Тепло твоих рук

12

Моя жена с холмов не вернулась, и я понимал, что не вернется. Уже когда я прочел ее записку, мне стало ясно, что нам ее не остановить и что она не возвратится назад. Позвонив Фрэн Уэст, я попросил ее подержать детей еще одну ночь. В ее голосе чувствовались слезы, и я понял, что Чак ей рассказал о Мег.

Всю середину дня в нарастающих количествах прибывали журналисты. Газетных сообщений мы долее не опасались, однако информация, переданная по радио, могла поставить под удар весь наш замысел. Нам удалось договориться о брифинге не для печати, рассказав, что жизнь Мег зависит от того, будет ли или нет нарушено молчание.

С наступлением сумерек я уже был не в состоянии сдерживать свою острую тревогу о Мег. Меня охватило какое-то оцепенение, мне казалось, что я вообще утратил способность что-либо ощущать, что все, происходящее вокруг, нереально.

Когда совсем стемнело, руководство направило пять патрульных автомобилей к заранее намеченным точкам, в каждой находилось по два работника, машины же без маркировки должны были вернуться с холмов. Два автопатруля заняли позиции у въезда на лесную дорогу, хотя нашли ее не без труда. Они сообщили, что эта заброшенная дорога недавно была расчищена, что росшие посередине нее деревья высотой более трех метров были срублены и оттащены в сторону. Осторожно использовав свет, они обследовали отпечатки от протекторов. По их сообщению, дорога была столь узкой, что своей машиной Мег почти стерла следы шин проехавших раньше автомобилей, однако имелись признаки того, что недавно тут проезжали две машины, причем одна из них оставила отпечатки шин, стоящих на автомобиле Макейрэна.

Погасив свет, они въехали на эту дорогу и остановили одну машину в том месте, где был крутой поворот. Устроив там наблюдательный пункт, они заготовили сигнальное световое устройство, которое можно было включить, потянув за прикрепленную к нему проволоку, и приготовились к длительному ожиданию. Остальные машины разбросали так, чтобы они перекрывали другие пути, о которых мы могли не знать, а также дороги, куда эти проезды вели бы. В восемь вечера мы получили из проявки снимки, сделанные с самолета. Великолепная оптика и мелкозернистая пленка обеспечивали высокое качество увеличенных отпечатков. Был охвачен весь район Кипсейфа. Глядя на эти фото, ты ощущал себя подвешенным в воздухе метрах в тридцати над землей над небольшим плато, где когда-то находился этот поселок.

Некогда, как рассказывала Мег, был там магазинчик, небольшая церквушка, школа с единственным классом для занятий и четыре дома. Магазин, церковь и один из домов одновременно сгорели, когда возник пожар. Невозможно было представить, как они выглядели. Контуры их прямоугольных фундаментов скрыли заросли ольхи, сорной травы и кусты ягод. Из уцелевших один дом превратился в хаотическое нагромождение полусгнивших досок. Еще один был готов вот-вот развалиться. Было там еще несколько ветхих сарайчиков и каких-то хибар. Все это выглядело так, как будто здесь уже не жили поколений десять, а не двадцать лет. Заросшая дорога окаймляла остатки поселка. Несколько высоких деревьев отбрасывали тень на дворы, покинутые людьми. Поселок был окружен примерно сотней акров открытого пространства, с островками ольховника, низкорослыми кленами, вечнозеленым кустарником и ягодниками. Южная часть плато была чуть ниже. В его северной части возвышалась громада горы Берден. В южной стороне земля плавно переходила в заросшую лесом долину. К востоку и западу от расчищенного участка также начинались заросли. Специалисты по фотографии подогнали увеличенные снимки один к другому, так что получилось как бы одно огромное, шесть футов на четыре, фото, склеенное липкой лентой сзади на сгибах.

— Вот здесь свежие следы шин, идущие от зарослей в западном направлении, — проговорил майор Райс. — Они поворачивают на дорогу и появляются прямо здесь. В том, какое строение используется, секрета нет. Вот тут протоптаны дорожки в высокой траве — они ведут к ручью в северной части. Судя по направлению отпечатков колес, машины укрыты в сарае. Вот следы ног на мокрой земле возле ручья. А здесь места, где они разводили костры. Нигде не висит стираное белье, не валяются использованные банки и бутылки, никого нет вне помещений — по их мнению, они действуют осторожно, однако с тем же успехом они бы могли на крыше написать собственные имена. Вот это строение — центр пересечения всех следов.

— Можем ли мы с уверенностью допустить, что они все еще скрываются в этом доме? — задал вопрос Уилер.

— А зачем им уходить оттуда? Не думаю, что самолет сильно их всполошил. Если бы появление этой женщины их серьезно встревожило, они бы не стали перебираться в другое место в этом же районе. Ночью они могут решить перебазироваться в другой район километрах в двадцати отсюда. Мы готовы к этому — если они двинутся на машине. Но на мой взгляд, они останутся тут. Они чувствуют себя уверенно. Они бы не зацапали эту Перкинс, если бы это было не так. Возможно, их несколько озаботило появление сегодня утром жены лейтенанта, однако Макейрэн наверняка знал — и мог в этом убедить остальных, — что ей было гораздо легче их обнаружить, чем кому-либо другому. Но не станем сбрасывать со счетов самое главное обстоятельство, джентльмены. По всей видимости, они готовы действовать, иначе бы не пошли на риск, задержав миссис Хиллиер, не стали бы рисковать, похищая Перкинс. Возможно, планировали использовать дочь Перкинса в качестве заложницы — если бы у них что-то сорвалось с их затеей. Теперь у них две.

После нескольких секунд молчания Уилер сказал:

— Давайте наметим на карте места размещения трех наших групп. В каждой по десять человек.

— Хочу быть включенным в группу, которая будет ближе всего к тому дому, — сказал я.

В то время как и Уилер, и Райс посмотрели на меня с сомнением, Лэрри Бринт проговорил:

— Фенн это заслужил, и для него правильно будет находиться там. Он станет действовать согласно приказу. К тому же у него больше, чем у каждого из нас, оснований, видеть, что все происходит, как было задумано.

…В полночь я ускользнул от засевших в засаде репортеров, спустившись по другой лестнице и выйдя из боковой двери позади муниципалитета на темный тротуар. Пройдя в кромешной тьме к монументу героям первой мировой войны, я присел на его постамент. Зажег сигарету и повернулся в сторону не видимых сейчас холмов, представляя себе, как вершина горы Берден выглядит при солнечном свете.

Вспомнились слова Мег.

— По горе Берден вверх вилась тропинка, и ясными летними днями я любила одна карабкаться по ней. Над Брук-сити всегда был дымный туман. Я верила, что здесь самая высокая гора в мире. Иногда я видела, как внизу пролетали ястребы. Мне нравилось придумывать всякие разности, мечтать о прекрасных принцах и великолепных замках, о чем обычно думают маленькие девочки. Между корнями старой сосны, уцепившимися в каменистую землю, я хранила свое тайное богатство. Держала его в маленькой квадратной жестяной баночке — китайскую монетку с дыркой посередине, настоящую морскую раковину, кусочек красной шелковой ленточки и пуговицу, в которую был вставлен зеленый камень. У меня не было сомнений, что это изумруд. Одно время держала там записку. Я ее написала печатными буквами. В ней говорилось: «Я вас люблю». Она не была кому-то адресована, не предназначалась и мне. Просто что-то такое должно было храниться в тайнике с сокровищем. Когда я уезжала, не было времени забрать баночку. Она, должно быть, и сейчас там. Иногда я вспоминаю о ней. Наступит день, когда я вернусь ее забрать.

— Ты одна?

— Можешь отправиться со мной.

Чей-то голос заставил меня вздрогнуть.

— Тяжелый денек, Фенн?

Резко обернувшись, я увидел Стью Докерти, ясно вырисовывавшегося на фоне освещенного полицейского участка.

— Никаких комментариев. Приказ свыше. Никаких комментариев ни о чем.

— Я собственноручно отвез последние граммы своего сырья и просто прогуливался, когда заметил твое лицо, Фенн, ты в тот момент закуривал. — Он присел возле меня на потрескавшийся черный мрамор и, как и я, откинувшись назад, прислонился к выбитым именам давно усопших. — Как только они отдаляются немного во времени, все войны делаются похожими друг на друга.

— Что? А, да, наверное.

— Романтические, благородные, немного непонятные.

— Должно быть, так.

— Ни у одного из этих парней не было каких-то таких личных проблем, какие бы ты или я не смогли в минуту понять, Фенн. Мир меняется, но все остается по-прежнему.

— Скажите мне, доктор, что со мной?

— Неужто я так прозрачно намекнул? Теряю хватку. Твоя проблема, дорогой мой лейтенант, заключается в том, что ты боишься теплоты. У тебя, думаю, есть ее немного, но ты чересчур глубоко ее запрятал. Ты отказываешься доверять чувствам. Пытаешься убедить себя, что ты можешь существовать в мире рационализма. Ты, друг мой, похоже, считаешь теплоту слабостью. Из-за этого ты начинаешь смахивать на педанта. Ты лишаешь жену того, что ей должно принадлежать, отчужденно держишься со своими детьми. И между прочим, не думаю, что от этого ты работаешь лучше.

— В последнее время меня осуждают, кажется, все. Знаешь, пользы это может и не принести. Вскоре, наверное, не останется никого, перед кем бы мне не следовало бы извиниться.

— В патетику впадаешь, да? Что тебя заморозило, Фенн? Трагическая юность?

— Пока я рос, ничего особенно трагического со мной не происходило. Обычная история. Очень тривиальная.

— Вовсе никакой драмы?

— Отец у меня работал на фабрике. Ты это знаешь. Мамины родичи считали, что она вышла замуж за человека ниже нее. Но она была очень счастлива. Целыми днями смеялась и напевала. Была очень эмоциональной, Стью. Рассказывают, что карточные фокусы могли довести ее до слез. Для нее все становилось немного похожим на увлекательную забаву или какое-то приключение.

