Танцы на быках (СИ)

Глава Х

Когда разбили лагерь, и от костра потянуло соблазнительным запахом жареной на вертеле дичи, служанки явились, чтобы накрыть стол и переодеть госпожу ко сну. Они ожидали слез, проклятий, а может и буйства, но госпожа встретила их без малейшего раздражения. Она сидела на постели, поджав ноги, и сама с собой играла в шатрандж. Бесполезнее занятия не придумаешь, но девицы встречали благородных дам и с еще большими странностями.

— Добрый вечер, красавицы, — приветствовала их Бранвен. — Адончия, возьми серьги, которые тебе понравились, это — подарок. Я была несправедлива, не хочу, чтобы ты дурно обо мне думала. И можешь идти, дорогая, сегодня я обойдусь без тебя. А вы, девушки, оставьте тарелки и тоже идите. Я сама разденусь.

Служанки переглянулись, подозревая подвох, но серьги лежали на столе, а госпожа опять обратилась к игровой доске, и казалась всецело поглощенной обдумыванием позиции, которую заняли фигуры на клетках.

— Вы так добры, пейнета, — промолвила Адончия, протягивая руку к подарку. Она вдела серьги в уши и посмотрелась в хозяйское зеркало. — По-правде сказать, при вашем бледном личике и светлых волосах, голубые камешки были бы кстати, но мне они идут больше — тут и сказать нечего.

Оставив кушанья, служанки удалились, галдя на своем языке. Скорее всего, они обсуждали удивительные перемены, произошедшие с госпожой, а Бранвен едва не скрежетала зубами.

— Наверняка они решили, что лорд Освальд задал мне хорошую взбучку! — негодовала она. — Или что я задумала подольститься к ним!

— Какое тебе дело, что они там решат? — спросил Эфриэл, передвигая коня. — Ты когда-нибудь ловила рыбу?

— Нет. Но когда была маленькая, камердинер отца брал нас с Эмер на озеро, и я видела, как он ловил щук.

— Тогда ты поймешь, о чем я, — Эфриэл широко улыбнулся и почесал живот. — Эти вот твои серьги… считай, что ты бросила наживку, а щука ее заглотила.

Подарок не остался незамеченным, и на следующее же утро лорд Освальд явился к карете перед самым отправлением каравана. Он дернул ручку, но дверца не поддалась, закрытая изнутри. Зато открылось смотровое окошечко, и оттуда раздался нежный голос герцогини:

— Что-то случилось, милорд?

— Доброе утро, миледи, — учтиво приветствовал жену лорд Освальд. — Ничего не случилось. Но я увидел, что вы подарили служанке серьги, которые были преподнесены по случаю венчания…

— О, вам не стоит раздумывать над такими мелочами! — раздалось из кареты, но сама герцогиня так и не выглянула. — Меня мучила совесть, ведь я несправедливо обошлась с бедной девушкой. А раз и вы ее выделяете, я посчитала, что подобный подарок будет знаком признательности от нас обоих. Вы ведь не против, милорд? Но поторопитесь! Караван вот-вот отправится, не надо задерживать — кони начнут беспокоиться.

Окошко со стуком захлопнулось, и лорду Освальду ничего не осталось, как убраться.

— Он обидится и больше никогда не подойдет ко мне, — прошептала Бранвен, глядя вслед мужу через щелку между дверью и косяком.

— Глупая. Он же впервые пришел к тебе сегодня, — фыркнул Эфриэл.

— Да, чтобы выразить недовольство.

— Что же он его не выразил?

— Потому что ты сказал, чтобы я прогнала его, вот я и прогнала.

— Маленькая глупая гусыня! — сид начал терять терпение. — Ты себя слышишь? Разве имеют значение какие-то намерения, которые ты приписала своему мужу где-то там у себя в голове? Он пришел? Пришел. Все остальное — неважно.

Бранвен замолчала, обдумывая его слова.

— Пожалуй, ты прав, — сказала она неуверенно. — Прости, я была резка. Что мне делать дальше?

— Замараться, а потом блистать.

— Замараться? Ты хочешь, чтобы я ходила грязная? — она с содроганием посмотрела на непросыхающую дорожную грязь, и этим сильно рассмешила Эфриэла.

