Тайна куртизанки

Глава 13

Время обволакивало ее. Она кружилась в бесконечном морском водовороте. Когда непонятная тяжесть исчезла, ее обхватила и приподняла мужская рука.

– Выпей это.

Грей. А выпить он предлагал кофе. Очень сладкий кофе.

– Я не кладу так много сахара. – Анник тряхнула головой, раздосадованная, едва проснувшаяся. – Слишком много.

Но она выпила, потому что Грей поднес чашку к ее губам и ждал, пока она это сделает. Затем он прижимал ее к своей груди, когда она снова погружалась в черноту. Как будто упала в него.

За темнотой наступил период бессмысленной удовлетворенности и заурядных дел, ничего важного. Она ходила, стояла или сидела. Грей был рядом, указывая, что делать, руководя ею в моменты неистовых водоворотов. Потом она ложилась и спала, на земле или в постели, где бы он ее ни положил.

Однажды Анник проснулась на мягкой кровати, рядом спал Грей, положив на нее руку, тяжелую, расслабленную. Внезапное желание заставило ее повернуться к нему, и она начала прижиматься к его телу, снова и снова.

Он проснулся.

– Спокойно, Анник. Ты видишь сон. – Он быстро отодвинул ее, прошептав: – Ты красива, Лисенок. А теперь спи. Просто спи.

Но Анник не отпускала его и вдруг почувствовала экстаз, разорвавший ее на тысячу кусков. Она закричала, потому что вся тысяча ее осколков упала в теплый наркотический океан.

Потом она долго была в карете, солнце грело ей лицо. Он держал ее и медленно гладил по спине. Хорошо бы он продолжал это бесконечно. Она соскользнула вниз, чтобы устроиться на его коленях. Теперь он может гладить ее везде.

Его пальцы ласково пробежали по ее лбу к волосам. Этого недостаточно. Анник перевернулась, подставляя ему живот.

– Прямо кошка.

– Она этого хочет, – сказал Эйдриан. – На некоторых опиум действует именно так. Когда-нибудь она сделает мужчину безумно счастливым.

– Не тебя, – ответил Грей.

– К несчастью. Это не мой флаг она поднимает на мачту, не так ли? Почему бы тебе не порадовать ее разок-другой? И пусть она заснет счастливой. Она потом не вспомнит.

– Почему бы мне не выкинуть тебя в ближайшем поле и не позволить идти домой пешком?

– Я могу найти другой способ.

– Заткнись, Эйдриан.

– Люди вроде тебя всегда это усложняли. Она снова приходит в себя.

– Черт! Ты прав.

Вселенная покачнулась.

Она приподнялась и услышала, как Грей приказал:

– Сделай половинную дозу. Или еще меньше.

Стакан с питьем, очень горьким. Анник не хотела его брать, потому что они давали ей опиум, но выпила. Она еще не проснулась, чтобы бороться. Потом Грей опять позволил ей лечь ему на колени.

– Теперь спи. – Он устроил ее на сиденье. Она прижалась к его руке, стараясь почувствовать ее у себя между ног, а та продолжала ускользать. – Ты хочешь спать. И больше ничего.

Она падала в темноту. Слова падали за ней, тая как снежинки на ее коже.

Лицо у нее было влажным, что ужасно смутило ее. Она в карете, Грей шлепает ее по щекам. Почему она такая влажная?

– Мне бы не хотелось, чтобы вы это делали. – Она попыталась отвести его руки. – Это излишне и очень невежливо.

– Проснитесь. – Он снова шлепнул ее. Не больно, хотя это не было и легким похлопыванием.

– Я проснулась.

Она ухватила его запястье, чтобы он больше не мог ее шлепнуть. В голове стоял туман. Это Грей. Он с ней в карете и будит ее. Где они?

– Хватит меня бить. Я уже проснулась.

– Хорошо. Мне нужно, чтобы вы не спали. Анник, жандармы собираются остановить карету. Нет, не засыпайте. Вам нужно проснуться и разговаривать с ними. Вы сможете?

Она прижала ладони к вискам. Жандармы? Значит, она во Франции. Грей… Он – английский шпион, а Леблан охотится за ней, жаждет ее смерти. Он послал сюда жандармов.

Ей не удавалось сосредоточиться.

– Жандармы?

Грей перешел на немецкий:

– Вы можете стать баваркой? Мы должны говорить по-немецки. Вы сможете?

Ужас прогнал остатки сна. Это не Грей. Совсем немецкий голос. В карете рядом с ней был человек, похожий на Грея, с его запахом, теплотой, одеждой, который был не Греем.