— До тех пор, пока…

— Пока все это не кончилось.

— Как же это кончилось?

— Возможно, она стала жертвой одной из своих причуд или авантюр. Быть может, все вокруг ей немного наскучило. Что именно произошло — не знаю. Дольше с нами она оставаться не хотела. Влюбилась в соседа на пять лет моложе нее. Отец на развод согласия не давал. Еще целый год — грустное это было время — она жила с нами, а затем уехала с ним в Кливленд. Оба они погибли во время пожара. Жилой дом загорелся, погибло еще много народу. Когда это произошло, мне было четырнадцать. Брату исполнилось шестнадцать. Год спустя он уехал. Попросту исчез. Когда мне было семнадцать, у отца случился удар. Мы получили немного денег. Страховка, компенсация. Я о нем заботился. Помогали соседи. Он прожил еще два года. Из Орегона одна женщина написала о моем брате. Он умер на лесопилке от простуды.

— Обычная история? — мягко спросил Докерти.

— А разве нет?

— Мег, конечно, известно об этом.

Я не веду разговоров о моей жизни. Особенно с людьми вроде Докерти. Это никого не касается. Я не нуждаюсь в сочувствии, похвалах, осуждении или участии. Но стояла тихая ночь, в долине теплая, холодная на возвышенности. И оттого, что со мной происходило, я впал в какое-то оцепенение. Мне уже не казалось столь важным хранить молчание.

— Психология на любительском уровне, — сказал он, — это легкий способ для человека ощутить свое превосходство над знакомыми. Должно быть, миллион лет назад какой-нибудь шутник, сидя вечером в пещере, втолковывал своим друзьям, отчего от них отвернулась удача на охоте — небольшая небрежность при определении направления ветра, плохо отцентрованное копье, неверной формы наконечники стрел.

— Продолжай, если считаешь нужным.

— Когда ты ощущал тепло и любовь, Фенн, ты считал это проявлением истинных чувств. Затем ты решил, что все это — фальшь, и вот с тех пор ты никогда до конца не доверял этим чувствам, ни собственным, ни чьим-либо еще.

— Но она же ушла, так ведь?

— Ты много о ней думал? Постараешься вспомнить?

— Я помню, как стало после ее ухода.

— Вспомни, было в этом и нечто хорошее. Она не фальшивила.

Я не знал, к чему он клонил. Меня это не трогало. Разговор для меня не имел смысла. Развели тут… Внезапно у меня из глаз потекли слезы, покатились прямо по щекам. Я не мог взять в толк, что происходит. К горлу подкатывали рыдания, готовые вырваться отвратительным звуком, так что мне пришлось быстро подняться и прокашляться, отвернув при этом лицо от неверного света. Когда я уверился, что голос меня не подведет, произнес:

— Мне надо вернуться в кабинет. Предстоит проинструктировать людей, которых мы берем с собой.

— Я тоже в те места отправляюсь. Не до самого конца, разумеется. Вместе с крупняком из средств информации будем ждать, как вы станете подбираться туда, а затем как назад возвращаться. Они на холмах аппаратуру установили для киносъемок, ну а я не буду у них под ногами путаться, стану перышком царапать, как уж умею. Удачи тебе, Фенн.

— Это единственное, о чем я могу просить, не так ли?

Я был придан группе Райса, хотя впрямую и не подчинен ему. Мы расположились на Чикенхок-роуд, возле черного грузовика, стоявшего у поросшего травой кювета. Я сидел чуть в стороне от людей Райса, и все мы ожидали рассвета наступившего понедельника. Разговаривая вполголоса, они прятали в своих крупных ладонях огоньки сигарет.

Какой-то здоровяк говорил:

— Сейчас нам бы обратно возвращаться, чтобы к рассвету дома быть. Охотников среди нас шибко много. Кому радость с кем-то связываться или рваться больше того, что тебе приказано. Живым ведь охота вернуться. Был ведь случай — лопухи из патруля подошли метров на шесть к тому месту, где…

— Разговорчики, — бросил из темноты майор Райс.

Взглянув наверх, я не смог различить очертаний лесистой вершины на фоне неба, хотя она, как обычно, была очень темной. Первым повел своих людей в черный зев лесной дороги Д. Уилер. Лэрри Бринт решил, что не сможет поддерживать необходимый темп продвижения, поэтому вторую группу возглавил один из заместителей Уилера. Третью, и последнюю, группу составляли национальные гвардейцы.

Мы прикинули, что расстояние должно составлять четыре мили. Поначалу допускалась масса промахов, сплошь и рядом люди спотыкались и падали, запутывались в кустарнике, когда дорога делала неожиданный поворот. Звук от автомобильных моторов разнесся бы очень далеко по холмам в этой ночной тиши, к тому же было бы немыслимо двигаться без включенных фар. Срубленная ветка больно расцарапала мне щеку. Дважды я спотыкался и падал на одно колено.

Однако когда первая миля была пройдена, сквозь листву забрезжил слабый сероватый свет, это позволило каждому видеть идущего впереди него, что облегчило нам продвижение.

Перед тем местом, где лесная просека сливалась со старой дорогой, что вела к Кипсейфу, мы наткнулись на мою машину. Очень странное и жутковатое ощущение — обнаружить столь знакомую тебе вещь при подобных обстоятельствах. Мег приехала на ней при свете дня и была остановлена срубленным молодым деревом, перегораживающим дорогу на высоте пояса. Мы обогнули автомобиль, протиснулись под этим шлагбаумом и вскоре вышли к опушке, где Райс и остановил группу. Видимость была меньше тридцати метров, даже на открытом пространстве. На востоке небо начинало заметно бледнеть. Сквозь поднимавшийся от земли туман проступали черные силуэты невысоких кленов. В тихом и безветренном утреннем воздухе раздавались первые трели птиц. Я расслышал тонкое завывание собаки где-то на дальней ферме. Четвероногие охотники пробуждались, двуногие — уже приступали к делу. Райс провел пятиминутный инструктаж с первыми двумя группами. Охота задевает у человека какие-то струны, находящиеся под сердцем. И человек сам наполняет значением эту игру. В данном случае было ощущение, что люди отдыхают, многие перепроверяли свое оружие, подтягивали пояса, перевязывали шнурки на обуви.

Первая группа ушла в левую сторону, вторая — в правую.

— Пошли, — сказал Райс, и мы двинулись вперед, пересекли старую дорогу и направились через поля с истлевшей от ржавчины изгородью, затем метрах в тридцати от дороги взяли вправо и пошли вдоль нее, двигаясь на расстоянии метров трех друг от друга. Я шел четвертым, считая Райса.

Казалось, что светает чересчур быстро. Белесость на востоке обрела золотистую каемку. По мере того как становились различимы листья, деревья переставали быть просто силуэтами. Мы прошли быстрым шагом метров сто — сто пятьдесят. От обильной росы на траве промокли ноги, отсырели брюки.

Мы свернули с дороги, и нам дали отмашку замедлить движение, после чего мы какое-то время шли пригнувшись, прячась за малинником, чтобы нас не заметили обитатели дома. Затем поползли на животе по сырой траве, стараясь не касаться крапивы, буйно разросшейся на бывшем пастбище, двигались медленно, соблюдая интервалы. Остановились, и к нам подполз Райс. Немного изменив интервалы между нами, он направил нас в сторону дома.

Я продвигался осторожно, как было приказано. Вскоре прямо передо мной поверх травы я увидел верхушку крыши. Темно-серый треугольник на фоне светло-серого утреннего неба. Прижимаясь изо всех сил к земле, я продолжал ползти. По правую руку метрах в трех заметил что-то возвышающееся над кромкой травы. Придвинувшись, обнаружил, что это полуразвалившийся остов старой повозки, какими когда-то пользовались фермеры. Мне она позволила лучше ориентироваться. Она хорошо вышла на снимке, сделанном с самолета, и от нее до заднего крыльца дома было метров двадцать пять. Оно заросло вьюном, а вокруг буйно разрослась трава. Я двинулся в сторону дальнего конца дома и осторожно огляделся. Сквозь завесу травы мне отчетливо был виден дом с полуразвалившимся крылечком и нависающей над ним продавленной крышей, задняя дверь, два окна первого и два второго этажа.

Я немного отполз и взглянул налево — небо на востоке было лимонно-розового оттенка, а в других частях постепенно из серого делалось голубоватым. Закрыв глаза, я прислушался. Все сильнее раздавалось щебетанье птиц. Издалека донесся тонкий жужжащий звук, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить — где-то в отдалении грузовик на первой передаче едет вниз по дороге. Других звуков не было слышно, однако я знал, что по обе стороны от меня находились люди, продвигающиеся к цели, люди, использующие любое прикрытие или ямку в земле. Люди Уилера должны занять позицию в восточной и южной части поля, держа дом под наблюдением. Третья группа располагалась к югу и к западу.

Повернувшись на бок, я передвинул кобуру так, чтобы было удобно расстегнуть ее и выхватить револьвер, который я решил взять с собой. Это был кольт 38-го калибра с 20-сантиметровым стволом, тяжелой рукояткой, удобной для моей крупной ладони. Будучи помешанным на стрелковом оружии, я сознаю, что кольт этот выглядит несколько опереточно, однако сколько раз я участвовал с ним в стрелковых соревнованиях, даже дважды менял в нем ствол. И в руке хорошо лежит. Я не должен, как в случае с любым другим оружием, столь тщательно прицеливаться: похоже, пуля летят туда, куда я хочу, лишь неожиданно чувствуешь легкий толчок отдачи. Я снял оружие с предохранителя. Острый сладковатый запах оружейной смазки смешался с ароматом сочной травы. Я отполз к тому месту, откуда был виден дом. Чуть передвинувшись еще, обнаружил, что могу разглядеть происходящее внутри сарая, расположенного к востоку от дома. Там стоял фургон Макейрэна, загруженный так и не использованными досками и брусками. Подле него стоял серый «форд» — седан, выглядевший совсем новеньким. В тот момент, когда я пытался рассмотреть номер на «форде», заметил, что позади сарая происходит какое-то движение.

