Тепло твоих рук

4

Итак, я привез Макейрэна из Харперсберга, воссоединил его с любящей сестрой и наблюдал, как он пнул ногой нашу собаку.

Мег отвела его в комнату, которую для него приготовила. Когда мы купили этот дом, в нем было две спальни. Я перенес ночник в другую спальню, чтобы у Бобби и Джуди было по собственной комнате. В этой Бобби жил уже три года, и он не выражал особой радости по поводу того, что ему приходится вновь возвращаться в комнату сестренки, даже на время. Он обставил свое жилье в соответствии с представлениями восьмилетнего мальчика о красивом и нужном, и для него унизительным было жить с шестилетней сестрой в отвратительном окружении куколок и игрушечной посуды.

Стоя в дверях, я наблюдал за тем, как она знакомит Макейрэна с тем, что и как она приготовила для него. Пять лет назад она упаковала все его вещи и недавно привела их в порядок, отгладила костюмы, брюки, повесила пиджаки в шкаф над начищенными ботинками, разложила по ящикам рубашки, носки, нижнее белье, свитера. Она даже выставила на полку, где Бобби держал свои модели гоночных автомобилей, его спортивные трофеи, причем все кубки и плакетки были начищены до блеска.

Он бросил на все это мимолетный взгляд, лишенный всякого интереса и, сев на кровать, произнес:

— Прелестно, сестрица.

Упавшим голосом она сказала:

— Я старалась.

Протянув руку, он включил принадлежащее Бобби радио, нашел какой-то диксиленд и сделал звук погромче, пожалуй, излишне громко. «Рэм-парт стрит пэрейд».

Она подошла к секретеру и достала из него книгу с записями доходов и расходов, затем вернулась к кровати и села рядом с ним. Стала объяснять значение записей, повысив голос, чтобы ее было слышно сквозь музыку.

— Это, дорогой, то, что осталось после оплаты адвоката. А вот это я получила за машину. На прошлой неделе я просила подсчитать проценты, так что вот сколько ты на сегодня имеешь.

— Как мне их получить?

— Что? Ну, мы съездим в банк и заведем на тебя карточку, чтобы ты мог в любое время брать столько, сколько тебе потребуется.

— Ты могла бы их получить?

— Конечно.

— Тогда мне карточка не понадобится. Просто получи их.

— Но ты же не станешь носить при себе наличными столько…

Он выключил приемник.

— Ты просто получи их, Мег. И все. Просто получи и отдай мне. Это ведь так легко.

Я не стал дожидаться ее ответа. Выйдя через заднюю дверь, я стал искать Лулу. Я знал, где она может быть. Около гаража я присел на корточки и заглянул вниз. Она забилась так глубоко, насколько это было в ее силах, и, положив морду на лапы, глядела на меня взглядом отверженной. Я привел ей все доводы в пользу того, что она самая замечательная собака в мире, но она их не приняла. Чудовищную, ужасающую вещь с ней сделали в моем присутствии, так что я как бы составлял часть этого ужаса, и льстивыми речами не излечить разбитого сердца.

Я вернулся в кухню. Там была одна Мег, разглядывающая что-то в духовке.

— Что мне больше всего нравилось, — сказал я, — это то, как он все время прыгал на одной ножке от радости.

Она встала и медленно подняла на меня свои глаза, похожие сейчас на кусочки зеленого льда.

— Он пять лет был плейбоем и завсегдатаем самых веселых в мире заведений. Вот отчего ему так легко прыгать на одной ножке от радости по любому поводу.

— Но он мог бы…

— Никто из нас не считает, что все это очень просто. Так что давай сделаем это еще хуже с помощью разных милых шуточек, Фенн. Если мы очень постараемся, быть может, мы сделаем это просто невозможным.

Я подошел к ней и притянул к себе. Я ощутил и услышал ее вздох. Донесся звук включенного душа — как я понял, наш Дуайт соскабливал с себя зловонную тюремную грязь.

— Не станем же мы устраивать из-за него свару, — сказал я, отпуская ее.

