Там, где любовь

4

Дон задумчиво наблюдал за реакцией Морин на его предложение. Нет, он прекрасно понимал, что она не из тех, кто способен завопить «Ура, клево, я голодна как зверь, пошли скорее в ресторан!», но все же ожидал более откровенного проявления чувств. Морин Аттертон смотрела на него как-то… оценивающе, что ли?

А хорошо бы почаще уводить ее из этого унылого места. Магазинчик неплох, старые книги на полках и стеллажах тускло поблескивают потемневшей позолотой, пахнет пылью и вечностью, тюлевые занавески приглушают солнечный свет — и все же не надо ей, Морин, здесь находиться целыми днями. Ее настроение и так трудно назвать солнечным.

Дон откашлялся и просиял великолепной улыбкой. Морин скорчила в ответ довольно ехидную физиономию.

— Итак, леди?

— Дорогой сэр, быть может, это окажется для тебя потрясением, но я не могу уходить с работы, когда вздумается, в особенности — когда вздумается тебе.

— Почему?

— Потому что ты не мой босс.

— Но у тебя есть обеденные перерывы, и сейчас самое время для одного из них.

— Это правда, но…

— Скажи честно, Морин Аттертон, неужели то, чем ты занимаешься в настоящий момент, не может подождать час. Один час. Шестьдесят минут. Три тысячи шестьсот секунд.

— Может, но…

— Отлично. Люблю честных девушек. Значит, чисто теоретически, если ты сейчас захочешь пойти пообедать, ты сможешь это сделать?

— Если ЗАХОЧУ, то да.

— А ты не хочешь?

Дон откровенно развлекался, подначивая Морин, но в душе немного переживал. Ведь ясно же, почему она всеми силами пытается избегать общения с ним. Он ей даже помогал, почти целую неделю не появлялся на глаза.

Боги, как это было трудно.

Нет, он должен вытащить ее на ланч. Это самое малое из того, что он в принципе может для нее сделать, и совсем ничто по сравнению с тем, что он ХОЧЕТ для нее сделать. Почему — это уже совсем другой вопрос…

— Ты совершенно прав, Дон О'Брайен, я не хочу.

— Почему?

— Потому что я не люблю, когда за меня решают, что мне делать.

— Даже если это касается обеда в уютном месте, где подают настоящую еду, а не чизбургеры с кукурузными хлопьями и синтетическим молоком? Еду, которая восстановит твой кислотно-щелочной баланс и придаст силы на новые трудовые подвиги?

— Нет. Все равно нет.

Он смотрел на нее, скрестив руки на груди. В такой позе было как-то легче справляться с обуревавшими его чувствами. Больше всего на свете Дону хотелось вскинуть упрямую Морин на плечо, унести в укромное место и заняться с ней любовью, нежной, неторопливой любовью, снимающей напряжение и усталость, дарящей радость…

Повнимательнее, мистер сеньор О'Брайен. Откуда в вас этот романтизм, откуда столько страсти и огня?

А почему нет? Немного романтики не повредит им обоим, тем более что для них обоих это не более чем просто короткая встреча в пути, называемом жизнь…

Вы пошляк, Дон О'Брайен.

Сколько их уже было, таких коротких встреч, маленьких любовных приключений, которые всегда заканчивались братским поцелуем в щечку и мирным расставанием…

Да, это его устраивало. Всегда устраивало. Так проще.

— Леди?

— Да?

— А если бы я предложил тебе сесть со мной в самолет и улететь на необитаемый остров где-нибудь в Карибском море?

— Я не отвечаю на гипотетические вопросы.

Ага, а сама покраснела! Дон заметил эту вспышку только потому, что следил за лицом Морин очень внимательно.

Она бросила на стол скрепку, превратившуюся за время их беседы в нечто сюрреалистическое, и произнесла мрачно и несколько обреченно:

— Возможно, ты привык, что все вокруг исполняют твои приказы, О'Брайен. Позволь напомнить, что я не у тебя в штате, и со мной такие штучки не проходят.

— Правда?

