Талисман

ГЛАВА 8

Охотник сидел на корточках у костра с кружкой кофе в ладонях, устремив взгляд на пляшущие языки пламени. Уголком глаза он видел ее желтые волосы и знал о каждом ее движении, о каждом ее взгляде на него. Каким-то образом ей удалось оставаться покрытой шкурой все то время, когда она натягивала на себя его рубашку и свои кружевные штаны.

Его брат, Воин, уселся рядом с ним и начал бросать щепки коры на угли, наблюдая, как они воспламеняются.

— Tosi tivo, должно быть, плохие любовники.

Охотник улыбнулся, испытывая немалую растерянность от замечания своего брата. Воин был таким — его мысли метались туда и сюда, подобно осенним листьям, подхваченным ветром.

— Ты не согласен? — не отставал Воин.

Голос Воина и модуляция языка команчей сладкой музыкой звучали в ушах Охотника. Разговор на языке tosi tivo с Желтыми Волосами оставлял плохой вкус на его языке.

— Tosi tivo плохие во всем.

Воин бросил взгляд в сторону Желтых Волос, прищурившись от дыма, попавшего ему в глаза.

— Она все еще скрывается под бизоньей шкурой. Твоя рубашка и ее кружева для нее недостаточны.

Охотник вопросительно посмотрел в темные глаза своего брата.

— Я думаю, что tosi tivo учат своих женщин таким глупостям, потому что они боятся.

— Хм. И чего же они боятся? Воин улыбнулся:

— Женщина, которую плохо любят, будет искать утешения еще где-нибудь.

Охотнику не понравилась эта мысль.

— С таким большим количеством детей, которых рожают их женщины, вряд ли им нужно какое-нибудь утешение. Беда в том, что у них нет чести. Они называют человека другом, а когда он не видит, используют его женщину. Большое количество одежды затрудняет использование чужой жены, нет?

Воин задумался, наморщив лоб. Он бросил оставшиеся щепки, которые собрал, в костер. Пламя сердито зашипело и вспыхнуло ярче.

— Это правда? А как же женщины? Разве они не отталкивают мужчин, которые хотят опозорить их?

— У женщин тоже нет чести.

Вытирая руки о свои штаны, Воин обеспокоенно посмотрел в сторону белой женщины.

— Ты должен научить ее. Если ты будешь убит в битве и я должен буду взять ее в свой вигвам, я хочу быть уверенным, что ее дети от тебя.

— Она научится. Я научу ее чести, даже если мне придется убить ее при этом.

Воин сорвал травинку и начал жевать ее с отсутствующим выражением лица. Охотнику знакомы были эти признаки. Мысли его брата переносились в другое место. Через минуту Воин сплюнул и сказал:

— Старик говорит, что тебе, возможно, придется ударить девушку, чтобы заставить ее повиноваться. Так у них принято. Она может не понять ничего другого. Это беспокоит меня. У тебя становится тяжелая рука, когда ты сердишься. В обычной ситуации это меня бы не беспокоило, но с Желтыми Волосами, боюсь, твое терпение лопнет, как влажная тетива.

Охотник собрал горсть древесных щепок и бросил их в пламя. Вспышка огня соответствовала его настроению.

— Она моя женщина, tahmah. Предоставь беспокоиться мне.

— Но у нее кости, как у птицы. Если ты выйдешь из себя и используешь свои кулаки, ты можешь раздробить их.

Охотник нахмурился, но ничего не ответил.

Старик, который стоял неподалеку и слушал, присоединился к ним у костра, чтобы налить себе еще кружку кофе. Когда кружка была наполнена, он отошел от костра.

— Ai-ee, Охотник, ты что, собираешься стать нашим обедом? В этом лесу уже так жарко, что я задыхаюсь.

Охотник уселся у костра в расчете на то, что к нему никто не присоединится, но он не собирался рассказывать об этом ни Старику, ни своему брату.

— Воин может постичь большие истины, наблюдая за огнем.

— У тебя неприятности с твоей женщиной, да? — Старик улыбнулся. — Вы молодые воины! Слишком гордые, чтобы спросить совета. Я жил с tosi tivo в течение многих зим, помни об этом. Мне известны про них такие вещи, о которых вы не подозреваете. — Лукавая улыбка появилась на лице Старика. — Особенно про женщин.

