Танцующий в темноте

Слушайте Сюда

«Billie Eilish — Lovely (with Khalid)

Ciara — Paint it, Black

Son Lux — Easy

Melanie Martinez — Dollhouse Two Feet — Her Life

Sabrina Claudio — Orion’s Belt

Karliene — Become the Beast

Portugal. The Man — Modern Jesus

Billie Eilish — Six Feet Under

Sabrina Claudio — Belong to You

Konoba — On Our Knees

Ruelle — Deep End

Noah Cyrus — Again

Aurora — Murder Song (5, 4, 3, 2, 1)

Portugal.The Man — Evil Friends

Melanie Martinez — Cry Baby

Erutan — Come Little Children»

— Дьявол спросил меня, откуда я знаю дорогу внутри стен ада. Я ответил ему, что мне не нужна карта для той тьмы, которую я так хорошо знаю.

— Т.М.Т.

Нет ничего, похожего на это.

Ничто не сравнится с успокаивающими, гипнотизирующими воплями взрослого мужчины, который знает, что это будут последние звуки, которые он когда-либо издаст. Его крики — тихая симфония, постоянно звучащая в глубине моего сознания, даже когда он стоит передо мной с разинутым ртом, зажмуренными глазами и запрокинутой головой. С каждым новым криком сухожилия на его шее вздуваются под завораживающим каскадом красного. С каждым новым криком внешний мир немного затихает, моя хватка вокруг ножа ослабевает, и мои неглубокие вдохи становятся ровными.

Вскоре его крики превращаются в сдавленные всхлипы. Я так расслаблен, что веки тяжелеют, но я отказываюсь позволить им закрыться и пропустить даже секунду сцены, разыгрывающейся передо мной. Сцены, которую я срежиссировал собственными руками.

Они сказали пойти на терапию. Никто никогда не уточнял, на какую именно.

Мои губы скривились. Рукоять ножа в ладони толстая и влажная. Запах крови и боли наполняет ноздри, вместе с кайфом, который, как я знаю, исчезнет слишком быстро, как это всегда бывает.

Только когда тишина — единственный звук, сравнимый с небесными криками, которые я только что смаковал, как изысканное вино, — возвращается в мои уши, я вспоминаю о своей аудитории. Я позволяю оружию выскользнуть из пальцев. Оно со стуком падает на землю, когда я прислоняюсь к бетонной стене позади меня. Выбрасывая ногу, я перекрещиваю ее через другую лодыжку и делаю последний, опьяняющий вдох.

Я не могу оторвать глаз от этого зрелища. Или, может быть, могу, но не хочу. Это слишком идеально — то, как его голова наклонена сильно далеко вправо. Небольшой красный обрубок на левой стороне его лица — все, что осталось от уха. Потеки алого переплетаются, стекая по телу, и крошечные капли окрашивают керамические плитки моей меткой.

Черт, это хорошо. Кто-то мог бы даже назвать это артистизмом. Я наклоняю голову, впитывая ужас, все еще запечатленный в напряженных линиях его лица. К тому моменту как я закончил с ним, его волосы стали намного седее, но это только придавало определенный шарм, которым я восхищался.

Ха… Он всегда думал, что создает эпические произведения искусства. Если это не эпично, то я не знаю, что это, черт возьми.

— Хочешь сфотографировать? — грубый голос Гриффа поворачивает мою голову вправо.

Его могучие плечи достаточно широки, чтобы заполнить весь дверной проем, в котором он стоит.

Он, конечно, ехидничает, но я почти улыбаюсь, обдумывая это. Обидно видеть, как годы тщательной подготовки исчезают так быстро, как и появились. Но нет. Мне не нужен трофей. Что мне нужно, так это мое чертово здравомыслие — то, в чем я не совсем уверен, что когда-либо обладал, и уж точно никогда не обрету, пока этот безжизненный кусок дерьма затуманивает мне обзор.

И вот так знакомые темные когти горечи впиваются в мою грудь и съедают кайф.

Фредерик Фергюсон. Пятьдесят шесть лет. Водитель автобуса начальной школы. Две бывшие жены, один взрослый ребенок, которого он не видел и с которым не разговаривал одиннадцать лет.

Я мысленно вычеркиваю его имя в своем списке. Потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы достать его, но это только потому, что мои руки были заняты номерами пять и тринадцать.

Уставившись на тело, прислонившееся к колонне, к которой оно привязано, я отталкиваюсь от стены.

— Сожги его.

Я не выхожу из комнаты, пока воздух не заволакивает дымом. Пепел и пыль, смерть и убийства. Некоторые пьют это как яд, пока это не убивает их, не оставляя ничего, кроме оболочки без души. Другие, такие как я, — и есть этот яд. Когда у тебя нет души, нет угрозы потерять ее. Когда нет угрозы, нечего бояться.

И без страха… твои возможности безграничны.

— Не суди о моей истории по главе, на которую ты наткнулся.

— Неизвестно

Oвальная кнопка из тонкой бронзы. Одно нажатие. Один дин, один дон. И все это станет реальностью.

Я втягиваю воздух, грудь напрягается под облегающей униформой. Холодная волна беспокойства пробегает по спине, когда я одергиваю подол маленького черного платья длиной до середины бедра. Платье, которое я получила на пороге своего дома. Платье, которое стоит больше, чем весь мамин дом-трейлер. Платье, в котором был билет на самолет в один конец до Нью-Йорка и пять хрустящих стодолларовых купюр, засунутых во внутренний карман, когда оно прибыло.

До вчерашнего дня я слышала о дизайнере Оскаре де ла Рента только в реалити-шоу. Сегодня на мне не только его одежда, но и подходящие к ней десяти сантиметровые туфли-лодочки.

Переминаясь с ноги на ногу, я поправляю черные очки в прямоугольной оправе, сидящие на переносице, и качаю головой, глядя на себя. Перестань быть трусихой и покончи уже с этим.

Если бы Фрэнки была здесь, она бы ухмыльнулась и толкнула меня плечом, подталкивая к двери. Но ее здесь нет, не так ли?

Прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я прижимаю обгрызенный ноготь к дверному звонку и жду.

Предвкушение нарастает с каждой секундой, терзая, пока мои ладони не потеют. Тьфу. Как будто у меня и так недостаточно личных проблем, с которыми нужно разбираться, не добавляя ко всему еще и этот сценарий.

С трудом могу поверить, что я действительно здесь. Не то чтобы я точно знала, где, черт возьми, находится это здесь.

Наклонив голову, я пытаюсь незаметно оглядеть свое окружение. Черный лимузин, который высадил меня несколько минут назад, теперь превратился в далекое пятнышко, исчезающее на бесконечной подъездной дорожке. По обе стороны гладкой, узкой тропы растут идеально подстриженные живые изгороди, достаточно высокие, чтобы напоминать лабиринт. Лабиринт, который угрожает поглотить целиком, если я осмелюсь вернуться тем путем, которым приехала.

Вдалеке невозможно ничего разглядеть, но я знаю, что лимузину пришлось проехать через ворота, чтобы попасть сюда.

Затемненные окна блокировали любые подсказки относительно того, куда я направлялась, с той секунды, как меня встретили в аэропорту и проводили в затанированный автомобиль. Затемнённые стекла скрывали от посторонних глаз даже водительское сиденье, но они не могли приглушить случайные звуки. После долгой поездки, где единственным звуком был шум шин, мои уши внезапно пронзил едва слышный грохот, который сопровождал открытие ворот.

Сердце сильнее заколотилось о грудную клетку, когда я посмотрела в чистое голубое небо над головой. Ничто не указывает на мое местоположение. Самолет, возможно, и доставил меня в Нью-Йорк, но, насколько я могу судить, мы свернули в Джерси или Массачусетс.

Я поворачиваюсь обратно к двери, осматривая само имение, и черт возьми… это место огромное. Я крошечная пылинка, стоящая перед домом. Нет — особняком. Здание сплошь состоит из величественных арок, сложных резных узоров, роскошных террас, блеска и шика, растянутого настолько, что оно могло бы вместить весь наш трейлерный парк.

Глубокий вдох.

После мягкого щелчка дверь из красного дерева распахивается, и передо мной предстает потрясающая женщина. Вероятно, она на пятнадцать лет старше, а мне двадцать, и выглядит так, словно только что сошла с подиума. Гладкие светлые волосы собраны в сложный узел на макушке. Высокие скулы нежно розовые, а загорелая кожа безупречно ровная.

— Эмми Хайленд? — мурлычет она, изгибая блестящие красные губы, когда протягивает руку. — Стелла Ларссон. Так рада наконец-то познакомиться с вами.

Я пожимаю руку и пытаюсь заставить свои плечи расслабиться, когда цепляюсь за знакомое имя.

— Я тоже рада с вами познакомиться. Я имею в виду, лично.

Улыбка женщины становится шире, и это только подчеркивает ее красоту. Грациозно отступив в сторону, она отпускает мою руку.

— Пожалуйста, входите.

Только когда она поворачивается, и я следую за ней в длинный коридор, то замечаю ее наряд: маленькое черное платье, доходящее до середины бедра, и подходящие к нему десяти сантиметровые туфли-лодочки. Образ почти идентичный моему, за исключением того, что, когда она двигается, я вижу, что у нее глубокий V-образный вырез, в то время как у того, что предоставили мне, скромный вырез в виде сердечка. Она также носит тонкий золотистый шарф, обернутый вокруг шеи наподобие колье, но то, как он аккуратно завязан с одной стороны, каким-то образом придает всему образу элегантность.

Мои шаги замирают сами по себе, когда коридор выходит в шикарную гостиную. За огромными окнами, занимающими всю дальнюю стену, раскинулся захватывающий дух вид на густой сад. Солнечные лучи заливают гостиную, создавая сияние, которое бросает отблеск на мою кожу. Когда я поднимаю глаза, то замечаю, что большая часть света исходит от стеклянного потолка.

Ослепительное тепло кажется обманчивым, потому что я точно знаю, что здесь происходит на самом деле. Какую роль мне предстоит сыграть. Я делаю несколько шагов вправо, пока мерцание не исчезает, и стою в затененном углу.

Моя рука касается холста на стене. Это строгий, традиционный пейзаж особняка столетней давности. Бронзовый и царственный на вид, рисунок какой-то неправильный. Определенно не такой, каким я бы его написала. Краска здания должна была облупиться, а сад зарасти сорняками, напоминая о былых временах. Длинные тени тянулись бы по потрескавшимся ступеням, дразня дом призраками прошлого. Толстая полоса красного испачкала бы подоконник, брошенное ведро с краской опрокинулось бы набок и расплескало содержимое.

Даже находясь вдали от своего альбома для рисования, заботливо спрятанного в моем углу трейлера, где мама его не найдет, мои пальцы буквально зудят от желания окунуться в мир кисти и красок. Каждая душная картина притягивает меня своими мольбами о смелых мазках краски — красной и черной, и я сожалею, что мне было приказано оставить все свои вещи дома.

Конечно, у меня никогда не было подходящих материалов для творчества, но Фрэнки делала всё, чтобы достать их для меня, даже когда я была совсем маленькой. Краски и скетчбуки из магазинов с подержанными товарами были доступнее, чем новые предметы. В крайнем случае сошли бы карандаши и обрывки бумаги. Вне зависимости от обстоятельств, она всегда заботилась о том, чтобы у меня были материалы для творчества. И каждый раз, когда мама ловила меня и выбрасывала всё это, Фрэнки находила новые материалы для меня.

Фрэнки часто говорила, что, когда ты чувствуешь желание что-то сделать, это способ твоей души привести тебя туда, где ты должен быть. Никогда не игнорируй свои порывы, Эмми. Без них мы все бы пропали.

Я сглатываю, отбрасывая мысли и переводя взгляд с одной картины на другую.

— Не хотите ли чаю, прежде чем мы начнем? — улыбка Стеллы дрогнула, когда она посмотрела в темный угол, в котором я стояла.

Я опустила взгляд, снова дергая подол платья. С каждым шагом эта штука подползала все ближе к моим трусикам.

— Нет. Спасибо.

— Конечно. Тогда сюда.

Мы пересекаем комнату, наши каблуки стучат при каждом шаге, пока мы подходим к широкой винтовой лестнице. Она идет впереди, ее рука касается перил. Мы не останавливаемся, пока не оказываемся внутри небольшого офиса с единственным письменным столом в углу и зоной отдыха со стеклянным кофейным столиком в центре. Она указывает на кремовый диван.

— Присаживайся, Эмми.

Она ждет, пока я сяду, прежде чем сесть рядом со мной и достать из-под стола глянцевый портфель.

— Итак, — говорит она, не поднимая глаз, тонкие пальцы скользят по файлам, — контракт, который у меня здесь, практически повторяет тот, который мы рассмотрели на прошлой неделе в нашей переписке. Есть только одно небольшое отличие, на которое ты обратишь внимание. В новом контракте будет включена информация о компании-работодателе, тогда как в предыдущем варианте мы исключили её из соображений конфиденциальности. Всё ясно?

Мои пальцы крепче сжимают подол платья, но я быстро отпускаю ткань и киваю. Если я собираюсь быть достаточно убедительной, чтобы провернуть это, то не могу позволить своему беспокойству проявиться.

— Отлично. Теперь, учитывая, что у тебя было достаточно времени, чтобы обдумать все аспекты этой должности, и ты готова начать, принимая во внимание, что ты села в самолет, мы переходим к этапу подписания. Я буду свидетелем.

Удары в грудной клетке перерастают в трепет, легкий и быстрый. Платье внезапно становится слишком тесным и начинает раздражать кожу. Да, я просмотрела все пункты контракта, но не так, как она предполагает; скорее с оглядкой на то, что случится, если мои новые работодатели узнают, чем я на самом деле занимаюсь здесь. Когда они это узнают.

Потому что, в конце концов, они это сделают.

Честно говоря, я не могу поверить, что зашла так далеко. Несмотря на то, что мы с Фрэнки всего лишь сводные сестры и совсем не похожи друг на друга, есть очевидные вещи, которые выявили бы нашу связь, если бы они когда-нибудь нашли повод докопаться до них.

