Тайна

Глава 4

Мягкое прикосновение детской руки вернуло меня к моим обязанностям.

— С вами все в порядке, мисс? — спросила она, глядя на меня широко раскрытыми темными глазами.

— Все отлично, — ответила я бодро. — А разве мы не договорились, что ты будешь называть меня Джессами?

Она улыбнулась и снова повеселела.

— Как-то непривычно называть гувернантку просто по имени, — призналась она, сжав мою руку. — Постараюсь так и делать, но не могу обещать, что всегда буду об этом помнить, могу и забыть.

— Скоро привыкнешь, и это будет получаться само собой. Кроме того, у тебя есть право называть меня по имени, ведь мы члены одной семьи. С другими гувернантками такого не было.

Вскоре я поняла, что, настояв на обращении по имени, я сделала верный ход: это установило между нами доверие, которое в ином случае пришлось бы завоевывать очень долго. Таково было мое первое большое достижение.

— Не кажется ли тебе, что на сегодня мы уже достаточно поработали? — добавила я.

В ответ она подбежала к стулу, где восседала Матильда, глядя в пространство синими, как небо, глазами. Кларисса что-то прошептала кукле на ушко. Я сдержала улыбку, чтобы она не подумала, что я над ней смеюсь.

Проконсультировавшись с куклой, девочка радостно сказала:

— Да. Я знаю, что нельзя быть праздной, но Матильда говорит, что сегодня можно, ведь мы первый день вместе.

— Я думаю точно так же. А не сказала она тебе, что если работает тело, то работает и ум? Сдается мне, что прогулка по саду принесет пользу нам обеим.

— Обеим? — у нее задрожали губы, она готова была разрыдаться. — Но Матильда не захочет оставаться здесь одна! Ее… ее так легко можно испугать, она боится быть одна!

— Разве я сказала обеим? Я имела в виду всем нам. Разумеется, мы возьмем Матильду с собой.

Эта поправка была встречена широкой улыбкой повеселевшей Клариссы.

День был теплый. Утренний туман расселся, облака, гонимые ветром, уплыли к северу, над болотами и замком простиралось голубое безоблачное небо. Но, зная о слабом здоровье Клариссы, я настояла, чтобы она надела теплую кофту и ботинки.

Гуляя по саду, она крепко прижимала к себе одной рукой куклу, а другой ручку доверчиво вложила в мою ладонь. Так втроем прогуливались мы по центральной аллее. Слева, перед наружной стеной Холла, росли живописные кусты роз, оживляя серый однообразный пейзаж. Справа были расположены лужайки с прямоугольными цветочными клумбами, где пышным цветом в изобилии росли рододендроны, камелии и китайская магнолия.

После серых улиц Лондона и его закопченных зданий яркие краски сада очаровывали и манили меня, но Кларисса не давала задержаться около клумбы, она настойчиво тянула меня вперед. Постепенно поднялся ветер, он свистел по болотной равнине, налетал на нас порывами, закручивал вокруг ног мою длинную юбку, подгоняя вперед к той цели, которую избрала Кларисса.

Мы зашли за угол дома и оказались перед развалинами, которые я только что разглядывала из окна классной комнаты.

— Вот здесь когда-то жили Вульфберны, — сказала она.

Из моих комнат руины старого замка казались не столь впечатляющими. Здесь, вблизи, они представляли совсем иное зрелище. Массивное каменное строение возвышалось на вершине небольшого холма и когда-то, видимо, поражало своим величием. С западной стороны часть замка не подверглась разрушительному воздействию времени, даже центральная часть дома с провалившейся крышей снизу казалась совершенно неповрежденной и пригодной для обитания, хотя мне было известно, что это не так.

— Очень страшное место, — сказала я, крепко держа Клариссу за руку и пытаясь удержать ее, так как она хотела подойти ближе к развалинам.

— Дальше идти нельзя, это опасно, я обещала твоему папа.

Она вздохнула:

— Мисс Осборн тоже не разрешала. Я думала, Вы не будете похожи на нее.

— В чем-то я должна быть похожа, — сказала я и удивилась, как мало нужно, чтобы поколебать доверие ребенка. Видимо, в дальнейшем мне предстояло еще не раз быть причиной ее разочарования. — Думаю, что папа не хотел бы, чтобы ты подвергалась опасности, на чьем бы попечении ни находилась — мисс Осборн или моем.

