Съемочная площадка

ПРОЛОГ 1984

Одеваясь для банкета по случаю завершения работы над «Белой Лилией» в Четвертой студии звукозаписи в «Кинг Студио», я не могла не думать о сне, который видела накануне. Мне приснилось общежитие колледжа в Огайо, ободранная квартирка, бедно и скудно меблированная, где живет симпатичный парнишка, которому не исполнилось еще и двадцати. Мне также снилась красивая рыжеволосая девушка на фоне ярко-синего западного неба.

Я вздохнула и натянула атласный бледно-желтый комбинезон, босоножки с ремешками почти до колен, затем откинула голову и яростно расчесала волосы, поэтому, когда выпрямилась, они легли как надо — пышной копной. Затем перетянула бриллиантовый фермуар на нитке жемчуга так, чтобы он оказался ровно посередине шеи. Теперь я была полностью готова. Этот прием устраивался в честь того, что «Белая Лилия» — фильм, который на несколько месяцев отстал от графика, и на несколько миллионов превысил смету, который, как считали голливудские циники, уже успевшие заключить множество пари по этому поводу, никогда не будет закончен — наконец-то готов к выходу на экран.

Прием по всей вероятности должен быть очень интересным. Круглые столы, накрытые белыми с люрексом кружевными скатертями, множество живых белых цветов, в основном лилий, в фарфоровых вазах, украшенных металлическими листьями и виноградными гроздьями. В подсвечниках тоже лилии, но фарфоровые. На столах тарелки из драгоценного лаликского фарфора и хрустальные бокалы в стиле Наполеона III; вилки с ножами — имитация столового серебра Марии-Антуанетты, еще одной не очень-то умной дамы, также не сумевшей сохранить голову. Меню обещает быть чрезвычайно изысканным — устрицы в шампанском, яйца-кокотт, голуби, фаршированные золотистым изюмом, а на десерт шоколадный белый мусс, щербет и маленькие, покрытые белой глазурью пирожные в форме — ну разумеется же — лилии.

Обычно подобные банкеты бывают более скромными, однако «Белой Лилии» требовался особый толчок, и, хотя подобные студийные банкеты обычно устраивались для актеров и работников студии, этот был организован для журналистов — чтобы произвести на них впечатление богатством постановки, соблазнить их вкусной едой, шампанским и изысканностью обстановки и, обольстив их нашими звездами, заставить полюбить наше, уже приобретшее дурную славу произведение. Возможно даже, что эта дурная слава пойдет скорее на пользу картине, чем во вред. В наше время трудно что-нибудь сказать заранее. В кинопроизводстве гораздо больше риска и волнений, чем в жизни тех, кто исполняет роли.

Да, мы все будем позировать для публики, а многочисленные фотографы будут ловить широкие фальшивые улыбки — огромное количество ослепительно белых искусственных зубов и огромное количество тостов. Будет множество разговоров на самые возвышенные темы, и будет постоянная очередь в туалет, чтобы там потихоньку сделать пару-другую глотков чего-нибудь покрепче, чем шампанское. Сквозь пальцы будут смотреть и на несколько торопливых совокуплений под покрытым длинной скатертью столом или же в поспешно запертой гримерной где-нибудь неподалеку. Обычный голливудский банкет для киношников. А было ли это на самом деле?

— Мне вчера приснилось, что я опять учусь в УШО, — громко сказала я в зеркало, и тоненькая зеленоглазая женщина улыбнулась мне оттуда чуть горьковатой усмешкой. В голове промелькнули яркие, будто снятые на цветную пленку, воспоминания, словно и не было всех этих лет…

Мы вернулись в спальный корпус вчетвером: Сьюэллен, моя светловолосая сестра, которая заканчивала университет на следующей неделе, а еще через неделю выходила замуж; Клео Пулитцер из Нью-Джерси, которая так же, как и я, только что закончила второй курс и которой казалось, что она влюблена в нашего университетского популярного неорадикала; Сюзанна, моя хорошенькая соседка по комнате, мечтавшая стать кинозвездой, но вынужденная на следующее утро ехать в Нью-Йорк с человеком, которого абсолютно не любила. И еще была я — Бонита Энн Льюис, которую близкие друзья называли Баффи, и в те дни, когда каждый из нас чем-нибудь увлекался, я была увлечена только Тоддом Кингом.

Сьюэллен, Клео и я только что выпили за Сюзанну крепкого пива, в то время как она сама пила лишь имбирный эль, считая, что алкоголь портит цвет лица, и очень надеясь на преимущества своей изумительной белой и гладкой кожи. Мы шли стайкой, громко хохоча в эти весенние сумерки, и я думала, что буду очень скучать о «Звездочке Сюзанне», как называл ее Тодд. С первого моего дня в университете она стала моей подругой.

