Ты станешь моей княгиней?

Глава 9

На следующий день я стояла на вокзале и брала билет на поезд. В последний день снимали бронь и билеты были. Во всяком случае, возможность уехать для одного человека была всегда. Дорога занимала сутки — это возможность, в первую очередь, хорошенько выспаться. Под стук вагонных колес мне всегда замечательно спалось, даже не имело значения, чем занимаются попутчики — спят, едят, шастают туда-сюда…. Еды всегда брала минимум — все равно всю дорогу просплю.

На этот раз порадовало отсутствие мужчин в купе. Мамочка и бабушка все время были заняты грудным ребенком — кормили, развлекали, меняли подгузники. Я забралась на верхнюю полку и оттуда почти не высовывалась. На вокзале, в моем родном городе, меня никто не встречал, потому что я не сообщила о своем приезде, позвонив маме, только когда уже подъезжала к дому.

По дороге любовалась летом. У нас по вечерам уже чувствовалось приближение осени, постепенно изменяющей цвет парков и скверов — желтели березы и клены, медленно краснели рябины и осины. А здесь, гораздо южнее, все зеленело и буйствовало совсем по-летнему.

Всех своих застала дома — вечер. Даже брат был там и приветствовал меня, дернув за косу и сказав, что я «так ничего себе». Великовозрастный оболтус, поздний ребенок… Разница между нами была в десять лет и его должны были этой осенью забрать в армию — поступление в военное училище он провалил. Мама охала и обнималась, папа тихо улыбался, глядя на суету, которую мы подняли. Моя внешность никого не удивляла. Старик расстарался — это я поняла еще в ходе общения по скайпу. В общем, не особо он и напрягался — плотно поработать пришлось только с семьей.

Сели ужинать, посидели, поговорили. Когда брат ушел к друзьям, рассказала родителям о предложении Никиты. Меня поддерживали в нежелании светиться в столице и переживали, чем окончатся переговоры с московской фирмой. Радовались успехам, просили сказать что-то на иностранных языках. Вспоминали, как переживали за меня. И вместе со мной строили предположения, откуда что взялось и как это объяснить.

Мне не важно было, о чем мы говорим. Просто отстранилась от всего, что было за стенами, слушала их голоса, смотрела на лица. Мама со своей вечной «легкой» химией — привычная такая, как всегда, папа с небольшой щетиной на лице — отращивает зимнюю бородку. Потому что «согревает в холода борода», а бриться лень. Выглядели они неплохо, ни на что не жаловались, так — по мелочи. Но я помнила фразу о том, что механизм саморазрушения уже запущен и абсолютно здоровых людей не бывает. Так что по половинке яблока им пришлось съесть. Я проследила, чтобы не осталось ни зернышка. Втолковывала им, что это гостинец «от зайца». Папа приносил нам в детстве маленькие вкусности, купленные по дороге с работы под эту присказку.

Дождалась брата с гулянки, куда он уходил, и ему скормила половинку. Спать легли поздно. Мне было хорошо и спокойно. Уже засыпая, отметила для себя с улыбкой, что сегодня — впервые за многие месяцы, я смеялась с ними… просто смеялась.

В таком же ключе прошла остальная неделя. В предпоследний день сходила к школьной подруге. Мы раньше крепко дружили с ней, но потом она очень рано вышла замуж и осталась в родном городе, а я уехала учиться. В мои приезды я всегда ходила в гости к ним, хотя уходила всегда расстроенной — у ее сына был церебральный паралич. Он приволакивал ножку, весь перекашивался, даже смотреть на это было тяжело. Как они выносили это, привыкли? Таких детей было много, но именно этому я могла помочь. Посидели с подругой, обменялись новостями, а маленького Никитку я накормила яблоком «от зайца». Вместе с ним похихикали над этим, а я радовалась, что у него все будет хорошо. Я знала это совершенно точно.

Через шесть дней после приезда меня проводили на поезд. Наташа настаивала на том, чтобы я вернулась. Был какой-то звонок из Москвы. Нужно было посоветоваться и окончательно определиться, что будем делать дальше.

Билет на обратную дорогу я взяла на скорый поезд и приезжала очень рано — в четыре утра. На перроне было холодно, а после теплого вагона и под холодным утренним ветерком я моментально замерзла. Тонкие летние джинсы и футболка с легкой ветровкой не спасали от холода, пришлось быстро идти к стоянке такси. Очереди почти не было — слишком рано, поэтому через сорок минут я уже открывала дверь своей квартиры.