Она устремила на меня взор полный скорби, слезы были готовы покатиться из глаз.

— Зачем им потребовалось… учинить с ним такое? Почему им надо было так его изломать? Какая от этого польза? Какую вообще цель… преследует тюрьма?

— Наказание. Сдерживающее средство для других. Перевоспитание. Но в основном, на мой взгляд, узаконенная и организованная месть. Тюремщики призваны добиваться этих целей, заключенным все это до лампочки. А существуют тюрьмы, потому что кругом достаточно всякой шпаны. Когда-нибудь, если человека признают виновным, ему к голове прикрепят приборчик, который зажужжит и очистит его мозги от всего, что наросло со дня его рождения. Повернут другой диск, он еще пожужжит — и у этого человека возникнет набор новеньких способностей, привычек и желаний, возможно, в качестве примера возьмут какого-нибудь стопроцентно положительного гражданина. Но это станет возможным очень, очень не скоро. И пока что мы будем сажать их за решетку, делать их более суровыми и жестокими, еще дальше уводить их от норм, принятых в обществе, а затем отпускать на свободу. Но это та сторона моего дела, о которой мне не хотелось бы слишком задумываться, потому что она частично выхолащивает все то доброе, что, надеюсь, я делаю. Верю, что делаю.

— Он не… говорил тебе что-нибудь о своих планах?

— Ничего конкретного. Он считает, что Брук-сити подло с ним обошелся.

— Разве он не прав?

— Да и нет. Да — в том смысле, что суд не был к нему беспристрастен. Нет — потому что подобное отношение со стороны суда проявляется столь редко, что никакой разумной причины ожидать ему этого не было. Если он попытается нажать на другую чашу весов, чтобы вернуть часть мяса и крови, по его мнению, отнятых у него, то с таким же успехом он может попробовать свалить груженый вагон.

Звук воды в душе прекратился. Она принялась накрывать на стол. Я вышел и присел на ступеньки заднего крыльца. Если с ним подло поступили, так это та самая подлость, к которой я старался притерпеться и с которой сталкиваешься в любом городе этой страны. Эта одна из реалий жизни, органический изъян, встроенный в структуру нашей судебной системы. Лучшие умы, чем я, отчаивались когда-нибудь это изменить.

Вот где зарыта собака. Чаще всего обвинителем бывает сравнительно молодой юрист. Возможно, с политическими амбициями. А возможно, он просто желает произвести впечатление в надежде, что это поможет ему, когда он займется частной практикой. В любом случае его карьера зависит от доброй воли людей, именующих себя столпами общества, людей, владеющих магазинами, предприятиями, банками, агентствами и так далее.

Полиция производит арест, готовит обвинение, завершает расследование и передает дело прокурору. У прокурора есть небольшой магазинчик, дела в котором обычно не слишком хороши — низкие зарплаты и напряженный бюджет. И вот, в каждом случае ему предстоит решать, сколько времени и усилий уделить судебному делу. Предположим, преступление совершено близким приятелем, родственником или ценным сотрудником одного из местных бизнесменов. Прокурор представляет, что ему предстоит схлестнуться с хорошим адвокатом. Так зачем ему тратить пыл, время, силы, нести расходы на подготовку этого дела? Зачем ему тщательнейшим образом подбирать людей в состав суда присяжных, когда существующий состав заведомо признает подсудимого виновным. Зачем ему добиваться передачи дела более жесткому судье? Он может успокоить свою совесть, формально проведя всю подготовку к слушанию дела, а затем демонстрировать свой пыл и страсть, во всяком случае, внешне. Особенно он может напирать на те обстоятельства, где у защиты самые прочные позиции. Если же в ходе перекрестного допроса свидетеля защиты он заметит возможность загнать этого свидетеля в ловушку, кто станет утверждать, что он пустил перекрестный допрос по другому руслу? Если все идет к тому, что обвинительного приговора не избежать, разве не в его силах ненароком внести какой-нибудь элемент, который, после апелляции, будет рассматриваться как ошибка суда?

