Тайная любовь

Глава 11

Ночь казалась безлунной, и только ветер вздыхал в кронах деревьев, выстроившихся вдоль дороги поблизости от Стенхоуп-Гейт. Именно здесь Габриэль должен был ждать графиню.

Полночь возле Стенхоуп-Гейт — это было решительным прогрессом по сравнению с тремя часами утра в портике церкви Святого Георгия. Должно быть, графиня чрезмерно увлекалась мрачными готическими романами и перечитала их великое множество. В этом случае она или забыла, что ворота парка запирают на закате, или рассчитывала на то, что он проявит свой исключительный талант по части открывания замков. По правде говоря, он так и сделал, и теперь ворота были широко распахнуты.

Где-то вдалеке прозвонил колокол, первая нота полуночной переклички колоколов. Габриэль слушал, как ему вторили колокола с других колоколен. Потом они пере-стали звонить, и тишина вновь повисла в унылой мрачной ночи.

Шум подъезжающего экипажа был первой вестью о том, что ожиданию приходит конец.

Габриэль сделал шаг к обочине как раз тогда, когда кучер остановил лошадей.

— Мистер Кинстер!

Габриэль усмехнулся в темноте:

— Графиня!

Сев в экипаж, он ощутил под собой кожу сиденья и почувствовал присутствие живого теплого существа рядом.

Со вздохом она опустилась к нему на колени, и в ту же минуту он приподнял вуаль и нашел ее губы.

Это был обжигающий поцелуй, лишивший ее возможности размышлять и заставивший чувства проснуться.

Ее губы стали нежными и податливыми. Она таяла в жарких объятиях по мере того, как его плоть твердела. Он не отрывался от ее губ, пока у нее не закружилась голова и она не потеряла способность произнести хоть одно слово. Их жаркое дыхание смешалось, они оба дышали тяжело и прерывисто.

Габриэль ощутил ее томление, почувствовал, как раскрываются ее жадные губы всего в дюйме от него. Преодолев это расстояние, он решил и ее и свою судьбу.

На этот раз, однако, он предпочел держать свои чувства под контролем, управлять их любовными играми с начала и до конца.

Он придумывал, загадывал, фантазировал и воплощал свои фантазии в жизнь. После того как ему удалось возбудить ее, Габриэль продемонстрировал ей весь спектр ощущений, которые способен подарить опытный любовник. Он готов был побиться об заклад, что теперь она не сможет прожить без него и нескольких дней и очень скоро вернется в его объятия.

Не прерывая поцелуя, он снял с нее плащ и, отбросив с ее лица вуаль, быстро провел пальцами по нежной коже лба, по бровям, по всему ее лицу, наслаждаясь манящими очертаниями ее щек и подбородка.

У основания ее шеи тревожно билась жилка, а глубоко вырезанное декольте приоткрывало верхнюю часть полных грудей. Его пальцы касались их, пробуждая воспоминания. Он все сильнее желал ее.

— Ваш кучер… Какие указания вы ему дали? Она с трудом вдохнула воздух, ей было трудно думать и говорить.

— Я сказала, чтобы он медленно ехал по улице… до тех пор, пока наша встреча не будет окончена.

— Вот и отлично. — Он протянул руку и постучал в крышу экипажа. Минутой позже экипаж качнулся, потом не спеша, как бы в раздумье, покатил по улице.

— Я…

У нее не хватило сил сказать то, что она намеревалась.

Алатея попыталась убрать его руку, но принялся ласкать ее грудь, и она затрепетала еще сильнее. Приподняв ее голову, он быстро нашел полураскрытые губы, и Алатея забыла обо всем на свете.

Она не оказала сопротивления, не попыталась заговорить, ее сознание легко уступило физическому желанию и восторгу, возбуждению, невероятному наслаждению отдаваться и брать.

Избавиться от ее платья было не бог весть каким подвигом, и Габриэль начал методично раздевать ее, наслаждаясь каждым изгибом прекрасного тела.

Окна кареты были плотно занавешены, и Алатея не испытывала холода. Их тела, оказавшиеся в столь узком и тесном пространстве, горели как в огне. Габриэль ощущал тяжесть ее теплых бедер на своих бедрах — они отдавались его ласкам, а жадные губы отвечали на его поцелуи.

Этой ночью судьба была на его стороне.

Приподняв графиню с сиденья экипажа, он спустил мягкое шелковое платье ниже бедер. Целуя ее, он чувствовал, как возрастает его возбуждение, но ему было мало этого,

Найдя ее обнаженное бедро, он стал ласкать и гладить его, а затем, мгновенным движением сорвав с нее платье, он отбросил его на сиденье экипажа рядом с собой. Ее нога оказалась у него в руке, и он сорвал с нее башмак, потом другой, спустил чулки, и они отправились на сиденье вслед за платьем.

Теперь на ней оставалась только легчайшая шелковая нижняя сорочка. Габриэль привлек графиню к себе, сжимая в объятиях все крепче и не переставая целовать. Она страстно отвечала на его поцелуи, в то время как его ловкие пальцы расстегивали крохотные пуговки на ее сорочке, пока не осталась одна, последняя. В тот же момент она лишилась и этой защиты.