— А, вот и оно.

Стелла достает скрепленную папку и ручку, затем откладывает портфель в сторону. Наконец, она встречает мой пристальный взгляд с ободряющей улыбкой.

— Я понимаю, насколько напряженным и формальным все это кажется сейчас, но обещаю, что ты почувствуешь себя более комфортно, как только разберешься с основами. Осталось всего несколько мелких деталей, и ты официально будешь числится в нашей платежной ведомости.

Зарплата.

Деньги.

Невероятно огромная сумма денег. Цифры слишком велики, чтобы я могла их произнести, не чувствуя себя преступницей. Секретарше никогда не предложили бы такую зарплату, и, наверное, именно по этой причине Фрэнки решила согласиться. Одна мимолетная мысль обо всем, что могут значить для нее такие деньги, и я понимаю. Я действительно понимаю. Мы всегда говорили о больших мечтах и о том, чтобы уехать от мамы. Как можно дальше от Миссисипи.

— Да… — я выдыхаю, надеясь, что Стелла не видит вопросов и нервозности в моих глазах. — Конечно.

— Превосходно, — ее улыбка становится шире, и она протягивает мне папку и ручку. — Поставь инициалы здесь, — она указывает на маленькую строчку рядом с каждым абзацем, одновременно листая страницы, — здесь и здесь, а затем твоя основная информация внизу. Раздел свидетелей предоставь мне. И тогда у нас все будет готово.

Тонкий слой пота делает хватку на ручке скользкой, но я подписываю, как указано, ставя свои инициалы. Хотя глаза бегло просматривают каждый знакомый абзац, я стараюсь не обращать внимания на слова из страха, что откажусь. Обычно я не нервный человек, но опять же, обычно я не оказываюсь в подобном положении.

Некоторые абзацы выделяются среди других, особенно те, которые раскрывают личности моих новых работодателей:

Раздел 13, пункт 4:

— Я понимаю, что мой долг как секретаря Мэтьюззов — служить любым способом, о котором меня попросят. Я здесь как служанка и только как служанка. Подписание этого контракта указывает на то, что я, Эмми Мэй Хайленд, согласна на роль служанки и буду стремиться к тому, чтобы все, о чем меня просят, было доведено до конца и полного удовлетворения.

Я столько раз читала свой вариант этого документа, что больше не испытываю полного удовлетворения, но Мэтьюзз? Все еще чертовски расплывчато.

Я поднимаю взгляд и поднимаю бровь. Стелла просто улыбается и кивает, чтобы я продолжала.

Раздел 13, пункт 5:

— Я понимаю, что определенные задачи могут быть очень сложными и вызывать физическое и/или психическое напряжение, и я не возлагаю на Matthews House, Inc. или любого из ее сотрудников или аффилированных лиц ответственность за любые подобные происшествия или ущерб в любой форме.

Раздел 23, пункт 1:

— Я понимаю, что то, что один из Мэтьюззов выбрал меня своим верным слугой, свяжет меня с ним несколькими способами. Я стану и останусь его добровольным и верным слугой на протяжении всего срока моего годичного контракта, и он станет моим хозяином. Поэтому я буду обращаться к нему только как — Хозяин.

Раздел 24, пункт 1:

— Я прошла полное медицинское обследование по мере необходимости, включая проверку здоровья на наличие любых заболеваний, передающихся половым путем. Эти записи были предоставлены компании Matthews House, Inc. и просмотрены до прибытия. Кроме того, я соглашаюсь соблюдать обязательные правила контроля рождаемости в течение всего срока моей работы.

Раздел 29, пункт 2:

— Я понимаю, что, если я сделаю что-нибудь, что вызовет недовольство моего хозяина, он оставляет за собой право лишить меня статуса своей служанки в любое время в течение моего годичного контракта.

Раздел 29, пункт 3:

— Я понимаю, что, если никто из Мэтьюззов не назовет меня своей слугой, я сделаю своей главной обязанностью обслуживать всех четверых по их индивидуальным просьбам. Я также понимаю, что это моя единственная обязанность — представить себя Мэтьюззам таким образом, который им понравится, и если никто не сочтет меня достойной и претендовать на меня, то либо моя премия в конце года будет сокращена вдвое, либо мое пребывание в Matthews House будет прекращено.

К тому времени, как я дохожу до последнего пункта, мои глаза почти стекленеют.

Раздел 42, пункт 4:

— Я понимаю, что все, что делается, видится или слышится в стенах Matthews House во время моего контракта, связано законами о полной конфиденциальности, и от меня требуется полная конфиденциальность. Если я, Эмми Мэй Хайленд, выдам что-либо, намекающее на деятельность, за которой я могу наблюдать или в которой принимаю участие в Matthews House, это приведет к аннулированию моей премии в конце года, и дальнейшие действия будут приниматься по воле и усмотрению Matthews House, Inc. так, как они сочтут нужным.

Мэтьюзз.

Я сглатываю ком в горле. Чем больше раз я читаю эту фамилию, тем больше мне кажется, что невидимые наручники врезаются в мои запястья. Оковы. Ограничения. Я никогда не могла смириться с идеей потери свободы.

Несмотря на то, что фамилия не кажется мне знакомой, что-то в ней заставляет меня почувствовать узел в животе. Было сложно убедить себя подписать подобное соглашение еще дома, когда я не знала фамилии, которая сочеталась бы с титулом "хозяин", и когда я не сидела на их роскошном кожаном диване. Но теперь…

Строки моего напечатанного имени и подписи внизу бланка достаточно закорючие, чтобы выглядеть как у пятилетнего ребенка. Я не могу удержать дрожь в руках от осознания, что все это становится нерушимой реальностью.

Вот и все. Нет даже испытательного срока. Как только я передам этот контракт, я полностью согласна со всем.

И если я все сделаю правильно, это также означает ответы. Это значит найти Фрэнки, увидеть своими собственными глазами, что с ней все в порядке. И, может быть, в процессе часть вины исчезнет настолько, что я снова смогу дышать.

Напоминание помогает успокоить мой пульс. Фрэнки. Она — вот что важно. Она — все, что имеет значение.

Я отключаю свой мозг и отдаю бумаги женщине рядом. Стелла заполняет нижнюю часть, затем кладет их в портфель и встает. Она протягивает руку.

— Может быть, мы рискнем перейти ко второй фазе?

Я беру ее за руку и поднимаюсь.

— Вторая фаза?

Она улыбается. От слишком совершенного изгиба ее красных губ у меня по рукам бегут мурашки.

— Я провожу тебя в женскую половину, где тебя приведут в порядок и подготовят к знакомству с Мэтьюзз. Это твой шанс, Эмми. Твой шанс быть востребованной.

Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, затем снова открывает их, когда делает выдох.

— Я до сих пор помню, как на меня впервые претендовали.

Сказочная искра мелькает в ее глазах лани, как будто она потерялась в другом моменте, и это заставляет меня сделать шаг назад.

О, Фрэнки. Во что, черт возьми, ты вляпалась?

— Ты думаешь, я просто кукла. Кукла розовая и легкая.

Кукла, которую ты можешь посадить так, как тебе нравится.

— Харли Квинн

Maма не верила в телевидение, поэтому мы с Фрэнки обычно проскальзывали в соседний трейлер, где пожилая женщина, известная под ласковым прозвищем "Чокнутая Бетси", позволяла нам смотреть у неё кабельное и наслаждаться нашей зависимостью от реалити-шоу и канала Home Network. Я видела изрядную долю модной недвижимости по маленькому телевизору, стоящему на ее кухонном столе.

Это место меркнет на их фоне.

Когда Стелла впервые вывела меня на улицу через заднюю дверь, меня встретил причудливый сад, который я мельком заметила из гостиной. Такие же массивные живые изгороди, обрамлявшие переднюю подъездную дорожку, окружали границу сквера, как забор. Вот почему я была так удивлена, когда она показала узкий проход, скрытый за вишневым деревом. Мы прошли через него и продолжили путь за стеной кустарника.

Я не ожидала увидеть травянистое поле длиной в четверть километра, ведущее к другому, большему особняку.

Это секретный гостевой дом — если такой большой особняк можно назвать секретным — с замысловатой лепниной, украшающей фасад, и террасами, которые приводят гостей вроде меня в трепет. Это здание достаточно узкое, чтобы спрятаться за своим аналогом, но в длину вдвое больше дома напротив.

Мы пересекаем узкую подъездную дорожку, и Стелла останавливается, когда мы подходим к входной двери из красного дерева. Она автоматически отпирается с отчетливым щелчком. Мои брови хмурятся, и я поднимаю голову вверх. Конечно же, из дверного проема выступает маленькая черная чаша, из тех, что скрывают камеру, так что вы не сможете сказать, в какую сторону она направлена.

Пока я не уверена, должно ли осознание того, что за нами так пристально следят, заставить меня чувствовать себя более безопасно или, наоборот, более неловко. Насколько пристально они наблюдали за Фрэнки?

Я следую за Стеллой в фойе, и мои движения замедляются, когда я оглядываюсь вокруг с широко раскрытыми глазами. Это здание может внешне соответствовать фасаду — все в мягких землистых тонах и элегантном дизайне, — но интерьер — это нечто совершенно иное. Наши платья сливаются с черными как смоль стенами. Полированный белый мрамор простирается под нашими каблуками, усиливая каждый щелчок эхом, которое отражается от углов.

Постоянный цокот каблуков режет уши, но темнота окутывает меня, как мягкое одеяло. Тени успокаивают гусиную кожу на моих обнаженных руках. Пульсация в венах успокаивается. По крайней мере, в этом месте обман исчез. Никаких лишних украшений или пышности, чтобы скрыть и отвлечь от правды.

Каждая огромная комната, мимо которой мы проходим, выглядит идентично следующей по стилю. Мебель минималистична, современна и выполнена только в самых чистых оттенках черного и белого. Несколько окон скрыты за бархатными черными шторами, создавая в помещении приглушенное и затемненное освещение, что, возможно, должно вызвать у меня мурашки по спине.

Но это не так.

Три женщины легко переходят из одной комнаты в другую. Каждая из них блондинка, настолько обольстительная, что заставляет меня заглядеться, и одета в роскошные платья и туфли на высоких каблуках, напоминающие мои и Стеллы. Они также носят тонкие шарфы вокруг шеи, как у Стеллы, за исключением одного — золотого. Остальные — синий и красный.

Шарфы, кажется, являются единственными цветными пятнами во всем здании, если не считать редких произведений абстрактного искусства, висящих на стенах.

Что-то ледяное скручивается в животе, когда я смотрю, как женщины приходят и уходят. Ощущение пронзает до глубины души, потому что на первый взгляд любую из этих молодых женщин можно принять за Фрэнки. Высокая, блондинка, загорелая, с округлостями во всех нужных местах. Достаточно красива, чтобы казаться отфотошопленной.

Я привлекательна, но это то, что красивые мужчины ценят только до тех пор, пока такая девушка, как она — как Фрэнки, — не войдет в комнату и не сотрет с меня все следы внимания.

Обычно меня бы это не беспокоило, но с моими густыми черными волосами, спадающими прямо на спину, кожей цвета слоновой кости и миниатюрной фигурой, которая едва достигает 1 метр, 68 сантиметров и на этих десяти сантиметровых каблуках, я с ужасом осознаю, насколько сильно выделяюсь среди остальных. Сколько внимания может привлечь одно мое присутствие здесь. Сколько времени у меня есть, прежде чем одна из девушек — или, что еще хуже, Мэтьюззы — что-то заподозрят?

Я киваю в сторону ближайшей к нам девушки, которая ставит свежий букет роз на стеклянный столик.

— Я получу шарф?

Стелла следит за моим взглядом.

— Если все пойдет по плану.

Мы подходим к двум дверям из тонированного стекла. Как только они автоматически открываются перед нами, Стелла ведет меня через короткий коридор, и вскоре мы оказываемся в стерильной комнате с широким столом перед нами. Она делает шаг вперед и звонит в серебряный колокольчик вызова.

Я слышу это цоканье каблуков задолго до того, как появляется другая потрясающая женщина. С ярко-рыжими локонами, ниспадающими на одно плечо, она первая не блондинка, которую я вижу. Левая половина ее головы тщательно выбрита, что подчеркивает ее лицо в форме сердца и придает четкость чертам, которые в противном случае считались бы мягкими и изящными.

Когда ее взгляд встречается с моим, она не улыбается. Не кивает. Ни в малейшей степени не приветствует меня. Я восхищенно наблюдаю за тем, как она с естественной, уверенной легкостью двигается за своим столом, чтобы убрать лист бумаги в ящик. Затем она прислоняется бедром к дубовой доске и выжидающе смотрит на Стеллу.

— Она готова начать вторую фазу, — говорит Стелла, указывая на меня.

Она бросает взгляд на свои черные наручные часы и добавляет:

— Не забудь подготовить ее к ужину. Они будут ее ждать.

— Что именно они… — начинаю я, но Стелла берет мою руку в свою и сжимает.

— Расслабься, Эмми. Обри здесь лучшая из лучших. Она приведет тебя в идеальную форму для презентации, и Мэтьюззы подерутся за то, кто на тебя сможет претендовать.

Ее гордая улыбка заставляет меня усомниться, осознает ли она, насколько странны ее слова.

Презентация. Претензия. Я действительно единственная здесь, кто считает, что это ненормальные термины для непринужденной беседы?

Мой взгляд перемещается на рыжеволосую Обри, чьи губы изгибаются, когда она замечает выражение моего лица. Затем ее зеленые глаза сканируют меня с ног до головы в быстрой оценке.

— Считай, что это сделано.

— Очень хорошо. Тогда я оставляю вас наедине.

Стелла кивает и выходит из комнаты.

Обри наклоняется, поднимая плетеную корзину со сложенным белым полотенцем и мочалкой, накинутыми поверх других предметов, которые я не могу разобрать. Она протягивает ее мне.

— Для тебя.

— Спасибо.

Я беру корзину и заглядываю внутрь.

— Частные ванные комнаты находятся дальше по коридору слева. Пока ты будешь пользоваться предоставленными средствами гигиены, но сегодня вечером ты можешь составить список любых конкретных предметов, которые тебе понадобятся, и я соберу их для тебя завтра.

