Танцующий в темноте

У меня сводит челюсть. В этом нет ничего нового. Фактически, это именно то, что мы послали Мерфи, когда впервые попытались связаться с ним несколько лет назад. В то время он с легкостью доказал, что ничто из этого не было достаточно убедительным, чтобы напрямую связать его с преступлениями. Не то чтобы мы этого ожидали. Нам не нужны "веские доказательства".

Мы пережили это.

Мы были настроены двигаться вперед — пока не случилось нечто неожиданное. Три года назад, когда Феликс обнаружил определенную фотографию, спрятанную глубоко в личных файлах Мерфи, Райф потерял контроль, и Мерфи ускользнул из наших рук.

На фотографии был изображен шестнадцатилетний юноша, голый, с грязно-светлыми волосами, запавшими глазами и впалыми щеками. Перманентным маркером внизу было написано: Безымянный. Подлежит распространению.

Райф выследил Мерфи, ворвался в его дом посреди ужина и ударил его ножом в живот. Конечно, если бы Райф следовал протоколу и спланировал надежный план, он бы знал, что в то время в их туалете был гость, который оказался полицейским в свободное от дежурства время. Грязный коп в кармане Мерфи, но тем не менее коп. Райф едва избежал ранения.

Единственным удачным результатом этого опыта стало то, что Мерфи не связал нынешнюю личность Райфа с Безымянным пятнадцатилетней давности.

Мерфи понятия не имел, насколько личной на самом деле была та ночь.

Было легко предположить, что нападавший был одним из его многочисленных недовольных, обманутых клиентов, и страх Мерфи нанести ущерб своей хрупкой репутации пересилил любой импульс добиться справедливости. Уже тогда мы, анонимно, угрожали разоблачить Мишу, и ножевое ранение в этой ситуации больше навредило бы, чем помогло его репутации. Он думал, что предложить нам кучу дерьмовых денег было достаточно, чтобы все исчезло и жизнь вернулась в нормальное русло.

Так и было.

Это и должно было быть.

На некоторое время.

То, что Райфа не поймали, было глупой удачей. Однако после того инцидента Мерфи активно собирал на нас сведения, и он подошел чертовски близко к тому, чтобы соединить все точки и выяснить наши личности. Если бы не таланты Феликса, он бы это сделал. Он бы перезахоронил нас прежде, чем мы выбрались бы из наших собственных могил.

Отпуская Эмми, я наполняю рюмку Феликса из бутылки на столе и допиваю виски.

— Что ты мне не договариваешь, Феликс?

Эмми следит за моими движениями, ее брови хмурятся, когда она переводит взгляд с Феликса на меня.

Феликс проводит рукой по лицу.

— Ты, э-э, не хочешь отправить ее вниз к Обри?

Я сжимаю стакан в руке.

— Она остается.

Он выдыхает, но отвечает мне.

— На этот раз они не отправили файл анонимно.

Свободная от стакана рука сжимается в кулак. Гребаные идиоты.

— Конечно, они этого не сделали.

— Мы обсуждали это на некоторых собраниях, но в последнее время ты уходишь или проводишь их, занимаясь, — он бросает взгляд на Эмми, прочищает горло, — в подвале.

— Чушь собачья. Ты, блядь, знаешь, что этот план дерьмовый, и ты знал, что я бы его свернул, если бы узнал об этом. Это было целенаправленно обговорено в мое отсутствие.

Он потирает затылок.

— Послушай, чувак. Когда ты ушел этим утром, я собирался подождать, пока ты вернешься, прежде чем двигаться дальше, но мы все знаем, что в последнее время ты был рассеян. А у Райфа были другие идеи. Твое маленькое шоу не помогло.

Он машет рукой между мной и Эмми, и вздох сухого веселья слетает с моих губ.

Удобно. Райф-кукольник. Если Эмми не сломит меня настолько, чтобы я потерял всякое чувство границ, по крайней мере, она меня отвлекает. В любом случае, она работает в его интересах.

— Файлы, которые мы ему отправили, зашифрованы, ясно? Он единственный, кто сможет выяснить, кто мы такие, основываясь на подсказках, которые я ему оставил. Что касается дубликатов, которые мы выпускаем…

— Какие, блядь, дубликаты?

— Те, которые я настроил на автоматическую публикацию на всех основных новостных платформах завтра утром, как только Мерфи окажется в наших руках. Они анонимны. Нет никакого способа отследить их до кого-либо из нас.

— Так вот в чем план? Привести Мерфи сюда к концу дня, а потом выставить Мишу на всеобщее обозрение?

— Черт возьми, да. Райф все еще хочет увидеть его реакцию, пока он наблюдает, как все разваливается.

Закрывая глаза, я прижимаю пальцы к переносице.

— В чем проблема?

Феликс подходит ближе.

— Ты получишь Мерфи, Райф получит свой рекламный трюк. Выигрывают все.

— Да, — бормочу я, качая головой. — Я пытался убедить его привлечь Мерфи в течение нескольких недель, и он вдруг решает, что согласен? Без всякой гребаной причины?

Он пожимает плечами.

— Может быть, ему надоело ждать, как и всем нам, и он решил пойти на компромисс, чтобы вы оба получили то, что хотите.

— Мы говорим о Райфе, брат.

Ставя стакан, я засовываю руки в карманы.

— Никогда ничего не бывает так просто.

Эмми ерзает рядом со мной.

— Адам…

Феликс отводит взгляд, его лицо искажается от раздумий.

— Возможно. Но мне это дерьмо кажется достаточно здравым.

Все еще сосредоточенный на Феликсе, я ворчу:

— Райф. Гребаная противоположность здравомыслию. Как именно он рассчитывает тихо подцепить такого человека, как Мерфи? Операция, подобная этой, требует тщательного планирования, большего, чем обычно, если только вы не хотите, чтобы его исчезновение привело к нам.

Он пожимает плечами.

— Мы, блядь, это знаем, чувак. Я все еще могу прослушивать и следить за Мерфи, так что мы всегда в курсе его действий. И, кстати, этот план, несмотря на свою новизну, не слишком далек от моей первоначальной идеи.

— Я полагаю, что ваша оригинальная идея больше соответствовала моей. Подобрать его тихо, вытащить из него все, а затем содрать с него гребаную шкуру и наконец закончить это дерьмо.

Эмми вздрагивает рядом со мной, и мой взгляд находит ее. Она смотрит прямо на меня, ее глаза широко раскрыты. Черт. Я потираю подбородок. Поскольку я все равно прикован к ней, я полагаю, что достаточно скоро она узнает больше, чем рассчитывала. Но, да, возможно, это слишком много информации для нее, чтобы впитать ее за один раз.

Оглядываясь на Феликса, я двигаю челюстью.

— Это твое гребаное дерьмовое шоу. Дай мне знать, когда он будет готов принять меня. Если мы зайдем так далеко.

Нежные пальцы касаются моей руки.

— Адам.

Мой пристальный взгляд встречается с ее.

— Что происходит? — спрашивает она, ее губы опущены.

Я делаю медленный шаг к ней. Скользя пальцами под ее подбородок, я поднимаю ее голову и обвожу взглядом лицо. Легкие веснушки. Бархатистые губы. Нежные интонации ее голоса, похожие на мягко играющий инструмент. Так легко предположить, что она невинна. Ее глаза, однако, горят. В них нет ничего спокойного. Даже после того, как она вздрогнула при упоминании о сдирании чьей-то кожи, она полна решимости узнать больше. Возможно, сейчас больше, чем когда-либо.

Я не знаю, о чем я думал.

Она совсем не похожа на Катерину.

Я провожу подушечкой большого пальца по ее пухлой нижней губе.

— Ты достаточно скоро узнаешь.

Она с любопытством наблюдает за мной, когда я поворачиваюсь к выходу, но это все, что она получит прямо сейчас. Некоторые вещи невозможно объяснить.

— Тьма, которая нас окружает, не может причинить нам вреда.

Тебе следует бояться тьмы в твоем собственном сердце.

— Сильвертрис

(Четырнадцать лет)

Нежное напевание Софии наполняет мою клетку. По прошествии нескольких месяцев я действительно с нетерпением жду, когда услышу его, и засыпаю под этот звук.

— Привет.

Безымянный толкает мою босую ногу своей.

— Ты не спишь?

Открывая глаза, я прислоняюсь к стене, моя задница онемела от слишком долгого сидения в одной позе.

— Нет.

— Как ты думаешь, что это за песня?

Я пожимаю плечами.

— Может быть, это детский стишок.

Он издает полу-смешок.

— Даже я знаю, что это не детский стишок.

София переводит взгляд на нас. Когда она замечает, что я смотрю на нее, она улыбается. В последнее время она делает это чаще, когда ее мамы здесь нет. Один уголок моих губ приподнимается, и ее улыбка становится шире, прежде чем она возвращается к раскрашиванию малоберцовой кости, над которой работала весь день.

— Что ты собираешься делать завтра? — я спрашиваю Безымянного.

Он ухмыляется, постукивая по одной из перекладин костью запястья, которую София подарила ему вчера. На самом деле это был несчастный случай. Катерина собиралась дать ему свое миллионное интервью, поэтому вытащила его из клетки. Когда она разозлилась на него за то, что он задрал ее платье еще до того, как они добрались до рабочего стола, она швырнула его обратно ко мне, и он крикнул ей вслед:

— Эй, брось мне косточку.

София поняла это буквально.

И вот мы здесь.

Тук, тук, тук.

Безымянный чешет пальцем подбородок, как будто напряженно обдумывает ответ.

— Вырвать волосы Катерины один за другим и сжечь ее. Затем я пойду в кладовку по соседству, чтобы проверить, каких цыпочек она там прятала. Я собираюсь трахать их, пока мы смотрим, как она превращается в пепел.

Я выгибаю бровь и качаю головой. Мы начали эту дурацкую игру несколько недель назад. Я не знаю почему. Может быть, это помогает притвориться, что мы не в клетке. Однако, по правде говоря, я изо всех сил стараюсь не представлять это — освобождение.

Выдыхая, я прислоняю голову к стене и осматриваю студию. Стальные стены. Металлический стол. Выставка "Искусство".

Внутренняя сторона этих стен — это все, что я видел днем и ночью почти два года, и я чувствую себя совсем не так, как в тот день, когда вошел сюда. Я думаю совсем не так, как раньше. Она, блядь, сломала меня, и, честно говоря, я до смерти боюсь того, что бы я сделал, если бы выбрался отсюда живым.

— Твоя очередь, — бормочет он.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его. Он пристально наблюдает за мной, что-то встревоженное мелькает в его глазах, пока он ждет ответ. Дело в том, что мои ответы всегда имеют один и тот же шаблон. И мне даже не нужно думать об этом, потому что это все, что я представляю.

— Я начну с ее ушей. Медленно разрежу сверху донизу, прижимая лезвие к коже, пока они не сойдут полностью. Тогда я пожелаю ей удачи с интервью, теперь, когда она ни черта не слышит, и не буду торопиться, вырезая ей глаза. Трудно восхищаться искусством без зрения. Тогда я отойду в сторону и буду смотреть, как кровь волнами стекает по ее бледной коже, пока она не истечет полностью.

На мгновение в комнате становится тихо, в воздухе не слышно ничего, кроме мягкого жужжания Софии.

— Дерьмо.

Безымянный ухмыляется от уха до уха.

— Ты никогда не разочаровываешь. Мне придется вытащить нас отсюда только для того, чтобы увидеть, как ты разгуливаешь на свободе.

Мои губы кривятся, но это без юмора. Я не хочу знать, каким бы я был там. Это то, о чем часто говорит мой сокамерник, когда планирует побег отсюда. Он всегда что-то планирует.

Через секунду я бросаю взгляд через комнату.

— Привет, София.

Она замолкает, ее карандаш все еще водит по малоберцовой кости, когда она смотрит на меня.

— А ты как думаешь? Ты когда-нибудь хотела бы выбраться отсюда?

Она просто смотрит на меня, как будто не понимает вопроса.

— Если бы ты могла жить в нормальном доме. Если бы ты могла выходить на улицу, играть. Ты бы хотела этого?

Она сглатывает и кивает.

— Да?

Я бросаю взгляд на Безымянного, но он смотрит на меня как на сумасшедшего, поэтому я поворачиваюсь к ней.

— Ты бы хотела… поговорить?

Ее взгляд устремляется к косточке в ее руке, и она теребит ее в течение долгой минуты. Когда она снова поднимает голову, то медленно кивает.

Ни хрена себе. Выдыхая, я сажусь прямее. Я наклоняю голову и прищуриваюсь, когда она откладывает наполовину раскрашенную малоберцовую кость и подтягивает колени, обхватывая их руками.

Она действительно может выбраться отсюда, не так ли? Бьюсь об заклад, она еще достаточно молода, чтобы жить после всего этого дерьма.

— Ты шутишь, да?

Безымянный наклоняется и бормочет:

— Я достаточно умен, чтобы не освобождать отродье Катерины, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Игнорируя его, я киваю подбородком в сторону Софии.

— Привет. Все в порядке. Может быть, мы, э-э… может быть, мы что-нибудь придумаем.

Ее глаза встречаются с моими, и в них вспыхивает что-то, чего я никогда не видел. Что-то, чертовски похожее на надежду.

Дверь с грохотом распахивается, и она подпрыгивает.

Все лампы включаются одновременно, заставляя каждого из нас прищуриться.

— Вот этот, — говорит Катерина из открытого дверного проема, указывая на клетку, где сидим мы с Безымянным.

Кто-то стоит в коридоре, но я не вижу ничего, кроме обуви.

— Я очень старалась с этим парнем. Он чем-то напоминает мне Питомца, поэтому я держалась, думая, что есть надежда. Боюсь, месяцы тщательной оценки только доказали, что он совсем не похож на Питомца. Где-то глубоко внутри чего-то не хватает.

Она смотрит на парня рядом со мной, хмурясь, и мои глаза сужаются.

— Сердце. Вот в чем дело. У него нет сердца, и я не могу установить связь. Боюсь, пришло время назвать вещи своими именами и перераспределить его.

И Безымянный, блядь, подмигивает мне.

Я качаю головой, мои губы приподнимаются. Хитрый сукин сын.

Думаю, это один из способов выбраться.

— Ты ведь знаешь, куда тебя распределят, верно?

Его глаза темнеют, но так же быстро, как появляется тень, она рассеивается.