Охотник не был в настроении выслушивать советы.

— Девушка наполовину меньше меня. Думаю, я сумею справиться с ней, не спрашивая совета.

— Ты огорчаешь меня, Охотник. Куда подевалось твое терпение, которое ты проявляешь при обучении лошадей? Оно улетело с ветром?

— Лошадь стоит того, чтобы о ней беспокоиться. Желтые Волосы не стоит.

— Я знаю мужчин, которым очень нравятся золотые женщины. Может быть, ты привыкнешь к ней.

— Я предпочитаю лошадей. Черных.

— Женщины, лошади, какая разница, а? Хорошо обученные, как те, так и другие, дают мужчинам возможность плавной поездки и много удовольствия. Что происходит, когда тебе случается впервые заарканить мустанга?

Охотник знал, куда ведут такие разговоры, и не заглотнул наживку. За него ответил Воин:

— Каждый раз, когда он добегает до конца деревни, он падает.

— И чему это его учит? Не бояться веревки, так? Не сопротивляться веревке? После первого же урока он знает, что ты его хозяин, и позволяет тебе объезжать его. Белая женщина — то же самое. Она боится и дергает веревку. Как только ты сломаешь ее волю, битва выиграна.

Охотнику хотелось, чтобы все было так просто. Когда лошадь подчинялась движению руки, радость заполняла все его существо.

Поболтав остатки кофе, Охотник вылил их в огонь. Поднявшись на ноги, он сказал:

— Вы оба очень умны, и я рад выслушать ваши советы. Однако учить женщину я буду по-своему. Она ведь моя женщина, не правда ли?

— Будь осторожен, — предостерег Старик. — Tosi tivo непредсказуемы. Особенно женщины. У Мудрейшего однажды тоже была женщина с желтыми волосами. После одной ночи под его бизоньей шкурой она прыгнула в Реку Говорящей Воды и утопилась. Мудрейший не был плохим любовником.

Охотник небрежно пожал плечами, направляясь к своей стоянке. Женщина как-то переменилась. Когда он приблизился к матрацу, он понял, что перемены произошли в выражении ее глаз. В их голубой глубине появился какой-то лихорадочный блеск. Он остановился на расстоянии около трех футов и с минуту изучал ее. Им овладело беспокойство вопреки его воле. У нее был безумный вид воина, решившего сражаться насмерть.

Он сложил руки на груди. В его охотничьей рубашке она стала похожа на ребенка, узкие плечи затерялись в необъятных размерах рубашки, рукава закатаны, чтобы соответствовать длине гораздо более коротких рук. Она была так же беспомощна против него; как только что оперившийся птенец, еще не умеющий летать, слишком маленький, чтобы сопротивляться.

— Мы пойдем искать тень. Keemah. Девушка не пошевелилась.

Он щелкнул пальцами.

— Keemah! Namiso!

Угол ее рта дернулся, но в остальном она продолжала сидеть неподвижно, устремив взор в пространство на уровне его колен. Он знал, что она слышала его и поняла. Горячая волна гнева сдавила его грудь. Достаточно того, что ему приходилось возиться с ней. Он не потерпит ее упрямства. Наклонившись, он схватил подол рубашки и поднял девушку на ноги так резко, что у нее откинулась голова.

Ее груди прижались к его руке. Она попыталась отодвинуться, но рубашка была сжата в его кулаке, делая отступление невозможным. Она схватилась за его запястье, зрачки ее глаз расширились, ее и без того красные щеки стали пурпурно-темными. Он встряхнул ее.

— Ты будешь подчиняться мне.

Цвет ее глаз стал темно-серым. В них промелькнули искры, как молнии в грозовом небе. В этот напряженный момент, только на одно мгновение, Охотник восхитился ею. Она убила бы его, если бы могла.

Едва эта мысль промелькнула у него в голове, как он увидел ее поднимающуюся руку, но до тех пор, пока ее кулак не ударил его в щеку, он не мог поверить в происходящее. Силы ее были ничтожны, и удар оказался несильным, но тонкие пальцы оставили след на щеке.

До этого момента ни одна плененная tosi не посмела ударить взявшего ее в плен индейца. Они съеживались, плакали, унижались, но никогда не нападали. Он удивился бы не меньше, если бы земля и небо поменялись местами. Он заморгал, но когда его зрение прояснилось, щека все еще болела, а в глазах женщины все еще горела жажда убийства.