Мы миновали одну из стоянок, на которую только что въехал желто-зеленый «понтиак», и из него вылез какой-то парнишка. Звуки музыки, доносившиеся из приемника в его машине, наполнили мягкий весенний воздух. Это был голос Элвиса, однако Элвиса уже на излете своей карьеры. Совершенно неожиданно Сюзанна бросилась к машине, прямо перед нашими изумленными взорами забралась на крышу и стала раздеваться под звуки музыки. Под мини-юбкой у нее было только белое бикини, хотя стоял лишь конец мая, а майские дни в Колумбусе довольно холодные. «Неужели Сюзанна сегодня ходила загорать?» — подумала я. А может быть, она уже просто упаковала все свое белье?

Сюзанна с закрытыми глазами, как будто пребывая в каком-то странном далеком мире, была похожа на какую-то необыкновенную, прекрасную экзотическую рыжеволосую богиню в своих двух небольших лоскутках белого шелкового трикотажа. Не замечая ни нас, ни парня, владельца «понтиака», ни нескольких изумленных прохожих, остановившихся неподалеку, она танцевала, откинув назад голову. Белые изящные руки двигались в такт нежной музыке и, казалось, светились на фоне темнеющего неба. Сюзанна откликалась на призыв Элвиса о любви, тихо подпевая ему, и, даже когда другие стали хлопать в ладоши и подпевать, она все равно не обратила внимания на это.

Это все просто невероятно, думала я, невероятно и чрезвычайно странно, в этом чувствуется какое-то самолюбование. Однако я знала, что Сюзанна устроила это представление не для нас или для тех, кто гулял в тот вечер в университетском парке. Я знала, что Сюзанна танцует и поет только для себя. И еще я знала, что никогда в жизни не забуду эту сцену.

Это было очень давно, и Элвис уже умер — страшная смерть от пьянства и наркотиков, от самоуничтожения. А моя подруга Сюзанна? Сюзанна исполнила главную роль в «Белой Лилии». И мы никогда не сможем вернуться в прошлое, никто из нас…

Я спустилась вниз и с минуту стояла в некоторой растерянности в вестибюле на черно-белом мраморном полу. Я мысленно пребывала в Огайском университете, однако же жила в доме на Беверли-Хиллз, в огромном особняке с большим участком и изумрудно-зелеными газонами и со всеми атрибутами, полагающимися по голливудским меркам — бассейном, выложенным черной плиткой, сложной системой охраны и теннисным кортом, сориентированным на север — юг. И я опять, уже в который раз за последнее время, спросила себя: а что здесь делает девочка-провинциалка из Огайо?

Я позвала Ли, которую привезла из Огайо и которая была со мной в течение всех лет моего замужества и все еще пыталась держать меня в «ежовых рукавицах». Из-за тяжелого характера Ли мы не нанимали в дом другой постоянной прислуги, и нам приходилось иметь дело с приходящими работниками. Поскольку Ли не отозвалась, я пошла на кухню и застала ее сидящей за длинным деревянным столом, где она чистила столовое серебро.

— Ли, разве Бесси не сделала эту работу еще на прошлой неделе? — Ли была стара, хотя никто точно не знал, сколько ей лет, и если бы она только мне позволила, я бы освободила ее от многих обязанностей, но она бы никогда на это не согласилась. Она что-то буркнула, и я восприняла это как положительный ответ. — Так зачем же вы опять этим занимаетесь? Разве у вас мало работы? — Она не ответила. Ладно, не будем больше поднимать вопрос о чистке серебра. — Ли, я ухожу. Если хотите, можете подходить к телефону, а можно включить автоответчик. — Я знала, что Ли не очень жалует телефон.

— Автоответчик сломан.

— Опять? Ну, если хотите, я могу вызвать временного секретаря, чтобы отвечала на звонки.

— Вот еще!

Ладно, не будем поднимать вопрос и о секретаре.

— Мать Бобби Джонсона привезет Микки около пяти, — с виноватым видом сказала я. Она не одобряла, когда я оставляю Микки на попечение чужих. — А у Меган сегодня занятия в танцевальном классе, так что она придет домой не раньше шести. Мич, думаю, придет сразу после школы… — Я замолкла. Я была благодарна судьбе, что Мэтти, который ходил в детский садик только по утрам, играл на заднем дворе с соседским мальчиком. Его хорошо было видно из кухонного окна, так что мне не надо было говорить о нем Ли, которая всем своим видом показывала, что совершенно не одобряет моего отношения к материнским обязанностям. Опять не получив ответа, я добавила: — Всего доброго, — так говорят все вежливые кассиры в супермаркетах Южной Калифорнии.

Я влезла в свой белый «Севиль», припаркованный в углу мощенного кирпичом дворика, как обычно, оставив «Сильвер клауд» в гараже. Там стояли два «роллса»: мой «Сильвер клауд» и «Корниш» Тодда. Моя машина была подарком Тодда к юбилею, и мне доставляло большое удовольствие оставлять ее в гараже и не пользоваться ею, что просто бесило Тодда, — не ездить на ней. (То же самое было и с драгоценностями, которые я покупала в большом количестве, затрачивая на них огромные деньги, а затем запирала в сейфе и практически никогда не вынимала). Ну а сейчас он тоже редко пользовался своим «Корнишем», как будто обладание столь необычной машиной уже не доставляло ему прежнего удовольствия.