— Не бойся, я не заставлю тебя валяться в луже, как свинью с заднего двора, — поддразнил он.

Согласно плану сида, Бранвен должна была как можно реже показываться на глаза мужу и носить лишь самые простые платья, вовсе не заботясь о прическе и украшательстве. На опасения Бранвен, что граф станет презирать жену-замарашку, Эфриэл только возвел глаза к потолку, и девушке пришлось смириться. В конце концов, она сама попросила сида о помощи.

Две недели показались ей сплошной мукой. Лорд Освальд совсем позабыл про жену, полностью отдавшись охоте и забавам с Адончией. Девица оказалась на редкость криклива — по ночам ее вопли и стоны оглашали всю округу. Бранвен затыкала уши и пряталась под подушку, чтобы их не слышать. А поначалу она думала, что это кричит тупик. Наивная! Всем известно, что тупики не селятся в лесах!

По настоянию Эфриэла, Бранвен отказалась от услуг служанок почти полностью. Особенно это касалось Адончии — ее герцогиня отправляла прочь сразу же, как только девица касалась полога шатра.

— Не стоит утруждать себя, дорогая, — приветливо говорила Бранвен. — Ты и так устаешь — ведь приходится трудиться и денно, и нощно, — тут она старательно подмигивала служанке — этому ее тоже обучил Эфриэл. — Ужин принесут Чикита и Тония, а умыться я и сама смогу. Иди, милорд, наверное, уже заскучал!

Подобные речи давались ей с трудом, и вместо показного дружелюбия хотелось расцарапать сопернице лицо. Но Эфриэл сказал, что так надо, и она подчинилась. Теперь девушка почти не выходила из шатра во время привалов, а днем пряталась в карете. Они с Эфриэлом играли в шатрандж и болтали обо всем на свете, чувствуя себя жителями пустынного острова. Лорд Освальд три раза посылал грума, чтобы справиться о здоровье герцогини, но ответ всегда был одинаков: все хорошо, милорду не стоит беспокоиться.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — говорила Бранвен, вздыхая.

— Не беспокойся, — отвечал сид снисходительно. — Просто слушай и запоминай на будущее. Надеюсь, что не проторчу возле тебя больше года.

— Больше года?! Нет, это невозможно, — торопливо сказала она. — Это было бы слишком обременительно для меня.

— Это было бы обременительно для меня, — поправил ее Эфриэл.

Однажды он велел Бранвен взять зеркало и держать его перед собой.

— Это будет какое-то заклинание, которое сделает меня красивой? — сгорая от любопытства, спросила девушка, разглядывая собственное отражение.

— Хватит с меня заклинаний. И с тебя тоже. Таким, как ты, они все равно без толку, — заявил сид и приказал: — Представь, что твой муж сидит слева, заговаривает с тобой, и ты должна посмотреть таким взглядом, чтобы у него сразу стало тесно в штанах.

— Фу, как грубо! — возмутилась Бранвен.

— Хорошо, — поправился сид, — чтобы у него дрогнуло сердце. Так не грубо?

Бранвен глубоко вздохнула, а потом посмотрела в сторону, как и положено доброй жене — кротко, с покорством, вниманием и нежностью.

— Никуда не годится! Ты таращишь глаза, точно лягушка на болоте. От такого взгляда у него точно в штанах станет тесно, но с другой стороны.

— Как же я должна смотреть, о учитель? — съязвила рассерженная Бранвен.

— Смотри полуприкрыв веки, чуть подрагивая ресницами, пошли взглядом осеннюю волну.

— Осеннюю волну? — Бранвен смотрела в зеркало, отводя его то вправо, то влево. — Ничего не понимаю. Какая волна? И почему — осенняя? Просто Адончия красивее меня и…

— Запомни, — наставительно сказал сид, — с твоей красотой можно у Норсдейла короля отбить, а не то что у какой-то свинарки. Но что толку от красоты, если не умеешь ею пользоваться?

