Тени старого дома

I

Би едва не уехала на следующее утро без моего ведома. Я случайно столкнулась с ней в холле, когда, зевая, спускалась за кофе. Когда я увидела ее в розовом костюме и белых перчатках, то поняла, что она собралась выполнить обещание и нанести визит отцу Стивену. Я сказала ей:

– Подождите меня. – Но она необычно значительно взглянула на меня, и я вспомнила, что не была приглашена.

– Ох! – сказала я. – Извините, я думала... Глупо с моей стороны.

– Вам тоже будут рады, конечно. Но я полагала, что вам неинтересно.

– «Неинтересно»?

– Мне так казалось. Это, наверное, звучит глупо для того, кто...

Установилось короткое неловкое молчание. Впервые я чувствовала себя с ней смущенно. Такое однажды случилось, когда моя тетя Бетти отправлялась с визитом к высокопоставленному лицу Хейгерстауна в Мэриленде и взглянула на меня так, словно я выползла из норы.

Затем Би, рассмеялась:

– Это Роджер виноват. Он все время охраняет меня. Давайте поедем вместе. Я всегда ценила вашу компанию.

Я уселась за руль. За несколько недель я успела разобраться во многих привычках и слабостях Би. Она не любила водить машину и была рада, если кто-то брал это на себя. Я не заядлый автолюбитель, но водить машину люблю. До этого я никогда не водила «мерседес», и вряд ли это когда-нибудь повторится.

Когда мы быстро скользили по гладкому шоссе, я заметила, что она задумчиво рассматривает меня из своего угла. Смутившись, я стала поправлять свои завитушки.

– Я бы привела себя в порядок, если бы знала, что вы поедете так рано, – сказала я.

– Вы выглядите хорошо, – возразила Би. – Но я должна снова принести вам извинения.

– Бросьте, – ответила я. – Я выгляжу как дождевой червь, ведь правда?

– Я бы не стала употреблять такое слово. Но вы выглядите не так хорошо, как могли бы. Я думаю, что это должно больше заботить мое поколение, чем ваше. И я буду последней, кто упрекнет вас за внешний вид.

– В действительности это меня серьезно заботит. Я не хочу выглядеть как маленькая сиротка Энн. – Я засмеялась, чтобы показать, что это меня мало касается. Но Би не поддержала мой смех.

– У вас красивые волосы, – сказала она серьезно. – Этот медно-золотистый оттенок встречается очень редко, и в отличие от других рыжих у вас нет веснушек и противного оттенка красного ростбифа на лице. И все, что вам требуется сделать, так это соответствующая укладка, вместо того чтобы постоянно смахивать спадающие на глаза волосы.

Если бы такое предложение сделала моя тетя Бетти, я бы ответила дерзко или отомстила, прокатив ее на бешеной скорости. Бетти не стала бы делать при этом комплименты и говорить, что ее беспокоят мои чувства. Вместо этого она волновалась бы о том, что подумают обо мне ее друзья.

– У меня нет времени заниматься этим, – отрезала я.

– Дайте мне сообразить, что нужно сделать. Я не профессионал, но...

– Но хуже, чем есть, все равно не станет.

– Я покраснела, когда подавала вам руку при первой встрече, – призналась Би. – Вы выглядели очень броско со своей совершенной стрижкой и очками, идущими к форме вашего лица, и...

– В наполовину изношенной одежде. – Я посмотрела вниз, на свои выцветшие джинсы – на правом колене была дырка – и на свою чистую, но не новую рубашку Т-формы с выразительным девизом: «Женщины принадлежат дому даже в сенате». – Я думаю, что не будет изменой феминистскому движению, если иногда надевать юбку.

В действительности идея увлекла меня. Я была так поглощена, воображая себя красивой, обновленной, что чуть не проехала деревню. Би вовремя подтолкнула меня. Я сделала крутой поворот и очутилась на аллее, ведущей к дому приходского священника.

Не знаю, ожидал ли меня отец Стивен. Но встретил он меня так же тепло, как и Би, и препроводил нас в свой кабинет. Это была подчеркнуто мужская комната с глубокими кожаными креслами и снимками животных на стенах. В ней было пустовато и неуютно. Мы едва успели занять наши места, как вошла пожилая женщина в накрахмаленном переднике с подносом, на котором стояли чашки кофе и лежали булочки. Я несколько поежилась от взгляда, которым она окинула меня. Он говорил о том, что она уже встречалась с такими типами, воспринимает их покорно, но без энтузиазма.

– Не знаю, что бы я делал без француженки, – сказал отец Стивен, когда она вышла. – Но иной раз ее замечания по поводу правильного поведения духовного лица делают меня беспокойным, как подросток. Слава богу, она не касается моего письменного стола, но иногда у меня возникает порочное желание дико скакать по всей комнате и разбрасывать вещи.

Его чистосердечные признания позволили мне расслабиться, чего он, по-видимому, и добивался. Но я все-таки положила свою левую ногу на правую, чтобы спрятать дырку в джинсах.

– Где Роджер? – спросил отец Стивен. – Я бы очень удивился, если бы он упустил возможность выступить в роли защитника дьявола.

– Он срочно уехал проявлять свои последние снимки, – сказала Би. – Он встал ни свет ни заря... – Она залилась прелестным румянцем. Отец Стивен предпочел тактично не заострять на этом внимание, и через несколько секунд Би продолжила: – Честно говоря, отче, я просила вас принять меня пораньше, потому, что хочу поговорить без Роджера, без его насмешек над всем, что я буду говорить.

