Ты у меня один...

5

— А, Роберт! Рада снова вас видеть. Хорошо провели вечер?

Шарон старалась не слишком обращать внимание на переводчицу-японку, которая подошла к их стенду. Однако не преминула отметить, как лучились глазки этой раскрашенной статуэтки, когда она коснулась руки Роберта.

Значит, ночью они, скорее всего, не были вместе, предположила Шарон, увидев, как Роберт поворачивается к своей любимице, как улыбается и наклоняет к ней голову.

Шарон как раз завтракала, когда Роберт опустился на стул напротив нее. Он спокойно заказал кофе, никак не объясняя своего ночного отсутствия, лишь попросил ее перевести для него некоторые документы. Через несколько минут они уже направились в выставочный павильон.

— Очень хорошо, Хироко… Жаль только, что мы с вами тогда разминулись…

О, Шарон могла поклясться, что его взгляд лишь чуть дольше задержался на японке, кокетливо улыбнувшейся ему. Та сообщила, что должна вернуться к своим коллегам, а потом склонилась к Роберту и соблазнительно промурлыкала:

— После обеда я свободна. Вы говорили, что у вас есть машина…

Шарон ждала, что Роберт ответит в своем обычном, казарменном стиле, что он слишком занят и у него нет свободного времени, но, к своему возмущению, вместо этого услышала:

— Конечно. Когда именно вы освободитесь? Как только японка удалилась настолько, что не могла их слышать, Шарон не сдержалась и желчно напомнила ему:

— Мне казалось, ты говорил, что мы приехали сюда работать.

— А что случилось? Ты часом не ревнуешь? — С чего бы? Она к твоим услугам. Полагаю, ты с ней был ночью?

— А если и так, — позевывая с донжуановской вальяжностью, возразил Роберт, — разве это тебя касается?

Непонятно почему, но Шарон просто выводило из себя его нахально-игривое настроение.

— Да, представьте себе, босс, меня это касается, — сердито сказала она. — Может быть, для тебя нет ничего такого в том, чтобы переходить из постели в постель, от женщины к женщине. Может быть, ты даже мнишь себя эдаким жеребцом и вообще собой восхищаешься. Но я с кем попало не сплю и беспокоюсь о своем здоровье.

— В самом деле? Странно, но прошлой ночью мне так не показалось.

Глаза Шарон сверкнули гневом.

— Это потому, что… — начала она защищаться, но Роберт, потягиваясь, перебил ее.

— Потому что тебе нравилось воображать, что я — это Фрэнк, — закончил он за нее, хорошо зная, о чем она будет говорить. — Могу тебе кое-что рассказать, раз уж дело дошло до этого. То, что ты о нем думаешь, — плод твоего воображения. Если мы с Фрэнком решим подсчитать своих подружек, подозреваю, в его списке их будет побольше. На самом деле из-за него ты бы быстрее, как ты скромно выражаешься, «испортила здоровье», чем из-за меня.

— Я тебе не верю, — горячо возразила Шарон. — Фрэнк никогда бы… Он не такой, как ты, — категорично сказала она. — Он никогда бы не стал спать с кем-то только ради секса.

— Я и не говорил, что стал бы, — поправил ее Роберт. — Я только сказал, что из нас двоих у него, вероятно, партнерш было побольше. А к твоему сведению, деточка, я не сплю с женщинами «только ради секса».

Его взгляд подсказывал Шарон, что не стоит больше спорить, но она была слишком обижена и сердита, чтобы обратить на это внимание.

— Ты сделал это со мной! — дерзко бросила вызов она.

На мгновение Шарон показалось, что она победила и он промолчит. В конце концов, что он мог ей на это ответить, чтобы не соврать?

Ответная пощечина, однако, не заставила себя долго ждать.

— Я занимался с тобой любовью, — железным тоном, как робот, подтвердил он, четко выделяя каждое слово. Шарон казалось, что в нее впиваются посланные точно в цель пули. — Я занимался с тобой любовью, потому что ты не оставила мне другого выбора.