Слегка переместившись в сторону, я увидел, как сквозь траву, подобно змее, ползет один из гвардейцев. Он исчез за сараем, а затем через приоткрытые двери я заметил слабое движение уже внутри него и понял, что гвардеец спрятался там между автомобилями. Задумано было неплохо. Он мог незаметно вывести их из строя, одновременно готовый перехватить каждого, кто попытается приблизиться к машинам.

Появился краешек солнца, и все серые утренние тона исчезли. Появились длинные утренние тени, а на открытых местах заиграли серебристо-белые блики, предвещавшие жаркий день. В низине этот свет был бы более золотистым, более рассеянным.

Перед глазами у меня странным образом возникла картина того, что происходило сейчас там, в низине. Фенн Хиллиер вместе со своей женой спали в широкой двуспальной постели, ее рука покоилась у него на груди. Вот-вот донесутся звуки улицы. Она поднимется, подойдет к окну и взглянет на утреннюю улицу. От звука воды в ванной проснется и он. Услышит, как она собирает детей в школу, что-то напевая в кухне.

Это было реальностью. Предрассветная вахта была абсурдом. Моя Мег не могла находиться в этом затаившемся развалившемся доме, с людьми, несущими в себе такую опасность, какая только может исходить от человека.

Солнце поднималось, но Кипсейф продолжал оставаться сонным. Туман рассеялся. Становилось все жарче, засвиристели какие-то насекомые. Парил ястреб, вертя головкой из стороны в сторону в поисках мыши на завтрак.

Внезапно с шумом отворилась задняя дверь, и на крыльце появился мужчина. Я понял, кто это, по тем фото, которые нам показывали. Джордж Костинак. Грудь и плечи покрыты светлой растительностью. В тех местах, где тело не прикрывала одежда, кожа обгорела и была болезненно красного цвета.

Он зевнул, издав впечатляющий звук, почесал голову костяшками пальцев, передернул плечами и, обхватив себя руками, прищурился на утреннее солнце. Перепрыгнув через поломанные ступеньки, он спустился вниз, прошел пару метров и, расставив ноги, стал мочиться на спекшуюся грязь заднего двора.

Как только он закончил, сквозь оставленную им открытой дверь появилась крупная, мускулистая белокурая женщина. На ней был свободный свитер кричащего ярко-голубого цвета и обтягивающие брюки лимонного оттенка. Хотя волосы у нее не были уложены, а лицо в отсутствии косметики выглядело тестообразным, в ней чувствовалась жизненная сила, странным образом делавшая ее привлекательной. В ней ощущалась целеустремленность и скрытая яростная энергия обитателя джунглей из семейства кошачьих. Она излучала волю, решимость, она была сама опасность.

— Сказала же тебе, Джордж, отойти подальше от дома, — проговорила она. В руках она держала зубную щетку, пасту и картонный стаканчик с водой.

— Сказала. Конечно же, Эйнджи. Ты мне говорила. Но мы же не век тут жить будем.

— Свинья — она всегда свинья.

В ответ он рассмеялся.

— Кто кого называет свиньей, дорогуша!

Она сошла с крыльца. Окинула его уничтожающим взглядом.

— Ты вычеркнул себя из списка моих друзей, приятель.

— Ну ладно, Эйнджи, — произнес он заискивающим тоном. — Не надо, Эйнджи, пошутить что ли нельзя? Только ведь и всего.

— Объявились еще две шлюхи, и я уже не так хороша?

— Да мне и в голову ничего такого не приходило.

— А может, все-таки намылился попытать счастья с одной из них?

— Да чего там…

Она с презрением посмотрела на него.

— Фантазер ты, Джордж. Почему всегда слюнтяи вроде тебя считают себя могучими любовниками?

— Да ну все это к черту, Эйнджи, я только…

— Бедненький Джордж. Бедненький уродливенький Джордж.

Отвернувшись от него, она выдавила пасту на щетку и стала энергично чистить зубы. Я почувствовал, как комок в груди начинает потихоньку рассасываться. Мег была жива. Она находится в этом доме, живая.

Костинак подошел к блондинке вплотную. Они заговорили очень тихими голосами. Мне не было слышно, о чем они говорили. Искоса взглянув на дом, Костинак взял ее за руку и отвел подальше, прямо к тому месту, где был я. Мне захотелось врасти в землю. Они остановились метрах в трех от меня.

— Морг ведь главный, а? — сказала Эйнджела Фрэнкел. — Есть жалобы — поговори с Моргом.

— Да я только хочу сказать, дорогая моя, и сказать это тебе, а не Моргу, что все гладко шло до субботнего вечера. Клево все было, пока ты с Макейрэном не привезли сюда девицу эту.

— Нервишки сдают, Джордж. Сцепился из-за Кермера. Получилось же, так ведь?

— Да, выгорело это. Обещал это Морг Дуайту. Можно считать, частью плана было. Но сейчас мы все дальше от задуманного отходим. Фрэнк Келли мертв. И тебе бы надо было быть единственной женщиной. Трех никто не ожидал. И мы чересчур гоним картину. И ты, и Херм, и Морг, господи, да вы так держитесь, как будто все идет как по нотам, но я-то чую, все к чертям собачьим катится.

— Может, ты слишком дерганый для такой работы?

— Тебя что, вовсе не колышет, что баба этого полицейского вдруг объявляется?

— Ничего, Джордж, меня не колышет.

— Если она нас так запросто нашла…

— Смоемся мы отсюда раньше, чем кто-нибудь сюда заявится. Намного раньше.

— Конечно, Эйнджи, да только куда мы денемся? Ведь жарко-то как будет. Не пойму, чего вы с Моргом в толк этого не возьмете. Слишком много народу, черт побери, знает об этом слишком много. Они тебя вконец окрутят, как только с этими бабами потолкуют.

К моему облегчению, они повернулись лицом к дому.

— Думаешь, Морг теряет хватку? — в ее вопросе чувствовалось некое утверждение. — Думаешь, он наследить за собой может?

— Ты это о чем?

— Могу сообщить кое-что такое, чего ты не знаешь. Тебе, может, от этого получшает.

— Чего это?

— Макейрэн ошибся насчет девчонки Перкинс.

— И чертовски ошибся!

— Морг по-другому теперь относится к Макейрэну, Джордж.

— Но… он нам нужен. По тому, как все задумано, нужен он нам.

— Но сколько еще он нам будет нужен?

— Чего?

— Ты должен был узнать об этом позднее, когда мы в мотеле разделим то, что возьмем. Там-то и найдут Макейрэна — он как бы во сне жмуриком стал, а фургон его так и припаркован у входа. И никакой туфты не потребуется вроде отправки открытки мужику этой Мег — где тот может найти свою связанную женульку.

— Сделаешь Макейрэна, как ты сделала Кермера?

Голос у нее стал грудным.

— С помощью маленького шампура, Джорджи. Когда я кольнула им Кермера, он только «ой» и успел сказать, ко мне повернулся, бледный весь, а я ему и скажи: «Приветик от Макейрэна». А он покачнулся, будто устал здорово, и к бару поковылял. Клево получилось, Джордж.

— У меня от тебя по коже мурашки, Эйнджи.

— Третьим он у меня был. С одним побыстрей вышло, со вторым подольше, но быстро это получается или нет, у тебя такое чувство появляется, что ты распоряжаешься очередью на тот свет, что твоя очередь отодвигается. Вроде достаточное число раз повторить это — и ты жить вечно будешь.

— Жутковато делается, как о твоем перышке подумаешь.

— Да не перо это, милок. Простой шампур.

— Видел я его. По мне — нож это.

— Морг пообещал, что у меня еще случай будет, Джорджи. Когда мы уже в машинах будем сидеть, совсем уж ехать соберемся, я вспомню, что забыла сумочку и побегу за ней. Очень быстро это произойдет, Дуайт ничего и не прочухает. Чик-чик, и я даже смотреть не стану, как у них лица переменятся, а Морг газу поддаст, если кто из них заскулит. Понял, как все в ажуре будет? Ясно тебе, что дергаешься ты, чересчур? Год, может, пройдет, пока шлюх этих отыщут. Может, только на другой день Макейрэна найдут, а мы тогда уже разбежимся кто куда, только Морг и я будем в Янгстауне, вроде как и не произошло ничего.

— Херму все это известно?

— Нет еще, милок.

— Никогда еще в такие дела не встревал.

— Чего тебе-то терять?

— И Морг мне все о том же.

— Не забудь удивленный вид сделать, когда он тебе обо всем расскажет.

— Естественно.

— Получшало тебе?

— Пока не знаю. Наверное, не получшает, пока от тебя подальше не оторвусь, чтобы ты на мне этой чертой штуковиной не попрактиковалась.

Она рассмеялась.

— Не стоит подавать мне мысль, Джорджи. Соблазнять не надо.

— Ты зациклилась на этом. Вдруг с Макейрэном так все гладко не пройдет. Может, у него силенок хватит достать тебя, Эйнджи.

— Потому-то ты, милок, вместе с Хермом и Моргом и будете там — чтобы за ручонки его ухватить.

Они не торопясь двинулись к дому. Оттуда донесся тоненький пищащий звук.

— Морг пытается поймать семичасовые известия, — сказал Костинак.

Держа в руках транзисторный приемник, на крыльцо вышел Морган Миллер. Приглушил звук. Он был одет в защитного цвета брюки и охотничью куртку. Лысину прикрывала коричневая фетровая шляпа.

— Кто-нибудь из вас мог бы и кофе сварганить, — укоризненно произнес он.

— Я как раз и собиралась, — ответила Фрэнкел, — думаю вот мужики встанут, я и поставлю кофе.