Она довольно легко согласилась с моими доводами, но не отрывала взгляда от руин.

— Мисс Осборн ты тоже приводила сюда? И уговаривала ее зайти внутрь?

Кларисса энергично затрясла кудряшками:

— Она сама выбирала это место для прогулок, но внутрь никогда не заходила. Вам не кажется, что это просто глупо — все время приходить сюда, а потом вдруг останавливаться?

— Возможно. Но и нам нельзя заходить за эти наружные стены. Камни могут внезапно обвалиться, когда мы будем внутри замка. Ты же не хочешь, чтобы Матильда пострадала от твоего легкомыслия?

— Конечно, не хочу, — она с нежностью посмотрела на куклу и крепче прижала ее к себе. — Но если бы мы были очень осторожны…

Внутри послышался шум крыльев, и из обломков вылетела стая грачей, беспокойно устремившись вверх. Их было штук двадцать, если не больше, они издавали громкие тревожные крики, а их черные крылья казались зловещим предзнаменованием на фоне ясного неба. Поднявшись ввысь, они стали кружить над камнями сплошной черной тучей.

— Что могло их вспугнуть? — спросила я.

В ту же минуту я получила ответ на вопрос. Из глубины развалин появился человек, жмурившийся от яркого света. По редеющим волосам и начинающим седеть бакенбардам ему можно было дать около сорока. Осанка не выдавала в нем джентльмена, он был без пиджака и головного убора, хотя одежда его была вполне приличной: темные брюки, жилет. Рукава рубашки, закатанные до локтей, открывали сильные волосатые руки; на плече он нес вилы. Их острые зубцы сверкнули на солнце. Я притянула Клариссу ближе к себе.

— Может, сбегаешь за папа? — посоветовала я, с трудом удерживая себя от бегства.

Она подняла ко мне лицо, в нем не было страха.

— Это всего-навсего Уилкинс, наш управляющий. Уилкинс повернулся на звук наших шагов, прикрыв от солнца глаза рукой, и начал пристально нас разглядывать. Мне не нравилось быть объектом столь откровенного изучения, поэтому я тоже уставилась на него. Мы находились как раз на его пути, стоя на дороге в тени, падавшей от Холла.

— Добрый день, — поздоровалась я вежливо.

Он сжал губы и ответил коротким кивком, который можно было принять за прощание, а не за приветствие. Я крепче сжала руку Клариссы, но с дороги не сошла.

— Вовсе не обязательно быть невежливым, — сказала я твердо.

Кларисса дернула меня за руку.

— Он не умеет говорить, — прошептала она, поймав мой взгляд.

От стыда я не знала, куда деться.

— Пожалуйста, извините, я не знала, — пробормотала я.

С тем же успехом я могла бы вовсе не извиняться. Он сделал знак рукой, чтобы мы посторонились. Вилы угрожающе поблескивали на его плече.

Его глаза вблизи неприятно поразили меня: водянисто-голубые, почти бесцветные, к тому же он постоянно щурился. Видно было, что ему трудно различать предметы в ярком свете, поэтому он и не смог разглядеть нас сразу. Но когда я подумала, что он был внутри развалин, я сразу взяла себя в руки.

Крепко держа Клариссу за плечи, я хотела отвести ее в сторону, но он не понял и зло посмотрел на меня. Часто моргая, скинул вилы с плеча и направил острие в нашу сторону.

— Что Вы себе позволяете? — повысила я голос. — Опустите вилы и дайте нам пройти.

Вместо этого он угрожающе сделал шаг в нашу сторону и поднес вилы чуть ли ни к моему лицу. Я вскрикнула и отпрянула назад, увлекая за собой ребенка. Уилкинс сделал еще шаг к нам. Так он наступал, пока наши пятки не коснулись газона. И только очистив дорогу, он издал странный гортанный звук и перестал нас преследовать. Я с облегчением наблюдала, как он удаляется к дому.

Может быть, он подумал, что мы хотели войти в развалины замка? Если и так, то действовал он весьма странным методом.

— Какой неприятный человек, — заметила я, когда он вошел в Холл. — Зачем твой папа держит его в доме?

