Я вдохнула и выдохнула, пытаясь избавиться от мыслей. Никакого Калеба. Нечего о нем думать, остановлюсь на том, как он мне когда-то нравился. Просто дыши. Просто шагай. Просто беги.



Передо мной маячили два бегуна, и я обогнала их. Две мамы, толкая коляски, больше болтали, чем бегали. Их присутствие рядом вызвало у меня ощущение безопасности, надежности. Они ничего не знали о том, что происходит со мной. Куче людей вокруг меня нет дела до моих проблем. Мне просто нужно это запомнить.



И не забывать дышать. Шагать. Бежать.



Поворот тропинки, и я тоже сворачиваю. Птицы просыпаются и начинают петь. Мои любимые моменты утренней пробежки. Если вы обращали внимание на пение птиц – действительно обращали на них внимание – вы были бы удивлены тем, сколько их вокруг. Мы не склонны их слушать, потому что постоянно заморачиваемся разной ерундой – как быть любимыми, быть правыми, быть вовремя или раньше других, как быть ярче, смешнее или круче.



Я слушала пение птиц. Оно успокаивало.



Я дышала. Шагала. Бежала.



Заметив двух парней впереди, я замедлилась. Сзади их было не узнать, но они были в толстовках школы Честертон.



Ни с того ни с сего я почувствовала себя измотанной. Я остановилась. Мне казалось, что всё вокруг кружится. Даже в моем лесу мне было хреново.



Один из них услышал мои шаги и оглянулся. Он сказал что-то другому парню, и они оба оглянулись назад. Я остановилась и наклонилась, упёршись руками в коленки. Прерывистое дыхание, снова это чувство тошноты.



Послышался долгий и оглушительный свист. Даже птицы замолчали на мгновение.



Я стояла на месте, пока мое дыхание не успокоилось. Чувство тревоги будто пробиралось вверх по моим ногам, рукам, груди, к горлу. Я хотела сказать хоть что-то. Защититься. Но я не могла отдышаться. Всё, о чем я могла думать, это о моей фотографии на том сайте. О папе, который позвонит директору Адамсу этим утром.



Через мгновение я выпрямилась, затем развернулась и пошла домой. Стресс никуда не делся, но вся эта битва вымотала меня.


ДЕНЬ 24

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ.


Миссис Мозли пришлось давать показания в каком-то судебном деле, поэтому «Подростковый Разговор» закончился раньше. Вы бы подумали, что мы выиграли в лотерею, когда она сказала нам закругляться на сегодня.



Обычно я была бы расстроена из-за раннего ухода. Я хотела закончить с общественными работами и единственный способ сделать это – заставить мою задницу сидеть в кресле 60 часов. Никуда не денешься. Каждый ранний выходной был еще одним днем, когда я должна была показаться здесь.



Но погодка на удивление была тёплой, и я снова хотела позависать с Маком. С ним было классно тусоваться, и ... кого я обманываю? Мне нужен был друг.



Он задерживался в комнате 104, поэтому я взяла нам по газировке и ждала его у торгового автомата.



– Что это? – спросил он, когда я передала один напиток ему.



– Чтобы запить брауни, которые мы съели, – ответила я.



Он взял содовую, открыл её, и мы направились к лестнице.



– Также на случай, если тебе захочется пить на прогулке.



Он усмехнулся.



– Мы куда-то идем?



– Ну, мы же не собираемся тратить наше время зря в такой прекрасный день, не так ли? – я толкнула стеклянные двери, и мы вышли на улицу. – Настала моя очередь.



– Очередь для чего?



– Ты взял меня на свое место тусовки – очень крутое, между прочим, – поэтому я подумала, что отведу тебя в своё. Будет здорово!



Дэррил и Кензи ждали машину, которая подвезет их. Казалось, они спорили, как обычно. Мы прошли мимо них и достигли тротуара.



– Ты же не собираешься заставить меня пойти в дом этой цыпочки Вонни?



Я рассмеялась. Обычно я бы не думала дважды на счёт того, чтобы привести кого-то в дом Вонни, но в последнее время мы отдалились друг от друга, поэтому я даже не была уверена, что чувствовала бы себя там комфортно. Плюс, Мак не принадлежал к этому миру.



– Неа. Лучше.



– В торговый центр? Мы собираемся сделать маникюр? – произнес он тоненьким писклявым голосом, и я предположила, что он так подражал девушке.