— Ты говоришь так, чтобы наказать меня, — возразила Шарон. На глазах у нее выступили слезы.

— Мисс Дуглас, позвольте обратить ваше внимание на то, что есть момент, когда мужчина — любой мужчина — уже не может остановиться. Это общеизвестно. Но задолго до того, как я достиг этого момента, ты сама… ты сама хотела…

— Не тебя, — отрезала Шарон. — Тебя я не хотела. Я даже подумать не могла об этом! — И, забыв о приличиях, она толкнула рекламный столик и отскочила от стенда так резко, что на мгновение зал закружился вокруг нее. Она не слушала Роберта, растерянно уговаривавшего ее вернуться. Повернувшись на каблучках, Шарон поспешила прочь, почти побежала.

Как он смеет говорить ей такое, заставлять ее чувствовать себя такой дешевкой, когда он знал… Ну и черт с ним, пусть весь день проведет со своей японкой, пусть всю ночь с ней проведет…

— Шарон, в чем дело? Что стряслось?

Увидев проникнутое участием встревоженное лицо малыша — Бергера, Шарон внезапно приняла решение…

— Курт, я передумала, — скороговоркой начала она. — Если твое предложение показать мне окрестности еще в силе, то я еду с тобой.

— Мне будет приятно… я счастлив. — Бергер заискрился улыбкой. — Но я буду занят до двух часов.

— Меня это устраивает, — успокоила его Шарон, на прощание помахав пальчиками.

Значит, до двух ей придется переводить для Роберта. По крайней мере, он не сможет упрекнуть ее в том, что она бездельничает, мстительно ликовала Шарон, игнорируя тихий внутренний голос, предупреждавший, что она затеяла нечто опасное и безответственное.

Если Роберт нашел время, чтобы поразвлечься со своей японкой, то почему она не может себе позволить маленькое, совершенно безобидное развлечение? А что до того, что получится прогул, то уж несколько часов, которые она проведет с Куртом, всегда можно отработать, упрямо убеждала она себя. Хотя бы для того, чтобы Роберт не смог обвинить ее в том, что она отлынивает.

Было почти двенадцать, когда Роберт вошел в номер. Шарон изо всех сил трудилась над переводами, которые оказались сложнее, чем она предполагала.

— Ты уже закончила? — властно спросил он, приближаясь к письменному столу.

— Почти, — буркнула Шарон, надеясь, что ничего не пропустит, когда будет просматривать документы насквозь, прежде чем отдать их Роберту. Она заметила, что недовольство Роберта усилилось, когда он наклонился над ней и начал перелистывать бумаги.

— Если ты недоволен, Роберт, или полагаешь, что мог бы сделать лучше…

— Вынужден напомнить, будь моя воля, компания никогда не наняла бы тебя в качестве переводчика, — отчеканил он. — То, что мы с тобой родственники, не должно сказываться на наших служебных отношениях. Знаешь ли, одной нашей общей знакомой очень нравится думать, что она получила место в компании благодаря своим профессиональным качествам, а не из-за своей матери. Но ты, кажется, не прочь сама воспользоваться нашими родственными связями в служебных отношениях, — добавил он, забирая со стола то, что Шарон уже успела перевести.

— Это ты ими пользуешься, а не я, — тут же возразила Шарон. — В конце концов, не будь мы родственниками, ты не смог бы заставить меня поселиться с тобой в одном номере…

По его лицу она заметила, что ему не понравились ее слова. Ну и отлично, решила она. Он сам первый начал.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Роберт? — бросила она, поворачиваясь и сердито глядя на него. — Ты помешан на контроле, но меня ты контролировать не можешь. Никто меня не контролирует.

— Верно, — с удовольствием согласился он. — Никто, в том числе и ты сама.

Он рассматривал ее, и Шарон живо вспомнился самый последний эпизод, когда ей как раз не хватило самоконтроля. Ей стало очень стыдно, и она быстро отвернулась.

— Я думала, ты сегодня собираешься пригласить свою японскую знакомую, — пробормотала она, снова уставившись в бумаги.

