1

Неторопливо и серьезно Шарон опустилась на колени перед пирамидкой из хвороста, которую только что соорудила, не обращая внимания на отсыревшие джинсы. Тускнеющее вечернее солнце превращало ее шелковистые каштановые волосы в пламенеющие темно-рыжие. В этих прощальных лучах она, склонив голову, аккуратно зажгла спичку — с такой серьезностью, словно разводила погребальный костер.

В сущности, нечто подобное и происходит, устало отметила Шарон, наблюдая, как разгораются и потрескивают тщательно уложенные щепки, как плещут язычки пламени, перебегая от веточки к веточке, и устремляясь к деревянной шкатулке, что покоилась в самой середине костра. Все кончено, твердила она себе, закрыв глаза, не в силах смотреть, как пламя пожирает свидетельства ее самозабвенной любви. Почти десять лет жизни горели в этом огне! Резкий порыв ветра взметнул шелковистый занавес ее волос, столб искр взвился над костром, унося из него фотографии. Почти все уже обгорели и почернели до неузнаваемости, но на одном снимке еще ясно видны были следы ее губ — яркие отпечатки губной помады.

Глаза у нее защипало, сердце перевернулось от мучительной боли. Чувства возобладали над волей, и она беспомощно потянулась за фотокарточкой, которая словно умоляла не разрушать прошлое столь беспощадно.

Как только любимые черты Фрэнка ожили в ее памяти, глаза вновь наполнились слезами, и она выронила фотографию. Новый порыв ветра тут же воспользовался этим. Тихо вскрикнув, Шарон вскочила, чтобы бежать вдогонку, но кто-то опередил ее, с небрежной легкостью поймав снимок на лету. Ехидное выражение промелькнуло на его угрюмом лице, когда он взглянул сначала на фото, а потом на нее.

— Роберт! — с ненавистью произнесла Шарон, пока он вразвалку приближался к ней, все еще держа в руке фотографию.

Роберт мог бы стать для нее дорогим и любимым старшим братом Фрэнка, но не нашлось бы двух более непохожих друг на друга людей, с горечью думала Шарон. Между тем кузен уже стоял рядом и внимательно всматривался в костер.

Фрэнк весь лучился теплом и смехом, чего стоит одна эта солнечная улыбка!.. Он отзывчив и легок во всем, и ей было так отчаянно просто влюбиться в него…

Другое дело Роберт. Он даже не приветлив — по крайней мере с ней, а уж о душевном обаянии и говорить не приходится. Даже те, чьим расположением он пользуется, — например, ее мать, — признают, что с ним далеко не всегда приятно общаться.

— Это все потому, что ему пришлось влезть в отцовский пиджак слишком рано. — Не раз Шарон выслушивала от матери одно и то же внушение. — Ему было лишь двадцать, когда умер Чарли, и парень принял на себя всю ответственность за мать и Фрэнка, и, конечно, за бизнес, а ведь это наше общее дело.

И так далее… Шарон с раздражением невольно повторяла про себя наизусть, что «тяжким трудом и преданностью интересам семьи Робби превратил компанию в нечто куда более впечатляющее, чем то, какой она была во времена его отца».

Да, мать защищала «бедняжку Робби», потому что он приходился ей племянником. Шарон понимала силу этой родственной привязанности, но не могла побороть неприязни к кузену, которая со временем переросла в отвращение. Она знала и то, что Роберт, мягко говоря, отвечает ей взаимностью, хотя и маскирует это, искусно прикрывая изощренность своих издевок внешней галантностью (в их нескончаемом поединке ответные колкости Шарон были детским, игрушечным оружием). Ее поражало, что со стороны многие почем-то находили Роберта куда более привлекательным по сравнению с Фрэнком.

— Он очень сексуален, и притом опасно сексуален, — поделилась своим впечатлением с Шарон одна из девушек, работавших в небольшой семейной фирме, которую Роберт возглавил после смерти отца. — Бьюсь об заклад, в постели он на такое способен!.. — убежденно добавила эта крошка, как бы в ответ на ее холодное молчаливое недоумение.

