Тибетское пророчество

ГЛАВА 15

Во вторую неделю января мы с Адамом отправились на поезде до Борнемута, чтобы провести несколько дней в Ларкфельде по приглашению Дэвида Хэйуорда. Было решено, что я остановлюсь на ферме у Стэффордов, потому что мой коттедж был не топлен и не проветрен, а Адам будет жить у Дэвида. Эти двое никогда прежде не встречались, но как только они поздоровались друг с другом, я сразу поняла, что между ними будет царить полное согласие. Они были очень непохожи, но каждый легко и непринужденно повел себя с новым знакомым, что очень меня обрадовало.

В первую очередь нужно было нанести визит майору Эллиоту, чтобы рассказать, как устроились дела между мною и Министерством иностранных дел и поблагодарить его за огромную помощь, оказанную мне вначале. Мы также нанесли визиты семейству викария и некоторым другим моим друзьям, но по совету Дэвида не стали даже и пытаться навестить Элинор.

– Вам просто скажут, что ее нет дома, – печально заметил он. – Элинор уже несколько месяцев не принимает посетителей, но при этом не выходит из дома. Если бы не миссис Берке, я уже не был бы уверен, что она жива.

Мы сидели за столом в кухне миссис Стэффорд, когда он это говорил, и ком подкатил к моему горлу. Дэвид бросил на меня быстрый взгляд и сказал:

– Это бессмысленно, Джейни. Я оставил всякую надежду, как оставили бы ее и вы, если бы подольше пожили в Ларкфельде. Когда каждый день проезжаешь мимо "Приюта кречета", видишь его через долину, когда время от времени сталкиваешься с этим пастозным типом… не думать при этом об Элинор невозможно, и начинаешь понимать, что положение ее безнадежно.

– Вы собираетесь уехать, Дэвид? – спросил Адам.

– Думаю, что да. Весной мне станет вовсе невыносимо в Ларкфельде. Скорее всего, я вернусь в Линкольншир.

Адам задумчиво кивнул.

За время жизни в Ларкфельде мы пару раз съездили в Борнемут, чтобы насладиться морским воздухом, к тому же Адаму нравилось слушать шум волн, но чаще всего мы отправлялись вместе с Дэвидом, когда ему нужно было посещать животных. Вскоре я вновь облачилась в бриджи для верховой езды и коленкоровый халат, которые раньше обычно надевала, когда помогала ему. Адам всегда терпеливо ждал нас возле конюшни, коровника или загона для свиней, а то и вовсе посреди холодных полей. Дэвид занимался больным животным, я уговаривала беднягу или, когда Дэвид просил, помогала держать, накладывать шов или обмывать. Адам никогда не показывал, что ему скучно.

Когда требовалась дополнительная сила, он всегда принимал участие, хотя мы сначала и старались его отговорить, и в один из подобных случаев произошло нечто странное. Работа Дэвида привела нас на маленькую ферму, принадлежавшую миссис Феннел, вдове, которая после смерти мужа практически одна управлялась с хозяйством.

Несколько ее коров наелись гнилой репы и теперь страдали от вздутия кишечника. Необходимо было, чтобы они двигались и ни в коем случае не ложились, когда Дэвид будет пытаться вставить им трубку для отвода газов. Когда мы прибыли, миссис Феннел и ее единственный помощник толкали и тянули животных, и я немедленно присоединилась к ним.

Адам встал у входа. На нем были старые фланелевые брюки и твидовый пиджак, а сверху – короткое пальто спортивного покроя. Он собирался зажечь одну из сигар, которые время от времени курил, – довольно редкого вида, с коротенькой тростниковой трубочкой на конце. Я почесывала морду одной из коров и, прибегая к обильной лести, уговаривала ее на самом почтительном тибетском, когда Адам вынул изо рта незажженную сигару и спросил:

– Могу ли я чем-нибудь помочь, Джейни?

– Да, – пробормотала я. – Вы можете удерживать на ногах вот эту, а ятем временем помогу миссис Феннел. Но сначала снимите пальто. Дело это долгое, и вам станет жарко.

Он осторожно положил сигару на стойку калитки, быстро снял пальто, кепи и жакет, повесил их на верхнюю перекладину и прислушался. Я начала говорить, обращаясь к корове, чтобы дать понять Адаму, куда ему следует подойти, не объясняя ему этого мне специально. Когда он приблизился, я положила его руку на рог.

– Вы уверены, Адам, что ничего не имеете против?

– Против? Ты даже представить себе не можешь, Джейни, как приятно иногда приносить хоть маленькую пользу. Давай, объясни мне точно, что нужно сделать.

Мы таскали упирающихся коров туда-сюда еще около часа, прежде чем Дэвид сделал все необходимое и был доволен результатом. Я взяла Адама под руку и через выгон провела к тому месту, где он оставил одежду. Обнаружилось, что кепи и сигара исчезли. Когда я сказала ему об этом, он поначалу решил, что я шучу, а потом – что их утащило какое-нибудь животное.