— Да, конечно, — Роберт задумчиво взглянул на часы. — Теперь ты закончила? Все здесь?

— Все, — скупо ответила Шарон, заметив, что ему очень хочется поскорее уйти.

— Еще вина?

Шарон улыбнулась, покачав головой, и прикрыла рукой свой почти пустой бокал.

— Я, пожалуй, тоже лучше не буду, — с сожалением сказал Курт. — Я за рулем.

Они почти два часа ехали сквозь итальянскую глушь, прежде чем наконец остановились в небольшом пыльном городке.

Настроение у них поразительно совпало: вели себя, словно сбежавшие с уроков школьники, беззаботные искатели уличных приключений. Бегали наперегонки по извилистым закоулкам, без конца покупали и ели домашнее мороженое, такое вкусное, что Шарон закатывала глазки от блаженства.

Курт решил, что не стоит сразу возвращаться назад. В конце своей эксцентричной экскурсии они запаслись едой и вином и устроили импровизированный пикник на берегу реки. Это место им еще раньше понравилось.

— У нас есть время? — поинтересовалась Шарон невзначай. Она не носила часы, и не слишком хорошо представляла, долго ли они бродили по городу.

— Мы успеем, — уверил ее Курт, и Шарон, радуясь тому, что сейчас она далеко от Роберта и можно расслабиться, забыть боль и гнев от постоянных стычек с ним, легко, со смехом согласилась.

Она не знала, как долго они наслаждались бездельем на свежем воздухе, попивая вино, но удлинившиеся тени говорили, что близится вечер.

— Нам и правда пора, — с неохотой напомнила Шарон.

— А если я не соглашусь? Скажу, что оставлю вас здесь навсегда и вы никогда не вернетесь? — Курт скорчил злорадную физиономию.

Шарон рассмеялась, но даже смех не смог развеять набежавшую грусть.

Этот день дал ей лишь короткую передышку, и она знала, что никуда не сбежит от своего несчастья, особенно с таким малышом, как Курт, который хоть и был милым, не таил в себе никакой загадки. Его видно насквозь — каждую мысль, каждый поступок… Не то что Роберт.

Роберт… Шарон замерла. Почему это из-за Роберта ей не хотелось заходить слишком далеко с Куртом? Ведь это ее любовь к Фрэнку стояла между ней и любым мужчиной, проявлявшим к ней интерес?

— Шарон? Что случилось? — обеспокоено поинтересовался Курт. — У вас такой грустный вид… Если какие-то неприятности, или… честное слово, я в состоянии… могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, ничего, просто, как это ни печально, мне еще предстоит сегодня поработать, — произнесла она, решительно поднимаясь с земли.

Что бы сказал Курт, что бы он подумал, если бы узнал правду? Что бы он подумал о ней тогда? Что бы подумали о ней ее друзья, ее семья… Фрэнк… если бы узнали, что произошло между ней и Робертом? Они никогда не узнают — успокаивала она себя. Никто не должен знать.

Помогая Курту прибрать остатки их пиршества, она чувствовала, что сердце ее снова наполняется болью. В этой боли были и стыд, и замешательство, и смущение.

Как могла она так вести себя с Робертом, хотеть его, умолять его?.. Дрожащими руками она подобрала свой жакет.

Если бы существовал какой-то способ выбросить из памяти ту ночь… Чтобы и она и Роберт забыли обо всем…

Уже поздно, поняла Шарон, когда они сели в машину и направились к отелю. Южная ночь стремительно вступала в свои права.

Хорошо, что Курт подбил ее перекусить на природе, подумала она, взглянув на циферблат на! приборном щитке, потому что к ужину в отеле они, конечно, опоздают.

Уже пробило десять, когда машина Бергера влетела на автостоянку отеля. Пропущенный поворот удлинил их путешествие на несколько миль и почти на целый час. Шарон надеялась только на то, что Роберт будет слишком занят своей японской приятельницей, чтобы заметить, что она прогуливает.