Она еще раз окидывает меня взглядом вверх и вниз, и качает головой. Что-то в этом взгляде побуждает меня вонзить обгрызенные ногти в плетеную ткань, пока они не скроются из виду.

— Не знаю, как ты здесь оказалась, Эмма…

— Эмми.

— …но к тому времени, как я закончу с тобой, ты будешь сиять ярче, чем блеск для губ Стеллы.

Частные ванны совсем не похожи на те, что я видела дома. Большая и круглая гидромассажная ванна заставляет меня чувствовать себя избалованной. Слишком избалованной, как будто кто-то пытается убедить меня, что я нечто особенное, и я ловлю себя на том, что тороплюсь покончить со всем этим.

Выскользнув из ванны, я вытираюсь насухо и замечаю белый шелковый халат, висящий на настенном крючке. Я надеваю его как раз в тот момент, когда раздается стук в дверь.

Обри стоит там, когда я открываю ее. Она поворачивается и жестом приглашает меня следовать за ней.

— Спа-тайм.

Оказывается, ‘спа-тайм" — это код для обозначения боли. Вскоре она укладывает меня на массажный стол, мои ноги раздвигаются, когда она отрывает последнюю полоску муслина от области между моими бедрами. Я не издаю ни звука, но мои пальцы впиваются в виниловую кожу стола. До сих пор я никогда ничего не выщипывала воском, кроме бровей.

— Я знаю. В первый раз чертовски больно, — говорит Обри.

Я подавляю гримасу.

— Только в первый раз?

— И во второй. И в третий. И… знаешь, что, мне следовало остановиться на чертовски больно.

Я издаю горький смешок, жжение, наконец, проходит, когда она намазывает это место тонким слоем крема. Когда она выпрямляет мои ноги и наносит успокаивающий бальзам на только что натертые воском икры, я открываю глаза. Она стоит слева от стола, повернувшись ко мне бритой стороной головы, и я впервые замечаю ее обнаженный вырез.

— Ты не носишь шарф?

Она ухмыляется, но не поднимает взгляда от моих ног.

— Нет.

— Значит, ты не одна из секретарей? Я думала, что это что-то вроде части униформы или что-то в этом роде.

— О нет. Я… просто на меня не претендовали.

Я сглатываю, вспоминая один из пунктов контракта: Я понимаю, что если никто из Мэтьюзз не назовет меня своим верным слугой, я сделаю своим главным долгом служить всем четверым по их индивидуальным просьбам.

У меня пересыхает в горле, когда я отвечаю:

— О.

Обри издает смешок, нежно помогая мне принять сидячее положение и застегивая халат на мне спереди.

— Мне нравится так, если это то, что тебя интересует.

— Тебе нравится это?

Мы встаем, и она ведет меня в другую комнату, затем усаживает в кресло, окруженное зеркалами. Я почти не обращаю внимания. Как ей могло нравиться обслуживать четырех мужчин до "полного удовлетворения"?

Я не святая, когда дело доходит до секса. Я потеряла девственность в пятнадцать и никогда не оглядывалась назад. Мне нравится секс, или, точнее, я нуждаюсь в нем, несмотря на то, что знаю, что не получаю от него такого удовольствия, как большинство женщин. Для меня этот акт служит определенной цели.

У меня нет дома, мамы, которая хотела меня, или понятия, кто мой папа. У меня определенно нет никакого контроля над тайными, запретными местами, в которые иногда заглядывает мой разум. Но искусство и секс? Это две вещи, на которые я могу рассчитывать. Мои единственные релизы в этом мире. Единственные вещи, находящиеся под моим контролем, достаточно мощные, чтобы заглушить весь остальной мир.

Это место — подписание контракта, действие в качестве служанки, принятие платы за мое тело — это совершенно новая территория. Территория, которая угрожает лишить всякого чувства контроля.

Обри приподнимает мой подбородок. Она изучает мое лицо, затем скользит взглядом по косметике на туалетном столике. Я никогда не видела столько косметических средств в одном месте.

— Да, — в конце концов бормочет она, — хочу. Это не значит, что никто из них не хочет заявить на меня права…

Ее губы приподнимаются, и она использует кисточку, чтобы нанести консилер на мою кожу.

— Но я сделала выбор. И это освобождает. Разве не поэтому ты здесь? Ищешь что-то? Такую свободу, которую ты больше нигде не найдешь?

Свободу? Я не знаю, как бы я назвала одинаковых кукол, живущих в особняке, чтобы выполнять приказы мужчин, но свобода — не совсем первое слово, которое приходит на ум.

Мои мысли, должно быть, написаны на лице, потому что Обри отстраняется, ее глаза сужаются.

— Или, может быть, то, что ты ищешь, отличается. Может быть, причина, по которой ты здесь, в другом.

Мой желудок сжимается, когда ее слова попадают слишком близко к цели. Я сохраняю невозмутимое выражение лица, но голос дрожит.

— Ч-что ты имеешь в виду? Они нашли меня, связались со мной. Точно так же, как и все остальные здесь.

Это правда, смешанная с ложью. Выцветший номер телефона, который я нашла нацарапанным на дне прикроватной тумбочки Фрэнки, возможно, был оставлен там не для меня, но, как я узнала, это место предназначено только для приглашенных в самом эксклюзивном смысле. Вы не ищете дом Мэтьюззов; они ищут вас.

Когда я дрожащими пальцами подняла трубку в тот день, когда поняла, что Фрэнки не просто ушла — она пропала, — женщина, которая ответила на мой звонок, предположила, что меня выбрали, как и всех остальных.

Обри пожимает плечами, затем снова наклоняется вперед и начинает работать над моим макияжем глаз.

— Я имею в виду, что иногда вещи, к которым нас тянет, рассказывают о нас больше, чем мы осознаем. Есть причина, по которой ты решила сесть на самолет, Эмма…

— Эмми.

— …и дело не только в деньгах. Это никогда не бывает просто из-за денег.

Ее слова проникают в мой мозг, ясные и тяжелые. Могло ли это быть правдой? Была ли Фрэнки здесь для чего-то другого? Но что она могла искать? Она никогда не искала ответов; она та, от кого люди получают ответы. Никогда не последователь, всегда лидер.

— Тогда что? — спрашиваю я тихим голосом, боясь ответа, который могу получить. — Зачем, если не из-за денег?

Еще одно пожатие плечами, когда она оглядывается вокруг, переводя взгляд с одной черной стены на другую.

— В этой темноте есть что-то грубое, тебе не кажется? Что-то честное. Реальное. В таком месте, как это, ты не можешь не позволить себе погрузиться в свои самые сокровенные тайны и желания. В свои самые темные уголки. — Ее пальцы обхватывают мой подбородок, когда она снова наклоняет мою голову, на этот раз так, что я смотрю прямо в ее проницательные зеленые глаза.

— И у каждого есть темные стороны, Эмма. Даже ангел, который никогда не грешил, просто хочет быть свободным.

— Солнце наблюдает за тем, что я делаю, но луна знает все мои секреты.

— Дж. М. Страна Чудес

Когда мне было семь, у меня был кукольный домик. Нам пришлось прятать его целых три месяца, прежде чем мама нашла его. Она назвала это игрой дьявола и выкинула из нашего трейлера.

Это был подарок по наследству от внучки Сумасшедшей Бетси, и его стены были прогнуты и осыпались. Крошечные предметы мебели были настолько выцветшими, что мы не могли различить их цвет. Даже куклы размером с палец были поцарапаны, их одежда порвана.

Фрэнки внимательно осмотрела обломки, когда мы его впервые получили, поднимая их один за другим и внимательно изучая повреждения. За считанные секунды она нашла способ их починить. Это одна из черт, которыми я всегда восхищалась в своей старшей сестре, — то, как она берет все в свои руки.

Она позаимствовала — и я использую этот термин в широком смысле — косметику и ткани у другой соседки, а затем полностью обновила кукол, надев шикарные платья и наращивая ресницы. Она использовала лишние лоскутки ткани, чтобы дополнить интерьер дома коврами и занавесками.

— Видишь ли, Эмми, — сказала Фрэнки, моделируя одну из кукол и заставляя ее вращаться всем телом. — Теперь никто не должен знать.

— Знать что?

— Об ущербе, конечно. Ты показываешь людям то, что они хотят видеть, и они никогда не заподозрят, что скрывается за этим.

Она погладила игрушку по волосам, которые теперь были расчесаны и перевязаны сзади лентой. Затем наклонилась вперед, к ее уху.

— Теперь ты будешь идеальной маленькой куколкой, не так ли?

Если бы куклы могли чувствовать, я полагаю, что одна из них чувствовала бы себя точно так же, как я сейчас. Коридор с черными стенами, по которому я иду за Обри, уставлен маленькими зеркалами. Каждое из них только усиливает странное ощущение пустоты в моей груди. Если бы я нашла мгновение, чтобы взглянуть на свое отражение, возможно, со временем я смогла бы узнать себя, но наш быстрый темп означает, что каждый шаг лишь слегка окидывает меня мимолетным взглядом, незнакомки.

Мои волосы все еще прямые, свисают до талии, но черные пряди гладкие и глянцевые, сияющие так, как я никогда раньше не видела. Наращенные ресницы, приклеенные к моим и без того густым, кажутся тяжелыми на веках. Мерцающие крапинки золотистых теней создают неестественный блеск в моих небесно-голубых глазах. Консилер скрывает любые следы легких веснушек, разбросанных по носу и скулам, отчего моя светлая кожа кажется фарфоровой на фоне черных волос и платья.

И все, что я вижу, — это еще одну куклу.

Обри останавливается так резко, что я чуть не врезаюсь в нее. Я оглядываюсь и вижу, что мы добрались до маленькой гостиной с единственной скамейкой.

— Сядь здесь, — инструктирует она. — Я проверю, готовы ли они для тебя.

Она исчезает в открытом дверном проеме, который ведет в столовую. Я ерзаю на скамейке, вытягивая шею, чтобы попытаться разглядеть мужчин, которые должны решить мою судьбу в этом доме. Мужчины, которые, вероятно, уже завербовали Фрэнки.

Укол беспокойства пронзает позвоночник, заставляя меня сесть прямее. Мэтьюзз. Может быть, братья? Какая-то семья? Кем бы ни были эти люди, они — единственная ниточка, которая ведет к исчезновению Фрэнки. Последнее место, в которое, насколько я знаю, она направлялась до того, как перестали приходить ее письма.

Мама могла сколько угодно считать, что она все еще гоняется за деньгами, но я знаю лучше. Поскольку у меня никогда не было своего телефона, а мама не давала мне возможности прокрасться в трейлер Бетси и воспользоваться ее компьютером, Фрэнки обязательно писала мне по обычной почте, по крайней мере, раз в месяц. Всегда. Я поняла, что что-что не так, как только прошел второй месяц без писем. На третий месяц я позвонила в полицейский участок и попыталась подать заявление о пропаже человека. Никто из чиновников не воспринял заявление всерьез. Когда половина города, включая правоохранительные органы, платила женщине, о которой идет речь, за «вечер для взрослых», поразительно, как быстро они отвернулись от нее.

По правде говоря, я не могу сказать, что виню их. Фрэнки покинула Миссисипи, как только ей исполнилось восемнадцать, и отправилась работать моделью в Нью-Йорк. Было совершенно нормально, что она исчезала из нашего района на продолжительное время, и никто не видел ее. Ей нравилось появляться без предупреждения и удивлять меня, а затем исчезать без единого слова, пока в следующем месяце в мой почтовый ящик не приходило письмо, в котором объяснялись все новые мечты, которые она преследовала в то время.

Ты и я, — всегда говорила она. Однажды мы забудем все это и будем потягивать ром на берегах Гавайи.

Сейчас, в двадцать пять лет, ее выбор образа жизни — заигрывание как с законом, так и с границами здравого смысла — всегда имел последствия. Она знает это так же хорошо, как и я. Как и я, ее выбор оставил неизгладимый след в ее жизни. Но с другой стороны, она всегда превосходила саму жизнь.

Вот почему, когда она появилась как гром среди ясного неба восемь месяцев назад, запихивая те немногие пожитки, которые у нее еще оставались в нашем трейлере, в спортивную сумку, я и глазом не моргнула. Ее движения были дикими, неистовыми, когда она набивала сумку до отказа, от нее исходило нервное возбуждение.

— Вот оно, Эмми, — сказала она, выдвигая ящик своей тумбочки и перебирая несколько старых фотографий. — Настоящая сделка.

Я оперлась бедром о край нашего комода и скрестила руки на груди.

— Ты говоришь это каждый раз, Фрэнки.

— Нет.

Она сделала паузу, ее рука застыла в процессе поиска, когда она посмотрела на меня. Ее темно-карие глаза стали чуть темнее, выражение лица сменилось на что-то серьезное, вдумчивое.

— На этот раз я серьезно. Если бы у тебя был шанс сбежать, и я имею в виду, действительно сбежать — забудь про маму, забудь про все это. Ты бы приняла его?

Я нахмурилась, приоткрыв губы, но не знала, что сказать. Чего я действительно хотела, так это попросить ее не покидать меня снова, умолять моего единственного друга в этом мире остаться еще ненадолго, но я знала, что никогда не смогу высказать эти мысли вслух.

Я птица, запертая в самодельной клетке. А Фрэнки свободна настолько, насколько это возможно.

— Если твой честный перед Богом ответ "нет", тогда я отменю все это, — сказала Фрэнки, делая медленный шаг ко мне. — Я останусь дома на месяц. Может быть, на два.

— Правда? — скептицизм просочился в мой голос.

Она кивнула один раз.

— Правда. Но без ерунды, Эмми. Только правду. Что, если… что, если бы было место, где ты могла бы, наконец, просто, — она пожала плечами, искоса взглянув на коробку, в которой были спрятаны мои работы, — быть собой. Без последствий. Без осуждения.

Когда она снова посмотрела на меня, ее глаза были широко раскрыты, уголки губ опущены вниз. У неё была вся невинность маленькой девочки, когда она ждала моего честного ответа.