— Я вовсе не красива, — возразила Бранвен. — Вот если бы ты видел мою старшую сестру Айфу…

— Если у тебя есть меч, это еще не значит, что ты — воин. Так и ты. Красота — твой меч, но что толку, если он пылится под кроватью? Научись им пользоваться. Вооружись и победи соперницу. Посылая взгляд мужу, смотри томно и немного холодно, от твоего взгляда у него все внутри должно захолодить и обмереть, именно поэтому древние говорили, что у очаровательной женщины все взгляды — как осенняя волна.

Он взял Бранвен двумя пальцами за подбородок, склонил голову и послал из-под ресниц такой многообещающий взгляд, полный затаенной страсти, но в тоже время небрежный, что девушка задрожала осиновым листиком.

— Попробуй сделать так же, — велел сид.

На этот раз Бранвен понадобилось больше пары вздохов, чтобы собраться с мыслями и силами. Она несколько раз попыталась повторить осенний взгляд, и, наконец, Эфриэл ее похвалил:

— Немного лучше. Не выворачивай шею, как гусыня, коси глазами. Взгляд искоса впивается, как кинжал, брошенный из-за угла. А теперь улыбнись. Представь, что улыбаешься мужу.

Бранвен улыбнулась, как и положено благовоспитанной девице — уголками губ, и сид опять остался недоволен.

— Не улыбка, а гримаса. Можно подумать, ты села на гвоздь и боишься в этом признаться. Улыбнись, чтобы зубы стали видны. У тебя такие красивые зубки, маленькая леди, а ты все время их прячешь. Не смешно ли, владея подобной приманкой прятать ее от рыбы?

Повторив попытку, Бранвен опять не угодила строгому наставнику — на сей раз слишком сильно растянула рот, и сид обозвал ее волчицей.

— Не улыбайся широко, не показывай все зубы сразу. Чуть приподними верхнюю губу, чтобы жемчужинки едва обозначились. Излишняя откровенность отталкивает так же, как чрезмерная скромность. Никогда не давай мужчине вдосталь насладиться твоими улыбками, любовью и преданностью, оставляй хоть немного про запас. На всё скупись. Ведь манит яблоко на вершине дерева, а не падалица.

Бранвен и верила, и не верила. Но своих планов, как вырвать мужа из лап жадной Адончии, у нее не было, поэтому приходилось следовать чужим советам.

А дорога за окном преобразилась. Леса сменились перелесками, перелески — рощами, потом начались широкие равнины, и земля открылась как на ладони до самых небес. Бранвен впервые увидела кипарисы и пришла в восторг. Она пожелала остановить карету и наломала целый веник кипарисовых веток. То же самое происходило, когда появились первые оливковые деревья, а потом — абрикосовые сады. Дорога стала людной, все чаще встречались живописные деревушки, возле которых паслись мулы — маленькие и мохнатые, как собаки. Вдоль обочин сидели торговцы, предлагая фрукты и воду, ароматизированную южными пряностями.

Юная леди позабыла о недавних переживаниях и наслаждалась солнцем, вкусной едой и чудесными видами с пылкой наивностью ребенка. Эфриэлу смотреть на деревушки и абрикосы казалось скучным — он видел их довольно, и они надоели до смерти. Но радость Бранвен оказалась заразительной, и сид постоянно ловил себя на том, что улыбается. Хотя было ему не до улыбок, и не до веселья. Жить рядом с красивой и желанной женщиной и не иметь возможности ее отыметь — то еще испытание. Он стойко держался данного слова — дождаться первой брачной ночи маленькой леди, и убежал себя, что это — жест великодушия, не более того. Пусть маленькая смертная получит своего мужа, а потом он с чистой совестью получит, что ему причитается. Правда, это было похоже на подъедание крошек, упавших со стола, что не могло не злить. Но пусть все будет, как должно.

На много миль потянулись виноградники, и Бранвен перестала закрывать ставни в окнах кареты.

— Ах, такое чувство, словно мы из осени приехали в весну, миновав зиму! — восклицала она. Но вскоре восторги ее поубавились. Солнце припекало, неподвижный воздух обжигал горло, и в платье с длинными рукавами и глухим воротом госпоже герцогине было слишком жарко. Она с завистью смотрела на девиц и женщин, встречавшихся по дороге. Все они были одеты под стать ее служанкам, которых она совсем недавно порицала за излишнюю распущенность в нарядах. Но насколько приятнее было бы примерить широкую кофту из тонкого полотна, поддерживаемую на теле лишь усилием корсажа, и широкую юбку вместо узкого платья, из-за которого коленки склеиваются от пота. Эфриэл ничуть не страдал от жары, и Бранвен оставалось только вздыхать и обмахиваться книгой. У женщин Аллемады были веера — из слоновой кости, деревянные или из тонких золотых пластин. Как жаль, что лорд Освальд не додумался подарить ей на свадьбу веер вместо арфы.

