Тень твоего поцелуя

Глава 14

Лайонел немедленно отправился в покои Нилсонов. По мере приближения к заветной двери шаг его все убыстрялся. Какой она предстанет перед ним? Бледной и усталой? Или энергичной, искрящейся весельем, такой, как он любил ее видеть? Но в любом случае вряд ли ее настроение улучшит грубый приказ, который он будет вынужден передать.

Лайонел мрачно усмехнулся. Она, разумеется, вспыхнет от досады и негодования, но если послушает его…

Лайонел считал, что только он один знает, как смягчить удар.

Еще не успев приблизиться к двери, он услышал шум скандала: гневные крики Пиппы и жужжание мужских голосов, среди которых громче всего выделялся голос Стюарта.

– Ради Бога, мадам, вы смеете противиться приказу королевы?! Пренебречь таким участием, такой предупредительностью!

– Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом! – разъяренно взвизгнула Пиппа.

На этой трагической ноте Лайонел вошел в комнату, даже не постучав. Да и все равно это было бесполезно: в таком шуме любой звук просто терялся.

Пиппа с видом загнанного зверя стояла спиной к кроватным занавескам. Трое мужчин в темном платье, с черными капюшонами, туго завязанными под подбородками, выстроились перед ней полукругом. Все сжимали в руках черные кожаные мешки, что вместе с их одеяниями ясно указывало на профессию. Значит, королевские врачи пришли осмотреть Пиппу!

Стюарт Нилсон пытался удерживать жену, но, судя по выражению лица, она, прежде чем сдаться, скорее воткнула бы в него нож. Лайонел не смог сдержать улыбки. Он не даст за этих четверых и гнилого яблока, если речь идет о разбушевавшейся Пиппе!

Она увидела его первой, и при виде радостного облегчения в ее взгляде у Лайонела перевернулось сердце. Ни в чем не повинная бедняжка осаждена со всех сторон, оставшись без друзей и поддержки родных. Брат, конечно, может кое-чем ей помочь, но и ему не устоять перед могуществом королевского приказа. Судя по глазам, Пиппа уверена, что сюда явилась единственная персона, способная стать на ее сторону.

– Что, ради Господа Бога, тут творится? – удивился Лайонел. – Вас слышно с другого конца коридора!

– Не позволю… этим пиявкам… черным воронам тыкать и щупать меня, пусть они и называют себя докторами королевы! – с омерзением объявила Пиппа, заливаясь гневным румянцем. – Если уж так необходимо меня обследовать, я обращусь к врачу моей матушки. Они говорят, что, видите ли, обязаны подтвердить мою беременность! Кровь Христова, можно подумать, сама я не знаю, беременна или нет!

– Но не можешь же ты выгнать посланцев королевы, – с отчаянием возразил Стюарт, тоже смотревший на Лайонела как на спасителя. – Вы должны объяснить ей, мистер Аштон.

– У нас приказ королевы, сэр, – вмешалась одна из черных фигур. – Леди Нилсон должна подвергаться обследованию каждую неделю.

– Кровь Христова! – повторила Пиппа несколькими тонами выше, обводя присутствующих злобным взглядом. – Да я скорее умру! Объясняю еще раз: либо врач моей матери, либо никто!

– Думаю, на сегодня лучше оставить леди в покое, – велел Лайонел. – В ее состоянии расстраиваться вредно.

– Безмятежность духа действительно является залогом успешного течения беременности, – нерешительно подтвердил тот же врач, дергая себя за аккуратную седую бородку. – Но что мы скажем королеве?

– Объясните, что, поскольку леди Нилсон крайне утомлена и сильно переживает, вы посчитали возможным перенести обследование на другой день, – повелительно бросил Лайонел, красноречивым жестом распахивая дверь.

Врачи заколебались, переводя взгляды со своей неистовой пациентки на спокойного человека, с властным видом придерживавшего дверь. Никто не обращал ни малейшего внимания на лорда Нилсона, все еще стоявшего рядом с женой.