Она пожала плечами, но тут же снова повернулась к руинам. Я подумала, что за жизнь была у этой малышки, если она способна спокойно воспринимать грубое отношение слуги?

До конца прогулки этот вопрос не давал мне покоя. В остальном все прошло без помех, если не считать ветра и крика птиц. Звук ветра напоминал резкие немелодичные голоса старух, собравшихся посплетничать о ближних. В этом звуке что-то завораживало и убаюкивало, я погрузилась в полудрему, из которой меня вывел голос Клариссы. Колдовство разрушилось.

— Как Вы думаете, это больно?

— Что больно?

— Когда не можешь говорить?

— Такие люди называются немыми, — объяснила я. — Уилкинс немой. Но я не думаю, что он страдает физически от этого. Боли это причинять не должно. Что-нибудь другое — возможно.

— Что же тогда?

Мне вдруг вспомнилось, как много раз мне приходилось сидеть на диване в гостиной, с завистью наблюдая, как Генриетта и Анабел болтают с родителями.

— Боль может причинить сознание, что ты не в состоянии высказать то, что чувствуешь или думаешь.

Кларисса кивнула, согласившись, и закусила нижнюю губу.

— Наверное, поэтому он всегда такой сердитый. В следующий раз я обязательно улыбнусь ему, хотя мне он не очень нравится.

— Это ты правильно решила, — одобрила я, хотя в душе была уверена, что недобрый нрав этого человека не объяснялся исключительно его физическим недостатком.

Когда мы вернулись в Холл, щечки Клариссы горели ярким румянцем, а глаза оживленно блестели. Сиреневый цвет платья, утром казавшийся слишком ярким и подчеркивающим ее бледность, теперь стал тусклым и недостаточно живым. Я с удовлетворением отметила эти перемены в ребенке и дала себе слово, что скоро превращу ее в счастливую и радостную девочку, каким и должен быть девятилетний ребенок. Полагая, что перед ужином ей неплохо было бы отдохнуть, я послала ее в спальню, а сама удалилась в свою гостиную.

Мои комнаты доставляли мне истинное удовольствие. Мягкие золотисто-розовые тона спальни проникали в гостиную, придавая ей особое очарование. Кроме маленького письменного столика там стоял еще и рабочий стол, занавешенный струящимися шелковыми занавесками, и два кресла, тоже отделанные шелком. Высокие окна пропускали много света, и лучи солнца отражались от полированной поверхности столиков из орехового дерева, изящно расставленных в разных концах комнаты.

Я с наслаждением растянулась на удобном диване, запрокинув голову на мягкие вышитые подушки. В Вульфбернхолле было много странностей, о которых можно было подумать: непонятные обычаи, умерщвленные овцы, частая смена гувернанток, одна из которых тайно сбежала, не предоставив объяснений; страхи, постоянно мучившие Клариссу, и поразительные перемены, произошедшие с Его Светлостью. Невозможно было не задуматься, какие истории или драмы происходили в этом доме.

Прежде чем я успела сделать какое-то разумное заключение для себя самой, раздался стук в дверь. Я отозвалась, вошла миссис Пендавс. Она принесла вазу с огромным букетом роз. Комната наполнилась благоуханием.

Я не верила своим глазам. Такое внимание было бы объяснимо по отношению к хозяйке дома, но отнюдь не к гувернантке. К моему удивлению, миссис Пендавс поставила вазу на столик, ближайший к окну, и отошла, чтобы полюбоваться своей работой.

— Мне показалось, что в комнате несколько застоявшийся запах, и я подумала, что цветы помогут избавиться от него.

— Вы очень внимательны, — заикаясь, произнесла я. — Они прелестны. Но прошу Вас, не нужно так беспокоиться из-за меня.

— Чепуха. Вы ведь любите розы?

— Да, люблю. Всего лишь час назад я восхищалась ими в саду.

Она улыбнулась, и на гладких щеках появились морщинки.

— Я слышала, как вы уходили. Хорошо погуляли?

— В основном неплохо, — ответила я, — если не считать встречу с управляющим. Не очень приятный человек.

— Уилкинс? О, пусть он Вас не смущает. У него грубые манеры — он долго работал в шахте, но он не способен причинить зло.