— Я ни за что не позволю этому зайти так далеко. Просто нужно одной ногой выйти за дверь, чувак. Одной ногой за дверь.

Я поворачиваюсь к Катерине как раз в тот момент, когда она тянется вперед, к мужчине, скрытому из виду. Ее взгляд опускается, пока она разглаживает его галстук, растягивая материал достаточно, чтобы я мог видеть бронзу. Я прищуриваюсь, беспокойство разливается в животе. Чертовски странно наблюдать, как она прикасается к кому-либо так интимно — особенно когда он прикасается к ней в ответ, поглаживая ее руку тыльной стороной пальцев.

Наконец, таинственный человек появляется в поле зрения. Я никогда не видел его раньше, но сразу узнаю, кто он. Я ежедневно слышу его имя по крайней мере от одного из здешних взрослых.

Мерфи.

Он высокий и одет в коричневый костюм. Я понятия не имею, что это за костюм, но я воровал у достаточно богатых людей, чтобы знать, что он чертовски модный. Его волосы зачесаны набок, ботинки начищены, и держится он так, будто он управляет гораздо более масштабной операцией, чем эта подпольная деятельность. Держу пари, все, к чему он прикасается, превращается в золото.

— Срань господня, — бормочет Безымянный, оценивая богатство Мерфи, совсем как я. — Он. Я хочу быть им, когда выберусь отсюда.

— За самыми красивыми глазами,

скрывать тайны глубже и темнее, чем таинственное море.

— YLD

Кусая щеку изнутри, я иду рядом с Адамом. Его шаги быстрые, и я бы отстала, если бы не его рука на моей талии, направляющая мой шаг.

Я не могу перестать думать о его разговоре с Феликсом. Зашифрованные файлы. Прослушивание чьих-то разговоров. Сдираю с него гребаную кожу. Дрожь пробегает по мне каждый раз, когда глубокий голос Адама мягко повторяет это в моей голове, и я хочу, чтобы это вызывало дрожь, а не тепло.

Я теряю бдительность. Думаю, может быть, моя сестра действительно ушла по собственному желанию и ей просто нужно немного побыть одной. Теперь, когда я здесь, это не так уж невозможно. Теперь, когда я увидела, на что женщины готовы. Теперь, когда я испытала странную и магнетическую привлекательность этого мира. Или, как Обри назвала это: эффект Мэтьюзз.

Но факт таков: я до сих пор почти ничего не знаю об этих братьях.

Об Адаме.

Смотрю на него искоса, без каких-либо попыток скрыть свое любопытство. Он не оборачивается на меня, продолжая идти по коридору, но его пальцы впиваются в мою талию, как будто он чувствует, что я наблюдаю за ним. Его тепло проникает через платье и плавит кожу. Снова поворачиваясь вперед, я не задумываюсь, прежде чем кладу ладонь на его руку и переплетаю свои пальцы с его. Он напрягается, но не отстраняется.

Когда он открывает дверь в подвал и ведет меня вниз по лестнице, желудок скручивается в миллион узлов. Он никогда не пускал меня в эту часть дома. Я бросаю взгляд в его сторону, но слишком темно, чтобы что-то прочесть.

Он ведет нас во вторую комнату. Задержавшись в дверях, я отпускаю его руку и позволяю ему пройти мимо меня. Он бросает взгляд в мою сторону, но ничего не говорит и не заставляет меня войти. Вместо этого он направляется к пустому металлическому столу возле колонны. Его лицо суровое, но поза расслабленная. Достаточно комфортно, чтобы предположить, что он часто бывает здесь.

Мои ноги приклеены к порогу.

Бабочки кружатся в животе, а ладони становятся липкими, что только больше меня смущает. Хотела бы я знать, были ли эти реакции от волнения или от страха. Это не должно быть первым. Не тогда, когда я знаю, что Фрэнки была здесь. Что бы она сделала, если бы наткнулась на этот поднос? Если бы она увидела половину того, что есть во мне?

Адам тянется под стол и открывает потайное отделение под ним. Достав серебряный поднос, он ставит его на поверхность стола и закрывает отделение.

Что-то скручивается внутри каждый раз, когда я смотрю на него. Я показала ему то, чего никто другой не видел. Открыла самые темные стороны себя. Сейчас кажется неестественным что-то скрывать от него.

Я складываю руки на груди, отводя взгляд.

— Адам…

Он оглядывается через плечо и приподнимает бровь.

Когда я замолкаю, он поворачивается обратно к подносу и поправляет разложенные сверху предметы. Я могу видеть только его профиль, его спина загораживает большую часть лотка, но мне не нужно подходить ближе, чтобы узнать, что находится перед ним.

— Ты что-то хочешь сказать?

Уголок его губ подергивается, но он остается сосредоточенным на текущей задаче — какой бы она ни была.

Я закрываю глаза, желая, чтобы слова, которые зреют в моей душе, вырвались на свободу. Несмотря на всё, что мне пришлось увидеть, больно и горько спрашивать у него то, что мне нужно. Я не знаю, как это скажется на нем. Может ли это пошатнуть невысказанное доверие между нами.

Но потом я думаю о Фрэнки, и я должна. Каждая секунда, проведенная с Адамом, все глубже затягивает меня в водоворот зависимости между нами, и Фрэнки ускользает все дальше.

Дребезжащий звук заставляет меня открыть глаза. Адам вытаскивает толстую цепь из отделения под столом. Цепь, похожая на ту, которой Райф привязывал меня к люстре.

Он тащит ее к колонне, его движения сильные, полные решимости, и я прочищаю горло, обретая дар речи.

— Адам. Ты бы когда-нибудь… ты бы когда-нибудь…

Я сглатываю. Почему это так сложно? Снова открывая рот, я выдавливаю слова с языка.

— Ты или твои братья когда-нибудь серьезно обижали кого-нибудь из секретарей?

Он останавливается, наклонившись вперед с цепью в руке. Он поворачивает ко мне подбородок, но недостаточно, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Я имею в виду, пересечь границы? До крайности?

Я знаю, что Райф и Грифф сделали со мной, какие ужасные чувства это заставило меня испытать, но я не видела, чтобы с кем-нибудь из других женщин здесь обращались так же. По крайней мере, не до такой степени, чтобы им не нравилось то, что они делали. Впрочем, можно ли сказать то же самое обо всех?

Цепочка падает со стуком, затем Адам крадется ко мне. Он останавливается, когда оказывается так близко, что мне приходится задрать подбородок, чтобы увидеть его. Его прищуренный взгляд скользит по моему лицу, и мое сердце замирает.

Он склоняет голову набок, его взгляд опускается на мой шарф, и мои синяки словно наэлектризованы под его пристальным взглядом. Когда он на сантиметр приближается и опускает подбородок, мой пульс учащается, а наши губы почти соприкасаются. Я вдыхаю его мужской аромат, как бесстыдная наркоманка.

— Ты скажи мне, Эмми. Был ли я достаточно экстремальным для тебя прошлой ночью?

Это. В этом моя проблема. Я не могу мыслить здраво, когда я с ним. Из-за него мне больше никогда не захочется мыслить здраво.

Когда я облизываю губы, его взгляд следует за моим языком.

— Это не то, что я имела в виду.

Я начинаю отводить взгляд, но он хватает меня за подбородок большим и указательным пальцами.

— Тогда объясни, Эмми, — тихо рычит он. — Что ты имела в виду?

Он переводит взгляд с одного моего глаза на другой, ища, затем стискивает челюсть, когда я не отвечаю.

— Нам не нужны люди, которые не хотят быть здесь.

Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, что-то мелькает в его глазах, и он хрипло произносит:

— Если ты передумала…

— Нет. Я хочу быть здесь. С тобой.

Мои слова повисают между нами. Меня пугает, насколько они правдивы.

— Это не я. Я просто…

Мой голос замолкает, а его глаза горят разочарованием.

— Ты просто что? — выдавливает он. — Что ты от меня скрываешь?

Мои глаза расширяются.

— Я не храню никаких…

— Чушь собачья, — его рука опускается ниже моей челюсти, его тело напрягается, а дыхание касается моих губ.

Теплая дрожь пробегает по мне.

— Чего ты хочешь от меня?

— Чего я хочу? — его нос скользит по моей щеке, затем его ровный, глубокий голос достигает моего уха. — Сложный вопрос для мыши.

Моя кожа теплеет, когда он берет мочку уха в рот и сосет, и, Господи, интересно, чего бы я ему не дала.

— Однако сейчас, — бормочет он, слегка отстраняясь, — я хочу знать, что ты скрывала.

— Я же сказала тебе. Это не я…

— Тогда кто? — спросил он.

— Что? Это…это…

— Тогда. Кто. Это?

— Моя сестра, — вырывается у меня, и мои глаза закрываются.

Дерьмо.

Между нами тянется долгая пауза, и я снова не открываю глаза, пока не слышу его низкий голос.

— Твоя сестра?

Я киваю, моя шея напряглась. Мое признание либо спасло Фрэнки. Либо уничтожило ее.

Он убирает руку с моего лица.

— Франческа Хайленд. — Мои легкие сжимаются. — Ты ее знаешь.

— Нет.

Он качает головой и отступает назад, проводя ладонью по подбородку.

— Ее имя есть в твоем досье. — Я хмурюсь, но он не ждет моего ответа. — А что насчет нее?

— Так… ты ее не помнишь?

Он выгибает бровь и вытаскивает телефон из кармана, когда тот жужжит, глядя вниз.

— Зачем мне это?

Выдыхая, я делаю несколько шагов вправо и прислоняюсь спиной к стене. Мой секрет раскрыт. Теперь все или ничего.

— Она пришла сюда около девяти месяцев назад. Она была одной из ваших сотрудниц. — Его глаза сужаются, когда он снова смотрит на меня. — Ее звали Фрэнки.

— Высокая? Блондинка? Загорелая?

— Да!

Я киваю головой вверх-вниз, как болванчик, пока его губы медленно не приподнимаются. Делая паузу, я пристально смотрю на него.

— Забавно.

Убирая телефон обратно в карман, он пожимает плечами.

— Если это не Обри или Стелла, то я с ними не общаюсь. А если я не общаюсь с ними, то нет никакой причины узнавать их имена.

Между нами воцаряется тишина, когда невысказанные слова заполняют пробелы. Он не "узнавал их".

До меня.

Мой желудок переворачивается, но потом я вспоминаю кое-что, о чем упоминала Обри, когда я впервые приехала.

— За исключением одной. Была другая девушка, на которую ты претендовал до меня, не так ли?

— Если это можно так назвать, — выражение его лица становится жестче, и он двигает челюстью. — Спиши это на Райфа и его воспоминания о другой жизни. Я только потребовал, чтобы она заткнула ему рот, но я никогда с ней не разговаривал, не говоря уже о том, чтобы узнать ее имя. Она попросила нового хозяина к концу недели, слава богу.

Проводя большим пальцем под губой, он делает шаг ко мне.

— Какое отношение ко всему этому имеет твоя сестра?

Я делаю глубокий вдох, затем поднимаю подбородок и смотрю ему прямо в глаза.

— Я думаю, что она, возможно, пропала.

Он приподнимает бровь.

— И ты подозреваешь, что мы имеем к этому какое-то отношение.

— Я не знаю. Я думаю, что это… возможно?

Бросая взгляд на металлический поднос, я прикусываю нижнюю губу.

— Все, что я знаю наверняка, это то, что она приехала сюда, и вскоре после этого я перестала получать от нее известия.

Адам прищуривает глаза.

— Значит, она принадлежала Райфу.

— Что? — мои брови хмурятся. — Почему ты так говоришь?

— Он единственный, кто не допускает контактов со стороны. Это отвлекает их от их…

— Преданности ему, — я закатываю глаза. — Конечно, имеет смысл.

Мне кажется, его губы подергиваются, но это так слабо, что я не могу быть уверена. Он переводит взгляд на стол, затем снова на меня, как будто размышляет. Через секунду он кивает в сторону выхода.

— Пошли.

Он направляется ко мне, затем его теплая рука находит мою поясницу, и он направляет меня к коридору.

Я пытаюсь игнорировать покалывание, которое возникает при его прикосновении.

— Что мы делаем?

— Собираемся найти твою сестру. Она отвлекает тебя от твоей преданности мне.

— Ты мой синий карандаш, тот, кого мне никогда не хватает, тот, которым я раскрашиваю свое небо.

— А.Р. Ашер

— Да, достань мне все, что у нас есть на Франческу Хайленд.

— Сию минуту, хозяин.

Завершая разговор с Обри, я открываю дверь в свой кабинет и отхожу в сторону, пропуская Эмми. Только когда она переступает порог, и ее плечо задевает мою грудь, я понимаю, что, черт возьми, я делаю — впервые в жизни держу дверь открытой для женщины — и я чертыхаюсь от этого.

Она задерживается перед моим столом, проводя рукой по одному из двух кожаных сидений. Пробираясь на противоположную сторону, я наблюдаю за ней, пока расстегиваю запонки и закатываю рукава.

Так вот настоящая причина, по которой она здесь. Или была. Я бросаю взгляд на ее черный шарф, и меня охватывает удовлетворение. Теперь это не единственная ее причина.

Мои глаза сужаются, когда я смотрю на нее, обдумывая это.

— Мы не связывались с тобой.

Она качает головой, хотя это был не вопрос.

— Для начала, откуда у тебя наш номер? Это не то, что мы раздаем всем подряд.

Я опускаюсь в свое кресло, откидываюсь на спинку и вытягиваю ноги.

Она прикусывает щеку, садясь напротив меня.

— Моя сестра.

— Не такая уж она и преданная, не так ли?

— Нет. Все было не так.

Она вздыхает и отводит взгляд как раз в тот момент, когда на столе звонит телефон.

Я нажимаю кнопку громкой связи.

— Говори.

— Хозяин, у нас нет никаких записей о Франческе Хайленд.

Я потираю нижнюю часть подбородка, бросаю взгляд на Эмми.

— Ты уверена в этом?

— Уверенна. Вы можете проверить сами, но… — ее слова замирают, и у меня сводит челюсть.

Записи хранятся в доме напротив. Чтобы добраться туда, мне пришлось бы пройти через широкую, залитую солнцем лужайку, что не совсем входит в число моих дел.

— Спасибо, Обри.

Вешая трубку, я откидываюсь на спинку кресла и наклоняю подбородок. Лоб Эмми сморщен в замешательстве, ее голова трясется. Обри эффективна. Если бы это было не так, я бы не стал на нее полагаться.