– Хорошо, сэр, мы вернемся позже, – кивнул тот, кто, очевидно, был старшим в их компании, и обратился к Пиппе: – Вы сильно раскраснелись, мадам. Я посоветовал бы вам пустить кровь и следующие два дня питаться только творогом и сывороткой.

– Проваливайте! – скомандовала Пиппа, показывая на дверь. – Вы жестоко ошибаетесь, если воображаете, что я позволю лишить меня последних сил вашими ланцетами и пиявками! Оставьте меня в покое, и, уверяю, мое лицо скоро приобретет обычный цвет!

Троица, бормоча извинения, убралась. Лайонел захлопнул за ними дверь. Пиппа не двинулась с места. Только озабоченно нахмурилась. Странно! Что-то тут неладно. Почему Лайонел ввалился в ее спальню, словно имел на это право? Мало того, посмел разыгрывать из себя хозяина, полностью игнорируя Стюарта! А тот и слова не сказал: просто стоял в стороне и трусливо молчал.

Она уже привыкла к странному пресмыкательству мужа перед испанцами, хоть и по-прежнему не понимала причин, но поджимать хвост еще и перед Лайонелом Аштоном?! Неужели только потому, что он был в свите испанского короля и считался одним из самых преданных его слуг, а следовательно, заслуживал такого же почтения?

Пиппа задумчиво оглядела Стюарта, всей своей позой выражавшего крайнее смущение.

– Благодарю, мистер Аштон, за то, что так решительно справились с этими воронами, – кивнула она, хотя на губах играла сардоническая усмешка. – Позвольте, однако, узнать: у вас привычка такая – врываться в чужие спальни, даже не постучав?

– Боюсь, вы не услышали бы стука, – защищался Лайонел. – Видите ли, я выступаю посланцем их величеств. Очень удачно, что я застал вас обоих. – Он похлопал пергаментом по ладони и жестко добавил: – Дело касается вашей жены, Нилсон. Но вам тоже следует присутствовать.

Пиппа ощутила струйку холодного пота, ползущую по спине. Господи, как она боится! И хотя твердила себе, что для страха нет причин, если в деле замешан Лайонел, все равно не могла успокоиться.

– Это для меня? – спросила она, протягивая руку к документу.

– Наверное, будет лучше, если сначала это прочитает ваш муж.

Ноздри Пиппы слегка раздулись. Молниеносным движением она вырвала из его пальцев сложенный пергамент.

– Если это касается меня, сэр, значит, я первая его прочитаю.

Лайонел смиренно поклонился. Его предложение было чистой формальностью, поскольку именно чего-то в этом роде и должен был ожидать Стюарт Нилсон. Недаром муж имеет власть над женой, пусть хотя бы на людях. Пиппа сломала печать, развернула документ и, молча пробежав глазами, так же безмолвно вручила Стюарту. Пальцы Нилсона слегка тряслись. Прочтя приказ, он беспомощно уставился на Лайонела, уже принявшего обычный отрешенный вид.

– Значит, вам поручено следить, чтобы моя жена подчинялась этим распоряжениям?

– Таково желание короля.

– Но следить за женой – прежде всего обязанность мужа!

Голос Стюарта дрожал. Это уж слишком! Такого оскорбления он не ожидал! И не знал, как объяснить все Пиппе, смотревшей на него с высоко поднятыми бровями.

– Вполне естественное предположение, – кивнула она. Запрет появляться при дворе вовсе не причинил ей боли, наоборот, обрадовал. Какое облегчение – не видеть неприязненного лица Марии, не терпеть ее день за днем изматывавшую душу ненависть! Но чем вызвана такая немилость? Пиппа не заслужила наказания!

– Стюарт, разумеется, не отстранен от выполнения своих обязанностей?

– Нет, его услуги необходимы их величествам. Вероятно, именно поэтому мне велено присматривать за вами.