Зная Морин Аттертон, нетрудно предположить, какие шикарные скандалы она бы ему закатывала, будучи в «его штате».

— Правда, Дон. Я не люблю, когда за меня решают.

— Должен же кто-то рискнуть!

— Знаешь что? Пойди пройдись по солнышку, потом посиди в тенечке, а сюда больше не возвращайся.

Дон нахмурился, изо всех сил сдерживая смех, и прорычал;

— А я тоже не люблю, когда мне приказывают!

— Должен же кто-то рискнуть! Не хочешь уходить — стой здесь. Хоть до ночи.

— У меня идея получше. Давай попробуем начать все сначала.

— Что-о-о?

— Ну виноват я, виноват! Я над тобой слегка подшучивал, вот и все. Прости меня.

— Нет!

— Морин Аттертон!

— Я внимательно вас слушаю.

Дон отлепился от дверного косяка и с размаху бухнулся на колени. Ида взвизгнула, Морин вытаращила глаза.

— Морин, красавица, мне сегодня пришло в голову, что мы толком не виделись целых шесть дней!

— Ну и?

— Ну и я подумал, что, если я приду к ней в магазин, упаду на колени и попрошу ее пойти со мной на ланч?

— Придурок!..

— А она скажет мне: «Придурок, конечно, пойду, ведь я тоже скучала все эти долгие шесть дней…»

— Прекрати паясничать…

— «…Прекрати паясничать, возьми меня на руки и унеси из этого пыльного магазина туда, где мясо шипит на углях, а молодое вино сверкает всеми оттенками красного…»

— Я люблю белое…

— «…Всеми оттенками белого…»

— Дон О'Брайен, немедленно заткнись и скажи только одно…

— О, эта женская логика! Хорошо, я молчу и готов сказать все, что ты хочешь услышать.

— Я смогу заказать то, что хочу я? Ты не заставишь меня есть то, что любишь ты?

— Фея, ты сможешь заказать нектар и амброзию, а потом вылить их мне на голову, если это доставит тебе удовольствие. Да, а десерт…

— Что десерт?

— Можешь заказать два десерта. Или даже три. Ну, соблазнил я тебя?

В зеленых глазищах Морин заплясали искорки смеха. Она величаво выпрямилась.

— Я буду готова через полторы минуты, мистер О'Брайен. Соблаговолите подождать на улице.

Дон издал охотничий клич индейцев-навахо и с триумфом выкатился из магазина, по дороге поцеловав в смуглую щечку взвизгнувшую от восторга Иду.

Морин сидела и жмурилась от удовольствия. Салат с креветками был превосходен. Вино — выше всяких похвал. Собеседник… что ж, возможно, слегка болтлив, но в преддверии десерта и это уже не казалось недостатком.

— Ну-с, теперь расскажи мне о Джеки. Какой он, твой сын?

Она вздохнула и начала рассказывать, изо всех сил стараясь не выглядеть восторженной молодой мамашей, которую в собственном чаде восхищает абсолютно все, Это было нелегко, потому что Джеки и в самом деле был чудесным парнем, и Морин уже очень по нему скучала. Ее удивило, как внимательно слушал ее Дон, еще больше удивило то, что он попросил показать ему фотографию сына.

Фотография всегда лежала у нее в сумочке. Дон долго рассматривал ее, а потом спросил слегка изменившимся голосом:

— А фото отца Джеки у тебя есть? Мальчик его видел?

Понятно, Дон ведь думает, что они в разводе. Морин опустила глаза в тарелку и решилась.

— Нет. Его отец… он погиб, когда Джеки было всего два месяца.

— Извини.

Не за что, Дон, не за что. Мой муж погиб, предварительно бросив нас. Он никогда не интересовался сыном. Он нас оставил. Фу, как противно и безысходно это звучит, Потому она никогда об этом и не говорила. Считала, что для Джеки легче считать отца просто погибшим. Просто погибшим.

— Морин, прости, правда, я…

— Не надо извиняться. Это было очень давно. Целую жизнь назад.