– Понимаю. Случилось что-нибудь?

Би покачала головой. Отец Стивен повернулся ко мне:

– А у вас, Энн?

– Я сплю как ребенок с тех пор, как сменила комнату, – ответила я небрежно. После этого я снова стала рассказывать отцу Стивену о фотоаппаратах Роджера и о его решении разместить их в склепе. Он улыбнулся и покачал головой:

– Роджер опять со своими игрушками. Он, кажется, не осознает собственной несообразности. Я думал, он не станет потакать вашему беспокойству, связанному с надгробной плитой.

– Склеп был уступкой мне, – призналась я. – Со вчерашнего вечера меня посещают странные мысли.

– Вы начали интересоваться, находятся ли останки Этельфледы в склепе, – сказал отец Стивен. На моем лице отразилось изумление. Он открыто рассмеялся, его глаза сверкнули. – Я должен признаться, что читаю ваши мысли. Вас это удивляет? Долгие годы человечество вырабатывало стереотипы, поэтому нет ничего удивительного, что одна и та же мысль пришла в голову нам обоим. Но я думаю, что вы, так же как и я, пришли к заключению, что эта проблема практически неразрешима. В любом случае мы не сможем это проверить. Даже если Кевин позволит...

Я взволнованно перебила его:

– Нам нет нужды выкапывать ее. Должны остаться записи, списки, составленные, когда дом перевозили.

– Гм, это разумно, Энн.

– И я подумала, что эти записи должны быть у вас, если они являлись частью имущества мисс Марион. Вы были ее законным опекуном...

– Нет, нет. Правовыми вопросами занимался начинающий адвокат, назначенный судом, – младший партнер фирмы, которая представляет интересы семьи Карновски в этом штате. В действительности она не слишком загружала его работой ввиду невысоких доходов.

– Но эти бумаги имеют прямое отношение к дому, – возразила я. – Разве они не необходимы для потенциального покупателя как подтверждение происхождения собственности?

– Очень возможно. Но я стремился не держать у себя никаких документов. Думаю, что можно спросить у того самого юриста – Джека... Джона Буркхардта. Я не знаю, какие доводы мне привести, чтобы оправдать свое любопытство по прошествии такого длительного времени.

– Логично, чтобы это сделал Кевин, – сказала Би. – Он единственный, кто может законно сделать запрос.

– Я не думаю, что нам следует впутывать его в это дело, – воспротивилась я.

– Но он интересуется Этельфледой, – возразила Би. – Он ничуть не встревожился, когда я вчера задавала ему вопросы...

Отец Стивен резко опустил руку на стол. Жест был так красноречив, а мука, исказившая его лицо, так выразительна, что Би оборвала свою речь, и мы обе посмотрели на него с удивлением.

– Этого делать нельзя, неужели вы не видите? – воскликнул он. – Беспечность Кевина, по моему мнению, наиболее тревожный симптом. Меня не покидает ощущение, что мы имеем дело с чем-то крайне неустойчивым, похожим на тяжелый камень, едва удерживающий равновесие. Кажется, что камень стоит на месте, но достаточно малейшего касания, чтобы он опрокинулся.

Чуть поколебавшись, я спросила:

– Вы видите что-то в Кевине, чего мы не уловили?

– Я ничем не могу подтвердить это, чтобы убедить вас. Я могу сослаться только на свои предчувствия. Но я имею многолетний опыт в таких вопросах, хотя никогда не сталкивался со случаями подлинной одержимости...

– Одержимости! – воскликнула Би. – Вы, наверное, шутите.

Пастор вздохнул:

– Я запутался, я вовсе не это имел в виду. Мой язык подвел меня. Дайте мне сосредоточиться. Мы должны рассмотреть все возможности.

– Я не могу, – возразила я. – Я уже напрягала свое воображение, пока не закружилась голова от перегрузки.

– Он изменился, – сказал отец Стивен. – Разве не так?

Я не ответила, но через мгновение он добавил, как бы отвечая на полученную реплику:

– Я ничего не могу утверждать. Я далек от уверенности в своей правоте. У нас недостаточно информации, чтобы защищать любую из точек зрения.

– Именно, – подтвердила я. – А что вы думаете об Этельфледе? Информацию о ней мы могли бы добыть.

Отец Стивен пожал плечами:

– Почему бы мне не навести справки? Я могу сказать Джеку, что нынешние владельцы дома интересуются его историей.

– Святой отец, мы не можем заставлять вас лгать из-за нас, – сказала Би.

– Это не ложь, это правда. Возможно, не вся правда, но это мои проблемы. Поиски могут оказаться напрасными. Относящиеся к нашему делу документы могли быть переданы мистеру и миссис Блэклок при оформлении покупки. Я не знаком с этой процедурой.

– Было бы очень хорошо, если бы вы попытались, – настаивала я. Пусть Би и отец Стивен волнуются за свою совесть. Лично я одобряю ложь во спасение. Что за мир окружал бы нас, если бы каждый все время говорил одну только правду?

– Я охотно возьмусь за это. Но я должен предупредить вас обеих, что, по моему мнению, вы на ложном пути. Особенно вы, Би. Вы не должны впадать в материалистические заблуждения. Мне нет нужды ссылаться на Священное писание...

– «Тогда пусть прах вернется в землю, где он был, а душа вернется к богу, создавшему ее», – пробормотала Би. – Я согласна, святой отец, что не имеет значения, где находятся останки Этельфледы. Все эти теории, глупые игрушки Роджера – ничто не поможет мне в моих намерениях.