Лайонел поспешил наложить бальзам на раненую гордость Стюарта. Несчастный корчился, как в огне, и его муки были столь ощутимыми, что Лайонел, не выдержав, постарался их облегчить, хотя по-прежнему всем сердцем презирал Стюарта Нилсона. Впрочем, и у него самого совесть нечиста.

Пиппа еще сильнее нахмурилась.

– Ничего не понимаю. Почему королева настаивает, чтобы меня наблюдали ее врачи? Почему поздравляет с беременностью, говорит, что мы одновременно выносим наших детей, а потом не велит показываться ей на глаза? Ничего не понимаю.

Она покинула свою оборонительную позицию у кровати и села на подоконник, подставив лицо под яркое СОЛНЫШКО.

– Королева вне себя от радости, что сможет дать мужу наследника, – небрежно предположил Лайонел. – Может, она считает, что вы отвлекаете внимание придворных от ее собственного положения? Сами знаете, как любит она греться в лучах всеобщего одобрения и не терпит соперниц пи в чем. Но, чувствуя, что должна как-то возместить обиду, она отдает вас под надзор собственных медиков. Чтобы совесть не мучила.

В его словах было достаточно правды и некоей, пусть извращенной, но логики, чтобы утихомирить Пиппу. Она смирится с волей королевы, у нее просто нет иного выхода. Но смирится на собственных условиях.

– Если меня ссылают прочь, тогда я поеду к родителям, – твердо объявила она. – Они в любой день могут вернуться в Холборн.

– Это невозможно, – тихо возразил Лайонел, хорошо представляя силу удара, который готовился нанести. – Лорда и леди Кендал тоже уведомили, что они нежеланные гости не только при дворе, но даже в столице.

Пиппа побелела. Быть отторгнутой от матери в такое время! Немыслимо! Ей не под силу выносить и родить дитя без материнской поддержки!

– Нет… – покачала она головой, – они не могут быть так жестоки! Это невозможно! Что я сделала такого, чтобы заслужить столь варварское обращение?

Гневные слезы блеснули на глазах, но она сумела сдержаться и не уронить ни единой. Видимо, орудием пытки на этот раз стал Лайонел. Он королевский гонец и палач… и его вероломство разрывало сердце.

Она уставилась на него так, будто видела впервые. Потом с яростным вызовом обернулась к мужу. Неужели он стерпит эту несправедливость без единого слова протеста?!

Стюарт молча ломал руки. Что ему делать? Что сказать? Они никогда не выпустят из своих клещей Пиппу и ребенка! И близко не подпустят родных, пока все не будет закончено.

Но он не может струсить под ее обвиняющим взором!

– Нельзя ли пригласить Пен, сестру Пиппы? Леди Пен – близкая подруга королевы. Ее величество многим ей обязана.

Лайонел наблюдал отчаянную попытку этого человека выставить себя в хорошем свете, предложив наспех придуманный и к тому же иллюзорный выход. Реальность куда более груба, и не стоит даже на секунду пробуждать в Пиппе ложные надежды. Это принесет куда больше зла, чем пользы.

– Только из любви к этой даме королева обошлась с вашей женой куда снисходительнее, чем следовало бы, – резко возразил он.

– Тем не менее я немедленно пойду и спрошу, нельзя ли пригласить Пен ко двору.

Стюарт направился к двери, прекрасно сознавая, что не осмелится ни на что подобное. Просто трусливо старался убежать от чужой боли, которую не мог излечить.

– Почему они не позволят мне снова разделить заключение с леди Елизаветой? – Пиппа вскочила так порывисто, что юбки разметались в стороны. – Пусть Мария сплавит меня в Вудсток, с глаз долой!

– О, нет смысла просить королеву о такой милости, – покачал головой Лайонел. – Это лишь еще больше ее разгневает.

– Я немедленно попрошу об аудиенции у ее величества! – провозгласил Стюарт, поспешно выскакивая за порог. Дверь за ним захлопнулась.