— А семья? У тебя есть кто-нибудь, кроме деда-дядюшки и сестры?

И она рассказала Дону о родителях, о том, как они погибли и как они с сестренкой остались одни, о тетке Мардж, о доме в Шотландии, о том, как она устала работать в магазинчике, но не может бросить деда…

— Ты все эти годы у него работаешь?

— Да.

— А поискать другую работу не пробовала?

— В общем-то, пробовала, посылала пару резюме, холила на собеседования…

— Ну и что?

— Видишь ли, дед не смог и не сможет найти никого на мое место, ведь зарплата очень маленькая.

— Я все понимаю, но ведь это, строго говоря, не твои проблемы.

— И это я тоже знаю. Как объяснить… понимаешь, у нас такая семья… всегда была такая.

Мы все — одна кровь. Дед стар, я не могу его бросить. Даже если мне предложат миллион долларов и виллу в Майами.

Дон грустно улыбнулся.

— И под железною броней живое билось сердце… Такова ты на самом деле, Морин Аттертон.

— Не думаю, что в этом есть что-то удивительное. Он мой дедушка. Он играл со мной, дарил мне конфеты, строил со мной шалаши, катал на пони…

— Почему магазин не приносит прибыли?

— Причин много. Во-первых, книги стали меньше читать. Во-вторых, полно новых, светлых шикарных магазинов. Истинные ценители старых книг потихоньку умирают, а молодые люди предпочитают мягкие глянцевые обложки. Или комиксы на темы классики. Дед прекрасно понимает, что с этим надо завязывать, но магазин — это вся его жизнь. Как можно по доброй воле отказаться от собственной жизни?

— Что же будет дальше?

— Не знаю. Продать магазин — он почти ничего за него не выручит. Здание старое, требуется ремонт. Можно сказать, что вместе с товаром покупатель получит целый набор проблем… Печальнее всего то, что будет с дедушкой. Эго может его убить. Ну и я, конечно, останусь без работы.

— Любишь деда?

— Очень. Правда, он умеет вывести меня из себя лучше всех на свете. Он ворчит, курит отвратительные местные сигары и категорически отказывается ходить к врачам.

— Морин?

— Да?

— А как насчет бокала вина? Не повторить ли?

— С удовольствием.

Честно говоря, он такого не ожидал. Она, кстати, тоже.

Морин полностью расслабилась. В ресторане она не была целую вечность, тем более не обедала посреди рабочего дня. Она откинулась на спинку стула и рассматривала картины, развешанные по стенам. Смешные сельские домики, пейзажи с овечками, голубые небеса, розовые ангелы, облака, на которых хочется кататься…

— Нравится?

— Нравится. Чьи-то фантазии. Как хорошо, когда можешь перенести свою фантазию на лист бумаги или холст.

— А твои фантазии?

— Ого, О’Брайен, мы лезем в опасную область. Нет, я не думаю, что мои фантазии могут быть перенесены на бумагу.

— Ну, фантазии, собственно говоря, не обязаны быть реальными. Они же фантазии.

— Они тоже бывают разными. Некоторые могут стать реальностью, некоторым не суждено сбыться никогда.

— Тогда расскажи мне о своих… реалистичных фантазиях.

— Хочу спать три дня подряд. И не смей смеяться. Всем дворцам мира я предпочту именно это.

Дон улыбнулся.

— Я и не думаю смеяться. В моей жизни был период, когда я тоже мечтал именно об этом.

Но скажи мне, неужели ты не веришь в осуществление этой незатейливой мечты?

— Верю, но боюсь сглазить. В конце июля на курсах начинаются каникулы. Точнее, перерыв между тестами. Я немедленно залягу в постель и засну. На три дня — это точно, а дальше как пойдет.

На лице Дона появилось мечтательное выражение.

— А я буду приносить тебе в постель завтрак. Горячие круассаны, шоколадный мусс и копченую лососину…

— А я повешу на дверь табличку «Не беспокоить».