Но выпрашивать подарки Бранвена не смела, да и не умела, и сид запретил ей искать встреч с мужем. Поэтому она терпеливо потела в своих тяжелых многослойных платьях, мечтая о вечерней прохладе и кувшине с водой, чтобы освежиться.

До Аллемады оставалось полторы недели, когда им пришлось заночевать возле буковой рощи. Живописное место было пустынным — за день пути им не встретилось ни одной деревушки, ни одного домика. Равнину за рекой занимали неухоженные дикие луга, и Бранвен вслух удивлялась, почему никто не догадался поселиться здесь.

Ночь прошла беспокойно. Было жарко и душно, и Бранвен разметалась во сне, толкая Эфриэла в бок, стоило чуть-чуть задремать. В придачу ко всему, она еще и бормотала, вскрикивала и всхлипывала, и тогда уже сиду приходилось толкать ее, прогоняя неприятные сны. Она затихала, но вскоре опять видела во сне что-то тревожное и норовила ударить коленом под ребра. Только под утро повеяло прохладой, снаружи прошуршал дождик, и Бранвен наконец-то мирно и спокойно уснула, свернувшись калачиком.

Зато сиду уже не спалось, и он покинул шатер, намереваясь прогуляться до ближайших кустов. Небо из синего стало серым, но лагерь еще спал, и только двое часовых бродили возле повозок, и еще один грелся у костра.

Ёжась от утренней прохлады, сид побрел по росе, вспоминая об отличных новеньких сапогах, оставшихся в Финнеасе. Но в этих краях было теплее, чем в Роренброке — и на том спасибо. Последние ярды до заветных березок он преодолел прыжками — виной тому была высокая трава с острыми краями. С тех самых пор, когда начало действовать призывающее заклинание, и Эфриэлу пришлось наведываться в человеческий мир, здесь появлялись и исчезали племена, города и целые страны, но это проклятущее растение росло с завидным упорством. Ничто не могло уничтожить его — ни пожары, ни засухи, ни морозы. Сид уже давно оставил попытки запомнить название травы на тех языках, что ему приходилось выучить, и называл ее просто и философски — мудорез. Только скажи — любому понятно, о чем идет речь.

Порыв ветра сбросил на голую спину пригоршню холодных капель. Эфриэл принялся ругаться вполголоса, хотя его никто не мог услышать. Если так пойдет дальше, он вернется в Тир-нан-Бео кроткий, как ягненочек, и воспитанный, как мальчик из церковного хора. Ему вспомнились строки из баллады о храбром воителе Дауи Молте, которого мстительная любовница превратила в женщину: «Ночь лишь с бабой покрутился — бабой сам оборотился». А он крутился с воспитанной леди не одну ночь. Сид с удовольствием сплюнул, и тут же из кустов выглянула грозная бычья морда. Чудовище высотою четыре фута в холке наклонило упрямую голову, выставив рога, изогнутые наподобие лиры, и готовилось атаковать. Только спустя несколько секунд Эфриэл сообразил, что это не настоящий бык, а искусно сделанная статуя из крашеного известняка.

— Ну и испугал ты меня, мерзавец, — прошептал сид, обходя рогатый памятник, неизвестно кем и зачем поставленный посреди буковой рощи.

Плющ и боровой хмель обвивали толстые ноги зверя и поднимались по бокам к горбатой спине. Ветер отклонил ветки деревьев в сторону, отчего Эфриэлу и показалось, что бык сам выглянул из кустов. В Тир-нан-Бео быки были признаком богатства и символизировали воинскую силу. Сид посчитал, что случайная встреча сулила удачу. Он погладил когда-то окрашенный красной краской, а теперь — светло-розовый бычий бок, на котором виднелись щербинки, и присвистнул:

— А ты еще древнее меня! Вот так встреча.