— Ты бы сделала это, Эмми?

В моем горле образовался ком. Я хотела солгать, умолять, настаивать. Но мы обе знали ответ. Я даже представить себе не могла такую свободу.

— Да, — мой голос дрогнул. — Я бы так и сделала.

Сейчас, оглядываясь назад, слова, которыми мы обменялись в тот день, приобретают совершенно новый смысл.

— Эмма? — голос Обри возвращает меня в маленькую гостиную, и мои глаза находят ее, стоящую в открытом дверном проеме. — Я сказала, что они готовы для тебя.

— О.

Мой ответ выходит неуверенным, когда я встала, и новые контактные линзы заставили меня быстро заморгать.

Это то, чего я хотела, — напоминаю я себе. — Не облажайся.

Спина прямая, подбородок поднят. Я прочищаю горло.

— Спасибо.

Обри кивает в сторону столовой позади нее.

— У тебя все получится, — шепчет она, начиная вести меня к двери. — Просто помни о контракте. Если ты не такая, как я, делай все возможное, чтобы на тебя претендовали.

Контракт. Претендование.

Глубокий вдох.

В ту секунду, когда моя нога переступает порог, на меня устремляются четыре пары мужских глаз. Моя грудь поднимается и опускается. Кожа становится липкой под облегающим платьем.

Столовая погружена в полумрак, окружена черными стенами, к которым я начинаю привыкать. Она освещена только скромной люстрой над маленьким прямоугольным столом, за которым сидят Мэтьюзз. Не знаю, из-за дрянного освещения или из-за адреналина, внезапно разлившегося по моим венам, но, кажется, я не могу сосредоточиться на каком-то одном мужчине достаточно долго, чтобы разглядеть его внешность.

Все, что я вижу, — это силуэты больших, темных костюмов.

— Джентельмены, — Обри приветствует их кивком, — познакомьтесь с Эмми Хайленд. Ваша новая секретарша.

На мгновение в комнате становится так тихо, что я боюсь дышать. У меня слишком сдавливает грудь. Их молчаливые, сосредоточенные взгляды словно крошечные иголки покалывают у меня под платьем. Когда проходит еще одна долгая минута, а никто по-прежнему не произносит ни слова, я перевожу взгляд на Обри, надеясь, что я единственная, кто чувствует неловкость.

Только ее там нет.

Пальцы начинают нервно дёргаться, но я ловлю себя на том, что сцепляю руки вместе. Ты показываешь людям то, что они хотят видеть, и они никогда не заподозрят, что скрывается под этим. Верно, Фрэнки?

Кто-то прочищает горло. Звук грубый и привлекает мое внимание к одному из двух мужчин, сидящих напротив меня. Двое других сидят во главе стола, один слева от меня, другой справа.

— Эмми.

Тот, кто прочищает горло, говорит со странной властностью. Это такой голос, который стихает, как будто рассказывает секрет. Как будто он знает мое имя лучше, чем я сама.

— Ну, разве ты не собираешься присоединиться к нам?

Только после этого я замечаю пустой стул, расположенный напротив говорящего, и молчаливого мужчины рядом с ним. Я заставляю свои ноги двигаться вперед, надеясь, что мои движения будут плавными, несмотря на неловкость, охватывающую меня, когда я проскальзываю на свое место за столом.

— А, намного лучше, — протягивает мужчина. — Нет смысла держать такую красотку под нашей крышей, если мы даже не можем ее видеть.

Он подмигивает, кивая в сторону одного из других мужчин, который посмеивается.

Теперь, когда освещение прямо над нашими головами и мой пульс успокаивается, я, наконец, могу их ясно видеть.

Поскольку только один мужчина обращался непосредственно ко мне, я сначала сосредотачиваюсь на нем. Его лицо — сплошные острые углы, с длинным носом и ярко выраженными скулами. Его грязно-светлые волосы, разделенные пробором с одной стороны, гладкие и достаточно длинные, чтобы касаться его воротника — очень дорогого на вид воротника. Я не разбираюсь в костюмах, но он напоминает мне свадебный наряд.

Выглядит слишком ухоженным на мой вкус, но он из тех красавчиков, в которых Фрэнки влюбилась бы сразу.

— Простите мою грубость, — говорит мужчина, в его тоне сквозит веселье. — Позвольте мне представиться.

Он встает, и я бы приподняла бровь, если бы не была так напряжена. Он, видимо, считает, что вот это встание для знакомства сделает его в моих глазах более джентльменом? Он протягивает руку.

— Райф Мэтьюзз.

Я заставляю себя улыбнуться, надеюсь, очаровательно, когда поднимаюсь, чтобы вложить свою руку в его.

— Приятно познакомиться, Райф.

— Ага, — говорит он, что-то темное пляшет в его золотисто-карих глазах, — значит, она действительно говорит. Я уже начал переживать, что с ней что-то не так.

Горечь обжигает мой язык, умоляя дать ей волю. Но, каких мужчин я ожидала найти в подобном месте? Вспоминая причину, по которой я здесь, я проглатываю свое отвращение к тому, чтобы подшутить над ним. Мне нужно сыграть свою роль, если я собираюсь подобраться достаточно близко к этим людям, чтобы выяснить их причастность к исчезновению Фрэнки.

Мои губы слегка изгибаются, мой указательный палец игриво поглаживает его ладонь, когда он отпускает мою руку.

— Я делаю больше, чем просто говорю.

Низкий смешок срывается с его губ, когда он наклоняет голову. Его глаза сужаются.

— Посмотрим.

Прежде чем я успеваю ответить, он указывает на мужчину в левом конце стола, и я опускаюсь на свое место.

— Это Феликс, мозги братьев Мэтьюзз.

Братья.

Райф снова ухмыляется, и, клянусь, он как будто читает мои мысли. Дрожь пробегает по позвоночнику при этой идее, напоминая мне следить за каждым выражением своего лица.

Феликс протягивает руку, но он не встает, и я рада. По крайней мере, одним притворством меньше.

— Не обращай внимания на Райфа, — бормочет он, криво ухмыляясь мне, пока мы пожимаем друг другу руки. — Не все из нас подонки. — Райф закатывает глаза.

— Не позволяй ему сбить тебя с толку, сладкая. Он такой же мудак, как и все мы. Некоторые из нас просто не прачут этого.

Я оглядываюсь на Феликса. Он, наверное, на добрых пять лет старше меня, но у него более молодое лицо, чем у других: мягкие черты и большие глаза под копной светло-каштановых волос. Мой взгляд опускается на его яркий костюм — такой контраст с темнотой комнаты. Белая рубашка на пуговицах скрывается под тонкими бретельками подтяжек и накрахмаленным серым жилетом, но галстук-бабочка портит впечатление. Вещь достаточно большая, чтобы выглядеть как карикатура, и это яркий оттенок синего, которым я бы с удовольствием рисовала.

Я ожидаю, что Феликс будет спорить или отрицать заявление Райфа, но вместо этого он пожимает плечами, что-то опасное мелькает в его глазах.

— Туше, брат.

Крошечная искорка надежды на то, что я, возможно, нашла достойного брата, быстро угасает.

— Хотя, — добавляет Феликс, кивая в сторону противоположного конца стола. — Если кто-то из нас и справился со своими жуткими сторонами, так это он.

Я смотрю направо, затем борюсь с желанием сжаться на своем месте при виде третьего брата.

— Эмми, познакомься с Гриффом.

Грифф не произносит ни слова. Даже сидя, становится очевидно, что все они высокие, хорошо сложенные мужчины, но Грифф намного крупнее остальных. Его массивное тело сокрушает стул под ним.

На нем черно-белый смокинг, как у Райфа, но его плечи достаточно широки, мышцы угрожают порвать материал. Каштановые волосы выбриты по-военному, губы хмуро опущены. Глаза, однако, наслаждаются медленным изучением меня, начиная с линии талии и медленно продвигаясь вверх, пока не останавливаются на груди.

Когда он проводит языком по зубам, я подавляю дрожь. Тьма, которую я заметила в глазах его братьев, ничто по сравнению с черными дырами, уставившимися на меня сейчас.

— А и еще один, — бормочет Райф, поворачиваясь к мужчине, сидящему рядом с ним.

Намек на веселье возвращается в его голос, когда он почти хитро смотрит на оставшегося брата.

Впервые я перевожу взгляд на молчаливого мужчину, сидящего напротив. Он смотрит прямо на меня, все еще частично скрытый тенью, когда слабые лучи света над столом, пытаются добраться до него. Его голова слегка наклонена, большой палец поглаживает заросшую щетиной челюсть. Как будто он оценивает меня. Осуждает меня.

Моя кожа вспыхивает, жар приливает к щекам, и я ненавижу это. Неужели он все это время так пристально наблюдал за мной?

Широкие плечи опущены, его поза более расслабленная, чем у остальных. Верхняя часть его черной рубашки расстегнута, намекая на рельефную грудь. Ни пиджака, ни галстука. Стеклянный стол позволяет увидеть, что его длинные ноги раздвинуты. Удобно. И все же волна напряжения проходит через него, под всем этим беззаботным видом. Он закатал рукава накрахмаленной рубашки, позволяя мне видеть, как напрягаются мышцы на его предплечьях, когда он сжимает кулак, а затем отпускает.

Его волосы — выбритые по бокам, более длинные на макушке — такие же черные, как мои собственные, сливаются со стенами, которые окружают нас. Но там, где моя кожа фарфоровая, у него оливковый оттенок.

Я бросаю взгляд на других братьев. Он не похож на них. Если присмотреться, никто из них не похож друг на друга.

— Ну, не стесняйся, Адам.

Райф толкает брата локтем в плечо.

— Представься красавице.

Мужчина, Адам, не отводит от меня взгляда, но уголок его губ приподнимается. Его глаза, однако, опасно вспыхивают. Смертоносно. Они такие темно-синие, что при данном освещении кажутся почти черными. Я не могу сказать, кому они больше угрожают: мне или Райфу.

Его веки опускаются, взгляд прожигает меня изнутри, когда опускается к моим губам. И остается там.

Почему-то это едва заметное движение кажется более навязчивым, чем Грифф, нагло пялящийся на мою грудь. В горле пересыхает. Я пытаюсь сглотнуть, но не могу. Внезапно быть востребованной кем-то другим кажется не таким уж плохим.

— Конечно. Брат.

Слова горькие. Глубокий баритон мягкого голоса покалывает мою кожу, когда его глаза отрываются от моих губ.

Он направляет их на Райфа, чей рот кривятся, как будто они вдвоем обмениваются какой-то личной шуткой. Шуткой, которую, кажется, находит забавной только Райф. Молчаливый вызов отражается на лице каждого из них, наполняя воздух чем-то темным, тяжелым.

Феликс качает головой, как бы предупреждая их, но Грифф попрежнему гораздо больше интересуется мной, чем обстановкой вокруг. Ни один из мужчин не вовлечен в разворачивающееся взаимодействие так, как я. Что-то заворачивается внутри меня, когда их пристальные взгляды умоляют меня отвести глаза. Но я застряла, попав в плен странной и извращенной энергии, наполняющей комнату.

В чем, собственно, прикол? И почему у меня такое ощущение, что это из-за меня?

— Надеюсь, тебе нравится твой первый день.

Стул Адама скрипит по белому мрамору, когда он отодвигается и встает, движение разрушает напряженность и наполняет легкие облегчением. Однако облегчение быстро превращается в лед, потому что затем он обходит стол, направляясь прямо ко мне, и я не могу сделать вдох.

Он останавливается рядом с моим стулом и наклоняется достаточно близко, чтобы его губы мягко коснулись моего уха. Теплое дыхание скользит по моей щеке и шее. Когда его большой палец поднимается и убирает волосы с моих глаз, огненная дрожь пробегает по моему позвоночнику.

— Это будет интересно, — шепчет он, его голос такой мягкий, такой ровный, что звучал бы почти успокаивающе, если бы я не вслушивалась в слова: — наблюдать, как ты ломаешься. Эмми.

— Ты теряешься из-за желания потеряться.

Но в месте, называемом затерянным обнаруживаются странные вещи.

— Ребекка Солнит

— Все прошло хорошо.

Обри присаживается на стул рядом со мной, пока я смотрю на свою тарелку с едой. Едой, к которой я не притронулась. Желудок все еще сводит от горячего дыхания на моей щеке и мрачных слов, сказанных на ухо всего двадцать минут назад.

Я моргаю, выходя из транса и поворачиваю голову к красивой рыжеволосой девушке.

— Ну?

Я повторяю. У нас должны быть разные определения этого слова.

Она тянется за булочкой в центре пустого обеденного стола. Не тот обеденным столом; а тот, что в женской комнате, предназначен только для секретарей. К счастью.

— Ты привлекла внимание Адама Мэтьюзза. Не то чтобы он собирался заявить на тебя права, но все равно впечатляет.

— Он не… я думала…

— Что? — Булочка останавливается, не долетев до ее губ. — Ты подумала, что это он заявил на тебя права?

Мой взгляд устремляется к нетронутой тарелке с пастой, поскольку я только внутренне признаю, что да, это именно то, что я подумала. Я беру вилку и накручиваю лингвини, запихивая еду в рот, хотя бы для того, чтобы отвлечься.

— Адам… — Обри откусывает небольшой кусочек рулета, и жует, размышляя. — Избирательный, можно сказать. Я здесь уже четыре года и видела, как он претендовал только на одну девушку.

Одна девушка.

— Кем она была? — вопрос срывается с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.

Я не собиралась сразу задавать вопросы о Фрэнки, но я должна ухватиться за представившуюся возможность. Если раньше и были какие-то сомнения в том, что эти люди могли причинить вред моей сестре, то теперь они полностью исчезли.

Обри фыркает, но не отвечает. Когда я продолжаю пялиться на нее, она наклоняет голову.

— Ты серьезно? Запрещено называть или обсуждать девушек, которые были здесь ранее. Конфиденциальность и все такое.

Я выдыхаю и снова принимаюсь за блюдо. Конечно, это не может быть так просто. Бросая косой взгляд в ее сторону, пока жую, я пробую менее прямой подход.

— Это было недавно?