– Проснись и разговаривай со мной. Быстро, Анник. Она приложила руку к его рту. Она узнала его губы, щетину, его щеки, его запах. Но голос не его.

– В чем дело?

Его слова, а голос – нет. Грей, разговаривающий по-немецки. Это непостижимая ошибка. Голос ей совершенно не знаком. Она была одна в темноте.

– Все в порядке. Я уже проснулась. – Анник тряхнула головой.

Чего не следовало делать, ибо перед глазами у нее все поплыло. Его голос изменился. Вот и все. Но это Грей. Потом она услышала нестройный шум вооруженных людей. Сны и явь слились воедино. Она должна проснуться. Он Грей. Не паниковать, как глупая школьница. Грей был маяком в хаосе. Она будет делать, что он скажет, верить ему, а думать позже.

– Я буду говорить по-немецки. – Даже с его произношением это нетрудно. Так говорили в деревне, где она жила, на полпути между Мюнхеном и Зальцбургом.

– С этого момента говорим только по-немецки, Анник. Вас зовут Аделина Грау. Я ваш муж Карл. Мы женаты шесть месяцев. Эйдриан – ваш брат, Фриц Адлер. Ваш близнец. Вы из Графинга. Я профессор Мюнхенского университета, еду в Лондон читать лекции в Королевской академии. – Он что-то надел ей на палец.

Кольцо. С гладким кабошоном. Должно быть, его носил Эйдриан. Она повернула камень внутрь, теперь золотой ободок выглядел обручальным кольцом.

– Аделина. Карл. Мой брат Фриц. – Она делала это уже сотни раз. Сотня историй. Сотня разных людей. Она может сделать все, что от нее требуется. – Кучер?

– Черт! Да, Йозеф Хейлиг. Он работает у меня десять лет.

– Йозеф, – повторила она.

Грей поддерживал ее, словно боялся, как бы она не упала с сиденья. Нет, только не во время работы. За все эти голы она еще ни разу не поддалась слабости, когда нужно было выполнить задание.

Карета остановилась, и Дойл что-то говорил по-немецки лошадям. Грей нажал раздражаться и жаловаться. Возможно, ей надо спросить его, профессором чего он был, но это уже не имело значения. Если бы кто-нибудь задал ей вопросы или даже пристальнее взглянул на нее, они бы все равно погибли.

– Французы по своей природе назойливы, – сказал Грей. – Прежде было не так плохо. Говорю тебе, Фриц, они изменились, и не в лучшую сторону. Никто в Париже не ценит мою работу. А-а, подходит еще одна команда болванов в форме, чтобы помешать нашему путешествию.

Все это время Грей обнимал ее, вливая в нее свою неукротимую силу. Он последний раз сжал ей плечо и распахнул дверцу.

– Месье, я могу вам чем-то помочь?

Теперь его французский был парижским с сильным немецким акцентом. Он снова был не похож на Грея. К ней прикоснулся Эйдриан, чтобы она знала, где он находится.

– Мы остановились только на минуту. Карл об этом позаботится, Аделина. – Его немецкий был таким же безупречным, как и ее собственный. – Доверься ему. Он вытащит нас. Он никогда не ошибается.

Эйдриан чувствует себя лучше, подумала она. Голос уверенный, рука, успокаивающая ее, теплая. Он будет жить, если их не убьют жандармы. Как бы ей хотелось, чтобы спасение Эйдриана не было столь эфемерным достижением.

– Они не подозрительны, – шептал он по-немецки. – Выглядит как обычная проверка документов. Семь человек. Местные отряды, все с ружьями через плечо. Скучают в седле. Мы в безопасности, пока они что-либо не обнаружат. Никто сейчас не собирается обижать баварцев. Похоже, они только что поели. Должны быть в хорошем настроении.

Сколько уже раз она проделывала такое, с уверенной улыбкой протягивая солдатам поддельные документы? В ее дни с Вобаном она была членом команды вроде этой. Она помнила ощущение, когда пятеро или шестеро человек становились единым организмом, зависящим от ума и ловкости каждого. То ощущение вернулось к ней сейчас. Она чувствовала Дойла на козлах и Эйдриана рядом. Все их внимание было сосредоточено на Грее, они ждали его сигнала. Хорошо опять стать частью этой игры.

Кое-кто из жандармов спешился, чтобы поговорить с Греем. Она услышала топот сапог на дороге, а потом раздраженный голос Грея.

– Бумаги? Конечно, вы можете посмотреть наши бумаги, – снисходительно заявил он, напыщенный профессор, известный в своем маленьком кругу. – Йозеф, передай мне красный портфель. Не вижу никаких причин для нашей задержки…

Последовало вежливое объяснение. Жандарм говорил медленно, как разговаривают с человеком, которому не повезло родиться французом.