Вообще-то было спокойнее ездить на старом «кадиллаке». Не нужно было волноваться из-за царапин или даже вмятин, или служителей парковок, которых благородный и высокомерный «роллс» просто приводил в бешенство. Так что у богатеев Беверли-Хиллз были свои проблемы: одна из главных — надлежащий уход за роскошным автомобилем и наличие соответствующей стоянки. Именно поэтому я решила замостить весь двор кирпичом, причем старым, что придавало особый шик. Теперь там было место для тридцати автомобилей, и когда мы проводили приемы, специально для этого нанятые распорядители умело размещали машины. Да, за те годы, что я провела в Калифорнии, я усвоила все необходимые правила светской жизни. Я научилась быть первоклассной хозяйкой, я знаю, как управлять виллой на Средиземном море, где уложить волосы по самой последней моде, где лучше всего пообедать и где делать покупки. В Лотас Ленде даже некоторые супермаркеты были специализированными. И когда же я забыла, как быть превосходной женой превосходного мужа, спрашивала я себя. Что в общем было глупо, поскольку я знала это с точностью до минуты. Это просто врезалось в мое сознание. Нет, не в сознание. Точнее: в сердце… Возможно, даже проникло в кровь.

Замысловатые чугунные ворота открылись передо мной как по волшебству, а затем так же закрылись. Я поехала в сторону Бенедикт Каньон, чтобы спуститься к бульвару Сансет. Там свернула налево в сторону Голливуда. Остановившись на красный свет, я увидела, как на меня уставилась женщина в коричневом «мерседесе» в левом ряду. Я улыбнулась. Люди здесь все время глазели на меня, полагая, что узнают во мне кинозвезду прошлых лет, даже не задумываясь над тем, что я слишком молода, чтобы оказаться той кинозвездой, за которую меня принимают. Вивьен Ли. Вивьен сделала подтяжку? И только потом они вспоминали, что я никак не могу ею быть, потому что Вивьен уже умерла.

Все всегда замечали это сходство. О нем мне сказал и Тодд, когда я с ним познакомилась. И Сюзанна тоже. И Поли, тот парень, с которым Сюзанна уехала в Нью-Йорк. Бедный Поли! Он был помешан на кино. Он всегда пытался найти сходство между своими знакомыми и известными артистами, желательно кинозвездами прошлых лет. Для Поли эти люди имели особую привлекательность и очарование. «Ты похожа на молодую Вивьен Ли», — всегда говорил мне Поли. Он очень хотел найти какого-нибудь двойника из кинозвезд для Сюзанны, но это ему так и не удалось. Он иногда упоминал Риту Хейуорт, но без особой убежденности. «А может быть, Хеди Ламарр, молодая Хеди, с рыжевато-золотистыми волосами». Однако здесь Поли явно делал натяжку. Сюзанна всегда была — и всегда будет — ни на кого не похожей.

Я ехала по бульвару Сансет, начиная от того места, где он был красивым и ухоженным, до того, где он уже не казался столь привлекательным и где присутствие бродяг, проституток и прочего сброда наводило на мысль, что ты уже находишься на съемочной площадке, на которой снимают фильм о Содоме и Гоморре в современной интерпретации и современных костюмах. И где этот беспечный «Куки, одолжи мне свою расческу» из моей телевизионной юности, который важно вышагивал по тротуарам Сансета?

Теперь все говорят: «Да, вам следовало бы побывать здесь тридцать, сорок лет назад… Тогда Голливуд был настоящим Голливудом». Но сорок лет назад меня еще не было на свете. А тридцать лет назад я была маленькой девочкой из Огайо, мечтающей о героях, но даже в мыслях не держащей того, что выйдет замуж за героя, который увезет ее в Голливуд, героя, за которым пошла бы хоть на край земли, хоть в преисподнюю, если бы он попросил об этом.

Я въехала на территорию студии, и охранник у ворот поприветствовал меня, пожелав доброго дня, хотя день уже клонился к вечеру. Через час или около того солнце зайдет к западу от «Кинг Студио», освещая ее неестественным желтым сиянием. Я оставила машину у подъезда Четвертой студии звукозаписи и прошла внутрь. Столы были накрыты, официанты разносили бокалы с шампанским, а оркестр играл мелодию из «Белой Лилии».

Я быстро оглядела присутствующих, стараясь определить, кто пришел, а кто отсутствует. Я увидела Говарда, мужа Сьюэллен. Я скользнула взглядом дальше в надежде увидеть знакомые лица. Было трудно кого-нибудь опознать, не имея перед глазами списка приглашенных.

Затем ко мне подбежал Тодд и поцеловал в губы, и мое сердце, прямо как в песне поется, замерло. Тут же засверкали вспышки фотоаппаратов. Но это был всего лишь поцелуй для публики, так же, как и поцелуй на экране — не вполне настоящий. И я вспомнила, как это все начиналось почти двадцать лет тому назад…