— А я буду ходить на цыпочках и не дышать. Знаешь что, Морин Аттертон, давай выпьем вот за что: чтобы ты поскорее выспалась и у тебя настало время иных желаний. Романтических, Нежных. Легкомысленных, взбалмошных и смешных. Купание по ночам. Валяние на пляже.

Любовь на траве под звездами… Хочешь, расскажу тебе о своих фантазиях?

Морин улыбнулась и прикрыла глаза растопыренными пальцами.

— Боюсь, что… боюсь!

— Все равно расскажу. Я мечтаю отправиться с тобой ночью гулять. Трава будет в росе, небо в звездах. Цикады охрипнут от любви. Я покажу тебе Венеру в небесах. Звезды отразятся в твоих глазах, а босые ноги промокнут в росе, и тогда я возьму тебя на руки.

— И все?

— Разумеется, нет. Потом мы будем целоваться под луной, а потом я сорву с тебя одежду, и мы займемся любовью на траве…

— Слава Богу. Наконец-то типичная мужская фантазия. Я уж испугалась…

— У меня еще много разных.

— Хватит! Тут люди.

И они рассмеялись, чокнулись бокалами с белым вином и продолжили легкий, ничего не значащий разговор, и Морин смеялась, как не смеялась уже тысячу лет, а Дон смотрел в ее сияющие зеленые глаза и радовался ее радости так, как никогда в жизни…

Тонкий голосок здравого смысла настойчиво зудел в ушах Морин. Не верь, не верь синеглазому искусителю. У него дьяволы в глазах, у него слишком сильные руки, у него голос, в котором так легко утонуть, запутаться, раствориться, потеряться, погибнуть, и ты этого даже не заметишь, потому что погибать тебе будет приятно…

Морин отмахнулась от здравого смысла. Все она знает, надоело! Девять лет здравого смысла уберегли ее от страшных разочарований, но не принесли и грамма радости, а этот О'Брайен — с ним она пьет белое вино и смеется. Имеет право.

Дон обошел вокруг своего будущего дома. Фундамент уже схватился. Ройная серая лента, незыблемый квадрат посреди зеленой лужайки. Скоро она скроется под бревнами. Потом доски на обшивку. Потом стройные стропила. Высокая крыша. Большие окна на восток и на запад. Широкая веранда. Запах древесины и солнца. Словно и нет неподалеку огромного и шумного муравейника по имени Буэнос-Айрес.

Хорошее место он выбрал. Холмы, зелень, много деревьев.

Как давно ему хотелось жить в доме. Настоящем доме, своем доме.

И тут же перед ним возник четкий и чистый образ Морин Аттертон. Дон вспомнил ее стоящей на кухне, сегодня утром. Тоненькая, стройная, маленькая женщина, усталые глаза-изумруды, прямые черные волосы. Хорошо ли ей живется в этих жарких краях, маленькой кельтской волшебнице с тонкими пальцами?

Дон слегка поежился, вспомнив, как странно отреагировало сегодня утром его тело на Морин. Словно его обдали кипятком. Нет, это было не больно, но очень жарко. А потом кровь вскипела фонтаном серебряных пузырьков, и сердце ухнуло куда-то вниз, а руки непроизвольно сжались на ни в чем не повинном косяке двери.

Он был уверен, что уже не может такого испытывать. Дело не в потенции, не в отсутствии влечения, просто…

Просто нет больше Вероники на земле.

Все, забудь. Вернее, не вспоминай. К октябрю надо закончить дом. По-любому, потому что надо уезжать. Новые джунгли, а может быть, новые пустыни, новые люди, новые временные жилища, новые трудности, но теперь будет легче, потому что здесь, на чужой земле, ставшей его родиной, будет ждать дом. Его дом. Дом, в котором должна быть хозяйка. Женщина, которая выйдет утром на крыльцо, и ветерок подхватит спутанные во время сна волосы, и она улыбнется ему, а он поцелует ее в теплую щеку и уйдет со спокойным сердцем, ибо она будет ждать его вечером, и все будет так, как и должно быть, так, как и было тысячи лет, когда мужчины уходили на труд и на бой, а женщины ждали и любили…

Что творится с тобой, О'Брайен? О чем ты думаешь, несчастный человек? Никто не ждет тебя, никто и не будет ждать, потому что ты больше не допустишь в свое сердце любовь. Твоя любовь похоронена в каменистой земле, и простой белый крест — это крест на твоей жизни, Дон О'Брайен.