— Ты посмела ударить меня? — Слова как бы придали реальность невозможному. Он еще крепче сжал рубашку и рывком оторвал девушку от земли. — Ты…

Прежде чем он смог повторить обвинение, она нанесла еще один удар, на этот раз в угол рта. Затем она резко вскинула колено, попав ему между бедер. Все его внутренности сжались от дикой боли. От гнева у него потемнело в глазах, и все вокруг окрасилось в красные тона.

Зарычав, он отбросил ее от себя. Она упала спиной на шкуру. Он последовал за ней, зажав ее бедра между своими, в то время как одной рукой он схватил оба ее запястья. Оперевшись другой рукой о шкуру, он наклонился. Ее глаза расширились. Затем она повернулась на бок и откинула голову назад. Не веря происходящему, Охотник наблюдал, как она вонзила зубы в его руку. Резкая боль отдалась в плече.

Нож сверкнул в его руке, прежде чем он понял, что вытащил его из ножен. Он держал острое, как бритва, лезвие у ее горла, его тело содрогалось от усилий, которые ему приходилось прилагать, чтобы не убить ее.

Она зажмурилась, ожидая смерти. Ее страх витал в воздухе, такой сильный, что он чувствовал его запах и вкус. Тем не менее она опять укусила его за руку? Новый приступ дрожи сотряс его. Он не был уверен, чье тело извивалось в конвульсиях: его от гнева или ее от страха.

А затем он все понял. Она хотела, чтобы он убил ее. Команчи называли это habbe we-ich-ket, искать смерть. Маленький птенец нашел способ сопротивляться.

Дрожь его усилилась, а суставы пальцев, которыми он сжимал рукоятку ножа, побелели, когда суть происходящего полностью дошла до его сознания. Одним легким движением руки он мог удовлетворить ее желание и навсегда освободиться от нее. Пот выступил на его лице и груди. Дыхание вырывалось со свистом из сдавленного горла.

Медленно напряжение, охватившее все его тело, ослабилось. Вслед за этим наступило ослабление мускулов, как бывало с ним в случае поражения. С большой неохотой он убрал нож от ее горла. Как бы почувствовав ослабление его гнева, она еще сильнее впилась зубами, совершая последний мужественный поступок, чтобы заставить его убить ее. Может быть, tosi tivo не были такими уж дураками. Он поступит умно, не забывая о том, что клинок его гнева обоюдоострый, и один из его краев может быть обращен против него самого.

Стиснув зубы от боли, которую она причиняла ему, Охотник смотрел на нее, раздумывая, как освободить руку, не применяя кулаков. Внезапно абсурдность ситуации поразила его — он, воин команчей, на коленях перед белой женщиной, растерянно наблюдающий, как она впивается в него зубами. Охотник, храбрый воин и безжалостный убийца, не в состоянии справиться с девушкой вдвое меньше его?

Негромкий смех вырвался из его груди. Затем он стал громче. И не успел он опомниться, как его охватил смех, которого он не мог, да и не хотел, остановить.

Его хохот так сильно удивил ее, что она ослабила челюсти и разжала их. Он освободил руку и скатился с нее на спину. В течение нескольких дней Охотник сдерживал свои эмоции. Теперь все накопившиеся чувства — постоянное и увеличивающееся напряжение, гнев, отвращение и ненависть — вырвались из него, смешавшись в таком сложном клубке, что их невозможно было разделить, как собак, дерущихся из-за кости.

Девушка села. Он понимал, что ничего смешного не произошло, и тем не менее это было смешно. Смешно, с какой стороны ни посмотри. Он прикрыл лоб рукой. Она с шумом втянула воздух. И вдруг с рычанием, которое могло родиться только от приступа ярости, она бросилась на него. Ее удары были хорошо рассчитаны и градом обрушились на него, но стальные мускулы были непроницаемы для такого безвредного оружия, как женские кулаки. Ее маленькое лицо перекосилось от ярости, зубы обнажились, глаза сверкали от выступивших слез. Охотник вложил нож в ножны и сел, смеясь и отбиваясь от ударов.