— Нет. Даже близко нет.

Мои мышцы расслабляются на долю секунды. Тогда это не могла быть Фрэнки. Но все равно остаются три других брата.

— Им всем нравятся женщины одного типа?

Она заправляет выбившийся рыжий локон за ухо.

— Не всегда, — говорит она, подмигивая. — Обычно они имеют определенный физический тип, да, я полагаю, ты уже поняла это.

Я киваю и откусываю еще кусочек, пытаясь казаться менее заинтересованной, чем есть на самом деле.

— Грифф может быть немного придирчив. Он груб, ты видела, поэтому ему обычно нравятся девушки, которые могут это вынести. Феликс более непринужденный, а Райф, он в какой-то момент предъявляет права почти на всех. Даже если это только на первый месяц, прежде чем кто-то из других братьев возьмет верх.

Я останавливаюсь на середине пережевывания.

— На всех?

— В значительной степени. Есть некоторые исключения, но они редки. Ему нравится лично знакомиться с каждой из девушек, и утверждение, что кто-то принадлежит ему, действительно является наиболее личным опытом, который здесь можно получить.

Я подношу стакан воды к губам и делаю несколько больших глотков. Ставлю напиток на стол и поворачиваюсь к ней.

— А Адам?

Она прищуривается и постукивает пальцем по губе.

— Я еще не разобралась в нем. Сомневаюсь, что кто-нибудь разобрался.

Когда я не отвечаю, она добавляет:

— Послушай. Не беспокойся об Адаме Мэтьюззе. Даже без него ясно, что ты нужна им. Ты получишь своего хозяина завтра к восьми часам утра.

Хотя меня охватывает тревога из-за того, что я знаю точное время, когда за мной придут, я не могу полностью осознать это, пока имя этого конкретного брата все еще витает в воздухе. Мгновение и его мягкие губы возвращаются к моему уху. Будет интересно наблюдать, как ты ломаешься, Эмми.

Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, когда встречаюсь с холодным зеленым взглядом Обри.

— Адам, он кое-что сказал мне, прежде чем выйти из комнаты.

Она терпеливо ждет, когда я продолжу.

— Что-то о том, как он будет смотреть, как я ломаюсь.

Когда я понимаю, что снова переворачиваю макароны, я откладываю вилку.

— Что он имел в виду под этим?

Она приподнимает бровь и отстраняется.

— Он хочет посмотреть?

— Смотреть на что? Что это значит?

— Он говорит о третьей фазе, Эмма.

Я открываю рот, чтобы снова поправить ее, но затем прикусываю язык. Она знает мое имя.

— Но ты знаешь, обычно он их пропускает. Он не такой, как другие.

Ее губы подергиваются, а глаза сверкают.

— Они всегда смотрят…

— Третья фаза?

Обри поворачивается ко мне, нахмурившись.

— Стелла тебе ничего не сказала? Да, у тебя есть ровно, — она смотрит на часы, висящие на стене напротив нас, — шесть минут, чтобы закончить есть, и у меня приказ убедиться, что ты все съешь. Затем наступает заключительная фаза перед предъявлением прав.

Когда я ничего не говорю, она хмурится еще сильнее.

— Ты же на самом деле не ожидала, что такие люди, как братья Мэтьюзз, после десяти минут официального представления возьмут на себя обязательства сроком на год, не так ли?

Я непонимающе смотрю на нее. Думаю, я действительно не подумала об этом.

— Послушай, тебя проведут через серию тестов, вот и все. Тесты у всех разные, поэтому я не могу сказать тебе, чего ожидать, но они хотят увидеть, с чем ты сможешь справиться, а с чем нет. Если сдашь экзамен, то пойдешь в свою комнату и хорошенько выспишься до завтра.

— А если я потерплю неудачу?

Она пожимает плечами.

— Такое случается. Не все созданы для этого, и в этом нет ничего постыдного. Тебя отправят домой первым классом, чтобы ты вернулась к своей обычной жизни.

Я закрываю глаза и делаю вдох. Я не могу вернуться домой. Не тогда, когда я так близко. Не тогда, когда Фрэнки может быть где-то там, раненая или в опасности. Или еще хуже. Не благодаря мне. Мой выдох выходит прерывистым, когда я снова открываю глаза.

— Все наладится само собой.

Обри наклоняется ближе, понижая голос, хотя мы совершенно одни.

— Поверь мне, третья фаза — это все, что нужно Мэтьюзз, чтобы принять решение о том, кому ты будешь служить.

Я никогда не боялась темноты.

Когда мы были маленькими, Фрэнки прокрадывалась в мой угол трейлера, чтобы мы могли заснуть вместе. Позже, когда мама полностью отняла отведенное мне место, Фрэнки позволила мне занять ее. Она оставляла лампу включенной на всю ночь. Это был единственный способ, который позволял ей заснуть. Что касается меня, то что-то в этой яркости меня раздражало. Как будто слепить было недостаточно, свет стал навязчивым и пробирался мне под кожу, терзая, как зуд, который я никогда не могла почесать.

Однако тьма всегда была рядом, готовая утешить. Я обожаю этот быстрый всплеск чистой энергии, который разливается по моим венам прямо перед тем, как я окутываю себя её тенью. Мир вокруг гаснет с лёгким щелчком выключателя. Просто так. Это единственный защитный механизм, который никто не ставит под сомнение и не требует объяснений.

Но сегодня вечером — когда от холодного стального стула у меня по голым бедрам бегут мурашки, а запястья связаны за спиной — это быстро потеряло свою привлекательность.

Я могу справиться с маленькой комнатой без окон, погруженной в темноту. Заключение — это совсем другое дело.

Покалывание распространяется по ногам, когда я ерзаю на стуле, мышцы умоляют о том, чтобы их размяли. Я не знаю, как долго я сижу здесь, но кожа вокруг запястий болит, и странные очертания начинают сливаться в темноте.

Через некоторое время мои плечи опускаются.

Моя голова поворачивается вправо при скрежещущем звуке открывающейся стальной двери, и от этого движения ощущение головокружения проносится от груди к голове.

Иисус.

Как долго я здесь нахожусь?

Прогоняя это чувство, я прищуриваюсь на дверь. Любая надежда увидеть нечто большее, чем неясную фигуру, входящую в комнату, исчезает, когда дверь закрывается. Шаги скользят ко мне, пока одежда не шуршит прямо перед лицом, и легкое дуновение воздуха не касается моей кожи, когда фигура опускается на колени.

Я прищуриваюсь, но не могу разглядеть ничего, кроме широких мужских очертаний.

— Добро пожаловать в Темную комнату, Эмми.

Я сразу узнаю веселый, почти насмешливый тон. Райф. Я не удивлена, что он находит развлечение в моем очевидном дискомфорте.

— Как ты себя чувствуешь?

— Бывало и лучше, — спокойно отвечаю я.

Он издает смешок. Низкий, гортанный и сексуальный даже для моих ушей, несмотря на отсутствие для меня его привлекательности. Без сомнения, все четверо братьев Мэтьюзз генетически одарены. Этот факт заставляет задуматься, зачем им понадобилось нанимать кого-то для сексуальных услуг.

— Скажи мне, милая. Тебя так беспокоит темнота или наручники?

Я открываю рот, чтобы ответить честно, но вместо этого облизываю губы, вспоминая слова Обри. Они хотят посмотреть, с чем ты можешь справиться… Он хочет посмотреть?… Остальные, всегда смотрят.

Наблюдают ли они за мной в эту самую секунду? Даже Адам? Может ли он ясно видеть меня, даже когда я практически слепая? Его темные глаза вспыхивают в моем сознании, скрытные и изучающие, когда он смотрит на меня сверху вниз.

Тепло согревает мою плоть.

Будет интересно наблюдать, как ты ломаешься.

Не сегодня, Адам Мэтьюзз.

Я заставляю свои запястья расслабиться под узлами, затем хлопаю ресницами на случай, если Райф каким-то образом может меня ясно видеть.

— Может быть, я просто не привыкла быть одна, когда связана.

Это заставляет его издать стон, когда он приближается, глубокая тень его лица парит перед моим.

— Я знал, что у тебя есть острый язычок под этими мягкими губами, — шепчет он, как раз в тот момент, когда я чувствую, как его большой палец касается моей нижней губы. — Жаль, что они не для меня.

Я хмурюсь, затем бормочу сквозь следующую волну головокружения, которая накатывает на меня:

— Что ты…

— Вопросов нет.

Он резко выпрямляется, голос резкий, как удар кнута. Я съеживаюсь в кресле от внезапного движения, затем мысленно ругаю себя за такую реакцию.

— Сегодня вечером мы собираемся узнать друг друга поближе. Если в какой-то момент тебе станет слишком неудобно продолжать, ты дашь мне знать, и я тебя отпущу.

Ком проходит через мое горло.

— Что означает…

— Это значит, что тебя отправят домой.

Он опускается и наклоняется ближе, его руки окутывают меня темными тенями, когда он сжимает подлокотники кресла.

— Потому что, если ты не сможешь переварить сегодняшнюю ночь, ты не протянешь и недели. Забавный факт: мои братья, похоже, не думают, что ты продержишься и десяти минут. Однако, — он наклоняет голову, пока его нос не оказывается на моей шее, и я вздрагиваю, когда он глубоко вдыхает, касаясь моей кожи, — что-то подсказывает мне, что ты их удивишь. Что-то подсказывает мне, что ты удивишь нас всех.

Когда он опускается передо мной на колени и проводит своими большими руками по моим обнаженным бедрам, мои колени автоматически сжимаются. Он издает мрачный смешок.

— Расслабься. Все, что тебе нужно сделать, это расслабиться. Ты можешь сделать это для меня?

Расслабиться?

Его хватка усиливается, и моя спина напрягается. Я не хочу расслабляться. Не тогда, когда мои запястья связаны, в окружении темноты, и я понятия не имею, что Мэтьюзз приготовили для меня.

И все же, я чувствую странное… тепло? Мои глаза закрываются, когда новое чувство проникает внутрь. Его холодные ладони странно контрастируют с теплой лаской, успокаивающей мои конечности.

Тревожные звоночки проскакивают в глубине моего сознания.

Делая глубокий вдох, я снова открываю глаза и смотрю на фигуру передо мной. Сосредоточься, Эмми. Единственное, о чем мне нужно думать, это как обрести некое подобие контроля, находясь в этой токсичной комнате. Но что-то подсказывает мне, что Райф вовсе не даст мне этого.

Такому мужчине, как он, всегда нужно держать все под контролем. Или, может быть… может быть, ему просто нужно ощущать, что это так.

Я медленно выдыхаю воздух, который задерживала, затем смягчаю свой голос для него.

— Я могу сделать это для тебя.

— Превосходно.

Его большие пальцы проводят маленькими круговыми движениями по внутренней стороне моих бедер, как бы вознаграждая за мой отклик.

Это тонкое движение настолько искусно, что я уверена, другие женщины вздыхали из-за него, но мне приходится прилагать сознательные усилия, чтобы мое тело не напряглось.

Дверь снова открывается с громким стоном, и мы оба смотрим, чтобы увидеть Стеллу, входящую в комнату. Свет просачивается из коридора, освещая ее, как прекрасного светловолосого ангела. Она тиха, даже застенчива, когда опускает поднос с двумя зажженными свечами на землю, прямо у стены.

Когда она встает, то украдкой бросает взгляд на Райфа и задерживает его на мгновение. Я поворачиваюсь к нему, благодарная, что наконец-то могу разглядеть его резкие черты, даже если мы все еще в тени, и я удивлена, обнаружив, что он наблюдает за ней так же пристально. Не думаю, что видела такое выражение в его глазах, когда они были направлены на меня. Извращенное веселье, да. Вызов, любопытство и даже неприкрытый голод, да. Но никогда не было того чистого собственничества, которое сейчас омрачает его карие глаза.

— Это все, хозяин?

Хозяин? Блеск привлекает мой взгляд к его правому запястью, к блестящим часам, которых я раньше не замечала. Они золотые, совсем как шарф Стеллы.

— Пока, — бормочет он, его тон полон намека.

На ее щеках появляется рубиновый румянец, и она одаривает меня небольшой, но дружелюбной улыбкой, прежде чем повернуться и закрыть за собой дверь.

Его большие пальцы продолжают свою ласку, когда он переводит свой взгляд обратно на меня. Вот так разгоряченное выражение исчезает, заменяясь странным, коварным любопытством, которое я узнаю. Я не уверена, должна ли я быть благодарна или сожалеть за едва заметное освещение свечей.

Я поднимаю подбородок, и он приподнимает бровь.

— Скажи мне кое-что, милая.

Его тон спокоен. Смертельно серьезен.

— Ты когда-нибудь задумывался, каково это — гореть?

Мурашки бегут по коже, которую он продолжает ласкать.

— Нет. Я не могу сказать, что думала об этом.

Я прочищаю горло от странного звука моего голоса, отдающегося в моих барабанных перепонках. Он приглушен, как будто я говорю из-под одеяла.

Райф убирает обе руки с моих ног, чтобы ослабить галстук. Его движения быстрые, торопливые, он дергает материал вниз и расстегивает верхние пуговицы рубашки.

Я открываю рот, чтобы спросить, что он задумал, когда он отворачивается. Он делает несколько шагов к свечам и поднимает поднос.

Оранжевый отсвет танцует вдоль резких линий его лица, когда он возвращается и встает передо мной. Игра света делает его бледную кожу почти оливковой, и это заставляет меня подумать об Адаме.

После того, как я отогнала непрошеный образ, мой взгляд устремляется вниз, к огню. Острый комок страха скручивается в животе. Райф на самом деле не обжег бы меня, не так ли? Когда я снова перевожу взгляд на его лицо, страх скручивается в узлы. Безумный огонек, который кажется каким-то личным, расцветает в его глазах, и он устремлен прямо на меня. Взгляд проникает сквозь кожу, переполненный желанием, которое я не могу постичь, и это пугающе похоже на то, как Грифф смотрел на меня ранее.

Я подавляю вздрагивание. Это невозможно, но у меня такое чувство, как будто я причинила ему зло, и он хочет отомстить. Толстый материал, удерживающий мои запястья в плену, кажется туже, чем когда-либо, обвиваясь вокруг, как змея, решившая задушить.