Теперь его рука свободно ласкала ее нежную атласную кожу.

— Как видите, ваша вуаль все еще на месте.

В этом заключался его план — оставить ее совершенно обнаженной, но сохранить эту чертову вуаль.

Ее руки задрожали. Он коснулся ее губ языком, и они раздвинулись, раскрылись навстречу ему. Его язык вторгся в ее рот, потом он принялся слегка покусывать ее губы… Это продолжалось до тех пор, пока она не зашевелилась, сидя у него на коленях, уже охваченная страстью, но еще не зная сама, чего хочет.

Ее руки, плечи, грудь жаждали его ласк. Они оба задыхались, их груди вздымались, тела горели, ожидая еще большей близости,

Пальцы Габриэля скользнули под вуаль; он нащупал шпильки на ее затылке, и они дождем посыпались на пол. Волосы каскадом упали на спину и длинными локонами обвили плечи…

Габриэль поцеловал ее долгим, нескончаемым поцелуем, потом обхватил руками.

— Нет.

— Да!

Она была загипнотизирована. Он знал это и потянулся к ее грудям. Они уже набухли, соски отвердели — они жаждали его внимания, а он только прикасался к ним подушечками пальцев, прислушиваясь к ее дыханию, становившемуся все более неровным и хриплым. Потом, склонившись, он охватил одной ладонью этот теплый холмик и втянул в рот сосок.

Крик замер на ее устах.

Он втягивал сосок в рот, лаская его языком, в то. же время положив руку на ее колено. Когда он почувствовал, что сосок возбужден им до боли, перешел к другому.

Ее голова была откинута назад, волосы спадали вниз до самых бедер, до ее обнаженных ягодиц, падали ему на колени. Ее спина была выгнута, мышцы напряжены. Он был мастером своего дела, заставляя ее снова и снова возбуждаться до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание, пока тело ее не завибрировало, хрупкое и уязвимое, как стекло. Тогда он выпустил ее грудь и отпрянул от нее.

В тишине, нарушаемой только стуком колес, раздался глубокий трепетный вздох. Все еще продолжая держать руку у нее на колене, он дал ей всего минуту передышки, а потом снова начал ласкать ее.

Его пальцы прошлись по взбухшим складкам, он раскрывал ее. Сначала, целомудренно укрытая темнотой, она не поняла, что он делает, но потом он почувствовал ее пальцы на своей руке.

— Нет. Оставьте…

Она подчинилась не сразу, но он продолжал ласкать ее медленным успокаивающим поглаживанием, и она в конце концов покорилась.

Ее дыхание было частым и неглубоким, едва поспевавшим за бурным сердцебиением. Ему не хотелось говорить. Он опасался нарушить чары. Она была горячей и влажной, и его пальцы повлажнели от прикосновения к ней, от этой выступившей росы.

Он нашел тугой бутон, скрытый в складках нежной плоти. Это было его целью. Он ждал, пока она успокоится, пока остановится в нескольких шагах от края пропасти, от пика, потом начал все сначала. Его длинные умелые пальцы скользнули внутрь ее тела, пронзая, проникая все глубже и глубже, заполняя собой нежные глубины, пока тело графини не сотряс спазм.

Каждая клеточка ее тела трепетала, ожидая последнего прикосновения, которое должно было принести облегчение.

Но он этого не сделал. Время еще не пришло. Пока же разгоряченная нежная плоть окружала и затягивала его; ее мед увлажнил его руку, запах женский плоти будоражил сознание.

Она снова успокоилась — ему удалось отдалить момент наивысшего наслаждения, но ненадолго. Он знал это, но сомневался, что знает она. И он снова принялся ее ласкать.

Сколько времени продолжалась эта изысканная пытка, сколько раз ему удавалось довести ее до края, а потом отступить, он и сам не знал, но она возбуждалась все больше. Ее пальцы вцепились в его плечи.

— Я хочу тебя.

Его губы коснулись ее волос.

— Знаю.

Ее дрожащие пальцы расстегнули пуговицы на поясе его штанов. Потом она сорвала с него рубашку. Слова ее стали бессвязными. Габриэль потянул ее на себя, и они оба оказались на краю сиденья. И вот наконец они встретились, и из ее уст вырвался глубокий вздох удовлетворения. Он с трудом подавил собственный стон, когда ее горячая влажная плоть объяла его.

В это мгновение он утратил связь с миром, потому что его единственной реальностью стала она — горячая, влажная, щедрая женщина, любившая его в полной темноте.

Она была всем, чего он желал, загадочная, таинственная, отдающаяся щедро и берущая жадно. В каком-то мистическом смысле она как бы стала его отражением, его зеркалом. Она настолько заполнила его чувства, что он забыл обо всем остальном — для него теперь существовала только ее сладострастная плоть и ее вечная жажда.