– Существует ритуал...

– Нет, отче, только не заклинание.

Отец Стивен поморщился:

– Я тоже не люблю этого слова. Этот обряд заставит меня почувствовать себя настырным и тщетным в своих потугах идиотом из книги, бывшей довольно популярной несколько лет назад. Это трусливая уловка и западня не только для духовенства, но и для каждого адепта христианской веры. Однако это принятый и официально признанный церковью обряд. Почему вы противитесь ему?

Потупив глаза и нервно комкая мягкий воротник платья, Би быстро сказала:

– Я не могу разрешить ничего подобного без согласия моей сестры и ее мужа. Ведь я только гость в этом доме. И даже если бы я решилась побеспокоить их и прервать их поездку, они бы никогда не согласились.

– Это, несомненно, встревожит их, – согласился отец Стивен, криво улыбаясь. – Но что дает вам основание предполагать, что они не согласятся?

– Вы не знаете мужа моей сестры, – ответила Би.

Я не была знакома с этим джентльменом, но знала ее точку зрения. У меня было чувство, что если я когда-нибудь познакомлюсь с мистером Блэклоком, то я увижу в нем пожилой вариант Кевина – очаровательного, доброго, упрямого, скептичного. Нет, такой человек не будет присылать ответную телеграмму: «Приступайте к изгнанию нечистой силы». Он отменит свое путешествие, вылетит домой и учтиво, но решительно выселит сумасшедших, которые попытаются рассказать ему о ночных похождениях его сына.

– Это трудно, – сказал в задумчивости отец Стивен. – Но я чувствую, что вы не до конца со мной откровенны. Какова все-таки действительная причина того, что вы отклоняете мое предложение?

Би некоторое время сидела, опустив голову. Когда она заговорила, голос ее был настолько тих, что мне стоило немалых усилий расслышать ее.

– Это означает выгнать его из дома, в темноту, уничтожить.

– Да, – кивнул отец Стивен. – Боюсь, что так.

– Нет, послушайте меня, пожалуйста. Есть ли предел прощению и милосердию божьему? – Даже я знала ответ на этот вопрос. Би не стала ждать ответа отца Стивена. Она пылко продолжала: – Тогда можем ли мы быть немилосердными и не спасти его душу? Если мы...

– Довольно. – Голос отца Стивена не был громким, но его суровый тон был столь же повелителен, как и крик. – Опомнитесь, Би. Вы встаете на опасную дорогу. Да, я восхищаюсь вашим сострадающим сердцем. Но вы совершаете недозволенное.

– Вы думаете, это зло? – спросила Би.

– Зло существует.

Би сильно сжала руки и изобразила муку в глазах, показывая, как неприятно ей расходиться во мнении со своим другом, но сила ее убежденности подавляла гораздо более слабые колебания. Как долго продолжался бы их спор и каков мог бы быть исход, я никогда не узнаю. Их прервал сильный стук в дверь.

– Роджер, – сказал отец Стивен. – Я знаю, что так стучит только он. Би, в действительности у нас нет разногласий. Я прошу вас, не делайте ничего сгоряча. Эти дела...

Роджер устал стучать, ожидая ответа. Он толкнул дверь и она раскрылась.

– И вы тоже здесь! – воскликнул он, сверкнув глазами на Би.

– Входите, Роджер, – сказал отец Стивен.

– Я уже вошел. Что вы говорили обо мне?

– Как обычно: хулили, оскорбляли и насмехались, – сказал отец Стивен.

– Нет. Серьезно, – настаивал Роджер.

– Мы не пришли к согласию относительно того, что предпринять, если это вас интересует, – произнесла Би.

– Изгонять духов? – На ее испуганный взгляд он ответил усмешкой. – Если взять нынешнее состояние так называемой литературы по данному вопросу, то анахронистские взгляды Стива о добре и зле имеют логическое основание. Почему бы не попытаться? Это глупо, но безвредно.

– Почему вы так уверены в этом? – спросил отец Стивен.

– Вам хотелось бы поверить в духов тьмы, не так ли? Это позволило бы вам уйти от неудобного вопроса – если Бог всемогущ и воплощает в себе добро, почему он приносит столько боли миру? Очнитесь, Стив. Нет такой вещи, как дух зла. По крайней мере, нет ничего такого, чем можно было бы управлять одним набором бессмысленных символов.

– А что вы скажете о Борли Ректори[6]? Об Элен Пуаре? О случае Иллфорта?

Эти имена были для меня все равно что греческие: я впервые их слышала, но Роджер откинулся в кресле с улыбкой, показывающей, что он вошел в привычную колею.

– Классические случаи истерии, особенно последние два. Что же касается призрака Борли...

Би встала.

– Если все это сведется к болтовне о призраках, я ухожу.

– Вы не хотите посмотреть мои фотографии? – спросил Роджер.

– Да?..

– Я хочу, – сказала я.

Роджер подождал, пока Би снова займет свое место, затем радостно сообщил:

– На самом деле они не стоят того, чтобы на них смотреть. Я получил то, что ожидал, то есть ничего.

Он показал серию расплывчатых снимков маленького помещения в склепе, где находилась латунная плита Этельфледы. Они были сделаны с помощью нового приспособления – фотокамеры, скользящей по фиксированному отрезку кривой, автоматически производя спуск через определенные интервалы времени. Другая камера, действующая при задевании привода к спусковому механизму, не сработала ни разу.