В прихожей чуть не споткнулась о большие мужские кроссовки и обмерла. Рассматривала их, как змею, почти задохнувшись от сумасшедшей догадки. В квартире было тихо. Я осторожно поставила сумки на пол и на цыпочках двинулась дальше в помещение, не закрыв, а только прикрыв входную дверь. Заглянула на кухню — там никого не было и не ощущалось запаха еды. В ванной и туалете свет не горел, и я прошла в комнату. Там тоже было тихо и пусто.

Не знаю, что толкало меня исследовать квартиру одной, почему-то мысли не мелькнуло о грабителях. Мыслей не было вообще, внутри все сжалось, я забывала дышать. В спальне на моей кровати, спиной ко мне, спал мужчина. В светлых джинсах и белой футболке. Его длинные темно-каштановые волосы, стянутые кожаным ремешком, рассыпались по подушке. Он обнимал ее обеими руками, отвернувшись к стене и его лица не было видно.

На подламывающихся ногах я подошла к креслу и почти упала в него. Кресло скрипнуло, и меня пронзил ужас — я не готова была видеть его, мне нужно было время прийти в себя. Он не услышал и не проснулся, а я молча сидела, обмякнув в подушках и выключив мозги полностью. Сама не понимала, что чувствую. Скорее, в этот момент — ничего. Шок! Не знаю, как долго я просидела, прожигая в нем дыры взглядом. Но вот он шевельнулся, развернулся к двери и я увидела сонное лицо Старха. Бороды и усов не было, но я узнала его мгновенно — смотрела в глаза и молчала. Я опять не могла заговорить первой.

Он моргнул пару раз и выдохнул: — Даша…

Я отмерла и почему-то отшатнулась, дернулась назад.

Он резко сел на кровати и быстро сказал: — Не прогоняй меня! Даша! Выслушай! — На помятом ото сна лице отразилось отчаянье. А меня потянуло к нему… Как сомнамбула, я встала, шагнула, подняла руку и прикоснулась ладонью к его лицу — мне нужно было удостовериться, что я не брежу. Он тоже встал и стоял, опустив руки и не дыша. Я провела рукой по его щеке, гладкой и выбритой и из глаз хлынули слезы.

— Даша, маленькая моя, ну что ты? — прошептал он, осторожно обнимая меня. И тут меня накрыло! Я вцепилась в его футболку двумя руками, сжав кулаки, и уткнувшись лицом ему в грудь, зарыдала, трясясь и всхлипывая. Из горла рвался крик, и я глушила его, грызя ребро своей ладони. Меня колотило от невозможности со всей силой выплеснуть все то, что я чувствовала. Сквозь рыдания успевала выговаривать:

— Ничего… я сейчас…извини…сейчас-сейчас…ох, истерика…подожди.

— И опять выла ему в грудь, вымачивая футболку слезами и соплями, и меня постепенно наполняло ощущение такого всепоглощающего счастья, что все это просто разрывало меня изнутри, я дышала с трудом. Меня бережно поддерживали, поглаживая по спине и подхватив, чтоб я не упала. Он что-то бормотал мне в волосы, я не слышала — что. И это было так правильно, что он держит меня, что он здесь, что мы вместе!

Постепенно эмоции схлынули и я успокоилась. Оторвалась от него, подтолкнула к кровати и он сел на нее. Сама сделала шаг назад и опустилась в кресло. Мне нужно было насмотреться на него, видеть его всего. Мы опять молчали, глядя друг на друга. Не хотелось говорить, не хотелось вспоминать и выяснять ничего. Сейчас мне было хорошо и хотелось это «хорошо» продлить. Наконец, я спросила: — Ты как здесь?

— Очень долго рассказывать, очень. — Старх улыбнулся чуть виновато. — Ты же понимаешь — я не мог отказаться от тебя, продумал, что делать и у меня получилось.

— Ты хочешь кушать? Я сейчас приготовлю. Потом мы пойдем в парк, и ты мне все расскажешь. У тебя есть на это время?

— Да, Даша, у меня есть время. Давай покушаем. И сходим.

Мне нужно было выслушать все, не глядя ему в глаза. Идя по дорожке парка. Я не знала, что услышу и не знала, как буду реагировать, и у меня должна была быть возможность спрятаться, отвернуться. Скрыть выражение лица. Почему-то мне опять было не по себе. Я не вызывала в памяти обиды, просто опять нахлынула действительность. Прошел момент безоговорочной душевной близости, впереди выяснение отношений и этого не избежать. Страшно было, если он не понял, почему я ушла. Тогда все напрасно, и его приход сюда тоже.