— Тсс, — воркует он, опускаясь, пока снова не встает на колени.

Поставив поднос себе на колено, он придерживает его одной рукой, а другой проводит пальцем по уголку моей челюсти. Его прикосновение холодное, и я дрожу.

— Не смотри так испуганно, милая. Это всего лишь маленький огонек.

Прохладный палец соскальзывает с моего лица, когда он наклоняет губы к свечам. С одним выдохом темнота снова окутывает нас. Тонкие струйки дыма коснулись моих ноздрей, сладкие токи ванили с примесью горькой специи.

Тепло покалывает кожу, от верхушки бедер до пальцев ног, и это ощущение заставляет мои ноги сжиматься вместе. Свеча никак не может вызвать такую физическую реакцию.

Низкий, понимающий смешок вибрирует прямо передо мной, и он отдается в ушах, прежде чем затихнуть эхом. Я зажмуриваю глаза, замечая, что ритм соответствует ощущению, внезапно зарождающемуся в груди. Что, черт возьми, со мной происходит?

Возьми себя в руки, Эмми.

Когда что-то горячее и густое стекает по верхней части моего бедра, визг срывается с моих губ и уносится в темноту. Сиропообразная жидкость стекает по внутренней стороне ноги, достаточно горячая, чтобы заставить меня поежиться. Требуется секунда, чтобы осознать ощущение — воск свечи.

Мое дыхание становится поверхностным, пульс учащается. Покалывание только усиливается; нежнейшие иголочки пробегают от кончиков пальцев рук до кончиков пальцев ног, и кожа вспыхивает от осознания, которого я не понимаю.

Я хочу поддаться этому чувству. Все во мне кричит о том, чтобы полностью подчиниться ему. Как будто меня накачали наркотиками, это густая черная смола, обволакивающая кожу, горячая и тяжелая под поверхностью.

Прилив чувствительности проходит по мне, как электрический ток, заставляя каждое прикосновение к узлам на запястьях обжигать достаточно, чтобы ужалить. Черные и серые тени встречаются с моими глазами, куда бы я ни посмотрела, высвечивая опасность в моем сознании, как светящийся знак.

Я извиваюсь и корчусь от переплета веревок, но они все впиваются и впиваются. Клянусь, стены обрушиваются на меня, сдавливая грудь, пока мне не приходится открыть рот, чтобы набрать полные легкие воздуха.

Что он со мной сделал? Мог он накачать меня наркотиками без моего ведома? О боже, это было в моей долбаной еде? Я понятия не имею, с чем сравнить это ощущение.

Мне нужно снять с себя эти штуки.

Мне нужно обрести контроль, прежде чем моя грудь сожмётся сама по себе.

Прищурившись, ладони вспотели, я наклоняю голову к контуру, который является Райфом. Я не могу разглядеть выражение его лица, когда он неторопливо идет позади меня. Прохладные пальцы касаются моей шеи, когда он собирает мои волосы и перекидывает их через левое плечо.

— Просто отпусти, — продолжает он, его голос звенит у меня в ушах, даже когда слова стихают. — Покажи мне, кто ты, Эмми Хайленд.

Показать ему, кто я? Я не уверенна во всем этом. Я не знаю, видела ли даже я, кто я на самом деле.

Но, может быть, я смогу показать ему того, кого он хочет видеть.

— Даже у белой розы есть темная тень.

— Неизвестно

Я никогда не смотрел прямо в глаза призраку.

По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Стена холодит мое плечо, когда я прислоняюсь к ней, скрестив руки. Мои глаза сузились, я смотрю прямо на экран с видом комнаты, в которой она находится. Несколько шагов и закрытая дверь — единственное, что отделяет ее от меня, но ей не нужно этого знать.

Она, безусловно, миниатюрное создание. Мышка, изо всех сил пытающаяся выглядеть львицей. Камера ночного видения позволяет мне видеть все, и именно детали выдают ее — легкая дрожь в голосе. То, как крепко сжаты колени, как будто она ожидает, что сильные руки в любой момент разомкнут их. Медленное облизывание пухлых губ, прежде чем она заговорит, признак нерешительности. И Райф наслаждается каждой секундой этого.

Гребаный Райф.

Мои кулаки сжимаются, но я выпускаю разочарование через долгий выдох. Я знал, что ублюдок болен, но это чрезмерно даже для него. Девушке не следует быть здесь, и маленькая шарада Райфа не покажется такой забавной, когда один из нас потеряет самообладание от необходимости пялиться на нее каждый чертов день.

Я признаю, что впервые увидел ее в столовой, всего в десяти метрах от меня… Это было, конечно, неожиданно. Мягкая, фарфоровая кожа, идентичная изображению, все еще запечатленному в моем мозгу, даже спустя годы после случившегося. Те же густые черные волосы. Эти глаза — точного оттенка небесно-голубого.

Да, она проникла мне под гребаную кожу. Обжигающий жар, вибрирующий во мне в этот самый момент, говорит, что она все еще там. Райфу это удалось. Я бы не удивился, если бы этот сумасшедший сукин сын дал ей контактные линзы, идеально повторяющие этот цвет глаз. Насколько я знаю, он также заставил ее покрасить волосы; такая светлая кожа на фоне самых черных волос встречается нечасто.

Что я намерен выяснить, так это почему. Есть причина, по которой мы нанимаем только блондинок, за исключением Обри. Райф обладает многими качествами, он импульсивен и умеет манипулировать, находясь на вершине, но обычно он не такой дурак.

Я отрываю взгляд от девушки, чтобы украдкой взглянуть на своих братьев, которые стоят в противоположном конце маленькой смотровой комнаты. Сосредоточенный взгляд Феликса острый, оценивающий, как и мой собственный, за исключением того, что он смотрит не на девушку. Он наблюдает за Райфом. Разбивая его на крошечные, управляемые кусочки, которые можно осмотреть и оценить, как сложное технологичное дерьмо, в котором Феликс проводит свои дни напролёт. Наверное, пытается понять, какого черта, по мнению Райфа, он делает.

Феликс — наименьшая из моих забот. Возможно, он безнадежен, как и все мы, но в его теле нет ни капли агрессивности — вне нашей повестки дня, то есть. Если он сорвется, худшее, что он сделает, — это замкнется в себе, и я буду рядом, чтобы вывести его из этого.

Грифф, с другой стороны, — его нос почти прижат к дублирующему экрану, немигающий взгляд сосредоточен на девушке, и он так сильно сжимает край рамки, что побелели костяшки пальцев — все, что он знает, это агрессия.

С того дня пятнадцать лет назад, когда мы вчетвером были вынуждены пожертвовать своими душами, чтобы изменить свои судьбы, у Гриффа всегда была туннельная видимость, когда он что-то замечал. Это одно из его преимуществ — способность игнорировать всё, кроме своей цели, и это хорошо служит нашему делу. Однако эта история с девушкой… Я отталкиваюсь от стены и медленно подхожу ближе к монитору, пытаясь не обращать внимания на то, как дрожит ее тело, когда воск впервые попадает ей на бедро. Стискивание челюстей — единственная реакция, которую я себе позволяю.

Грифф принимает ее присутствие здесь близко к сердцу. Но никто не знает, насколько это личное для меня. Никто не знает в полной мере о моем прошлом, о моих секретах, о том, что касается нее. Нарядить какого-нибудь двойника, чтобы заморочить мне голову, будет стоить не только Райфу, но и девушке столько же.

Эмми Хайленд. Картинка идеально соответствовала тому, как она выглядела бы сегодня, если бы пережила ту ночь. Ах, черт. Я зажмуриваю глаза при одной мысли о ней. Она взывает к воспоминаниям, которые я успешно держал взаперти ради собственного выживания.

Эмми Хайленд — это не она. Она всего лишь пешка в запутанной игре Райфа. Но если мое прошлое чему-то меня и научило, так это тому, что даже невинность не всегда такова, какой кажется. И ее маленькие рассказы подтверждают это; особенно сейчас, когда воск скользит по ее обнаженной ноге.

Независимо от того, соблазнительно ли она гладит ладонь моего брата за обеденным столом или беспомощно привязана к стальному стулу, в девушке с волосами цвета воронова крыла есть что-то бесспорно хрупкое. Что-то, что грозит расколоться от одного прикосновения. На самом деле, у меня такое чувство, что мне вообще не нужно было бы прикасаться к ней, чтобы заставить ее истекать кровью.

Мои глаза закрываются, мысль о крови на ее маленьком теле захватывает меня, и пока это все, что я вижу. Так знакомо, но совсем не так.

Алые ручейки медленно стекают по ее светлой коже… Глубокая дрожь пробегает по позвоночнику от ощущения густого тепла… Интересно, как бы выглядели эти пухлые розовые губы, если бы она высунула язык, чтобы поймать красные капли. Голубизна ее глаз так ясно отразилась бы в серебряных лезвиях моего ножа, ее бледная ладонь так резко контрастировала бы с черной рукоятью лезвия, и я должен знать… Если бы я вложил оружие в ее нежную руку, она вздрогнула бы и выронила его? Или она обхватила бы его своей хваткой и сжала?

Блядь. Жар разливается по моей груди прямо к моему члену, прожигая кожу, пока я не проглатываю стон.

Будь проклят Райф и его извращенное мышление. Он точно знал, как присутствие этой девушки подействует на меня.

Мне нужно убраться к черту из этой комнаты. Мне нужно убраться к черту подальше от нее.

Как только я делаю шаг к выходу, тихий стон с другой стороны экрана заставляет мою голову наклониться. Райф оттягивает голову девушки за волосы назад, голубые глаза широко раскрыты и устремлены в потолок, руки все еще связаны за спиной. Он нависает над ней с ухмылкой на лице, держа свечу над ее плечом, достаточно близко, чтобы заставить ее задрожать. Вероятно, пытается понять, оставит ли его следующее прикосновение нечто большее, чем жгучую боль.

Он играет с ней, видя, что она невольно показывает в моменты страха, запугивания, удовольствия. Или боли. Он, как правило, получает больше удовольствия от криков, чем от хныканья, но, с другой стороны, так поступают и женщины, которые подписываются на его нелепые шарады.

Сегодняшние методы Райфа не новы, разве что чуть более… стратегические, чем обычно. Но что ново, так это ее реакция. Я едва замечаю, что делаю еще один шаг вперед, пока не оказываюсь почти так же близко к экрану, как Грифф. Я опускаю одну руку в карман, другой поглаживаю подбородок.

Эмми отклонила голову достаточно назад, чтобы видеть его, ее стройная шея полностью обнажена. Один уголок ее губ изгибается, но совсем чуть-чуть. Соблазнительно. Когда она шепчет что-то слишком тихо, чтобы я мог расслышать, Райф опускает голову настолько, что его грязно-светлые волосы касаются ее лба. Его хватка ослабевает, и вскоре его пальцы дразнят материал вокруг ее рук.

Он тянет за грубые веревки. Ее тело замирает, ее нетерпеливое предвкушение видно отсюда. Я почти думаю, что он собирается развязать её полностью, но затем он медленно отступает с этой неприятной ухмылкой, появившейся на его лице.

Когда девушка стискивает зубы и что-то порочное вспыхивает в ее ангельских глазах, мой взгляд сужается, и этот гребаный жар снова приливает к паху.

Итак, ее слабая попытка освободиться потерпела неудачу. Неудивительно. Но она все-таки попыталась — и ни много ни мало в волчьей шкуре. Некоторые девушки могут немного возбудиться в Темной комнате, могут даже укусить, когда Райф заходит слишком далеко, но они никогда не сопротивляются этому. Они всегда хотят этого.

Хм. Нет, так не пойдет. Так вообще не пойдет.

Одно дело — уйти от хрупкой, тихой девушки, которую легко напугать. Покорной, конечно, но той, кто все равно хочет этого. Как легко было бы сломать ее одним нажатием. Но это… есть что-то слишком знакомое в сводящем с ума блеске, вспыхнувшем сейчас в ее глазах.

Что-то, чего не смогла бы воспроизвести ни одна мышь.

Если, конечно… В конце концов, мышь действительно лев.

Девушка что-то скрывает. И больная часть меня внезапно решила стать тем, кто раскроет все ее секреты.

Спокойно закатав рукава, я поворачиваюсь на каблуках и неторопливо иду к двери, соединяющей Темную Комнату с нашей.

Есть только один способ по-настоящему увидеть, кто есть кто, обойдя всю эту чушь. Позволить ощутить момент контроля, а затем выдернуть его из-под ног и наблюдать, как они тянутся к вам, прежде чем разобьются вдребезги. Удивительно, как быстро правда вскрывается, даже не прибегая к словам.

— Если ты боишься темноты, ты боишься своей собственной души.

— Неизвестно

Тень Райфа нависает надо мной, огонь в моем животе разгорается только жарче.

Я знала, что это была слабая попытка, шептать обещания ему на ухо. Развяжи меня, и я покажу тебе все, что ты хочешь увидеть. Но покалывание, танцующее по телу всего минуту назад, превратилось в огненное, скользкое покрывало, и я чувствую себя так, словно меня слишком долго держали в сауне.

Моя кожа повсюду влажная, раскрасневшаяся. Бедра трутся друг о друга в поисках чего-нибудь. Чего угодно. Трение, воск — я приму все это. От осознания этого мои внутренности горят в два раза жарче.

Единственное, что удерживает мою задницу на этом стуле и мой рот на замке, — это то, что мне нужно, чтобы эти мужчины хотели меня здесь видеть. По крайней мере, достаточно, чтобы поддерживать со мной контракт, пока я не выясню, что случилось с сестрой.

Даже сквозь дымку, чем больше я наблюдаю за Райфом и вижу его зацикленность на раздвигании границ, тем больше растет мое любопытство при мысли, что он мог бы претендовать на Фрэнки. Обри сказала, что в какой-то момент ему нравятся почти все девушки, даже если это временно. Судя по внешности, он определенно в ее вкусе. Но более того, Фрэнки верила, или, может быть, настаивала, что у нее нет никаких ограничений. Она ничего так не любила, как мужчину, который не боялся их испытывать. Чтобы испытать ее.