Я изучила один из снимков. Он был сделан под углом, позволяющим увидеть латунную плиту Этельфледы и соседний камень.

– Это странно, – сказала я. – Я думала, что плита плотно прилегает к полу. А эта линия между плитой и камнем напоминает щель – пространство в дюйм шириной.

Роджер небрежно взглянул на фотографию:

– Это только тень. Я говорил, что склеп не является источником явления.

– Тогда что?

– Дайте срок, моя дорогая. Подождите, пока я закончу свои исследования.

Он надеялся, что кто-нибудь попытается узнать о деталях. Но никто этого не сделал. Вскоре после этого мы разошлись. Только отец Стивен сказал:

– Пожалуйста, Би, держите меня в курсе дел. Я готов действовать по первому вашему слову.

Солнце было высоко, когда мы вышли из дома. Роджер отказался от места в машине, заявив, что он предпочитает собственный автомобиль, и поедет за нами следом.

– Жаль, что он не сделает это, – сказала Би, когда мы подошли к «мерседесу».

– Что? Не поведет машину?

– Нет, нет. Я говорю о его позиции. Для него это только интеллектуальная игра. Он не принимает это всерьез.

– Временами я тоже чувствую это, – призналась я. – Мое отношение к этому колеблется от крайней заинтересованности до полного скептицизма. И сейчас меня волнует вопрос, как добиться стабильности.

Би не стала меня переубеждать, как хотелось бы мне.

По отсутствующему нахмуренному выражению ее лица я поняла, что она думает о чем-то другом.

Как и отец Стивен, я беспокоилась за нее. Не только потому, что она персонифицировала странный феномен, тревожащий дом, но и потому, что в ней нарастала симпатия, к нему. У нее не было своих детей. Можно или нельзя было объяснить этим поведение Би, но оно не давало ключа к принятию ответных мер. Она не откроется мне. Она не считается со мной, потому что я неверующая.

Когда мы вернулись домой, Би отправилась наверх переодеться, а я – в это трудно поверить, но это правда – стояла перед большим зеркалом в холле и внимательно рассматривала себя, укладывая свои волосы множеством различных способов. Би застала меня за этим занятием, спустившись вниз. После этого она пошла в свою комнату, быстро собрала ножницы, расчески и полотенца и сделала мне стрижку.

Когда она срезала девять десятых моих волос, я с трудом узнала себя. Мое лицо выглядело огромным и до неприличия открытым. Би даже не спросила, есть ли у меня косметические средства; было очевидно, что нет. У нее была целая коллекция бутылочек, коробочек, щеточек, которые она вывалила на туалетный столик.

– Они выбросили это на распродажу, – объяснила она, роясь в куче. – Я никогда не могу устоять в таком случае перед покупкой, даже если цвета не идут мне. Мы здесь наверняка что-нибудь подберем.

Я чувствовала себя, как Сикстинская капелла с голой штукатуркой, перед тем как Микеланджело приступил к работе. Я должна сказать, что в обоих случаях результатом явилось произведение искусства. Когда я снова надела очки, мое лицо показалось мне незнакомым, но оно выглядело прекрасно.

Я восхищалась собой и благодарила Би. Потом пошла в свою комнату и стала восхищаться собой еще больше. Затем я переоделась в единственный находящийся в моем распоряжении комплект одежды, который был достоин моего лица, – ситцевую юбку и белую блузку с глубоким вырезом. Приняв позу перед зеркалом, я задумалась, что подумает Кевин обо мне, обновленной. Заметит ли он? Засмеется ли? От внезапного приступа стыдливости я снова переоделась в джинсы. Я хотела стереть и косметику, но остановилась, поняв, что очень огорчу Би. Я чувствовала себя смешной.

Кевин не явился на обед, что заставило меня почувствовать себя еще более смешной. Зато приехал Роджер. Разговор был банален и скучен. Никто из них не затронул тему, которая интересовала меня больше всего. После окончания обеда Би прогнала меня из кухни, заявив, что предпочитает убираться в одиночку. Роджер, заговорщически подмигнув и дернув головой, отвел меня в сторону.

– Что она собирается делать сейчас? – спросил он, когда мы вышли из комнаты. – Она не сказала мне. Почему она сердится?

– Она считает, что вы воспринимаете все слишком легкомысленно, – ответила я.

– Легкомысленно? Бог мой, я трачу все свое время на это. Послушайте, Энн, вы, кажется, не воспринимаете всерьез весь этот сверхъестественный вздор, который движет ею и Стивом. Можно поговорить с вами? Мне нужен отражающий экран.

В чем он в действительности нуждался, так это в мистере Ватсоне, следующем за ним повсюду и издающем восхищенные звуки: «Поразительно, мой дорогой Роджер». Мне предлагалась эта роль раньше. Возможно, я зря отклонила ее.

– Я попробую, – согласилась я. – Но ничего гарантировать не могу.

– О, господи, девушка. Я не прошу вас выйти за меня замуж, – сказал с нетерпением Роджер. – Идемте.

– Куда?

– В склеп. – Он испытующе посмотрел на меня. – Если вы не трусите.

– Ха, ха, – хохотнула я. – Меня уже пытались одурачить прошлой ночью. Там, внизу, нет ничего, чего можно было бы бояться.

Это то, о чем я все время твержу.

Я убедила себя, что мое настроение прошлым вечером было вызвано временным недомоганием, теперь преодоленным. Когда мы шли по мрачному подземелью, я не испытывала ничего, кроме боязни замкнутого пространна. Роджер принес мощный электрический светильник, превосходящий обычный электрический фонарь и заметно усиливающий свет от основных осветительных приборов. Я думала, что он собирался в помещение, в котором находилась латунная плита Этельфледы. Вместо этого он открыл дверь в соседнее помещение.