Шарон буквально передернуло от столь недвусмысленного откровения. Она подумала, что, если бы эта девица видела, каков Роберт на самом деле, каким жестким и тяжелым он может быть, обольщение, пожалуй, испарится за секунду. Сама Шарон менее всего хотела бы любви такого типа. Тем более что знала, кто должен ей принадлежать — душой, сердцем и телом…

Ей было двенадцать, она еще не начала расцветать, когда, взглянув через стол на первом своем полувзрослом дне рождения, она увидела Фрэнка и влюбилась в него без памяти. И все это время, целых десять лет, тянулась к нему, ждала, надеялась, молилась, страстно желая, чтобы и он полюбил ее — не как кузину, а как женщину. Единственную женщину. Только он так и не полюбил.

Вместо этого Фрэнк увлекся другой. Втюрился в миленькую, забавную Джейн. А сейчас малышка стала его женой. Шарон не могла даже возненавидеть ее, хотя и очень старалась.

Не очень-то Фрэнк и Роберт походят на братьев, разве что оба высокие и широкоплечие, решила Шарон, с негодованием глядя на старшего кузена. Фрэнк был прекрасен теплой красотой юного бога солнца, его слегка вьющиеся каштановые волосы золотились на концах, в глазах синело летнее небо, кожа могла вызвать зависть любой кинозвезды. Роберт же больше походил не на бога, а на демона…

Как и Фрэнк, он унаследовал от бабушки-итальянки смуглый цвет кожи. Но у Роберта бронзовый оттенок был более насыщенным, в отличие от нежно-матового Фрэнка. И глаза были холодные, прозрачные, как ключевая вода, — глаза, способные с трех метров обратить твою кровь в лед… Его волосы темнее, чем у Фрэнка, не черные, но очень темные, с блестками расплавленного золота, янтарно мерцавшими в лучах солнца.

Шарон не была полной дурой. Она понимала, что физически некоторых женщин привлекает такой тип мужчин и что в своем роде, возможно, как говорила девушка на работе, он уникальный экземпляр. Но сама она никогда не находила его привлекательным. Она постоянно натыкалась на его нрав — этот острейший меч в непредсказуемо ловких, не знающих пощады руках, на который она столько раз яростно, очертя голову бросалась. Его сарказм, способен в клочья растерзать твою гордость, словно пума своими спрятанными в бархат когтями.

— Что, черт возьми, происходит? — процедил Роберт, поворачиваясь наконец к ней.

Шарон встретила его взгляд, готовая к схватке. Похоже, он еще толком не рассмотрел фотографию, и ей не терпелось сейчас же потребовать заветную находку обратно. Все мышцы у нее дрожали от напряжения.

— Мама и папа уехали, — неприязненно сообщила она. — Здесь только я…

— Именно тебя я и хотел видеть, — вежливо парировал Роберт, проходя мимо и опускаясь на корточки перед костром.

С чего бы это? — подумала Шарон, неожиданно для себя замечая, что любой другой мужчина в подобной ситуации выглядел бы смешным — в дорогом, безукоризненно сшитом деловом костюме, сияющих туфлях и белоснежной сорочке — и в такой позе. Но с Робертом все было совершенно иначе. И почему, задавалась она вопросом, костер — ее костер — дымит именно на нее, а не на него?

«Все в этой жизни против меня…» Глаза снова были на мокром месте. Она попыталась стряхнуть слезы, отчаянно заморгав. Роберт сардонически заметил:

— В чем смысл этого самопожертвования, моя дорогая кузина? Ведь не в том же, как кто-то в своих незрелых мечтах надеется, что из пепла этого слезливого действа возродится, словно Феникс, новая и еще более крепкая любовь к Фрэнку, которую он на сей раз разделит?..

— Конечно нет, — поспешно возразила Шарон, слишком ошеломленная внезапным сокрушительным выпадом, чтобы притвориться, что она не поняла вопроса. Только Роберт мог предположить такую подоплеку ее действий, только он мог так подло обвинять ее. — Если хочешь знать, — с горечью заявила она ему, — я всего лишь пытаюсь сделать то, что ты сам из года в год мне советовал — признать, что Фрэнк не… что он никогда… — Она замолчала. Чувства переполняли ее. — И вообще, проваливай отсюда ко всем чертям. Это не имеет к тебе никакого отношения… И у тебя нет никакого права…

— Я брат Фрэнка, — твердо напомнил он ей. — И, как брат, обязан защищать его брак и его от…

— От чего? От меня? — Шарон горько засмеялась. — От меня… От моей любви…

— Твоей любви, — передразнил ее Роберт, скривив губы. — Ты даже еще не начала понимать значение этого слова. Со стороны может показаться, что ты взрослая двадцатидвухлетняя девушка, но внутри ты еще подросток, — уничтожающе заявил он, — подросток, способный нанести вред себе и другим.