– Пен должна была вернуться в Англию к Рождеству, – глухо пробормотала Пиппа – Не знаю, вынесу ли я, если мне не разрешат с ней увидеться. – Она снова села и сложила руки на коленях. – Почему они творят все это со мной?!

Лайонел шагнул к ней и встал на колени.

– Послушай, Пиппа, ты должна мне довериться.

Он взял ее маленькие худые руки и сжал в больших теплых ладонях.

– Почему? – просто спросила она. – Ведь именно ты пришел объявить о моем изгнании. Почему я должна доверять тебе? Ты верен своим господам и готов всячески угнетать меня по их требованию.

– Нет. Это не так. Я играю только в свои, тайные игры, Пиппа. Большего пока что сказать не могу, но ты можешь мне доверять. Я все улажу.

– На чьей ты стороне? – прошептала Пиппа, пристально глядя на него.

– О нет, – покачал головой Лайонел, – все гораздо сложнее, чем просто принять чью-то сторону, любимая. Твой брат играет в те же игры, но ему ты веришь.

– У меня на это есть веские причины, – парировала она. – Прости, но пока ты ничем не доказал своей преданности мне. Да, мы любили и вожделели друг друга. Наслаждались друг другом. И я всей душой желала бы, чтобы этого было достаточно для взаимного доверия. Не получается…

Она пожала плечами, и от этого горестного, бессильного жеста ему захотелось плакать.

– Подумай хорошенько, Пиппа. Все не так уж плохо, как кажется.

Лайонел поднес к губам ее ледяные руки, подул на кончики пальцев.

– Я позабочусь о тебе. Всегда буду рядом. Разве это так ужасно?

Он погладил ее ладони и улыбнулся. Той улыбкой, которая неизменно обезоруживала Пиппу своей теплотой и уверенностью.

– Ни любопытных глаз, ни даже неуместного вмешательства мужа, который мог бы возражать против наших свиданий.

– Но почему Стюарт готов согласиться с такой унизительной ситуацией?

– Он очень уязвим, Пиппа, – объяснил Лайонел, тщательно подбирая слова. – Ты открыла его тайну. Что, если это удастся кому-то другому? Он скорее всего перепуган и не посмеет раскачивать лодку.

Пиппа медленно кивнула. В случае разоблачения последствия для Стюарта и его любовника будут гибельными. Трудно даже вообразить, что им грозит!

– Я не считала его трусом, – вздохнула она, явно смирившись со столь разительными переменами в муже. Чуть подавшись вперед, она сменила тему: – И ты ничего не скажешь мне об этих таинственных играх?

– Еще рано.

– А потом?

Сама мысль о том, чтобы сказать ей правду, была совершенно недопустимой. Нет, он найдет способ переправить ее и ребенка в безопасное место, не открыв весь ужас того, что с ней сделали. Он обязан ее спасти.

Пиппа с тревогой искала ответа, всматриваясь в его лицо, но не могла найти. Оно совершенно ничего не выражало, как всегда, когда он уносился думами куда-то далеко.

– Где ты? – не выдержала она. – Куда ты пропал?

– Никуда, любимая, – заверил Лайонел, покачав головой. – Я здесь, с тобой.

Пиппа откинулась спиной на подоконник, но рук не отняла.

У всех есть грехи на душе. Мрачные тайны. Можно ли требовать от Лайонела, чтобы тот исповедался во всех грехах и мрачных тайнах, лишь бы добиться ее доверия? Они знакомы так недолго. Знают друг о друге так немного. Может, доверие приходит со временем? И они не смогут ничего достичь без борьбы, усилий, взаимного компромисса?

– И да, и нет, – едва заметно улыбнулась она. – И поскольку теперь нам разрешено проводить вдвоем почти все время, причем, заметь, на вполне законных основаниях, не можем мы хотя бы часть этого самого времени оставаться без одежды?

Лайонел рассмеялся.

– Я в этом уверен! – воскликнул он, отпустив ее руки и вставая. – У меня есть предложение, которое, надеюсь, тебе понравится!