Я остановилась, уперев руки в боки.



– Неужели я похожа на девушек, которые делают маникюр?



– Да.



– Пофиг. Просто следуй за мной.



Дорога к моему концу города была длиннее, чем к его. По пути мы оба обращали внимание на места, которые имели для нас какое-то значение – магазин охлажденных десертов, где зависимость моей мамы от мороженого доходила летом до предела; гараж, где работал его папа; каток, куда мы, будучи детьми, ходили на вечеринки по случаю дня рождения.



Спустя какое-то время только я указывала места, и тогда я поняла, что мы пересекли невидимую границу между нашими жизнями.



Наконец мы добрались до тропинки к моему дому.



– Таа-даам! – поприветствовала я, раскинув руки.



Он посмотрел на лес.



– Из-за этого мы прошли миллион миль?



Мои руки опустились.



– Ты показал мне, где сам любишь зависать. А это место, где мне нравится тусоваться. В смысле не тусоваться, скорее, заниматься.



– Я не бегаю.



Я закатила глаза, обошла вокруг него и подтолкнула сзади.



– Ты и не обязан. Просто пойдём. Я же была хорошей девочкой, когда ты чуть не убил меня в скейт-парке. Ты можешь быть молодчиной здесь. Кроме того, есть еще одно место, которое я хочу тебе показать.



Сначала он сопротивлялся, упираясь ногами в землю, но я приложила все свои усилия, подталкивая его сзади, и он медленно сдвинулся с места, фыркая.



– Ладно-ладно. Пойдём.



Мы пошли по тропе, обойдя пару бегунов.



– Итак, я рассказала тебе всю мою грязную историю. Когда закончится твоя общественная работа? – спросила я.



Он пожал плечами.



– Не знаю.



– У тебя нет документов?

– Больше нет. Они у Моузли.



– Почему?



– Я думал, это будет что-то вроде отдыха. К чему все эти вопросы?



– Ладно, дело твое. – Белка пробежала рядом и забралась на дерево. – Почему ты такой скрытный? – спросила я.



– Это вопрос.



– Думаю, он обоснованный, разве не так?



– Еще один вопрос. Ты не можешь этого не делать, не так ли? – он допил газировку, а затем раздавил банку в одной руке. – Просто у некоторых людей жизнь не настолько захватывающая, чтобы рассказывать о ней, – сказал он. – Я один из них. Куда ты меня снова ведёшь?



Я показала на него.



– Вопрос! – Но потом я увидела заднюю стену торгового центра из белого кирпича, и указала на него. – На самом деле, вот куда.



Он узнал его за секунду.



– Торговый центр. Ты же говорила, что мы не собираемся в торговый центр.



– Нет, я сказала, что я не тот тип девушек, которые делают маникюр. Но в целом мне нравятся торговые центры. К тому же, этот совсем небольшой. Он даже не считается торговым центром.



– О, как здорово, шопинг, – снова пропищал он этим смешным голосом, на этот раз немного подпрыгивая и хлопая в ладоши, его кудри взметнулись. Это было так не похоже на Мака, я не смогла удержаться от смеха.



– Давай! – сказала я, потянув его за рукав. – Просто поверь мне.



Мы обошли здание, и я привела его в комиссионный магазин.



– Вот, где я реально люблю зависать. – Я подошла к стойке и начала рыться в одежде.



Он поднял рукав фиолетовой кофточки и отпустил его.



– Почему?



– Не знаю, – я вытащила рубашку и примерила, затем положила ее обратно. – Наверное, потому, что я никогда не узнаю, что за история скрывается за этими вещами. Например, эта футболка. – Я подняла футболку, украшенную блестящей аппликацией. На ней была надпись «Я любимчик». – Кто-то купил эту майку, потому что это имело для него смысл. И мы никогда не узнаем, что это значило, потому что мы никогда не узнаем всю историю. Думаю, это круто. – Я скорчила гримасу и вернула футболку на стойку. – Наверное, это глупость, да?



– Нет, я понял, – сказал Мак. Он достал черный вязаный свитер с маленькими белыми кошками. – Главная героиня для этого свитера – сумасшедшая кошатница.