– Заметьте, что это отделение сравнительно новое, – начал он, освещая правую стену с несущими арками. – Первоначально это и соседнее помещение составляли одно целое. Согласны? Мы также пришли к общему мнению, что оно служило склепом под часовней в пятнадцатом веке. В действительности эта часть дома еще старше. Норманнские каменщики, которые сделали ее...

Я стала уставать, слушая эту лекцию.

– Одна тысяча шестьдесят шестой год, – сказала я. – Вильгельм Завоеватель.

– Не преувеличивайте. Скажем, год тысяча сотый, судя, по этим стенам. Я искал саксонские камни, которые упомянуты в книге, но не смог найти их. Я предполагаю, что эта часть фундамента ремонтировалась. Но они наверняка здесь. Это доказывает, что здесь было строение. Возможно, дом, возможно, церковь. В тысячном году, а может быть, и раньше.

– Ну и что?

Роджер бросил на меня неодобрительный взгляд:

– Ватсон никогда не говорил: «Ну и что?»

Я уверена, что именно мое легкомысленное поведение побудило его продолжить свою речь:

– Знаете ли вы, что Уорикшир, в котором находился прежде дом, был одной из последних частей Англии, взятой под контроль римлян? Она была заросшей лесами и редко заселена. Земля была слишком плотной для древних крестьян. Два знаменитых римских пути пересекали территорию с севера на юг, но поселений было немного.

После того как ушли римляне, вторглись саксы, приблизительно в пятом веке.

– Затем пришли датчане, затем норманны, – сказала я с нетерпением. – Куда вы клоните, Роджер?

– Я предполагаю, что саксонское строение было церковью, а не домом, – выпалил Роджер. – Использовать камень вместо дерева или вместо мазанки в то время, когда даже фортификационные сооружения делались главным образом из утрамбованной земли...

– Вы хотите сказать, что гипотетический норманнский хозяин имения разрушил церковь и построил свой дом на ее фундаменте? Я сомневаюсь в этом, Роджер. Как и все прочие кровавые завоеватели средних веков, норманны были образцовыми христианами.

– Это только часть моей аргументации. Можно вас попросить помолчать и выслушать меня, не прерывая каждые пять секунд?

– Если вы будете продвигаться вперед...

– Я продолжу после того, как покажу вам кое-что.

Он прошел в дальний угол помещения и осветил своим фонарем участок пола. Видя, что я колеблюсь, он сделал нетерпеливый жест.

Все это помещение было вымощено старинными надгробными плитами. Та, которую освещал Роджер, была настолько стара, что вместо первоначальной надписи остались только едва уловимые следы. Сделав шаг вперед, Роджер провел по одному из знаков пальцем.

– Видите ли вы это?

Я передернула плечами. Думаю, это было недоумение, а не трепет.

– Ветка с двумя отростками? Кадуцей?[7] Бабочка с длинным хвостом?

– Не смейтесь. Это топор, разве вы не видите? Двойной топор. Теперь посмотрите сюда и сюда.

Он переходил от плиты к плите и показывал.

– На этом камне также имеются голуби, – сказал он загадочно. – И рога. То есть голуби, топор и рога.

– Вполне возможно.

– О, черт, да вы не смотрите. Теперь прошу сюда.

Взяв за руку, он потащил меня из этого помещения в следующее. Латунная плита Этельфледы ярко заблестела при свете фонаря. Роджер толкнул меня на колени и нагнул мою голову ближе к поверхности латуни. Он ткнул в нее своим указательным пальцем.

– Стив решил, что это крест. Но я бы сказал, что форма непохожа.

Место, на которое он указывал, было наполовину заслонено его тонкими согнутыми пальцами. Ниже высовывался длинный ствол или древко. Выше сложенной в кулак руки были видны две ветви под прямым углом к стволу. Они казались более толстыми и заостренными, чем у креста, и ствол не сильно возвышался над ними.

Я освободилась от Роджера и поднялась на ноги.

– Вы видите предметы, – сказала я резко. – Что она будет делать с топором?

– Ваше поколение безнадежно безграмотно! – рассердился Роджер. – Неужели термин «двойная секира» не говорит вам ни о чем?

– Почему бы вам не сказать мне, о чем именно?

– Потому, – сказал Роджер, собирая остатки терпения, – что я хочу убедиться, что собранный мною материал говорит вам о том же, о чем и мне. Возможно, это тщетные надежды. Вы слишком невежественны. Тем не менее, взгляните не следующий объект.

Он включил фонарь и стал медленно вести им, освещая арки и капители колонн, образующие часть восточной стены. Верх колонн и примыкающие части арок оказались покрытыми резьбой, но в том, что раньше мы этого не увидели, не было ничего удивительного: почти вся резьба находилась на тех сторонах колонн, которые были расположены в неглубоких нишах, образуемых кирпичом и строительным раствором, замыкающим арки. Резьба очаровывала простотой и примитивностью древнего искусства. Она ограничивалась только изображением животных – оленя и смешных, неточно воспроизведенных львов, кроликов, лис и птиц.

– Что-то необычно для христианской часовни, не кажется ли вам? – спросил Роджер.

– Почему? Это «мелодичное щебетание птиц среди ветвей, прыжки зверей...», «и голос горлицы слышен на нашей земле».

– Значит, вы знаете нашу библию.