В случае же преступления против людей, способных прямо или косвенно повлиять на его будущее, присутствующие могут решить, что наблюдают аналогичное действо, на деле же перед ними разворачивается слушание, механизм которого построен с аккуратностью механизма баллистической ракеты. Они видят колеблющуюся защиту и противостоящее ей яростное обвинение, жесткого судью и присяжных — настолько безжалостных, насколько это смог организовать прокурор. Вы видите, как он штурмует слабые звенья защиты, как тщательно избегает случайной процедурной ошибки.

Не в каждом городе такое имеет место. Но в большинстве это так. Предположим, вы были прокурором. Предположим из государственных фондов вам выделили сумму, недостаточную для организации тщательной подготовки каждого дела. На чем вы сэкономите и на что потратите? Проблема деликатная, и затрагивает она и полицейские расследования. Если у вас не хватает времени и личного состава, чтобы раскопать до конца все дела, на каком из них вы сосредоточите усилия? Проблема не стоит так остро там, где места прокуроров занимают профессионалы, те работают более длительные сроки, и им хорошо платят. И вот когда ты натыкаешься на этого редкостного зверя — ярого защитника угнетенных и униженных, заклятого врага власти и привилегий, ты сталкиваешься с той же проблемой — но поставленной с ног на голову.

В этом смысле правосудие в большей степени зависит от того, кем ты являешься, нежели от того, в чем ты проштрафился.

А Дуайт Макейрэн убил единственную дочь одного из влиятельнейших людей Брук-сити. Прошение о переносе разбора дела в другой округ было подано с опозданием, и его отклонили.

Между тем убей он в такой же ситуации и по тем же мотивам девицу сродни той, что его родитель подцепил на Дивижн-стрит, его бы, возможно, вообще не потащили бы в суд.

После окончания своего первого сезона в профессиональном футболе Макейрэн в середине января вернулся в Брук-сити с идеей завязать кое-какие деловые связи, что позволило бы ему продержаться в межсезонье и стало источником существования, если бы или когда бы он надумал порвать с Национальной футбольной лигой.

Он снял каморку в гостинице, стал разливаться соловьем на клубных обедах, раздавал интервью, делился прогнозами с местными спортивными репортерами и стал продавать страховки агентства «Атлас» вместо старика Роба Брауна, который сделался совсем ветхим и уже не в силах был ходить по клиентам. Две недели и одну проданную страховку спустя ему это разонравилось. Позднее Роб говорил, что вся эта милая затея обошлась ему ровным счетом в три сотни долларов.

Какое-то время он занимался продажей спортивных товаров. Неделю провел за конторкой в отеле «Кристофер», откуда его выгнали за пьянку. Постовые уже устали предупреждать его, когда он сломя голову носился из конца в конец города в своей голубой открытой машине, и начали вовсю его штрафовать. К тому времени он уже оброс всевозможной шпаной.

Я знал, что он стал болтаться по всяким притонам на Дивижн-стрит, но не слишком задумывался над тем, что за этим стоит, пока Лэрри Бринт не вызвал меня и, плотно закрыв дверь, не сообщил:

— Питерс тут беседовал со своим информатором по совсем другому поводу, и неожиданно всплыло кое-что о брате твоей жены Дуайте. Он в платежной ведомости Джеффа Кермера, получает каждую неделю.

Наверное, у меня был ошеломленный вид.

— Что же он делает?

— Источник Элфи сообщает, что Джефф использует его как грубую силу. Народ там этой зимой подраспустился, потому что Джефф чуть свою хватку ослабил. Так вот Макейрэн и помогает вновь на них уздечку набросить.

Я вспомнил только что поступившего в больницу пациента — владельца заведения «Брасс ринг», что на углу Дивижн и Третьей. Появившись с обоими переломанными запястьями, вывихнутым плечом, внутренним кровоизлиянием, он сообщил, что поскользнулся, спускаясь в свой погреб. Мы допрашивали его в больнице, будучи практически уверены, что даром теряем время.