Нет больше Вероники на земле.

Морин проснулась словно от толчка и мрачно уставилась на светящийся циферблат будильника. Два пятнадцать. Логически необъяснимо, но уже какую ночь она просыпалась вот так, резко, словно выстрелили над ухом. Тревога, непонятная тревога поселилась в сердце.

Работа — что будет с этой самой работой? Где взять деньги? Как помочь деду Джону, но одновременно суметь устроиться самой? Как вырастить Джеки? Он становится все взрослее, светлый ангел, маленький серьезный мальчик с лукавой улыбкой грустного эльфа. Как она скучает без него! Как будто год не виделись. Да знает она, что ему сейчас хорошо и весело, знает — и все же скучает, потому что без него так пусто и тихо, так невыносимо тревожно, и в голову лезут самые бестолковые, самые противные и страшные мысли. Не случилось ли с ним что-нибудь? Его двоюродный брат слишком отчаянный, слишком шустрый, вдруг они с Джеки куда-нибудь забрались, откуда-нибудь свалились, играли со спичками, полезли в канализационный люк…

Идиотка! Откуда в горах Шотландии канализационные люки!

Да, но зато в горах Шотландии полно гор! Что, если они удрали от бдительного присмотра Келли и пошли в горы без взрослых?

Все. Заткнись. Доктор Партеньо обречен на встречу с Морин Аттертон, но не сейчас, потому что два часа ночи, следовательно — заткнись, найди тапочки и пойди выпей молока. Чаю. Текилы, валерьянки, цианистого калия!

Она остановила свой выбор на чае и поставила воду, а пока ждала, ела апельсин. Удивительно, до чего же душистые здесь апельсины. И сочные. Оранжевый сок побежал по подбородку, и Морин улыбнулась, приходя в себя. Все хорошо. Все нормально, а будет еще лучше. Теперь она реагировала на окружающий мир. Странно, откуда музыка?

Морин подошла к двери в холл и прислушалась. Музыка доносилась из кабинета Фила, временно оккупированного Доном.

Морин заварила чай прямо в кружке. И, пока он настаивался, отправилась на разведку.

Дон сидел спиной к двери и говорил по телефону, причем одновременно по-английски и по-испански. То есть по очереди, разумеется, но в бешеном темпе. При виде этих широких плеч сердце Морин сжалось, дыхание перехватило, но она заставила себя не думать о такой странной реакции.

Видимо, он почувствовал, что она в комнате, потому что Морин стояла очень тихо, почти не дыша, да и музыка — танго, будь оно проклято! — играла довольно громко. Дон развернулся к ней лицом и закончил разговор по-английски.

— Я тебе перезвоню, как только прочитаю весь текст. Возможно, часа через два. Все, пока.

Я тебя разбудил, Морин?

— Нет, что ты. На втором этаже ничего не слышно. Я тебя услышала в кухне. Чай заваривала. Почему ты не спишь в такой час?

— Работаю.

— В полтретьего ночи?

— В Гонконге полдень.

— А… понятно. М-да…

— Ну, а почему не спишь ты, чернокудрая дева с очами цвета травы и сердцем тверже клинка?

— Проснулась и впала в бессонницу. Решила выпить чаю. Говорят, помогает, хотя я и не верю.

Факс перестал жужжать, и в комнате безраздельно воцарилась музыка. Некоторое время молчали оба, молчали и слушали. Окна в кабинете были широко распахнуты, и аромат цветов был почти физически осязаем, ночь сгущалась и клубилась вокруг них, электризуя воздух, заставляя трепетать тела, туманя рассудок. Эти ощущения были так сильны и вызывающе чувственны, что Морин в панике попыталась стряхнуть ночные чары.