— Спасибо, это был прекрасный день, — сказала она Курту, увернувшись от него, когда он хотел ее обнять.

Она заметила в его глазах тень разочарования но, к ее облегчению, он не стал форсировать события и, как полагается рыцарственному кавалеру, шел на шаг позади, сопровождая ее до гостиницы.

Шарон в тревоге оглядела фойе, но Роберту нигде не было видно.

— Боюсь, из-за того, что я не заметил поворот, вы остались без ужина, — начал рассыпаться в извинениях Бергер, — но, может быть…

— Все в порядке, Курт, — предвосхищая его предложение, не без лукавства успокоила Шарон. — После такого великолепного пикника просто ничего не смогу съесть…

Если сейчас она поднимется в номер, примет душ и ляжет спать, возможно, ей повезет и она успеет заснуть до того, как вернется Роберт. Если он собирается провести эту ночь с ней, в неё…

С ней? Шарон чувствовала злой, предательский жар, спеша с опущенной головой к лифтам. Разумеется, она не имела в виду, что Роберт намерен с ней спать. Только то, что он будет ночевать в номере. Что он с ней сделал такого, — что ей теперь приходится следить за собственными мыслями?

Она вышла из лифта, пробежала по коридору, вставила карточку-ключ и распахнула дверь.

— Где тебя черти носили?

Шарон никак не ожидала встретить в номере Роберта и застыла в безмолвии.

— Где ты была, Шарон? — повторил он, приподнимаясь в кресле с ужимками ягуара, который готовится к прыжку из засады.

— Я… я… Там… — окончательно запуталась она, встревоженная таким не обещающим ничего хорошего приемом.

— Где это — «там»?

— Я… Курт… Я там с Куртом, — срывающимся голосом произнесла она. — Он взял напрокат машину на вторую половину дня и хотел…

— Избавь меня от подробностей. Могу себе представить, чего застенчивый чистюля хотел. И он это получил, судя по твоему виду и по тому, как долго тебя не было. Тебе понравилось тискаться с таким хлюпиком, романтическая кузина? — язвительно поинтересовался он. — Ты его умоляла… со слезами просила?..

Сама не сознавая, что делает, Шарон подлегала к Роберту, замахнувшись, чтобы крепко врезать ему по физиономии. Она больше не могла вынести этого — он говорит ей всякие мерзости, а она не в силах его остановить!

Но Роберт не отступил и не повел себя так, как она предполагала. Не признал, как оскорбительны и невыносимы были его обвинения. Вместо этого он стремительно схватил ее — она и охнуть не успела, как его пальцы словно наручники сковали ее запястья. Он развернул ее и будто пушинку — она даже опомниться не успела — швырнул на постель.

Склонившись над ней, Роберт словно заключил ее в тюрьму. Шарон видела, как потемнели его сверкающие глаза. Он словно гипнотизировал ее, сковывал ее речь. До Шарон донесся его сдавленный шепот:

— Я же предупреждал тебя о том, что случится, если ты вздумаешь повторить свои выкрутасы. — И, мертвой хваткой держа ее руки, Роберт простерся над ней.

— Я знаю, почему ты так себя ведешь, — в бешенстве заговорила Шарон. — Чтобы наказать меня за то, что твое самолюбие не может вынести того, что я не хочу тебя.

— И это ты тоже говорила своему немецкому другу?

— Мы с Куртом просто провели вместе вторую половину дня. Мы не…

Шарон напряглась, осознав, что от попыток вырваться из лап Роберта ее юбка задирается, открывая бедра.

— Пусти меня, негодяй, — задрожавшим голосом промолвила она, увидев, как он смотрит на ее тело. — Ты ведь на самом деле не хочешь меня… Ты не можешь…

— Кто сказал, что не могу? — криво усмехнулся Роберт. — Я мужчина, детка, а всякий мужчина тебе скажет, что ничто так не возбуждает, как женщина, которая говорит, что хочет его, молит об этом, просит наполнить ее и удовлетворить…

— Нет, — в ужасе бормотала Шарон. — Я не это имела в виду… Ты не сделаешь этого, Роберт… Я не хочу тебя…

— Лгунья, — с нежностью произнес он и, словно желая доказать, что Шарон обманывает прежде всего себя, провел рукой по ее трепещущему телу.

