Там, где любовь

1

Разумеется, она сошла с ума! Просто перегрелась на жарком солнце Аргентины, где небо знойное так сине… Это немудрено, если учесть, что она практически не спала целую неделю, печатала невообразимые по своей загадочности финансовые документы, ела только чипсы и запивала их лимонадом. Будь ей не двадцать семь, а, положим, сорок, у нее могла и язва открыться! А так — пожалуйста, всего лишь галлюцинации! Кроме того, этот невообразимый климат в принципе неприемлем для англичанки, пусть даже она видела Англию в последний раз лет пятнадцать назад!

К доктору! К доктору Партеньо, милому доброму доктору, и пусть он ей выпишет что-нибудь успокаивающее и расслабляющее.

Нет, в самом деле, надо же такому привидеться!

На бортике бассейна стоит голый мужчина с внешностью античного бога. Его загорелая кожа золотится в лунном свете, волосы тоже отливают золотом, и похож он на Аполлона Бельведерского, а также на футболиста Джанкарло Антониони из сборной Италии. Стоит это он себе и смотрит в ночную мглу, а на нее, бедную сумасшедшую, даже и не глядит, что вполне закономерно, потому что галлюцинации не обязаны смотреть на кого попало.

Разумеется, галлюцинация! Что же еще? Откуда взяться голому мужику на бортике бассейна частной виллы в одиннадцать часов ночи?

Морин решительно отвернулась от галлюцинации и важно прошествовала в дом. Бросила в угол папку с бумагами, почти взбежала по лестнице на второй этаж и повалилась на кровать, задрав гудящие ноги к потолку. Потом нащупала телефон и не глядя набрала номер Лусии, верной подруги и наставницы. Лусия работала в госпитале святой Бригитты, как раз сейчас у нее была ночная смена.

— Лу? Это я. Поздравь меня, я наконец-то переутомилась.

— О! Наконец-то! Мы с Хуанитой делали ставки, но она утверждала, что ты сможешь продержаться еще пару дней. Что, огненные цифры перед глазами? Дебит с кредитом?

— Не напоминай. Причина, наверняка, именно в этом, но перед глазами далеко не цифры.

— Морин, детка, всех денег на земле не заработать. Забудь о финансовом отчете, прими лекарство и ложись баиньки…

— Это не отчет. Это мужчина на краю бассейна. Совершенно голый. Молодой. Красивый. Потрясающий. Совершенно незнакомый.

— Он к тебе приставал?

— Лу, не будь дурой! Его там не было.

— Прости, Морин, я сегодня как-то не очень быстро соображаю. Так он был на краю бассейна, или…

— Разумеется, нет! Откуда на краю бассейна в доме моих друзей взяться голому мужику с внешностью Аполлона?

— Так у него внешность Аполлона?

— Лу, даже будь он страшен как черт, это совершенно не имеет значения. Его там нет! И быть не может. Просто мне на работе сегодня показывали проспекты Греции, всякие там Парфеноны, вот я и запомнила…

— Какое счастье! Значит, это не я?

— В каком смысле?

— Просто я сейчас подумала, что, может быть, это все мои вчерашние разговоры…

Вчера Лусия почти кричала (хотя в этой кошмарной стране почти все и почти всегда так разговаривают, иначе им неинтересно), что Морин пора перестать работать как ненормальной, а надо завести себе приличного парня и жить нормальной… э-э-э… половой жизнью. Вообще-то Лусия выразилась несколько энергичнее, но в испанском языке для обозначения этого акта несравнимо больше возможностей.

— Лу, твои вчерашние вопли здесь ни причем, и вообще, единственное, что мне действительно нужно, так это горячий душ и крепкий сон… Мне завтра в семь вставать!

— Bay! Я потрясена. А как машина?

— Отлично, В ней просто нет бензина, а так все в порядке. Завтра я возьму машину Сюзанны, съезжу на заправку, куплю канистру, вернусь, заправлюсь… Нет, пожалуй, надо будет встать в половине седьмого.

Морин беспомощно вцепилась в свои густые черные волосы и несколько раз их дернула.