— Я пойду, пожалуй.

— Это необязательно.

Почему ноги приросли к полу? Почему сердце бьется все сильнее? Почему она не может отвести взгляд от этих сине-серых, насмешливых и ласковых глаз? Почему то и дело смотрит на улыбающиеся губы?

Дон неожиданно легко и стремительно поднялся с кресла и подошел к ней. Он был огромным, широкоплечим, высоким, но дело не в этом. Дело в том, что от него исходила мощнейшая волна чувственности, и Морин не могла с ней бороться. Она замерла, словно маленькая птичка перед коршуном, чувствуя, как неясная сила все плотнее сгущается вокруг них обоих…

— Ты пахнешь апельсинами…

И Дон поцеловал ее по-настоящему. Могучие руки бережно и нежно подхватили Морин, и она чуть не расплакалась от облегчения. Больше не надо прятаться, больше не надо отводить глаз… Господи, как же легко и хорошо в этих руках, как она этого хотела, как хочет сейчас!

Ты только не отпускай меня, слышишь? Ты только не размыкай рук.

И так просто все сейчас для Морин Аттертон, так понятно и естественно. Замереть в его руках, ответить на поцелуй, а потом ответить еще раз и еще тысячу, закончить эту ночь в его постели и в его объятиях, заняться с ним любовью и плакать, но уже не от усталости, а от счастья…

Вместо этого она шарахнулась назад, повернулась и кинулась опрометью в свою комнату. Упала на постель, уткнулась пылающим лицом в подушку, стиснула зубы и изо всех сил дернула себя за смоляную прядь волос.

Идиотка! Ты ведешь себя, словно малахольная девственница. Господи, да ты же ничего, кроме жалости, не вызываешь! Нет, не так. Не жалость. Просто ты, Морин Аттертон, жалкая. Ничтожная, жалкая, закомплексованная неудачница.

А теперь заткнись и попробуй заснуть. Ха-ха. Занавес. Зрители рыдают. От смеха.

Дон смотрел на буковки, из которых по идее должен был бы сложиться текст контракта с его компаньоном из Гонконга. Буковки были знакомые, четкие, фразы лаконичные и тоже довольно доступные по смыслу. Однако Дон О'Брайен никак не мог понять, о чем здесь говорится.

Не надо было ее целовать, ох, не надо. Он ее напугал. Она и так вся на нервах, а тут еще он со своим… кобелированием!

Да. Но как можно удержаться? Она такая… такая… желанная!

В очередной раз Дон почувствовал панику. Что с ним происходит?

И ведь что интересно, как только в дело включается мозг, все идет насмарку. Пока он целовал ее, он совершенно ни о чем не думал, да и она сама физически была совершенно готова.

К чему? К любви.

Это не любовь.

Хорошо, хорошо, не будем эксплуатировать бедный мозг дальше. Пусть не любовь. Что с того? Они оба взрослые люди, самостоятельные, отнюдь не девственные во всех смыслах этого слова. Почему надо бояться очевидных вещей, например, того, что их явно и несомненно тянет друг к другу?

Дон устало потер лоб. Пора спать.

Он погасил свет и тихо пошел в свою комнату, Дверь в комнату Морин осталась чуть приоткрытой, и он не удержался, заглянул.

Она заснула в слезах. Еще не высохшие серебряные дорожки на щеках блестели в лунном свете. Губы прикушены, руки судорожно сжаты на груди.

И тут Дон О'Брайен понял, чего ему хочется больше всего. Чтобы она улыбнулась. Засмеялась. Чтобы забыла о своей вечной занятости, чтобы вспомнила о том, что жизнь прекрасна и удивительна, и звезды светят всем…

Уже знакомая паника накрыла его волной. Он не должен вмешиваться в ее жизнь. Не должен впускать ее в свою.

Только вот он не был уверен, что у него это получится.

Кажется, было немного поздно.

Морин сидела на кровати, скрестив ноги, и мрачно смотрела в книгу. Основы менеджмента. Она ненавидела основы менеджмента.