Я приготовила омлет с помидорами. Мы выпили чаю с мамиными пирожками. Говорили о еде, откладывая на потом все, что могло нас отдалить друг от друга еще больше. Пока мы ели, я внимательно рассматривала его одежду, лицо. Отсутствие бороды и усов открыло твердый подбородок и жесткие губы. Я помнила их на своих губах… Внизу лицо было светлее, а вверху — загорелое. Он тоже смотрел на меня, почти не отрываясь, провожая взглядом все мои передвижения по кухне. Внимательно следил за руками, когда я раскладывала еду на тарелки. Мы оба не хотели этого разговора, не хотели вспоминать, что пережили, расставаясь. Это освежило бы в памяти причину расставания. Сейчас все зависело от того, что и как он мне скажет, и я боялась — вдруг он не справится? Так боялась…

Наконец мы вышли из дома и пошли по тротуару. Я не спрашивала, откуда у него одежда и обувь, как он нашел меня, как попал в квартиру — это сейчас не было важно.

Подошли к парку и направились вглубь. Здесь почти никого не было — слишком рано, только изредка вдалеке виднелись любители ранних пробежек. Я решилась и выдохнула:

— Говори. Я слушаю.

Прозвучало напряженно и сухо.

Он посмотрел на меня почти с мукой:

— Ты не простила меня…

Я с удивлением взглянула на него:

— Я сейчас не об этом думаю. Расскажи, что было с тобой после меня. Как ты сюда попал? Все! Подробно!

— Когда ты исчезла, я долго еще сидел на том камне, — помолчав, глухо заговорил он, — когда вышел, меня ни о чем не спросили. Видно, что-то слышали или поняли по лицу. Не надоедали. Я выходил из пади, уже решив для себя, что не сдамся. Без тебя все вокруг стало серым. В тот момент что-то случилось с моим зрением — я смотрел и не видел красок… Я знал, что сделаю все, чтобы вернуть тебя, но тогда сил не было ни на что. Не хотелось думать вообще ни о чем, я просто не в состоянии был мыслить и действовать разумно. Нужно было переждать, когда перестанет болеть так сильно.

Я поехал к дяде на следующий день. Он уже все знал. Мы вместе молчали, выезжали на лошадях, пили, кушали, не говоря ни слова о деле. Я будто замерз внутри. Двигался и говорил, как неживой. Он и братья не оставляли меня одного. Только они видели мою слабость… Постепенно отупение проходило. Они это заметили и предложили поговорить. Мы собрались вчетвером — дядя, братья и я. Выпили и я рассказал в подробностях о том, что случилось.

— У меня такой возможности не было. Я пережила все одна. Представляю, что ты обо мне выслушал. О моих глупых претензиях и капризах, — таким же сдавленным голосом вклинилась я в его рассказ. Он медленно покачал головой.

— Ты совсем их не знаешь. Мы обсудили все очень серьезно и подробно. Нашли способ выйти на старика. Был единственный шанс встретиться с ним — когда он будет отправлять домой очередного Хранителя. Это произойдет, когда пройдет минимум три и максимум — четыре месяца со дня твоего ухода. В любой из дней после третьего месяца он может появиться. Значит, нужно все это время караулить там и поджидать его.

Поскольку существовал запрет на общение, ждать пришлось бы в лесу, не показываясь Хранителю на глаза. Как попасть туда, я знал. Проблема была в том, что это произойдет зимой, а обогреваться и готовить еду у меня не будет возможности. Но это случится через три месяца, и мы считали, что успеем к этому времени что-нибудь придумать и подготовиться. У меня появилась цель и с ней надежда.

Я вернулся во дворец. Накопилось много дел, я уставал, как рабочий мул. В один из дней мне доложили, что готовы твои покои, и я пошел посмотреть. Мне не все понравилось, и в перерывах между делами я сам занялся обустройством твоих комнат. Сначала просто переставлял мебель так, как могло быть удобнее для тебя. Потом увлекся выбором ковров и занавесей, браковал их, менял. Переставлял с места на место шкатулки и зеркала… Выбирал для них рамы… Заказывал расшитое постельное белье и удобные кресла. Менял ширмы и веера. Перебирал ткани для нарядов. Сам перенес всю твою одежду и развесил ее.