– Где-то здесь должна быть коза, Джейни, – очень весело сказал он.

– Нет, у миссис Феннел нет козы.

– Тогда мы должны ожидать появления собаки или лошади, одетой в кепи и курящей сигару.

Держа в руках твидовый пиджак, я разглядывала его.

– Адам, из подкладки вашего пиджака вырван треугольный кусок материи, около самого воротника! Кому могло прийти в голову сделать подобную вещь?

– Да, это наносит сокрушительный удар по моей теории, связанной с козой. Возможно, подкладка была рваной и раньше.

– Нет, перед тем как укладывать вещи для поездки сюда, я все их тщательно проверила как раз для того, чтобы выяснить, не нуждается ли что-нибудь в ремонте.

– Я этого не знал. Ты испортишь меня, Джейни.

– Вероятно, вы уже здесь зацепились за гвоздь или что-нибудь в этом роде.

– В любом случае это не имеет значения. Пошли, я слышу, как Дэвид зовет тебя, – он натягивал свое короткое пальто и смеялся. – Очень забавно слушать вас двоих, когда вы работаете. Если не знаешь, то можно подумать, что вы до смерти ненавидите друг друга.

Это было действительно так, когда нам приходилось иметь дело с трудными случаями. Мы старались излить все беспокойство друг на друга, чтобы животному досталось только сочувствие. Я вспоминала нашу перепалку два дня назад, когда нам пришлось заниматься лошадью в конюшне главной усадьбы.

– Черт побери, Джейни, не давай же ей двигаться!

– Эй, не кричи на меня! Я не могу не давать ей двигаться, я могу только попросить ее.

– Ну так попроси же. Она вот-вот сломает мне ребра.

– Будь я на ее месте, мне бы очень хотелось сломать тебе ребра. Ты накладываешь ей шов, как сапожник на ботинок! – и затем, перейдя на язык Ло-бас: – Тихо, моя принцесса, тихо. Скоро перестанет болеть. Послушай, давай я расскажу тебе про Пулки. Она не была такой высокородной, как ты, просто маленькой горной пони, которая возила меня, когда я была маленькой…

– Сапожник? – негодующий голос Дэвида, накладывающего последний шов, перекрыл мой. Он выполз из-под кобылы и воздел к небу руки. – Вы слышали, Адам? Можете себе представить, что однажды я делал этой злоязычной нахалке предложение руки и сердца?

Мы вернулись в Лондон в последнюю неделю января, и после нашего возвращения на сердце мне упала холодная черная тень, потому что в течение двух недель все изменилось. Сначала Адам просто слегка от меня отдалился, потом я почувствовала, что он с трудом подавляет раздражение, которое я у него вызываю. Наконец он начал вовсе избегать меня. Я сказала, что все изменилось. На самом деле изменился только Адам, но Адам был для меня все.

Я была обижена, удивлена и все больше нервничала, потому что не понимала, что сделала такого, что могло его оскорбить. С отцом и матерью он был также любезен, как и раньше, что меня радовало, но непринужденно-дружеские отношения, сложившиеся между нами, превратились в воспоминание. Он завел привычку допоздна засиживаться в своем клубе, и, не зная, чем он там занимается, я с мучительной ревностью приписала его отлучки участившимся посещениям любовницы. Он очень вежливо дал мне понять, что больше не хочет, чтобы я читала ему вслух, и эта вежливость терзала меня больше всего, потому что он вдруг повел себя так, будто мы – совершенно чужие люди, у которых нет никакого Общего прошлого.

Конец наступил однажды вечером, когда я спускалась по лестнице в гостиную, где семья собиралась поболтать минут десять до того, как дворецкий Лэинг объявит, что ужин подан. Дверь оказалась полуоткрытой, и я услышала довольно раздраженный голос Адама, по-видимому, отвечавшего отцу или матери:

– Не надо обвинять меня в отсутствии доброты или благодарности. Все последние месяцы я старался быть с Джейни насколько мог любезным и обходительным, но мое терпение иссякло. О, она милая маленькая болтушка и, безусловно, у нее прекрасное сердце, но я предпочел бы не проводить в ее обществе целые дни. Весьма сожалею, что моя скука стала заметной, но я ничего не могу с этим поделать.

Я стояла в самом низу лестницы, но теперь повернулась и как можно тише поднялась наверх. Лицо мое пылало от стыда и обиды. Какой же самоуверенной дурой я была, вообразив, что мое общество доставляет ему удовольствие! Для него я по-прежнему осталась ребенком, которого он когда-то знал, и именно этот облик он пронесет через всю жизнь. Все эти последние недели, что мы провели вместе, он часто улыбался мне, смеялся вместе со мной. Мне казалось, что я его развлекаю, что он находит меня интересной. Однако теперь мне стало ясно, что он просто надо мной смеялся… а теперь у него лопнуло терпение.