— Я не подросток, — оскорблено возразила Шарон. Щеки ее вспыхнули.

— То, что ты не можешь контролировать свои чувства, говорит о противоположном, — холодно заметил Роберт. — И, как подросток, ты явно испытываешь удовольствие, упиваясь несчастьем, которое ты сама себе изобрела, этой своей… своей бесконечно раздуваемой «любовью», которую, как ты говоришь, ты испытываешь к Фрэнку. Но тебе, чтобы оставаться собою, приходится и всех остальных втягивать в этот сусальный сюжет.

— Это неправда! — воскликнула Шарон, вскипая от негодования. — Ты…

— Это правда, — безжалостно заявил Роберт. — Вспомни, как ты вела себя на свадьбе… Думаешь, там был хоть один человек, который не видел бы, что ты делаешь и вообще в каком состоянии находишься?

— Я ничего не делала, — возразила Шарон. Теперь ее лицо стало совершенно белым.

— Делала. Ты пыталась заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, а всех остальных — жалеть тебя. Но ты не жалости их заслуживаешь, а презрения. Если бы в самом деле любила брата — по-настоящему любила, — ты бы поставила его счастье выше своих эгоистичных надуманных страданий. Говоришь, что ты больше не девчонка, что ты повзрослела… Ну тогда и веди себя как взрослая.

— У тебя нет никакого права так говорить со мной. Ты вообще не представляешь, что я чувствую и как…

Она застыла, когда Роберт артистически громко расхохотался — резкий, надменный смех расколол ранние сумерки.

— Не представляю? Очаровательный мой ангел, да весь город знает о твоей всепожирающей страсти.

Шарон молча впилась в него взглядом.

— Нечего сказать? — усмехнулся он.

У Шарон ком подступил к горлу. Действительно, многие знали, что она испытывает по отношению к Фрэнку. Она не могла этого отрицать. Но не потому, что она выставляла свою безответную любовь напоказ, чтобы заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, как только что несправедливо упрекнул ее Роберт.

Она же была совсем ребенок, когда впервые в жизни влюбилась, и просто не могла осмотрительно контролировать каждый свой шаг. Это чистое, совершенно невинное влечение длилось так долго, что окружающим легко было многое заметить. Но она никогда, ни по какому поводу не пыталась управлять Фрэнком — что бы ни говорил Роберт — и тем более не упивалась наигранным страданием, чтобы кто-то еще посочувствовал ей.

Конечно, она сожалела о том, что родственников беспокоила ее привязанность к Фрэнку. Иначе зачем в тот вечер, когда Фрэнк и Джейн объявили о своей помолвке, она молча поклялась, что найдет какой-то способ разлюбить его?

Возможно, она не слишком в этом преуспела, но, по крайней мере, пыталась — и до сих пор пытается.

Она сознавала, что это необходимо. Джейн так подходит Фрэнку, и потом они действительно любят друг друга. Будь на месте Джейн любая другая девушка, Шарон могла бы заподозрить ее в том, что та специально подстроила так, что влюбленная кузина оказалась среди тех, кому пришлось ловить букет невесты. В лучшем случае — чтобы дать понять, что пора бы и ей найти своего мужчину; в худшем — чтобы унизить и отомстить, лишний раз напомнив, что она безвозвратно потеряла Фрэнка. Но Джейн обладала подлинно детской непосредственностью и добротой, чтобы подстроить такое, и Шарон не сомневалась, что ее побуждения совершенно бескорыстны.

Но все-таки это причинило боль. А теперь Роберт намеренно бередил еще свежую рану.

— Что я чувствую… И что я делаю — это тебя не касается, — вот и все, что она смогла вымолвить в ответ на его отповедь.

— Не касается? — Роберт иронически посмотрел на нее. — Меня касается то, что ты работаешь в компании в качестве переводчика. И я бы хотел, чтобы в качестве переводчика ты в следующую среду вылетела в Италию на международную конференцию.