Когда покои были готовы, я затосковал еще сильнее и стал приходить туда каждый вечер просто так, — он судорожно вздохнул и остановился, взяв меня за плечи и развернув к себе. Рассказывал, глядя мне в глаза и я не могла оторвать от него свои, — сидел в кресле и представлял тебя на своих коленях. Смотрел на твои платья и вспоминал как ты вышла тогда на крыльцо вся в синем, с огромными растерянными глазами на нежном личике, и все потеряли дар речи. Брат тогда все понял обо мне и дразнил, а я ревновал.

Ложился на огромную кровать и представлял — что бы я делал с тобой на ней… и как мягкий мех покрывала ласкал бы твое тело… — сжал он мои плечи почти до боли и сразу же отпустил… я не готова была… он понимал это. Я должна была знать все. Мы пошли дальше.

— В другие дни я вспоминал самые мелкие подробности нашего общения и самым счастливым временем оказалось то, когда мы вдвоем сидели на шкуре и смотрели на танец ужей. Я обнимал тебя, и ты не отстранялась, а пригрелась и замерла возле меня. Я ощущал каждую точку твоего тела в месте прикосновения, купался в ощущении близости к тебе. Как я жалел, сидя в твоих пустых покоях, что проявил тогда благородство…

Я вспоминал раз за разом твое помертвевшее лицо и глаза с выражением ужаса в них там, в Птичьей пади. Это была самая страшная пытка, потому что это сделал я. Я готов был уничтожить любого, кто обидел бы тебя, и сам сделал это.

Твои покои стали для меня пыточным подвалом. Но я приходил туда опять и опять, и думал… вспоминал. Иногда оставался там на ночь и мечтал о тебе. Когда желание становилось невыносимым… я занимался самоудовлетворением, как мальчишка… представляя тебя. У меня не было больше женщин, Даша. Ты была права — я их просто не видел. Что со мной было раньше? Привычка… просто привычные шоры на глазах…

Шло время, решались вопросы о торговле, я организовывал охрану проходящих караванов, собирал свои, принимал послов, ездил на границу княжества за племенными лошадьми. Там мне предложили на ночь дочь хозяина. Это вызвало только раздражение — они хотели помешать мне вернуть тебя. Я сказал, что верен любимой женщине. Это оказалось просто. Больше мне не предлагали женщин нигде. Видимо, охрана предупреждала.

Потом мне сказал брат… что все видят в моем воздержании особую доблесть. Мужчины считают, что это гораздо труднее, чем терпеть холод и голод, боль от ран. Им было любопытно — справлюсь ли я с этим труднейшим из испытаний? Заключались пари, кто-то решил проверить и свою выдержку в этом вопросе. За ними наблюдали, интересовались. Своей верностью одной женщине гордились те, кому удалось устоять. Над теми, кто пытался, но проявил слабость, смеялись. Я тогда не знал обо всем этом…

Все дела и встречи проходили как будто мимо меня, как в тумане. Это необходимо было делать, и я это делал. А важным было только то, что касалось тебя. Если бы тогда кто-то вернул мне тебя, потребовав отказаться от княжения, то я согласился бы на это — без тебя жизнь потеряла смысл, стала пресной и бесцветной.

Но меня вела цель — это была поездка к Хранителю. Я ждал ее, как весны. Мне приготовили меховой шатер и такую же одежду. Обувь, в которой не замерзнуть. Мы продумали, как мне не умереть там с голоду — еду перебрасывали бы через границу. Только за ней пришлось бы ходить туда. Это было опасно, я мог пропустить приход старика. Вряд ли он придет в темное время, поэтому за едой я должен был приходить один раз в сутки — ночью, по темноте, чтобы не пропустить его появления. На всякий случай я назначил своим преемником на княжение брата и огласил это перед отъездом.

Потом был переход через границу. Опять удар по голове, веревка, привязанная к седлу Ворона. Ему нельзя было выйти на вашу поляну… Очнувшись, я разгрузил его, отлежался и обустроил себе жилище в сугробе почти на опушке. Завалил шатер снегом, расстелил внутри шкуры. Это был тяжелый месяц, Даша, когда-нибудь я расскажу тебе… Помогало то, что каждый прожитый там день приближал меня к тебе. Проклятый старик пришел в последний день четвертого месяца. Я вышел к нему. Он ждал меня.