Оказавшись у себя в комнате, я обнаружила, что сильно побледнела. Я щипала и била себя по щекам, чтобы вернуть на них хоть немного румянца, подержала несколько секунд на веках мокрый носовой платок, глубоко вздохнула и снова отправилась вниз. Сэр Чарлз и леди Гэскуин приветствовали меня, пожалуй, чересчур тепло, а Адам вежливо произнес:

– Добрый вечер, Джейни. Надеюсь, ты хорошо провела день.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь догадался, что я подслушивала, поэтому я предпочла дождаться конца ужина, чтобы извиняющимся тоном сказать:

– Знаете, с тех пор, как мы ездили в Ларкфельд, меня все время мучает чувство вины за то, что уехала так надолго. Думаю, мне в самом скором времени нужно обязательно вернуться.

Сэр Чарлз и его жена обменялись встревоженными взглядами, а потом она довольно неуверенно проговорила, стараясь не смотреть на Адама:

– О Джейни, но мы даже не думали, что вы покинете нас. Вы стали для нас членом семьи.

– Да, я именно так себя и чувствовала. И именно поэтому задержалась у вас дольше, чем следовало бы, – мне удалось выдавить улыбку. – Начнем с того, что мое общество навязал вам Адам, которому нужна была сиделка, но, слава Богу, в ней он больше не нуждается, поэтому я должна начать воплощать некоторые свои планы.

Сэр Чарлз спросил:

– Какие планы, моя милая?

– Ну, Дэвид Хэйуорд сказал мне, что ферма Кэтлингов, прилегающая с юга к землям "Приюта кречета", будет в этом году выставлена на продажу. Там всего лишь семьдесят акров, она может показаться совсем маленькой, но в районе Нью-Форест никто не нуждается в больших землях для выпаса, потому что для этого пользуются общинными территориями. Там очень симпатичный дом, ферма и три коттеджа. Кэтлинги продают ее, чтобы переселиться к сыну в Канаду, и думаю, что, пожалуй, куплю эту усадьбу. Управлять фермой всегда было моей мечтой. Конечно, мне многому предстоит научиться, но, несомненно, мистер Стэффорд окажет мне всю необходимую помощь.

Наступило молчание. Все внимание Адама было поглощено размешиванием сахара в кофе. Сэр Чарлз выглядел очень огорченным.

– Но, Джейни…

Его перебила жена, и по взгляду, брошенному ею на меня, стало ясно, что она и так меня понимает, не зная, что я подслушала уничтожающие меня слова Адама. Она видела, что я его люблю, но не чувствую себя свободной даже и в том случае, если бы он захотел ответить на мое чувство. Теперь же его равнодушие ко мне было очевидно, и она осознавала, как мучительно для меня и дальше оставаться в Честер-Гарденс.

– Да, Джейни, вы слишком долго проявляли самоотверженность, – ласково сказала она. – Мы будем ужасно без вас скучать, но вы и в самом деле должны подумать о своем будущем.

Через три дня сэр Чарлз и леди Гэскуин провожали меня на вокзале Ватерлоо. Все мы чувствовали себя очень расстроенными, хотя и пытались притворяться веселыми, а я не могла дождаться, когда же поезд тронется, чтобы, наконец, остаться одной. Адам с нами не поехал. Последний раз я видела его после завтрака, когда он пожал мне руку, пожелал всего наилучшего и отправился в клуб.

Через две недели жизни в Ларкфельде у меня возникло ощущение, что я никуда отсюда и не уезжала. Единственная разница заключалась в том, что я постоянно подыскивала себе какое-нибудь занятие, чтобы заполнить болезненную пустоту, возникавшую в моей душе при мысли об Адаме. Мистер Стэффорд вместе со мной съездил к мистеру Кэтлингу, и после неторопливого торга в хемпширском стиле было достигнуто соглашение, что когда ферма будет выставлена на продажу, я смогу приобрести ее за двадцать фунтов за акр.

Кэтлинги всегда жили на ферме. Собственно усадьба находилась в другом месте и была несколько поменьше, чем "Приют кречета", но в отличном состоянии. Последние шестнадцать лет она была сдана в аренду джентльмену из Южной Африки, который, как говорили, был владельцем алмазных копий. У него были дома в разных странах, и он снял «Кимберли», как назывался этот, а, впрочем, и все остальные его дома, поддавшись порыву во время приезда в округ с целью найти записи о своих хемпширских предках.