— Хорошо, — равнодушно кивнула Шарон. В прошлом году, когда эта конференция только намечалась, она полагала, что компанию там будет представлять Фрэнк. И когда он спросил ее, согласна ли сестренка поехать, она несколько дней ног под собой не чуяла, загоревшись от романтических, как теперь понимала, совершенно невозможных фантазий.

Сейчас у нее не оставалось ни единой, пусть даже самой робкой иллюзии. Даже если Фрэнк все же туда поедет, четыре дня конференции будут заполнены совещаниями, а ей предстоит применять свои филологические познания — и в устном переводе, и в работе с документами. По прошлому опыту она знала, что бумаги привяжут ее к гостиничному номеру на все то время, когда она не будет присутствовать на совещаниях.

— Время вылета поменялось, — с начальнической ноткой в голосе сообщил ей Роберт. — Я заеду за тобой сюда в шесть тридцать, по пути в аэропорт, так что…

— Ты заедешь за мной? — прервала его пораженная Шарон. — Но ты не собирался туда, Фрэнк…

— У брата медовый месяц, как тебе очень хорошо известно, и он не вернется до следующей недели, — строго напомнил ей Роберт и, с очередной затаенной насмешкой взглянув на нее, добавил не слишком любезно: — Ты ведь не настолько обманываешь себя, чтобы верить в то, что наш ненаглядный братец сократит свой заслуженно сладкий отпуск ради того, чтобы прошвырнуться с тобой в Италию? Или как раз на это ты тайком надеешься? Полагаешь, что он так и сделает?.. Боже мой, Шарон, когда же ты, черт возьми, вырастешь и поймешь, что…

— Что? Что пойму? — гневно оборвала его Шарон. Губы у нее задрожали, и она изо всех сил старалась сдержать эту дрожь. — Ну, говори, давай. Скажи то, что тебе так хочется сказать — мы оба знаем что! Или мне произнести это за тебя? — Она гордо приподняла голову, заставляя себя смотреть ему прямо в глаза. — Когда наконец я пойму, что Фрэнк не любит меня, что он никогда не полюбит меня… Что он любит Джейн. — Шарон знала, что ее глаза кажутся слишком яркими из-за предательских слез, но ничего не могла с этим поделать. Чувства, что бушевали в ней, подавляли последние усилия воли.

— Конечно, я знаю, что Фрэнк не поедет в Италию, — устало произнесла она, отворачиваясь от Роберта. Шкатулка в сердцевине костра вдруг, будто в агонии, гулко затрещала, объятая пламенем.

Она как завороженная смотрела на огонь, и в сердце клокотала острая, неистовая боль.

Шарон с трудом удерживалась от того, чтобы не выхватить шкатулку из костра, пока еще не поздно, спасти ее от гибели. Ведь горели не просто сувениры, — горели самые сокровенные воспоминания, тлела, вспыхивала рассыпалась искрами ее любовь к Фрэнку: подарок, что он вручил ей в тот памятный день рождения, когда она встретила своего принца… открытка от него… и еще подарки. Довольно скромные, непритязательные и, конечно, никак не адресованные возлюбленной. Разумеется, тот же Роберт лишь всласть посмеялся бы над этими драгоценными для нее сокровищами, которые она так нежно берегла столько лет…

Да, она догадывалась, что Фрэнк не поедет в Италию. Но ей никогда не приходило в голову, что вместо него там окажется Роберт. Она полагала, что поедет кто-нибудь другой из группы по продажам. Что-то вдруг толкнуло ее.

— Если ты едешь в Италию, то я там не нужна, — заявила она, чуть обернувшись. — Ты ведь свободно говоришь по-итальянски.

Еще бы такому зазнайке не владеть языком, раздраженно подумала Шарон. В конце концов, их бабушка по материнской линии была итальянкой, и братья часто проводили летние каникулы у шумных итальянских родственников. Но если Роберт свободно владел языком, то Фрэнк усвоил его не так хорошо.

— Да, по-итальянски я говорю, — холодно согласился Роберт. — Но, вспомни, это международная конференция, где наверняка потребуется твое знание японского языка. Так что если ты намерена болтаться там, предаваясь мечтам о Фрэнке, то предупреждаю: мы едем в Италию работать.