Мы потратили целых полчаса, сочиняя истории о найденных нами предметах. Кушетка, которая, как мы предположили, стояла в захудалой гостиной какой-то мадам. Пара туфель на танкетке, которые, по нашему мнению, принадлежали девушке, сбежавшей в Голливуд, чтобы прославиться, и вернувшейся без гроша и с разбитым сердцем, эти туфли были ее единственным напоминанием – как близко она была к тому, чтобы стать Кем-то. Футбольные треники, обнаруженные, как мы догадывались, в темном шкафу дома престарелых.



Наконец, мы оказались в дальнем углу, где наткнулись на коробку с мужскими шляпами.



– О! – я вытащила шляпу в стиле Гэтсби, и нацепила ее. – Эта шляпа принадлежала богатому старику, который любил играть в гольф.



– Скучно, – сказал Марк и снял шляпу с моей головы.



Я схватила ее и натянула обратно.



– Хорошо. Он также любил убивать людей, разбивая им головы клюшкой для гольфа. А потом прятал их тела в неглубоких могилах в песках.



– Так-то лучше. – Мак рылся в коробке, переворачивая шляпы. Я увидела бежево-черную клетчатую фетровую шляпу с красным пером и схватила ее.



– Идеально, – сказала я, подправив тулья. Я напялила головной убор на кудри Мака, затем отступила и посмотрела на него оценивающим взглядом. – Теперь, это тайна. – Я постучала по подбородку. – О, да, эта шляпа принадлежала большому неряшливому парню ... немного ворчливому ... определенно тихоне ... невероятному сладкоежке ... и он любил хороший маникюр розового цвета.



– Ха-ха-ха, – безразличным тоном произнес Мак, снимая шляпу с головы.



– Ты должен оставить ее. Это определенно твоя вещь.



– Угу, как скажешь, – ответил он, бросая ее обратно в ящик.



– Нет, на самом деле, тебе идет. – Я достала шляпу и направилась к кассе, где заплатила за нее доллар, затем вернулась и вручила ему. – Ты можешь отдать мне долг конфетами Скитлс.



Мы вышли из магазина, на Маке была его новая фетровая шляпа. Мы задержались внутри дольше, чем я предполагала, и уже начало темнеть.



– Я живу прямо по этой улице. Моя мама отвезёт тебя домой, – сказала я, когда мы снова вышли на тротуар.



– Всё нормально. Я пойду, – ответил он.



– Она не будет возражать. Дорога долгая. И уже поздно.



– Нет, это не проблема, – сказал он. – Увидимся завтра.

И прежде чем я смогла продолжить спорить, он распутал свои наушники, засунул их в уши, сдвинул шляпу набекрень и ушел.


СЕНТЯБРЬ

Сообщение 248


Боже, слишком самоуверенна? Кто фотографирует себя голым и отправляет это всем вокруг? Не льсти себе.



Сообщение 249


Отвратительная уродка!



Вонни поймала меня в коридоре по дороге на второй урок.



– Где ты была? Я ждала у твоего дома примерно пятнадцать минут.



– Прости, я была на пробежке и вернулась поздно. Моя мама подбросила меня по дороге на работу.



Вонни закатила глаза.



– Серьезно? Спасибо, что дала мне знать. Я опоздала на первый урок.



– Прости, Вон, у меня голова сейчас забита другими проблемами.



Я остановилась рядом со своим шкафчиком, стараясь не обращать внимания на бумагу, которую кто-то туда приклеил. На листе было написано «Регистрация на потрахушки». И подписи с нелепыми фальшивыми именами, типа «Обвисший Член» и «Порно Звезда». Я смяла его и бросила на пол.



– Слушай, я понимаю, что ты расстроена сейчас, – сказала Вонни, – Но ты эгоистична. Это же не конец света.



– Ты потрудилась вообще прочитать мое сообщение? – огрызнулась я. – Мой отец вчера получил телефонный звонок от Адамса. Некоторые родители жалуются на смс-скандал? Как думаешь, что может это означать?



– Да, я видела это. Я думала, ты захочешь узнать о том сайте, о котором все говорят, не более. Мы могли бы обсудить это с твоим отцом по дороге в школу сегодня. Не то, чтобы ты действительно эсемесилась в эти дни. Или вообще была заинтересована в общении, если на то пошло.



Я уставилась на нее.



– Тебе все равно? Мой отец, Вон. Мой папа узнает о сообщении. Вероятно, он это увидит. Что, если бы твой папа увидел твою обнаженную фотографию? Тогда тебя бы беспокоила эгоистичность? – Я закрыла шкафчик, и мы пошли в класс.