Присматривал за «Кимберли» его агент, который держал штат прислуги из двух человек. Во время приездов хозяина и его жены их число увеличивалось до восьми. Однако они приезжали всего лишь дважды и в обоих случаях прожили не более шести недель. Мистер Кэтлинг уже разговаривал с агентом, по мнению которого не составит труда за небольшую сумму убедить южноафриканского джентльмена аннулировать соглашение об аренде на двадцать один год, которое он некогда заключил. В таком случае я могла бы купить усадьбу за две тысячи восемьсот фунтов.

Дэвид Хэйуорд спросил:

– Зачем тебе все это понадобилось, Джейни? Ведь не можешь же ты жить там одна. Как, впрочем, и на ферме.

Мы снова были на ферме миссис Феннел, помогая корове справиться с тяжелыми родами.

– Пока не знаю. И хватит терзать меня вопросами. Лучше возьмись как следует за теленка, ему уже давно пора появиться на свет. Я совсем замерзла, Дэвид.

– А я – нет. Будь добра, Джейни, вытри мне пот со лба, – и когда я послушно взяла полотенце, добавил: – А еще лучше – скажи этой несчастной корове, что для нее самой было бы лучше, если бы она помогала мне, а не пыталась сломать руку.

– Я ей как раз это говорила, когда ты начал задавать свои вопросы про ферму. Ты всегда во всем виноват сам, а сваливаешь на меня. – Я яростно вытерла его спину, грудь и лицо полотенцем, а потом вернулась к корове и принялась снова разговаривать с ней.

Через несколько минут Дэвид Хэйуорд сказал:

– Отлично… отлично. Пусть она остается такой же спокойной и дальше. Слушай, Джейни, почему ты не выходишь за меня замуж? Тогда мы нашли бы применение этому дурацкому южноафриканскому дому.

– Нет.

– Что?

– Нет, я не выйду за тебя замуж.

– А почему?

Подмигнув корове, я сказала:

– Потому что тебе нужны только мои деньги, Дэвид Хэйуорд, вот почему.

– Что?! – то был гневный крик человека, не верящего своим ушам.

Голова Дэвида высунулась поверх крестца коровы, его глаза и рот были круглыми от негодования и потрясения. В этот момент животное внезапно дернулось, я закричала: "Осторожнее!", но не успел Дэвид пошевельнуться, как теленок, которого он последние полчаса пытался вытащить с помощью веревки, вдруг выскочил наружу и упал на споткнувшегося Дэвида.

Я медленно опустилась на колени, трясясь от неудержимого хохота и глядя, как корова спокойно обернулась и начала вылизывать своего отпрыска. Дэвид отполз, поднялся на ноги, помылся в ведре с мыльной водой, потом подошел ко мне, совершенно ослабевшей от смеха, и поднял на ноги.

– По-моему, мы не так уж плохо справились, – тихо сказал он.

Я перестала смеяться, вдруг почувствовав печаль, и устало положила голову ему на грудь.

– Да, пожалуй, неплохо, Дэвид.

Я подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и не отвернулась, когда он наклонился, чтобы поцеловать меня. Мне было хорошо и приятно, но я изо всех сил старалась не представлять, что это – поцелуй Адама. Через несколько минут он спросил:

– Ты подумаешь об этом, Джейни?

– А как же Элинор?

– Элинор больше для меня не существует. Не могу же я все оставшиеся дни любить призрак.

– Я не уверена, что мы в состоянии выбирать, кого нам любить, Дэвид. Но обещаю, я подумаю об этом, когда немного обустроюсь.

Неделю спустя меня в Визи-коттедже разбудил посреди ночи бешеный стук в дверь. Я зажгла стоявшую у кровати свечу и посмотрела на часы на комоде. Была половина первого. Я натянула халат и сонно подошла к окну. Дэвид никогда не приходил сюда ночью, но в принципе мог сделать это в случае какой-нибудь экстренной ситуации с животным. Я знала, что он лечит отличную лошадь майора Эллиота, которая была очень тяжело больна. Возможно, он решил усыпить ее, чтобы прекратить страдания животного, но это не причина для того, чтобы вытаскивать меня зимней ночью.

Откинув штору, я немного приоткрыла окно, поежившись от прикосновения холодного воздуха. Накануне выпал снег, но его было совсем мало, и земля казалась скорее покрытой изморозью.

– Кто там? – крикнула я.

– Это я, Дэвид, – в голосе его звучало напряжение. – Я ранен. Можешь мне помочь?

– Спускаюсь.

К тому времени, когда я добралась до входной двери, сна от волнения и удивления у меня не осталось ни в одном глазу. Я подняла засовы, повернула ключ, а когда распахнула дверь, Дэвид буквально упал на меня.

– Извини, – пробормотал он. – Извини, Джейни.

– Ничего, – выдохнула я. – Обопрись на меня, и мы с тобой дойдем до стула.