Зачем ее понесло в бизнес? Она НИЧЕГО в этом не понимает. Она даже одной строчки не может запомнить. Что с ней случилось? Ведь с мозгами у нее всегда было все нормально, так почему же…

Потому что нормальный человек не может ЭТО запомнить! Морин сгребла несчастную книгу и от всей души швырнула ее в стенку. Книга ударилась, отскочила и сшибла на пол ночник, который, в свою очередь, прихватил в полет стакан с водой. Все разлетелось вдребезги, а вода равномерно распределилась по стеклянным останкам.

Несколько секунд спустя в дверь заглянул Дон. На красивом лице явственно читалась тревога.

— Морин! Что случилось?

— Ничего!!!

— А почему звенело?

— Потому что разбилось! Я лампу разбила. И стакан.

Он понимающе поцокал языком, вошел в комнату и довольно быстро ликвидировал следы разгрома. Морин мрачно смотрела, как Дон собирает осколки, и чувствовала себя школьницей-истеричкой.

Потом неотразимый мужчина протянул сладким голосом:

— Значит, учебниками швыряемся. Ну-ну.

— Отстань.

— Мори, ангел, ну почему ты такая упрямая ослица, а? Почему не попросишь объяснить? Подумаешь, большое дело. Ладно, разбей еще чего-нибудь и приходи в кухню. Хлопнем по рюмашке и посмотрим, что у тебя там не получается.

И ушел, негодяй. Морин проводила его все тем же мрачным взглядом, затем со вздохом слезла с кровати и пошла за веником. Спальня и битое стекло несовместимы, как Морин Аттертн и основы менеджмента.

Уборка помогла успокоиться и разбудила угрызения совести. Почему она злится на О'Брайена? Он предлагает помощь, надо быть по меньшей мере вежливой.

С этими благими мыслями она спустилась вниз, где и нашла Дона, валяющегося на кушетке с детективом в руках. Есть же на свете счастливые люди!

Морин прижала книгу к груди и пропела голоском примерной девочки:

— Я была бы вам чрезвычайно признательна, сэр, если бы вы немного помогли мне.

— С удовольствием, леди. Британец британцу друг, товарищ и брат.

И они сели рядом на кушетке, и Дон О'Брайен решительно открыл книгу на нужной странице, и тут она поняла, какую страшную ошибку совершила. Невозможно было сидеть вот так, прижимаясь к нему плечом, чувствовать его дыхание на своей щеке — и думать о бизнесе. То есть думать невозможно было в принципе, можно было только хотеть. Желать. Вожделеть. Именно так это и называется, ты взрослая женщина, и пора называть вещи своими именами.

Короче, Дон мог бы с тем же успехом учить ее китайской грамоте. Морин Аттертон плавилась в низком хрипловатом баритоне, млела от случайных прикосновений и заливалась румянцем от макушки до пяток. Еще немного — и язычки пламени, пляшущие по всему ее телу, превратятся в могучий бушующий пожар, а тогда, о, тогда все кончится очень просто. Морин Аттертон отдастся Дону О'Брайену прямо на кушетке.

Нет. Нет! Нет? Конечно, нет! Она взрослая, самостоятельная женщина, она умеет управлять своими чувствами, она способна сказать решительное «нет».

— Дон!

— Ой, испугала. Ты что кричишь?

— Я не кричу. Прости, вырвалось. Просто я устала. У меня мозги не работают, Совсем. Может, как-нибудь в другой раз?

— Конечно. Когда скажешь.

Слишком подозрительно блестели его синие глаза, хотя тон был абсолютно спокоен, и Морин поднялась с кушетки несколько суетливо. Собрала бумаги, книги, стараясь не смотреть на Дона, торопливо направилась к двери — и, естественно, налетела на большую деревянную статую какого-то индейского божества. Божество оказалось упитанным, но неустойчивым, и через секунду живописная группа в составе: божество, Морин и стул — оказалась на полу. Если говорить о Морин, то в самой невыигрышной позе.