— Давай-ка развяжи сестренку и с собой ее своди, — велел ей Миллер.

— Я схожу, а потом за ней вернусь. Новенькая-то как?

— Ты что, не глянула на нее, как встала? — спросил Миллер.

— Да глянула я, — немного угрюмо ответила Эйнджела.

— И о чем ты подумала?

— Вид у нее не слишком-то. Паршиво, в общем, выглядит. Время только теряли, привязывая ее проволокой за щиколотки к трубе. Дышит она как-то странно. Может, ты считаешь, если ей разок врезать по затылку, здоровье у нее поправится?

— Полегче на поворотах, Эйнджи, когда со мной говоришь. Если бы она за дверь выбралась и в темноте скрылась, тебе бы следовало врезать за то, что такую ей возможность дала.

— Она тогда так дергалась, — сказала Эйнджела. — Когда из города-то ехали, тихая была. Если и отвесили ей чуть больше, велик ли грех?

— Да ведь и планировал посадить ее в фургоне на переднее сиденье рядом с тобой, если бы она вела себя как человек.

— Но она ведь себя так не вела — хоть Макейрэн и надеялся.

— Моя, что ли, в этом вина? — со злостью спросил Миллер.

Фрэнкел пожала плечами.

— Я схожу, потом вернусь за сестренкой.

Костинак поднялся на крыльцо. Женщина повернула и пошла по направлению ко мне. Никому из них в голову не могло прийти, сколько человек слышало их разговор, не могли они и вообразить всю напряженность момента. Если бы Фрэнкел заметила кого-то из них в то время, как те двое мужчин смотрели в эту сторону, в один миг все бы полетело коту под хвост. Я тихонько потянулся назад, зацепил пальцем и вытянул из заднего кармана кистень, обшитый кожей. Она пошла теперь немного в сторону от меня. Двое мужчин вошли обратно в дом, и тихой музыки, доносившейся из транзистора Миллера, не стало слышно.

Когда женщина прошла мимо меня, я обернулся и посмотрел на нее. Я видел мощные бедра, обтянутые зеленой материей. По тропинке, протоптанной ими в траве, она прошла между мной и лежавшим справа от меня человеком. Мы вслушивались что было сил, надеясь улучить момент, чтобы выдернуть Мег прежде, чем будет обнаружена расставленная нами ловушка.

Фрэнкел прошла дальше по лугу, и мне ее больше не было видно. Я так вдавил себя в землю, что трава вокруг моего лица скрывала ее от меня. Последнее, что я видел, это ее белокурые волосы. Я ожидал, что она возвратится той же дорогой. Если нам повезет, она вернется, а затем через короткое время выведет на луг Мег. Тогда-то легко будет все провернуть.

Я прикинул, что прошло минуты три, прежде чем я вновь увидел белокурые волосы. Она пройдет метрах в двух с половиной от меня. Я говорил себе, что почти невероятно, чтобы она меня заметила, поскольку, если она повернет в мою сторону, то будет вынуждена смотреть против солнца.

Она шла медленно, вся нахмуренная. Когда оказалась совсем близко от меня, остановилась, и мне показалось, что вместе с ней остановилось и мое сердце. Она взяла в рот сигарету. Подул легкий ветерок. Интересно, как часто какой-нибудь легкомысленный порыв ветра меняет судьбу человека. Ветер подул с восточной стороны, поэтому она повернулась ко мне спиной, зажгла спичкой сигарету и бросила спичку в сторону. Однако проделав это, внезапно замерла, причем рука, бросившая спичку, так и осталась висеть в воздухе. Вытянув шею, уставилась в траву, росшую по другую сторону протоптанной тропы. Я видел, как напряглось ее тело, и понял, что мы не можем допустить, чтобы она подняла тревогу или пустилась бежать.

Я рванулся к ней, не заботясь о том шуме, который произвожу.

Услышав этот шум, она стала было поворачиваться назад, и из ее горла уже был готов вырваться хриплый тревожный крик, однако я замахнул почти двухсотграммовым свинцовым шаром, упакованным в черный кожаный чехол, и ударил ее в голову позади правого уха. Из-за шапки жестких волос звук от удара напомнил звук лопающейся тыквы. Все еще поворачиваясь, она рухнула на землю вниз лицом, и зарождающийся хриплый крик обернулся тяжким вздохом. Согнувшись в три погибели, я схватил ее за запястья и, оттащив за стоявшую там фермерскую повозку, оставил там лежать, затем поспешно перелез через ее неподвижные ноги и подполз к тому месту, где положил свой револьвер.

Когда Райс тронул меня за плечо, я чуть не выскочил из собственной шкуры.

Он заговорил мне прямо в ухо.

— Она заметила ноги Ритчи. Хорошо сработано. Надо следить за дверью.

Он ее еще оттащил назад. До меня донеслись отдельные фразы утренней сводки новостей. Миллер прибавил звук. Оглянувшись, я увидел, как Райс короткой веревкой связывает ей запястья. Рискнув обернуться еще раз, заметил, что он перевернул ее на спину. Сняв ботинки, он тщательно запихивал ей в рот свои носки. Кляп укрепил, подвязав ей нижнюю челюсть другим куском веревки. Связав затем ее за щиколотки, подтолкнул ее максимально близко к повозке, перевернул вниз лицом, а затем надел ботинки.

Голос диктора сменила музыка. И тут же оборвалась. На крыльце появился Морган Миллер. Вытянувшись, он стал вглядываться в дальнюю часть луга. Внезапно я понял, почему он кажется мне знакомым. Каждым своим движением он напоминал киноактера Хамфри Богарта. Жизнь имитировала искусство. И в этот момент я осознал, что этот человек думает о себе. Менее опасным он оттого не становился, но как бы делался мельче, более управляемым, немного жалким. Люди этой породы вымерли. Их перестреляли еще поколение назад, когда агентов ФБР именовали «джи-мен» — людьми правительства. Ему не было места даже на подножке. Его столько раз пародировало телевидение, что он сделался комичнейшей фигурой. Однако клоун, не сознающий себя клоуном, может убить вас без всякой улыбки.

— Эйнджел? — крикнул он. — Эйнджел!

В дверях появился Костинак, что-то доставая ложкой из жестянки. Начал всматриваться в зелень вокруг дома.

— Полсотни кустов, за которыми она может быть, Морг.

— Какого черта она застряла?

— Может, к ручью спустилась помыться.

— Было у нее полотенце?

— Не заметил. Ты же ее знаешь. Вмажешь ей за что-нибудь, так она назло снова сделает то же самое. Ты ей насчет кофе вклеил, вот она и тянет резину.

— Может быть. — Морг выпрямился и, задрав подбородок, стал осматривать поле. Он делался все более настороженным. — Джордж, давай-ка выковыривай мужиков из постелей.

— Какого дьявола, Морг, после вчерашней ночи они глаза не разлепят. Отдохнуть им надо…

— Поднять их! Немедленно!

— Что за муха тебя укусила?

— Не знаю. Не знаю что, но что-то происходит. И я хочу, чтобы все были на ногах. Все. И тут же.

— Ладно. Хорошо. Сейчас. — Джордж вошел в дом.

Морган Миллер спрыгнул с крыльца и, сделав три шага по двору, снова вошел в дом. Спустя считанные секунды появился вновь с армейским карабином в руках. Проверил, как действует затвор.

Застегивая рубашку, из дверей появился Дэйтуоллер и встал рядом с Миллером.

— Что за чертова кутерьма?

— Не знаю. Эйнджи пошла на луг и не вернулась.

Дэйтуоллер зевнул.

— Вернется. Горячку не пори. Чувствую себя совсем хреново.

Смертельная бледность была разлита по обтянутому кожей, обрамленному корочкой грязных черных бакенбардов лицу этого высокого сутулого человека с вдавленной грудью.

— Чертовски тихо, Херм.

— Побойся бога, Морг, тут всегда тихо. Ты что, не заметил? Так тихо, что я заснуть не могу, пока не поддам.

— Тихо не как всегда, — сказал Миллер. — Эйнджи! — Он покрутил головой, прислушиваясь. — Молчит.

— Ей не по нраву было, когда сестрица заявилась, вот, может, она и двинула куда подальше.

— Не похоже на Эйнджи. Не сделает она так.

Я твердо знал, чего хотел, и знал, что не стану спрашивать на то чьего-то дозволения. Мне хотелось, чтобы на этом узком полуразвалившемся крыльце появился Костинак, чтобы затем я снял того, кто ближе к двери, и тут же, на одном дыхании — двух остальных.

— Кофе! — заорал Костинак. Я узнал его по голосу.

Пожав плечами, Дэйтуоллер ушел в дом. Появился Макейрэн. Он заполнил собой весь дверной проем. Рядом с ним остальные выглядели какими-то тщедушными фигурками. На нем были джинсы и шерстяная ковбойка, расстегнутая до пояса.

— Джордж говорит, ты дергаться стад, Морг.

— Пропала Эйнджи.

— Она просто досадить тебе хочет. Не стоит кому-нибудь вскарабкаться вон на ту горку? Ведь сегодня день святого Георгия.

— Заткнись. Я здесь распоряжаюсь.

— Каждому известно, что распоряжаешься ты, Морг. Особенно мне об этом известно. С того момента, как я пытался тебе втолковать, что нормальным будет отослать Мег назад, я понял, что ты распоряжаешься. Но вот другой вопрос, хорошо ли ты распоряжаешься. Было бы нормальным отпустить ее и…

— Паленым пока не пахнет. В новостях о ней не было ничего.

— Могу я хотя бы развязать ее теперь? Она на улицу хочет выйти, чтобы…

— Никто на сантиметр от дома не отойдет ни ты, ни Херм, ни Мег, никто. Пока я не скажу, пушки свои приготовьте.

— Ну ты задергался! Развязать-то можно ее?