Надо подстричься совсем коротко. Глупо ходить по жаре с таким вороньим гнездом на голове. И ладно бы — кудри по плечам, но эти прямые черные космы… Больше всего она напоминает галку, отставшую от стаи и случайно очутившуюся в тропическом лесу. Черные волосы, длинный нос, смешная прыгающая походка… Морин Аттертон, к вашим услугам. Двадцать семь лет, стенографистка, машинистка, в прошлом искусствовед. Ирония судьбы — всю жизнь готовить себя к изучению арабской миниатюры, а закончить финансовыми отчетами, к тому же чужими!

— Лу, я сойду с ума. Я больше не могу. У меня дрожат руки, у меня слипаются глаза, я вижу голых дядек у бассейнов, сегодня в офисе сломался кондиционер — лучше бы дед просто пристрелил нас, честное слово! Я хочу есть, пить и спать одновременно. И еще я хочу домой!

— Опомнись, подружка! В каком это смысле?

— В Англию!

— Но ты уехала оттуда пятнадцать лет назад!

— Да, и сегодня поняла, что совершила ошибку!

— Да тебе же было всего двенадцать лет!

— Зато сейчас мне двадцать семь, и я хочу в Англию!

В голосе Лусии зазвучала обида.

— Ты хочешь сказать, что Аргентина — плохая страна?

— Аргентина — прекраснейшая из стран, Лу, но я больше не могу здесь жить. У меня ничего не получается. Я абсолютно никчемный человек. Ко мне даже загар не прилипает. Вот вам, пожалуйста — белая мышь. Нет, моль.

— Вот что, мышь, то есть моль! Я пошла дежурить, заодно поговорю с Алехандро, он тебя примет на днях. А ты лезь в душ, потом в кровать — и постарайся выспаться хоть немного. Что же до мужика… Знаешь, я бы сказала, что это нормально.

— Да?

— А ты полагаешь, розовый слон или зеленые человечки были бы лучше? Мой дядюшка, мир его праху, на склоне лет ловил чертей, которые подстерегали его даже в холодильнике. Тебе же привиделся красавец, да еще и голый — значит, в принципе, все у тебя в порядке. С ориентацией, по крайней мере. Целую. Позвоню завтра.

— Пока, Лу.

Морин почти швырнула трубку на аппарат.

Душ. Только душ.

От горячей и холодной воды попеременно ей полегчало, и, хотя она все равно чувствовала дикую усталость, ноги уже не так гудели, и на щеках появилось что-то вроде румянца. Морин Аттертон придирчиво изучила в зеркале свое отражение, затем закуталась в махровый халат и отправилась вниз, в кухню, чтобы выпить чаю с ромашкой.

Деревянные половины приятно холодили босые ступни. Дом был чудо как хорош. Снаружи — вилла и вилла, таких в этом районе Буэнос-Айреса полно, но внутри… Филип О'Брайен обожал свою жену Сюзанну и постарался на славу, благо сам был архитектором. Деревянные панели, домотканые коврики и шторы, белоснежный лен постельного белья и скатертей, милый сердцу и носу англичанина запах лаванды… Хороший дом. Просто отличный. А еще лучше то, что Филип и Сюзи уехали на полгода в Европу, оставив дом на попечение своей лучшей подружки Морин Аттертон.

Они с Сюзанной вместе учились в колледже, потом в университете, потом снимали на двоих квартиру, потом к ним присоединился Филип, и Морин никогда не забудет то, как он орал в тот день, когда она, запинаясь, сказала, что не хочет им мешать и потому будет искать другую квартиру…

«Как я смогу смотреть людям в глаза, если они узнают, что я выгнал друга на улицу! Как ты могла так полумать обо мне? О Сюзанне? Это немыслимо!»

С тех пор прошло уже четыре года. Морин так и жила со своими друзьями, только теперь уже в их собственном доме. Они были чудесными, самыми лучшими на свете, но иногда Морин очень хотелось иметь свой дом. Конечно, не такой большой и шикарный, пусть маленький, но свой. Ей все чаще хотелось побыть одной.

Морин задумчиво подняла голову. Из кухни лился яркий свет. Интересно, а газ она тоже забыла выключить, уходя сегодня на работу?

Она покачала головой и решительно шагнула вперед. Не забыть бы ей завтра юбку надеть, склеротичке.

В следующий миг Морин Аттертои превратилась в каменное изваяние.

На кухне, за светлым деревянным столом, небрежно обернув чресла алым полотенцем умеренных размеров, сидел давешний мужик. Аполлон. Ее галлюцинация.

Что окончательно добило Морин, так это то, что галлюцинация пила виски.