— Может быть, это и так, хотя он произвел на меня не очень хорошее впечатление. Он давно работает в доме? — спросила я, решив, что только многолетнее пребывание в семье заставляло лорда Вульфберна терпеть этого грубияна.

Миссис Пендавс покачала головой:

— Нет, совсем не долго. Мистер Тристан — лорд Вульфберн нанял его, когда умер старый мистер Моррисон. Это было примерно лет девять назад. Тогда Его Светлость оставили занятия в Оксфорде.

Ее слова напомнили мне прошлое. Как раз девять лет тому назад произошла наша встреча с Тристаном Вульфберном. Не смерть ли управляющего привела тогда его в Лондон? По-видимому, они с братом спорили из-за поместья. Я решила уяснить кое-какие детали.

— Клянусь жизнью, наш разговор пробудил воспоминания, — сказала миссис Пендавс. — А то я уже успела забыть о мистере Моррисоне. Вот уж он был добряк. Имел образование. Не то, что Уилкинс — ни читать, ни писать не умеет. Никогда ни о ком не отозвался плохо. Никаких жалоб. А уж честен был! Этим поместьем управлял так, словно сам был хозяин. Правда, всегда ходил печальный. Я бы сказала меланхоличный. Мне это всегда казалось понятным, но просто, видимо, есть такие люди: не видят за тучами солнца. Но о мертвых плохо не говорят.

Она еще раз бросила оценивающий взгляд на букет и просеменила в другой конец комнаты, к двери. Выходя, обернулась:

— Мэри принесет ужин через пару часов. Вам что-нибудь нужно до этого?

Я колебалась. Почему Уилкинс заходил внутрь развалин, ведь лорд Вульфберн утверждал, что это опасно?

— Я хотела спросить, — решилась я наконец. — Его Светлость запрещает ходить в старый замок. Интересно, этот запрет касается всех или только меня?

— Там бывает только он сам, — ответила она быстро, — и Уилкинс. Он присматривает за замком, иногда наведывается туда, сбивает камни, которые грозят упасть.

Ответ прозвучал вполне убедительно, я поняла, что она говорит правду. Это объясняло внезапное появление Уилкинса с вилами: ими он, наверное, сбрасывал камни. Я испытала некоторое разочарование. Загадка оказалась вовсе не загадкой. Если я и собиралась открыть тайну Вульфбернхолла, то придется поискать ее в другом месте.

Миссис Пендавс выскользнула из комнаты, оставив меня решать, почему такому неподходящему человеку, как Уилкинс, доверили управление имением. Его никто даже не звал «мистер», как покойного мистера Моррисона. Мне все это было непонятно, но я подумала, что это не мое дело.

Я взяла книгу, которую захватила в дорогу, и решила прочитать пару глав перед ужином. Но не успела прочитать и несколько страниц, как снова раздался стук в дверь, громкий повелительный стук, который невозможно было спутать с легким, едва слышным стуком Мэри. Я села на диван, разгладила платье, прежде чем разрешить лорду Вульфберну войти, ибо это, несомненно, был он.

Его высокая фигура заполнила проем двери, скрыв коридор за широкой спиной. Он критически оглядел комнату. Взгляд его остановился на розах. Издав возглас удивления, он вошел в мою гостиную, с шумом захлопнув за собой дверь. На этот раз он потрудился надеть сюртук, но не застегнул его, а рукава были плохо отглажены. Галстука не было, ворот рубашки расстегнут, лицо не выбрито.

Он поставил одно из кресел напротив меня и сел, вытянув ноги и изучая мое лицо.

— Кажется, мы не закончили разговор. Надеюсь, Вы не против моего вторжения?

Я уловила исходивший от него запах бренди. Он был пьян. Ситуация не из приятных.

— Я не в таком положении, чтобы быть против чего бы то ни было, — ответила я, отложив книгу и приготовившись внимательно его слушать.

— Да бросьте, — темные глаза вспыхнули нетерпением. — Не хотите ли Вы заставить меня поверить в то, что если бы я перешел нормы приличия, Вы бы тут же не поставили меня на место и не прочитали мораль, как должен вести себя джентльмен по отношению к леди, находящейся у него на службе?

— Я никогда раньше не была гувернанткой, поэтому мне трудно судить о правилах поведения в этом случае.