— Да, только из дома она не выйдет.

— Ладно, ладно, ладно.

Через несколько минут после того, как Макейрэн скрылся внутри, Миллер внезапно резко повернулся и тоже вошел в дом. До меня доносились их голоса, но разобрать ничего было нельзя.

Минуты через три я услышал звон разбитого стекла и треск ломающегося дерева. Мне показалось, что звуки доносятся с другой стороны дома. Я ожидал услышать выстрелы, но их не было. Позже я понял, что шум этот произвел Морган Миллер, выбивший сначала стекло в окне, а затем выломавший и целиком слуховое окошко на той части крыши, что выходила на запад. Он вылез через него и, вскарабкавшись по покрытой битумом кровле, осторожно выпрямился во весь рост подле конька крыши. Я почувствовал, что там происходит какое-то движение и, осторожно заглянув туда, заметил, что он сможет увидеть за повозкой ярко-голубой свитер Фрэнкел. Медленно и осторожно повернувшись, он скрылся из виду. Я перевел дыхание.

Он перешел на другую часть крыши. Мне стало видно, как он тщательно осматривает все вокруг. За каменным основанием церкви укрылись двое из команды Уилера. Один пригнулся рядом со стеной, другой был с ним рядом. Миллер заметил его ноги. Вскинув карабин, прицелился гораздо тщательнее, чем можно было от него ожидать, и превратил колено в полное месиво. В ту же секунду ринулся по крыше к слуховому окну. Раненый испустил дикий вопль. Несколько человек сделали выстрелы по движущейся цели, но Миллеру удалось добраться до слухового окна и скрыться в нем.

— Прекратить огонь! — раздался громкий голос. Я знал этот голос. Бесстрастный голос принадлежал Д. Д. Уилеру, но был усилен громкоговорителем, привезенным его людьми. — Прекратить огонь! — эхом разнеслось по окрестным холмам.

— Морган Миллер! Морган Миллер! Я жду ответа.

— Ублюдки! — раздался крик Миллера из недр дома. В сравнении с громкоговорителем, голос звучал тонко и истерично. — Грязные полицейские ублюдки!

Он выкрикивал ругательства и проклятия, пока ярость его не стала угасать, а голос не сделался хриплым.

— Миллер, вы окружены полицейскими силами штата, округа и города. Перекрыты все выходы из дома. Тебе не удастся сделать больше ни одного выстрела. У нас есть все необходимое, чтобы выкурить вас оттуда — тебя вместе с Костинаком, Макейрэном и Дэйтуоллером. Ты проиграл — станешь ты дергаться или нет. У нас все предусмотрено. Если ты станешь тянуть время, вечером мы осветим все здесь так, что будет светлее, чем в операционной — у нас тут генераторы припасены. Так лучше выходи сейчас. Дольше проживешь.

В голосе не ощущалось никакой возбужденности. Тон был холодный, безапелляционный, почти что скучающий.

Долгое время из дома не доносилось ни звука.

— Обсуди это со своими и выходи с поднятыми руками, — раздалось из громкоговорителя.

Когда эхо затихло, донесся крик Макейрэна:

— Фенн? Ты здесь, Фенн?

Я не был уполномочен ему отвечать. Внезапно резким движением Фрэнкел перевернулась на спину. Она уперлась в меня взглядом загнанного в клетку леопарда, ненависть ее была безграничной.

— Хиллиер, немедленно сюда, — прохрипело из громкоговорителя.

Я окликнул Ритчи. Он быстро переполз ко мне, и я оставил его стеречь женщину. Я пополз назад, сделал круг и поднялся, когда оказался позади развалившегося дома, заранее избранного местом для командного пункта. Бринт, Райс и Уилер укрылись за сложенной из валунов стеной чуть выше метра. Сидя на корточках, Райс покусывал травинку. Бринт сидел на колченогом кухонном стуле, под одну из ножек которого был подложен плоский камень. Выглядел он уставшим. Уилер расположился на груде камней, держа между колен громкоговоритель. Сквозь расщелину в стене он мог следить за тем домом.

Подняв на меня глаза, Лэрри сказал:

— Не так мы все планировали, мой мальчик.

— Чуть раньше казалось, что все идет неплохо, — ответил я и, пригнувшись, пробрался к Уилеру. Опустившись на одно колено, взглянул на него вопросительно.

— Хочу, чтобы вы были здесь, чтобы слышать условия сделки, — сказал Уилер. Он поднес громкоговоритель к губам: — Хиллиер слушает.

— Хочу услышать его голос.

Уилер передал мне громкоговоритель.

Нажмите здесь на крючок. Говорите обычным тоном.

— Я здесь, Дуайт.

— Ты ведь знаешь, что тут у нас твоя жена, дружище.

Заколебавшись, я предложил Уилеру взять громкоговоритель.

— Приступайте, — проговорил он.

— Нам известно, что она здесь. Она сестра тебе, Дуайт, — ответил я.

— Моя любимая сестренка? Уверен? Послушай ее.

Раздался вопль женщины, кричавшей от боли, и сердце в груди у меня перевернулось тяжелым камнем. Вслед за этим она тоненько выкрикнула:

— Скорее убейте этих грязных… — Голос ее внезапно прервался, как будто ей ладонью заткнули рот или вновь ударили ее.

— Сильная женщина, — мягко заметил Райс.

— Фенн! — прокричал Макейрэн. — Она наша валюта. Мы ею торговать станем. Но она — не единственное, что у нас есть.

Уилер взял громкоговоритель.

— Все, что у вас есть, не является для нас тайной. Нам известно, что вы держите там девушку по фамилии Перкинс и как вы похитили ее и зачем. Известно, что вами убит Кермер, а также как вы проехали через контрольный пункт на шоссе, знаем, что один из вас задушил Келли, знаем, почему это было сделано. Нам ясно, что время у вас вышло.

— Пять минут! — прокричал Миллер. — У вас пять минут, чтобы освободить для нас дорогу. Через пять минут либо вы сообщите, что путь свободен, либо мы бросим во двор ухо жены вашего полицейского. Еще спустя минуту бросим второе ухо. Потом возьмемся за ее пальцы. А если швырнете какую-нибудь штуковину со слезоточивым газом или еще чего придумаете, клянусь, перережу горло им обеим. Терять нам нечего. Нечего терять.

Закрыв лицо ладонями, я закусил губу.

— Ну а если мы примем твои условия игры? — спросил Уилер.

— Мы выйдем вместе с женщиной. Девушку оставим здесь. Она больна. Когда оторвемся, женщину отпустим.

— Чтобы оповестить наши пропускные пункты, Миллер, нам потребуется больше пяти минут. Им надо дать знать, чтобы вас пропустили, — проговорил Уилер.

— Сколько потребуется времени?

— Как насчет двенадцати минут? Сейчас без двенадцати минут восемь.

Воцарилась тишина — по всей видимости, они совещались.

— Когда мы выйдем, — прокричал Миллер срывающимся голосом, — к хребту этой женщины будет приставлен револьвер. Мы поедем на фургоне и хотим, чтобы убрали с дороги «плимут» и чтобы отодвинули с пути ствол дерева.

— У нас нет радиосвязи, Миллер, мне придется послать нарочного к тому месту, где запаркован «плимут».

— Так пошли его! Давай, действуй. Дай нам знать.

Отложив громкоговоритель, Уилер вздохнул и, повернувшись к одному из своих людей, сказал:

— Дениелсона ко мне, бегом. — Человек поспешил выполнить приказ. Достав платок, Уилер промокнул пот на лице. — Нельзя их выпускать. Надеюсь, вам должно быть это понятно, Хиллиер. Этой публике тоже следовало бы нас понимать. Но они не понимают. Придется продолжать игру, надеясь на удачу.

— Но как вам удастся…

— Спокойно, сынок, — сказал Лэрри. — Соберись.

Появился слегка запыхавшийся Дэниелсон. Это был невысокий рыжеватый человек довольно опрятного вида с крупными руками и широкими запястьями. С нескрываемой нежностью он прижимал к себе старый «спрингфилд» с довольно громоздким цейсовским оптическим прицелом.

— Ты все слышал, Уилли? — спросил Уилер.

— Да, сэр, так точно, шериф.

— У тебя будет один паршивый шанс — когда они появятся с женщиной. Готов к этому?

Дэниелсон озабоченно нахмурился.

— Честно, как перед богом — не знаю. Я старался соблюдать осторожность, но, возможно, когда мы шли через лес, я задел раз-другой за дерево, так что прицел мог сбиться. Мне нужно хотя бы один раз выстрелить, чтобы его проверить, шериф.

— Ты выстрелишь, а им это может не понравиться, — ответил Уилер.

— Разве только, — включился Лэрри, — они не будут знать, что это сигнал.

Щелкнув пальцами, Уиллер взял в руки громкоговоритель.

— Миллер, я посылаю человека снять заграждение на дороге, и он должен будет подать сигнал, что все в порядке, двумя выстрелами с интервалом. Мы ответим таким же сигналом, чтобы сообщить, что мы поняли, так что не паникуй.

— Не вздумайте целиться в нашу сторону, — прокричал Миллер.

С разрешения Райса Уилер подозвал одного из его гвардейцев и приказал ему, сделав широкий круг по лугу на глазах у обитателей дома, бегом направиться в сторону рощи и у начала просеки произвести два выстрела.

— Какова будет дистанция, шериф? — спросил Дэниелсон.

Д. Д. Уилер нахмурился.

— Кратчайшим путем можно дойти до автомобилей, если выйти из задней двери, так что будем рассчитывать на это. Согласны, Лэрри? Пол? — Райс и Лэрри Бринт ответили кивками. — Входить в узкую дверь сарая им придется по одному. Посмотри сквозь эту щель, Уилли. Видно это место?

