Тень твоего поцелуя

Пролог

Уинчестер, 26 июля 1554 года

Обшитая панелями комната была почти целиком погружена во тьму. Только тусклое сияние свечей в единственном канделябре на пристенном столике выхватывало из полумрака то кровавый огонь рубина, то золотистое свечение топаза, то таинственную вспышку изумруда, украшавших тяжелые шелка и бархаты, в которые были облачены все шестеро мужчин, собравшихся здесь.

Ставни высоких окон были закрыты, несмотря на теплую летнюю ночь, так что духота стояла невыносимая. Мужчины обливались потом. Темные пятна расплывались на вышитых камзолах, соленые струйки сползали с шей под воротники, волосы под отягощенными драгоценными камнями бархатными беретами взмокли.

Переглянувшись, они медленно подступили к кушетке, стоявшей у дальней стены, где было темнее всего. Кушетка была застлана белой простыней, так что едва видневшаяся неподвижная фигура казалась лежавшей в гробу. Одна рука бессильно свисала вниз, едва касаясь кончиками пальцев богатого турецкого ковра. Волосы цвета корицы разметались по подушке. Исхудавшее тело прикрывала лишь полотняная рубашка. На мертвенно-бледном лице неестественно ярко выступали веснушки. Пергаментно-тонкие веки чуть подрагивали, как во сне, и снова замирали.

– Уверены, что она ничего не сознает?

Едва слышный, но скрипучий голос с сильным акцентом разорвал почти благоговейную тишину.

– Она без чувств, ваше величество. И еще много часов не придет в себя.

Один из присутствующих встал рядом с говорившим и внимательно оглядел женщину.

– В самом деле, ваше величество, ее сны уже ничто не посетит.

Король повернул к нему голову и коротко сардонически рассмеялся.

– Обычно, Руй, мои компаньоны в любовных играх бывают счастливы и польщены моим вниманием.

– Это не любовная игра, Филипп, а разумная мера предосторожности, тем более что опасность велика, – спокойно заметил тот с фамильярностью старого доверенного друга.

Король коснулся пальцами губ, погладил короткую бородку.

– Нет нужды напоминать мне, Руй. Руй Гомес согласно кивнул.

– Прикажете удалиться, сир?

– Или, если ваше величество прикажет, мы можем поставить ширму, чтобы вам было свободнее, – вмешался кто-то из присутствующих, показывая на ширму, стоявшую перед пустым очагом.

Король оглядел серьезные лица спутников. Его взгляд упал на человека, стоявшего в отдалении от остальных и словно бы нарочно забившегося в самый глухой угол. Он единственный старался не смотреть на кушетку. Каждая линия его тела выдавала крайнюю неловкость.

– Мужу совершенно ни к чему здесь оставаться, – изрек король. – Милорд Нилсон, вы можете подождать в комнате напротив.

Мужчина как-то судорожно, рывком, поклонился и поспешил прочь, ни разу не оглянувшись.

– Принесите ширму, и пусть остальные отойдут подальше, – резко и недовольно приказал король, похоже, наконец решившийся исполнить крайне неприятную обязанность.

Придворные немедленно повиновались.

– Одну свечу в головах, – продолжал король.

Руй Гомес вынул из канделябра горящую свечу, вставил в кольцо на стене над кушеткой и с поклоном удалился. Свет упал на мертвенно-белое лицо и застывшую фигуру женщины. Король, встав в тени, у изножья постели, расшнуровал шоссы из белой оленьей кожи, расстегнул камзол золотой парчи, поспешно поднял рубашку больной и долго смотрел на нее, очерченную кругом желтого света, прежде чем провести ладонями по впалому животу.

Четверо мужчин терпеливо ждали. Тишина стояла такая, будто здесь не было ни одной живой души, только статуи, оцепеневшие в безмолвии. Но когда из-за ширмы вышел король, все издали дружный вздох облегчения.

– Все сделано, – объявил он. – Отнесите се к мужу.

Мужчина, приблизившийся к кушетке, был одет проще остальных. Его камзол украшала единственная драгоценность – оригинальная брошь в виде змеи из черного гагата с двумя сверкающими изумрудами-глазами и раздвоенным языком, увенчанным голубовато-белым алмазом. Бесстрастно глядя на больную, он опустил подол рубашки, так, чтобы ничьи взоры не оскорбляли скромности дамы. И только потом коснулся ее щеки, откинув локон красновато-каштановых волос, упавший на лоб.

Глаза женщины внезапно распахнулись. Уставясь на него, она попыталась поднять руку, но, когда он положил ладонь на ее лицо, снова замерла и задышала мерно и глубоко.

Он поднял ее, обернул в простыню, которой была застлана кушетка. Никто из мужчин не взглянул на него, пока он нес женщину в комнату напротив, где молча передал в протянутые руки мужа, а сам немедленно исчез во мраке длинного коридора.

Оказавшись в обшитой панелями комнате, Руй Гомес подошел к окну и открыл ставни.

Легкий ветерок принес аромат роз и сладостную песнь соловья.