Он обнаружил плиту, на которой стояла статуя, и почти целиком ушедшую в землю каменную чашу, выточенную в форме эллипса. Меряя пальцами, Эфриэл убедился, что эллипс был сделан почти без погрешностей. Работа ему понравилась, и он покинул это место с сожалением — будь у него больше времени, осмотрелся бы внимательнее. Наверняка, здесь находилось какое-нибудь святилище. Возможно даже, поставленное еще при сидах.

Два или три раза ему приходилось попадать в Аллемаду, но надолго он не задерживался, и мало что знал об этих краях. Кто бы мог подумать, что в древности тут поклонялись быкам.

Дойдя до шатра, он задержался, услышав, как проснувшиеся служанки разговаривали о предстоящем пути. Они говорили о городке Имерилья, в котором предстояло остановиться этим вечером, и где ожидался праздник второго урожая.

— Лучшее вино — в Имерилье, и гринголо Освальдо об этом знает, — разглагольствовала Адончия, — мы непременно остановимся там на день. Будут трубадуры, танцы и фейерверки, и гитаносы покажут фокусы и дрессированных зверей. Два года назад я была на таком празднике — ох и повеселилась! Сначала…

Дослушать Эфриэлу не удалось, потому что из глубины шатра послышался слабый вскрик. В мыслях сида сразу промелькнули скорпионы, змеи и прочие ядовитые гады, которыми кишели южные земли. Он ворвался внутрь и увидел Бранвен, сидевшую на постели. Лицо девушки было белым, как ночная рубашка, а правая рука сжимала ладанку на шее.

— Что случилось? — Эфриэл встал на колено, вглядываясь в помертвевшее лицо.

Она ответила не сразу, сначала выдавила улыбку и потерла лоб.

— Страшный сон, — пробормотала она. — Слишком душная ночь, кошмар приснился.

Эфриэл хмыкнул, испытывая одновременно облегчение и досаду, что перепугался из-за пустяка.

— Бабьё болтало, что сегодня вечером будет праздник в местном захолустье, называется — Имерилья. Твой муж, вроде как, собирается задержаться на день-два, вот и подходящий момент, чтобы тебе заблистать. Наряжайся, украшайся и будь готова его покорить. Ты слушаешь, маленькая леди?

Бранвен сидела сгорбившись, думая о чем-то своем.

— Ты слушаешь? — возвысил голос сид, и девушка встрепенулась.

— Да, конечно. Сделаю все, как скажешь.

Позавтракав сухофруктами, горячими лепешками и разбавленным вином, караван отправился в дорогу. Пока солнце не начало палить, Бранвен высунулась в окно, наслаждаясь видом олеандров, виноградников и поселян в ярких костюмах. Поселяне — поодиночке, по двое, трое или целыми семействами, с выводком детей разного возраста — спешили по направлению к Имерилье, весело переговариваясь на своем языке. Некоторые гнали коз и баранов на продажу, а на одном повороте каравану четверть часа пришлось пережидать, пока через дорогу перегоняли стадо коров. Рыцари смеялись, понукая животных идти быстрее, а Бранвен побледнела, закрыла глаза и упала на подушки, отодвигаясь подальше от окна. Эфриэл заметил это и нахмурился. До сего дня нежная леди не выказывала такого страха перед коровами, а они встречались им в пути.

— Выкладывай, что произошло, — сказал он.

— Просто вспомнился сегодняшний сон, — ответила Бранвен, силясь улыбнуться. — Я почти забыла его, а увидела этих… и вспомнила…

— Тебе приснились коровы? — сид вскинул брови. — И что в них такого страшного?

— Мне приснились какие-то странные коровы, — Бранвен опустила штору, чтобы не видеть стада. — Большие, белые, с пятнами на боках. Они мчались по равнине, посыпанной песком, а я почему-то была одета танцовщицей, с тамбурином в руках… Они налетели, как ураган, один из них вскинул меня на рога и… До сих пор сердце колотится. Это от жары такие сны…

— Нет, не от жары, — медленно сказал Эфриэл. — У лагеря было древнее святилище, там поклонялись быку. Утром я видел его статую и чашу для жертвоприношений.