— Ну, мышка. Похоже, ты совершила ошибку, изменившую твою жизнь.

— Это не ошибка, — ее голос звучит уверенно, но в глазах мелькает сомнение. — Я видела ее имя в журнале регистрации в спа.

Я кладу руки на подлокотники и жду, когда она объяснит.

— Ну, не совсем. Это было просто имя, и я предполагаю, что оно довольно распространенное. Но все же, это не может быть ошибкой. Я слышала ее. Моя сестра разговаривала по телефону со Стеллой в тот день, когда она уехала.

— Как ты думаешь, что именно ты слышала?

Она вздыхает и глубже погружается в кресло.

— Я как раз возвращался из, эм… визита к соседке, — она отводит глаза, и моя рука сжимается в кулак, когда в моем сознании появляется фотография парня с татуировками, — когда я увидела Фрэнки через окно трейлера. Она переписывала номер со своей ладони на дно комода. Я обошла фургон сзади и начала заходить внутрь, но потом услышала ее через приоткрытую дверь. Это было странно. Она была тихой и скрытной — совсем не такой, как обычно.

Когда Эмми делает паузу, чтобы провести языком по нижней губе, я стискиваю зубы. Этот разговор был бы гораздо менее отвлекающим, если бы она просто сидела неподвижно.

— Она сказала, что будет готова начать прямо сейчас, что для нее большая честь получить приглашение. Она также упомянула контракт и что-то о конфиденциальности. Затем она ушла в ту же ночь. Я ждала от нее вестей, и когда прошло несколько месяцев без единого слова, я позвонила по номеру, который был записан на дне её комода… Ответила Стелла.

Она пожимает плечами.

— Остальное ты знаешь.

Откидываясь на спинку кресла, я обдумываю ее слова.

— Так вот почему ты плакала на своей фотографии.

— О нет. — Она ковыряется в своих ногтях, чего я никогда не наблюдал за ней до сих пор. — Ты это видел? Я, эм… мы с мамой не совсем близки. Я пыталась поговорить с ней о том, чтобы найти Фрэнки, убедиться, что с ней все в порядке. Все прошло не так хорошо, вот и все.

Ее мать. Я отслеживаю движения Эмми, то, как она потирает шею, затем одергивает низ платья и сглатывает. Я хочу знать, почему эта женщина вызывает у нее такой дискомфорт. Я хочу знать, что сделала мать Эмми, чтобы она так реагировала при малейшем упоминании о ней.

Воротник рубашки сдавливает шею, она чертовски чешется, когда я понимаю, что хочу знать все. Кем она была до того, как пришла ко мне. Кем она хочет быть сейчас.

Я не буду настаивать. Когда она отдаст мне эти части себя, это будет добровольно. В конце концов, она скажет мне.

В конце концов, она отдаст мне все.

Протягивая руку, я расстегиваю несколько верхних пуговиц на рубашке, но это не приносит нужного облегчения. Мне жарко везде, и почему, черт возьми, мой стол такой широкий? Она как будто в другой комнате от меня. Сдерживая рычание, я позволяю своему взгляду скользнуть по изгибам её тела. Частям, которые я могу видеть, касаться. Единственные части, которые должны занимать мой разум.

Ее гладкая кожа просит, чтобы ее погладили, заставляя мои пальцы обвиться вокруг подлокотника кресла. Черты ее лица округлые, мягкие, и я разочарован тем, что россыпь веснушек отсюда едва заметна. Когда я снова нахожу ее глаза, они блестят. Я прищуриваюсь, что-то неприятное разгорается все жарче в груди с каждым мгновением, когда я наблюдаю за ней. Я не знаю, когда, черт возьми, мое внимание снова переключилось на ее лицо, но, блять, я совру, если скажу, что мне не больно отводить взгляд.

Раздражение сжимает вены. Мерфи будет здесь меньше чем через двадцать четыре часа, и, скорее всего, не один. И так как Эмми, блять, парализовала мою способность действовать в одиночку, у нее тоже нет времени на все это дерьмо.

Отрывая от нее взгляд, я провожу ладонью по подбородку и вместо этого смотрю на стол, загораживающий мой член.

— Почему ты плачешь?

Она ерзает на своем сиденье.

— Я не плачу.

— Твои глаза… стекленеют.

Черт возьми, как изящно.

Она фыркает и потирает живот, где у нее бинты.

— Это называется быть расстроенной. Я волнуюсь. — Когда она шмыгает носом, я медленно перевожу взгляд обратно на нее. — Я просто не понимаю. Я была так уверена, что она была здесь. Я имею в виду, она должна была быть. Верно?

Я кривлю губы, нуждаясь в том, чтобы огонь в ее глазах вернулся, чтобы моя грудь снова стала чувствоваться нормальной.

Черт побери.

Нажав кнопку громкой связи, я набираю добавочный номер Обри.

— Да, хозяин?

— Ты все еще в доме напротив?

— Ага.

— Вместо этого попробуй поискать Фрэнки.

Наступает пауза, затем:

— Фрэнки тоже нет. Но… Подожди, я помню Фрэнки.

Эмми садится прямо.

— Она была здесь в этом году, не так ли? Пришла со своими личными вещами, хотя мы говорили ей не делать этого?

Я пожимаю плечами, хотя она этого не видит. Какого черта люди ожидают, что я знаю это дерьмо за гранью моего понимания.

— Да, — подхватывает Эмми, ее голова мотается вверх-вниз. — Это она.

Я прищуриваюсь, глядя на телефон.

— Почему она не заключила свой контракт?

— Я точно не уверена. Стелла справилась с уходом Фрэнки самостоятельно. Я точно знаю, что она была замечена во время работы моделью в Нью-Йорке, и я полагаю, что это как-то связано с ее столь внезапным уходом. Какое-то агентство обратилось к ней с другой возможностью.

Я приподнимаю бровь, глядя на Эмми, и ее плечи опускаются вперед.

— Возможность поработать моделью? — она шепчет, как будто разговаривает сама с собой.

— Спасибо тебе, Обри.

— Конечно, хозяин.

Линия обрывается, и я наблюдаю, как брови Эмми хмурятся.

— Ну? — я бормочу. — Похоже на то, что сделала бы твоя сестра?

— Я… да. Наверное, так и есть, но…

Она качает головой, складывает руки на животе.

— Я просто подумала… Я думала, она написала бы мне. Но, может быть, все действительно так просто. Я имею в виду, почему бы ей не воспользоваться такой возможностью? И кто знает?

Она закусывает губу и смотрит на свои ноги.

— Возможно, ей было нужно какое-то время не писать. Отдохнуть от ме… от всего. Я бы не стала ее винить.

Я наклоняю голову, обдумывая ситуацию. По правде говоря, это чертовски воняет. И повсюду пахнет Райфом.

Может быть, мы и облажались, но наш бизнес в Мэтьюзз-Хаусе законен, насколько это возможно. Мы работали с лучшими юристами, чтобы убедиться, что так оно и было, еще тогда, когда мы только начали это дерьмо с секретаршами. Это было шесть лет назад — после моего последнего сексуального инцидента, среди некоторых других сомнительных связей, в которые были вовлечены мои братья. То, что Гриффа дважды обвинили в изнасиловании, чуть не превратило наши планы в пепел еще до того, как мы начали.

Основные правила просты, на самом деле: только блондинки — чтобы не допустить подобного дерьма — только женщины, которым нравится то, что мы можем предложить, они приходят к нам, и стандартный контракт на год — это оптимальный вариант. Обычно это столько времени, сколько они могут выдержать, прежде чем захотят уйти, и это позволяет им не ожидать от нас каких-либо дальнейших обязательств. Что касается контрактов, то в них не указано ничего конкретного, кроме их секретарских обязанностей, но наши сотрудники с самого начала знают, во что ввязываются. Если в контракте это не было ясно, то в Темной комнате это наверняка становится понятно. Они подписываются охотно и со всеми необходимыми секретарскими документами. Им выплачивается справедливая компенсация, и они могут уволиться в любое время. Мы не скрываем и не уничтожаем записи сотрудников.

Если на то нет причины.

— Прими тот великолепный беспорядок, которым ты являешься.

— Элизабет Гилберт

— Правда. Я не голодна.

В животе у Эмми урчит, когда она смотрит через дверной проем на обеденный стол, в зал доносится аромат яичницы с беконом.

Схватив телефон, я открываю тему сообщений с Обри.

— Твой желудок не согласен.

Мои пальцы бегут по клавиатуре, но когда Эмми по-прежнему не двигается, я перевожу взгляд на нее. Я не планировал совершать убийство у нее на глазах; однако я также точно не придумал, как оставить ее вне дел. Независимо от мотивов Райфа, Мерфи наконец-то придет, и я собираюсь покончить с ним.

— Следующие двадцать четыре часа будут… полны событий. Если ты сейчас не поешь, ты можешь упустить свой шанс. И свой аппетит.

Она хмурится, но снова смотрит на стол, на этот раз ее ноги медленно приближаются к нему.

— Хорошо.

Пока она идет к столу, я остаюсь в холле и заканчиваю текст для Обри.

Я: Загляни в агентство, в которое пошла работать сестра Эмми. Я хочу знать, кто они и как они смогли связаться с ней, пока она была здесь. Кроме того, подтверди, что она действительно приехала и когда.

Обри: Да, хозяин.

Убирая телефон в карман, я поднимаю взгляд и вижу Гриффа, идущего в мою сторону.

Он останавливается прямо передо мной.

— Впереди великий день.

Я сжимаю зубы, когда он переводит взгляд на Эмми.

— Я думал, мы говорили о новом правиле, брат. Ты не можешь смотреть на нее.

Его глаза вспыхивают, и он не отвечает, но отводит от нее взгляд.

— Вы, ребята, должны гордиться, — бормочу я, делая шаг к нему, пока мы не оказываемся почти нос к носу. — Действуешь за моей спиной дважды за два дня.

Губы Гриффа кривятся.

— Кому-то нужно было двигаться вперед, будь то ты или Райф, и ты это знаешь. Просто так случилось, что Райф — тот, у кого все идет своим чередом. Кто я такой, чтобы отказывать ему?

— Тактично.

Он прищуривает взгляд.

— Я пришел к тебе не для того, чтобы разглагольствовать.

— Так, нахуй, выкладывай уже.

— Этим утром произошли некоторые изменения. Одно из твоих убийств произойдет раньше, чем ожидалось.

Рычание вырывается из моего горла, и я хватаю Гриффа за воротник, прижимая его обратно к стене.

— Ты не имеешь права вмешиваться в мои планы. Есть причина, по которой я их тормозил.

— Да?

Он сбрасывает с себя мою руку и отталкивается от стены.

— Вы, ребята, может быть, и спасли мне жизнь, но когда вы начинаете относиться к цыпочке лучше, чем к своим братьям, вам нужно пересмотреть свои гребаные приоритеты.

Мы с минуту смотрим друг на друга, он выглядит таким же раздраженным, как и я, и впервые за долгое время я вспоминаю.

Тот день, когда я встретил Гриффа.

(Четырнадцать лет)

Кулаки ударяют по столу, тело подростка напрягается в ремнях, когда он борется. Катерина медленно обходит его кругом, проводя ногтем по его телу.

— Так много шрамов, — шепчет она. — Бедный Гриффин. Ты так много страдал.

Он раздражается, несмотря на ее уговоры, по-прежнему не говоря ни слова. Он отказывается говорить с тех пор, как она начала это интервью почти час назад.

— Ты можешь драться. Ты можешь брыкаться и рычать, как животное, — бормочет она. — Но в конце концов тебе придется заговорить.

Она обводит взглядом комнату.

— Ты видишь это маленькое пространство? Здесь кажется тесно из-за двух клеток и моих работ, не так ли? Но это, это намного больше, чем просто комната. В этих стальных стенах заключена история. Видишь ли, у бомбоубежищ много применений, много моделей, и у этого, в частности, есть способ удерживать все внутри своих стен. Под дверью нет даже щели, чтобы пропускать запахи наружу, и такая близость позволяет моему искусству говорить со мной еще долго после того, как мои объекты уходят.

Она отстраняется и резко вдыхает.

— Разве ты не чувствуешь их запаха?

Я закрываю глаза на долю секунды и сглатываю. Не из-за того, что она говорит, а потому, что я могу.

Я чувствую их запах.

София подпрыгивает, когда стальная дверь распахивается. Пальцы Лысого хватают Безымянного за руку, когда он толкает его к моей клетке. Пацан голый, пятится и руками собирает свое шмотье. Я знал, что его фотографировали; мне следовало догадаться, что они должны были быть обнаженными.

Лысый собирается отпереть мою клетку, когда Катерина подходит и окидывает Безымянного взглядом с ног до головы.

Она качает головой.

— Я никогда не пойму использования детей в качестве сексуальных объектов. Совершенно извращенно.

Она сама отпирает клетку и отходит в сторону, пропуская Лысого, чтобы впихнуть его внутрь, прежде чем запереть ее обратно.

— Если Мерфи не переведет его к концу недели, переместите его обратно в камеру хранения.

— Там все еще тесно.

Он проталкивает одежду Безымянного через решетку, затем кивает в сторону парня на столе, Гриффина.

— У нас есть его место, но уже запланировано новое прибытие, чтобы заполнить его ящик.

— Разберись.

Она пристально смотрит на Гриффина, и колесики в ее голове крутятся.

— У меня есть идея на этот счет. Однако это займет несколько дней, затем еще неделя на подготовку его к продаже. Я не могу отвлекаться.

Лысый приподнимает бровь, затем кивает и выходит из комнаты.

Когда Катерина возвращается, чтобы еще немного поиздеваться над Гриффином, я обращаю свое внимание на голого парня передо мной.

— Дерьмо.

Я качаю головой.

— На самом деле не продумал это до конца, да?

Его попытка вернуть ухмылку кажется нездоровой, но теперь, когда он может уйти, я понимаю, что без нее будет полный отстой.

Его взгляд перемещается на меня, но через секунду его губы приподнимаются.

— Ты меня недооцениваешь, — говорит он себе под нос.

Мои брови сходятся вместе. Я подражаю его спокойному тону, когда спрашиваю:

— Что ты сделал?

Он кивает в сторону двери, из которой только что вышел мужчина.

— Помнишь его ключи?