— Дэйви Морриса?

— Поговаривают, что это дело рук Макейрэна и что Кермер высоко оценил работу.

— Что-то все это мне не по вкусу.

— Вот я и потолкую с Джеффом, а ты давай с самим героем.

Ничего у меня с Дуайтом не получилось. Он казался задетым, так и кипел от возмущения. Джефф Кермер — это друг. Зачем болтался в заведении Джеффа «Холидей лаундж»? Просто Джеффу втемяшилось, будто кое-кто туда приходит специально, чтобы с ним, Дуайтом, пообщаться, Джефф ему даже спиртное со скидкой продает. Ей же Богу, ни у кого он на окладе не состоит. Есть у него кой-какие планы, может, выгорит, может, и нет. Пара приятелей подбрасывают ему деньжат, чтобы он на плаву держался. Мне бы, черт побери, следовало бы знать, парень из профессиональной лиги ни в жизнь не свяжется с кем-то, кого несколько раз арестовывали за незаконные азартные игры. Такого в момент бы из лиги вытряхнули. Ну и что, что ему делали скидку в баре?

Я застал его в меблированной квартире на Брукуэй в одиннадцать утра. В тот момент, когда стало ясно, что наши разговоры ни к чему не ведут, из ванной выплыла Милред Хейнемэн, укутанная в желтую простыню наподобие саронга, и разразилась деланным изумлением. Это была худощавая темноволосая девушка, шалая как мартовский ветер, одевавшаяся с претензией на элегантность, ее несомненную привлекательность портил рот — вяло очерченный, постоянно находящийся в движении, выводящий каждое слово так утрированно, будто она обращалась к людям, читающим по губам.

Я стоял возле двери. Одетый в халат, Дуайт, сильно небритый, сидел за кофе с газетой.

— Позволь мне представить детектива сержанта Хиллиера. Сержант, это мисс Хейнемэн. — Дуайт все это произнес с нескрываемым сарказмом.

— Вообще-то, мы встречались, — произнесла она, проделав необходимую работу своим ртом. — Разве не так? И ведь не раз и не два. Вы очень замечательный сержант. Дуайти, дорогуша, тебе просто необходимо что-то сделать, чтобы горячая вода шла нормально. Куда же я засудобила мои сигареты? А, вот где они…

Да, мы встречались. Люди не переставали изумляться, какими непохожими могут быть брат и сестра. Поль-младший родился на четыре года раньше нее и уже при рождении выглядел пятидесятилетним, он всегда был серьезен, казался очень надежным и вообще во всем правильным. Мать их умерла, когда Полю-младшему было пятнадцать. Милред вышвыривали из каждой школы, куда ее удавалось пристраивать, в том числе и из швейцарской. В восемнадцать она стала получать деньги из тех, что ей завещала ее транжирка бабушка. Она жила как моряк на берегу, будто думала, что ей мало будет всех постелей в мире, что нет гоночного автомобиля, скорость которого ее бы удовлетворила, что даже самые поздние вечеринки заканчиваются слишком быстро. Под влиянием порыва она мчалась в какие-то далекие места, а возвращения ее в Брук-сити никогда нельзя было предвидеть. Всякий раз, появляясь в городе, она создавала для нас проблемы. Ей было двадцать два. Газета, принадлежащая ее отцу, не пропускала ни одной статьи о ней. Она так свыклась с тем, что мы постоянно вытаскивали ее из всех передряг, что стала считать, будто мы значимся в платежной ведомости ее родителя.

