жизель, я прослежу, чтобы ты и минуты не провела с ним наедине. Ни сейчас, ни в будущем.

– Почему я должна отвечать за Жизель? Она…

– Потому что ты ее дорогая сестра-близнец, невредимая, без всяких увечий, – парировала Дафна, снова улыбаясь. – А тебе предоставляется возможность сделать доброе дело, совершить благодеяние. Я хочу, чтобы все эти люди видели, как хорошо ты выглядишь на фоне своей менее удачливой сестры. А теперь за дело! – приказала она. Стоило ей произнести эти слова, как в гостиную вошли Бо и его родители. При виде него разбился ледяной панцирь, сковавший мне сердце. – Сначала дело, – напомнила мне Дафна, бросая взгляд в сторону Бо. – Иди за Жизель.

– Хорошо, мама, – произнесла я, поднимаясь. Бо посмотрел на своих родителей, а потом торопливо подошел ко мне.

– Руби, – окликнул он, беря меня за руку и говоря достаточно громко вполне официальным тоном, чтобы угодить своим родителям и окружающим. – Мне так жаль Пьера. Пожалуйста, прими мои глубочайшие соболезнования.

– Благодарю тебя, Бо. Мне надо помочь Жизель. Пожалуйста, извини меня.

– Конечно, – отозвался он, отступая.

– Я сейчас вернусь, – проговорила я одними губами и побежала наверх. Я обнаружила, что моя упрямая сестра таскает по одной шоколадные конфеты из коробки, стоящей на тумбочке возле кровати, и разговаривает с кем-то из своих старых приятелей.

– Жизель! – крикнула я, краска гнева и раздражения залила мне лицо. Она с удивлением оглянулась. – Твое отсутствие стало неудобным для меня и для мамы, и для памяти папы к тому же. – Я ураганом пролетела через комнату и схватила трубку. Сестра протестующе вскрикнула, когда я с грохотом швырнула трубку на рычаг. – Ты немедленно наденешь черное платье и спустишься вместе со мной.

– Да как ты посмела!

– Немедленно! – заорала я и, грубо развернув ее кресло, пихнула его по направлению к ванной комнате. – Смой косметику, пока я достану тебе платье, или, клянусь, я спущу тебя с лестницы.

Жизель бросила лишь один взгляд на мое гневное лицо и сдалась. Естественно, она отказалась мне помогать, заставив меня сделать всю работу – снять с нее одежду, надеть на нее подходящее случаю платье и туфли в тон, но наконец я смогла выкатить ее кресло на верхнюю площадку лестницы.

– Я ненавижу подобные вещи, – хныкала Жизель. – Чего от меня ждут, чтобы я сидела там и рыдала?

– Просто дай людям возможность выразить сочувствие и спокойно сиди. Если проголодаешься, можешь что-нибудь съесть.

– Да, я хочу есть. Отличный повод для того, чтобы спуститься вниз, – заявила она.

Эдгар поднялся и помог мне спустить Жизель вниз на лифте. Мы посадили ее в кресло, стоящее внизу, и я вкатила его в гостиную. Пришли еще посетители. Все обернулись в нашу сторону, некоторые из женщин мягко и грустно улыбались. Те, кто пришли с детьми, послали их к нам, чтобы выразить соболезнования. Наконец к нам подошел Бо. Он наклонился, чтобы поцеловать Жизель.

– Как раз вовремя, – заметила она. – И нечего целовать меня так, словно я чья-то бабушка.

– Я поцеловал тебя как следует, – возразил Бо. В его глазах прыгали смешинки, когда он повернулся ко мне.

– Держу пари, что как следует ты позже поцелуешь Руби, – поддела Жизель.

Я заметила, что Дафна смотрит на нас и удовлетворенно кивает.

Через некоторое время Жизель заговорила с кем-то из молодежи, и мы с Бо смогли сбежать. Мы вышли на бельведер.

– Как давно мы не были с тобой наедине, – сказал Бо. – Я немного нервничаю.

– Я тоже, – призналась я.

– Так трудно поверить, что Пьер умер. Меня здесь не было некоторое время, поэтому я не видел, как он изменился. Но мой отец говорит, он точно знал, что с Пьером должно случиться что-нибудь плохое. Взгляд у него стал усталым, беспокойным, и он больше ничему не радовался. Пьер перестал играть в карты с приятелями, не ходил в театр. Родители редко видели их с Дафной в ресторанах.