– Едва ли мы похожи на контрабандистов, любезный, – ответил Грей. – Позвольте вам сообщить, что у нас в Мюнхене вообще нет контрабандистов, и если вы… Да, Йозеф, этот.

– Ты слишком красивая, Аделина, – тихо сказал Эйдриан. – Лейтенант тебя видел. Он идет сюда и очень восхищен. Неприятность.

– Если Грей не хочет, чтобы на меня смотрели лейтенанты, пусть не выбирает такое платье. Я должна выйти из кареты, чтобы оказаться ниже уровня его глаз. Можешь это сделать?

– Натюрлих, – тут же ответил Эйдриан.

Она не знала, легко это или нет. Главное, чтобы жандарм не понял, что она слепая. Разумеется, Эйдриан умело играл свою роль. Они увидели, какой он заботливый брат, когда помог ей выйти из карты. Они не заметили, что он прикрыл ее своим телом и поставил так, чтобы она могла прислониться к карете, но где никто не мог подойти к ней сзади. Кроме того, в семье с молодыми женщинами обращались как с идиотками, поэтому не было ничего странного, что он так ее опекает. Эйдриан облокотился на карету рядом с ней. Для поддержки, решила она. Ведь он еще слаб, она совсем недавно вытащила из него пулю. Дня три-четыре назад… она не могла вспомнить.

– Пропуск нам подписал сам префект Руана, – сообщил Грей. – Приятный человек. Очень интересовался моими расчетами преломления света в жидкостях. Я дал ему свою копию лекции, которую читал в Вюрцбурге. Печать на мои документы он поставил собственной рукой. Невозможно, чтобы они были не в порядке.

– Дело не в том, что ваши документы не в порядке, – очень терпеливо объяснял жандарм. – Здесь нет штампа на проезд из Марли-ле-Гран.

– Штамп на проезд? Что за штамп? Мне не говорили о штампе на проезд.

Анник услышала приближающиеся шаги. Без сомнения, это был восхищенный лейтенант. Она потупила глаза, устремив их на дорогу, и прижала ладонь к животу.

– Я думаю, мне сейчас будет плохо. – Она говорила по-немецки твердо, уверенно. – Я чувствую себя лучше, когда еду в карете. По крайней мере, дует ветерок.

Эйдриан был на высоте:

– Бедная Аделинхен. Думаешь, питье тебе поможет?

Она решительно покачала головой, рука на животе сделала едва различимый, но веками известный жест защиты ребенка. Среди этих мужчин не нашлось бы ни одного, кто не понял бы его значения. Конечно, французские жандармы храбры, как львы, но именно бравый лейтенант обратил внимание на женщину, которая мучилась от тошноты.

– Может, хлеба? Или сухого печенья? У нас где-то есть печенье.

Эйдриан наслаждался игрой. Анник знала людей вроде него. Это превосходные шпионы и большое неудобство для всех тех, против кого им приходилось работать.

– Не упоминай о еде. Мне только хуже. Как долго они будут держать нас тут, Фриц?

Последние десять лет Франция воевала е германоязычными странами, поэтому наверняка кто-либо из отряда знает немецкий. И уж конечно, лейтенант, который со все большей неохотой шел в их сторону.

– Не думаю, что они продержат нас долго. В конце концов, они поймут, что мужчина, перевозящий контрабанду, не берет с собой глупую молодую жену.

– Я не глупая. Надеюсь, в Англии никто так не хмурится и не проверяет на каждом шагу документы. – Анник почувствовала головокружение, опять начинал действовать наркотик. Она покачнулась и оперлась на карету. – Мне очень жарко. Кажется, приближается тошнота.

– Не делай этого на лейтенанта, дорогая. – Эйдриан перешел на французский: – Лейтенант, если мы останемся тут надолго, может, есть место, куда бы я увел с солнца мою сестру? В ее положении…

– Глубокие извинения за доставленное мадам неудобство. – Судя по голосу, лейтенант молод, подумала она. Молод и явно неловок. – Мы задержим вас совсем недолго.

– Мне не говорили, что нужен местный штамп для проезда.

Грей быстро шел к ним. Ему не следовало так беспокоиться, она могла с этим справиться.

– Фриц, что он говорит? Я не уверена, что в состоянии… – Она еще ниже опустила голову и деликатно прижала руку ко рту.

– Карл будет раздражен, если тебя опять стошнит, – проворчал Эйдриан. – Особенно если ты испортишь сапоги лейтенанта.