Мне довелось расследовать одну из самых сомнительных ее историй тремя годами раньше, когда я был в самых малых чинах. Некая процветающая пара по фамилии Уокер отправилась в путешествие в Европу, было это весной. На пасху их сыночек зазвал двух своих приятелей по колледжу в их пустующий и весьма симпатичный дом в районе Хиллвью, неподалеку от дома Хейнемэнов. Насколько мы смогли восстановить ход событий, трое парней на протяжении пяти дней и ночей непрерывно бесчинствовали, используя прелести Милред и огромные запасы спиртного — пока приятель Уокера не отдал концы. Мы примчались туда спустя десять минут после звонка отпрыска Уокеров, еле ворочавшего языком. Он был слишком пьян, чтобы его можно было допрашивать. Второго мы обнаружили в постели, где он громко храпел. Дом они превратили в форменный свинарник. Милред Хейнемэн мы нашли лежащей голой в розовой ванне, без сознания. Видимо, что-то произошло с затычкой и вода вытекла, иначе бы она там захлебнулась. На фоне сверкающей розовой эмали тело ее выглядело серым и безжизненным, возбуждавшим желание в той же мере, как какой-нибудь труп в концлагере.

Погибший парень был помешан на электронике. Ему чем-то не понравилось изображение на экране телевизора. Открыв заднюю стенку, он погрузил свои пьяные руки в лабиринт проводов, даже не выключив телевизор. Электрическим разрядом его отбросило на восемь футов. Цвет лица у него был темнее любого загара, но все же мы предприняли заведомо бессмысленные попытки привести его в сознание.

Я хотел выдать им на всю катушку, выдвинув против них все возможные обвинения. Когда стало ясно, что я выхожу из-под контроля, меня попросту дернули с этого дела. Обслуга Хейнемэнов навела в доме Уокеров безупречный порядок. Милред быстро эвакуировали в специальное медицинское заведение, чтобы привести в божеский вид. Кто-то здорово потрудился, чтобы Уокер и его уцелевший приятель обрели нормальный облик. К моменту, когда появились родители погибшего парня, все уже смотрелось всего лишь трагическим происшествием: трое приятелей, сидящие за пивом, и Ронни, решивший наладить телевизор, но случайно вытащивший из розетки вилку не телевизора, а торшера. Вердикт следователя: смерть в результате несчастного случая.

Лэрри Бринт наставлял меня:

— Тебе, Хиллиер, платят, чтобы ты был полицейским, а не моралистом или реформатором. И не тебе внедрять библейские заповеди. Ты следишь за соблюдением законов. Произошел несчастный случай. Какая польза будет, если ты станешь руководствоваться в своих обвинениях мерками морали? Какая будет польза, докажи мы, что юный Уокер невесть зачем ждал двадцать минут, прежде чем позвонил нам. Принесло бы облегчение родным погибшего, узнай они, как он провел последние пять дней своей жизни. От такого рода сделки тебя должно тошнить, как это со мной и происходит. Ладно. Если бы мы этого не ощущали, мы бы были паршивыми полицейскими и еще более скверными людьми. Но не тащи эти чувства в работу, за которую тебе платят. Не нам менять порядки в этом мире. Наше дело — превратить Брук-сити в относительно спокойное и безопасное место, предоставить людям нашей защиты на полтора доллара за каждый доллар, что они перечисляют в наш бюджет. Ты не судья, не присяжный, не прокурор.

Глядя на завернутую в желтую простыню Милред, я вспомнил эти его слова. Она закурила сигарету. Дуайт лениво протянул руку, она передала ему ее и закурила новую. Оба они глядели на меня, и мне неожиданно пришло в голову, как много в них общего. В их союзе была некая неизбежность. Долго бы он не продлился. В их жизни вообще ничего долго не длилось. Но какое-то время они должны были быть вместе.

— Он сюда явился, чтобы велеть мне прекратить работать на Джеффа. Чего только ему в голову не взбредет.

— Джеффи такая прелесть, — сказала Милред. — Такой заводной. Сержант, дорогуша, мы там, конечно, маленько тусуемся, но о постоянной работе и мыслей нет. В прошлом году я как-то затеялась с этим, дразнила его, чтобы он меня в свой телефонный списочек включил, просто со скуки, но он сразу же с лица сбледнул, так папашу моего боится, верно говорю.

— Не хотелось бы дольше отрывать вас от работы, Фенн, — произнес Дуайт.

Подходя к лифту, я услышал их смех.