Он ощутил ее пальцы на своем поясе. Затем отточенный металл сверкнул в воздухе, подобно голубой смерти в солнечном свете. Она завладела ножом!

Всего лишь мгновение он думал, что она хочет нанести удар ему. Затем он увидел направление ее удара. Она намеревалась ударить себя в живот. С той быстротой, которая так хорошо служила ему в бою, Охотник отвел ее руку назад и выбил нож. Оружие упало, не причинив никакого вреда, на расстоянии нескольких футов от них.

Тяжело дыша, он с изумлением смотрел на нее. До этого момента он не знал глубин ее ненависти или силы страха. Она опустилась на колени, руками обхватив себя за талию и опустив голову. Сильные, сотрясшие все ее тело всхлипывания вырвались из груди. Если была на свете вещь, которую он понимал, то это была честь. Даже когда речь шла о враге. В поражении не было никакого позора.

Он хотел заговорить, но слова не получались. Звуки ее всхлипываний проникали ему в душу. Ему уже приходилось слышать такие всхлипывания раньше… ночью… много лет назад, и все же не так давно.

На мгновение он перенесся в прошлое, и боль воспоминаний чуть не согнула его. Образ Ивы поплыл перед его мысленным взором, с ее поруганной честью, с кровью, хлещущей из ее тела. «Не оставляй меня, Охотник. Голубые мундиры могут вернуться. Пожалуйста, не оставляй меня». Боль в его груди стала острее. Он поклялся той ночью никогда не вести войну с беспомощными. До этого момента он был верен своей клятве.

Прошлое отодвинулось в тень и смешалось с настоящим. Охотник смотрел на все еще низко опущенную золотую голову девушки. Так ли сильно отличалась она от Ивы? Если бы на ее месте была Ива, она тоже стала бы искать избавления в смерти. И она дрожала от страха при мысли об опасности быть изнасилованной. Неужели ненависть настолько ожесточила его сердце, что он перестал понимать это? Неужели он уподобился Красному Бизону?

Когда Охотник протянул руку, чтобы коснуться волос девушки, пытаясь единственным известным ему способом попросить прощения, он словно протягивал руку назад, через годы, к другой голове. Он протянул руку с нежностью, и ему хотелось, чтобы голубой мундир так же протянул руку к Иве.

Рука Охотника дрожала, когда его пальцы коснулись золотистых прядей на макушке девушки. Когда она ощутила тяжесть его ладони, она ударила его и отпрянула в сторону. Охотник встал, взял свой нож и сердито вложил его в ножны. На этот раз он сердился на самого себя.

— Пошли, Голубые Глаза, мы должны найти место, защищенное от солнца, — сказал он негромко.

Она не обратила на него никакого внимания. Охотник решил этот вопрос, перебросив ее через плечо, как он поступал раньше. В качестве предосторожности он повернул пояс так, чтобы рукоятка ножа прижималась к его животу. Она не сопротивлялась. Ее всхлипывания затихли. Но слезы стекали ему на спину и жгли кожу, когда он нес ее. Ему стало легче на душе оттого, что она перестала сопротивляться. Если бы она снова стала бороться с ним на глазах у других мужчин, ему бы ничего не оставалось, как поколотить ее.

Лоб его мрачно нахмурился. Habbewe-ich-ket, искать смерть. Это было черное желание, которое она носила в своем сердце. И это желание он не мог позволить ей осуществить. У нее был только один выход — покориться ему. Это единственный выход, который он мог предложить ей.

Вечерний воздух был густым, как сироп, горячими сладким, насыщенным летними запахами. Ни одного дыхания ветерка, чтобы пошевелить листву деревьев. Лоретта сидела, прислонясь еще не зажившей спиной к посеребренному стволу чахлого дуба, и смотрела в сумерки, туманные от дыма костров, на которых индейцы готовили пищу. Хотя прошло уже несколько часов после ее столкновения с Охотником, ее все еще бросало в дрожь при одном воспоминании об этом. Она поняла, что ей никогда не удастся заставить его убить ее.