— Я могу обогнуть сарай с другой стороны, чтобы угол для выстрела был поудобнее, шериф. Тридцать метров. Без суматохи должно обойтись, если женщина эта не рванется. — Он огляделся по сторонам. — Сарай расположен достаточно близко. — Нагнувшись и уперев левую руку в кожаный ремень, он посмотрел сквозь прицел на крышу сарая. — Хорошо видны дырки от пары выпавших сучков.

— Уилли, выстрели дважды, не торопись — после того, как гвардеец подаст сигнал.

— Ясно, шериф.

Я придвинулся к Дэниелсону.

— Во сколько раз увеличивает?

— В шесть.

— Многовато, чтобы с руки стрелять.

— Из положения лежа верное дело. Рука у меня твердая. Свинец отвешен на ювелирных весах, а порох пересчитан до зернышка.

Мне хотелось говорить. Мне хотелось без умолку говорить, чтобы не оставалось времени думать. Но я больше не находил слов.

Внезапно донесся первый выстрел, породивший серию эхо, более громких, чем звук от выстрела. Когда затихало последнее эхо, мы услышали второй выстрел.

— Давай, Уилли, — тихо произнес шериф Уилер.

Я видел, как он набрал воздуха и слегка выдохнул. Щелчок от выстрела слился с ударом свинца о дерево. Чуть поправив прицел, он вновь выстрелил. Обернулся и с улыбкой посмотрел на Уилера.

— В самую точку, сэр. Прямиком в обе дырки от сучков, а они размером с десятицентовик.

— Целься в револьвер, Уилли.

Дэниелсон был явно разочарован.

— Я полагал, выстрел в позвоночник позволит…

— Ты свалишь его в любой момент. Мы это знаем, Уилли, но в одном случае из десяти палец на крючке у него может дернуться, и рисковать мы не имеем права.

— В нее рикошетом попасть может, шериф.

— Такая вероятность меня прельщает больше. Ее может ранить, но она не будет убита.

— На крыше он был с карабином. Что, если он опять с ним будет, когда ее выведет?

Мгновение Уилер размышлял.

— В этом случае целься в основание черепа, Уилли, и целься чертовски точно, чтобы перебить к дьяволу эти нервные волокна, прежде чем по ним поступит приказ к пальцу на спусковом крючке.

— Вы чего там канителитесь? — завопил Миллер. — Чего-то задумываете?

Уилер поднял громкоговоритель.

— Мы хотим получить у тебя обещание отпустить миссис Хиллиер целой и невредимой, Миллер, иначе нам нет смысла с тобой дело иметь.

— Когда мы оторвемся, отпустим ее.

— Прямо из дверцы автомобиля на скорости семьдесят миль в час, — пробормотал Райс.

— Вниманию всех! — пророкотал усиленный громкоговорителем голос. — Сейчас эти люди выйдут вместе с женщиной. Мы разрешаем им пройти. Миллер, восемь часов. Можете в любой момент выходить. Но рано или поздно вы будете арестованы.

Дэниелсон исчез. Я кинулся вперед в надежде занять удобную позицию за разбитой повозкой прежде, чем они выйдут. Я слышал, как меня окликнул Лэрри, но не остановился.

Я добрался до того места, где лежал раньше. Мне была видна тропка к кухне. Фрэнкел была все еще там и уперла в меня яростный взгляд. Внутри кухни я заметил движение. И вслед за этим они вытолкнули Мег из дверей на яркий солнечный свет. Ее медного цвета волосы были растрепаны. Через левую щеку тянулась красная царапина. На ее раскрасневшемся лице застыло гневное выражение. Они появились позади нее, все четверо, сбившись в плотную группу и стараясь укрыться за ее спиной, все они вытягивали шеи, стремясь обнаружить вокруг хоть какие-то признаки жизни. К моему облегчению, Миллер шел чуть сбоку, двумя руками направив карабин прямо на нее. Сразу за ней шел Дэйтуоллер, костистый и сутулый, его подбородок едва не касался ее плеча. Позади Дэйтуоллера шагал Макейрэн.

Я увидел, что Дэйтуоллер держит ее за запястье.

— И никаких штучек с вашей стороны, мадам Мег, — сказал Миллер. — Херм тебе руку сломает, и ты ничего не добьешься.

— До смерти напугали, — отрезала она.

Той же процессией они двинулись через двор. От чьей-то ноги в грязь отлетела лежавшая на крыльце зубная щетка Эйнджи. Держа в руке большой синий автоматический пистолет 45 калибра, Костинак бесцельно водил им из стороны в сторону, и всякий раз, когда он оказывался направленным на меня, я ощущал, что гляжу прямо в его дуло. У Макейрэна был короткоствольный револьвер. Он походил на табельное оружие полицейского. Держал он его направленным вверх, резко согнув в локте правую руку. Лицо его было абсолютно бесстрастным. Он облизывал губы и, казалось, старался ступать на цыпочках.

Миллер крикнул:

— Мы берем фургон. Нам понадобится время кое-что выгрузить из него. Идет?

— Идет, — был усиленный громкоговорителем ответ.

— И никаких резких движений! — выкрикнул Макейрэн, и в его голосе я заметил легкую дрожь.

Уилер промолчал. Они продвинулись слева от меня достаточно далеко, чтобы мне стал виден пистолет в бледной и худощавой руке Дэйтуоллера. Автоматическое оружие, но размером поменьше, чем у Костинака. Он упирался им ей в позвоночник. Ее любимая блузка была помята, а светло-голубая юбка сильно испачкана.

По мере того как они подходили к сараю, они шли все быстрее — на мой взгляд, слишком быстро, чтобы Уилли Дэниелсон смог своим единственным выстрелом поразить цель. Однако когда они приблизились к узкому входу, Костинак шагнул чуть вперед, оказавшись рядом с Мег, и на какой-то миг они в растерянности притормозили. Костинак вошел внутрь сарая. Я затаил дыхание. Внезапно донесся до боли знакомый звук выстрела из «спрингфилда», запела срикошетировавшая пуля. Херман Дэйтуоллер завертелся в диком танце, топая ногами, пронзительно взвизгивая, в невыносимой боли прижав правую руку к животу. Быстро обогнув сзади стоящий в сарае фургон, национальный гвардеец разнес выстрелом Костинаку голову, превратив ее в бесформенное месиво.

В этот же миг Мег бросилась назад, она бежала в сторону, где трава была особенно высокой, бежала, высоко поднимая колени, волосы ее развевались. Не подозревая о том, она мчалась туда, где залегли люди, готовые мгновенно срезать выстрелами остальных. Я видел, как Миллер обернулся и вскинул карабин, целясь в нее. Не заметив, как вскочил на ноги, я сообразил, что стою в полный рост. Тяжелый револьвер трижды дернулся у меня в руке, и все пули, попавшие ему в грудь, отбросили его к стене сарая — с воздетыми вверх руками, из которых вывалился карабин.

Я почувствовал, что кто-то бежит, и бежит по направлению ко мне. Мне хотелось посмотреть на него. Я знал, что это Макейрэн. Но я не мог оторвать взгляда от моей жены. Мне казалось, что она бежит невыносимо медленно. Я бросил взгляд на Макейрэна в тот миг, когда он выстрелил в нее, и краем глаза я с ужасом заметил, как она оседает на землю, и когда я рванул ствол в сторону Макейрэна, что-то ударило меня в левое плечо точно молотком — резко и жестко. Потеряв равновесие, я, кажется, был на какое-то мгновение ослеплен, он же промчался мимо меня метрах в пяти, на ходу бросаясь из стороны в сторону. Люди окликали меня по имени. Я не понимал, зачем. Позднее мне объяснили, что они хотели, чтобы я упал на землю и не мешал стрелять в него.

Обогнув дом, он кинулся в сторону конюшни. Большая дверь давным-давно свалилась с петель. Она гнила, валяясь на земле. Пахнуло застоявшимся запахом сена, животных. Миновав пустые стойла, он продолжал бежать, несколько раз попадая под яркие солнечные лучи, проникавшие сквозь дыры в крыше, споткнулся, но удержался на ногах, и, достигнув задней стены, повернулся ко мне, уперев в нее спину. Метрах в пяти от него я тоже остановился. Оба мы тяжело дышали, целясь друг в друга из револьверов, словно в дешевом вестерне.

— Еще посмотрим, — выдохнул он.

— Сейчас прикончу тебя. Сообщаю, чтобы ты знал.

До меня донеслись голоса снаружи, я услышал топот ног бегущих людей. Он посмотрел на что-то позади меня. Внезапно я увидел столь знакомую мне блуждающую ухмылку. Он отбросил в сторону пистолет. Тот стукнулся о полусгнившие доски стены и упал вниз. Он поднял руки.

— Что мне оставалось делать? Эти мужики на меня навалились. Вынудили меня. Взяли у меня машину. Что я мог поделать? Должно быть, меня судить станут, но вряд ли в чем серьезном обвинят.

— Ты ее застрелил.

— Многие в этот момент стреляли, Фенн. Масса народу. К чему мне было палить в мою любимую сестренку? Да если бы ты думал так, то не стал бы в меня стрелять. Ты же полицейский, приятель. Руки у меня подняты. Ты же по правилам станешь действовать. Давай, арестовывай.

Шаги остановились невдалеке от меня. Я посмотрел на Макейрэна, моего шурина. Я увидел, что он все прочел на моем лице. У него отвисла челюсть, глаза широко раскрылись.

— Нет! — воскликнул он. — Ты что! Фенн!

Револьвер вздрогнул у меня в руке, и ствол, как обычно, дернулся вверх. Отверстие появилось у него в правой щеке, рядом с ноздрей. Он сделал шаг назад. Взгляд стал блуждающим. С поразительной мягкостью он сел на пол, почти без шума, лишь слегка кашлянув, склонил голову к коленям, затем столь же неторопливо повалился на левый бок. Последний звук, который он испустил, напоминал приглушенный кашель, какой бывает во время службы в церкви…

— Назад! — рявкнул Лэрри Бринт. — Все назад!