Твердая теплая ладонь Роберта легла на ее обнаженное бедро. И вновь, как было той ночью, молния сладострастия пронзила Шарон с головы до ног. Она отчаянно уверяла себя, что дрожит от ярости и отвращения, но еще до того, как рука Роберта с властным трепетом прошлась от ее живота до груди, она поняла, что лжет самой себе.

— Я не могу хотеть тебя…

Она поняла, что произнесла это вслух, когда услышала, что Роберт сквозь сжатые зубы предупреждает ее:

— Смотри, чтобы я не заставил тебя взять свои слова обратно. Потому что обещаю тебе, если я…

Все тело Шарон содрогнулось, когда она поняла, что он имел в виду. Поняла и отозвалась на это не отвращением, а чем-то… Каким-то желанием. Она бы не вынесла, если бы призналась себе, что это было за желание.

— Я не хочу этого, Роберт, — с вызовом сказала она. Но когда он стал расстегивать ее блузку, Шарон почувствовала, что действительно лжет и, что еще хуже, не сомневалась, что сексуальный тайник ее души прекрасно известен Роберту.

Ну почему, почему ее тело так отзывается на него, беспомощно думала Шарон… А он отбросил в сторону ее блузку и освобождал от лифчика теплые холмики груди.

Шарон пыталась внушить себе, что ей противно опаляющее тепло его дыхания, когда Роберт приблизил к ней свое лицо.

— Нет!

Но даже в этот момент, отчаянно извиваясь всем телом, Шарон со стыдом сознавала, что любое сопротивление нелепо, хотя бы потому, что ее плоть при этом еще более возбуждается. Он ласкал и нежно покусывал ее грудь, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось. В сладкой истоме она не замечала, что Роберт расстегнул и снял с нее юбку. Лишь когда внезапная прохлада коснулась обнаженной кожи, Шарон поняла, что на ней остались лишь трусики.

Роберт все это время держал ее за руки. Когда он оторвался от ее груди, чтобы расстегнуть рубашку, Шарон отвернулась, чтобы не смотреть на него. Она уже знала, что делает с ней одна только мысль о прикосновении к его теплой атласной коже.

Случайно она увидела свое отражение в зеркале на стене. При всей артистической склонности к фантазиям, Шарон никогда не смогла бы представить себе ничего подобного. Наблюдать себя в таком состоянии… Шарон не могла отвести от зеркала глаз. Неужели это она? Эта языческая жрица с копной темных спутанных волос, с пухлыми губами того же цвета, что и ее напрягшиеся соски, молочно-белой кожей, такой шелковистой и блестящей? Эта женщина, проснувшаяся в девочке, что простерлась на покрывале, призывно изогнувшись, словно какая-то распутница?

Шарон бессознательно залюбовалась той стихией откровенной чувственности и сексуальности, которая с природной грацией преобразила все ее естество. Как богиня сладострастия с картины древних мастеров… Белый треугольник трусиков казался более соблазном, чем барьером на ее слегка раздвинутых бедрах, словно…

— На что ты смотришь? — невинным тоном осведомился Роберт. Он, сбросив рубашку и брюки, вернулся к ней. В зеркале появилось и его отражение.

Он улыбался, а в душе Шарон все восставало против того необъяснимого упоения, которое вызывала в ней эта улыбка.

— О… Моя девочка, наконец-то. Нравится тебе смотреть, как?..

— Нет, — отрезала она, зардевшись от его смеха и от того, как он, протянув руку, кончиками пальцев медленно провел по ее коже. Сладкий знакомый озноб пробежал по ней от этого прикосновения.