— У тебя нет никакого права предупреждать меня о чем бы то ни было, — снова сделала выпад Шарон, до глубины души уязвленная тем, что он усомнился в ее профессионализме.

Она не забыла, как энергично в свое время Роберт противился ее назначению на должность переводчика компании, выступая с презрением против кумовства и утверждая, что выгоднее было объявить конкурс на эту должность.

Шарон знала, что ей не следовало тогда подслушивать у входной двери, как он спорил с ее матерью о «столь ответственном назначении». Она и не собиралась этого делать, но так уж вышло, что она просто шла тогда к матери.

Как бы там ни было, то, что она услышала о себе, только заставило ее со всей решительностью доказывать, как он не прав и какую ценность для компании она могла бы составить. Поэтому она немедленно отбросила свои первоначальные опасения оказаться в прямой зависимости от деспотичного кузена.

Когда мать впервые предложила ей включиться в семейный бизнес, Шарон согласилась без особого рвения. Ей больше хотелось утвердить свою независимость, но, во-первых, она понимала, как сложно самостоятельно найти работу, а во-вторых, соблазняла возможность постоянно быть рядом с Фрэнком. Тогда это перевесило последние сомнения; теперь же окончательно пришла уверенность, что очень скоро удастся проявить себя должным образом.

— Мне известно, что я еду в Италию работать, — язвительно продолжила Шарон. — Ко всему прочему, я не из тех, кто…

Она запнулась, интуитивно почувствовав, что зашла слишком далеко. Выражение глаз Роберта не предвещало ничего хорошего.

— Продолжай, деточка, — проникновенно посоветовал он. Голос его вдруг стал пугающе вкрадчивым.

— Ну… Я ведь не по семейным делам еду в Италию, — пожав плечами, бросила Шарон.

— Не хочешь ли ты сказать, что я использую компанию, чтобы финансировать свои собственные планы? — с угрозой спросил Роберт.

— Ну, ты же не настолько посвящен в продажи… Группа по продажам…

— Как управляющий директор и председатель компании, я посвящен во все. Во все… — еще мягче пояснил Роберт. — Разве что скрепка исчезнет без моего ведома, можешь быть в этом уверена, моя прелесть, — произнес он с ледяным взглядом, заставившим ее горячо покраснеть. Шарон вспомнила все те случаи, когда ей приходилось «занимать» канцелярские принадлежности. — Что же касается группы по продажам… На этот раз они не поедут с нами.

— С нами?.. — Шарон недоверчиво посмотрела на него. — Ты хочешь сказать, что там будем только ты и я? — В ее голосе послышался ужас.

— Только ты и я, — с нарочитым смаком подтвердил кузен.

— Я… Я не… — начала Шарон и запнулась, потому что Роберт ответил ей обворожительной улыбкой. Слишком нежно, предупредил ее инстинкт. Интересно, если она откажется сопровождать его, этого хватит, чтобы уволить ее с работы? Ее охватило раздражение. Роберт дьявольски умен и к тому же гениально изворотлив. Она знала, как его всегда возмущал тот факт, что она работает в компании. — Ты босс, — промолвила она, попытавшись беззаботно пожать плечами. Впрочем, мерцание прищуренных глаз Роберта недвусмысленно свидетельствовало, что обмануть его вряд ли удастся.

Четыре дня в Италии с таким подонком… Шарон пронизал лихорадочный озноб. Наверное, не удалось бы придумать ничего более похожего на ее представление о Чистилище.

Шарон отшатнулась и закашлялась, когда костер бросил ей в лицо клуб едкого дыма. Отступив в сторону, она заметила, что Роберт так и впился глазами в ту самую фотокарточку. Щеки сразу же залила пунцовая краска. Ее смущало не то, что на фотографии был Фрэнк. Это старый снимок восьмилетней давности, она сделала его на семейном празднике. Потом увеличила первоначальный отпечаток.

Стыд овладел Шарон из-за того, что почти весь импровизированный портрет ее кумира был покрыт поцелуями — предательские следы губной помады остались там, где она — ужасно и вспомнить — с детским сладострастием прижимала фотографию к своим губам.

Шарон жгло смущение, такой мучительной неловкости ей еще не доводилось испытывать. Она вся сжалась, готовая услышать издевательский смех Роберта и противясь желанию сорваться, выхватить у него снимок.