Я прищуриваюсь, осматривая его тело в поисках чего-то, что я пропустил. Даже если бы ему удалось стащить их, где, черт возьми, он мог их хранить?

— Ага…

Он облизывает губы, потирая живот.

— Лучший завтрак, который я ел за весь год.

— Ты сумасшедший сукин сын.

Он ухмыляется.

— Черт возьми, да. Сумасшедший сукин сын, который вытаскивает нас отсюда.

Он натягивает грязные джинсы на бедра, затем плюхается на холодный пол рядом со мной.

— Ты имел в виду то, что сказал обо всем дерьме, которое хочешь с ними сделать, верно? К этим ублюдкам, стоящим во главе?

Я прислоняю голову к стене и представляю это, позволяя двум годам безумных желаний захлестнуть меня. То, как это разъедает мою кожу и проникает под кости, захватывает меня скорее как принуждение, чем желание.

Через секунду я киваю.

— Не думаю, что у меня есть выбор.

И я не думаю, что хочу его иметь.

— Хорошо.

Он сплевывает на пол, затем вытирает рот тыльной стороной ладони, его глаза становятся черными.

— Ты и я. Мы в этом вместе, верно?

Я перевожу взгляд на него. Единственный парень, которого я встречал, кто, возможно, был более облажавшимся, чем я. Звон цепей возвращает мое внимание к подростку, привязанному к столу. Глаза Гриффина такие же черные, как у Безымянного, пока он продолжает сопротивляться.

Хм, возможно, не единственный.

— Да, — бормочу я. — Вместе, чувак.

— Ее не нужно было спасать.

Ее нужно было найти и оценить именно такой, какая она есть.

— Дж. Железное Слово

После того, как я проглатываю последний кусочек, моя вилка звякает о тарелку, когда я вижу, как Адам прижимает Гриффа к стене. Он сжимает его воротник так крепко, что костяшки пальцев побелели.

Выдвигая стул, я собираю тарелки и отставляю их в сторону, затем бросаюсь к ним. К тому времени, как я добираюсь до Адама, Грифф уже поворачивается спиной и уходит.

— Привет, — тихо говорю я, проводя пальцами по руке Адама.

Он смотрит на спину Гриффа, его кулаки сжаты, а на шее вздулась вена.

— Эй, что случилось? Что он сделал?

Он все еще наблюдает за Гриффом, когда его телефон звонит. Он достает его из кармана и проводит пальцем по экрану, его движения напряжены. Через секунду он стискивает челюсть и засовывает его обратно в карман.

Наконец, он поворачивается ко мне. Его взгляд скользит по моему лицу, в конце концов останавливаясь на глазах.

— Внезапная работа Фрэнки моделью всплыла четыре недели назад.

Мои брови хмурятся.

— Хорошо?

— Как долго ты здесь?

Я опускаю взгляд, обдумывая это. Когда я снова смотрю на него, я в еще большем замешательстве, чем когда-либо.

— Четыре недели.

Его рука находит мою талию, крепко сжимает, затем он ведет меня по коридору.

— Куда мы направляемся?

— Найти Райфа и выяснить, какого хрена он задумал.

Когда мы добираемся до офиса Райфа, там пусто, но Адам бульдозером проносится прямо к его столу, выдвигая ящики и листая папки. Я обхожу стол и двигаю компьютерной мышью, пока экран не оживает. Но, конечно же, он заблокирован. Из моего горла вырывается сдавленный звук разочарования.

Адам смотрит на меня, уголок его губ приподнимается. Мой желудок переворачивается от тепла, разгорающегося в глубине его глаз.

Когда он снова смотрит на открытый ящик перед собой, его взгляд сужается. Он достает папку, бросает ее на стол и с щелчком открывает. Мои глаза расширяются, когда я вижу, что папка заполнена фотографиями.

Мама на коленях в молитве. Священник Генри разбрызгивает святую воду по трейлеру, чтобы очистить пространство.

При виде третьего изображения у меня скручивает живот. Я тянусь к нему, беру в руки и смотрю на языки пламени. Мама нашла холсты, которые я спрятала под кроватью Фрэнки. По крайней мере, некоторые из них. Она стоит над ними во дворе, наблюдая, как они сгорают дотла. Прямо рядом с ними стоит еще одна коробка. Моя наволочка, одежда, фотографии, которые мы с Фрэнки сделали вместе и спрятали подальше — ничего из этого сейчас не узнать.

Я закрываю глаза, желая, чтобы слезы, выступившие на моих ресницах, не пролились. Я не знаю, почему это причиняет боль. Давно пора было перестать чего-либо ожидать.

Когда я открываю глаза, Адам пристально наблюдает за мной. Я хочу отвернуться, но его взгляд держит меня в плену.

Он слегка качает головой, его голос низкий и повелительный.

— Ты больше не можешь прятаться. Не от меня.

Через секунду мои плечи расслабляются, и я прерывисто выдыхаю. Облегчение переполняет меня от того, что мне не нужно скрываться. Я больше не хочу. Я киваю, и он вытаскивает еще одну фотографию из стопки.

Я хмурюсь, прищурившись, осматривая его с ног до головы. Этого мужчину я никогда раньше не видела, но я знаю, кто он. У него темные волосы, а на руках у него маленький светловолосый малыш, завернутый в розовое одеяльце.

— Твой отец? — тихо спрашивает Адам.

Я замолкаю на мгновение. Я только однажды слышала, как мама упомянула папу, и это было при Фрэнки. Она сказала, что он не мог полностью предаться Господу, что он сделал свой выбор и будет страдать вечно из-за него, но она и Фрэнки не обязаны делать то же самое.

Однако в этом особенность мамы. Всякий раз, когда что-то угрожает ее убеждениям или ее путешествию на Небеса, она запрещает говорить об этом — или о нем — под нашей крышей. Она счастлива притворяться, что нас вообще никогда не существовало.

— Если ты можешь называть его так, — наконец шепчу я.

Откладывая фотографию, я перелистываю на заднюю часть файла и вижу копии своего свидетельства о рождении и карточки социального страхования. За этим тоже копия Фрэнки и мамы.

— Что все это значит? Почему это у Райфа? Почему он наблюдал за моей семьей?

Адам проводит тыльной стороной пальцев по подбородку, выражение его лица задумчивое. Он достает телефон и начинает набирать текстовое сообщение.

— Он думает, что знает что-то о тебе, и он полон решимости разобраться в этом.

Я прикусываю губу, скрещивая руки на груди. Я достаточно наслушалась о Катерине, чтобы понять, что он имеет в виду.

— Ну, знаешь, он ошибается. Он ищет связь, которой не существует, и это только еще больше сведет его с ума, когда он это осознает.

Я пытаюсь не позволять этой мысли влиять на меня, но не могу игнорировать комок нервов, сжимающийся в груди. Не только за себя, но и за мою сестру, которая невиновна во всем этом. Я видела сумасшедшую сторону Райфа. И что-то подсказывает мне, что это только проблеск. Я не знаю, сколько еще я смогу его выносить.

Тень пробегает по глазам Адама, когда он замечает выражение моего лица. Проходит секунда, его взгляд пробегает по моему лицу, затем он проводит рукой по волосам и засовывает папку обратно в ящик Райфа.

Его хватка оказывается вокруг моей талии прежде, чем я понимаю, что происходит, и он поднимает меня с пола, так что моя задница оказывается на столе. Я втягиваю воздух, когда он встает между моих ног, его тело согревает мое сквозь одежду. Он скользит руками под платье и обхватывает мои обнаженные бедра, его большие пальцы вырисовывают маленькие круги на моей коже.

— Райф твой хозяин? — спрашивает он, наклоняясь так, что его губы почти касаются моих.

— Нет, — выдыхаю я, мои пальцы находят его бицепсы и притягивают ближе.

Он зажимает зубами мою нижнюю губу и посасывает, прежде чем отпустить ее. Дрожь пробегает по моему телу, поселяясь внизу живота.

— Кому ты дала разрешение проникнуть тебе под кожу и заставить чувствовать?

Мои глаза закрываются.

— Тебе.

Мягкое рычание вырывается из его груди, и его хватка впивается в мою кожу.

— Ты дала Райфу право владеть какой-либо частью тебя?

Тяжело сглотнув, я качаю головой.

— Нет.

Прикосновение исчезает с моего левого бедра, и его пальцы приподнимают мой подбородок. Он трется своим носом о мой так нежно, что я уверена, что превращаюсь в лужицу прямо у него на глазах. Затем он запускает руку мне в волосы и тянет. Сильно.

Я открываю глаза и обнаруживаю, что он смотрит на меня сверху вниз, его голубые радужки горят так же глубоко, как восхитительный огонь, в который он окунул мою душу.

— Каждая эмоция, которую ты вызываешь или поглощаешь, каждая реакция, которую ты позволяешь ему вызвать у тебя — это твое. Ему ничего не принадлежит. Он ничего не контролирует. Ты сама решаешь, кому дарить себя, и эта власть принадлежит только тебе.

Я подавляю волну эмоций, которая подступает к горлу. Действительно ли у меня так много власти? Образы из моей жизни проносятся в голове — пренебрежение, гнев, отчаяние, боль — и я не так уверена. Но когда его большой палец нежно касается моей нижней губы, и он смотрит на меня так, будто это самые правдивые слова, которые он когда-либо говорил, я задаюсь вопросом, может быть, он прав. Может быть, у меня действительно больше власти, чем я думаю.

Мое тело прижимается к нему, и одинокая слеза скатывается по щеке.

Он на сантиметр ближе, проводит языком от нижней части слезинки до ресниц, и по мне пробегает дрожь.

— Не все знают, что делать, когда натыкаются на снежинку в пустыне, — бормочет он. — Тебе решать, — наклоняясь к моей шее, он вдыхает мой запах, — кто имеет право на твою близость, и кто — нет.

— Ты, Адам.

Я прижимаюсь губами к его подбородку, запускаю пальцы в его волосы.

— У тебя уже есть каждая частичка меня.

Он наклоняется и прикусывает мою шею, заставляя мои бедра сжиматься вокруг его тела. Когда он сосет, это похоже на то, что он пытается забрать с собой частичку меня.

— Я знаю, — хрипит он.

Когда раздается стук в дверь, я подпрыгиваю. Он отстраняется, чтобы заглянуть мне через плечо, но крепко держит меня в своих объятиях.

— Ты хотел, чтобы я подождала? — голос Обри доносится до моих ушей, и я ерзаю рядом с ним, чтобы посмотреть на нее.

Она подмигивает, когда видит меня, затем возвращает свое внимание к Адаму.

Он задерживает мой взгляд на секунду, как будто обдумывает ответ, прежде чем покачать головой.

— Нет. У нас нет времени ждать.

Он отходит на шаг и стаскивает меня со стола. Поправляя платье, я перевожу взгляд с него на Обри.

— Что?

Адам наклоняет подбородок в ее сторону.

— Обри отведет тебя в мою комнату. Ты останешься там на минутку, пока я найду своего брата и покончу с этим дерьмом навсегда.

Я следую за ним, когда он направляется к выходу, и он снова смотрит на меня.

— Держитесь вместе. И не выходите из моей комнаты. Понятно?

Мы с Обри киваем головами в унисон.

Как только он уходит, я зову:

— Адам.

Он останавливается, оглядываясь через плечо.

— Почему ты терпишь его? Райфа?

Он приподнимает бровь.

— Потому что я обязан ему своей жизнью.

— Губы красные, как кровь, волосы черные, как ночь,

принеси мне свое сердце, моя дорогая, ненаглядная Белоснежка.

— Королева Равенна

(Четырнадцать лет)

После следующего сдавленного крика, вырывающегося сквозь стиснутые зубы, у меня дребезжат барабанные перепонки. Ненависть пробирает до костей, чем дольше я смотрю, но я не могу отвести взгляд.

Я никогда не видел, чтобы это делалось подобным образом.

Тонкие струйки крови стекают по широкому торсу Гриффина. Он изгибается под скальпелем, пока Катерина режет, вращая рукой и рисуя мелкие узоры, как будто он ее гребаный альбом для рисования. Мои глаза прикованы к каждому движению лезвия, в венах пульсируют всплески энергии, которые я не понимаю. Запах свежей крови и пота наполняет воздух, на его шее бьется пульс, а кожа раскраснелась, и это — так как я бы это сделал.

Гриффин, он этого не заслуживает, и каждый порез только заставляет ненависть глубже просачиваться в мою грудь. Но сделать это, вонзиться в плоть тех, кто организовал весь этот дерьмовый праздник, смотреть, как они страдают от каждого удара клинка, и вспоминать каждого человека, погибшего от их рук… Я вдыхаю зловоние и проглатываю его, позволяя ощущению наполнить меня. Господи, я никогда не испытывал ничего более приятного.

— У тебя все хорошо, Гриффин, — воркует Катерина. — Я знала, что ты покажешь мне все своими глазами, если я прикоснусь к твоему прошлому. Я бы хотела, чтобы ты обсудил парней, которые оставили тебе эти шрамы, но и этого достаточно для эмоций.

Она улыбается, ее голос звучит отстраненно.

— Я верю, что твои работы могут быть самыми честными из всех к тому времени, когда я закончу с тобой.

Она оглядывается на меня через плечо, скальпель все еще вращается в ее руках.

— Что ты думаешь, Любимый? Конечно, твои будет красивее?

Я прищуриваю глаза, но она уже поворачивается к другому ребенку.

— Да, — напевает она себе под нос. — Мой милый, сладенький питомец.

Катерина останавливается, когда дверь распахивается.

Безымянный хлопает меня по боку, как раз когда входит Лысый.

— Вот, — шепчет он, протягивая ладонь и вкладывая что-то холодное и металлическое в мои руки. — Засунь их себе за пояс.

Я опускаю взгляд и вижу два маленьких серебряных ключа, перепачканных грязью… и дерьмом.

— Быстро.

Заправляя их за пояс брюк, я опускаю руки и прислоняюсь спиной к стене.

Приглушенный голос Катерины достигает моих ушей, и я напрягаюсь.

— И ты только сейчас обнаружил, что они пропали?

Он пожимает плечами и чешет затылок.

— Мне не нужно было ими пользоваться в течение тех двух дней, что у тебя здесь был этот. Но теперь у нас есть то новое поступление, о котором я упоминал, — он указывает большим пальцем на открытую дверь, где стоит ящик.

Парень внутри сгорблен, но настороже, обводит взглядом окружающую обстановку.

— И я не могу попасть в кладовку.