— Помнишь, я говорил тебе, что заставлю тебя взять свои слова обратно? — мягко напомнил Роберт. — Хотелось бы тебе, Шарон, — добавил он с такой покоряющей нежностью, что она пленилась самой интонацией этих слов, не вникая в их смысл, почувствовала, как рушатся все барьеры… — Хотелось бы тебе узнать, каково это — ощущать на своем теле губы мужчины, когда он…

Его ладонь покоилась на ее лоне. Одного присутствия этого тепла и тяжести, одной уверенности в том, что близится миг соития с ним, было бы достаточно, чтобы без всяких ласк сердце Шарон, застучавшее, как только он обнял ее, бешено забилось. Ей казалось, что Роберту должен передаваться неистовый ритм этих ударов, предвещающих полное слияние их тел.

Его нагое мускулистое тело отливало бронзой. Это благородство породистого самца напомнило Шарон образ дикого охотника из джунглей. Она не смогла устоять перед желанием дотронуться до Роберта. Кончики ее пальцев трепетали, когда наконец коснулись его шеи, плеча…

Шарон сначала не поверила, что такая дрожь прошла по телу Роберта от одного лишь ее робкого прикосновения. Она взглянула в его бездонно потемневшие глаза и была поражена тем, как он возбужден. Это завело ее еще больше, было уже все равно, что он может слишком многое прочитать в ее взгляде. Рассудок Шарон, казалось, вообще начинал противиться самообману, отступал от бесконечных споров с плотским желанием. Роберт лег на нее и обнял, лишив всякой возможности сопротивляться.

Она трепетала, наслаждаясь его объятиями, ее губы отвечали на его поцелуи, раскрывшись, жадно впитывая их пьянящий вкус.

Словно издалека до нее донесся протяжный, томный, страстный крик желания. Шарон осознала, что это ее собственный голос, лишь через несколько мгновений, когда Роберт оторвался от ее губ и глухо сказал:

— А теперь попробуй уверять, что ты меня не хочешь… что ты хочешь моего брата… Смотри, — он повернул ее голову, заставив посмотреть в зеркало на свое отражение — на их отражение, на то, как она, сама того не сознавая, изогнулась под ним, как раздвинуты ее бедра и как нетерпеливо ее тело, как безмолвно оно выдает свое томительное желание.

— Нет… нет… это не то, чего я хотела, — панически заметалась Шарон. — Не может быть, чтобы я этого хотела… не тебя…

Она пыталась высвободиться, оттолкнуть Роберта, и тем самым отвергнуть все то, о чем свидетельствовало это проклятое зеркало. Она пыталась стать прежней… В глазах Роберта сверкнул гнев, смешанный с каким-то затаенным чувством.

— Зачем ты делаешь это? — всхлипывая произнесла Шарон. — Ты не хочешь меня. Я тебе даже не нравлюсь. Ты должен… Что случилось? Твоя японка тебя отвергла? Ну так не я в этом виновата, и не пытайся выместить на мне свое разочарование.

— А почему бы и нет? Почему бы мне не воспользоваться тобой так же, как ты воспользовалась мной?

Шарон чуть не задохнулась от ярости. Какая мерзость!

— Это нечестно! Это неправда! — изо всех сил защищалась она. — То, что случилось тогда ночью — это ошибка!

— Ошибка? Ну, а на этот раз никаких ошибок не будет, — чуть ли не позевывая, заявил Роберт. — Смотри в зеркало, Шарон. Повнимательней смотри, — с нажимом добавил он, когда она попыталась отвернуться. — Потом расскажешь мне, что ты видишь.

Шарон вся задрожала от нахлынувших чувств. Что она может сказать ему? Какой стыд, выражать такое словами — это желание, эту чувственность, которая просматривалась в каждом изгибе ее напряженного тела, эту неприкрытую жажду… Ее тело желало мужчину, именно того, кто обнимал ее сейчас. Она вынуждена была это признать.

Мужчину, который обнимал ее… И это был Роберт. Не Фрэнк, а Роберт, о близости с которым она даже подумать не могла, ведь это безумие! Который ей даже не нравился — не говоря уже о любви.