Он опустился на нее, и она обхватила его ногами. Они льнули друг к другу, они любили друг друга, давая и получая вновь и вновь, в то время как лошади неспешно двигались вперед, цокая копытами.

Мрак в экипаже делал его похожим на раскаленную страстью пещеру, на грот, заполненный сладострастием, желанием и чем-то еще не изведанным. Жажда, алчность, радость и бред любви — все это слилось воедино, когда они взлетели высоко на крыльях страсти и вновь опустились на землю — обессиленные, разбитые, надломленные и одновременно получившие новое рождение в объятиях друг друга.

Мягкое покачивание экипажа наконец напомнило им о реальности, и некоторое время они продолжали лежать неподвижно, позволяя себе мысленно переживать заново эти упоительные и мучительные минуты полного единения плоти и души.

Губы Габриэля касались ее виска, шелковистые волосы щекотали щеку. Он с трудом восстанавливал дыхание. Он не хотел, не мог ее выпустить, боясь потерять мир и покой, которые она ему даровала. Никогда до сих пор ему не удавалось достигнуть такого состояния, испытать такую силу и глубину чувства. Она была как наркотик, как сладкий яд, и он опасался, что уже никогда не сможет избавиться от этой зависимости.

Потянувшись к ней, он привлек ее к себе. Она подчинилась неохотно, но потом снова расслабилась. Несмотря на свою решимость, она была все еще опьянена пережитым.

— Один человек… подслушал разговор между тем, кто называл себя капитаном, и его собеседником. Капитан отрицал существование Восточно-Африканской золотодобывающей компании.

Габриэль нахмурился:

— С кем говорил этот капитан?

— Я не знаю.

— Жаль.

Ему было трудно думать, ощущая теплую тяжесть ее тела, прильнувшего к нему и еще соединенного с его телом.

Наконец почувствовав, что силы возвращаются к нему, Габриэль сказал:

— Если капитан недавно вернулся из Африки, то нет ничего невозможного в том, чтобы его найти, — у коменданта порта наверняка есть списки команд стоящих там кораблей.

— Тогда у нас окажется реальный свидетель, мы сможем подать петицию в суд немедленно.

— Возможно. Все зависит от того, что ему известно.

Повернув голову, Габриэль покосился на нее, но ему так ничего и не удалось разглядеть.

— Я подумаю об этом.

— Наверное, вы слышали что-нибудь еще?

— У меня имеются контакты в Уайтхолле, где я пытаюсь прощупать чиновников, связанных с Африкой и добычей золота, а также есть еще кое-какие возможности. Я пытаюсь найти людей, развернувших деятельность в пользу компании в других городах.

Приподнявшись на сиденье, он посмотрел вперед.

— А теперь пусть ваш кучер медленно едет на Брук-стрит.

Алатея села, все еще держась за его плащ, и откашля-лась.

— Джонс!

Экипаж замедлил свое движение, потом остановился:

— Да, миледи?

— Поезжайте на Брук-стрит — вы знаете, где остановиться.

— Хорошо, миледи.

Вскоре экипаж остановился, и уличный фонарь, бросив неверный луч света, чуть осветил ее лицо. Она казалась измученной, глаза ее были закрыты — ему удалось разглядеть только густые черные ресницы, лежащие темным полукружием на бледной щеке.

Этого было недостаточно, чтобы узнать ее.

Габриэль поколебался, потом поднялся с сиденья.

— Сладких снов, моя дорогая.

— Прощайте.

Это были слова, сказанные тихо, нежно и обращенные к любовнику.

Идя по улице, Габриэль смотрел, как удаляется ее экипаж.

Все, что он мог сделать, это не окликнуть кучера, не велеть ему вернуться назад.

Наконец он хмуро поднялся по ступенькам на свое крыльцо и вставил ключ в замочную скважину.

Несомненно, ему уже доводилось видеть ее лицо — особенно знакомой казалась линия щеки и подбородка.

Также несомненно, что она принадлежит к его кругу.

Но кто это может быть?

Войдя в дом и все еще не найдя разгадки, он тотчас же отправился спать.

Проснувшись утром, Алатея с трудом приподнялась на подушках и осмотрелась.

Она не сразу увидела Нелли с покрасневшими глазами, хлюпающую распухшим носом. Только этого не хватало!

— Нелли Макартур! Ступай в постель немедленно. Не желаю ни видеть, ни слышать ни тебя, ни твоих жалоб. Не являйся, пока не почувствуешь себя лучше.

— Но кто же тогда о вас позаботится? Вы должны быть на всех этих балах и вечерах, и ваша мачеха говорит…

— Перестань! Я сама прекрасно могу позаботиться о себе.

— Да, конечно, но…

— Если несколько раз я причешусь сама и сделаю простую прическу, никто не подумает ничего дурного. А сейчас я скажу Фиггс, чтобы она приготовила тебе бульон.

Едва кивнув в ответ, Нелли зашаркала к двери.

Как только дверь за горничной закрылась, Алатея снова упала на подушки, закрыла глаза и блаженно застонала.

/Она знала, что никогда больше не будет, такой, как прежде.