Она чувствовала себя опустошенной, выжатой как лимон, истощенной. Помимо страха, нараставшее внутри нее давление действовало, подобно действию пара в чайнике с закрытой крышкой. Индеец с обожженным лицом — кузен Охотника — маячил в отдалении всю вторую половину дня, стервятник, ожидавший момента, чтобы насытиться падалью. Каждый раз, когда Охотник оставлял ее одну, он наблюдал за ней с недобрым блеском в глазах, взглядом, словно ощупывающим ее тело. Один раз он обнажил свой нож, пробуя его клинок большим пальцем. Она знала, О чем он думал. Толкнуть его на убийство будет достаточно легким делом. Проблема заключалась в том, что она хотела умереть быстро, а не мучительно.

В течении семи лет Лоретта старалась избавиться от воспоминаний. Семь лет бегства от самой себя. Семь лет ужаса каждый раз, когда пыль вставала на горизонте. Теперь случилось то, чего она боялась больше всего. Это произошло в действительности, и каким-то образом ей следовало совладать с этим. В бегстве больше не было смысла. Выхода не осталось.

Едва удерживаясь, чтобы не расплакаться, Лоретта крепче обхватила колени. Она твердо решила во что бы то ни стало удержаться от слез. Несчастный ублюдок. Он смеялся над ней. Понадобилось все мужество, чтобы ударить его. Никогда в жизни она не испытывала такого страха. Подчиниться с достоинством, сказал он ей. Почему он не дал ей умереть с достоинством?

Команчи не испытывают чувств, свойственных белым людям. Никакого сострадания. Они недочеловеки, и у них совсем другие понятия о добре. Они потрошат людей. Они разбивают головы младенцев о камни. Они воруют и насилуют маленьких девочек, медленно сжигая их носы и уши раскаленными углями. Только чудовища способны на это.

Они с Охотником были врагами; это она понимала. Он ненавидел ее. Это было ей еще понятнее. Но Лоретта никогда не стала бы смеяться над ним, если бы они поменялись местами. Она могла бы связать его и рассечь ему голову, обругать его последними словами, но никогда не стала бы смеяться над ним.

Она ненавидела его сильнее, чем когда-либо ненавидела кого-нибудь другого, так сильно, что в течение второй половины дня она воображала, как убивает его дюжиной изощренных способов. Лоретта понимала, что вряд ли ей представиться возможность привести в исполнение хотя бы один из этих приговоров, даже если бы возможности представились, она не сделала бы этого. «Не оставляй горя позади себя». Она должна думать о своей семье. Ничто не может ее заставить подвергнуть опасности жизни Эми и тети Рейчел.

В этот момент Охотника не было рядом. Вероятно, он ушел к реке за водой. Как и раньше, остальные наблюдали за ней во время его отсутствия. Некоторые готовили вечерние трапезы. Другие общались между собой или играли в кости. Но независимо от того, чем они были заняты, они постоянно держали ее под наблюдением. Она предположила, что охранять пленников было для них обычным делом. Тех немногих, которых они не убивали, они обменивали у команчеро на товары и винтовки. Команчеро либо продавали несчастных за границей, либо брали за них выкуп у их семей с хорошей выгодой для себя.

Лоретта вздохнула. Хотя так не могло продолжаться вечно, она должна была признать, что с ней. обращались лучше, чем она ожидала. Регулярные растирания жиром и соком коровяка значительно облегчили ее страдания от солнечных ожогов. Теперь, вместо болей, тело ее чесалось. Возможно, от блох.

Она обхватила руками колени и задрожала, что было верным признаком еще не покинувшей ее лихорадки. Смех плыл в воздухе, повторяясь многократным эхо. Этот звук заставлял еще сильнее ощущать свое одиночество. Она скучала по Эми и тете Рейчел. Пошли ли они за помощью? Или же дядя Генри еще ждал, когда пограничный патруль забредет в их края?

Если пограничный патруль искал ее, он, вероятно, направился вдоль дороги к реке Колорадо по ложному следу, проложенному команчами. Охотник знал, что пограничный патруль будет искать его на западе или северо-западе, в глубине Команчерии. Поэтому он находился на реке Бразос под самым их носом.

Слева от Лоретты шевельнулась тень, и она в страхе вскочила. Пока Охотник шел к ней, она осмотрела его всего с головы до ног. Рана на плече от пули тети Рейчел уже почти зажила. Может, так только казалось, потому что вся кожа блестела. Его плоские соски были такими же темными, как волосы. И она никогда не видела такого количества мускулов.