Тот понимал немецкий. И торопливо отступил. Грей уже стоял перед ней, так что жандарм не видел ее лица, а Эйдриан сделал какое-то замечание, отвлекая внимание лейтенанта. Большое удовольствие работать с такими умными людьми, против них у лейтенанта не было ни единого шанса.

– Меня не информировали, что для поездки требуется местный штамп в наших паспортах, – с немецкой точностью объяснял Грей, загораживая Анник. – В Париже мое посольство заверило меня, что у нас есть все требуемое для проезда. В Руане тоже не дали знать…

– Да. Да. Штамп. Это простая формальность. – Голос лейтенанта свидетельствовал, что он предпочитает иметь дело с Греем, а не с молодой женой, представляющей опасность для его формы и достоинства, как бы ни приятна она была для глаз. – Вы должны исправить эту оплошность в мэрии Дортера. Вот и все. Трудное время для путешествия вашей жены?

– Трудное? – Грей умолк, чтобы казаться озадаченным. – Нет-нет, вы неправильно поняли. Аделина молодая и сильная. Ее состояние абсолютно естественно. Но женщины в таком положении всегда разыгрывают трагедию. – Он перешел на немецкий: – Сейчас тебе станет лучше, Аделина. Никакой больше тошноты. Поняла?

Она сделала элегантный кивок, сделавший бы честь любой молодой фрау.

– Да, Карл. – Ей действительно было нехорошо. Иногда она сама удивлялась, как натурально может войти в роль. – Если бы мне посидеть несколько минут…

– Нет, Аделина. Нехорошо потакать себе. Упражнения, вот что тебе нужно. Пройди следующий километр или два рядом с каретой, и ты почувствуешь себя намного лучше.

– В следующей деревне есть гостиница, – сказал лейтенант. – Приятное, респектабельное место. Мадам сможет там отдохнуть.

– Карл, я правда чувствую себя очень неважно…

– Глупости. Я хорошо разбираюсь в этих делах. – Грей выглядел невыносимо самодовольным. И в то же время незаметно поддерживал ее, успокаивая: – Совершенно естественный процесс не может принести тебе ни малейшего неудобства. Кобыл ведь не тошнит. Кошек не тошнит. И у женщин нет причин это делать. Я уже объяснял тебе, Аделина. На эту тему есть монография моего друга профессора Либермана, которую я почитаю тебе… Аделина, что ты делаешь?

Она вырвалась, ощупью прошла вдоль кареты и согнулась, прижав кулаки к животу. Кажется, она какое-то время не пила и не ела, но это не предотвратило отвратительный спазм.

– Я… мы вас больше не задерживаем.

Лейтенант поспешно ретировался. Казалось, все мушкетеры – и люди, и кони – были рады покинуть место действия. Копыта застучали по дороге. Но Грей все еще оставался баварцем:

– Аделина, если ты сосредоточишься, тебя не будет тошнить. Думай о чем-нибудь другом. – . Он прикрывал ее от чужих взглядов и крепко держал, потому что она уже не могла стоять.

– Лисенок, это было чертовски убедительное представление. – Эйдриан явно устал. Он тоже говорил по-немецки.

Они благоразумны. Модуляция языка распространяется дальше, чем слова. Один из жандармов мог задержаться и услышать перемену в их голосах, если б они заговорили по-французски.

– Не ядом же мы ее поили. Эйдриан, дай мне… Хорошо. – Грей похлопал ее по лицу влажной салфеткой, – Все?

Она кивнула. Не потому, что ей было трудно говорить по-немецки. Она просто хотела умереть.

– Выпей это. – Грей что-то поднес к ее губам.

Нет! Она выбила стакан из его руки, услышав, как он упал на землю. Она слишком ослабела, чтобы бежать. Она могла только прислониться к карете и закрыть рот ладонью.

– Черт побери, Анник, там была просто вода. Эйдриан, как всегда, лениво усмехнулся:

– Он говорит правду. Вся местность кишит вооруженными французами. Мы не можем загромождать карету бессознательными женщинами.

– Он не пытается тебя опоить, – сказал Дойл с козел.

– Он предоставляет это вам, герр Дойл. Вы сволочь, паршивая собака и предатель, вот вы кто! – Немецкий – прекрасный язык для ругательств.

– Нет, мисс, красивая молодая леди вроде тебя не должна знать таких слов, а тем более выражаться. Ну парни, вы собираетесь толпиться вокруг нее и болтать целый час? Сообщите мне, тогда я распрягу лошадей.

– Мы едем. – Грей снова перешел на французский. – Эйдриан, садись в карету, пока не упал.