– Если бы только нас не услали в школу, – простонала я. – Я бы заметила, что происходит, и сделала что-нибудь. Когда папа звонил мне в последний раз, у него был такой усталый голос, но он уверял, что это все пустяки. Бо кивнул.

– Ты собираешься обратно в «Гринвуд»?

– Дафна настаивает на этом.

– Я так и думал. Не волнуйся. Я устрою так, чтобы теперь приезжать к тебе почаще. Футбольный сезон заканчивается.

– От твоих слов перспектива кажется более приемлемой, – сказала я. – Через несколько недель каникулы, и мы приедем домой.

Бо кивнул и взял меня за руку. Мы сели на скамью и стали смотреть в ночное небо, частично скрытое облаками, позволившими лишь нескольким звездам показать свои украшения.

– Прежде чем я уеду, мне надо навестить дядю Жана, Бо. Он должен узнать о том, что случилось с папой. Он, вероятно, гадает, почему папа к нему не едет. Это нечестно. Дафна не потрудилась сообщить ему. Она говорит, что дядя не поймет. Но я его видела. Я знаю, что дядя Жан поймет.

– Я тебя отвезу, – пообещал Бо.

– Отвезешь?

– Да. Только скажи когда, – твердо ответил он.

– А как же твои родители? Они не будут сердиться?

– Им необязательно об этом знать. Так когда?

– Завтра. Мы должны съездить как можно скорее.

– Я пропущу тренировку. Тренер поймет. Я заеду в три часа, – пообещал Бо.

– Дафна меня не отпустит, я уверена. Мы просто встретимся с тобой у ворот. Я не люблю делать ничего тайком, но она меня вынуждает.

– Все в порядке, – проговорил Бо, обнимая меня за плечи. Мне было так хорошо в его объятиях. – Нет ничего плохого в том, чтобы сделать что-то тайком, если в результате будет что-то хорошее.

– Ах, Бо, я теперь так одинока. Правда! – воскликнула я с чуть большим отчаянием, чем собиралась.

Его глаза затопила печаль.

– Нет, это не так, Руби, у тебя есть я. И я всегда у тебя буду, – поклялся он.

– Не давай обещаний, Бо, – поправила его я, прикасаясь пальцем к его губам. – Лучше совсем не давать обещаний, чем дать слово и не сдержать его.

– Это обещание я смогу сдержать, Руби, – пообещал он. – И я скреплю его поцелуем.

Его губы приблизились к моим. Мне было так хорошо, но я чувствовала себя виноватой в том, что наслаждаюсь поцелуем, когда папа лежит там, в гостиной. Мои мысли и моя душа должны быть заняты только им, подумала я и отстранилась.

– Нам лучше вернуться, пока нас не хватились, Бо.

– Ладно. Значит, завтра, в три, – повторил он. Хотя посетители ушли довольно рано, мне казалось, что уже очень поздно. Я не представляла, насколько эмоционально утомительной может быть печаль. Бо и его родители ушли одними из последних. Мой приятель заговорщически подмигнул мне, но вел себя официально и в соответствии с обстоятельствами, пока мы прощались.

После того как все ушли, Брюс Бристоу и Дафна пошли в кабинет отца, чтобы обсудить срочные дела, а Жизель и я отправились по своим комнатам. Я слышала, как среди ночи она говорит по телефону со своими старыми приятелями. И под жужжание ее голоса и ее глуповатый смех я погрузилась в долгожданный сон.

Дафна не спустилась к завтраку, но на ленч прибыл священник, чтобы обсудить последние детали похорон. К Жизель пришли некоторые из ее друзей, влекомые, как мне показалось, скорее любопытством, чем преданностью. Я оставила их развлекать самих себя и отправилась в свою студию. Мне вспомнилось, каким счастливым и взволнованным был папа, когда впервые привел меня сюда. И тут мое сердце забилось быстрее, в груди потеплело, когда я подумала о том дне, когда начала рисовать обнаженного Бо. А потом все случилось так быстро, с такой страстью, что даже теперь я могла пережить снова восхитительно возбуждающее падение в глубины моей сексуальности, когда я обняла Бо, поцеловала его, подчинилась его растущему желанию. Я так увлеклась этими воспоминаниями, что чуть не опоздала на наше свидание перед домом.