— Для жертвоприношений! Ужасно… — Бранвен снова вцепилась в ладанку. — Тогда это было нечистое, грязное место. Говорят, в старых храмах может обитать древнее колдовство, человеку лучше держаться подальше.

Эфриэл пожал плечами — суеверия людей его не занимали. Камни умеют держать образы прошлого и могут передать их, окажись рядом человек, умеющий тонко чувствовать. А кто чувствует тоньше, нежели женщина? Вот маленькой леди что-то и приснилось, только и всего.

Коровье стадо благополучно миновало дорогу, и караван двинулся дальше. Немного успокоившись, Бранвен выглянула в окно и застыла, открыв рот и на мгновение потеряв дар речи.

— О! Какое великолепие! — воскликнула она, указывая пальцем туда, где показался первый город Аллемады.

Светло-серые стены домов и башен венчали розовые черепичные крыши. Солнце клонилось к закату, и окрашивало бело-розовый город в золотистые тона. Острые шпили, характерные для Эстландии, мирно соседствовали с яйцевидными куполами зданий, построенных еще во времена завоевателей с востока. И сам город каждым своим камнем, каждым флюгером и окном являл странную смесь западного аскетизма и восточной роскоши.

Проехали через ворота, украшенные разноцветными керамическими плитками, выложенными в виде белых и голубых волн — этот рисунок символизировал реку Гудьямару, которая пересекала город почти по центру.

— Разве есть что-то прекраснее? — вопрошала Бранвен, когда Эфриэл усадил ее подальше от окна, напомнив, что до времени не след показываться мужу на глаза.

Узкие улицы — только разъехаться двум каретам — были вымощены булыжниками, подогнанными друг к другу на удивление плотно. Отполированные ногами сотен прохожих, они сияли солнечными бликами, так что глазам смотреть было больно. То тут, то там виднелись арочные мостики через искусственные каналы, на мостиках стояли нарядные люди, наслаждаясь прохладой, идущей от воды. Почти все первые этажи домов были сделаны портиками, и в их тени тоже сидели, стояли и прогуливались нарядные люди. Всюду, куда ни смотрела Бранвен, виднелись довольные, счастливые лица — красивые, позолоченные щедрым южным солнцем. Женщины ревниво оберегали свою красоту и покрывали головы кусками кружев, уложив их красивыми складками на плечи и спину. Горделивые мужчины с пламенными взорами проезжали верхом на лошадях, сделавших бы честь королевской конюшне. Уличные торговцы продавали горячие пирожки с рыбой и ливером, надрываясь криками: «Пинчо марена! Пинчо хигато!» А кроме них были еще продавцы сладких ореховых лепешек, тонких и хрупких, как стекло, были продавцы пирогов с яблоками и корицей, разносчики фруктовых напитков и родниковой воды. Завидев богатый кортеж, они бросались чуть не под колеса и наперебой предлагали товар. К карете герцогини их не подпустили, о чем Бранвен втайне пожалела. Ей до смерти хотелось попробовать и «стеклянных» лепешек, и яблочного пирога, пахнущих так заманчиво, но вместо этого приходилось сидеть в душной карете, опустив штору, и изнемогать от жары в закрытом платье.

В этот раз остановились не на постоялом дворе, а у местного лорда, который, как Бранвен уже знала, звался на местном наречии «гринголо». Самого гринголо Бранвен не увидела, потому что сразу попала в руки его супруги — благородной пейнеты и их дочери — благородной пантилиты. Благородная пейнета звалась Радегондой и оказалась уроженкой Эстландии, откуда-то с севера. Она еще помнила родной язык, но годы, проведенные в Аллемаде, придали ее речи такой странный акцент, что поначалу Бранвен с трудом понимала, что благородная пейнета желает сказать. Однако вскоре дело наладилось, и беседа потекла почти непринужденно.

— Вы не представляете, как я рада вас видеть, моя старшая сестра, — говорила пейнета Радегонда. — Какая это честь — принимать вас в Каса Помо! А какое наслаждение видеть вашу белую кожу и светлые волосы — смотрю и вспоминаю милый Эркшир. Взгляните на мою дочь — она смугла, как хлебная корка! А видели бы вы моего сына — сущий мавр!