Он хмыкнул:

— Значит, у Вас нет своих соображений по данному поводу? Никаких?

— Очень немного.

По правде говоря, у меня были очень четкие представления о том, что может и что не должен позволять себе джентльмен, но к нему эти мерки были неприменимы, включая его постоянную полуодетость и небрежность туалета. Взгляд мой упал на его выступавшие из-под рубашки волосы на груди. Он заметил взгляд и цинично усмехнулся:

— Вижу, что у Вас есть, что сказать. Он изобразил удивление.

— Отчего такая сдержанность? Глядя на Вас, не скажешь, что Вы боитесь высказать собственное мнение.

— Я и не боюсь. Просто сомневаюсь, что Вам оно понравится.

— Боитесь, что придется перечислять все мои недостатки, даже те, о которых я не подозреваю?

— Именно так.

— Я заинтригован. Всегда считал себя самым обворожительным из мужчин. Умею не замечать недостатки других, ко всем внимателен, люблю веселиться и веселить. И даже к такому безупречному человеку Вы хотите придраться! — он тряхнул головой, отбросил волосы со лба и разразился диким неистовым смехом.

— Только недалекий человек может веселиться без всякой на то причины, — бросила я.

— Не согласен. Над хорошей шуткой каждый дурак может смеяться, на это не нужно особого ума. Но редко кто видит смешное там, где на первый взгляд нет ничего веселого.

— И все же любой деревенский идиот всегда чему-то ухмыляется.

— Какая дерзость!

Больше из желания поразвлечься, чем от негодования, он спросил:

— Так я напоминаю Вам деревенского дурачка?

— Вы сами виноваты, это Ваше поведение приводит к такому сравнению.

Он снова расхохотался. Чувствовалось, что эта сцена доставляет ему истинное удовольствие.

— Какой острый язычок у этого маленького кусачего зверька!

Его замечание ранило меня больше, чем он предполагал. Увидев мою реакцию, он сделал небрежный жест рукой, чтобы показать, что не намеревался обижать меня.

— Скажите, как я должен себя вести по Вашим понятиям?

Я опустила глаза и сделала вид, что внимательно разглядываю собственные руки, сложенные на коленях. Скромная поза, как у настоящей леди, но в данном случае она не была результатом естественной скромности. Я чувствовала себя скорее в роли наблюдателя, чем участника того, что происходит.

— Мне припоминается, — сказала я медленно, — что когда-то в детстве я восхищалась одним молодым джентльменом, который вытащил меня из подвала, где хранился уголь.

— Что? Тот ребенок? Тот наивный маленький котенок? Не хотите ли Вы сказать, что были влюблены в того джентльмена?

— Я не употребила бы слово «влюблена», — запротестовала я, изрядно покраснев, — но только настоящий джентльмен мог отнестись к маленькой замарашке как к леди.

Я попыталась посмотреть ему в глаза, но не смогла. Он откашлялся.

— Должно быть, теперь Вы испытываете горькое разочарование при виде того, что на самом деле я представляю собой, — в его голосе прозвучали печальные нотки.

Я вызывающе подняла голову.

— Не думаю, что это — ваше истинное «Я», — выпалила я, заикаясь, более дерзко, чем намеревалась.

Он снова насмешливо скривил губы:

— Ах, вот как! Вы действительно так думаете? Ну что ж, давайте проводить больше времени вместе, тогда Вы убедитесь, что ошибаетесь.

— Но Вы же не для того пригласили меня в дом. Моя обязанность заниматься Клариссой, а не Вами.

Он передернул плечами.

— Ну, хорошо, если настаиваете, давайте поговорим о моей дочери, если только Вам действительно нечего добавить к предыдущим замечаниям.

У меня перехватило дыхание. Он явно не собирался оставить меня в покое. Если я не придумаю, что сказать о Клариссе, его внимание переключится на мою особу. Этого я не могла ни в коем случае допустить.

— Она — интеллигентное дитя, хотя, как я уже говорила раньше, в ее знаниях есть некоторые пробелы.

Он нетерпеливо поморщился.

— Я отлично осведомлен о степени ее образованности. Это вина проклятых гувернанток, их было так много. Мне интересно, что Вы думаете о ней самой.