– Всегда повинуюсь твоим приказам, о высокопоставленный.

– Анник… – Грей сжал ее пальцы вокруг чашки. Она была тяжелей и холодной. – Это вода. Просто вода. Конечно, у вас нет оснований мне верить, но я хочу, чтобы вы ее выпили.

Она совершенно беспомощна. А они такие умные. Эти трое, решительные, опытные, безжалостные. Грей самый опасный из них. Он заставил ее поверить, что хочет быть добрым. Каждую минуту ей приходилось бороться и напоминать себе, что он ее враг. Иногда он, возможно, и сам забывал это. Но победителю намного легче игнорировать реальность.

– Я все равно должна пить. У меня нет выбора.

В чашке была чистая вода, без привкуса, если не считать металла фляжки. И она выпила. Его рука на ее щеке – как упавший на нее цветок.

– Первый раз, когда я дал вам наркотик, это было неправильно. Мне следовало вам сказать. Позволить бороться со мной. Я сделал ошибку.

Мягкое прикосновение. Он уже делал это раньше. Воспоминания, как пузырьки, начали подниматься из глубины сознания.

– Я помню. Я лежала на одеяле рядом с вами. Хотела прикоснуться. Хотела…

– Пора ехать.

Но Анник помнила.

– Что я делала, когда спала? Что я делала с вами?

– Все это вам снилось. Иногда наркотики так действуют на женщин. Это ничего не значит.

А сны, жар, страсть и бесстыдство? Под действием наркотиков она становится шлюхой, когда спит. Даже тело предавало ее и толкало к англичанину. Это несправедливо.

– Я помню. Кое-что. – Его рука скользнула ей в волосы и остановила ее.

– Ничего не случилось. Если бы мы что-то делали, я бы вам сказал.

Она ничего не делала? Она помнила его запах, свой безудержный крик, помнила, как терлась об него.

– Я не думаю, что это лишь сон. На мне была ваша рубашка. Я хотела снять ее. Я хотела…

Она повернулась, чтобы прижаться к его запястью. Почувствовать его. Она даже не заметила, что делает это, пока Грей не отдернул руку.

– Давайте я посажу вас в карету. Вы ничего этого не хотите. Вам просто кажется. – Теперь в его голосе слышалось раздражение. – И вы сейчас заснете стоя.

– Грей, мы должны ехать. – Это Дойл.

Он, конечно, все слышал, и Эйдриан тоже. Она с таким же успехом могла бы раздеться догола, учитывая полную невозможность побыть одной.

– Я вас не хочу. И я не сплю.

– Тогда я не должен поднимать вас в карету. Вы можете забраться самостоятельно. Вот так. Эйдриан, не помогай, ты разбередишь свою рану.

Но Эйдриан втянул ее на сиденье. Она сделает ему выговор, когда проснется. Грей обнял ее.

– Где мы?

– В часе езды от Дортера.

– Я была там два года назад. – Анник попыталась вызвать из памяти карту этого места, но изображение меркло, потом исчезло. – Я была в деревнях контрабандистов. Пряталась.

Грей придвинулся ближе.

– Хорошее место. И от кого вы прятались два года назад?

– Восстание в Вандее. Последнее. Было… очень плохо. Я не могла поверить, что французские солдаты делали такое с французскими женщинами и детьми. Мне давали дикие приказы… – Все путалось у нее в голове. Осколки боли. Воспоминания. – Но я не подчинялась их приказам. Я не стала шпионить за несчастными людьми, убежала и спряталась. Они были очень злы на меня. – Анник потерлась о его руку. – Наркотики сделали меня слишком разговорчивой. Я должна помнить об этом.

– Здесь нет государственных тайн, Лисенок. Весь мир знает, что Наполеон сделал в Вандее.

– Но я все равно не должна много болтать, пока не прояснится голова. Вы знаете, что были совсем не похожи на себя, когда говорили по-немецки? Я даже на миг испугалась. Как будто в карете вдруг появился другой человек. Больше не делайте этого.

– Хорошо. Почему бы вам не поспать?

И она засыпала. То ли он снова давал ей наркотики, то ли еще действовала прежняя, доза.

– Я помню, что мы делали вместе. И это было неприлично, я почти уверена. Я решу, как поступить, когда проснусь. Может, попытаюсь задушить вас еще раз. Хотя у вас красивое тело. Как у большого животного.

– Должно быть, вы провели сложные и весьма интересные ночи, – пробормотал Эйдриан.

– Заткнись, – ответил Грей.

Когда она почти заснула, он притянул ее к груди жестом собственника. Где Анник и устроилась, словно это место было предназначено именно для нее.