– Какое именно?

Жизнь, похоже, возвращалась к ней. Вместе с теплом. Руки горели в тех местах, где он их касался. Кровь снова сильно пульсировала в венах.

– Не хочешь приехать ко мне на ужин? – осведомился он, не сводя с нее глаз. – Моя воспитанница просто чахнет без общества, и.я подумал: что, если тебе захочется узнать обо мне побольше, а нам обоим побыть вместе в более обыденной обстановке?

– Твоя воспитанница? – поразилась Пиппа.

Донья Луиза де лос Велес из дома Мендоса, – пояснил он. – Живя в Севилье, я хорошо знал ее родителей. Она отказалась от замужества со стариком, и, чтобы отвлечь Луизу и предотвратить возможный скандал, я привез ее вместе с дуэньей в Англию. В общем, она спокойная милая девушка, но умирает от скуки, а я прискорбно пренебрегал своими обязанностями…

В дверь постучали, и Лайонел раздраженно нахмурился.

– Кто там? – спросила Пиппа, поднимаясь.

– Робин.

– Как вовремя, – пробормотал Лайонел себе под нос. Пиппа понятия не имела, что это значит, но торопливо пошла к двери. Робин стиснул ее в медвежьих объятиях.

– Я только что встретил Стюарта. Что за странную историю он рассказывает?

Робин переступил порог и остановился при виде Лайонела.

– Я не знал, что вы еще здесь, А» холодно бросил он, обнимая Пиппу за плечи. – Предполагал, что, передав приказ, вы найдете в себе довольно порядочности, чтобы оставить мою сестру в покое.

– Это было бы весьма затруднительно, лорд Робин, – мягко ответил Лайонел. – И поскольку их величества поручили мне заботу о благополучии вашей сестры, меня теперь чаще будут видеть в ее обществе.

Робин искоса глянул на Пиппу. К его удивлению, она вовсе не казалась рассерженной или обиженной спокойным заявлением Аштона.

– Все верно, Робин, – кивнула она. – Суди сам. Пиппа вручила ему приказ Филиппа и выступила из оберегающего кольца его рук.

Прочтя приказ, Робин с гримасой отвращения швырнул пергамент на стол.

– Почему они так поступают с тобой?

Вопрос, однако, был адресован скорее Лайонелу, чем сестре.

Пиппа пожала плечами.

– Лайонел… Мистер Аштон… предполагает, что Мария боится, будто моя беременность отвлечет внимание от ее собственной. – Коротко рассмеявшись, она добавила: – Страхи ее величества абсурдны. Она носит наследника трона, тогда как я – всего лишь дитя виконта. Но у Марии, как нам известно, свои причуды. И я боюсь, что она просто ищет возможности еще сильнее наказать меня за верность Елизавете.

Робин, поразмыслив, обратился к Лайонелу:

– Все именно так и есть?

– Вполне возможно, – кивнул тот. Он стоял у незажженного камина, опершись о каминную доску и поставив ногу в сапоге на решетку. Рука засунута за борт камзола, пальцы трогают тонкий пакет с письмами из Фландрии, которые он так и не прочел.

– Но это не объясняет, почему моему отцу с семьей запрещено появляться в Лондоне и почему моей сестре отказывают В материнской заботе в такое время, – буркнул Робин. Он стоял в вызывающей позе, скрестив руки на груди. Лицо раскраснелось от гнева и обиды за Пиппу, в ярко-голубых глазах светилось недоумение. – Это неоправданно жестокое наказание!

– Возможно, – согласился Лайонел. – Но вместе мы в силах дать вашей сестре заботу и защиту, в которой она нуждается.

– А как насчет ее мужа? – взорвался Робин. – Почему не ему поручена забота о жене?

– Думаю, Филипп и Мария считают, что он будет слишком занят их делами и тревогами, чтобы иметь время для моих, – ответила Пиппа с неприкрытым сарказмом. Она снова села у окна, задумчиво отбивая ритм веером из слоновой кости по каменному подоконнику.