– «Библия, как литература», аудитория 322, по понедельникам, средам, пятницам, – сказала я.

– Хм. Хорошо, здесь мы почти закончили. Остальные надгробные плиты посмотрим мельком.

На двух из них, с резьбой по камню, не позволяющему так же оживить столетия, как латунь, были изображены фигуры женщин в древних одеяниях. Молча Роджер указал на следы предметов, которые держали обе женщины. Я не смогла разобрать, что это такое.

Почувствовав облегчение от того, что нахожусь на обратном пути, я снова впала в сарказм:

– Может быть, одна из них и проводит время с Кевином. Несправедливо с нашей стороны обвинять Этельфледу только потому, что на ее памятнике резьба более различима.

На эту неуместную реплику Роджер ответил ворчанием.

Я не была настолько глупа, как думал Роджер. Я могла проследить за общими чертами его аргументации. Она была связана с религиозными поверьями прежних обитателей дома. Я не была уверена в правильной идентификации двойного топора, что бы он ни означал, но если леди, лежащие в склепе, схватили этот зловещий символ вместо христианского креста, можно простить его любопытство к происхождению этих поверий. Поэтому я не удивилась, что местом нашей следующей остановки оказалась часовня.

Она была такой тихой, что даже Роджер на мгновение замолк, почувствовав тишину и спокойствие. Затем с оскорбленным видом он громко сказал:

– Проклятие! Освещение здесь ужасное. Было ли у вас время осмотреть здешние рельефные изображения?

– Не было. Но у меня странное чувство, что я была тут. Роджер, почему бы вам сразу не сказать мне?

Я знала, что так просто не отделаюсь. Роджер заставил меня взглянуть на каждое изображение. Их было немного. Ребристые колонны имели плоские поверхности и гнулись монолитно до самых ребер потолочного перекрытия. Только внутри дверных и оконных проемов рисунки были резными. Это были гирлянды цветов, свисающие фрукты и уже виденные нами бегущие животные.

Над алтарем под высоким окном находился единственный барельеф. Он был высечен на отдельном камне, не являющемся частью стены.

– «Мария, царица небесная, плачущая над мертвым Христом», – прочитала я. – Это, может быть, и Пьета[8], Роджер, но это не Микеланджело.

– Посмотрите поближе. Видели ли вы когда-нибудь подобную Пьету? Посмотрите на корону Марии и одежды. Обычно ее изображали в плотно закрывающем головном уборе и одеждах средневековых женщин. Посмотрите на ее... сына. Безбородый. Голый. А где крест?

– Я не часто видела Пьету, – сказала я раздраженно. – Но думаю, что она видоизменяется. Так же как и изображение Христа у различных этнических групп – он чернокожий в Африке и с узкими глазами в Японии. Так он лучше воспринимается психологически и теологически.

– Какая чушь! – Роджер раздраженно затряс рукой. – Вы безнадежны! Но ничего. Что мне от вас нужно, так это мускулы, а не мозги. Помогите мне.

Он стал снимать ткань, покрывающую алтарь. Я подавила в себе желание протестовать под влиянием его повелительного жеста. Он нагнулся, чтобы осмотреть камень под алтарем.

– Камень не примыкает к стене, – сказал он. – Мне удалось увидеть, что на тыльной стороне что-то начертано. Но чтобы разглядеть, что именно, не хватает пространства. Придется его отодвинуть.

Я хранила молчание. Неправильно его истолковав, Роджер нетерпеливо сказал:

– Это будет нетрудно. Нам не нужно его переворачивать, только оттолкнуть от стены.

Следует признать, что Роджер проделал большую часть работы. Мне пришлось только удерживать локтем свой угол, когда его прижимало к стене. Наконец Роджер удовлетворенно промолвил:

– Теперь достаточно. Идите сюда и взгляните.

На тыльной стороне камня была видна резьба. Некоторые фрагменты были настолько рельефны, что выделялись из общего рисунка, как главная скульптура среди окружающих ее фигур. Узкое каменное обрамление было таким же глубоким, как и самые глубокие части резьбы, так что создавалось впечатление, что изображение вложено в открытую коробку. Через секунду я поняла, почему задний план выглядит так необычно. То место, на которое я смотрела, являлось верхней частью камня. Он был опрокинут на боковую сторону.

Поняла я и кое-что еще – насколько неумело были сделаны все прочие резные изображения. Эта работа не принадлежала ни Лисиппу, ни Фидию, но она была профессионально выполнена опытным мастером. Кроме того, она была старше других работ на полтысячелетия.

В центре композиции находился бык, вытесанный настолько реалистично, что я, казалось, слышу его мычание. У него были причины выражать недовольство; он был веревками притянут к нерельефно показанному жертвеннику, и человек в длинных одеждах и капюшоне перерезал ему горло. Кровь лилась потоком в поставленную в ногах чашу.

– Греческая работа, – предположила я.

– Римская копия, – откликнулся Роджер, подобно антифонному хору[9].

– Это что-то напоминает мне.

Роджер сказал:

– Это мне тоже что-то напоминает, но то, что вертится у меня в голове, лишено всякого смысла. Погодите. Я помню, что читал... – Он двинулся по направлению к двери, но тотчас вернулся назад. – Сначала помогите мне установить его на место. – Он снова рванулся к двери. – Нет, я сначала сфотографирую. Подождите меня здесь.

Я устала от его указаний и поэтому последовала за ним. Прежде чем он дошел до двери, она отворилась, и я увидела, что кто-то стоит на пороге.