Когда он опустился в кресло, я увидела, что на виске у него глубокий порез и опухоль, а из левого ботинка просачивается кровь. Я выбежала к двуколке и выхватила с сиденья его медицинскую сумку, в которой должны были находиться бинты и дезинфицирующие средства. В комнате я задержалась только для того, чтобы подбросить полено в гаснущий огонь, затем принесла с кухни чан, поставила его под раненой ногой Дэвида и очень осторожно сняла с него ботинок. Ткань брюк пропиталась кровью. Света от свечи было недостаточно, и я поднесла спичку к большой лампе на столе.

– Дэвид, дорогой, что ты натворил?

– Хотел пристрелить Куэйла, – вяло произнес он. – Ничего не вышло… он только посмеялся. Дьявол своих в обиду не дает.

Я почувствовала, что кровь отхлынула у меня от щек.

– Дэвид, не может быть! Он приложил руку к виску.

– Не может быть что, Джейни? Извини, плохо соображаю.

– Неважно, расскажешь потом.

Я снова опустилась на колени и стала подворачивать штанину, чтобы добраться до раны. У него на икре была рана длиной в несколько дюймов, причем плоть была скорее вырвана, чем срезана. Несколько недель он наверняка будет хромать, но если рану продезинфицировать, она не опасна. Я с облегчением вздохнула и сказала:

– Прижми это полотенце, чтобы остановить кровотечение, пока я разогрею воду и все приготовлю. Сможешь?

Он кивнул, наклонился и взял полотенце.

В течение следующих двадцати минут я была занята тем, что тщательно промывала рану дезинфицирующим составом, накладывала на нее марлевую повязку и перебинтовывала ее. Я с радостью вспомнила, что последние три-четыре года Дэвид регулярно делал противостолбнячную прививку. Сыворотку от столбняка открыли недавно, и Дэвид ее очень хвалил. Все это время он лежал, откинувшись на спину как будто в полусне, и мы ни о чем не разговаривали. Я промыла опухоль и порез у него на голове все тем же дезинфицирующим средством, состав которого изобрел сам Дэвид, затем все убрала и приготовила кофе, подлив туда коньяка из фляги, которую Дэвид носил с собой, чтобы подкреплять силы в длинные зимние ночи.

Огонь весело горел, в комнате разлилось приятное тепло. Я выскочила к двуколке в синих носках. Они промокли и теперь сушились на камине. Я надела другие и поудобнее устроилась в кресле.

– Дэвид, проснись и выпей кофе.

– А? – Он открыл глаза, поморгал и прикоснулся сначала к голове, а потом посмотрел на забинтованную ногу. – Спасибо тебе, – произнес он. – Спасибо тебе, Джейни. О Боже, до чего же ты хорошая девушка.

Про себя я подумала, что к его мнению вряд ли присоединится кто-нибудь, увидевший его двуколку около моего дома в час ночи, однако вслух этого не высказала. Меньше всего мне хотелось сейчас заставлять его броситься обратно в зимнюю ночь. До сих пор за хлопотами мне удавалось подавлять свое беспокойство, но теперь я отчаянно хотела знать, что же произошло.

– Как твоя голова, Дэвид? Ты в состоянии рассказать мне, что случилось?

Он отхлебнул кофе и кивнул.

– Да. Ах, как хорошо. – Он протянул босую ногу к огню. – Снова начинаю чувствовать себя… почти человеком. – В обращенном на меня взгляде темных глаз была тревога. – Этот тип Куэйл. Он защищен… какими-то силами. Несомненно.

– Ох, Дэвид, перестань говорить так бестолково, когда меня прямо тошнит от беспокойства. Расскажи, в чем дело.

– Извини. Ну, старый Эллиот прислал за мной около половины двенадцатого мальчишку, чтобы сообщить, что у лошади началась агония, и попросить приехать, чтобы застрелить ее. Так что я отправился в «Карлингс» и с помощью пули из этой винтовки помог бедняжке избавиться от страданий, – он несколько смущенно посмотрел на меня, а потом отвел глаза в сторону. – Я… ну, обратно я возвращался дорогой, которая проходит рядом с "Приютом кречета". Я знаю, что она длиннее, но иногда по ночам я ею езжу. Возможно, потому что ближе подойти к Элинор мне теперь не удается. – Он смотрел в огонь, лицо его стало напряженным. – В одном месте через щель в стене просматривается широкая дорога, ведущая между фруктовыми деревьями к дому. Там я и заметил Элинор.

– Элинор? В саду в полночь?

Он кивнул, руки его, держащие чашку с кофе, задрожали.

– Было очень темно. Луны сегодня, можно сказать, нет, но свет лился из единственного большого окна "Круглой комнаты". Он падал прямо на лужайку, а на окно, должно быть, что-то было прикреплено, потому что свет, падавший на траву, имел форму огромной звезды. Пятиконечной звезды… в углах которой были какие-то странные черные тени. – Он продолжал смотреть в огонь. – Джейни, в середине звезды стояла Элинор. Руки подняты, волосы распущены, и она была нагая.