Он присел рядом на корточки и протянул ей кружку. Находясь в такой близости от него, она испытала приступ клаустрофобии — он, казалось, заполнил все пространство вокруг. Она сжала колени. От одного вида воды боли у нее в животе усилились. Она не могла выпить ни одной капли. Но как сказать об этом ему? Она подняла левую руку и, пользуясь указательным и средним пальцем правой руки, изобразила движение ходьбы на левой ладони. Затем указала на кусты.

Охотник посмотрел на нее и проворчал:

— Hein?

Глупый индеец. Она ткнула пальцем в кружку, затем положила руку на живот и отрицательно покачала головой, пытаясь при этом изобразить выражение боли на лице, что в общем не составило большого труда. Помимо испытываемого ею физического неудобства, мысль о том, что этот дикарь управляет каждым ее движением, не давала ей покоя.

— Ты хочешь пройтись? — Он красноречиво пожал плечами и протянул ей кружку. — Ты будешь пить сначала.

Она еще раз упрямо покачала головой. Охотник сердито посмотрел на нее. Она вздохнула и приняла от него кружку. Легким движением руки выплеснула содержимое кружки на землю. По его напрягшемуся подбородку она поняла, что он в бешенстве, Она поставила кружку и снова указала на кусты.

Со звуком, напоминавшим усталый вздох, он встал и протянул руку, чтобы помочь ей подняться. Предпочитая не касаться его, она встала на колени и ухватилась за ствол дуба. Ноги плохо повиновались ей от долгого сидения, мышцы болели от долгой езды верхом накануне. Когда она встала, ей на какую-то минуту показалось, что ноги подкашиваются.

Он схватил ее за руку и, не обращая внимания на ее босые ноги, повел кратким путем через кустарник на небольшую поляну. Выпустив ее руку, он сложил свои на груди и наклонил голову, устремив взор на землю, указывая этим, что она должна сделать свои дела здесь. Она жестом попросила его повернуться к ней спиной.

Издав один усталый вздох, он оглянулся вокруг.

— Ты должна поклясться, что не убежишь. Лоретта кивнула. Она готова была пообещать все что угодно, в обмен на некоторую уединенность.

Он изучал ее лицо в течение некоторого времени, показавшегося ей вечностью, а затем повернулся спиной.

— Не делай из этого лжи, Голубые Глаза. Если ты это сделаешь, вороны будут очень счастливые птицы, поняла?

Лоретта шагнула к краю поляны и скрылась за кустом. Быстро, насколько это было в ее силах, она справилась со всеми своими делами, страстно желая оказаться дома в специальном помещении.

Когда она натягивала штаны, то увидела, как что-то шевельнулось в зараслях кустарника. Конь охотника был отпущен на свободу попастись большую часть второй половины дня и забрел в заросли.

Лоретта замерла. Конь находился на расстоянии не более двадцати футов. За густыми зарослями Охотник не мог видеть своего коня. Конь не был оседлан, но на нем был веревочный повод. Она умела ездить без седла.

У нее от напряжения заболела шея, Лоретта оглянулась. Охотник все еще стоял, повернувшись к ней спиной. Он поверил ее слову и потому доверял ей.

Мгновение она стояла в нерешительности. Она не забыла, чем он угрожал ей за нарушение обещания. У нее пощипывал язык, но этого было недостаточно, чтобы остановиться. Риск был гораздо больший, если ей не удастся выбраться отсюда. Кроме того, появление коня было не иначе как волей Провидения. Она будет дурой, если упустит единственный шанс побега.

Легко ступая, Лоретта медленно приближалась к коню. Два фута, три. Сучья кололи ей ноги, крапива обжигала, но она не обращала на это внимания. Пять футов, десять. Она оглянулась через плечо. Индеец не повернулся. Еще два фута и все…

И вдруг конь заржал. Звук показался громким, как орудийный выстрел. Сердце забилось учащенно от страха. Она рванулась к уздечке. Когда пальцы схватили веревку, вороной шагнул в сторону и фыркнул, дико поводя глазами. На минуту она испугалась, что он может ударить ее передними копытами, но он понюхал рубашку и сразу успокоился.

— Kiss! Mah-cou-ah, kiss! — закричал Охотник.