Сразу я не узнала Кевина. В помещении было сумрачно, и ссутулившаяся неподвижная фигура выглядела неправдоподобно большой и грозной. Даже узнав его, я невольно сжалась, почувствовав его гнев. Он ворвался, как поток горячего воздуха.

– Какого черта вы здесь делаете? – потребовал он ответа.

Я спешно подалась вперед и встала плечом к плечу с Роджером. (Во мне имелись тогда и есть сейчас героические черты, хотя я и пытаюсь контролировать их.) Роджер, казалось, был ошеломлен злостью в голосе Кевина. Когда он заговорил, тон его был примиряющим:

– Я искал вас, чтобы получить разрешение, но не мог найти, хотя вы уже согласились на то, чтобы провести... некоторые исследования.

Кевин секунду помедлил с ответом.

– Да, кажется, это так, – сказал он несколько смущенно. – Что вы ищете? Что вы здесь делаете?

– Мы нашли кое-что интересное, – ответил Роджер. – Я собирался показать вам. Хорошо, что вы зашли. Подойдите и посмотрите.

Когда Кевин подошел к алтарю и присел на корточки, чтобы осмотреть рельеф, он уже успокоился.

– Похоже, что греки, – сказал он заинтересованно. – Одно из приобретений Рудольфа? У него в одной из ванных комнат стоит римский саркофаг.

– Я бы не додумался, – признался Роджер, – поместить это в такое прекрасное место под христианским алтарем.

– Может быть, Рудольф был евреем и считал все остальные религии одинаково еретическими. Это митраизм, не так ли?

– Может быть, – заколебался Роджер.

Мне пришлось попросить разъяснений, так как в моей памяти перепутались полузабытые сведения из когда-то Пройденного курса истории. Бог Митра был первоначально персидским, но поклонение ему распространилось и в Римской империи, стало особенно популярным в легионах. Это была религия мужчин, солдат. Она не была принята среди женщин. Принесение в жертву быка было одним из ритуалов.

Придя к такому выводу, мы приготовились уходить. Роджер спросил Кевина, нужна ли ему фотография резных изображений, и Кевин ответил, что очень хотел бы ее иметь. Роджер побежал за фотоаппаратом, а Кевин посмотрел на меня и нахмурился.

– Это была идея Роджера, – робко сказала я.

– Ты выглядишь по-новому, – заметил Кевин.

– Я? О, это Би состригла мои волосы. Мне было... жарко.

– Ты выглядишь хорошо.

– Спасибо.

Кевин продолжал изучать меня с загадочным выражением лица.

– Я подумал, что лето проходит скучно, мы почти не выезжаем. Не хочешь ли ты поехать куда-нибудь? В кино, например?

Это было абсурдно, как в каком-то старом фильме с Дорис Дэй[10] и кем-то еще того же сорта. Героиня снимает очки, покупает красивую одежду и – о, чудо – героиня видит, что она женщина.

– Здесь есть кинотеатр? – спросила я.

– Возможно, один где-то есть.

– Я не чувствую большой потребности в этом, Кевин, – сказала я. И, слава богу, добавила: – Здесь накопилось столько дел!

– Я рад, что ты так думаешь. Большинство девчонок сидели бы, скучая, все дни.

Я даже не выразила неудовольствия по поводу слова «девчонок».

– «Скучать»? – повторила я задумчиво. – Нет, я не скучаю.

Мы вышли. Кевин случайно коснулся рукой моей талии, и я совсем не испытала неприязни.

II

Тот день запомнился и по другой причине. Я получила письмо от Джо.

Не крошечную надпись на открытке, а настоящее письмо.

Мы обычно не ждали почты. Почтовый ящик находился в конце шоссе, в миле от нас. Когда кто-либо из нас случайно находился в тех краях, то забирал содержимое ящика и затем вываливал его на стол, находящийся в холле. До сих пор я получила вышеупомянутые открытки, пару раздраженных писем от матери, где она спрашивала, почему я не пишу, и несколько циркуляров от друга, который временно снимал мою квартиру.

Письмо от Джо попалось мне на глаза, когда я проходила через холл. Оно лежало сверху пачки и было усеяно зарубежными марками, приклеенными на пути его следования. Секунду я стояла, глядя на него. Возможно, в этот момент великая новость о том, что я превратилась в женщину, телепатически пересекала Атлантический океан. Точнее, не с помощью телепатии, а с помощью ясновидения. Письмо же могло дойти туда только через пять дней. Взяв письмо, я отправилась в свою комнату.

Джо всегда неправильно меня понимал.

«Я не осуждаю тебя за то, что ты делаешь, Энн, это твое дело. Но я считаю, что ты обязана быть честной со мной. Мне никогда не нравилась твоя сумасшедшая идея провести лето с Кевином, но ты уехала, не посоветовавшись со мной. И ничего не написала после той первой записки. Ни письма, ни даже пары строчек. Если твои чувства изменились, скажи об этом. Я, со своей стороны, сделаю то же самое. У меня нет времени выжимать из себя много слов. Время дорого. Я ишачу по десять часов в день».

И так далее. Исписав две страницы о своей работе, большая часть которой была недоступна моему пониманию, он резко закончил: «Ответь немедленно. Люблю, Джо». Слово «люблю» было вставлено, видимо, после завершения письма.