Я обернулся. Увидел их силуэты в свете дверного проема. Они скрылись из виду, и проем опустел. Не понимаю, как ему так быстро удалось сюда добраться, не видел я, кого он отогнал от двери.

Он проковылял вглубь конюшни, сжимая свой обожаемый «магнум».

— Жаль, парень, что ты промахнулся, — проговорил он.

Вложив в вялую руку Макейрэна револьвер, отброшенный им, нацелил его на стену и дважды выстрелил. Выпрямившись, он ткнул ногой в лежащее тело и перевернул его на спину.

— А потом он в тебя не попал.

Он стал целиться. Издав низкий, хрипловатый звук, «магнум» послал пулю в отверстие на лице, проделанное выстрелом из моего револьвера. Вторую пулю послал в живот. Каждый выстрел подбрасывал тело сантиметра на два вверх, одновременно поднимая облачка пыли.

— И вот тут его я и достал, лейтенант, — проговорил он. — Подойдя ко мне, он в задумчивости посмотрел на меня. Протянув руку к моему плечу, он затем отдернул ее и кивнул. — Один раз он в тебя попал. Неплохо, — немного рассеянно улыбнулся он и вслед за этим издал хихикающий звук, что было вовсе ему не свойственно.

— Он поднял руки, Лэрри, а я…

— Нет, не поднял. Не желал сдаваться. И я прикончил его. Ей мало удовольствия узнать, что ты его, парень, убил, неважно при каких обстоятельствах. Она его вырастила. Это ей и придет в голову. Пусть лучше она думает, что я это сделал.

— Но он стрелял в нее, Лэрри.

— Если ее тоже нет в живых, это ведь, сынок, не имеет тогда значения, так? Но мы-то не знаем этого наверняка.

— Но я сделал это на ваших глазах. Он отшвырнул свой револьвер…

— Заткнись, лейтенант. Ты опередил меня на десятую долю секунды…

По дороге двигались машины. Жизнь в Кипсейфе бурлила так, как, быть может, никогда. Я медленно побрел по направлению к дому. Никогда прежде не чувствовал себя таким измотанным. Заметил Райса вместе с его связистом, держащим в руке радиотелефон, об отсутствии которого Райс говорил Миллеру, и мне стало ясно, что он вызвал «скорую помощь», дав «добро» на ее проезд по лесной просеке. Я увидел, как она появилась на дороге вместе с машиной полиции штата, как обе они повернули в сторону дома, и я пошел туда быстрее.

Она оставалась там, где упала, полускрытая травой, до подбородка накрытая пледом. Черты мертвенно-бледного лица были как бы смазаны, губы посинели. Я опустился возле нее на колени. Кто-то позади меня произнес:

— Ранена в голову. Дышит еще.

На правой щеке у нее была ужасающая рана, из которой медленно сочилась кровь. Когда с профессиональной осторожностью санитары стали ее поднимать, я встал с колен. Передо мной вырос какой-то молодой человек в белой накидке и с нотками осуждения сказал:

— Вы ранены.

Я тупо посмотрел на свое левое плечо, где ткань промокла и слегка поблескивала.

— Да, — ответил я. — Наверное.

Вдруг возникло лицо Д. Д. Уилера. Оно материализовывалось неожиданно, как бывает, когда ты болен или сильно пьян. Похоже, он был очень рассержен.

— Подставились! Вы и этот чертов дуролом с размозженным коленом. Я же планировал, что никто ранен не будет!

Кто-то повернул меня в другую сторону и, взяв за правую руку, повел к машине. Мне захотелось где-нибудь прилечь и уснуть. Хотел зарыться в весенней траве и проспать все лето. Спать так крепко, чтобы не видеть никаких снов.

Машина, в которую меня усадили, не могла сдвинуться с места, прежде чем не отъедет «скорая». Я видел, как с профессиональной осторожностью в нее поместили двух женщин. Видел, как металась Кэти Перкинс, видел пустой взгляд ее широко раскрытых глаз. Но Мег была неподвижна.

Тяжелое сотрясение мозга серьезно сказалось на памяти Кэти Перкинс. Однако со временем она поправилась и вышла замуж за человека средних лет, родила ему детей.

Рана была небольшой. Пуля отщепила крошечный кусочек ключицы, изменила направление и разорвала мышцу. Шока она не вызвала, тем не менее, когда меня привезли, я был серого цвета, покрылся холодным потом, меня била дрожь, сознание затуманилось.

Я очнулся ночью, оставаясь в полузабытьи, словно надо мной сомкнулась тяжелая масса воды, и каждая мысль требовала неизъяснимых усилий, но когда ты ухватывал ее, она расплывалась и ускользала в даль.

— Вы слышите меня, Фенн? Хорошо меня слышите?

Разлепив двадцатикилограммовые веки, я увидел круглое лицо доктора Сэма Хессиана.

— Помогите мне подняться, Сэм, — пробормотал я.

— Лежите спокойно. Вы столько хлопот причиняете здесь этим добрым людям. Вы понимаете то, что я говорю?

— Встать помогите.

Вытянув руку, он прикоснулся пальцем к моему затылку, к левой его стороне.

— Пуля попала ей сюда.

— Смотрел на нее, — старательно выговорил я. — Остолбенел. Чертовски глупо. Мог срезать его, запросто мог.

— Замолчите! Пуля сюда попала. Образовалась небольшая трещинка. — Палец передвинулся ближе к макушке. — Прошла под кожей головы, старина. — Он прочертил линию вниз через правую сторону лба, через правый висок, рядом с глазом. — Вот как она двигалась. — Его палец коснулся моей скулы. — Здесь ударила в кость и, изменив направление, вышла через щеку. Слышите меня? Она отдыхает. Пульс, дыхание, все остальное — просто отличные.

Чудовищным усилием я сумел удержать глаза открытыми.

— Лжете, — проговорил я.

— Это правда! Клянусь… собственной зарплатой.

Я ощущал, что держусь рукой за какую-то лестницу, висящую в воздухе. Это было очень утомительно. Закрыв глаза, я отпустил ее.

Эйнджела Фрэнкел и Херман Дэйтуоллер были стопроцентными кандидатами на смертный приговор и после судебного представления, в ходе которого одни политические репутации упрочились, а другие оказались подмочены, после традиционных ритуальных судебных оттяжек их с некоторым запозданием отправили на встречу с Макейрэном, Костинаком и Морганом Миллером. Однако до того, как все для них было кончено, Дэйтуоллер раскрыл план их операции. Надев подходящую одежду, он должен был выступить в роли человека, присланного проверить работу полиграфических машин, установленных в цокольном этаже «Хейнемэн билдинг», и оставить там взрывное устройство с часовым механизмом. Тяжелую, начиненную смертью коробку, принесенную ему Миллером и найденную между деревянных брусков в фургоне, прямо на темном пятне крови, которое оставил раненый Келли. Близкое расстояние, на котором «Хейнемэн билдинг» располагался от «Мерчантс бэнк энд траст компани», гарантировало, что в этом банке, равно как и на улице, возникнет сильнейшая паника, по мнению Бринта, достаточная, чтобы ограбление банка удалось.

Никто из участников бурной развязки, произошедшей утром того понедельника в заброшенном горном поселке, не в состоянии точно оценить масштаб освещения этой истории в национальных средствах информации. Но бум был недолгим. Жизнь вокруг продолжается, и новость тускнеет так же быстро, как отблеск вспышки света на сетчатке глаза.

Собиратели информации о наших событиях одновременно выкрикивали столько вопросов, что не имели возможности расслышать ответы. В результате в тени осталась та странная роль, которую сыграла Мег, поскольку немыслимо было громогласно распространяться о ней, и в отсутствии какого-то иного логичного объяснения газетчики сошлись на том, что ее похитили, и для всех эта версия оказалась наиболее приемлемой.

С присущим американцам стремлением отыскивать в любой профессии своего Гека Финна в национального героя превратился Уилли Дэниелсон, улыбающийся тысячам объективов, появляющийся на телеэкранах со своей смертоносной «любимой» в крупных руках. Он прекрасно научился зазубривать тексты, которые за него писали, что не вызывало у него ни малейшего смущения.

Некий шустрый предприниматель привел в порядок участок земли в том районе, расчистил лесную просеку, поставил билетную кассу, организовал стоянку для машин, торговлю безалкогольными напитками, нанял актеров и, одев их подобающим образом, в течение всего лета по шесть раз в день воспроизводил осаду дома и убийства. В итоге к Дню труда он сколотил кругленькую сумму.

Для меня было два финала, а может, два начала.

Мег шла на поправку медленнее, чем ожидали врачи. Она была апатична ко всему вокруг. Не раз пытался убедить ее, что во всем был виноват я, что она не была бы поставлена под удар, если бы я отказался обратиться к ней с просьбой привести нас к Макейрэну, однако ей было безразлично, кто и в чем виноват. Ее мучали кошмары, в основном связанные с тем моментом, когда Кэти попыталась убежать, а Макейрэн ударом свалил ее на землю.

В один из дней в конце сентября я предложил оставить с кем-нибудь наших детей и если погода будет хорошая, съездить завтра в Кипсейф.

— Если тебе так хочется, — равнодушно ответила она.

Не знаю, отчего мне хотелось свозить ее туда. Я знал, что ей это может причинить боль. Наверное, я хотел этой встряской вернуть ее к жизни.

Вот так мы и отправились в путь. Краска, которой был покрыт брошенный торговый павильончик, выцвела, деревянные стены рассохлись. Мы оставили машину на пустынной улице, усеянной пробками от бутылок и окурками. Выйдя из машины, она указала на фундамент несохранившегося дома.

— Здесь мы когда-то жили. — Обернувшись, стала пристально разглядывать тот дом, где их с Кэти держали заложницами. — А этот принадлежал Беллокам. Я так плакала, когда они перебрались в Айронвилл. И Мэри Энн тоже. Она была моей лучшей подругой, единственной девочкой моего возраста, которую я знала.