– Что? – я вскочила со стула, пролив на себя кофе. Мною овладела такая бешеная, смертельная ярость, что я скорее невнятно бормотала, чем выговаривала слова. – Он что? Что он сделал, Дэвид? Элинор? Голая в морозную ночь?

Дэвид устало кивнул.

– Возможно, теперь это на нее не действует, не знаю. Но я понимаю, что ты испытываешь сейчас, Джейни. То же, что и я там. Мне хотелось схватить Куэйла руками за горло… и выдавить из него жизнь. Потом я увидел его. Он стоял спиной ко мне, по другую сторону тропы, и наблюдал за нею. Один из лучей звезды почти касался его ног. Он был одет… Я не очень уверен, но это что-то вроде короткого серебристого плаща или накидки, а в каждой руке – жезл или, возможно, лезвие рапиры. Одна из этих штук была обращена в небо, а другую он протягивал в сторону Элинор. – Дэвид посмотрел на меня с перекошенным лицом. – Джейни, я готов поклясться, что видел… черный луч, который исходил из кончика штуковины, которая была направлена на Элинор.

Мое сердце все еще колотилось, и я с усилием заставила себя сесть, прошептав:

– Что же ты сделал?

Он пожал плечами.

– Не помню, как перелез через стену, но помню, как ринулся по тропе к Куэйлу. Затем я, по-видимому, наткнулся в темноте на дерево.

– Но там, на тропе, ни на что невозможно наткнуться.

– Ну… возможно, я упал и поранил голову. Возможно, что-нибудь другое. Теперь я готов поверить практически во все. Несколько секунд я ничего не соображал, но потом поднялся на колени. Куэйл по-прежнему стоял ко мне спиной. Ты знаешь, как я ношу свою винтовку. В ранце, и там же – несколько патронов. Я вынул винтовку и зарядил ее. Джейни, я вовсе не был в припадке безумия, я отлично понимал, что делал. – Он передернулся, словно его бил озноб, сделал большой глоток кофе с коньяком и продолжил: – Я встал и снова двинулся к нему, на этот раз шагом, держа в руках винтовку с взведенным курком. Я был от него в четырех-пяти шагах, когда она, похоже… сама выстрелила. Клянусь, я не стрелял. Я сделал шаг левой ногой, и пуля вырвала у меня мясо на икре. Я снова упал, услышав, как Куэйл издает ужасные, будто икающие звуки. Теряя сознание, я понял, что так он смеется.

Мне однажды случилось слышать этот звук, и при воспоминании я содрогнулась. Дэвид поставил кружку и обеими руками потер глаза.

– Я пришел в себя, вокруг было совсем темно, а винтовка лежала рядом со мной. Ни следа Вернона Куэйла, ни следа Элинор, никакого света из "Круглой комнаты", – он откинулся назад и закрыл глаза. – Тогда я приехал сюда. Извини, Джейни, я был не в себе, когда говорил о Куэйле как о каком-то чародее. Его фокусы не имеют ни малейшего отношения к тому, что случилось со мной. Я был в ярости, упал… и прострелил себе ногу. Великий Боже, ну и приключение.

Несмотря на то, что в комнате было темно, меня била дрожь. Обхватив себя руками, я, готовая вот-вот расплакаться, прошептала:

– Ах, Дэвид, что же нам делать? Я хочу сказать – как положить конец всему тому чудовищному, что он творит с Элинор? Можем мы обратиться в полицию? Существуют какие-нибудь законы против колдовства?

Дэвид мрачно на меня посмотрел.

– Я слишком устал, чтобы думать, Джейни. Но очень боюсь, что если мы попытаемся предпринять какие-либо шаги против этой свиньи, хуже всего придется Элинор, – он устремил рассеянный взгляд на часы, стоявшие на камине, и тут же с тревогой дернулся. – О мой Бог, глубокая ночь, а я оставил свою двуколку около твоего коттеджа. – Он принялся натягивать носок и порванный ботинок. – Помоги мне дойти до двуколки. Все будет в порядке.

– Нет, Дэвид, не валяй дурака. Я сейчас оденусь и привезу доктора Портера. Ты объяснишь, что уронил ружье и нечаянно выстрелил себе в ногу…

– Нет, нет, нет, Джейни, – сердито перебил он меня. – Я уже доставил тебе достаточно неприятностей, а к тому же не нуждаюсь в докторе. – Он осторожно заковылял по комнате. – А, ничего страшного. Надо будет два-три дня полежать. Если возникнет необходимость, ты, наверное, сможешь приехать и отвезти меня. – Взяв мою руку, он крепко ее сжал, глядя на меня с довольно вымученной улыбкой. – Да благословит тебя Бог, Джейни. А теперь надень ботинки и пальто и помоги мне дохромать до двуколки. Мы поговорим об Элинор, когда я способен буду думать о ней, не мучаясь желанием совершить убийство. Дай Бог, чтобы кто-нибудь что-нибудь здесь мог поделать.