Острое жжение дергает мое плечо вперед, и я сдерживаю шипение от боли. На этот раз никакого предупреждения, никакой горячей струйки воска. Все, что у меня осталось, — это пульсирующее ощущение, болезненное место над моей правой лопаткой. Должно быть, он снова зажег свечу, стоя позади меня. Я была так погружена в свои мысли, что не заметила, как ожил свет.

— Ты знаешь, красное пламя действительно восхитительно смотрится на твоей светлой коже.

Мое плечо ощущает дискомфорт, когда что-то густое и прохладное нежно втирается в свежую рану. Чем больше он трет, тем больше острота превращается в тупую боль, и тем больше мне хочется повернуть голову и вонзить зубы в пальцы этого засранца, пока я не увижу покраснение.

Во мне проносится столько ощущений, что не могу сказать, возбуждена я, напугана или взбешена. Но осознание того, что Райф сделал это со мной, заставляет сосредоточиться на последнем.

Его прикосновение исчезает, когда открывается дверь, которую я не заметила на стене напротив нас. В комнату просачивается свет, и я щурюсь от яркого вторжения. Высокая, широкоплечая фигура направляется ко мне, не потрудившись закрыть за собой дверь. Еще до того, как я успеваю разглядеть плавные черты его лица, я знаю, кто это.

Адам Мэтьюзз.

Сердце подскакивает, прежде чем затрепетать в груди. Моя и без того раскрасневшаяся кожа нагревается от странного взгляда его темных, леденящих душу голубых глаз, когда он приближается. Один шаг, два шага… Каждый мягкий шаг ощущается как угроза. Его поза кажется такой непринужденной. Я бы никогда не догадалась, какое напряжение скрутилось внутри него, если бы не то, как приглушенный свет отражается от каждого жесткого угла его телосложения. Золотистые струйки подчеркивают каждый изгиб мышц под облегающим костюмом на пуговицах.

Я не знаю, от страха это или от того, что сделал Райф, чтобы запудрить мне мозги, но я не могу удержаться от того, чтобы не съежиться под его ледяным взглядом.

Он останавливается прямо передо мной, его туфли почти задевают носки моих дизайнерских лодочек на каблуках. Он наклоняет голову, глаза сужаются до щелочек, когда он неторопливо рассматривает меня.

— Ты накачал ее наркотиками.

Его голос звучит более отстраненно, чем следовало бы, но низкий звук вибрирует у меня по спине, когда он подтверждает то, что я уже подозревала.

— Просто немного смеси, с которой я экспериментирую.

Рука Райфа опускается на изгиб моей шеи, затем он гладит меня, как кошку. Хрустящий материал его костюма щекочет мне спину, и я съеживаюсь. Это как наждачная бумага для моей сверхчувствительной кожи.

— Если бы я не знал тебя лучше, брат, я бы подумал, что ты звучишь почти разочарованно.

— Разочаровано? Нет. Для этого нужно было бы иметь какие-то ожидания.

Лицо Адама материализуется прямо передо мной, когда он опускается на колени. Его рука поднимается, затем сильные, теплые пальцы сжимают мою челюсть с обеих сторон. Его хватка крепкая, почти неприятная, но когда он медленно наклоняет мою голову, чтобы осмотреть меня поближе, движение на удивление нежное.

Мои веки опускаются, а конечности становятся слишком тяжелыми, когда призрачная дымка застилает уголки зрения, наркотики поселяются в моем кровотоке. Я почти уверена, что единственное, что удерживает мою голову сейчас прямо, — это сила его хватки, потому что остальная часть меня расплавилась от прикосновения к жесткому стулу.

Удивительно, сколько деталей замечаешь в чертах лица человека, когда вас разделяет всего несколько сантиметров пустого пространства. Например, густая мужская щетина вокруг его квадратной челюсти. Я заметила это раньше, но, находясь так близко, я задаюсь вопросом, не из тех ли он мужчин, которые гладко выбриваются каждое утро и отрастают к вечеру. Темно-синие глаза теперь не кажутся такими черными, даже когда они скрыты рядом темных ресниц. Вблизи его оливковая кожа кажется экзотической, и я ловлю себя на желании узнать, откуда он родом. Почему он и его братья все выглядят такими разными.

Странная дрожь пробегает по моей спине, когда он другой рукой перебрасывает мои волосы через плечо. Он наклоняется, осматривая свежую рану, которая все еще слабо пульсирует. Прохладный материал его брюк касается внутренней стороны моих обнаженных бедер, и осознание проносится сквозь меня, когда я понимаю, что он прямо у меня между ног.

Дыхание срывается с моих губ.

Он откидывает голову назад, затем смотрит прямо на меня. Его взгляд опускается к моему горлу, когда я сглатываю.

Что-то смертельное мелькает в его глазах. Кончики пальцев впиваются в мои щеки за долю секунды до того, как он отпускает меня полностью, с такой силой, что моя голова откидывается назад.

Смешок Райфа — единственное, что напоминает мне о его присутствии. Он подходит к подносу вдоль правой стены и ставит свечу.

— Я знал, что ты не сможешь удержаться от наблюдения на ней, но должен сказать, я не ожидал, что ты так быстро присоединишься.

Он указывает на свечи у своих ног, обе теперь незажженные, затем приподнимает бровь, доставая из кармана квадратную зажигалку.

— Не хочешь оказать честь? Лично мне нравится романтический вид пламени свечи, но я думаю, что огонь прямо от зажигалки больше в твоем стиле.

Адам не отрывается от моих ног. Он тоже не сводит с меня глаз.

— С каких это пор тебе нравится сжигать наших сотрудников в Темной комнате? — спрашивает он так небрежно, что можно подумать, что он спрашивает о погоде.

Шаги Райфа приближаются ко мне, звук отдается эхом в барабанных перепонках, когда я думаю о зажигалке, все еще зажатой в его ладони, но я отказываюсь первой отводить взгляд от мужчины прямо передо мной. Того, кто смотрит на меня так, будто видит что-то, чего не видят другие. Как будто я головоломка, которую нужно разгадать, а у него впереди весь чертов день.

Какие бы наркотики мне ни вводили, они уже довели меня до такой степени, что я едва могу держать себя в руках, едва доверяю себе, чтобы говорить, если бы попыталась. Но состязание в гляделки? Тут я могу победить, даже с тяжелыми веками.

Пальцы гладят мои волосы, когда Райф снова устраивается позади меня.

— С Эмми Хайленд, конечно. Просто посмотри на это лицо.

Я вздрагиваю, когда он откидывает мою голову назад, и я почти вынуждена отвести взгляд от Адама. Мне с трудом удается его удержать.

— Так знакомо, ты не находишь? Это жутко, на самом деле.

Черный юмор, пронизанный тоном Райфа, настолько нервирует, что я почти пропускаю его слова. Знакомо?

— Давай, брат. Ты знаешь, что я годами фантазировал об огне на коже этой женщины.

Этой женщины? Какой женщины?

Когда язык скользит по задней части моей шеи, это так неожиданно и дразняще для моей сверхчувствительной кожи, что вырывается сдавленный звук — что-то среднее между стоном и рычанием. На одно опьяняющее мгновение я не могу заставить себя беспокоиться о том, что мужчина, зацикленный на том, чтобы сжечь меня, прикасается ко мне. Не тогда, когда глубокие голубые глаза его брата сверлят меня, тепло тела исходит всего в нескольких сантиметрах от пустоты между моими бедрами, и — дерьмо. Что, черт возьми, Райф мне подсунул? На этот раз звук, который вырывается из моего горла, — это безошибочное рычание.

Райф цокает и наклоняется ближе, пока его дыхание не оказывается у моего уха.

— Ты должна знать, мне нравится, когда ты сопротивляешься.

— Хватит.

Тихое слово рассекает воздух, когда Адам встает.

Его кулак сжимается сбоку, прежде чем он опускает руку в карман и смотрит на Райфа.

Я выиграла.

Я улыбаюсь. Из-за наркотиков я чувствую себя неловко и отстраненно, как будто мое тело мне не принадлежит, но все же. Может быть, состязание в гляделки — не самое большое достижение прямо сейчас, но это все, что у меня есть.

Адам только склоняет голову набок, затем медленно проводит языком по своей полной нижней губе.

Моя улыбка дрогнула.

— Эмми, Эмми, Эмми, — бормочет он.

Задумчиво. Его глубокий, ровный голос привлекает мое внимание так легко, что мои бедра сжимаются. Его глаза прикованы к моим, когда он говорит:

— Развяжи ее.

— Но она подарок для тебя, — издевается Райф, вскидывая руки. — Подарки должны быть завернуты. Честно говоря, это элементарный этикет…

— Подарок, — повторяет Адам.

Уголок его губ приподнимается, когда он наблюдает за мной, но так же быстро опускаются. Он переводит взгляд на Райфа, выражение его лица становится каменным.

— Развяжи. Ее.

Райф взволнованно вздыхает. И тогда он дергает за веревку на моих запястьях, пока мои руки не опускаются по бокам, мои глаза расширяются. Я опускаю взгляд на свои руки, на линии огрубевшей кожи, опоясывающие область под ними, как браслеты, а затем медленно вытягиваю пальцы.

Я все еще смотрю вниз, в восторге от того, как искра пробегает по кончикам пальцев, когда они касаются мягкой ткани платья, когда глубокий голос Адама затрагивает что-то внизу моего живота.

— Вставай.

Я поднимаю взгляд. Оба брата стоят прямо передо мной. Они смотрят на меня так, словно я цирковой клоун, которого только что представили на сцене, а они — моя аудитория из двух человек, ожидающая развлечения. Ожидающие получить то, за что заплатили.

— Я сказал, вставай, — повторяет Адам.

Я продолжаю тупо смотреть на него.

— Тебя освободили.

Освободили?

Две фигуры формируются возле открытой двери, когда Грифф и Феликс входят в комнату. Они держатся на расстоянии, поскольку тоже ждут моего хода. Ярко-синий галстук-бабочка Феликса ловит свет, когда он прислоняется к стене, скрестив руки на подтяжках, в то время как массивная фигура Гриффа остается неподвижной в дверном проеме, затемняя и без того мрачную комнату.

Я не понимаю. Чего они ожидают, когда вес моего тела кажется слишком тяжелым, чтобы я могла поднять его самостоятельно? Мой язык распух во рту, в горле пересохло, и я боюсь, что если я попытаюсь заговорить, то издам только искаженные звуки. Что я попытаюсь встать и упаду прямо на землю перед ними. Что меня выставят еще более слабой и хрупкой, чем я есть сейчас.

Адам делает шаг вперед. Я пытаюсь поднять голову, чтобы лучше его разглядеть, но чувствую будто к моей шее привязан якорь, который тянет ее вниз. Как будто он знает это, он скользит своими теплыми пальцами под мой подбородок и наклоняет его к себе, пока я не вынуждена смотреть прямо ему в глаза.

Его голос понижается до шепота.

— Разве ты не этого хочешь, Эмми? Быть свободной. Командовать.

Я сглатываю. Этот мужчина даже не знает меня. Так почему же мне кажется, что он видит меня насквозь? Я действительно такая предсказуемая?

Он опускает голову, пока его щетина нежно не царапает мою щеку, и это посылает дрожь по телу.

— Или я тебя переоценил?

Его большая рука скользит от моего подбородка к горлу, его пальцы слегка сжимают.

— Может быть, ты действительно так слаба, как кажешься.

Прежде чем я успеваю ответить, он отстраняется от моего горла. Жар его прикосновений все еще обжигает шею. Мы не одни, но с таким же успехом он может быть единственным мужчиной в комнате. Его лицо каменеет, когда он наблюдает за мной. После долгого, неловкого момента, когда я остаюсь прикованной к своему месту, он стискивает челюсть.

Я по-прежнему не двигаюсь.

Наконец он качает головой, его губы сжимаются в твердую линию, и он выдыхает.

Больше не взглянув в мою сторону, он поворачивается и идет к выходу.

— Не слабая, — невнятно хриплю я.

Слова слетают с моих губ прежде, чем я осознаю, что говорю. Адам останавливается, но остается ко мне спиной.

— Просто пытаюсь почувствовать братьев, с которыми я буду проводить так много времени.

Он поворачивает голову ровно настолько, чтобы я могла увидеть острый угол его подбородка, то, как более длинные пряди его волос упали на часть лба, и то, как сузились его глаза.

Он провоцирует меня сделать шаг.

Я отталкиваюсь от стула и морщусь, когда меня охватывает тошнота. Мои ноги подкашиваются, кожа покрывается свежим потом. Я не знаю, сколько у меня есть времени, пока мои колени не подогнутся. Позволив себе упасть, я переношу вес на руки и колени, затем съеживаюсь. Я проясняю выражение лица, прежде чем посмотреть на Адама сквозь тяжелые веки, сбрасываю каблуки и ползу к нему.

Я придумываю это по ходу дела, но им не обязательно это знать. Ему это знать не обязательно.

— Ты хочешь знать, чему я научилась на данный момент? — спрашиваю я, замедляя шаг, чтобы мои дрожащие руки не подогнулись.

Наконец, Адам поворачивается ко мне лицом. Он засовывает руки в карманы, наклоняет голову, но не отвечает.

— Для начала…

Я позволяю своему голосу повиснуть, затем резко поворачиваюсь вправо и вместо этого ползу к Райфу.

Брови Райфа взлетают вверх.

Я борюсь с раздражающим желанием оглянуться через плечо и увидеть выражение лица Адама. Холод пробегает по мне, когда низ платья задирается выше бедер. Добравшись до Райфа, я останавливаюсь и сажусь на ноги. Мое дыхание тяжелое, а кости дрожат, но я пытаюсь не обращать на это внимания, как будто я только что завелась.

Я останавливаю взгляд на карих глазах Райфа.

— Я научилась. — мой фокус расплывается, лицо Райфа двоится, троится.

Я качаю головой и пытаюсь снова.

— Я поняла, что некоторые из вас действительно знают, как подразнить бедную девочку.