Робин повернулся к ней. О, он уже видел эти непреклонно поджатые губы, этот вызывающий свет в глазах. Похоже, отношения Пиппы с мужем не улучшились.

Робин перевел взгляд на Аштона, потом снова на сестру и вдруг вспомнил ее неприкрытый интерес к этому человеку. Он не знал, успели ли они с тех пор познакомиться поближе, но до него вдруг дошло, что между ними существует некая связь. Пиппа, казалось, вполне освоилась с обществом человека, назначенного ее тюремщиком, словно его присутствие в спальне было вполне естественным.

– Я надеялся, лорд Робин, что вы вместе со мной присмотрите за Пиппой, – повторил Лайонел. – Ее передвижений почти ничто не ограничивает, при условии, что все они требуют моего одобрения. Кроме того, ей запрещено находиться среди придворных и показываться на глаза их величествам. Если следовать установленным правилам, я уверен, что с нашей помощью она не будет чувствовать себя ни одинокой, ни скучающей.

Робин поморщился. У него не было ни малейших намерений становиться союзником человека, считавшегося одним из главных советников Филиппа. Но не мог же он отказать Аштону в помощи, если речь шла о Пиппе! И хотя все казалось слишком гладким и простым, он подозревал, что дело неладно.

Взять хотя бы неестественную покорность Пиппы. Легкость общения между ней и Аштоном. Фамильярность, с которой он называл ее по имени. А ведь она вроде должна бы сопротивляться! Каким-то образом бросить Аштону вызов! А сам он? Со всех точек зрения Аштону следовало бы играть роль тюремщика, а не утешителя и друга!

И все же Робина невольно влекло к этому человеку. Как он ни старался, все же не смог распознать неискренности в его спокойной и дружеской манере поведения или в предложении объединить силы, чтобы облегчить судьбу Пиппы, смягчить жестокость приговора. Робин невольно задался вопросом, тот ли человек Лайонел, за которого себя выдает.

Настойчивое, монотонное постукивание веера о камень отзывалось в голове, мешало ясно думать.

– Пиппа, прекрати! Ты сводишь меня с ума!

Пиппа удивленно взглянула на него, явно не сознавая, что делает.

– Прошу прощения, – буркнула она, складывая руки на) коленях.

Наступившее молчание прервал Лайонел:

– Я пригласил Пиппу поужинать сегодня вечером в моем доме. Думаю, ей полезно на несколько часов покинуть дворец, и надеюсь, что вы окажете мне честь, присоединившись к нам. Если, разумеется, у вас нет иных неотложных дел.

Он вопросительно вскинул брови и уставился на пораженного Робина. Перед глазами несчастного встало оживленное лицо Луизы.

Господи Боже, как он мог совершенно забыть о ней?!

Пиппа с любопытством взглянула на брата.

– Какие-то затруднения, Робин? Не могу же я посетить дом холостого мужчины в одиночку, хотя меня не принимают при дворе и назначили этого самого мужчину кем-то вроде моего тюремщика!

– Даже если у этого холостяка живут воспитанница и ее грозная дуэнья! – рассмеялся Лайонел. – Как я уже объяснил Пиппе, моей воспитаннице необходимы развлечения. Вы сделаете мне огромное одолжение, проводив свою сестру на ужин.

Луиза нуждается в развлечениях? О, кому это знать, как не ему!

Робин честно пытался собраться с мыслями. Ему очень хотелось посмеяться над абсурдностью подобного приглашения. Страшно представить, что сделает Луиза при виде такого гостя! Но может, у нее хватит ума притвориться? Интересно, скажет ли ей Аштон заранее, кого именно пригласил? Сумеет ли она подготовиться к его появлению?

Что за восхитительно дурацкая неразбериха!

– Робин? – повторила Пиппа, сбитая с толку его упорным молчанием. – Ты приедешь?