Я торопливо вышла через боковую дверь, спустилась по подъездной аллее до тротуара, чтобы подождать его до трех часов. Бо приехал вовремя. Я быстро села к нему в машину, и через секунду мы уже уносились прочь, направляясь к тому заведению, где бедный младший папин брат проводил свои дни в путаном мире психических страданий. Я ничего не могла с собой поделать – нервничала, мне было страшно. Бо знал, что Дафна уже однажды пыталась меня определить в это же учреждение, чтобы выкинуть из своей жизни.

– Мне ясно, насколько пугающим должно быть для тебя это место. Ты уверена, что можешь сделать это? – спросил он.

– Нет, – ответила я, – но я чувствую, что это мой долг перед папой, нечто такое, что он попросил бы меня сделать.

Чуть больше, чем полчаса спустя, мы подъехали к пятиэтажному серому оштукатуренному строению с решетками на окнах. Я медленно выбралась из машины и вместе с Бо вошла в санаторий. Медицинская сестра, за стеклянной перегородкой прямо перед нами, не подняла головы до тех пор, пока мы не подошли к ее столу.

– Я Руби Дюма, – назвалась я. – Я хочу увидеть моего дядю Жана.

– Жана Дюма? – переспросила сестра. – Да, конечно. Мы сегодня утром как раз перевели его в другое отделение.

– Другое отделение? Но он все еще здесь, так?

– Да, здесь, но сейчас Жан Дюма не занимает больше отдельную комнату. Он теперь в общей палате.

– Но… почему? – удивилась я. Сестра самодовольно улыбнулась.

– Потому что тот, кто за него платит, прекратил дополнительные выплаты, и в настоящее время Жан Дюма может рассчитывать только на свою страховку, – объяснила она.

Я взглянула на Бо.

– Дафна времени не теряет, верно? – заметила я. – Так мы можем увидеть дядю? Прошу вас, – обратилась я к сестре.

– Да. Одну минуту. – Женщина нажала кнопку, и вскоре появился санитар. – Отведи их в палату С к Жану Дюма.

– К лорду Дюма, – улыбнулся тот. – Конечно. Сюда, пожалуйста, – произнес он, и мы пошли за ним по коридору.

– Почему вы зовете его лорд Дюма? – поинтересовался Бо.

– А, да это просто небольшая шутка среди персонала. Несмотря на свои проблемы, Жан любит свою одежду и следит за собой. Во всяком случае, раньше это было так.

– Что вы подразумеваете под словом «раньше»? – спросила я.

– С тех пор как его перевели в другую палату и даже незадолго до этого, он перестал о чем-либо заботиться. Доктора беспокоятся. Обычно мы отводим его в игровую комнату после ленча, но последнее время депрессия у него усилилась, и он возвращается обратно в палату.

Я посмотрела на Бо.

– Как выглядит палата? – поинтересовалась я вслух.

Санитар помолчал минуту.

– Ну это не «Ритц», конечно, – сказал он.

Это было преуменьшением. Мужская палата представляла собой дюжину коек, стоящих в ряд, каждая со своим металлическим шкафчиком. По одной стене три окна, по другой два, все забраны решетками. Цементные пол и стены выкрашены в глухой коричневый цвет. Лампочки светили тускло, но мы смогли разглядеть дядю Жана в дальнем конце палаты. Он сидел на краю кровати. Сестра только что дала ему что-то и теперь направлялась к нам.

– Со мной тут парочка посетителей к Жану, – сказал ей санитар.

– Он сегодня немного более подавлен, плохо ел за ленчем. Мне пришлось дать ему лекарство. Вы родственники? – спросила нас сестра.

– Я его племянница Руби.

– Ах вот как, – заулыбалась женщина. – Та самая Руби, что посылает ему письма время от времени?

– Да, – ответила я, радуясь, что дядя их получает.

– Жан так бережет эти письма, хотя сомневаюсь, что он на самом деле прочел хоть слово. Иногда ваш дядя часами сидит, просто разглядывая их. Когда Жан находился в отдельной палате, я их иногда ему читала. Очень милые письма.

– Спасибо. Ему становится хуже?

– Боюсь, что так. Переезд и все остальное тоже не пошло ему на пользу. Жан так привык гордиться тем, что у него собственная комната.