Вернувшись в постель, я долго лежала без сна. Чем больше я думала, тем больше соглашалась с Дэвидом, что мы бессильны против Вернона Куэйла до тех пор, пока Элинор остается у него в заложницах. Почти на заре в мой утомленный мозг пришла мысль, что, возможно, самое лучшее будет для меня и Дэвида пожениться и уехать к нему домой в Линкольншир, попытавшись там забыть о всех наших огорчениях и сердечной боли. Я спрашивала себя, сможем ли мы вычеркнуть их из памяти. Но сон наконец сморил меня.

Хотя мне почти не удалось поспать, в шесть часов я уже была на ногах и готовила себе завтрак, когда почтальон принес мне письмо от леди Гэскуин. Она дважды писала мне после моего возвращения, всего лишь пару страничек, заполненных новостями и сплетнями, но тон, впрочем, всегда был очень дружеский и теплый. Я не знала, радоваться ли мне этим письмам, потому что хотя мне было дорого самое незначительное известие об Адаме, разумом я понимала, что будет куда лучше, если моя дружба с Гэскуинами тихо увянет.

Однако уже самые первые строчки этого письма заставили меня вздрогнуть.

"Милая моя Джейни!

Вчера к нам приходил тот ужасный человек, про которого ты рассказывала, – Вернон Куэйл. Ах! При воспоминании у меня по коже пробегают мурашки. Я ни за что бы не приняла его, если бы не подумала, что его визит каким-нибудь образом может быть связан с тобой. Его приняли я и Чарлз, но он спросил, нельзя ли ему поговорить с Адамом. Никогда, никогда за всю свою жизнь я не видела человека, который одновременно кажется таким равнодушным и уверенным в себе.

Моя дорогая, как только Адам вошел в комнату, я сразу почувствовала, что он весь ощетинился в присутствии этого человека, хотя, конечно, не мог его видеть. Голосом, который меня напугал, Адам спросил:

– С Джейни все в порядке?

Но этот болезненного вида тип ничего не ответил, просто смотрел, уставившись пустыми, странными глазами. Он продолжал молчать даже тогда, когда Адам, а потом Чарлз спросили, что у него за дело. Наконец ужасные глаза сфокусировались, и он пробормотал:

– Итак, видение моей дорогой жены было совершенно верным. На Гаити у вас есть враг, мистер Гэскуин.

Ну, не странное ли заявление? Я уверена, что этот человек – сумасшедший. Через несколько секунд Адам рявкнул: "Что вам нужно, Куэйл?", а тот улыбнулся и ответил: "Всего лишь вернуть вам зрение, мистер Гэскуин. Сегодня новолуние. Вы начнете видеть прежде, чем наступит полнолуние". Затем он пожелал нам приятного дня и удалился, не дожидаясь, когда его проводят.

Адам и Чарлз отнеслись ко всему этому как к совершеннейшей ерунде, чем она, по всей видимости, и является. Но, Джейни, неужели с моей стороны неправильно цепляться даже за крошечную надежду, что мой сын будет исцелен? Даже если это произойдет с помощью существа, от вида которого кровь стынет у меня в жилах? Но я начинаю писать уже полнейшие глупости. Прошу прощения за бестолковый стиль моего послания.

Как у тебя идет дело с покупкой фермы Кэтлингов? Надеюсь, что хорошо…"

Остальная часть письма была посвящена ответу на мое предыдущее письмо и разным сплетням. Я быстро его проглядела и снова вернулась к началу. За день я, должно быть, прочла его десяток раз, и когда отправилась к Дэвиду, чтобы выяснить, не нуждается ли он в моей помощи, то знала его буквально наизусть. Рози была там и находилась на страже. Она поведала мне, что мистер Хэйуорд повредил себе ногу, лежит в постели, однако если ему срочно потребуется моя помощь, то она немедленно меня известит.

Я обрадовалась тому, что мне не нужно встречаться с Дэвидом, потому что мне ужасно не хотелось рассказывать ему о письме леди Гэскуин. Правда состояла в том, что я испытывала радостное возбуждение, хотя и смешанное с чувством вины, росток надежды, которого я стыдилась, ибо он пробивался из темной и нездоровой почвы. Прошлой ночью, когда Дэвид рассказал мне о чудовищном унижении Элинор, я жаждала, чтобы Вернона Куэйла поразила молния. Сейчас я продолжала ненавидеть и бояться его, но в моем сознании, словно мышь, скреблась маленькая, соблазняющая меня надежда.