То, что пейнета обратилась к ней, назвав старшей сестрой, удивило Бранвен. Она была чуть ли не младше дочери герцогини, к тому же не помнила никаких родственников из Эркшира. Когда хозяйка дома замолчала, чтобы взять дыхание для следующих восторгов, Бранвен спросила:

— Не напомните ли, миледи, в каком колене и с какой стороны мы приходимся родственниками?

Пейнете Радегонде понадобилось время, чтобы осмыслить вопрос, а потом она расхохоталась:

— Что вы, моя дорогая! Вас смутило такое обращение? А ведь оно — обыкновенное в Аллемаде. Все дворяне первой ступени говорят герцогу «мой старший брат», а герцогине — «моя старшая сестра». Дворяне второй ступени будут обращаться к вашему супруг «мой старший родственник», а к вам — «моя старшая родственница».

— Как забавно и непривычно, — Бранвен чувствовала себя скованно даже с этой милой женщиной, а уж смуглая пантилита Канделария и вовсе повергала ее в трепет. Слишком она была похожа на Адончию — такая же красивая, черноволосая, с ярким и смелым лицом. Она не вступала в разговор — наверное, попросту не знала эстландского, но разглядывала Бранвен с интересом и без особой приязни, и Бранвен предпочла общение с ее матерью: — А что такое — дворяне первой и второй ступени, миледи Радегонда? Я совсем не знаю ваших обычаев и боюсь оскорбить кого-нибудь подобным незнанием…

— Не беспокойтесь, во всем со временем разберетесь, — утешила хозяйка, одновременно отдавая распоряжения, чтобы приготовили мыльню и принесли простыни. — Дворянам первой ступени — например, моему супругу, разрешается разговаривать с герцогом снимая шляпу лишь когда говорит герцог, а дворяне второй ступени должны всегда стоять с непокрытой головой. Идемте, вам надо выкупаться после дороги и поесть.

К огромному облегчению Бранвен, она была избавлена от услуг Адончии и ее товарок. Теперь за ней ухаживали личные служанки пейнеты Радегонды — девицы проворные и вовсе не высокомерные.

— Посмотри, как она наряжена, — сказал вдруг Эфриэл, о присутствии которого Бранвен успела позабыть. — Скажи, чтобы тебе дали такую же одежду.

После его слов Бранвен впервые обратила внимание, во что одеты благородные аллемадские дамы. На них были шелковые рубашки с короткими рукавами, обшитыми пышными кружевными оборками, корсажи вроде тех, что носили простолюдинки, но из самого блестящего атласа и шнуровкой сзади, а не спереди. Юбки тоже были короче, чем носили в Эстландии. Они позволяли полюбоваться яркими чулками и остроносыми туфельками с ремешками внахлест. Бранвен так и не поняла, приличен ли подобный наряд, но то, что он был красив и удобен — осознала до глубины души.

— Миледи Радегонда, мои наряды не очень подходят для вашей страны, я поняла это в дороге. Не продадите ли мне что-нибудь из одежды? — робко попросила герцогиня. — Мы с вашей дочерью одного роста… Возможно, у нее найдется какая-нибудь юбка, не слишком ей нужная, и кофта…

— Что вы говорите! — пейнета Радегонда даже всплеснула руками. — Разве мы можем предложить вам поношенную одежду?! Я сейчас же позову портних, и уже через два часа вы будете одеты по последней моде. Как я вас понимаю, дорогая! Как я сама намучилась, приехав в эту жару…

— Вы очень добры, мне не хотелось бы вас утруждать… — начала Бранвен, но Эфриэл дернул ее за волосы, чтобы замолчала.

— Это то, что нам нужно, — сказал он. — Не вздумай отказываться, пусть шьет. И пусть даст тебе такие же чулки, и туфли.

— Не слишком ли это нескромно? — зашептала Бранвен, прикрыв рот рукой.

— Не слишком, — сид покровительственно похлопал ее по плечу. — Можешь позволить себе небольшую нескромность, если они так готовы тебе услужить.