Он не мог отказаться, даже если и хотел бы.

– Да… да… конечно… – поспешно заверил Робин, задыхаясь от смеха. Представить только, как веселилась бы Пиппа, узнав обо всем. Но сейчас вряд ли уместно делиться с ней секретами.

Он принял подобающий случаю торжественно-задумчивый вид.

– Просто пытался сообразить, какие дела можно перенести на завтра. Но уверен, что все можно устроить. Кстати, Аштон, я не знал, что у вас заведено целое хозяйство. Воспитанница, не больше и не меньше! Из Испании?

– Да, – кивнул Лайонел. – Ее родители были моими близкими друзьями. Я знал ее еще ребенком.

– Боюсь, мое знание испанского оставляет желать лучшего и вряд ли позволит вести застольную беседу, – так же серьезно объявил Робин.

– Донья Луиза прекрасно говорит по-английски. Однако донья Бернардина, ее дуэнья, не так сильна в языке, так что мы с Луизой будем служить ей толмачами.

– В какое время нам приехать? – осведомилась Пиппа, немного повеселев при мысли о предстоящем вечере и прекрасно сознавая, что ею движет чисто женское любопытство: очень хотелось посмотреть на Лайонела в домашней обстановке. Интересно, ведет ли он себя так же холодно и отчужденно, как при дворе?

– В восемь, если это вам подходит. Мой дом находится ближе к Савойскому дворцу, водой это примерно полчаса. Вы узнаете причал по железной калитке, ведущей в сад. Калитка будет освещаться двумя факелами, и кто-нибудь из слуг вас встретит.

Робин, усмехнувшись про себя, подумал, что не нуждается в приметах.

– Значит, я заеду за тобой в четверть восьмого, – обратился он к сестре. Пиппа кивнула. Робин поколебался, ожидая, что Лайонел распрощается, но тот даже не шевельнулся. Робин, не видя иного выхода, был вынужден сам их покинуть.

– До вечера, – пробормотал он и, поклонившись Аштону и поцеловав Пиппу, отправился вносить изменения в планы на вечер.

– Как странно, что у тебя есть дом, воспитанница и целая жизнь, о которой я ничего не знаю, – протянула Пиппа. – Жизнь, заполненная людьми, знающими тебя совсем с иной, чем я, стороны.

– Я открытая книга, любимая, – улыбнулся он. – Войди в мою гостиную и читай все, что можешь.

Он поднес ее руки к губам и поцеловал кончики пальцев. – Чем больше ты узнаешь обо мне, тем отчетливее поймешь, что можешь мне доверять.

– Но ты не расскажешь мне о тайных играх, которые ведешь.

Он покачал головой:

– Пока не могу.

– Ладно, – вздохнула Пиппа. – Удовлетворюсь тем, что смогу разведать сама.

Только тогда Лайонел оставил ее, и Пиппа немедленно позвонила Марте. Вечер вне стен дворца, необходимость вести себя с холодной вежливостью и соблюдать все правила приличия в присутствии любовника… какое восхитительное, ни с чем не сравнимое развлечение!

На этот вечер она отбросит все сомнения и расстройства и повеселится на славу. Может, жестокий приказ Марии имеет и свои хорошие стороны. К тому же никто не запрещал ей писать матери. Семь месяцев – срок долгий. Все переменится, и мать еще будет рядом во время родов.

Лайонел вернулся домой не сразу. Он не будет просматривать письма под собственной крышей, поскольку неизменно старался принимать строжайшие меры предосторожности, чтобы оградить Луизу от последствий тайной деятельности ее опекуна.

Он прошел узкими переулками к Чаринг-Кросс, стараясь не торопиться и постоянно проверяя, не идут ли за ним шпионы Филиппа. Уверившись в отсутствии слежки, он нырнул в низенькую дверь таверны. Стоявший за стойкой кабатчик без особого интереса поднял глаза, но тут же вернулся к прежнему занятию – наливать эль посетителям.