Я знал, что в деле Джеффа Кермера Лэрри не слишком преуспел. Джефф твердил лишь о случайном знакомстве — то же, что и Дуайт. Мы миримся с существованием Дивижн-стрит. Мы нуждаемся в Джеффе Кермере и используем его, равно как он нуждается в нас и нас использует. Это отношения, порожденные реальностью, и они повергли бы в ужас любых реформаторов, узнай они о подобном. Почти по всем категориям тяжелых и других преступлений у нас дело обстоит лучше, чем в среднем по стране, согласно данным ФБР. В соседних городах, где в расчете на каждого полицейского средств выделяется больше, уровень преступности выше.

Следствие взаимоотношений между центрами силы, но не какой-то там заговор. Согласно написанной договоренности, Кермер концентрирует свою деятельность строго в районе Дивижн-стрит и без особых сложностей имеет возможность заправлять там домами свиданий и игорными заведениями, держать девиц «по вызову», рэкетиров, а также контролировать сеть игральных автоматов. В качестве компенсации он блокирует город от проникновения сюда наркотиков, порнографии, профессиональных грабителей, взломщиков сейфов и организованных в банды угонщиков автомобилей. Мы стараемся иметь внутри его организации стукачей двух видов — тех, о ком ему известно, и тех, о ком он не знает. Нам не приходится ожидать, что он положит конец буйным выходкам правонарушителей-непрофессионалов, но на нем лежит забота о том, чтобы не допускать в город воров в законе. Если кто-то все же здесь объявляется и ему не удается этому воспрепятствовать, он так или иначе дает нам об этом знать. Если кто-то из не зависимых от него дельцов на его территории начинает чересчур хапать, к нам поступают сведения, что Джефф не возражает, если мы устроим налет и арестуем пару-тройку человек. Это всегда радует всяческих реформаторов. Поскольку город находится под контролем, он влечет к себе пришлых бандюг, которые переводят здесь дух. При соблюдении условия, что они не занимаются своим ремеслом в Брук-сити, мы идем на то, чтобы не забрасывать нашу сеть для отлова подозрительных людей.

Что касается полицейского управления, то до наличных дело не доходит. У Кермера есть ассигнования на политическую деятельность, призванную поддерживать статус-кво, но что бы кто-то Лэрри Бринту приносил конверты — такого нет. Джефф — мужик достаточно ушлый, чтобы впрямую подкупать полицию. Если в контролируемом городе подкупают полицию, это нарушает баланс сил и город настолько делается открытым всем ветрам, что вездесущие любители перестроек получают достаточно возможностей взять все в свои руки и испортить всю малину. Если же кто-нибудь из недоумков-полицейских требует дать на лапу, Кермер сигнализирует об этом Бринту, и этого полисмена отстраняют от работы. Получается, что, поддерживая чистоту в рядах сил правопорядка и высокий уровень их профессионализма, коррупция дает хорошую отдачу от долларов налогоплательщика. Лэрри Бринт рассматривает это как рабочую схему, разумный компромисс. Ему, однако, известно, что подобное равновесие долго поддерживать невозможно, поскольку здесь очень силен личностный момент. Люди болеют и умирают, а те, кто приходит на их место, могут иметь иные замыслы. Между тем Лэрри как бы застыл на месте, а Джефф Кермер набирал силу. Уже давно Джефф начал внедряться в легальное предпринимательство, все больше ассоциируя себя с коммерсантами, образующими группу давления, это: еще сильнее упрочивало его позиции — но уже в иной сфере. Вот эта двойственность интересов удерживала его от того, чтобы напустить тумана в дело об убийстве Милред Хейнемэн. В той же мере, как его незаконная деятельность была во власти Лэрри Бринта, его обычный бизнес был уязвим для нажима, который могли оказать люди из группы Поля Хейнемэна.

Убийство произошло спустя шесть недель после нашего разговора с Дуайтом и дочкой Хейнемэнов в квартире Дуайта.