Вскоре Бранвен сидела на балкончике, выходящем во внутренний двор, и любовалась садом, засаженным цветами. Там журчал небольшой водопад, в бассейне плавали серебристые юркие рыбы, и певчие птицы в клетках заливались на разные голоса. Их свободные собратья подпевали им, присаживаясь на ветки фруктовых деревьев. Служанки пейнеты Радегонды в четыре руки сушили чисто вымытые волосы Бранвен, а шесть портних, усевшись прямо на пол, шили наряд для гостьи. Хозяйка развлекала ее беседой, а пантилита Канделария примостилась поодаль, обрывая лепестки с вьющейся розы, сумевшей добраться до перилец балкона.

— Вам понравится здесь, — говорила Радегонда. — Аллемада — чудесный край. И хотя я скучаю по вересковым пустошам Эркшира, теперь я не хотела бы там жить. Все наши холодные замки, запах торфа, длинная промозглая зима — ах, как разнится от этого Аллемада, благодатная страна трубадуров. Сегодня вы насладитесь их искусством, моя дорогая, посмотрите на праздник с большого балкона — он выходит как раз на главную площадь. То-то будет славно! И какое же счастье для гринголо Освальдо, что ему досталась такая благовоспитанная и красивая женушка! Буду молиться всем сердцем, чтобы вы были счастливы, моя дорогая. А когда наведаемся в Ла-Корунью, надеюсь, вы примите меня, и мы сможем поболтать так же мило, как и сейчас.

— Бьет оленя и в голову и в хвост, — сказал Эфриэл, — подарки бери, но много не обещай. Потом не отвяжешься, всю жизнь будешь делать ей маленькие одолжения, которые вовсе не маленькие.

Но Бранвен не успела ответить. Пантилита Канделария отверзла уста и сказала на эстландском:

— Надеюсь, гринголо Освальдо в этот раз повезет больше, чем с покойной пейнетой Пилар. Его прошлый брак продлился всего три месяца.

Пейнета Радегонда ахнула возмущенно, швеи замерли с иголками наперевес, и одна лишь Бранвен глядела безмятежно, словно ничего не произошло.

— Не понял, — Эфриэл закрутил головой. — А чего все застыли?

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи, Кандела! Немедленно замолчи! — прикрикнула пейнета Радегонда на дочь, и пантилита, пожав плечами, вернулась к обрыванию лепестков с роз. — Не обращайте внимания на глупую болтовню, — захлопотала Радегонда вокруг Бранвен, — все это нас не касается, я приношу извинения за дочь.

— Она ничуть меня не оскорбила, не волнуйтесь, моя любезная хозяйка. Помня вашу доброту и радушие, я слышу в этом доме только хорошее, — сказала герцогиня с таким видом, словно ей преподнесли ручного голубя с изумрудными глазками.

— Ух ты, — не удержался Эфриэл. — Сказала, как настоящая герцогиня. А что случилось-то? Это из-за прошлой жены твоего гусака?

Бранвен не ответила, да и не могла ответить, он это прекрасно понимал, поэтому пришлось отложить объяснения.

Желая загладить неловкость, пейнета Радегонда предложила Бранвен примерить готовые наряды и сама подала ей тончайшие чулки — ярко-красные, с золотыми стрелками. Бранвен увели за пеструю шелковую ширму, сплошь вышитую танцующими поселянками и молоденькими бычками, резвящимися на траве.

Когда служанки закончили наряжать госпожу и вывели ее к зеркалу, Бранвен бросила застенчиво-вопросительный взгляд на Эфриэла.

Укороченные юбки и открытая кофта шли ей бесподобно. Верхняя юбка была черная, с алым кантом по подолу, и корсаж тоже был черный, обшитый по верхнему краю алой атласной лентой. Зато кофта была ослепительной белизны и открывала шею и плечи. Кожа девушки почти сливалась цветом с белоснежным полотном, и загорелые женщины по сравнению с ней казались грязными.

— Ты хороша, — сказал он.

Она улыбнулась благодарно и одновременно горделиво, и отвернулась к зеркалу.

Эфриэл старался унять слишком уж заколотившееся сердце. Скупые слова, что сорвались с его языка — они были всего лишь словами напоказ. Они были сказаны и исчезли, как первый снег. А в мыслях он повторял строки из древней песни, которую слышал однажды в мире смертных, позабыл, а теперь они припомнились ему с пугающей ясностью: