Темная симфония

Глава 3

— Как ты попал сюда? — Антониетта не закричала спросонья, хотя он напугал ее. Эта реакция на нарушителя ей всегда казалась глупой и бессмысленной. В любом случае, она точно знала, кто сидит на краю ее постели. Ее больше расстраивало, что на ней не было темных очков, чтобы скрыть свои ужасные шрамы, и что толстая коса ее волос была в беспорядке от беспрестанного метания. От ожидания. От надежды, что он придет и сообщит о состоянии дедушки. От уверенности, что он этого не сделает. Одно дело вести с ним разговоры на дальнем расстоянии, флиртуя или нет, и совершенно другое — ощущать его, твердого и реального, в своей спальне. Наедине с ней. Теперь, когда он был здесь, ее белая кружевная ночная рубашка казалась ей смехотворным выбором. Ей не хотелось, чтобы он думал, она надела ее, надеясь на его приход. Хотя, конечно, так оно и было. Но она не будет искать свой халат и прикрывать прекрасные кружева, привлекая лишнее внимание к отсутствию на ней одежды.

— Тебе следовало бы бояться меня, Антониетта, — сделал ей выговор Байрон. — У тебя напрочь отсутствует чувство самосохранения.

Антониетта осторожно села, резко вздохнув, почувствовав, как его рука скользнула по ее полной груди, когда он потянулся поправить ей подушки. Ее тело охватило тепло. Он не извинился за это прикосновение. Вместо этого его руки спустились ниже и обосновались в ее волосах. Антониетта почувствовала легкий рывок за кончик косы. От этого интимного жеста у нее перехватило дыхание. Она не сомневалась, это произошло случайно, поэтому сидела тихо, стиснув руки. Стараясь отвлечься от своего горящего тела, вздернула подбородок и постаралась выглядеть по-королевски величественно.

— У меня прекрасное чувство самосохранения, — возразила она. — Мне хватило присутствия духа позвать тебя, когда мой дедушка упал в море.

— Он не упал в море, Антониетта. Его столкнули. Ты прекрасно знаешь, кто-то усыпил вас двоих и отнес на скалы. И ты знаешь, этого человека наняли убить вас обоих. Нельзя позволить этому продолжаться. Я не позволю, — в его голосе слышалась решимость. — Ты же не хочешь, чтобы попытка убить тебя повторилась?

В его красивом голосе было что-то такое, от чего по ее спине пробежала дрожь. Байрон всегда был таким спокойным, что она думала о нем, как о темном, загадочном ангеле, присланном оберегать ее и дедушку. Однако, когда в его голосе прозвучала угроза, Антониетта выдавила улыбку.

— Я не желаю, чтобы это повторилось, Байрон, но справлюсь сама. Я управляю палаццо, и мои люди верят в меня. Я не могу себе позволить подвести их, притворяясь или обманывая.

— Тогда прекрати закрывать глаза на вероятность того, что кто-то хочет твоей смерти.

— Ты выговариваешь мне, словно я маленький ребенок. Не могу припомнить, когда кто-нибудь в последний раз осмеливался на такое. Тебе даже хватило наглости отослать меня в постель в моем собственном доме, на что никто не отваживался с тех пор, как я была ребенком.

— Ты замерзла, и соблазн погрузить тебя в горячую ванну и тщательно вымыть был сильнее меня.

Ее сердце подпрыгнуло. Звук его голоса был лаской, успокаивающим движением пальцев по ее телу. Она прочувствовала ее вплоть до кончиков пальцев на ногах. На мгновение она потеряла способность думать, не говоря уже о том, чтобы дышать. Антониетта крепче сжала пальцы, чтобы они не дрожали… или чтобы не тянулись к нему, стремясь пробежать ладонью по его груди.

— Это был бы интересный опыт, Байрон, — она постаралась снова беззаботно рассмеяться, но звук получился какой-то каркающий. Она чувствовала силу его взгляда, обжигающего ее лицо. Медленный тлеющий огонь начал собираться в центре ее живота.

— Ты и не представляешь, какой бы это был опыт, — в тоне его голоса прозвучало неприкрытое сексуальное очарование. В этом не было никакой ошибки.

Он флиртовал с ней. Эта мысль одновременно была и волнующей, и пугающей.

— Мне нужны мои темные очки, — ей была невыносимы мысль о нем, смотрящим в ее мертвые глаза, видящим шрамы, в то время как она горела в огне всего лишь от звука его голоса.

— Зачем? В комнате темно. Этой ночью даже малюсенький кусочек луны не в силах проглянуть сквозь тучи. И здесь рядом с тобой нахожусь только я. — Его пальцы ласково прошлись по ее лицу. Как перышко. Проследили каждую ее высокую скулу, ее широкий щедрый рот. В том, как он прикасался к ней, чувствовалась какая-то собственность, чисто мужской интерес.

Антониетта резко вздохнула, прижимаясь спиной к подушкам, боясь, что делает из себя дуру.

— Что ты делаешь?

— Дотрагиваюсь до тебя. Ощущаю твою кожу. Может быть, сегодняшние события не напугали тебя, но меня они повергли в ужас. Я должен убедиться, что ты в безопасности, так что просто сиди и позволь мне сделать это.

— Байрон, ты неразумен. Конечно, я в безопасности. Я здесь, в палаццо, в безопасности своей кровати, благодаря тебе, — она постаралась быть практичной. Антониетта всегда была практичной, даже в своей постели во фривольной ночной рубашке.

Он обхватил ее за затылок и притянул к себе. Его рот соприкоснулся с ее, и земля содрогнулась. Перевернулась. Замерла. Антониетта растаяла. Байрон оказался объят пламенем. Поцелуй стал более глубоким и нежным, горячим и беспощадным, и все это одновременно. Мир взорвался опаляющим теплом, от которого было не скрыться. Искры скакали по коже, пробегали между ними. Молния танцевала в их венах.

Антониетта просто растворилась в нем. Стала его частью. Всегда была его частью. Лорда Байрона, ее темного, задумчивого поэта с бархатисто-темным голосом и неисповедимыми путями. Она подалась навстречу ему, охваченная магией момента, изливая огненную страсть в своем ответе. Биение ее сердца соответствовало его, пламя, горевшее в ней — пылающему в нем.

Байрон что-то буркнул, звук получился больше животным, нежели человеческим. Он поднял свою голову, всего на несколько дюймов:

— Ты хотя бы представляешь, что делаешь со мной?

Его дыхание на ее коже было теплым. Его губы слегка коснулись уголка ее рта. Лаская? Поддразнивая? Случайно? Она не знала. Антониетта покачала головой, прикасаясь к своим горящим губам, чтобы убедиться, что она не в ловушке сна.

— Откуда мне знать? Ты никогда не говорил ничего, указывающего, что тебя влечет ко мне. — Было трудно говорить. Сохранять некую видимость нормальности, когда она хотела его всеми фибрами своей души.

— Влечет к тебе? — в его голосе прозвучали иронические, самокритичные нотки. — Мне трудно назвать то, что я чувствую, когда нахожусь где-то неподалеку от тебя, влечением. Я страстно жажду тебя. Пылко желаю каждый миг своего бодрствования.

Антониетта отпрянула от него, сильнее вжимаясь в подушки и прижимая к губам свои дрожащие пальцы. Она все еще ощущала его вкус. Она все еще чувствовала его глубоко внутри себя, словно он проник под ее кожу и крепко обернулся вокруг сердца.

— Ты никогда ничего не говорил. Никогда.

Музыка буйствовала в ее сознании, чистые мелодичные нотки умоляли, чтобы их выпустили на свободу. Она отчетливо слышала резкие звуки. Фальшивые тона. Звон от неожиданно сталкивающихся тарелок, поражающий своим диссонансом.

— Спустя столько времени, ты вдруг решил, что хочешь меня? И я должна поверить, что это никак не связано с тем, кто я такая? Что все дело в моей симпатичной внешности? — заставила она себя бросить это ужасное обвинение, хотя все внутри нее кричало: «Помолчи, прими то, что он тебе предлагает, какими бы ни были его причины».

Она бы так и сделала, если бы это был кто угодно, а не Байрон.

Антониетта почувствовала движение, когда он встал с кровати, но при этом не услышала ни звука. Молчание тянулось так долго, что ей захотелось дать волю слезам, стоящим в глазах. Но вместо этого она подняла подбородок и ждала. Будь он проклят, что позволил ей одурачить саму себя.

— Я никогда не думал, что ты можешь оказаться такой трусихой, — его голос был задумчивым, а не обвиняющим. — Ты всегда так уверена в себе. Я видел твое выступление перед десятитысячной толпой. Ты тогда даже вышла на сцену одна, без сопровождения.

На этот раз в его голосе Антониетта смогла расслышать нотки восхищения.

Он, должно быть, стоял у витражного окна, отвернувшись от нее, поскольку его чистый голос был слегка приглушен. У нее появилось страстное желание соблазнить его, сорвав с себя кружевную ночнушку, и за эту реакцию она была больше рассержена на саму себя, чем на него. Действительно ли она была трусихой? Она никогда не думала о себе в таком плане.

— Я впервые увидел тебя на концерте и не мог оторвать от тебя глаз. Ты была такой красивой, свет играл на твоих волосах. Ты совершенно уверено, без колебаний прошла прямо к фортепиано. У меня захватило дух, хотя ты еще не сыграла ни одной ноты.

Его голос переместился от окна к двери. В ответ сердце Антониетты громко заколотилось, испугавшись, что он покинет ее и не вернется. Она почти ничего не знала о нем. О Байроне. Человеке-загадке. Мужчине ее мечты.

— Мои волосы пронизаны сединой. Вряд ли я красивая, Байрон, но спасибо за комплимент, — ее рука взметнулась к горлу, скрывая учащенно бьющийся пульс. Он сказал, что ее вид лишил его дыхания, тем не менее, именно его слова оставили бездыханной ее.

Он рассмеялся. Это была шокирующая реакция и последняя, которую она ожидала, учитывая ее расшатанные эмоции.

— С чего ты взяла, что твои волосы подернуты сединой? Они сияют как вороново крыло. Если в них и есть серебряные прядки, то те только добавляют глубины и богатства цвета. Ни у кого нет таких роскошных волос. Уверен, ты знаешь это.

Антониетта смущенно поежилась от искренности его слов. Потянувшись к ночному столику, она попыталась найти на нем свои темные очки, чувствуя себя без прикрытых глаз более обнаженной, чем в кружевной ночной рубашке, едва прикрывающей ее тело. Байрон не помог ей, как сделал бы в нормальных условиях. Он всегда был истинным джентльменом, открывая двери и кладя ее вещи поблизости от кончиков ее пальцев без единого слова.

— Как дела у моего дедушки? — ей следовало бы сразу же спросить его об этом, а не реагировать на его присутствие, как школьнице. Она должна отвлечь внимание от себя и своей слишком заметной реакции на него. — Ты провел с ним много времени.

— Дон Джованни в порядке. Я удалил яд из его организма, и он мирно заснул. Я также проверил остальных членов твоей семьи.

За стеклами черных очков Антониетта прикрыла глаза, чувствуя себя глупее некуда. Она могла выйти на сцену и отдавать приказы, но здесь, в своем собственном доме, с этим мужчиной, чувствовала себя идиоткой. Ей не хотелось думать о нем, находящемся наедине с ее кузиной Ташей у той в спальне. Она приложила немалые усилия, чтобы голос прозвучал прохладно:

— Кто-нибудь еще из них был отравлен? — она постаралась выбросить из мыслей картину, как он склоняется над Ташей, лежащей в кровати. Так много мужчин красноречиво восхваляли совершенное тело ее кузины.

— Довольно странно, но да. В организме твоего кузена Пола следы того же самого яда. В небольших количествах. Его травили так же, как и дона Джованни и, как я подозреваю, тебя. Но это не делает его невиновным. В действительности, интересно, что его усыпили, но на скалы не потащили.

Байрон был рядом с ней. Она больше не могла оставаться в кровати, сидя в полной беспомощности, пока он, как огромный тигр, расхаживал по ее спальне. Она отбросила покрывала, намереваясь встать, когда он вдруг безмолвным шагом подкрадывающегося кота оказался рядом. Антониетта смогла почувствовать его твердое тело, тепло, излучаемое им. Ее рука случайно скользнула по твердой колонне его бедра. Все ее тело сжалось от ожидания. Тепло разлилось и затопило ее сладкой болью. Вероятно, это была худшая ночь в ее жизни. По крайней мере, самой неловкой.

Антониетта тяжело сглотнула.

— Пол был усыплен или отравлен? И ты уверен? — ей стало не по себе от тихого рычания в его голосе, когда он произнес имя Пола. Это прозвучало невероятно угрожающе и напугало ее.

— Да, он был усыплен. Я хотел бы проверить тебя не только на снотворное, но и на яд. Думаю, ты начинаешь понимать, это была преднамеренная атака как на тебя с дедушкой, так, вероятно, и на Пола, хотя почему его не пытались сбросить в море, я не могу понять. Он представляет большую угрозу, чем ты, как мне кажется. Я также обыскал палаццо. Кто-то обшарил ящики в твоем офисе, оставив все в полнейшем беспорядке, я думаю, это было сделано, чтобы помешать полиции узнать, что действительно здесь сегодня произошло: попытка лишить вас жизни.

— Я тогда все еще бодрствовала, но помню, что чувствовала себя сонной, хотя обычно ложусь в постель на рассвете, — она не могла ничего поделать с легким румянцем, появившемся на ее щеках. Байрон знал привычный характер ее сна лучше всех. — Возможно, они проникли, ожидая, что мы будем спать, но дедушка и я все еще были на ногах. Может быть, они постарались убить нас из страха.

— Ты сама в это не веришь. Во время нашей первой встречи с доном Джованни его машина слетела со скалы и упала на находящиеся внизу камни. Мне удалось вытащить его за секунду до того, как машина ударилась о скалы и разбилась. Ему повезло, что я оказался рядом.

— У него отказали тормоза. Это случается, Байрон, — но она начала верить, что он был прав. — Почему кто-то хочет убить Nonno? Его все любят.

— Деньги. Мой опыт общения с людьми показывает, дело всегда в деньгах. А ты и твой дедушка обладают намного большим, чем большинство людей.

Мой опыт общения с людьми. Она приблизилась чуть ближе, чтобы узнать все тайны Байрона. Он нарочно использовал это выражение. Точно так же, как приблизился вплотную к ее телу. Точно так же, как осознанно осуществил невозможное спасение ее дедушки. Она прекрасно помнила эту историю. Дон Джованни рассказывал ее каждому, кто готов был выслушать этот абсурдный и совершенно невероятный рассказ об его спасении из машины, когда та упала со скалы. О том, как прямо в воздухе дверь была сорвана с петель, а он вытащен наружу, чтобы впоследствии обнаружить себя стоящим наверху на скалах рядом с Байроном, своим новообретенным другом. Байрон лишь улыбался, когда эта история рассказывалась при нем, ни подтверждая, ни опровергая ее. Антониетта же чувствовала, что вот-вот поверит в нее.

Сегодня он пронес ее сквозь ветер и облака. Она чувствовала дуновения воздуха на своем лице, а ее ноги не ощущали под собой твердой земли. Как бы нелепо это ни было, но раз он смог сделать это, то смог бы и вытащить ее дедушку из машины, падающей на скалы. Сказка. Но она сама жила в сказке, поэтому знала: возможно все.

Антониетта потерла виски, заставив себя привести свои мысли в порядок и сосредоточиться на угрозе своей жизни и жизни своего дедушки.

— Ты подозреваешь, что кто-то из моей семьи, кто-то, кого я люблю, пытается убить mio Nonno? Пытается убить меня? Может, даже Пола?

Кончики пальцев Байрона пробежались по ее лбу, заправляя выбившиеся завитки ее волос за уши, убирая черные очки. Нашли ее виски и на мгновение замерли там, пока ноющая боль не исчезла.

— Я думаю, что тебе, по крайней мере, стоит учесть такую возможность, Антониетта. Никому не нравится подозревать, что те, кого он любит, способны на подобные вещи, но алчность и ревность — это грехи, которые привели не к одному убийству, — его рука скользнула к плечу и нежно, но настойчиво уложила ее на простыни. — Твой дедушка управляет невероятно успешной компанией. Ты унаследовала акции своего отца, все его имущество, так что в действительности владеешь большим количеством акций, чем любой другой член семьи. Не секрет, что твой дедушка во многом полагается на твои советы. У твоего кузена Пола нет никакого интереса к компании. Твой кузен Франко работает упорно, но совершает ужасную ошибку, прислушиваясь к своей жене, которая своим постоянным нытьем отравляет его ум. Твой дедушка больше не доверяет ему, когда обнаружилось, что это он взял огромную взятку в обмен на внутреннюю информацию по поводу предлагаемой за контракты цены. Это общеизвестный факт, cara mia, был публичный скандал. Таша в компании не заинтересована, она бы продала ее в мгновение ока и за последующий год спустила бы все деньги. Опять же, ни для кого не секрет, что твой дедушка планирует оставить все тебе. Если он это сделает, то ты будешь владеть большей частью компании, если, конечно, они не смогут собраться вместе и объединить свои акции.

— Ты не забыл, что я слепая? Будет довольно трудно эффективно управлять компанией с таким недостатком. Мне придется во многом положиться на других.

— Для тебя это не недостаток, Антониетта, а ценное качество. В зале заседания совета директоров ты сидишь тихо, не разговаривая. Они обращаются с тобой, словно ты являешься не только слепой, но и глухой, что дает тебе возможность получать необходимую информацию. Ты используешь это в свою пользу.

— Откуда ты все это знаешь? — ее рука в защитном жесте легла на горло, прикрывая предательский пульс, так отчаянно бьющийся там. Что еще он о ней знает? Она много чего делала в зале заседаний своего деда, используя методы, о которых лучше не знать и не говорить, чтобы добиться результатов, необходимых им.

— И потом, у тебя есть Жюстин Тревис. Она твои глаза и уши и, кажется, полностью верна тебе.

— Жюстин — сокровище, — согласилась Антониетта. — Я беседовала с сотнями кандидатов на роль помощника и рада, что смогла дождаться и нанять совершенного человека. — Она подняла голову и нахмурилась, когда неожиданная дрожь пробежала по ее спине. Воздух в комнате не шевельнулся. Палаццо затаило дыхание. — Что ты имеешь в виду, говоря «кажется, верна»? В этом нет никаких сомнений. Я плачу Жюстин огромную зарплату, и к слову, она мой друг и доверенное лицо на протяжении многих лет, я доверяю ей всецело.

— А она? Она доверяет тебе? Она рассказывает тебе о своей личной жизни?

Она смогла расслышать, как поднялся ветер, дребезжа огромными витражными окнами. Зловещий звук в свете их разговора.

— Жюстин очень скрытная личность, точно так же, как и я. Мы не делимся каждой мелочью.

— Ты знала, что у нее роман с Полом? — тихо спросил он, наблюдая за ее лицом, зная, что ранит ее. Но у него не было иного способа заставить ее увидеть, что она окружена людьми, которых любит, но у которых есть причины желать ей смерти. Даже у него были скрытые мотивы, которые ей бы не понравились, но он знал — это необходимо.

Антониетта почувствовала, как в районе сердца у нее свернулась боль, но не опустила подбородок. Она ощущала тяжесть его взгляда, знала, он замечает малейшие нюансы в выражении ее лица. Ей не хотелось, чтобы он знал, что попал в точку. У нее было острое обоняние. Не один раз ей казалось, что в комнате находится Пол, хотя на самом деле его там не было. Сейчас до нее дошло, что его запах, скорее всего, был на Жюстин.

— Моя помощница имеет право заводить роман с кем захочет. Включая Пола.

— Даже если это делит ее преданность?

— Я доверяю Жюстин. Она рядом со мной многие годы, а тебя, могу заметить, я знаю всего ничего.

Он снова рассмеялся, его ответная реакция оказалась неожиданной. Он, казалось, был не столько обижен, сколько удивлен ответом.

— Думаю, ты обладаешь удивительной способностью находить людей, которые будут твоими союзниками, что является одной из причин, почему твой дедушка предпочитает иметь тебя подле себя при каждом важном соглашении.

— Если ты так думаешь, Байрон, то нет никакой необходимости рассказывать мне подобные вещи о моей семье и людях, которых я считаю ее членами, — вопреки ее намерению говорить нейтрально, это прозвучала слегка надменно даже для собственных ушей.

— Ох, но твоя семья — совершенно другое дело. Ты отказываешься прислушиваться к этой своей способности, когда дело касается ее.

— У меня есть такая способность?

— Совершенно верно. Я также подозреваю, что ты обладаешь и другие дарами, которые используешь себе на пользу. — Его рука на плече продолжала удерживать ее на месте, не давая подняться, поскольку он намеревался исследовать ее тело на наличие остатков снотворного и того же яда, который был в организме ее деда.

То, что она даже не протестовала против того, что он прижимает ее к кровати, служило показателем, как Байрону удается загипнотизировать всех и вся. Она бы никогда никому не позволила диктовать ей движения, тем не мене не могла выдавить ни звука протеста. И как он может знать все это?

— Кто ты Байрон?

Воцарилось молчание. Комнату, казалось, наполнил запах цветов. Она вдохнула аромат, принимая его глубоко в свои легкие. В комнате горело несколько свечей, она смогла почувствовать слабый аромат фитиля вместе с незнакомым запахом.

— В данный момент, cara, я твой целитель.

По его настоянию Антониетта легла обратно на подушки. Не в силах ничего с собой поделав, она положила руку себе на глаза.

— Зачем ты это делаешь? — Байрон нежно отвел ее руку и погладил ее веки, область вокруг глаз.

На один разбивающий сердце момент она была уверена, он пройдется по ее шрамам. Она не смела дышать. Земля прекратила вращаться, как и тогда, когда он поцеловал ее. Она потянулась и схватила его за запястье:

— Я не люблю людей, которые пристально рассматривают мои шрамы.

— Шрамы? Ты имеешь в виду эти небольшие едва заметные линии, рассмотреть которые необходим микроскоп? — Байрон придвинулся поближе к ней, склоняясь так, что его дыхание согрело ее лицо. Она знала, что он всматривается в ее глаза. Но все, о чем она могла думать — как близок его рот к ее коже. — Мои шрамы намного ужаснее этих. Неужели физическое несовершенство беспокоит тебя?

Наступило молчание. Его бархатисто-мягкие губы прошлись по ее. Легко, с невообразимой нежностью коснулись уголков ее рта. На какой-то момент она не могла обрести дар речи. Антониетта с силой втянула воздух в свои легкие.

— Нет, конечно, нет. Как какой-то физический недостаток может беспокоить меня? Я не могу видеть, Байрон, — ей было ненавистно, что он мог посчитать ее такой мелочной, что ее могут волновать чьи-то еще шрамы. — Я знаю, мое лицо обезображено после аварии, — она пожала плечами, стараясь выглядеть небрежной. — Это произошло давным-давно, и я привыкла жить с этим.

Байрон уселся рядом с ней на кровать. Он начал понимать.

— Кто-то сказал, что у тебя шрамы, — ему не хотелось думать, как, должно быть, было трудно маленькой девочке потерять своих родителей и свое зрение и услышать, что у нее ужасные шрамы.

— Я хотела знать, — она оправдывала свою кузину.

— Она солгала тебе. Тебе нет никакой необходимости говорить мне, кто сообщил тебе эту ложь. Я знаю, кто это был. Язык Таши становится невероятно злобным, когда она думает, что другая женщина привлекает слишком много внимания. Как я понимаю, ей было очень тяжело с вами. Ты красивая, талантливая и не боишься трудной работы, — его пальцы снова прошлись по ее коже, — у тебя есть несколько очень тонких белых линий вдоль наружного уголка правого глаза. Эти лини совершенно незаметны, пока не смотришь прямо на них. Также несколько едва заметных малюсеньких белых линий есть вокруг левого глаза. Еще один чуть больший шрам спускает от виска к уголку глаза. Он не уродливый, просто шире остальных. — Байрон сознательно сохранял свой голос беспристрастным. Ему страстно хотелось отправиться в комнату Таши и обнажить клыки, чтобы она лично убедилась, что может оставить непривлекательные шрамы. Он прошелся пальцем по длинной линии, показывая Антониетте легкий изгиб. — В некоторых странах, когда вещь сделана специально для дома ей добавляют небольшой дефект, потому что верят, если что-то слишком прекрасно, то навлечет на своего создателя зло.

Антониетта улыбнулась.

— Едва ли можно назвать меня безупречной, Байрон.

— Вероятно, остальные не разделяют твоего мнения.

Ей не хотелось говорить об этом.

— Какие у меня глаза? — она не знала, верить ему или нет по поводу своих шрамов. Он обладал такой манерой речи, что почти невозможно было поверить, что он может солгать, даже чтобы заставить ее чувствовать себя лучше. Но неужели Таша поддерживала эту ложь в течение стольких лет? Антониетта никогда не спрашивала дедушку относительно своего лица после того пронзительного крика Таши, что шрамы просто ужасны. — Мне сказали, что пластический хирург не смог обнаружить никаких повреждений в моем лице, — комок встал у нее в горле при болезненном воспоминании о том взрыве.

— У тебя большие, очень черные глаза. Твои ресницы невероятно длинные. Я особенно люблю твои ресницы, — Байрон изучил ее огромные очи, стараясь, правда, безуспешно, быть объективным. — У тебя высокие скулы и прекрасный рот. Я сам много чего фантазировал по поводу твоего рта.

Антониетта покраснела всем телом. Возбуждение охватило ее при мысли о нем, фантазирующем об ее рте.

— Почему ты неожиданно рассказываешь мне все эти вещи?

Байрон пожал плечами, не волнуясь, что она этого не видит

— Может быть, потому что сегодня ты боишься меня. Возможно, потому что между нами должна быть честность, а мое молчание может быть истолковано как обман. В любом случае, я не могу находиться с тобой в течение дня и буду необычайно признателен, если ты наймешь личного телохранителя.

Антониетта застыла. Руки Байрона с необычайной нежностью спустились с ее волос к плечам.

— Прежде чем начнешь протестовать, выслушай меня. Ты в силах и сама произвести отбор и выбрать себе телохранителя. Но если не хочешь попасть в беду, позволь это сделать мне. У меня есть кое-какие связи. Я бы с радостью проводил вечера и ночи здесь с тобой, присматривая за тобой, но я просто физически не могу находиться здесь все время. Если ты это сделаешь, я буду меньше беспокоиться.

Интуитивно Антониетта знала, что он не говорит ей всей правды. В его голосе прозвучали предупреждающие нотки. Что-то, что она не смогла уловить. Она была Скарлетти, а Скарлетти обладали способностью видеть неподвластное другим. Байрон поставил ультиматум. Ему не нравилось делать это, но он был решительно настроен на что-то, что она не могла понять. Единственное, в чем она была уверена, что не будет соглашаться с этим.

Она лежала неподвижно, чувствуя тяжесть его тела, когда он склонился над ней. Ощущая его тепло.

— Ты не совсем человек, — слова вырвались прежде, чем она смогла их изменить. Прежде, чем смогла остановить себя. Это был вызов. Требование. Ошибка.

Молчание затянулось. Выросло. Она знала, что это был намеренный выговор за ее дерзость. Ее темный поэт не любил вопросов. Снаружи по витражным окнам снова забил ветер. Зловеще шепча. Будучи всегда чувствительной к вибрациям, она почувствовала, как ее охватила дрожь.

Антониетта вцепилась пальцами в покрывала, но выражение лица сохраняла невинным. Она была непоколебима. Она не признавала ни властности, ни угроз. Она была законом сама себе. Но пусть он выразит свое неодобрение.

— Ты Скарлетти. И я также сомневаюсь, что ты полноценный человек. Что ты? — его руки скользнули к ее горлу, погладили пульсирующую жилку.

Его прикосновение завораживало. Слепило ее, выводило из равновесия, хотя ей было необходимо сохранять благоразумие.

— Ну, существует история, которую рассказывают всем нашим детям, — ответила она, стараясь внести легкость в их разговор. Ей хотелось верить, что именно завывающий ветер, с такой настойчивостью стучащий в ее окна, был причиной ее дрожи. — Возможно, ты был бы не прочь услышать это объяснение. Есть несколько настенных гравюр в потайных ходах и загадочные упоминания в дневниках, которых достаточно, чтобы убедиться, что зерно истины есть в каждой самой абсурдной истории, — она надеялась отвлечь его. Надеялась удержать его рядом с собой как можно дольше. Даже если ради этого придется раскрыть тайны, какие не следовало.

— Расскажи мне эту историю.

— Ты собираешься позволишь мне сесть? — пусть думает, что это удивительная сказка на ночь.

Его рука продолжала лежать на ее горле, его пальцы широко раздвинулись. Ребро его ладони покоилось на нежной возвышенности ее груди, кружева на которой натянулись, едва прикрывая. И Антониетта могла ощущать тепло его ладони с каждым сделанным ею вздохом. Становилось трудно, почти невозможно дышать.

— Нет, я собираюсь тебя поцеловать.

Слова были сказаны в уголок ее рта. Она почувствовала его тепло, ожидание, от которого сжались ее мышцы, и тысячи крыльев бабочек затрепетали в ее животе. Дыхание застряло у нее в легких, пойманное там в ловушку. Неужели она действительно собирается лежать, как пленная сабинянка, и ждать прикосновение его рта? Ждать, когда он завладеет ее сердцем и душой? Инстинктивно она подняла руки и ударила по его твердой, как камень, груди. Когда ее ладони дотронулись до него, то почувствовали твердые мускулы, его тепло.

Не существовало никакой возможности оттолкнуть его. Ее сила пропала в один миг, тело растворилось в желании настолько сильном, что она вздрогнула. Антониетта хотела его каждым своим вздохом. Голод поднялся из ниоткуда, поглощая ее, лишая здравого смысла и заполняя одним желанием. Она издала едва заметный звук протеста. Или мольбы об его темном объятии. Она честно не знала, что это было. Она только знала, что была рождена для него, чтобы находиться в его руках. Он был запретным плодом, в силу того кем была она. Кем и чем был он. Но это не имело значения. Здесь и сейчас, в темноте ее спальни, с протестующе завывающим за окном ветром, Антониетта просто отдавала себя ему. И брала, что хотела сама.

Она уткнулась губами в его шею. Попробовала на вкус кожу. Вдохнула запах. Ее губы прошлись, словно легкое перышко, по его шее, по горлу. Осмелев, она зубами укусили его за подбородок. И почувствовала ответную реакцию его тела — напряженного, набухшего, подходящего ей так, словно они уже были одним целым.

Его руки сжались вокруг нее, запутавшись в волосах и притянув к нему ее голову.

— Ты уверена, что это то, чего ты хочешь? — потребовал он правду. Одну только правду. — Назад пути не будет, Антониетта. Я не отдам тебя. Я отказываюсь снова становиться всего лишь другом твоего дедушки и вести с тобой только вежливые разговоры.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, Байрон, — заявила она, уверенная в этом больше, чем в чем-либо другом за всю свою жизнь. — Я мечтала о твоих поцелуях. — И помоги ей Боже, она не лгала.

Его рот оказался горячим, сильным и властным. Это было все, о чем она мечтала. Совершенное тепло, совершенный огонь, проносящийся через него, через нее. Он поглощал ее, целуя так, словно ему никогда не будет достаточно. Она могла затеряться в его тлеющей страсти. Она знала, что могла. Просто вспыхнуть и подняться с ветром к облакам и ночному небу, где будет свободно парить вдали от ежедневных интриг и драм палаццо.

— Байрон, — она прошептала его имя в шелковистое тепло его рта, ее руки зарылись в его густые длинные волосы, ведя себя так же собственнически, как и он.

Его рука сжала ее грудь, и язычки пламени затанцевали на ее коже, обожгли живот и исторгли стон из ее тела. Его рот покинул ее, цепочкой маленьких поцелуев спустившись к ее горлу. Его язык туда-сюда прошелся по ее пульсу, в то время как его рука обхватила ее грудь через прекрасное кружево, а его большой палец начал поглаживать сосок, превращая тот в твердый ноющий пик.

Антониетта задохнулась от удовольствия и возбуждения. Как долго она мечтала о нем? Желала его прикосновения? С первого мига, как услышала его голос, она знала, что он окажется идеальным любовником. Интуитивным любовником.

Его рот скользнул ниже, место большого пальца занял его язык, омывая сосок, пока ее руки в ответ не стиснули в кулаках его волосы. Его рот был горячим и необузданным, с силой посасывая сосок по ее требованию. Она услышала свой собственный стон, тихий шепот желания, что распространилось от ноющей груди в тело, сгущая кровь. Голод и желание были острыми и ужасными настолько, что она испугалась. Она еще никогда не была в таком огне, ее тело управляло сознанием. Она не могла остановить себя от погружения еще глубже в его рот, от издания едва заметных, требовательных звуков, вылетающих из ее горла.

Его губы покинули ее груди, и она вскрикнула от такой утраты. Его руки сжались вокруг нее, полностью притягивая в объятия. Биение его сердца было быстрым и сильным. Ее собственное сердце подхватило ритм. Она простонала от страстного желания, когда его зубы начали туда-сюда поддразнивающе царапать ее предательский пульс, неистово бившийся на шее. Желание взревело в ее крови, когда она ощутила едва заметные укусы. Она не ожидала, что это окажется настолько эротичным.

Он что-то прошептал ей. Слов Антониетта не смогла уловить, а вот почувствовать — почувствовала. Она волновалась и нервничала, ее тело требовало облегчения, его обладания. Она металась в его руках, не в силах оставаться спокойной, когда каждый дюйм ее тела был в огне. Тем не мене, он не спешил, его рот спускался ниже, пока не достиг возвышенности ее груди. Она вновь почувствовала его зубы, и тысяча крыльев бабочек затрепетала в ее животе. Горячая влага желания потекла по ее бедрам. Ее мускулы сжались.

Затем была раскаленная добела молния, вспышка боли, которая принесла острое наслаждение. Инстинктивно она прижала его голову к себе, чувствуя себя так, словно принадлежала ему. Словно они были половинками одного целого, и теперь они соединились, кожа к коже, кровь к крови. Она услышала его голос, шепчущий у нее в голове, тихие слова на древнем диалекте, который она не смогла определить, хотя говорила на нескольких языках. Сами слова не имели для нее никакого значения, только звук его голоса, который словно проскользнул через ее защитные слои и оставил метку в виде своего имени на ее сердце. На ее душе.

Она не хотела его имени на своем сердце. Ей был нужен любовник безо всяких обязательств. Невероятная магия, которой он окружил ее, обернулась чем-то, что она не могла себе позволить. На мгновение она сделала все, что могла, чтобы вырваться, глотнуть свежего воздуха, найти способ заставить свои растаявшие мозги заработать вновь.

Байрон провел языком по укусам, шепотом отдав ей команду, в результате чего она перестала сопротивляться и еще сильнее подпала под его чары. Ее голова вновь опустилась ему на плечо, и он не смог устоять перед соблазнительным видом ее шеи. У нее был именно такой вкус, какой он и ожидал. Сладкой и мужественной женщины. Противоречивой смеси уверенности и неуверенности в себе. Противоречия невинности и опыта.

Он перевернул ее так, что его напряженная плоть прижалась к сосредоточию боли, показывая, он прекрасно знает, что собирается делать. Байрон расстегнул свою рубашку, уставился на свою руку, пока один ноготь не вытянулся, становясь острым как бритва, и он провел им по своей груди, после чего прижал к своей коже ее рот, шепотом отдавая другую команду.

При первом же прикосновении ее губ, он в экстазе откинул голову назад, потрясенный своей реакцией на ее прикосновение. На вид ее лица, такого красивого в темноте. На водопад ее волос, сияющих, как темное облако. Байрон знал, что за годы он научился терпению, устойчивой, тщательно развитой черте, которую охранял как зеницу ока. Антониетта же заставила его самодисциплину пошатнуться. Он хотел ее… хуже, он нуждался в ней. Он не торопясь узнал все, что мог, о ней и теперь знал, она и мысли не допускала о постоянных отношениях. Она бы не возражала иметь его в качестве любовника, но задумываться о браке или вечности не хотела.

Его первым порывом было просто взять ее. Но он незамедлительно отверг эту мысль, отказываясь быть эгоистом и совершать ошибку, которая в любом случае заставит ее страдать. Он был решительно настроен ухаживать за ней, пока не увидел, как она борется за свою жизнь на скалах. Ее безопасность была для него превыше всего, но в дневные часы он вынужден находиться глубоко в земле, неспособный защитить ее. Поэтому и связал их воедино, пока она не будет готова принять его таким, каков он есть.

Его тело содрогалось от усилий, прилагаемых им, чтобы не произнести слов брачного ритуала, которые привяжут их друг к другу на все времена. Она должна оставаться на поверхности, а ему придется вернуться под землю и находиться там, пока солнце стоит высоко в небе. Дрожа от желания, Байрон остановил обмен, которого было достаточно для установления между ними истинной связи.

Сканировать и читать мысли большинства людей было сравнительно легко, но когда дело касалось Антониетты и большинства членов ее семье, это было очень сложно сделать. И дело касалось не только одной семьи Скарлетти, подобные люди встречались и в городе, также к ним относились некоторые слуги в палаццо. Строение их головного мозга было не совсем обычным. Если он просто с силой прорвется через барьер, то они поймут, он там, читает их мысли, вбирает их воспоминания. Ему необходимо разобраться с этим до того, как он совершит что-то, о чем впоследствии может пожалеть. Он понятия не имел, чем еще отличаются люди в этом регионе. Поэтому благодаря связи, которую создал между собою и Антониеттой, он сможет с легкостью найти ее, где бы она ни была, и при желании дотронуться до ее сознания. Теперь у нее не было никакого шанса сбежать от него, а у него появилось больше шансов прийти ей на помощь, если возникнет надобность. Это было единственное верное решение и единственный безопасный способ, который он смог придумать, чтобы быть уверенным в ее безопасности.

— Проснись, Антониетта, — тихо приказал он.

Она, моргая, уставилась на него своими огромными черными глазами, словно не могла сконцентрироваться. Подушечки ее пальцев безошибочно нашли его губы.

— Никто и никогда не целовал меня так, как ты. Боюсь, что зайди мы чуть дальше, я бы просто сгорела в огне.

— У нас нет на это времени. Ночь почти закончилась, а я еще не проверил тебя на наличие яда. Когда я займусь с тобой любовью, Антониетта, мне потребуется время, чтобы сделать это качественно.

Она подняла бровь:

— «Когда»? Не «если»?

— Думаю, не возникает никаких сомнений, что мы оба хотим этого, — он осторожно уложил ее на постель, его руки погладили мягкие полушария ее груди. — Лежи спокойно и позволь мне убедиться, что в твоем организме не осталось ни яда, ни снотворного.

Как же Антониетте хотелось видеть его. У нее создалось впечатление о невероятно сильном, высоком и широкоплечем мужчине. От Таши Антониетта знала, что Байрон красив и обладает длинными волосами. Ее кузина часто упоминала его грудь и твердые ягодицы… Странно, она ощущала себя совершенно по-другому. Ее слух и так всегда острый, теперь, кажется, стал еще острее, как будто она могла слышать каждый его вздох, двигающийся через его легкие. Она более остро осознавала присутствие Байрона, каждое его движение, знала точное местоположение в комнате.

— Спи, Антониетта. Завтра твоя семья начнет предъявлять свои обычные требования, ты должна быть отдохнувшей.

Ее ресницы опустились вниз, словно он заставил ее сделать это. Она чувствовала, как он собирает энергию, чувствовала тепло и силу, определила тот момент, когда он вошел в ее тело, чтобы найти следы отравления, как и в случае с ее дедушкой.

— Байрон, — прошептала она его имя, потому что проваливалась в сон, несмотря на свое желание остаться с ним. Ей не хотелось отпускать свою волшебную ночь.

— Не волнуйся, cara, никому не будет позволено причинить вред тебе или твоему деду. А теперь спи спокойно.

Едва заметная улыбка изогнула уголки ее рта.

— Я думала вовсе не о том, что кто-то может причинить кому-либо из нас вред. Я думала только о тебе, — она уступила соблазну поспать с его именем на губах и с его вкусом во рту.