Если бы у него было намерение написать письмо, приводящее получателя в ярость, то он не смог бы решить свою задачу более успешно. Высокомерный, требовательный тон вернул прежнее раздражение, вызванное его молчаливым предположением, что домашняя работа лежит на мне, его скучающим взглядом, сопровождающим мои рассказы о собственной работе, его уверенностью, что я должна прекратить любое дело, когда ему захочется рассказать о своем. Невероятно, но один раз я даже сочла такие мысли забавными.

III

Тем вечером мы поехали в кино: я с Кевином и Би с Роджером. Роджер навязался сам, проигнорировав кашель и неодобрительный взгляд Би. Казалось, что эта идея живо заинтересовала его. Поэтому все мы уселись в ряд в маленьком местном зальчике, между рядами которого было грязно от пролитого лимонада и рассыпанного попкорна, и стали смотреть одну из тех комедий, в которых персонажи чисто случайно оказываются в постелях друг с другом. После этого Роджер предложил поехать куда-нибудь испробовать солодового напитка – кажется, это был один из его ритуалов, – но мы не нашли ни одного открытого заведения и вернулись домой.

Той ночью мне снова снились сны. Мне снилось, что я бегу вниз по бесконечной дороге, по краям которой стоят фигуры с окаменевшими лицами. Бегу, спотыкаясь, с отчаянной скоростью, потому что нечто преследует меня. Я не отваживаюсь оглянуться, чтобы узнать, не догоняет ли оно меня, потому что знаю, что у него страшное лицо. Только, когда я почувствовала на своей шее его горячее дыхание, я увидела впереди Джо и предприняла последний яростный рывок. Но когда я добежала до него, он сделал шаг в сторону, и я падала, падала, падала в темноту... и проснулась с сильно бьющимся сердцем и горьким вкусом во рту.

Ночь была жаркой и влажной. Окна были широко раскрыты. Внешние огни отбрасывали в комнату тусклый свет. Я не знаю, как долго я лежала, постепенно расслабляясь и погружаясь в дремоту, по мере того как ночные кошмары отступали и забывались. Я все еще не спала когда услышала, как открылась и закрылась дверь.

Ночные звуки в этом доме были законным основанием для тревоги. Я села в постели и прислушалась. Ничего не было слышно, но теперь я снова была в тревоге и напряжении. Я знала, что не усну, пока не удостоверюсь, что то, что я слышала, исходило от Би, вышедшей по какой-либо надобности. Открывавшаяся дверь должна была принадлежать ей. Она была единственной, которая запиралась.

Тихо постучавшись в ее дверь, я получила немедленный ответ. Она сидела на мягком сиденье около окна.

– Я разбудила вас? – спросила она. – Я старалась не создавать шума.

– Я проснулась от плохого сна.

– Садитесь и расскажите мне. – Би похлопала по соседнему сиденью.

– Благодарю, я в порядке. Это мое проклятое подсознание не дает мне покоя. – Но я все-таки села. – Почему вы не спите в такой час? Сейчас, должно быть, три часа ночи.

– Я была в старом крыле, – сказала Би тихо. – В коридоре около комнаты Кевина.

– Ради бога, Би! Вы обещали Роджеру...

– Я не обещала. Он требовал, но я не согласилась.

– Где он?

– Внизу. В часовне, я думаю. У него с этим местом связаны какие-то глупые намерения.

– Почему вы не попросили меня пойти с вами, если уж решились идти? Вы не имели права подвергать себя такому риску.

Би задумчиво изучала меня.

– Я поступила неправильно? – Я зажестикулировала и что-то забормотала. Она кивнула: – Я знаю, что это так. Вы пытаетесь сказать это мне. Странно, как трудно пересказать состояние эмоций. Вы забыли, что я единственная, кто ничего не видел. Мне было любопытно. Кроме того, я чувствовала, что мы должны вести наблюдения каждую ночь. Представления могут прекратиться или стать нерегулярными.

– Вы правы, – проговорила я после минутного размышления. – Роджер, кажется, потерял интерес к подруге Кевина, но я обязана за ним следить. Я не такая храбрая, как вы. Я предпочла роль страуса. Если я ничего не вижу, то считаю, что этого нет.

– Кевин не открывал двери сегодня ночью, – сказала Би.

– Может быть, это прекратилось?

– Может быть.

Я знала это выражение лица – ее опущенные ресницы, наполовину скрывающие глаза, слегка напряженные мышцы в углу рта, не выпускающие готовые сорваться слова.

– Вы что-то видели.

– Вы назвали бы это сном. Может быть, я и спала. Было так тихо, и я клевала носом.

– Ну?

Би пожала плечами.

– Обычное привидение, прямо как из романа. Перемещающееся и дрейфующее. Это была Этельфледа, такая, как я ее представляла, – такая же одежда и все прочее. Но когда я моргнула и ущипнула себя, она пропала.

– Бог мой!

– Оно не было страшным. И, конечно, – добавила она тихо, – убедительным. Оно ничего не доказывает.

– Обещайте, что ничего больше не будете предпринимать, не сообщив мне.

– Я не нуждаюсь в вашем скептицизме, Энн, – возразила Би. – Мне нужна ваша поддержка. Если бы она у меня была, чистосердечная и без задней мысли, мне не о чем было бы больше мечтать.

Разве это не то, о чем мечтает любой из нас? Безусловная взаимопомощь, беззаветная вера? Я искала в своем усталом мозгу нужные слова. Я не могла дать ей то, что она просила, но безошибочная интуиция подсказала замену.

– У вас есть моя любовь, – сказала я. – Разве этого не достаточно?

Это был удивительный всплеск эмоций. Мы обнимались, целовались и немного плакали.