Она направилась к этому дому, я медленно пошел за ней. Прислонившись к столбу, на котором висела прежде калитка, она стала рассматривать входную дверь.

— Я совершенно не знала его, — задумчиво проронила она.

Я уже было раскрыл рот, как внезапно сообразил, что она имеет в виду Дуайта. Я молчал. Мне говорил Сэм Хессиан, что когда она сможет заговорить о нем, ей это будет на пользу.

— Он был таким же, как и все остальные. Я искала его, приехала сюда, чтобы ему помочь. Так сложно было узнать, где он находится. Меня втащили внутрь, стали кричать на меня. Та женщина меня ударила. Я повернулась к нему, стала плакать — так я была ошарашена, а он на глазах у них ударил меня. Я сказала себе, что таким его сделала тюрьма, но понимала, что это неправда. Никогда он и не менялся. Всегда таким был, и всегда мне удавалось убедить себя, что он не такой, потому что мне нужен был другой — тот, кого не существовало. И вот тот, другой, перестал для меня существовать накануне дня, когда умер Дуайт. Человека, которого убил Лэрри, я знала лишь один день и я не могу его оплакивать. Там на чердаке мы когда-то играли с Мэри Энн. Мы вырезали фигурки женщин из старых рекламных проспектов «Сиэрс Робек», наклеивали их на картонки и устраивали большие чаепития. Однажды на наш чердак забрался Дуайт. И оторвал им всем головки.

Я подошел к ней сзади, положил руку ей на талию. Она инстинктивно отодвинулась — я был отвергнут, словно причинил ей боль.

— Мне хотелось бы подняться на ту гору, Фенн.

— Достаточно хорошо себя чувствуешь?

— Тропинка не слишком крутая. И нам не надо будет спешить.

Дорожка была еле заметна. Свое недовольство нами выказывали белки, встревоженный переполох подняли сойки. Окрестности горы были скрыты от нас, пока мы не добрались до вершины. Большую ее часть занимал огромный округлый серый камень, напоминавший спину какого-то немыслимого ящера. Поселок расстилался прямо под нами. Машина наша смотрелась застрявшим в пыли жуком, спинка которого посверкивала в лучах солнца.

— Здесь попрохладней, — заметил я.

— Всегда так.

Она прошла к другой стороне вершины, к тому месту, где отвалившийся кусок камня создавал подобие кресла. Присев, посмотрела в сторону Брук-сити. Я расположился рядом, чуть пониже, вполоборота к ней. Мне был виден ее спокойный профиль.

— Когда-то я думала, что там, внизу, находится волшебный мир, Фенн. Я вырасту, спущусь туда и сделаюсь роскошной дамой. И стану сама приглашать на чаепития.

— Пожалуйста, продолжай, милая, — произнес я осипшим голосом.

Сверху вниз она немного удивленно взглянула на меня.

— У всех маленьких девочек такие мечты. Мне хотелось быть центром чего-нибудь. Хотела, чтобы во мне ужасно нуждались. Чтобы я могла совершить что-то важное. Конечно, я нужна моим детям. По меньшей мере в этом я могу быть уверена. Я полагала, что нужна и Дуайту, но тут я ошиблась. И я не жалуюсь, дорогой. Попробую пережить это.

Она улыбнулась. Нечто глубоко скрытое внутри меня, лежавшее в самых глубинах, с кошмарной силой стало рваться наружу, заставив меня задыхаться. Уткнувшись лицом ей в юбку, я услышал, как мой голос произнес:

— Помоги мне. Помоги мне. Пожалуйста, помоги мне.

Когда я смог на нее посмотреть, то сквозь слезы в глазах различил, что у нее на лице появилось выражение крайнего удивления. Она сказала:

— Но… ведь по-настоящему тебе никто не нужен. Ты же столь… совершенен, дорогой. Я рада, что по-своему ты меня любишь, но ты никогда не хотел, чтобы сверх того немногого я дала… немного еще. Тебя коробили самые невинные вещи, например, когда я говорила, что люблю тебя. Я привыкла… довольствоваться тем, что у меня есть.

Одно слово ударило меня больнее, чем все остальные.

— Совершенен! — повторил я. — Без тебя я — ничто. Весь мир пронизан холодом. Лишь ты излучаешь теплоту. Все остальное ни черта не стоит. Я просто не могу, не могу…

И тут я ощутил ее руки и ее тепло. Я говорил еще очень долго. Временами, наверное, меня было не понять. По сути дела я никогда прежде не говорил со своей женой. В каком-то смысле я всерьез не говорил вообще ни с одним человеком, не позволяя никому заглядывать ко мне в душу. Никогда не мог себе представить, сколько оборонительных сооружений у меня там было понастроено. Я разрушал их сейчас, одно за другим. Это была жестокая терапия, выматывающая все силы.

Когда я закончил, мы поняли, что знаем друг друга. Светились любовью ее глаза, я ощущал любовь в складках вокруг ее рта, вся она излучала это чувство, и я не мог оторвать от нее глаз. Нет холодных мужчин и холодных женщин. Есть люди столь одинокие, столь испуганные, что скрывают все уязвимое в своем естестве.

И вот теперь мы стали походить на влюбленных, которые только что встретились. Нас охватило смешанное чувство восторженности и ожидания. Она потянулась к спутанным корням старой сосны, выросшей на камнях, и обнаружила сокровище, спрятанное в детстве. Коробочка была целой. Крышка заржавела, но мне все же удалось открыть ее.

Я протянул руку, и она стала складывать туда свои богатства. Покрытая пятнышками морская раковина. Восточная монетка. Потускневшая пуговица с зеленым стеклышком, имитирующим драгоценный камень. Обрывки красной ленточки. Полуистлевший листок из записной книжки. Составленные из печатных букв слова, когда-то написанные маленькой девочкой, так выцвели, что я их разобрал с трудом.

Она посмотрела на меня с нескрываемой гордостью.

— Видишь? — сказала она. — «Я тебя люблю». Это всегда ждало тебя, ждало тебя прямо здесь. И до конца своих дней ты будешь помнить эту дату и всегда мне что-нибудь дарить, потому что, может быть, это тот день, когда мы с тобой встретились…

Еще одно событие произошло спустя неделю, в кабинете Лэрри Бринта.

— Глазам своим не верю, Фенн, — произнес он несколько обеспокоенно, пожимая мне руку. — Жизнь возвращается в наши края. Два предприятия открываются, в следующем месяце будут расчищать место для строительства еще одного. Дэйви Морисса занял место Кермера, и дела закрутятся к удовольствию для всех, так что когда ты сядешь в это кресло, то сможешь сделать больше того, что удалось мне.

— Извините, Лэрри.

— По тому, как все обернулось, ты абсолютно приемлем для группы Хейнемэна, для Скипа Джонсона, для всех. От такой сделки, мой мальчик, не отказываются.

— Я вынужден.

— Ты отказываешься от уверенности в завтрашнем дне.

— Конфискованные деньги, те, что нашли в запертом «бардачке» машины Макейрэна, наконец возвращают Мег. Ковальски был готов устроить из-за них большой шум. Она получит примерно две тысячи.

— В общем, есть на что жить, подав в отставку.

— Достаточно, чтобы поехать поискать местечко, где бы нам захотелось осесть.

— Должен заметить, что ты не выглядишь озабоченным. Скажи мне, Фенн. Не секрет, что ты немного идеалист. Ты делаешь это потому, что по горло сыт всеми этими компромиссами и сделками, на которые нам приходится идти, чтобы люди, насколько возможно, могли ощущать, что находятся под защитой закона?

Я пожал плечами.

— Меня это тревожило. Надеюсь, всегда будет тревожить. С подобным я столкнусь в любом месте. Где-то масштабы будут поменьше, в другом месте — больше. Я готов жить в мире, изменить который не в моих силах.

— Значит, потому, что она знает, что именно ты убил Макейрэна?

— Да, я сказал ей об этом. Нам с ней кажется, что мы примирились с этим. Не самое легкое дело жить с сознанием этого, но мы постараемся. Из-за этого мы не стали бы сниматься с места. Я очень о многом ей рассказал, Лэрри.

— Но тогда какого черта ты считаешь, что вам надо уезжать?

— Не думаю, что для вас это прозвучит убедительно.

— И все же.

— Я становлюсь другим человеком, Лэрри. Нелегко это. Но я делаюсь гораздо счастливее, чем был когда-нибудь. Я учусь… честности чувств. Но все старые привычки, вся рутина — они здесь. И они держат меня. Игра стоит свеч — для нас обоих — начать новую жизнь, во всех ее проявлениях. Возможно, я не буду таким хорошим полицейским, как прежде. Мег, кажется, считает, что буду еще более хорошим. Но где-то нам надо это выяснить. Мои объяснения приняты?

— Боюсь, вынужден их принять. — Он вздохнул. — Напишу характеристики, какие нужны.

— Месяц считая с сегодняшнего дня — это нормально?

— Нормально, Фенн. Отцы города добрые души, вернут тебе ровно половину того, что ты внес в пенсионный фонд, но с заявлением ты не тяни. В финансовом управлении спешить не любят.

Докерти нагнал меня, когда я спускался по лестнице. Он был похож на человека, направляющегося на прием в посольство.

— Чему это ты ухмыляешься, старина? — спросил он. — Прямо похотливец какой-то, уж меня-то не обмануть. Что-то аппетитное у тебя припасено наверняка. Ты сам на себя не похож.

— Очень даже аппетитное.

— И без предрассудков в отношении полицейских.

— Разве что чуть-чуть. Но мне удастся ее разубедить. Как раз иду ей звонить.

— Что же это за идиотское создание, которое ты соблазняешь, лейтенант?

— Моя жена.

После десятисекундного молчания он со вздохом проговорил:

— По поводу ее вкуса не стану ничего говорить, старина. Но у тебя — безукоризненный.