— Я впущу тебя, и мы обсудим это позже, — ее тон нетерпелив, когда она направляется к выходу, и они исчезают в коридоре.

Я, не теряя времени, протягиваю свою костлявую руку к решетке и вставляю первый ключ в замок. Когда он не срабатывает, я пробую следующий. Дверца клетки распахивается, и я испускаю самый гребаный вздох в своей жизни.

— Никакого гребаного дерьма, — бормочет Безымянный, и ухмылка растягивается на его лице.

Первая искренняя улыбка почти за два года приподнимает мои губы. Может, изначально я искал этот путь к бегству ради Софии, но теперь, когда вкус свободы на моем языке… я также могу позволить себе эту радость.

Я киваю в сторону клетки Софии.

— Иди. У нас, вероятно, меньше минуты.

Он бросается к клетке Софии, отпирает ее, и она отступает в сторону, пропуская его. Когда она смотрит на меня, я подмигиваю. Она прижимает своего плюшевого мишку к груди, улыбаясь.

София знает план. В любом случае, так хорошо, как может. Вчера вечером я объяснил это в терминах, которые, по моему мнению, поняла бы пятилетняя девочка, и, возможно, я опустил подробности о том, что случилось бы с ее мамой. Она также знает, что весь план может рухнуть еще до того, как мы начнем, и она должна будет притворяться, что она ничего об этом не знала, если нас поймают.

Безымянный открывает крышку унитаза. Он смачивает кусок туалетной бумаги и кладет его на сливную трубу, затем отвинчивает поплавок. Снова закрыв крышку, он работает над раковиной, засоряя стоки. Когда каблуки Катерины начинают цокать по направлению к нам, он хватает наручники рядом с клеткой Софии и поспешно возвращается в нашу, закрывая за собой дверь. Ни одна из клеток не заперта, но мы просто должны надеяться, что она не заметит.

Катерина возвращается к ребенку за рабочим столом, извиняясь или что-то в этом роде, а я пялюсь на туалет Софии. Вода уже стекает по стенкам, но ее еще недостаточно, чтобы нанести желаемый ущерб.

Я смотрю на Безымянного, и он кивает.

— Я знаю, чувак, — шепчет он рядом со мной. — Это круто. Я говорил тебе, что делал это раньше. Мне просто нужно вернуться туда и вскрыть краны в раковинах. Я имею в виду, это будет не быстро, но я собираюсь проверить трубы тоже. Я могу обойтись окровавленными инструментами Катерины, если понадобится. Такой бункер, особенно подземный, будет удерживать воду, как гребаная тонущая подводная лодка.

Я не совсем уверен, но я никогда не пытался наводнять какое-либо место. И в любом случае, это лучшее, что у нас есть.

— Хорошо, — бормочу я.

Отряхивая руки, я делаю вдох и встаю. Черт. Прилив тошноты охватывает мой желудок, и я опираюсь на перекладины. У нас весь день не было воды. О, чертова ирония.

— Катерина, — зову я, мое сухое горло горит, как наждачная бумага.

Ее рука замирает над окровавленными ребрами Гриффина. Она оглядывается на меня, ее брови взлетают вверх.

— Мой питомец. Чему я обязана такой честью?

Я заставляю свое выражение лица выглядеть отчаявшимся, мои губы опущены.

— Мне нужно с тобой поговорить. Пожалуйста. Это, — я указываю на Гриффина, кровь капает на пол, — Я не могу этого вынести. Это слишком много. Меня сейчас, блядь, стошнит.

Эта часть может быть правдой, но я должен благодарить за это свое ухудшающееся физическое состояние.

Ее голова наклоняется, и она откладывает инструмент. Тело Гриффина расслабляется на столе, его грудь поднимается и опускается от учащенного дыхания, когда Катерина отходит. Ее взгляд смягчается с каждым шагом, который она делает по направлению ко мне.

— Это правда, мой милый мальчик?

Она подходит к клетке, и я слегка сдвигаюсь влево для того, что собираюсь сделать.

— Тебе больно смотреть? Видеть, как кто-то страдает перед тем, как его усыпят?

Я медленно киваю, сохраняя тело расслабленным. Когда она приближается на сантиметр, я распахиваю дверь и делаю выпад. Она ахает, когда Безымянный, и я хватаем ее вдвоём, заталкивая внутрь и застегивая наручники на ее запястьях. В моей груди стучит молотом отдавая прямо в ушах. Безымянный запирает дверцу клетки, пока я протягиваю руку между прутьями, прижимая ее к полу, закрепляя наручники вокруг дозатора воды, всего в метре над землей.

Ее лоб соприкасается с одной из решеток, и она морщится, прежде чем посмотреть на меня.

— Мой питомец.

Ее голос звучит искренне обиженным, и мое лицо искажается от отвращения.

— Ты обманул меня.

Срань господня. Да, мы, блядь, это сделали.

Поворачиваясь к клетке Софии, я не отвечаю. У нас нет времени, чтобы тратить его на Катерину. Безымянный принимается за раковину, пока я опускаюсь на корточки перед Софией. Я никогда не был так близко к ней, и отсюда она кажется еще меньше.

— Привет, — бормочу я, пытаясь улыбнуться, хотя адреналин во мне зашкаливает. — Ты все еще уверена насчет этого?

Она кивает, ее небесно-голубые глаза мерцают.

Когда знакомое гудение наполняет комнату, мы все трое оглядываемся на нашу старую клетку. Катерина сидит на полу, скрестив ноги, наблюдает за нами и, блядь, поет. За исключением того, что она на самом деле поет, тексты песен и все такое. Она слишком тихая, чтобы я мог разобрать все слова, но я улавливаю что-то о детях, идущих с ней в какой-то сад. Холодная дрожь пробегает по позвоночнику, и я отвожу взгляд, прежде чем ее уровень психоза засосет меня еще больше, чем уже это сделал.

Через секунду я подтягиваюсь, на этот раз хватаясь за перекладину для поддержки. Взглянув на Безымянного, я вытираю вспотевший лоб тыльной стороной руки.

— Я должен вытащить этих детей из ящиков, чувак.

Он выгибает бровь, переводя взгляд в зал.

— Ты все еще уверен в этом? У нас может не хватить времени.

Я качаю головой.

— Оставайся с Софией. Я не хочу, чтобы она видела ту комнату.

Когда глаза Безымянного устремляются на Софию, он едва сдерживает отвращение. Это выводит из себя, но у меня нет выбора. Я должен оставить его с ней. Я ни за что не приведу ее в комнату, переполненную беспризорниками, запихнутыми в ящики, особенно когда я не знаю, как они отреагируют, когда я их вытащу.

— Прекрасно, — ворчит он, — но у тебя не будет времени вернуться и забрать ее после всего этого. Я возьму ее с собой. Я позабочусь о том, чтобы она была в безопасности.

Я приподнимаю бровь. Да, ни хрена себе.

— Не-а. Я заберу ее, — поворачиваясь обратно к Софии, я смягчаю свой голос. — Я вернусь за тобой.

Она крепче обнимает своего плюшевого мишку.

— Иди, Лукас, — произносит Безымянный, поворачивая голову к выходу. — Если ты не хочешь, чтобы это заняло всю ночь. Мне все еще нужно добраться до этих труб.

Безымянный отворачивается, и я направляюсь к Гриффину. Черт, его разорвало. Но раны в основном поверхностные. Возможно, он устал, но он должен быть в состоянии стоять. Я беру белую ткань со стола и оборачиваю ее вокруг его торса, затем развязываю его запястья и лодыжки.

Когда он поднимает глаза, когда я тяну его вперед, наши взгляды встречаются. На секунду я ошеломлен черными дырами, впивающимися в меня. Я видел его до того, как она привязала его. Даже тогда было очевидно, что он уже прошел через ад. Но выражение, запечатлевшееся на его лице сейчас? Как будто Катерина вырезала его сердце и оставила истекать кровью.

Я не знаю, как он вернется из чего-то подобного.

Может быть, и он не знает.

Может быть, никто из нас этого не сделает.

Он морщится, соскальзывая со стола, но ходит довольно хорошо, пока опирается на меня. Как только я переступаю порог, тихий голос решительно останавливает меня.

— Обещаешь?

Я оглядываюсь через плечо. София стоит в открытом дверном проеме клетки, пристально глядя на меня.

Когда я не отвечаю, она обнимает свою мягкую игрушку.

— Обещаешь, что вернешься за мной?

Что-то становится пустым в моей груди, и я не знаю, что это, но это причиняет боль и успокаивает одновременно. Я не могу поверить, что она заговорила со мной.

Наконец, я киваю.

— Обещаю.

Я начинаю поворачиваться, но Гриффин остается прикованным к земле. Расстроенный, я снова дергаю его, и когда он все еще не двигается с места, я смотрю рядом со мной и вижу, что он смотрит на Софию достаточно пристально, чтобы прожечь дыру в ее голове.

Из моего горла вырывается рычание, и костяшки моих пальцев на его руке белеют.

— Ты идешь или остаешься?

Через секунду он отводит взгляд, морщась, когда я тащу его вниз, в кладовку. Это единственная дверь в этом коротком коридоре, не считая выхода наверху встроенной лестницы позади нас. Я отпираю ее, и мы входим в комнату, полную гнилостной вони и темных углов.

Ящики стоят вдоль стен бок о бок, сложенные друг на друга штабелями. Руки, тощие, как зубочистки, немедленно тянутся, хватая нас, и пересохшие голоса перекрывают друг друга, чтобы быть услышанными.

— Помогите…

— Убирайтесь, пока можете…

— Не оставляйте меня здесь…

Волосы на затылке встают дыбом, и я пытаюсь не обращать внимания на голоса, так как голова и без того раскалывается от каждого пронзительного крика.

— Сюда.

Я опускаю Гриффина на землю, чтобы он мог отдохнуть, но он кряхтит и с трудом поднимается на ноги. Он указывает налево от нас, где к стене прислонены одинокий болторез и огнетушитель.

Я хватаю болторез и направляюсь к первому ящику. В нем лежит новенький, которого только что привезли.

— Какого хрена ты делаешь? — грубый вопль Лысого обрывается, когда огнетушитель соприкасается с его затылком.

Он падает на пол, прямо посреди дверного проема. Гриффин опускает огнетушитель, морщась, когда оборачивает руку вокруг окровавленной ткани на животе.

— Дерьмо, — выдыхаю я, пульс звенит в ушах и соревнуется с криками вокруг нас. — Спасибо, чувак.

— Полагаю, я твой должник, верно? — фыркает он, прислоняясь к стене и сползая на пол.

— Думаю, да. Подожди.

Возвращаясь к ящику передо мной, я чувствую, как на моей коже выступает свежий пот, когда я срезаю висячий замок.

Вновь прибывший, спотыкаясь, выходит из ящика, его глаза перебегают с меня на Гриффина. Он тяжело дышит, но зрачки расширены от возбуждения.

Что за черт?

— Спасибо. Я останусь и помогу тебе.

Он тычет подбородком в сторону Гриффина.

— Или я могу вытащить этого парня отсюда, пока он не потерял сознание. Тебе решать.

Мои брови сходятся вместе.

— Я Лекс, — добавляет он, как будто это как-то имеет значение. — Итак, что делать?

Парень мог бы сбежать, но он предпочел рискнуть и быть пойманным. Чертовски странно.

Я смотрю на стену, мои мысли возвращаются к Софии. Мне нужно увезти ее отсюда к чертовой матери. Я хочу сказать ему, чтобы он забрал ее вместо этого. Но я ни хрена его не знаю, и меня бесит, что я не могу рисковать.

— Возьми его, — наконец бормочу я, указывая на Гриффина. — Затем беру болторез и двигаюсь к следующему ящику. — Будь начеку, тут могут быть сигнализации.

— Шутишь? Я разбираюсь в сигнализациях лучше, чем в передвижении по улицам.

— Кроме того, ты, вероятно, столкнешься с кем-нибудь по пути, — я оглядываюсь еще раз, мой тон серьезный. — Убей их, если понадобится.

Губы новенького кривятся.

— После этого? Черт, с удовольствием. Я сожгу их гребаные души в огне.

Моя голова наклоняется. Этот парень мне нравится.

Он берет Гриффина, а я продолжаю открывать ящики, один за другим. Усталость с каждой секундой парализует меня все больше и больше. Большинство детей ничего не говорят, пробираясь через комнату так быстро, как только позволяют их слабые ноги. Некоторые из них хлопают меня по спине или кричат "спасибо". Многие плачут.

Когда я добираюсь до последнего ряда и глаза начинают затуманиваться, болторез выскальзывает из потной хватки. Я вздрагиваю, когда наклоняюсь, чтобы схватить его, и черные точки усеивают мое зрение.

Черт.

Я кладу руку на стену, ожидая, когда пятна исчезнут, как обычно, но становятся только хуже. Держась ладонями за стену, я заставляю ноги вслепую двигаться в сторону студии.

Я должен добраться до Софии.

Я должен.

Я делаю еще один шаг, прежде чем меня с головой окунает в темноту, и я падаю в бесконечный туннель.

— Эй.

Что-то шлепает меня по щеке.

— Эй, чувак. Вставай. Прямо сейчас, черт возьми.

Еще один шлепок, и меня поднимают на ноги. Глаза распахиваются, когда меня тащат вперед, одной рукой я обвиваю чью-то шею.

Требуется минута, чтобы зрение сфокусировалось, но вскоре я могу увидеть Безымянного. Он ворчит, когда тянет меня мертвым грузом. Со стоном мне удается напрячь мышцы ног и подтолкнуть себя вперед с его помощью.

Я оглядываюсь, понимая, что все еще нахожусь в кладовке. Поднимая руки, я переворачиваю их тыльной стороной вперед. Они мокрые, как и задняя часть моих брюк и рубашки.

— Черт. Черт, черт, черт.

Неглубоко, но вода покрывает каждый сантиметр пола.

— Да, скажи это еще десять раз, и ты добьешься своего. Ты, блядь, вырубился. Ты никогда не поверишь, как мне повезло. Над нами чертов сад. К тому времени, как я нашел шланг, магистральные трубы уже лопнули, а потом я свалил отсюда к чертовой матери сразу после закрытия студии. Я думал, вы с девочкой давно ушли. Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что ты не был одним из детей снаружи.

Он поднимает левую руку, свежая кровь размазана по его ладони и пальцам.

— Пришлось пройти через кое-какое дерьмо, чтобы вернуться сюда. Ты у меня в долгу, чувак.

Мои брови сходятся вместе.

— София… Ты закрыл студию?

— Конечно. Я думал, она с тобой. Помнишь это?

Адреналин возвращается на полную скорость, и я вырываюсь из его хватки. София не умеет плавать. Я знаю, потому что спросил прошлой ночью, и она покачала своей маленькой головкой. Я проношусь мимо пустых ящиков, вода плещется у ног, и добираюсь до закрытой двери студии, затем толкаю.

— Дай мне этот гребаный ключ.

— У меня нет гребаного ключа от студии, — рычит он. — Насколько я знаю, он был только у Катерины.

Горло сжимается, легкие сжимаются, когда я смотрю на прямоугольное окошко размером с коробку из-под обуви в верхней части двери.

— Подними меня.

— Ты с ума сошел? У нас, блядь, нет времени на…

— Подними меня, блядь!

Он смотрит на меня. Я знаю, что мое лицо красное, глаза выпучены, как будто я могу убить его голыми руками, если он этого не сделает, но я думаю, что действительно могу.

— Прекрасно, — скрипит он зубами.

Он скрещивает пальцы вместе и переворачивает руки ладонями вверх. Наступая на его ладони, я использую дверь для равновесия и заглядываю в щель окна.

Комната наполовину затоплена. Катерина плавает внизу, прикованная наручниками к решетке, с широко раскрытыми глазами и черными волосами, струящимися вокруг ее головы. Я перевожу взгляд вправо и сглатываю, когда отсюда видны только прутья клетки Софии.

Однако всего в нескольких метрах передо мной по поверхности дрейфует розовый плюшевый мишка.

Масляные карандаши парят над полом.

И кончики длинных черных волос торчат между прутьями.

Плавающие, совсем как у ее матери.

— Не играй с дьяволом, он всегда жульничает.

— Анонимный

Я врываюсь в кабинет Феликса. Когда он видит выражение моего лица, он вешает трубку.

— Дай угадаю, — вздыхает он, потирая глаза подушечками пальцев. — Ты ищешь Райфа.

— Ты знаешь, где он?

— Он в подвале, но некоторое время назад отключил там камеры.

Он кружит своим указательным пальцем у уха и насвистывает ку-ку.

— Он официально сошел с ума, чувак. Хочешь заглянуть?

Мой взгляд сужается.

— Пока нет.

Райф пытается увести меня вниз, но это так не работает. Я иду туда, куда хочу идти.

— Мне нужна твоя помощь.

— Что угодно, брат.

Ты можешь получить доступ к компьютеру Райфа отсюда?

Феликс усмехается.

— Я могу получить доступ.

Он машет рукой в воздухе и садится на свое место, затем его пальцы летают по клавиатуре.

— Слушай, чувак слетел с катушек. Так что, что бы это ни было, я в деле. Что тебе нужно знать?

Мои плечи слегка расслабляются, и я наклоняюсь вперед, чтобы видеть экран, кладя ладони на его стол. Обычно я работаю в одиночку, но приятно знать, что у меня все еще есть брат на моей стороне. Особенно этот.

Феликс всегда был самым здравомыслящим из нашей группы, даже до того, как мы с ним познакомились. Когда Феликсу — или ‘Лексу’ в то время — было девять, он потерял семью в автомобильной аварии, достаточно ужасной, чтобы соперничать с убийством в подвале. Он сам едва выжил. После того, как в возрасте десяти лет он подсел на оксиконтин и был брошен в приемную семью, он начал отдавать предпочтение улицам. В любом случае, там было легче получать оксиконтин, так как его врач запретил ему. Когда мы вчетвером сбежали из студии, Феликс прилип к нам, как волк, который наконец нашел свою стаю. И когда много лет спустя он встретил Обри в реабилитационном центре, она тоже стала частью нашей стаи.

Я киваю в сторону компьютера, ворча:

— Райф был одержим этой историей с Эмми и Катериной. Мне нужно знать, что еще у него есть на нее. Все, что угодно, чтобы дать мне ключ к пониманию того, что творится у него в голове и что он задумал.

Он минуту молчит, перебирая дерьмо на экране, как будто это так же просто, как раз, два, три.

— Кое-что нашел. Похоже, он получил доступ к этому сегодня утром, после нашей встречи. Это связано с Кентукки.

Я выпрямляюсь и складываю руки на груди, щурясь на экран, пока он открывает другой файл.

Кентукки.

Мы вернулись туда один раз с ночи нашего побега, и это было через несколько недель после того, как все рухнуло. Я пытался вернуться раньше, чтобы покончить с делом Софии, но мои братья — или, тогда, новые друзья — настояли на том, чтобы подождать, пока все уляжется, чтобы нас не арестовали за убийство. В то время я, блядь, потерял контроль. Даже сделал анонимный звонок в службу 911 позже той ночью, несмотря на то, что знал, что она мертва. По крайней мере, они смогли вытащить ее тело из этой грязной дыры.

Годы спустя я понял, что это было хорошо, что они остановили меня. Я бы только посадил нас всех за решетку. Или еще хуже.

Когда мы наконец вернулись, это было не что иное, как большой зеленый участок земли, покрытый деревьями. На нем было несколько домов коттеджного типа, но ни одной вещи, которая указывала бы на Мишу или подземное убежище.

В конце концов мы узнали, что Мерфи владел землей. До сих пор владеет. И что большие деньги могут скрыть много дерьма. Добавьте к этому юриста и политика, и парень станет практически пуленепробиваемым.

— Поехали.

Это видео. Феликс включает воспроизведение, и мы смотрим, как репортер снимает перед больницей. Отснятый материал сырой и неотредактированный, ее волосы развеваются на лице, а звук прерывистый.

— Всего несколько часов назад маленькую девочку перевели в эту самую больницу в тяжелом, но стабильном состоянии. Ее обнаружили в подземном бункере на Уайли-роуд благодаря анонимному звонку в полицейский участок сегодня в четыре пятнадцать утра.

Мои пальцы впиваются в рукава рубашки, когда ее слова эхом отдаются в моих ушах.

— Что, черт возьми, это такое?

Рот Феликса приоткрыт, его глаза прикованы к экрану.

— Похоже, что ребенок был погружен в воду ниже подбородка в течение длительного периода времени, достигнув безопасности, используя железные прутья, чтобы подняться над поверхностью воды. Точные временные рамки пока не определены. Хотя ее травмы в основном кажутся ушибами, вероятно, вызванными тем, что она так долго крепко держалась за прутья решетки, она пережила серьезную психологическую травму и в настоящее время не разговаривает. В данный момент мы не можем установить личность ребенка. Власти активно работают над тем, чтобы идентифицировать ее и разыскать любых живых родственников.

Экран становится черным, и Феликс снова начинает щелкать, но я, блядь, заморожен изнутри.

Это не может быть правдой. Я исследовал Мишу, Софию, все, что было связанно с этим местом. Мы все исследовали. И то, с чем мы столкнулись, это поразительное замалчивание уловок и заговоров. Не было ничего, что могло бы привести к Мерфи или кому-либо еще там. Все, что было в подпольных сообществах и на черном рынке, было стерто начисто. А что касается Катерины и Софии, то казалось, что их никогда не существовало. Ни у кого из них не было записей, даже свидетельства о рождении на их имена.

— Черт, это впечатляет, — бормочет Феликс, прокручивая что-то закодированное на своем экране. — Этот мудак подорвал мою репутацию и нанял стороннего хакера, чтобы откопать это.

Он тихо присвистывает.

— Должен признать, я немного зеленею от зависти. Это дерьмо было зарыто глубоко, братан. То есть видеозапись так и не была опубликована. На самом деле, ее закрыли в середине репортажа.

Наступает пауза, когда он откидывается на спинку стула и потирает подбородок.

— Ха. Так что, если Райф получил этот клип только сегодня утром… после того, как ты позволил Эмми разрезать его…

Мои легкие так сжаты, что я не могу сделать ни единого гребаного вдоха, когда вылетаю из офиса Феликса.

— Ну, чтоб меня, — бормочет он, сбегая трусцой по лестнице позади. — Клянусь, чувак, если это войдет в привычку, я не собираюсь преследовать тебя в следующий раз.

Легкие горят, пульс бьется так сильно, что к тому времени, как я добираюсь до своей комнаты, передо мной мерещатся черные звезды. Я распахиваю дверь, останавливаясь как вкопанный, когда замечаю отсутствие Эмми. Мой взгляд натыкается на Обри, привязанную к кровати, рот заклеен клейкой лентой.

— Что за черт, — рычит Феликс, проходя мимо меня.

Да, действительно, черт возьми.

Феликс гладит ее по волосам, затем кладет пальцы на край ленты.

— Это будет больно, детка.

Она кивает, и он срывает ее одним быстрым движением.

— Черт! — визжит она.

Я хватаюсь за дверной косяк, одна нога уже за дверью.

— Где Эм…

— Он забрал ее, — тяжело дышит она, когда Феликс наклоняется и освобождает ее запястья. — Гребаный Грифф забрал ее.

— Не чувствуй себя одиноким, вся вселенная находится внутри тебя.

— Руми

^{Пальцы Гриффа} впиваются в мои руки, носки каблуков волочатся по полу, когда он тащит меня по темному подвальному коридору. Дыхание прерывистое, волосы прилипли к влажному лбу. Я извиваюсь в его хватке, но не могу заставить его сдвинуться с места со связанными за спиной руками, и приглушенные всхлипы — это все, что доносится сквозь скотч, заклеивающий мой рот.

Он ведет меня в третью комнату. Свет выключен, и в ней кромешная тьма, но я знаю, что здесь кто-то есть.

Тихий плач отражается от моих ушей, когда меня толкают вперед и в какой-то металлический ящик. Мой нос ударяется об одну из перекладин, когда я падаю лицом вперед, и я давлюсь проклятием, прежде чем выпрямиться и сесть.

Глаза расширяются, когда я оглядываюсь вокруг, сердце колотится о грудную клетку.

Что, черт возьми, происходит?

— Эмми.

Это шепот или, может быть, крик. Слышится шмыганье носом, затем другое прерывистое:

— Эмми.

Я бросаю взгляд в сторону знакомого голоса справа от меня. Через мгновение обретает форму еще один ящик. Тонкие пальцы обхватывают прутья. Позади них на меня смотрит женское лицо, окруженное длинными прядями волос. Я наклоняюсь ближе, сердцебиение учащается, когда в фокусе оказываются очертания ее глаз, маленький нос, высокие скулы. Фрэнки.

Я ударяюсь плечом о решетку, пытаясь добраться до нее, и стреляющая боль пронзает руку. Когда я пытаюсь позвать ее по имени, все, что выходит, — это сдавленный крик, и, Господи, разочарование вскипает в крови, пока глаза не начинают гореть от непролитых слез.

— Ш-ш-ш, — успокаивает она меня сквозь тихие рыдания. — Он услышит тебя.

Мои брови хмурятся, и она добавляет:

— Мой хозяин.

Глаза снова обегают комнату. Вокруг колонны формируется фигура, достаточно большая, чтобы быть человеком, но слишком неуклюжая. Я продолжаю смотреть, но больше ничего и никого не вижу.

— Мне так жаль, Эмми, — шепчет Фрэнки, возвращая мой взгляд к ней. — Я понятия не имела, что ты попытаешься найти меня. Мне просто нужно было… мне просто нужно было… Я не знаю, что мне было нужно. Но я никогда не хотела приводить тебя сюда. Мне так жаль.

Я сосредотачиваюсь на своем дыхании — вдох и выдох, вдох, выдох. Боже, я хочу заорать. На Фрэнки. На Адама. На гребаного Райфа. Но в основном на себя.

Почему я не приложила больше усилий, чтобы найти ее? Почему я позволила этому месту так глубоко засосать меня?

Я зажмуриваю глаза, когда резкий, яркий свет заливает комнату, и они слезятся, когда я снова их открываю. Я не могу сказать, то ли это от резкости, то ли от того, что мои слезы наконец пролились.

Я отскакиваю назад, когда фигура, которую я заметила на фоне колонны ранее, внезапно оказывается прямо в поле моего зрения, ясная как день. Это человек. За исключением того, что цепи обмотаны вокруг его груди и лодыжек, удерживая его в вертикальном положении, а его голова низко опущена. Он без сознания.

— Ты знаешь… — голос Райфа скользит по моим барабанным перепонкам, и дрожь пробегает по телу, когда я пытаюсь разглядеть его. — Сначала я не был так уверен. Я имею в виду, я знал, что это было слишком случайным. Достаточно для меня, чтобы запереть Фрэнки в доме напротив, когда ты испортила мне гребаный день, позвонив на работу.

О боже. Она была здесь все это время? Взаперти?

Я поворачиваюсь к Фрэнки, и мои глаза наполняются слезами. Она качает головой и шепчет:

— Все в порядке. Все в порядке.

— Если бы ты увидела свою сестру здесь, в целости и сохранности, что помешало бы тебе уйти? Ничего. И мне нужно было время, чтобы понаблюдать за тобой. То, что начиналось как чистое увлечение, быстро развилось, когда я понял, что все это не могло быть совпадением. Но, черт возьми, твоя мама знала, как замести следы. И эта, — он поворачивается к Фрэнки, его губы приподнимаются. — Она талантлива в хранении секретов. Вы, ребята, действительно заставили меня пойти на это.

Мои брови хмурятся, и я снова смотрю на Фрэнки. Слезы текут по ее щекам.

— Катерина стерла свое существование с лица земли, затем приняла домашние роды с тобой — блестяще. Просто блестяще. Для всего мира тебя даже не существовало, не так ли, София?

Я отступаю назад, когда огни над нашими головами каким-то образом становятся еще ярче. Мое дыхание становится прерывистым, а кожа под платьем начинает зудеть.

София. Катерина. София. Катерина.

— Я приношу извинения.

В поле зрения появляется Райф, его блестящие туфли и ноги в костюме находятся на уровне моих глаз.

— Тебе не по себе от света? Я думал, ты будешь чувствовать себя как дома.

Гнев вспыхивает в моей груди, и я бросаюсь к нему. Он хихикает, когда я врезаюсь в решетку.

Ты взял не того гребаного человека, псих! Мне хочется кричать.

— Я знаю.

Он опускается на колени, так что наши глаза оказываются на одном уровне. Его голова наклоняется, и отвращение искажает его лицо, когда он смотрит на меня.