Вот факты, установленные полицейским расследованием. Макейрэн порвал с ней. Девица на него обозлилась. Была задета ее гордость. Она стала крепко выпивать. Он старался не попадаться ей на глаза. Однажды поздним субботним вечером она нашла его в одном из кабинетов «Холидей лаундж», где он с тремя людьми играл в покер. Он сказал, чтобы она оставила его в покое. Они обменялись непристойной бранью. Она прошествовала к бару, вернулась, держа стакан со спиртным, и стала мешать игрокам. Неожиданно выплеснула спиртное ему на голову. Он отмахнулся от нее. Она увернулась от удара, но так плохо держалась на ногах, что упала на пол. Глядя на него, расхохоталась. Он поднялся и принес полотенце, вытер лицо и голову и снова сел за стол, полностью ее игнорируя. Она совсем разъярилась и с воплем бросилась на него, впившись ему ногтями в спину. Он вскочил, опрокинув стул, оттащил ее к стене около двери и, удерживая левой рукой, стал наносить ей удары правой, причем сильно бил и ладонью, и тыльной стороной ладони — до тех пор, пока она не утратила способности сопротивляться. Он бил ее и после этого, пока его партнеры по карточной игре не оттащили его. Она свалилась в полуобморочном состоянии. Мужчины продолжили прерванную игру. Спустя пять минут она смогла подняться. Ушла, не сказав больше ни слова. Когда она проходила через бар, несколько человек обратили внимание на то, что лицо у нее сильно разбито и она очень бледна. Из «Холидей лаундж» она вышла примерно в десять минут первого. Служанка слышала, как ее автомобиль подъехал к дому примерно в половине второго ночи. Дорога у нее должна была занять не более пятнадцати минут. Весь следующий день она оставалась в постели, жалуясь на головные боли, тошноту и частичную потерю зрения. Час она провела на ногах, но пожаловалась на головокружение и снова легла. Когда в полдень в понедельник служанка нашла ее в постели мертвой, вызванный следователь с помощью специального термометра методом температурной экстраполяции определил предполагаемое время смерти: три часа в ночь на понедельник. Ввиду наличия сильных повреждений на лице было дано разрешение на вскрытие, и причиной смерти был признан вызванный травмой разрыв небольшого кровеносного сосуда в левом полушарии мозга, что повлекло повышение давления, а это, в свою очередь, резко сократило приток крови к участкам мозга, регулирующим дыхание и сердечную деятельность. В месте разрыва сосуда не было отмечено никаких органических отклонений или новообразований. Мнения двух приглашенных специалистов совпали с выводом судебного эксперта: повреждения на лице — следствие нанесенных с достаточной силой ударов, которые, возможно, повлекли разрыв кровеносного сосуда. По отдельности были допрошены трое свидетелей избиения. Те не запирались и дали показания, не расходящиеся в каких-либо существенных деталях.

Принцип разумного сомнения — один из основополагающих в деле отправления закона. Рьяный адвокат выжал бы максимум из того факта, что девушка совершенно очевидно была пьяна. Вскрытие не могло точно определить момент нанесения травмы мозга. Еще до того, как Макейрэн ее избил, она могла где-нибудь упасть. По пути домой она могла выйти из машины и упасть тогда. Она могла встать ночью с постели и поскользнуться в собственной ванной.

Макейрэну предъявили обвинение в убийстве второй степени. Имея за спиной всю мощь поддержки Хейнемэна, молодой прокурор Джон Финч проделал солиднейшую подготовительную работу. Уже в середине судебного разбирательства можно было с легкостью предугадать его исход. Защита поступила разумно, попросив сделать перерыв, проконсультировалась с Финчем, и, заручившись его согласием, выступила с заявлением, что обвиняемый признает себя виновным в непредумышленном убийстве. Макейрэна приговорили к пяти годам с отбыванием срока в тюрьме штата в Харперсберге.

Если бы Поль Хейнемэн-младший, вдруг резко себе изменив, избил подвыпившую шлюху в одном из заведений Дивижн-стрит, и если бы она была в состоянии выйти из здания и умерла бы спустя двадцать четыре часа, было бы абсолютным безумием предположить, что он проведет даже пять дней в тюремной камере. В этом случае сомнения приобрели бы особую весомость.