Но вместо того, чтобы засмеяться, Роберт просто перевел взгляд с фотографии на нее… На ее губы… — болезненно мелькнула в тот же миг догадка. И снова на фото.

Шарон не могла больше выносить этой немой, выматывающей душу сцены. Кто дал ему право пялиться с таким наглым цинизмом? Кому позволено так издеваться над самым сокровенным? Нервы не выдержали… Она подскочила к нему, взмахнув рукой, чтобы отнять снимок. Роберт моментально среагировал и обнял ее свободной рукой. Фотография осталась у него.

— Пусти меня, — требовала Шарон, почти в бреду, забыв о сдержанности и достоинстве. Гнев и унижение переполняли ее. В отчаянии она колотила Роберта в грудь, неистово извиваясь, хотя сразу же почувствовала, что вырваться не удастся.

Пусть у нее не было никаких шансов. Разум отдавал в этом отчет, но все оскорбленное естество отказывалось подчиниться и кротко принять поражение.

Роберт был на голову ее выше и по меньшей мере килограммов на тридцать тяжелее. К тому же она прекрасно знала, что он регулярно плавает и бегает, и вдобавок владеет искусством айкидо. Неудивительно, что ее истеричные попытки освободиться только изматывали силы.

И все же она боролась, шипя сквозь сжатые зубы:

— Отпусти меня, мерзавец… И верни мне мою фотографию…

— Твою фотографию… — Роберт вновь рассмеялся. О Господи, отдалось у нее в голове, хоть бы закрыть уши руками…

— Полагаю, это были самые страстные из тех поцелуев, что ты когда-либо дарила мужчинам. Верно, кузина? В конце концов…

— Конечно же нет, — соврала Шарон. Провалиться ей на этом месте, если она позволит этой скотине сделать ей еще больнее.

— Нет? — ласково поинтересовался Роберт, по-кошачьи зажмурившись, когда она неосторожно взглянула на него. — Так кто же этот счастливчик? Конечно же, не Фрэнки — ведь, если верить тебе, он единственный, кого ты любила… Единственный, кого ты могла бы любить…

Шарон покраснела, сообразив, что Роберт сейчас дословно повторяет ее собственную, сбивчивую тираду, которой она в шестнадцать лет ответила на его ядовитый вопрос: не излечилась ли «прелестная сестрица» от безнадежной любви к его младшему брату?

— Ты никого из моих мужчин не знаешь! — выпалила Шарон, стараясь, чтобы эта реплика прозвучала как можно бойче.

— Похоже, что их не знает никто, включая и тебя, — язвительно возразил ей Роберт.

— Это неправда! — все еще пыталась выкрутиться она.

— Неправда? — усмехнулся Роберт. — Что ж, давай проверим?..

Прежде чем она успела сообразить, в чем дело, он каким-то образом сделал так, что она на мгновение потеряла равновесие и инстинктивно вцепилась в него, чтобы удержаться. Роберт воспользовался этим, чтобы еще крепче обхватить ее уже не одной, а обеими руками, прижав к себе так крепко, что она почувствовала налитые, твердые, как у античной статуи, мышцы его тела и… такое же каменное бесстрастие.

— Послушай, — начала она, автоматически откинув голову назад, чтобы взглянуть на него и показать, как она сердита. Но слова застряли у нее в горле, когда она увидела, как он на нее смотрит… на ее губы… И сердце бешено понеслось в том будоражащем прерывистом ритме, от которого дыхание ее участилось, все мышцы напряглись, а губы слегка приоткрылись. Словно воздуха не хватало во внезапно сжавшейся груди…

Тихий звук — протест или нежный стон, она не могла бы сказать, — вырвался у нее. И тут же исчез, властно поглощенный долгим, глубоким поцелуем Роберта.

Этого не может быть, мелькнуло у Шарон. Голова у нее шла кругом, она была поражена и отказывалась себе верить. Губы Роберта на ее губах, закрывают их, ласкают их, владеют ее губами…

Как безумная, она старалась увернуться. Паника переполняла ее, все тело дрожало от возбуждения и страстного стремления вырваться. Но Роберт опять предвосхитил ее бунт. Одной рукой он крепко обвивал ее тело, другой держал за подбородок, при этом пропустив между пальцев прядь ее волос. Шарон некуда было деться от этого всепоглощающего поцелуя, и она чувствовала себя совсем беззащитной.

