Ты – моё проклятие

Глава 12

Маша.

Не помню, как я отключилась. Будто кто-то щёлкнул тумблером и просто выключил меня. Чтобы ничего не помнила и ни о чём не тревожилась хотя бы какое-то время, хотя бы на несколько часов получила передышку.

Иногда психика выкидывает на чёрную воду паники спасательный круг забытья, и это даёт пусть призрачный, но шанс, что всё это – мираж.

А когда открываю глаза, взгляд натыкается на длинные ноги в тяжёлых ботинках. Клим.

– Проснулась, Бабочка? – слышится его хриплый голос, прошитый дамасской сталью, и я поднимаю взгляд на его лицо.

Мне нечего бояться. Пусть я совершенно не понимаю, что Клим хочет от меня, одно знаю точно: он сошёл с ума. Иначе никак не объяснить, откуда эта злость во взгляде, откуда жестокость в словах и действиях. Он винит меня в чём-то, говорит о каком-то предательстве, только в этом нет никакого смысла.

Просто человек, которого я любила всю жизнь, стал самым настоящим безумцем. И место ему в психушке.

У Клима в руках нож, который он вертит в пальцах, подбрасывает и ловит за кончик лезвия почти у земли, выкручивает и так и эдак, будто бы хочет показать, как отлично научился обращаться с оружием. Будто собрался испугать окончательно, чтобы перестала бороться, выбросила из головы мысли о свободе.

Только я не могу, потому что не птица, чтобы сидеть в клетке по чьей-то прихоти. Хватит! Я не для того ушла когда-то из отчего дома, чтобы снова быть запертой в четырёх стенах.

– Клим, что ты делаешь?

Я сажусь, подтягиваю под себя ноги, а кожа под свитером после сна в одежде ощущается воспалённой и зудит. Мне бы в душ…

– Успокаиваю нервы.

Нож взлетает ввысь и снова оказывается в широкой ладони Клима. Как он не боится пораниться? Впрочем, разве этот человек умеет хоть чего-то бояться?

– Нет, не сейчас… вообще.

Но Клим игнорирует мой вопрос, продолжая свои игрища. Интересно, он вообще спал этой ночью? Под глазами тени, щёки покрыты тёмной щетиной, а черты лица стали резче, заострились.

И какого лешего меня должно волновать, спал ли он?

– Клим, так же нельзя дальше продолжать! Это безумие! – я пытаюсь достучаться до его здравого смысла, но в ответ получаю лишь взгляд, острее любого лезвия.

– Бабочка, ты помнишь, как мы познакомились? – вдруг спрашивает после долгой паузы, а я тяжело сглатываю.

Помню ли я? Нет, конечно. Потому что Клим был в моей жизни всегда.

– А я помню, – усмехается, разглядывая своё отражение в лезвии. – Мне было четыре года, и родители повели меня в гости. Сейчас я понимаю, что была ранняя весна, март. Как сейчас. Тогда я ничего этого не понимал. Просто мне сказали, что у одного очень хорошего человека родилась дочка, и мы идём её навещать. Подарки купили, а мне вручили большого плюшевого волка. Он был больше меня, такой огромный. И я тащил его, и рук не хватало, а под ногами слякоть.

Клим прячет нож в голенище ботинка, заправляет брючину, всё это время не сводит с меня тяжёлого взгляда. Я ничего этого не помню, само собой, и Клим, кажется, вообще впервые об этом говорит. И хотела бы не слушать, но не выходит – меня будто бы приклеили к прохладной коже диванной обивки.

– Помню, меня отвели в маленькую комнату. Вся розовая, девчачья, а я жуть как не любил все эти девчоночьи прибамбасы. Подвели к кровати, а там… – Клим замирает на пару мгновений, отматывая в своём сознании время назад, а я жду продолжения. – И почему-то показалось тогда, что это не может быть живой ребёнок – таких красивых детей не бывает. Кукла ведь. Обиделся, что меня так разыграли, ткнул тебя, спящую, пальцем в живот – сильно ткнул, а ты заворочалась, но не проснулась. Только схватилась за мой палец крепко и продолжила спать. Можно ли влюбиться в младенца или уже тогда я был безумным извращенцем? Не знаю, но вот, влюбился.

Клим, выдохшись от своего внезапного откровения, замолкает, а я сжимаю кулаки, впиваясь пальцами в кожу ладоней.

– Зачем ты обо всём этом говоришь? Зачем вспоминаешь, мучаешь? Это тоже элемент моего наказания, для которого ты меня держишь тут?

Я не выдерживаю: вскакиваю на ноги, топаю по полу и, схватив с низкого столика какой-то журнал, швыряю в Клима. Он даже не уворачивается, только смотрит на меня, усмехаясь, и это будит внутри ярость. Настоящую, самой чистой пробы, и кровавая пелена перед глазами.

– Успокойся, Бабочка. А то крылья сломаешь.

Слова Клима звучат то ли насмешкой, то ли угрозой, а я задыхаюсь от своей злости.

– Ты, урод, бросил меня! – кричу, озвучивая то, что однажды разбило моё сердце. – Зачем вспоминаешь что-то, говоришь о какой-то любви, предательстве, если бросил? Ворошишь это всё, подонок! Нравится издеваться? Садист!

Рядом на диване лежит моя сумка – её тоже швыряю в Клима и выбегаю из ставшей вдруг душной комнаты. Наружная дверь заперта – после ухода моего мучителя я пыталась её открыть, бесполезно. Потому я несусь вверх по лестнице.

Главное, спрятаться от Клима и его безумных обвинений.

Я обязательно придумаю, что делать дальше. Найду выход. Но я не хочу больше слушать о том, что предала его.

Потому что не предавала. Никогда и ни за что не смогла бы на это пойти.

Но я не успеваю добежать даже до середины лестницы, когда аромат хвои и цитруса бьёт наотмашь.

– А ну, повтори! – слышу отрывистый приказ у самого уха и цепенею. – Повтори, Бабочка, иначе я за себя не ручаюсь.