— Ты в замешательстве. Но я тщательно исследовал эту тему для тебя — подавленные детские воспоминания и вся эта психофигня.

Он переводит взгляд на Фрэнки, и она сглатывает.

— Похоже, у тебя было довольно травмирующее детство, даже после того, как ты переехала жить к своей тете. Я бы сказал, что сожалею, но…

Он встает, позволяя своему незаконченному предложению повиснуть.

— Стелла. Теперь, если не возражаешь.

Он подмигивает, когда снова смотрит на меня.

— Еще одна последняя вещь для поднятия настроения, и это должно сработать.

Мягкий женский голос плывет по воздуху, такой тихий, что я думаю, что мой разум играет со мной злую шутку. Он становится громче, и я ерзаю на своем месте, оглядывая комнату. Голос повсюду. В углах, на стенах. В моем ящике и в моих ушах.

Я знаю эту песню. Каким-то образом я ее знаю.

Приходите, деточки…

Я зажмуриваю глаза. Почему это больно?

Я заберу вас отсюда.

Нет, нет, нет.

Я пытаюсь поднести ладони к ушам, я пытаюсь остановить это, но мои запястья скованы за спиной.

Песня становится только громче, и вскоре она проникает в мои кости и заполняет легкие. Мои колени подгибаются, волосы закрывают лицо, закрывая пятна света, которые мои веки не могут закрыть. Мне нужно держаться подальше от яркого света. Именно там случаются плохие вещи.

Голубые глаза, черные волосы. Она смотрит на меня сверху вниз.

Я качаю головой. Это не реально.

Но это так. Ее глаза такие настоящие. Ее прикосновение, когда она щелкает меня пальцем по носу, ее тихий смех, когда я улыбаюсь. Это вибрирует на моей коже, и я знаю, что это реально.

Образы, голоса, они не прекращаются. Они заполняют мой мозг до боли.

Она говорит мне, что любит меня.

Я ее малышка.

Я хочу что-то сказать ей; я хочу заговорить. Но потом вспоминаю, что не могу. Я не могу. Потому что я знаю, что происходит, когда люди говорят с ней слишком долго.

Здесь так много малинового.

Гладкие кости в моей руке.

Просто рисуй, — говорю я себе. — Покрась это в красный цвет.

Выглядит как настоящий, — сказал он.

Ты молодец, — сказал он.

Я обещаю, что вернусь за тобой.

— Вернись ко мне…

даже как призрак, даже как тень, ворон у моей двери, шрам на моем теле —

ибо именно в моем трепещущем, сжимающемся сердце я храню то, что, как мы думали, мы потеряли.

— Сеговия Амиль

Музыка проникает в коридор подвала. Я делаю шаг вперед, сжимая кулаки под старую, знакомую мелодию. Когда я вхожу в Третью комнату, свет слепит мне глаза.

— Гребаное дерьмо.

Я останавливаюсь на пороге, прижимая предплечье к бровям. Мышцы напрягаются, в ушах звучит низкое гудение, сливающееся с песней из прошлого. Пока солнце не село, за последние десять лет я почти не выходил на улицу, не говоря уже о полностью освещенной комнате.

Я не могу выносить, как это воздействует на мою голову.

— Пойдем, Лукас. Окунись в наш взрыв из прошлого.

— Выключи этот гребаный свет, — рычу я, легкая испарина выступает на коже.

Секунду спустя комната погружается в полумрак, и я опускаю руку.

Что это, черт возьми, такое?

К колонне приковано тело, голова низко опущена, но я не могу понять, что это за ящики перед ним. Я подхожу ближе, щурясь на светловолосую девушку, которую я смутно узнаю, ее щеки мокрые, дрожащие пальцы вцепились в прутья ящика. Когда мой взгляд перемещается на ящик рядом с ее, в груди стучит так сильно, что вот-вот разорвет мою гребаную кожу.

Эмми сидит, свернувшись калачиком. Ее руки связаны за спиной, а голова наклонена к коленям. Она раскачивается взад-вперед, ее мягкое напевание синхронизировано с песней.

Рычание прорывается сквозь меня, когда я бросаюсь вперед и дергаю дверь, но слишком знакомый висячий замок не дает ей сдвинуться с места. Я крепче сжимаю дверь, и ее слабый цветочный аромат ударяет мне в ноздри. Этот запах заставляет меня замереть. Я наблюдаю за ее медленными движениями вперед и назад, за ее длинными волосами, покрывающими большую часть тела, и на секунду я не могу дышать. Ее напев проникает в уши и тяжело отдается в груди. Я стискиваю челюсти, пытаюсь отвернуться, но моя шея слишком затекла.

Это не может быть она.

Это не она.

Я убил ее.

— Спроси у ее сестры, — слова Райфа тихие и насмешливые.

Я прыгаю прямо в его скользкие руки, но все равно бросаю взгляд на ящик рядом с ней. Блондинка расширяет глаза, переводя взгляд с меня на Райфа.

— Давай, — говорит ей Райф. — Скажи ему, кто твоя сестра на самом деле.

— Райф, закрой свой гребаный рот.

В комнате воцаряется тишина, ничего, кроме напевания Эмми и воспроизведения песни в цикле.

— Фрэнки. Объясни.

Она качает головой.

— Я не знаю… я не знаю всего…

— Начни с того, что ты действительно знаешь. Не пропускай ничего.

Ком подступает к ее горлу. Она переводит взгляд на Эмми, затем снова на меня. Ее взгляд скользит вниз к моему сжатому кулаку, сжимающему ящик.

— Хорошо, — шепчет она. — Хорошо.

Я киваю, моя челюсть стучит сильнее с каждой секундой, пока она молчит.

— Мне было десять, когда появилась Эмми. Я не знаю, я этого не понимала. У нее не было имени, но мужчины, которые привели ее к нам, сказали, что она мамина племянница.

— Какие мужчины?

Ее глаза увлажнились.

— Я же сказала тебе, я не знаю. Клянусь. Они были хорошо одеты, настоящие профессионалы. Они помогли ей получить кое-какие документы, и следующее, что я осознала, это то, что она стала частью нашей семьи. Мама не говорила со мной об этом, а Эмми вообще не говорила, но моя соседка Бетси сказала мне, что у мамы когда-то была сестра. Я не знала о ней. Она сказала, что мамину сестру удочерили, и что она была чем-то зловещим. Никто не говорил о ней.

Раздраженное ворчание подступает к моему горлу.

— Что случилось с Эмми?

— Ну…

Она сглатывает, опускает взгляд в пол.

— Мама сказала… она сказала, что Эмми нужно очиститься от своего прошлого и от ее собственной мамы. После прихода священника она рассказала Эмми все о своей нынешней жизни, сказав ей, что это единственная жизнь, которая у нее когда-либо была. Она пыталась заставить Эмми повторить ее новое имя, сказать ей, что она понимает, что я ее сестра, а она ее мама, но Эмми… она не сказала ни слова.

Мой взгляд возвращается к ящику передо мной, и желудок скручивается. Она не сказала ни слова.

— Итак, — Фрэнки закрывает глаза и делает глубокий вдох, — итак, мама заперла ее в собачьей будке и снова и снова повторяла, кто такой Господь, кто такая мама, кто я, кто она — Эмми Мэй Хайленд из Пресли, Миссисипи, — пока Эмми наконец не повторила ей то же самое.

— Как долго это продолжалось?

Мой голос низкий, ярость сжимает легкие. Когда Фрэнки не отвечает, я рявкаю:

— КАК ДОЛГО?

— С-сорок два д-дня, — всхлипывает она сквозь рыдания.

Ее тело сотрясается, и она обхватывает себя руками за грудь.

— Ей потребовалось сорок два дня, чтобы поверить в это. Каждую ночь я-я тайком убегала, чтобы лечь с ней. Я умоляла ее просто сказать это. Сказать, чего хотела мама. Я н-не знала, что делать. Но я поклялась. Я поклялась, что с тех пор я всегда буду рядом с ней. Я буду ее сестрой. Я была бы самой лучшей сестрой, которая у нее когда-либо была.

Мои глаза закрываются, когда огонь в легких достигает горла.

— Я люблю ее. Я действительно люблю ее как свою сестру, — шепчет Фрэнки.

Ее слова только разжигают пламя.

— Я даже пыталась полюбить ее искусство. Я знала, что это важно. Она должна была рассказать об этом. Но иногда… иногда я с трудом могла смотреть на это, и я беспокоилась, что она видит меня насквозь. В конце концов, чувство вины — оно просто грызло меня все больше и больше с каждым днем. Мне нужно было сбежать. От мамы, от всего. Мне всегда нужно было сбежать.

Она делает паузу, слава богу, затем оглядывает комнату и бормочет:

— А-а теперь посмотри, что я наделала.

Я просовываю пальцы в ящик Эмми, поглаживая мягкие пряди ее волос и потирая их между шершавыми подушечками своих пальцев. Она не перестает раскачиваться. Поет. Дрожит.

София.

Эмми.

Кем бы она ни была.

Где-то по пути она так глубоко вплелась в мои вены, что я, блядь, и выдохнуть не могу без того, чтобы она не вдохнула в меня жизнь. Когда она впервые появилась, я хотел проникнуть под ее кожу. Я хотел посмотреть, смогу ли я сломать ее, даже не прикасаясь к ней.

Но, черт возьми.

Я понятия не имел, что уже сломал ее.

— Не может быть страсти намного большей, чем эта — это поднимается во мне, заставляет мое сердце болеть.

пока мои глаза не наполнятся слезами, пока мои ресницы не потемнеют.

— Сеговия Амиль

— И таким образом, — голос Райфа вгрызается в мои барабанные перепонки, — отродье этой сучки становится…

Я не понимаю, что двигаюсь, пока мой кулак не соприкасается с его грудной клеткой. Он переворачивается, втягивая воздух, затем обнимает меня за спину. Обхватив рукой его шею, я душу его и толкаю назад, когда появляется фигура Гриффа и удар приходится по моему правому боку. Боль пронзает меня, но я не ослабляю хватку.

Грифф целится мне в шею, но Райф шипит:

— Нет. Позволь ему, — и Грифф останавливается на середине замаха.

Я прищуриваюсь, ослабляя хватку. Какого хрена он на самом деле затевает со всем этим дерьмом?

Губы Райфа кривятся, и он бросает косой взгляд в сторону колонны рядом с нами.

— Ты даже не попытался разглядеть, кто это.

Стиснув зубы, я бросаю взгляд на мужчину без сознания. Я разглядываю его строгий костюм, уложенные гелем волосы с пробором на одну сторону.

Мерфи.

Удовлетворенный выдох срывается с моих губ. Отпуская Райфа, я подхожу к мужчине и приподнимаю его подбородок. Энергия струится сквозь пальцы от простого прикосновения. Черт, это возбуждает, быть с ним так близко после всех этих чертовых лет. Мужчина, который всегда был загадкой. Призрак, прячущийся за своим богатством и руководящий всем, что делала Катерина, с безопасного расстояния.

Он считает себя богом, эгоистом, что изначально и олицетворяло имя Миша. Возможно, он какое-то время играл такую роль, но его тело такое же хрупкое, как у любого из нас, а душа чернее самых глубоких ям Ада. Он заслуживает того, чтобы сгнить всеми способами, которых избежала Катерина.

На мгновение я позволяю себе закрыть глаза и вдохнуть его аромат.

— Это верно, — мурлычет Райф, его голос становится ближе. — Ты можешь прикончить его прямо сейчас.

Мои глаза резко открываются. Когда я отстраняюсь, отходя от Мерфи, болезненный укол напоминает мне, что я иду против своих инстинктов.

— Что случилось с твоим тщательно разработанным планом?

Я обвожу взглядом помещение, отмечая отсутствие экранов.

— Феликс еще ничего не сообщил средствам массовой информации. И не так давно ты рисковал всем, чтобы собственноручно убить Мерфи.

Отступая в сторону, я указываю на обмякшее тело.

— Теперь это твой гребаный шанс.

Мы оба хотим отомстить; это возможность, которую мы упустили с Катериной. Почему он не использует свою?

Райф бросает взгляд на ящики, затем снова на меня.

— Планы меняются. Это утро было… озаряющим для меня. Как ты знаешь, я не всегда эгоистичен, Лукас. Я принес тебе подарок. На самом деле, два. Шанс покончить с родословной Миши и Катерины — лично.

Он делает шаг ко мне, опустив подбородок.

— Итак, ты видишь, я выбираю наше братство вместо своих собственных желаний. Ты сделаешь то же самое?

Я вынужденно смотрю на Мерфи. Пальцы дергаются от желания схватить нож. Мерфи мой. Но и Эмми тоже. И странное колющее ощущение в груди, когда я вижу ее в этом ящике, чертовски болезненно.

— Дай мне ключ.

— Ключ? Какой ключ?

— Гребаный ключ, Райф. Отдай его мне, пока я не перерезал твою чертову глотку.

Ухмылка приподнимает его губы.

— Ключа нет. Разве ты не помнишь, как эффективно я их прячу?

Я подкрадываюсь к нему, готовый надрать задницу, когда мой гребаный телефон звонит. Меня так и подмывает проигнорировать это, но Феликс не стал бы писать, если бы это не было срочно. Разочарованно вздохнув, я нажимаю открыть сообщение.

Феликс: Смотрю на камеры, и что-то не так. Два темных внедорожника едут прямо на нас. Быстро.

Крепче сжимая телефон, я медленно перевожу взгляд обратно на Райфа.

— Ты не заметал следы?

Он не отвечает. Вместо этого он указывает подбородком в сторону Гриффа. Грифф толкает меня в плечо и обходит нас.

— Брат.

Райф складывает руки перед собой.

— Пришло время, чтобы это между нами достигло апогея. У нас с тобой были разногласия достаточно долго, и, честно говоря, я чертовски скучаю по тебе прежнему, который не был таким, — его лицо искажается, — скованным. По тому, которого я освободил, когда мы только вышли. Но факт таков: в нашем списке осталось всего несколько человек. Нам всем так или иначе нужно двигаться дальше.

Я ерзаю, когда что-то капает позади меня. Рыдания Фрэнки становятся громче, и ярость закипает под кожей, заставляя мышцы сокращаться. Грифф держит контейнер, окутывая оба ящика тонкой струйкой бензина и в процессе пропитывая воздух его зловонием.