Я посетил Дуайта в камере предварительного заключения после приговора, когда он ждал отправки в Харперсберг.

Его верхняя губа вздернулась в ухмылке, и он напомнил мне зверя.

— Вонючий полисменишка!

Я прислонился к решетке. Он сидел на лавке, щелкая суставами.

— Ну да, это я тебя сделал.

— Наверняка можно было все утрясти. Пять чертовых лет! Боже мой!

— Утрясти?

— Один из твоих патрульных мог бы засвидетельствовать, что видел, как на полпути к дому она остановилась и вышла из машины, а там и упала, разбив свою вонючую головенку.

— Ну, конечно. Для наших друзей мы всегда готовы такое организовать.

— Почему Кермер меня продал? Двое из тех мужиков, кому я деньги в карты просадил, работают на него. Я Джеффу сказал, как это все можно устроить. Они дают показания в суде. В ходе этого меняют показания, данные во время следствия, заявляя, что видели, как Милред упала, ударившись головой, после того, как выплеснула на меня свою выпивку, что вела она себя очень странно, как будто была не в себе, что когда она появилась в комнате, лицо у нее было уже разбито, а я всего лишь шлепнул ее по щекам пару раз, чтобы привести в норму. Трудно было так сделать?

— А он-то согласился?

— Подмигнул и велел мне ни о чем не беспокоиться. А потом, как дали мне на полную катушку, я понял, что меня сдали.

— Возможно, Кермеру Хейнемэн нужен больше, чем ты, Дуайт?

— Хотел бы я, чтобы эта растяпа, это пьяное трепло, эта шлюха сейчас бы здесь оказалась. Я бы так ее замочил, чтобы хоть кайф немного получить. ПЯТЬ ЛЕТ!

— Если нормально поведешь себя, могут стать тремя с половиной.

— У меня такое ощущение, зятек, что нормально у меня не получится. — Он вперил в меня тяжелый взгляд, от которого мне стало не по себе. — У меня перед тобой должок, полицейская ищейка. Я задолжал тебе и Кермеру, и Хейнемэну, и всему этому сволочному городишке, и всей этой сволочной системе, из-за которой мое имя треплют все газеты страны. Подожди, наступит час. А пять лет пока можешь покайфовать с моей сестрой.

— Не мели чепуху. Болтаешь, как мелкая шпана.

Он опустил глаза на свою правую, крупную и мясистую руку.

— Чуток перестарался, — тихо произнес он, — и тянул дольше, чем надо. Надо было кончить с этим, когда она стала отключаться, но в ритм вошел, раз, раз ее по морде. — Он задумчиво взглянул на меня, сморщив лоб. — Знаешь, я ведь в тот момент зла на нее не держал. Вроде как с грушей тренировался, ритм поймал и работал. Вроде как игра была. А какая ей цена была? Этой трухлявке Милред? Ей же самой на себя плевать было. Что, не так? Ей без разницы было, что происходит, что она несет, что она творит. Хотела только кайф ловить. А больше всего любила, чтобы на нее глаза пялили. Боже ж мой, в пять лет она мне обходится!

— Мег спрашивала, что она может для тебя сделать, — произнес я.

Он приблизился ко мне и уставился в упор.

— Что же она хочет сделать? Жратву приготовить, как на пикник?

— Хочешь с ней увидеться?

— Нет.

— Нужны тебе сигареты или еще что-нибудь?

Он мне не ответил. Просто упер глаза в пол. Немного еще повременив, я ушел. Он не взглянул на меня. Я подумал, каково ему будет привыкать к Харперсбергу. Этим же вопросом задавались и другие. И все в своих предположениях ошиблись. Мы считали, что жесткость — это мышечный рефлекс, что они там живо спесь с него собьют и заставят слезы размазывать. В этом черно-белом мире слишком соблазнительно поверить в выдумку о трусости преступника. Все, все мы ошиблись.