Лоретта знала, что индеец настигает ее. Отступив на два шага, чтобы разбежаться, она прыгнула на спину коня, не обращая внимания на боль от солнечных ожогов. Вороной задрожал, когда она сжала ногами его бока. Охотник был от нее на расстоянии меньше четырех футов. Зверское выражение его лица еще больше подстегнуло ее. Она ударила коня по крупу изо всех сил и послала его галопом через заросли.

Она не смела направиться домой. Охотник последовал бы за ней. Единственной ее надеждой был форт Белнап. Самая прямая дорога вела туда вдоль реки, но индеец мог предвидеть это. Она направилась в противоположную сторону. Сзади раздались крики, и она поняла, что мужчины бегут к своим лошадям. Ее единственная надежда заключалась в том, чтобы как можно больше опередить их, прежде чем они пустятся в погоню.

Вороной был великолепен. Никогда прежде Лоретта не чувствовала такой силы под собой. Ветер растрепал ее волосы, ослабленная головная повязка развязалась, и они развевались, как золотое знамя, позади нее. Возбужденная, в полубессознательном состоянии от страха, она легла на шею коня, подгоняя его вперед телом и биением сердца. Пожалуйста, Боже. Пожалуйста, Боже. Слова звенели у нее в мозгу. Если Охотник поймает ее… Он не сможет поймать ее, он не сможет! Не для того Господь дал ей этот шанс побега, чтобы полюбоваться ее неудачей.

Охотник сказал ей вчера, что он скакал, как ветер, но Лоретте казалось, что это она и конь были ветром. Вороной наслаждался скоростью и соображал, выбирая удобный путь, преодолевая препятствия так, словно их вовсе не существовало, срезая острые углы, он летел с такой скоростью, что Лоретта не могла представить, что могло бы сравниться с ним. Ветви деревьев проносились над ней неясными очертаниями. Свобода! Она сумеет убежать. Она в самом деле сделает это.

Едва эта мысль промелькнула у нее, как Лоретта услышала позади топот копыт другой лошади. Она выгнула шею, чтобы посмотреть, и увидела Охотника преследующего ее на чалой лошади, и других команчей, следующих за ним. Ее сердце сжалось, и паника охватила ее. Она крепче прижалась к коню. Ударяя пятками по его бокам, она побуждала его бежать еще быстрее, моля Бога о том, чтобы у него была еще в запасе сила для ускорения бега и чтобы увеличивающаяся неровность местности не заставила его сбавить скорость.

Милый, красивый, чудесный конь. Лоретта чуть не заплакала, когда почувствовала, как сжались его мощные мускулы и он рванулся вперед в очередном мощном рывке. Его сердце было больше, чем у какого-нибудь другого животного из тех, которых ей приходилось видеть.

Оглянувшись через плечо, она увидела, что Охотник натягивает поводья своего коня. Туча пыли поднялась в воздух, когда копыта лошади вонзились в почву.

— Нет! — закричал он. — Suvate! Все кончено!

Лоретта чуть не закричала от радости. Он прекращает погоню! Он сдается! Он собирается отпустить ее…

Внезапно конь упал вперед, издав ужасный крик. В следующую секунду она взлетела в воздух. Время, казалось, остановилось, секунды сложились в вечность, когда она описывала дугу. Затем она ударилась об землю, и все вокруг потемнело.

Когда Лоретта пришла в себя, ее окружала какофония звуков из топота копыт, криков и воплей. Ужасных воплей. Она поняла, кто издает эти звуки… животное в агонии. Она заморгала и посмотрела вверх, пытаясь разглядеть, что происходит. Охотник склонился над ней, ощупывая ее тело. Затем он исчез.

Когда земля перестала раскачиваться, Лоретта приподнялась на локтях, ее все еще не пришедший в норму взгляд обратился туда, откуда раздавались вопли и было видно неясное движение. Медленно предметы обретали четкие контуры. Конь. Бедное животное било копытами, отчаянно пытаясь подняться на ноги. Даже с того места, где она лежала, Лоретте виден был странный угол сгиба его правой передней ноги, переломанной пополам. У нее сжалось все внутри. Неужели он попал ногой в лисью нору?

О Боже, только не конь! Чувство вины ударило, как гигантский кулак.