— У нас не так много времени, — продолжает Райф, покачиваясь на каблуках. — Люди Мерфи будут здесь в любой момент, готовые запереть нас или убить. И тебе, Лукас, предстоит сделать неотложный выбор. Ты можешь спасти Софию и ее кузину. Или ты можешь выбрать наше братство и, наконец, вкусить месть Мерфи, которой мы жаждали годами.

Рот Гриффа кривится, когда он подходит к Мерфи и обливает колонку такой же тонкой струйкой бензина.

— Но у нас нет времени на то и другое.

Райф переводит взгляд с ящиков на Мерфи, и потирает ладони.

— Итак, что это будет? Испорченная подружка или мужчина, ответственный за бесконечные страдания?

Я двигаю челюстью, новым взглядом наблюдая за человеком, которого с детства называл своим братом. Это низко даже для него.

— Я сам принимаю решения.

Его глаза вспыхивают. Он достает что-то из кармана и пожимает плечами.

— Скажи это своей драгоценной Софие.

Одним щелчком зажженная спичка оказывается на полу, и вокруг клеток загорается низкое кольцо пламени. Еще один щелчок, и кольцо вокруг Мерфи делает то же самое.

— О, черт.

Женский голос привлекает мое внимание к дверному проему, где с отвисшей челюстью стоит Обри.

— Убирайся отсюда к черту, — рычу я, мой нож уже в моей руке. — Сейчас.

Она переводит взгляд с моего ножа на ящики, затем кивает, прежде чем броситься обратно наверх.

Напев Эмми становится громче, она раскачивается быстрее. Я поднимаю ногу, чтобы шагнуть к ней, и пламя распространяется, когда Грифф льет еще одну тонкую струю бензина. Я замираю, мое зрение затуманивается от ярости.

— Виноват, — бормочет Райф. — Забыл упомянуть, что каждый твой шаг в этом конкретном направлении приносит девушкам очередную дозу бензина, поближе к их ящикам.

Когда Грифф наклоняет контейнер, чтобы добавить еще, я двигаюсь.

Он отшатывается от удара, открытый контейнер выпадает из его рук и скользит по комнате, пока не ударяется о стену. Разлившийся бензин разветвляется и соединяется с кольцом вокруг Мерфи. Пламя тянется толстой линией от Мерфи к контейнеру, прежде чем вырваться высокими очередями вдоль левой стены.

Я валю Гриффа с ног и бью его головой об пол, пытаясь вырубить вместо того, чтобы использовать нож. Он чертыхается и хватает меня за шею, сильно сжимая, прежде чем перевернуть нас, так что я оказываюсь на спине. Резкий спазм пробегает по позвоночнику. Он усиливает мертвую хватку, и мои легкие сжимаются. Когда я нахожусь на грани обморока, я использую все силы, чтобы провести ножом по его животу.

— Черт.

Он отпускает меня, чтобы зажать рану. Кровь просачивается сквозь его рубашку на руку.

— Просто дай этой сучке сгореть, ты, киска!

Его глаза расширяются, и прежде чем он успевает пошевелиться, я вскакиваю на ноги, рывком поднимаю его и тащу ближе к колонне. Огонь разгорается, но лишние цепи, свисающие с узла позади Мерфи, достаточно длинные, чтобы безопасно дотянуться. Я толкаю Гриффа на пол, чтобы он сел прямо, затем закрепляю их вокруг его туловища и рук, менее чем в метре от пламени.

— Иди к черту, — выплевывает он, морщась, когда металл впивается в рану.

— Думаю, к нему отправишься ты.

Я вытираю пот со лба и смотрю на Райфа, когда мой телефон звонит снова. Он стискивает зубы, наблюдая за Гриффом, но не делает ни малейшего движения, чтобы вмешаться.

Он слишком упрям. И слишком наивен, если все еще думает, что я буду играть под его дудку.

Проверяю свой телефон, и мой взгляд пробегает по затуманенному дымом экрану так быстро, как только возможно.

Феликс: Убирайтесь к черту. Люди Мерфи в переднем доме. Их десять. Все уже собирают вещи.

Краем глаза я замечаю Мерфи, выглядящим восхитительно беспомощным. После многих лет организации всего, что натворила Катерина, а затем выхода сухим из воды и жизни как бог, которым он себя считает, он заслуживает, черт возьми, самой жестокой смерти. Он практически раздвигает свои ноги для меня, когда я придвигаюсь к нему. Затем в моем сознании вспыхивает образ Эмми, связанной и дрожащей в кольце огня, и более мощная сила побуждает меня идти в противоположном направлении.

Дерьмо.

Месть — это все, что знает моя душа. Это единственное, чем я жил и дышал почти столько, сколько себя помню. Болезненно сглотнув, я отрываю от него ноги. Это убивает меня, два разных инстинкта овладевают моими костями. Я дергаю себя за волосы, направляясь к Эмми, потому что я, блядь, принадлежу ей.

Смешок прорывается сквозь все это, и мои движения замедляются, когда взгляд останавливается на Райфе.

Качая головой, я испытываю искушение сменить курс и врезать ему по физиономии. Но он отвлекает, и если я позволю ему победить, я не вытащу Эмми вовремя. Вместо этого я выставляю нож, прицеливаюсь и бросаю.

Руки Райфа взлетают, чтобы закрыть лицо.

— Блядь, блядь!

Он медленно опускает руки, поглядывая влево, туда, где нож вонзился в стену, в двух сантиметрах от его уха.

— Ну и дерьмо.

Тяжело дыша сквозь кашель, он вытирает мокрый от пота лоб тыльной стороной ладони, затем крадется вдоль стены, пока не оказывается в дверном проеме.

Я добираюсь до Эмми в тот самый момент, когда Райф смотрит на ящики, на огонь, затем дьявольски ухмыляется.

— Тик-так. — И этот засранец исчез.

Кулаки сжимаются, рычание поднимается к горлу.

— Пламя! — крик Фрэнки разносится по подвалу.

Она кашляет, указывая на стену в другом конце комнаты.

— Оно приближается!

Огонь пожирает левую часть комнаты, медленно подбираясь к нам, и дым застилает воздух. Я двигаюсь вперед, когда низкий сдавленный звук привлекает мое внимание к Мерфи. Его голова все еще наклонена вперед, глаза закрыты, но брови нахмурены, и он медленно приходит в себя, издавая прерывистые стоны.

Ну и черт.

— Скорее, вытащи Эмми, — кричит Фрэнки. — Пожалуйста, поторопись.

Эмми. Голова раскалывается, когда пот стекает по линии роста волос. Я бросаю взгляд через комнату, ища что-нибудь, чтобы открыть ящики. Через секунду я бросаюсь к выходу и вхожу во Вторую комнату, где находится мой столик. Выдернув нижний отсек, я отодвигаю дрель в сторону и хватаю два гаечных ключа, затем бегу обратно в Третью комнату.

— Вытащи меня отсюда нахуй, придурок! Глупый черт…

Приступ кашля сменяет рычание Гриффа, и я, не потрудившись взглянуть на него, шагаю прямо к Эмми.

Слава богу, что гигантское пламя у стены еще не дотянулось до маленького, окружающее ящики. Рубашка прилипает к влажным плечам и спине, а легкие горят с каждым вдохом. Я пытаюсь сосредоточиться на инструменте в руке, а не на размытых образах прошлого, просачивающихся в мой разум. Переступая через огонь, я кладу оба гаечных ключа по обе стороны от кольца навесного замка и толкаю их в противоположных направлениях. Замок открывается, и я заключаю Эмми в объятия.

Я прижимаю ее к себе, чувствуя, как она тает рядом со мной, и осторожно снимаю скотч с ее рта. Он снимается легче, чем следовало бы, из-за пота, увлажнившего ее кожу. Черт. Мой пульс пропускает удар, когда я вдыхаю ее. Каждая косточка в теле пульсирует, и я знаю, что это не просто от усталости.

Мой лоб касается ее.

Кашель Гриффа заставляет меня поднять голову, и мои собственные легкие начинают спазмировать, когда дым становится невыносимым. Не сводя взгляда с Эмми, свернувшейся калачиком в моих объятиях, я встаю и направляюсь к выходу.

На этот раз я вытащу тебя. Я, блядь, вытащу тебя.

— Подожди! Не оставляй меня!

Фрэнки смотрит на меня, ее щеки красные и влажные, глаза круглые.

Я рычу, все внутри горит желанием увести Эмми отсюда, пока не стало слишком поздно. Рискнуть один раз было достаточно. Я снова начинаю уходить, потому что я не занимаюсь спасением чертовых жизней, когда стон Эмми заставляет меня остановиться. Ее волосы закрывают лицо, конечности слабые, и, черт возьми, она никогда не простит меня, если я брошу ее сестру.

Направляясь к выходу, я опускаю ее у стены коридора, моя хватка на ней задерживается дольше, чем следовало бы. Я наклоняюсь вперед, убирая волосы с ее лица и обхватывая ладонями ее щеку. Пот и слезы намочили мою ладонь.

Я прижимаюсь губами к ее уху.

— Я вернусь за тобой.

Ее глаза остаются закрытыми, и она не отвечает. Проводя большим пальцем по ее подбородку, я отстраняюсь, мой пульс колотится, когда я врываюсь обратно в комнату. Я открываю ящик Фрэнки и вытаскиваю ее, затем поднимаю над пламенем и отпускаю.

— Пошел ты, Лукас Костас! — сдавленный рев Гриффа пронзает уши, и мой позвоночник напрягается. — Я, блядь, убью тебя и твою маленькую шлюху!

Мои плечи сжимаются.

— Фрэнки, останься с Эмми.

Она кивает и бросается к своей сестре.

Когда я оборачиваюсь, это не для Гриффа. Этот засранец выбрал свой собственный путь. Вместо этого я поднимаю воротник рубашки достаточно высоко, чтобы прикрыть нос, частично блокируя попадание дыма в легкие, и подхожу к трусу, прислонившемуся к колонне. Этот чертов счастливчик снова отключился. Дым и пламя лижут мою кожу и просачиваются через ноздри, обжигающий жар — чистый экстаз, когда я представляю, что это сделает с Мерфи.

Он не пропустит свое собственное шоу.

Я бью его по щеке, затем хватаю за рубашку и прижимаю спиной к колонне. Наконец, он стонет, и его глаза медленно открываются. Он щурится, затем присоединяется к приступу кашля Гриффа.

Когда его брови взлетают к потолку и паника берет верх, я отступаю.

— Добро пожаловать в ад, ублюдок.

Вытащив свой нож из стены, я выхожу из комнаты, не оглядываясь, и закрываю дверь как раз в тот момент, когда сквозь щели доносятся приглушенные крики боли. Фрэнки рыдает сильнее, но она обхватила Эмми руками и сумела поднять сестру с земли. Она делает шаг вперед, к выходу, и да, никаких гребаных шансов.

Я вырываю тело Эмми из хватки Фрэнки и поднимаю ее на руки. Я стараюсь не думать, пока веду их за угол к выходу из гаража. Когда наверху раздаются выстрелы, я напрягаюсь. Облажался он или нет, я только что потерял одного брата. И мурашки, пробегающие по рукам от выстрелов, заставляют меня задуматься, не потерял ли я второго.

И Мерфи. Это все еще была не та смерть, которую он заслуживал. Мышцы скручивает от гнева, который при этом просачивается в вены. Во второй раз лидер Misha отделался чертовски легко.

Распахивая ногой заднюю дверь, мы входим в подземный гараж. Одна, две, три машины уже выезжают, блондинки за каждым рулем и занимают задние сиденья. Адреналин подскакивает, когда я смотрю, как они уезжают, и понимаю, что у меня нет с собой ключей, поскольку я никогда не выхожу из этого проклятого дома.

Черный "Мерседес" с визгом останавливается перед нами. Водительское стекло опускается, и Обри мотает головой в сторону машины.

— Садитесь.

Феликс ухмыляется с пассажирского сиденья.

— Да, чувак. Прямо сейчас было бы здорово.

Фрэнки уже открывает дверь и перебирается через сиденье на другую сторону. Ледяной воздух кондиционера обжигает влажную кожу, когда я проскальзываю вслед за ней, прижимая Эмми к груди и закрывая дверь. Спина прилипает к коже сиденья, когда колеса едят по тротуару, и я использую нож, чтобы освободить руки Эмми от веревки.

Я все еще на взводе, каждая частичка тела в состоянии повышенной готовности. Руки напряглись вокруг Эмми, и я смотрю вниз. Ее глаза закрыты, длинные ресницы отбрасывают тень на скулы. Дыхание ровное и спокойное, никаких признаков дерьма, из которого она едва выбралась. С комом в горле, которого, черт возьми, уверен, я никогда не чувствовал, я убираю выбившиеся пряди волос с ее лица.

Пульс замедляется, пока я наблюдаю за ней. Темп моего дыхания становится синхронным с ее.

Я прижимаю ее к себе и наклоняю голову, позволяя своим губам коснуться ее лба. Позволяя ее запаху, мягкости, дыханию наполнить меня. Она нежна в моих объятиях, так похожа на мышку, которую пытается изобразить.

Но она никогда не была мышью. Возможно, она также никогда не была львом.

Учитывая количество раз, когда ее сжигали и она восставала из пепла, я начинаю думать, что она сама по себе уже является чем-то большим. Рядом с ней я простой смертный. И черт меня подери, если я не стал ее добровольной добычей.

— Жизнь разобьет твое сердце.

Не забудь сказать спасибо.

— Майя Луна

^Мой вес погружается во что-то твердое, грудь поднимается и опускается у моей щеки. Мои глаза такие тяжелые, что я хочу держать их закрытыми вечно. Но мягкие удары вибрируют под нашими телами, укачивая меня, и я заставляю себя открыть глаза, чтобы осмотреться. Моему затуманенному взгляду требуется секунда, чтобы сфокусироваться на затемненном окне напротив. Спинки кожаных сидений слева от меня.

Я в машине.

Светлые волосы попадают в поле моего зрения, и блестящие карие глаза Фрэнки встречаются с моими.

— Эмми, — шепчет она, и новая слеза скатывается с ее ресниц. — Теперь все в порядке. Мы едем домой.

Она придвигается ближе и обвивает рукой мою талию. Я хочу ответить. Я чувствую, что должна. Но я отключена от своего тела, образы в мозгу настолько фрагментны и переполнены, что усталость захлестывает меня при одной мысли о попытке говорить.