Она ощущала силу его пальцев там, где они касались ее кожи. Ее пылающему телу их прикосновения казались ледяными. И сердце его билось ровно, а у нее — несносно колотилось.

Со стыдом Шарон сознавала, что дрожит с головы до пят, и, что было еще хуже, она понимала, что Роберт знает об этом. Она почувствовала, как его пальцы скользнули по ее шее, нежно поглаживая кожу… Нежно… Роберт.

Слезы застлали его глаза, жгли ей веки, но она не хотела сдаться и прикрыть их, с детским упрямством излучая враждебность в холодную, ясную синеву его непроницаемых глаз.

Столько лет она мечтала о том, как Фрэнк будет целовать ее, как он обнимет ее и его губы сольются с ее губами, а теперь Роберт превращает то, что должно было стать святыней целой ее жизни, в издевательскую пародию, в гадкую карикатуру на то чистое наслаждение, которое призван был принести ее первый страстный поцелуй. Разве для этого она отказывалась от сумбурных свиданий и застенчиво дерзких подростковых ласк? Ради этого она держалась в стороне от сексуальной раскованности, которую могла бы себе позволить в университете? Или для этого она проводила ночи — да порой и дни — в девственном томлении?.. Для того чтобы Роберт мог сейчас надругаться над ее душой, разрушить светлые, невинные грезы этим вампирским поцелуем, который он разыграл специально, чтобы похлеще обидеть ее?

Шарон замерла, когда ее разум с опозданием отметил то, что уже стыдливо признали предательские чувства — а именно, что если бы это не Роберт, ее ненавистный двоюродный брат, целовал ее сейчас, ей было бы почти…

Она была изумлена, когда осознала, почему губы ее смягчились, уступая и почти наслаждаясь. А когда этот негодяй наконец оторвался от них и она заметила внезапный, заставивший сердце замереть отблеск в его глазах, ее глаза, похоже, сверкнули ответным огнем.

И еще… Ей почудилась странная слабость в ногах, когда она отступала от него — и не только в ногах…

— Что ж, кто бы ни был твой первый возлюбленный, — вернул ее Роберт к пикантной теме, — если он действительно существует, — увы, он был не слишком хорошим учителем. Или…

— Или что? — Шарон уже достаточно пришла в себя, чтобы продолжить с ним перепалку. — Или я была не очень хорошей ученицей?

— Я бы не сказал…

Шарон косилась на него, раздираемая мучительным подозрением, ожидая, что последует очередная колкость, но он просто стоял, а она беспомощно переводила взгляд с его глаз на его губы и обратно. Словно за ниточки ее тянул, она ничего не могла с собой поделать.

— Да? — тихо произнес Роберт.

— Верни мне мою фотографию, — по инерции прошептала она, стараясь смотреть ему прямо в глаза. Шарон надеялась, что в отблесках костра не будет заметно, как она зарделась от волнения. Но вместо того чтобы выполнить ее просьбу, Роберт демонстративно разорвал снимок — ее драгоценную реликвию — на мелкие кусочки, а затем не без вальяжности приблизился к угасающему костру и высыпал их на горячие угли.

— Ты не имел права так… — возмутилась Шарон. У нее даже горло перехватило.

— А что еще ты собиралась с ним делать? — возразил Роберт. — Все кончено, дитя мое. Фрэнк теперь женат. Смирись. Брат никогда не любил тебя и никогда не полюбит, — сухо подытожил он.

— Как ты смеешь… — начала Шарон, но он вновь не дослушал ее.

— И тебе пора опомниться, подумать о настоящем и будущем, девочка. Довольно барахтаться в тазике подростковых фантазий.

К ее облегчению, он направился прочь. Шарон чувствовала, что вот-вот разревется навзрыд. То, как он изорвал и глумливо сжег фотографию Фрэнка, вызвало новый прилив горечи. А она уже достаточно унизилась сегодня, чтобы позволить Роберту любоваться ее слезами.

Он остановился, и Шарон снова напряглась. Обернувшись, Роберт как-то многозначительно, пристально посмотрел на нее.

— Не забудь. Я заеду за тобой в среду утром, ровно в шесть тридцать. Будь готова…

Загрузка...