Он сверлил меня взглядом, и мне стоило больших усилий не сжаться в комок. Глубоко вздохнув, я начала снова:

— Как я говорила, она интеллигентна, и мне кажется, что у нее доброе сердце. Но она производит впечатление очень одинокого ребенка, чувствительного, с богатым воображением. Для таких детей старые темные дома, изолированные от соседей огромными массивами болот, — не лучшее место. Возможно, если бы была жива ее мать…

Я запнулась, испугавшись, что коснулась больного места, но выражение его лица не изменилось и по-прежнему было отчужденно-спокойным. Я решила продолжить.

— Если бы рядом была мать, Кларисса получала бы любовь и поддержку, в которых она так нуждается, чтобы бороться с одолевающими ее страхами. Вместо этого ребенок видит постоянно меняющихся гувернанток; их частый приезд и отъезд очень неблагоприятно влияет на ее здоровье.

Я остановилась, не договорив, что он сам не смог дать девочке нужную ей поддержку.

— Как? — спросил он, видя, что я кончила говорить. — И ни одного упрека в адрес отца? Я уверен, что Вы не одобряете мою роль в воспитании ребенка, не так ли?

— Я видела вас вместе только один раз, — отпарировала я, втайне удивившись, как точно он прочитал мои мысли и теперь использовал их против меня.

— Пока я не могу высказать определенного мнения. Но если Вы настаиваете…

— Настаиваю.

— Вы производите впечатление заботливого отца Кларисса безумно Вас любит, просто обожает.

Он задумчиво скреб большим пальцем небритый подбородок и одновременно не сводил с меня глаз, как коршун, стараясь не упустить жертву. К моему великому отчаянию, он хорошо осознавал, как неловко я себя чувствую под его пристальным взглядом. Это его забавляло, он улыбнулся и лениво скрестил ноги, приготовившись к долгой атаке. Я была напряжена до предела, сидела, неестественно выпрямив спину и сжав ладони, он же казался абсолютно спокойным и раскованным.

— Так Вы считаете, что я плохо забочусь о ребенке? — сказал он после долгой паузы. — Буду считать, что пока это единственная область, где меня не обвиняют во всех смертных грехах.

Мне было неприятно это слышать, я понимала, что меня провоцируют. Но этот человек заслуживал, чтобы я высказала все, что я думаю.

— Ваши намерения хороши, не отрицаю. Но мне кажется, что Вашим поведением Вы только укрепляете Клариссу в ее страхах, хотя, видимо, не осознаете этого.

Он подался вперед, стараясь не пропустить ни слова. Я поняла, что это не игра, что его интерес подлинный, и он не пьян, как мне раньше казалось.

— В чем же моя вина? — мрачно спросил он.

— Я не говорю о вине, я говорю о неведении.

— Если отец не понимает, что нужно его ребенку, разве это его вина?

— Только в том случае, если он сознательно притворяется слепым, но к Вам это, надеюсь, не относится.

— Стало быть, суд признал меня невиновным, но страдающим некоторыми дефектами.

— Я не собираюсь быть Вам судьей.

— В этом я Вас не одобряю.

Он еще глубже врос в кресло и угрюмо рассматривал меня. Лицо его помрачнело, словно тень опустилась на него. Но солнце ярко освещало комнату. Я ждала объяснений по поводу последней фразы, но он этого не сделал.

— Скажите, что я делаю не так.

— Кларисса верит в привидения.

— Я говорил ей, что она ошибается.

— Видимо, Вы так это сказали, что только убедили ее в обратном, — возразила я. — Она хочет Вам верить, но уже не верит и не может заставить себя обвинить Вас во лжи.

— А что бы Вы сделали на моем месте?

Видя его страдания, я положила руку на рукав его сюртука. Он поднял глаза, в них была грубая насмешка, затем они сузились, и в них появилось то выражение голодного волка, которое трудно было не понять однозначно.

Потрясенная тем, как неправильно он истолковал мой жест, я отдернула руку и сказала сухо:

— Ее надо постараться убедить. Не следует так легкомысленно относиться к ее страхам, отмахиваться от ее жалоб, словно она их выдумывает.

— Только и всего? — спросил он так же сухо.

— Нет.

— Я так и думал, — он театрально издал глубокий вздох.

Я сделала вид, что не заметила его попытки заставить меня сменить тон.