Медленно она села. В четырех футах от коня стоял Охотник. Лицо его перекосилось, кулаки сжались. Появился двоюродный брат и протянул ему винтовку, но Охотник оттолкнул оружие. Окружающие леса как-то странно притихли, и единственными звуками, нарушавшими тишину, были душераздирающие крики лошади.

Минуту спустя тело Охотника расслабилось. Говоря негромко на языке команчей, он подошел к обезумевшему от боли животному. Лоретта слышала, как несколько мужчин пробормотали что-то неодобрительное, но не сделали попытки остановить его. Охотник сошел с ума? Конь был слеп от боли, опасен. Лоретта не могла пошевелиться, не могла ни о чем думать. Остальные индейцы также не шевелились. В действительности, казалось, что никто не дышал.

— Pamo, — прошептал Охотник. — Nei Pamo.

Тон криков коня изменился, в них зазвучали умоляющие нотки. Казалось, он разглядел своего хозяина и заржал. Охотник опустился перед ним на колени.

— О мой добрый друг.

Конь затих, тычась носом в живот хозяина. Налетел порыв ветра, спутавший длинные волосы мужчины и шелковистую гриву коня. На фоне деревьев и кустарника они представляли собой картину, которую Лоретта, как она была уверена, надолго сохранит в своей памяти. Дикие существа, блестящая кожа и черное дерево.

Нагнув голову, Охотник губами коснулся морды коня, вдохнув, а затем выдохнув. Лошадь вздохнула, и страх, казалось, покинул ее. С содроганием она перестала пытаться встать на ноги и улеглась на боку.

Лоретте не потребовалось знание языка команчей. Язык телодвижений универсален. Человек и животное образовали единое целое способом, который ей не приходилось видеть, о существовании которого она даже не догадывалась. Индеец подвинулся ближе, шепча, иногда улыбаясь, как будто он говорил о давно прошедших днях и событиях, участниками которых были они оба. Он гладил шею коня, даже его поврежденную ногу, навевая гипнотические чары. Животное доверяло Охотнику так полно, что наконец опустило голову на колени хозяину и вздохнуло.

Охотник ссутулился и стоял на коленях долгое время, продолжая что-то негромко говорить. Затем, не меняя своего тона, чтобы предупредить кого-нибудь о том, что он собирается сделать, он сказал:

— Ezth-pa, pa-mo. Спи. — Звук произнесенных им слов еще не стих, когда он вытащил нож и сильным ударом погрузил его по рукоять в тело ничего не подозревающего коня. Крупное животное дернулось, предсмертно взбрыкнуло и испустило дух.

Тишина опустилась на лес. Охотник не двигался, не говорил. Лоретта никогда не видела такой боли, запечатленной на лице мужчины. Она почувствовала тошноту. Она хотела умереть. Если бы она знала, что так может получиться, то никогда не воспользовалась бы этим моментом для побега. И никогда не подошла бы к коню этого мужчины.

Наконец Охотник поднял голову. В сумерках она не могла быть уверена, но ей показалось, что на его щеке блеснула слеза. Он поднял голову коня со своих колен и осторожно опустил ее на землю. Мышцы его челюстей дрогнули, когда, схватив нож, он вытащил его из сердца животного.

Встав, он направил взор глаз, которые в сумерках казались почти черными, на Лоретту. Он держал окровавленное оружие в левой руке так, чтобы она могла его видеть.

Не отрывая глаз от нее, индеец окровавленным ножом рассек свою правую руку от локтя до запястья. Лоретта вздрогнула, рана была глубокой. Она смотрела на кровь, наблюдая, как она стекает по руке Охотника и капает на землю. Если он так поступил с собой, что он может сделать с ней, подумала она.

Двоюродный брат Охотника приблизился к нему и положил руку на плечо. Охотник сбросил ее, не отрывая глаз от Лоретты. Замерев от страха, она смотрела на двоюродного брата Охотника. Изуродованное лицо мужчины казалось спокойным. Вне всякого сомнения, смерть лошади огорчила его, но в его глазах она увидела что-то еще — что-то, что не имело никакого отношения к печали или сожалению. Удовлетворение.

Когда Лоретта перевела взгляд на Охотника, она поняла, почему его кузен выглядел таким удовлетворенным. Она наконец преуспела, рассердив Охотника так, что он готов убить ее. И, судя по его спокойствию, ее смерть не будет быстрой.