Что с ней произошло? Она готова была в ужасе разрыдаться. И почему с ней? Почему ее плоть так предала ее? Почему? Почему она так… распущена, так…

— Той ночью ты говорила мне, что хочешь меня… молила меня любить тебя… Теперь, когда ты снова скажешь это, пути к отступлению не будет. Ты больше не сможешь воображать, будто думала, что я — это Фрэнк. На этот раз мы оба знаем, кого именно ты молила.

Может быть, из-за этого он так со мной поступает? Может быть, его гордость уязвлена тем, что женщина — любая женщина, тем более та, которую он явно совершенно ни во что не ставил, — способна предпочесть другого мужчину? Неужели мужская гордость, ярость, желание, сила — всего лишь следствие замешанной на гормонах жажды быть первым, быть лучшим?

— Повтори, Шарон, — нежно прошептал он, лаская губами ее шею. Она поняла, что Роберт пошел в наступление. — Скажи, что хочешь меня.

— Нет, — упорствовала она, в ужасе от того, что может утратить самообладание. Шарон чувствовала, как все ее тело содрогается, когда он проводит по нему своими опаляющими губами. В зеркале она видела свое отражение. Она металась, стараясь уклониться от его губ и ладоней, но постепенно все ее движения замедлялись и становились похожими на какую-то искусную, утонченную форму обольщения.

В чистой, нагой мощи его тела, источавшего неукротимое стремление к соитию, было нечто такое, что не давало Шарон оттолкнуть его. Нет, как и прежде, тогда, ей хотелось обнять Роберта еще крепче.

Он целовал ее живот. Шарон чувствовала его горячие ласковые губы и молила его остановиться, но он уже стаскивал с нее трусики. Она не хотела смотреть, но вздрогнула, все же увидев в зеркале его темную голову на своих светлых шелковистых бедрах.

— Нет, пожалуйста… не надо, — сдавленно шептала она, но он уже целовал мягкую беззащитную плоть ее бедер, ласкал рукой ее лоно, и ее охватило томительно-тревожное наслаждение.

Шарон понимала, что произойдет вслед за этим, как он накажет ее, чем отплатит ей за ее отказ и вызов. Ей казалось, что она приготовилась к тому, чтобы защититься от этого — но все было тщетно. Когда его губы приникли к самому потаенному уголку ее тела, она почти в беспамятстве залепетала, что не вынесет этого наслаждения, что ей страшно от того, что он с ней делает, от того, что она чувствует.

— Роберт, Роберт… — Она повторяла его имя, как магическое заклинание, а тело ее внимало музыке блаженного упоения. Шарон что-то бессвязно продолжала говорить, и он снова обнимал ее, целуя ее грудь, шею, лицо, — и на его губах был вкус ее тела.

— Роберт, мой… Робби…

Ее ненасытившееся тело по-прежнему трепетало, по-прежнему ждало и просило его, затаив дыхание, сознавала она.

— Скажи это. Скажи, Шарон… — требовал он, все более утопая в сладостном бреду страсти.

— Я хочу тебя, — чуть слышно произнесла она, — хочу тебя… хочу…

Ее слова как горячая молитва лишь усиливали мощь, с которой он проникал в ее тело. С каждым его движением волны наслаждения вздымали ее все выше.

Шарон прокричала его имя на гребне самой высокой из них. Ее охватила слабость, она словно лишилась жизненных сил… Но и сейчас она прижималась к нему.

В зеркале она видела слившиеся воедино тела. Чувствовала слезы на своем лице. Что она наделала? Чем она стала? Она больше не узнавала себя, и от этого ей было страшно, как никогда в жизни.

Лишь проваливаясь вместе с Робертом в усталый сон, она поняла, что почти не вспомнила о Фрэнке с того момента, как вернулась в номер и… все это началось.

Но ведь ей невыносимо было думать о Фрэнке, о своей чистой любви, после того что она натворила. После того что Роберт вынудил ее сделать, бессильно попробовала она убедить себя, засыпая.