— Думаю, если Вы будете проводить с ней больше времени, это принесет пользу вам обоим. Мне кажется, она очень нуждается в Вашем внимании.

— Надеюсь, это внимание дадите ей Вы.

— Я только гувернантка, а не отец. Ей нужно постоянно чувствовать Вашу любовь.

— А не могли бы Вы допустить хоть на минуту, что можете ошибаться?

— Взрослые относятся к некоторым вещам как к очевидным фактам. Детей же надо в них постоянно убеждать.

Он начал закипать. Я подумала, что эта злость предпочтительнее насмешек, как и двусмысленных улыбочек, и вызывающе парировала его взгляд. Но он разозлился еще больше.

Лорд Вульфберн забарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Вы слишком самонадеянны, мисс Лейн, для девицы своего возраста, которая не скрывает к тому же, что не имеет опыта в воспитании детей.'

— Я говорила, что никогда раньше не работала гувернанткой. Но я присматривала за Анабел целых два года, и мой собственный опыт научил меня понимать нужды детей.

При этих словах он наклонился в мою сторону, и я поняла, что совершила оплошность.

— Не думаю, что Вы видели много любви и внимания со стороны моего брата и его жены. Или был кто-то еще, кто давал Вам любовь и заботу?

— Никого, — ответила я устало.

— Ни одного человека?

— Сначала леди Вульфберн находила меня забавной, и в то время мне казалось, что она меня любит. Но вскоре я поняла, что заблуждалась.

Он снова пристально посмотрел на меня.

— Неприятная ситуация. Но, кажется, этот печальный опыт неплохо на Вас подействовал, закалил Ваш характер.

— Может быть Вы и правы. Но Кларисса совсем другая, я не была такой, — сказала я, решив вернуться к нашей теме. — То, что закалило меня, другого ребенка, более ранимого, может просто погубить.

— Она похожа на мать. Та тоже обладала богатым воображением и была склонна верить всяким мрачным вымыслам. Мне остается надеяться, что Вы излечите Клариссу от них.

— Я собираюсь сделать это с Вашей помощью.

— А в себе Вы не сомневаетесь? В том, что можете заразиться страхами или в том, что у Вас ничего не получится?

— Этого я не боюсь.

— Вам нельзя отказать в самоуверенности, столь несвойственной для людей в Вашем положении.

— Ложное самоуничижение хуже самоуверенности, — возразила я. — Что же касается моих возможностей, я бы считала достойным всяческого порицания, если бы я, взрослый человек, не смогла бы помочь девочке.

— Или исправить поведение ее отца?

— Об этом я не говорила.

— Так я не ошибаюсь?

Было совершенно ясно: он понял, что не ошибается. Я старалась найти нужные слова:

— Думаю, нам всем будет лучше, если мы прислушаемся к советам друг друга.

Он засмеялся:

— Ну и хитрющее Вы создание, мисс Лейн. Когда Вам не удается удар под ложечку, Вы переходите к тактике дипломата. Или Вы думаете, я не в состоянии понять, что суть обеих тактик одна и та же?

— Я просто надеюсь, Вы задумаетесь над тем, что я сказала, и выполните мои советы в разумных пределах. Если бы Вы не были уверены, что я сделаю для Вашей дочери все, что в моих силах, Вы бы меня не пригласили сюда.

— Я уже однажды пожалел об этом, — сказал он вполне дружелюбно. — Вы хотите сказать что-то еще или позволите мне удалиться залечивать полученные раны?

— Я бы не смогла Вас удержать, даже если бы и попыталась.

— В этом я не уверен.

Он поднялся. У двери вдруг обернулся, словно вспомнив о чём-то важном.

— На будущее прошу: если Вас попросят что-то мне передать, делайте это сразу, не откладывая.

Этот упрек прозвучал очень неожиданно на фоне мирного окончания нашего разговора и неприятно уколол меня.

— В нормальной обстановке я бы так и сделала, — сказала я. — Но мой приезд был встречен столь бурно и дал так много поводов для размышлений, что я вспомнила о поручении только в постели и сочла это дело не настолько срочным, чтобы мешать Вашему отъезду, равно как и моему.

— Не Вам было решать.

— Больше этого не случится.

— Постарайтесь, чтобы не случилось. С этими словами он вышел.