– Я знаю, – отозвалась я. – Помню.

– Ах, так вы видели его здесь?

– Не совсем так, – проговорила я. Эта сестра не работала здесь, когда меня заставили остаться в санатории, так что она меня не помнила. Но я не видела смысла вспоминать обо всем этом снова.

Я пошла к дяде Жану, сидевшему, уставившись на свои руки. Бо по-прежнему не отставал от меня. Золотые волосы дяди были растрепаны, он был одет в пару мятых брюк и мятую белую рубашку с пятнами от еды на груди.

– Привет, дядя Жан, – поздоровалась я, присаживаясь на кровать рядом с ним. Я взяла его ладонь в свою. Дядя повернулся, взглянул сначала на Бо, потом на меня. Я заметила искорку узнавания в его сероголубых глазах, легкая улыбка чуть приподняла уголки его губ.

– Ты меня помнишь?.. Руби? Я вторая дочка Пьера. Я та, кто посылала тебе все эти письма. – Улыбка дяди стала шире. – Я вернулась домой из школы, потому что… потому что произошла трагедия, дядя Жан, и я приехала к тебе, так как считаю, что ты имеешь право знать. Я думаю, тебе следует знать. – Я подняла глаза на Бо, чтобы узнать его мнение – продолжать мне или нет. Он кивнул. Дядя Жан все так же смотрел на меня, его глаза медленно двигались из стороны в сторону, словно он изучал мое лицо.

– Это из-за папы, дядя Жан… Его сердце не выдержало, и он… умер, – договорила я. – Поэтому папа не приехал повидать тебя. Поэтому тебя перевели в эту палату. Но я собираюсь пожаловаться Дафне, и я прослежу, чтобы ты вернулся обратно в свою комнату. Во всяком случае, я попытаюсь.

Постепенно улыбка на губах дяди увяла, и его губы еле заметно задрожали. Я положила руку ему на плечо и осторожно пожала.

– Папа захотел бы, чтобы я приехала сюда, дядя Жан. Я уверена. Он очень переживал из-за того, что произошло между вами, из-за твоей болезни. Ему так хотелось, чтобы тебе стало лучше. Он очень тебя любил. Правда, – сказала я.

Его губы задрожали сильнее. Он замигал, и я почувствовала, как дрожит его рука. Неожиданно дядя замотал головой из стороны в сторону, сначала медленно, потом все сильнее и сильнее.

– Дядя Жан…

Он открыл рот, закрыл и все сильнее тряс головой. Сестра и санитар подошли ближе. Я взглянула на них, и в эту минуту дядя Жан завопил нечто нечленораздельное.

– Аааааа…

– Жан, – окликнула его сестра, кидаясь к нему. – Что вы ему сказали? – потребовала она от меня ответа.

– Я должна была сказать ему, что его брат – мой отец – умер, – ответила я.

– О Господи. Успокойся, Жан, – твердила сестра. У дяди затряслись плечи, он то открывал, то закрывал рот, издавая ужасный звук.

– Вам обоим лучше уйти, – порекомендовала сестра.

– Мне очень жаль. Я не хотела неприятностей, но мне казалось, что ему следует знать.

– Все в порядке. С ним все будет хорошо, – заверила сестра, но поторопила нас с уходом.

Я встала, и дядя Жан с отчаянием посмотрел на меня. Он на минуту замолчал, и я решила обнять его, что и сделала.

– Я еще приеду, дядя Жан, – пообещала я сквозь слезы и пошла прочь. Бо следовал за мной. Мы почти подошли к двери, когда дядя Жан закричал:

– П-П-Пьер!

Я обернулась и увидела, как он уронил голову в ладони. Сестра помогла ему лечь и подняла ноги на кровать, чтобы дядя лежал спокойно.

– Ах, Бо, – сказала я. – Мне не следовало приходить. Дафна оказалась права. Мне не нужно было ему говорить.

– Разумеется, тебе нужно было прийти. Иначе он почувствовал бы себя брошенным, если бы Пьер перестал навещать его. Во всяком случае, теперь Жан понимает почему и знает, что у него есть ты, – возразил Бо, обнимая меня за плечи.

Я прислонилась головой к его плечу и дала ему увести себя из санатория и отвезти домой, где лежал папа, ожидая последнего прости.