Лайонел пересек помещение, утопая в опилках, густым слоем насыпанных на полу, и подошел к узкой лестнице. Никто, казалось, не заметил его и, уж разумеется, не узнал. Он быстро взбежал по ступенькам и оказался на маленьком чердаке под низко нависшим потолком. Здесь стояла духота, воздух был невыносимо спертым, но Лайонел подавил желание распахнуть маленькое, закрытое ставнями окно, выходившее на улицу.

Задвинув тяжелый засов, он зажег огарок свечи на шатком столике, который вместе с трехногим табуретом составлял здесь единственную мебель.

Потом выложил пакет на стол, придвинул свечу ближе, развязал тесемку, которой были связаны письма, и стал читать. Назревала война между Францией и Австрией, находившейся под властью династии Габсбургов. Император боялся, что, если Мария умрет бездетной, ее кузина, Мария, королева Шотландии, обрученная с французским дофином и тоже католичка, станет наследницей английского трона и тогда Франция и Англия объединятся против Габсбургов. Агенты Лайонела узнали, что император, желая предотвратить столь печальный исход, готов в случае преждевременной смерти Марии поддержать претензии Елизаветы на корону при условии, что та выйдет замуж за бездетного овдовевшего мужа сестры, Филиппа.

Циничная улыбка искривила губы Лайонела. Во имя политической целесообразности папа легко даст разрешение на подобный брак. Но готова ли Елизавета на такую жертву? Ей придется забыть о собственной независимости и принять католическую веру. Вряд ли она будет возражать относительно последнего: эта дама – законченный прагматик, но вот насчет первого… крайне сомнительно.

Однако он обязан сообщить ей, что при определенных обстоятельствах она получит поддержку с совершенно неожиданной стороны. Но именно эта поддержка сможет усилить ее позицию и обеспечить охрану на случай покушения. Узнай Филипп о дальновидных планах своего папаши, наверняка потребует от Марии, чтобы Елизавету снова принимали при дворе.

Но возможно, они будут ждать, чем кончится беременность королевы, прежде чем сделать такой ход. А пока сам Лайонел попытается сделать Робина из Бокера своим помощником. Тот уже установил связь с Елизаветой и может стать верным союзником… как только поймет, на чьей стороне Лайонел. Пока что ясно: Робин терпеть его не может и встревожен тем влиянием, какое Аштон имеет на его сестру. Следует попытаться изменить его мнение, и мирный домашний ужин – самое подходящее начало. А потом Пиппа наверняка поможет уговорить брата. Робин начнет доверять Лайонелу, если тот прежде заслужит доверие Пиппы.

Он отодвинул пергамент и развернул другое письмо, на этот раз личное. Зять писал о своих детях, племянниках и племянницах Лайонела. Детях Маргарет.

Маргарет сожгли на следующий день после того, как она родила Джудит, которой теперь исполнилось три. Именно Филипп, находившийся во Фландрии по поручению отца, лично запретил освобождать ее от допросов инквизиции. Во время родовых схваток ее растянули на дыбе в последней гнусной попытке спасти ее душу, вырвав публичное покаяние и отречение от веры. Маргарет не сломалась.

Лайонел сложил письмо. Лицо его словно окаменело. Но он стоически развернул следующее. Остальная корреспонденция, как он и ожидал, содержала векселя и обещания поставок оружия и солдат на случай восстания в поддержку Елизаветы.

Ненужные бумаги он держал над огнем, пока они не обратились в пепел. Потом сгреб черную кучку в подставленную ковшиком ладонь и рассыпал по полу. Сведения, пароли, условленные знаки – все осталось только в его голове. Он отошлет ответы в Брюгге с торговым судном капитана Олсона.

Лайонел покинул таверну так же неприметно, как и вошел в нее. Вечерний воздух прояснил его голову, но он вскочил на лошадь и помчался галопом, пока тьма воспоминаний не рассеялась настолько, что он оказался способен подумать и о приеме гостей.