Желчь подступает к моему горлу, но даже наркотик не заглушает голос глубоко внутри, связывающий Райфа с Фрэнки. Райф, тот, кто, повидимому, руководит этой операцией. Прямо сейчас, в особняке, наполненном черными стенами и неизвестностью, единственное, в чем я уверена, это в том, что я не покину эту комнату, пока не продам себя дьяволу.

— И никому не нравится, когда его оставляют в подвешенном состоянии…

Я хмурюсь, не уверенная, закончила ли я свое предложение или это последнее слово было произнесено только в моей голове.

Райф косится на меня сверху вниз, поправляет галстук.

— Феликс? Грифф?

Выставив напоказ руку, он дважды щелкает, как будто подзывая дрессированных собак.

— Я полагаю, девушка просит о некотором облегчении.

Он гладит меня по голове.

— Я ничто иное, как самоотверженность.

Мои внутренности переворачиваются, когда тяжелые шаги приближаются сзади меня. Рядом с Райфом появляется Грифф широкого, могучего телосложения, и мое горло сжимается. Он хрустит костяшками пальцев, вытягивает шею, затем делает один длинный шаг ко мне и останавливается.

— Феликс?

Райф смотрит через мое плечо, и я повторяю его движение. Что угодно, лишь бы избежать встречи с Гриффом. Адам все еще стоит позади, засунув руки в карманы, неприятно выглядя таким же спокойным и непринужденным, как всегда, но я стараюсь не смотреть на него.

— Ты меня удивляешь, — продолжает Райф. — Разве ты не хочешь попробовать?

Феликс, все еще прислонившись к стене, только пожимает плечами.

— Нет, не сегодня. Что бы это ни было, — он указывает на меня, делая круговое движение рукой, — я почти уверен, что не хочу в этом участвовать.

Он встречается со мной взглядом и подмигивает.

— Семейная драма. Ничего личного.

Его слова звучат у меня в ушах, как косяк рыб, мчится бесконечными кругами.

Райф раздражается.

— Поступай как знаешь.

Огромная рука сжимает мою шею, и меня дергают в вертикальное положение. Я задыхаюсь, боль пронзает меня, но звук застревает в горле. Колени подгибаются от собственного веса, и Грифф подходит ближе, затем переворачивает мое тело так, что он оказывается прямо у меня за спиной. Что-то длинное и толстое трется о мою спину, и я зажмуриваю глаза. Этот ублюдок возбуждается из-за этого.

Когда я открываю глаза, Райф устраивается на единственном стальном стуле в центре комнаты. Он вытягивает ноги, затем откидывается назад и сцепляет руки за головой.

Он улыбается мне.

— Места в первом ряду и все такое.

Жар поднимается по моей груди, шее, щеках. Я не могу заставить себя посмотреть на Адама. Не знаю почему — я уверена, что ему это нравится так же, как и остальным, если не больше. В конце концов, он один из них. Но по какой-то нелепой причине мне неловко сознавать, что он смотрит. Мужчина, который так сильно хочет увидеть, как я сломаюсь.

Грифф сжимает крепче, затем еще крепче, пока я не начинаю с трудом втягивать воздух, тогда он наклоняется вперед и снова прижимается ко мне.

Я стискиваю зубы, но не сопротивляюсь. В любом случае, в таком состоянии у меня не было бы шансов. Я подписалась на это не просто так, и я никуда не уйду, пока не найду свою сестру — даже если это означает позволить им думать, что они опозорили и сломали меня в процессе.

Наслаждайся шоу, Адам Мэтьюзз.

Наконец, я перевожу взгляд на мужчину, о котором идет речь. Обманываю я себя или нет, но есть что-то вдохновляющее в том, чтобы сказать себе, что я позволяю этому случиться.

Адам ничего не выдает, выражение его лица — твердая стена, но я получаю некоторое удовлетворение, зная, что он видит вызов в моих глазах.

Грифф отпускает мое горло, чтобы обхватить за талию, и я задыхаюсь, когда прохладный воздух наполняет легкие. Прежде чем я успеваю перевести дыхание, он задирает платье и сжимает мою голую задницу достаточно сильно, чтобы оставить синяк. Я издаю болезненный звук, но быстро превращаю его в стон.

— Тебе это нравится, да? Немного боли в дополнение к твоему удовольствию.

Это первые слова, которые Грифф когда-либо произносил при мне, и от их грубого звука у меня по коже бегут мурашки.

Я подавляю отвращение, небрежно прижимаясь к нему задницей.

— Мне нравится все, что ты мне даешь, — искажаю я.

Грифф стонет, затем сжимает мою грудную клетку своими руками. На этот раз я не могу сдержать вздрагивания, но требуется всего секунда, чтобы восстановить выражение лица. Он прижимается носом к изгибу моей шеи, затем кусает. Сильно. Я прикусываю язык, прежде чем сорвусь с визгом.

Ублюдок.

— И это? — бормочет Грифф, его дыхание становится тяжелым, когда он слизывает свежую боль своим слизистым языком. — Я, блядь, знаю, что тебе это нравится.

— Мммм.

Кажется, я начинаю раскачиваться, но затем появляются его пальцы, когда он грубо потирает мои плечи, поддерживая меня в процессе. Я наклоняю голову, чтобы получше рассмотреть его руку, желая вонзить зубы в кожу и посмотреть, как ему это нравится. Желая увидеть, как он корчится от боли. Корчиться на полу. Умоляет меня остановиться.

Он сдвигает мои стринги в сторону и проводит пальцами по обнаженной щели, затем останавливается между ягодицами.

— Черт, я собираюсь насладиться этим.

Он прижимает два толстых пальца к единственному месту, к которому я никогда не позволяла прикасаться мужчине.

Как только я набираю полные легкие воздуха, чтобы подготовиться к боли, Адам направляется ко мне. Грифф замирает, но не отпускает меня.

Каждый медленный, размеренный шаг сделан намеренно — то ли для того, чтобы помучить мои нервы, то ли разозлить Гриффа, я не могу быть уверена. Вероятно, и то, и другое. Адам останавливается, когда оказывается достаточно близко, моя грудь касается тепла его рубашки. Я поднимаю подбородок, сжимаю челюсть, и он опускает голову, когда его взгляд опускается к моим губам.

— Так это то, что тебе нравится? — мягко спрашивает Адам, его голос слишком спокоен, слишком успокаивающий.

Хватка Гриффа вокруг моей талии усиливается, подтверждая свои права, но Адам поднимает руку и медленно убирает волосы с моих глаз, как будто мы с ним совершенно одни. Его темные глаза порхают туда-сюда между моими, изучая. Ожидая моего ответа.

— Да, — лгу я, мой голос похож на слабый шепот.

Он кивает, затем наклоняется ближе. Поворачивает голову. Прижимается губами к моей шее так нежно, что я бы не была уверена, что он вообще прикасается ко мне, если бы не его горячее дыхание на моей коже.

Осознание пронзает, и дрожь сотрясает мое тело.

— И ты уверена? — бормочет он.

Рука в моих волосах проходит мимо изгиба челюсти и мягко опускается на другую сторону шеи.

У меня сводит живот, от его прикосновения пульсирует каждая жилка внутри.

— Ммм.

Я едва осознаю, что говорю, только то, что его ласки гипнотизируют. Моя голова откидывается на грудь Гриффа. Отвращение слегка отрезвляет меня, когда Грифф шлепает меня по заднице. Моя голова снова вскидывается, и я обнаруживаю, что Адам смотрит прямо на меня. Едва заметная улыбка растягивает уголок его губ, в голубых глазах мелькает веселье.

Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, затем оттягивает ее вниз.

— Просто…

Отпуская мою губу, он наклоняется достаточно, чтобы обхватить обеими теплыми руками мои обнаженные бедра, поднимаясь выше, выше.

— Нравится.

Выше.

— Это?

Когда его пальцы дразнят край моих трусиков, Грифф хрюкает и снова вжимается в мою спину. Я пытаюсь скрыть отвращение со своего лица, но кривая улыбка Адама дергается, и я знаю, что потерпела неудачу.

Я прищуриваюсь и пристально смотрю на него сверху вниз.

— Да, — наконец выдавливаю я, затем добавляю страстные нотки в свой голос, когда повторяю: — Просто так.

Глаза Адама закрываются, и он издает хриплый стон, от этого сексуального звука у меня по рукам бегут мурашки. Его пальцы сжимают верхнюю часть моих бедер, когда он снова наклоняется ко мне, затем покусывает мочку моего уха. Я ахаю, и он хватает меня за волосы, одним грубым движением откидывает мою голову назад. Моя голова кружится, когда по коже пробегают мурашки.

— Чушьсобачья.

Это одно слово, состоящее из двух слогов, и произнесено таким тихим шепотом, что только я могу его услышать. Но с таким же успехом это может быть пощечиной мне перед лицом открывающейся правды. Мои глаза расширяются, но я не говорю ни слова.

Я слишком боюсь, что дрожащий голос будет моим признанием.

— Леса прекрасны, темны и глубоки.

Но мне нужно сдержать обещания и пройти много миль, прежде чем я усну.

— Роберт Фрост

Я никогда на самом деле не слышала, как взводится выкидной нож, но внезапно, резкий шорох движения пронзает тихую комнату с силой взводимого курка. Мое дыхание сбивается, когда я смотрю в сторону звука. В сторону Адама.

Он отдалился от меня, одна рука в кармане, другая лениво щелкает оружием, открывая и закрывая его. Движения такие плавные, такие непринужденные, как будто нож — это больше, чем инструмент. Это часть его, продолжение конечностей. У меня по спине бегут мурашки, когда я наблюдаю за ним. Выражение лица задумчивое, широкие плечи расслаблены.

Мое внимание привлекает серебряное лезвие. Оно длиннее, чем я ожидала. Заточено до совершенства. Смертоносно.

Желудок сжимается, когда мои глаза — все еще опущенные, как будто ресницы сделаны из кирпича — поднимаются на него. Я сглатываю сквозь пересохшее горло.

— Для чего это?

Одна бровь приподнимается, затем его взгляд падает на нож, как будто он замечает его впервые. Игнорируя меня, он опускает руку и кивает в сторону Гриффа, чьи руки распускаются, прежде чем он начинает ощупывать меня. Он обхватывает одну грудь левой рукой и душит меня правой. Я брызгаю слюной, мой рот разинут, когда я изо всех сил пытаюсь глотнуть воздух.

Господи. В движениях Гриффа нет ничего чувственного. Он долбаная машина, бесчеловечная и механическая.

Рука на моей груди скользит вниз, пока вместо этого он не обхватывает меня между бедер. Он поднимает меня с земли и трется своей эрекцией о мою задницу.

Мое лицо краснеет, когда я хватаюсь за те крохи воздуха, которые мне удается глотать между сжатиями. Я в замешательстве смотрю на Адама, хотя винить в этом могу только себя. Я не знаю, чего я от него ожидала.

Адам изучает каждый сантиметр моего тела. Он складывает руки на груди, потирает подбородок большим пальцем, наклоняет голову.

— Кто ты, Эмми Хайленд?

Хватка Гриффа на моей шее ослабевает ровно настолько, чтобы я могла ответить. Как только биение в груди успокаивается, я поднимаю свои широко раскрытые глаза на Адама.

— Ч-что ты имеешь в виду? Ты знаешь, кто я. — Я моргаю, чтобы прояснить двоящееся зрение. — Ты только что сказал это — Эмми Хайленд.

Пальцы Гриффа блуждают между моих бедер к моей заднице. Он снова оттягивает трусики в сторону, его дыхание превращается в громкие, тяжелые вздохи у моего плеча.

Я закрываю глаза всего на секунду, тяжело сглатывая.

Адам качает головой.

— Кто ты?

Когда Грифф тычет кончиком сухого пальца мне между ягодиц, я прикусываю язык достаточно сильно, чтобы почувствовать вкус металла.

Боль пронзает меня, когда он толкается чуть дальше, и мои глаза слезятся.

Глубокое желание причинить боль этому сукиному сыну поднимается к горлу. Даже в этом одурманенном состоянии мне хочется развернуться и вонзить свои острые ногти в его яйца.

Вместо этого я напоминаю себе, зачем я здесь, и выдавливаю из себя ответ.

— Двадцать лет. Просто девушка.

Я делаю паузу, концентрируясь на том, чтобы связать свои слова воедино, чтобы перестать говорить невнятно.

— Официантка. Никто.

— Ты зря тратишь время.

Темные глаза Адама пристально смотрят на меня, пока он двигает челюстью.

— Нет ничего более нечестного, чем слова.

С тяжелым ворчанием Грифф облизывает тыльную сторону моего уха, погружая палец глубже. Мои ноги подкашиваются, а на лбу выступает пот. Единственное, что помогает преодолеть жгучую боль, — это представлять все способы, которыми я хочу причинить ему боль, поцарапать его, вцепиться в него когтями, пока красное не затуманит мой взор. И бессмысленный, настойчивый вопрос Адама, когда он наблюдает за всем происходящим, только разжигает мой гнев еще жарче.

— Ч-что ты хочешь от м-меня?

Я едва справляюсь, не сводя с него глаз.

Он делает шаг вперед. Затем еще один. Его волосы касаются моего лба, когда он наклоняется и мягко говорит:

— Чего я хочу? — его пальцы медленно касаются изгиба моей шеи. — Я хочу, чтобы ты показала мне. Покажи мне, кто ты, маленькая мышка.

Без предупреждения Грифф погружает свой палец глубже в меня, затем одним движением вынимает. Подавляя дрожь, я не оглядываюсь, когда этот засранец хватает меня за плечи с обеих сторон, его тупые ногти впиваются в мои ключицы.

Его собственническая хватка проникает в мои поры, и что-то маленькое внутри меня увядает.

В этот момент я принадлежу ему.

Они все так делают.

Треск последней нити моего контроля, разрывающейся пополам, в тысячу раз хуже любого физического урона, который Грифф может нанести мне в этой комнате. Бабочки порхают в животе, кружась так быстро, что я кружусь вместе с ними, и с таким же успехом я могла бы свисать с крыши одного из лучших небоскребов Нью-Йорка, держась лишь мизинцем.