Я знала, что Вернон Куэйл обладает знаниями и способностями, в существование которых мало кто на Западе верил, и еще меньше было таких, кто способен был их понять. Я видела его в "Круглой комнате", когда он искал и нашел Адама Гэскуина, занимаясь своим странным искусством с таким же прозаическим видом, как какой-нибудь инженер или химик, который презрительно рассмеется, если сказать ему, что он использует сверхъестественные силы. Вполне возможно… вполне возможно, что он способен вернуть Адаму зрение.

Эта мысль заставила меня ослабеть от радости, но в то же время она пугала меня. Вернон Куэйл совсем не склонен к благотворительности. Какова будет цена? Чего это будет стоить Адаму? Или Элинор? Или мне?

Через три дня Дэвид встал на ноги и зашел навестить меня. Я ничего не сказала ему о письме, впрочем, не разговаривали мы и о том, что случилось с ним в "Приюте кречета" в ту ночь, когда он пришел ко мне раненный. Он, испытывая некоторую неловкость, поблагодарил меня, но больше ничего не было сказано. Мы оба словно притворялись, что ничего не произошло, потому что думать о падении Элинор было невыносимо.

На следующий день, часов в пять, мальчик принес мне в коттедж записку. Я узнала почерк Элинор, и в горле у меня пересохло.

"Дорогая Джейни!

Буду признательна, если ты зайдешь меня навестить сегодня в половине девятого вечера.

Элинор".

Почерк был Элинор, но слова принадлежали ее мужу, Вернону Куэйлу. Я быстро нацарапала в ответ:

"Милая моя Элинор!

Да, конечно. Мне не терпится тебя увидеть.

С неизменной любовью,

Джейни".

Я дала мальчику пенни и послала его отнести мой ответ, приняв решение чем-нибудь занять свой ум в ближайшие два часа, потому что если я начну строить догадки и предположения, то вся изнервничаюсь к тому моменту, когда мне надо будет идти в "Приют кречета".

Я достала ручку, бумагу для письма и устроилась за столом, чтобы написать длинное письмо мисс Кэллендер в Дом Аделаиды Крокер для девочек-сирот. В нем я размышляла о том, как облегчить жизнь девочек, содержавшихся под ее началом, высказала соображения, исходя из собственного опыта девочки из приюта. Я ясно дала понять, что это – не более чем предложения, и в ее воле – принимать их или нет, в заключение тепло поблагодарив мисс Кэллендер за доброту, которую она проявляла ко мне в те годы, когда я была предоставлена ее заботам.

Я написала пустяковое письмо сэру Чарлзу и леди Гэскуин, а затем, поддавшись внезапному порыву, еще одно письмо, которое никому не суждено было прочесть. Оно было адресовано Сембуру, и в нем я коротко рассказывала, какое величайшее счастье выпало на мою долю за годы жизни в Англии, а также сообщала, что скоро он будет с честью покоиться среди своих товарищей на военном кладбище. Я благодарила его от всего сердца, от своего имени и от имени родителей, которых никогда не знала, хвалила его храбрость и преданность, проявившуюся во всем, что он для меня сделал, пообещала, что это письмо будет захоронено вместе с ним на воинском кладбище. Я знала, что перезахоронение будет невозможным до поздней весны, поскольку полк должен будет послать солдат за его останками на вершину перевала Чак, а до весны это невозможно. Я решила, что отдам письмо майору Эллиоту и попрошу его все устроить. Ему наверняка будет очень приятно этим заняться.

Возможно, писать письмо Сембуру было и глупо, но я этого не чувствовала. Сембур наверняка продолжает жить в другом мире, как учит викарий Хьюберт Уилер, или в каком-то новом воплощении, как учил Рильд. Я знала к тому же, что он живет в моей памяти и будет в ней жить, пока жива я. Письмо было моей данью ему.

В восемь часов я положила ручку, размяла уставшие пальцы и пошла в спальню. Я умылась, привела в порядок прическу, переоделась и в восемь двадцать уже ехала по дорожке в двуколке мистера Стэффорда. За время короткого путешествия в "Приют кречета" мне никто не встретился. Даже если бы мне и попался кто-нибудь из жителей Ларкфельда, вряд ли они особенно бы удивились. Молодые леди не ездят одни после наступления темноты – никто, кроме Джейни Берр. Она ни на кого не похожа, эта воспитанница мисс Элинор, и никто не знает, что еще она может выкинуть. Как ни странно, Ларкфельд против этого ничуть не возражал, и ему даже нравилось иметь среди своих обитателей эксцентричную индийскую принцессу, выросшую в деревне.

Поднимаясь по ступенькам к парадному входу "Приюта кречета", я бессознательно сняла перчатку, вытащила из-под корсажа платья медальон Адама и стиснула его в руке так же, как и много лет назад, когда в полубреду лежала в пещере на перевале Чак и искала в нем утешение.

И тогда я осознала, что боюсь.