– Да ладно тебе, мой папа уделяет мне внимания не больше пяти секунд. И этого никогда не случится, так что это спорный вопрос. Послушай, да, ты обожглась со своим бойфрендом, и всё немного вышло из-под контроля, но твое тело выглядит великолепно, так что забей!



Как будто по команде, группа второкурсников прошла мимо нас. Один из них толкнул меня сзади.



– Подвинься, шлюха, – проворчал он через плечо на ходу, пока я изо всех сил пыталась держать себя в руках, крепко сжимая книги. Я послала Вонни я-же-тебе-говорила взгляд.



– Чем сильнее ты усложняешь эту проблему, тем крупнее она будет, – сказала она.



– В самом деле? Потому что я не парилась этой проблемой – и что получила в итоге? Моя фотография висит теперь на сайте.



Мы дошли до художественного класса Вонни. Она остановилась в дверях и повернулась ко мне. Позади нее я видела пару девушек, которые шептались на передних партах. Не надо быть гением, чтобы знать, о чем они вели речь.



– Понятно, – произнесла она. – Я просто хочу сказать, что в следующий раз, когда ты решишь бросить меня и найдешь себе новую компанию, может, ты дашь мне знать об этом, хорошо?



Ее тон был таким высокомерным, что меня это привело в бешенство. Да, я сделала фотку и отправила ее Калебу, но именно она разгромила его дом и разбила машину. Но она делала вид, что непричастна к этой истории.



– В следующий раз, когда ты решишь сделать самосуд и разрушить мою жизнь, возможно, ты дашь мне знать об этом, – отрезала я. – Хорошо?



Она скептически посмотрела на меня, ее безупречные светлые брови слегка поднялись к чёлке.



– Невероятно. Так теперь это моя вина?



– Нет, это всегда было твоей виной.



– Ты обвиняешь Рэйчел, ты обвиняешь меня. Но тот чувак – твой бывший парень, а не наш.



– Именно! – сказала я. – Значит, у тебя не было никакого права вмешиваться в тот дурацкий розыгрыш с кремом для бритья. Серьезно, кто ещё так делает? Мы всё еще в средней школе?



Прозвенел звонок, и последние опоздавшие поторопились к своим классам. Вонни попятилась, обнимая книги, из-за чего стала выглядеть крошечной, напряженной и злющей.



– Хорошо. Ты хочешь быть сама по себе? Ты сама по себе, Лютик.



Я вздохнула. Я не хотела быть одна. Возможно, Вонни и начала всё это, но она была не единственной виновной в этой неразберихе, и она всё еще была моим лучшим другом, и я нуждалась в ней.



– Вонн ...



Но она развернулась и направилась к своей парте. Мое сердце замерло.



Наконец, я направилась в свой класс, но когда подошла к двери, неожиданно появился директор Адамс и прикоснулся к моему локтю.



– Эшли, мне нужно, чтобы ты спустилась со мной в офис.



Без малейшей паузы он повернулся и направился к административному кабинету, и я последовала за ним. Живот сжался, а глаза горели, никогда еще я не чувствовала себя более одинокой.



Я бывала в офисе директора Адамса невесть сколько раз. Для благотворительной акции, демонстрируя беговые награды, обедая с лучшими учениками, которыми гордились в школе. Я всегда задавалась вопросом, каково это, находиться там из-за проблем. Я думала, что ребята, которые оказались в офисе директора, были неудачниками, которые не могли контролировать себя.



И вот я здесь. Одна из них.



На улице было солнечно и все еще жарко, поэтому на стол директора падала тень массивного окна, что придавало всему офису мрачный серый оттенок. Полки шкафов забиты книгами с такими названиями, как «Основы преподавания» и «Воспитание детей с особыми потребностями». Неужели он всё это прочел? Трудно было представить директора Адамса в качестве профессора, учитывая, что большую часть времени он проводил в коридорах, ворча на школьников, чтобы те не опаздывали на занятия.



Он предложил мне присесть на стул напротив стола и вышел из кабинета, пробормотав несколько слов секретарю, а затем исчез за углом. Я же тем временем заламывала руки и пыталась справиться с комком в горле.



В конце концов, он вернулся с миссис Уэстли, нашим школьным психологом. В одной руке она держала блокнот и одарила меня одной из тех полуулыбок – люди так улыбаются, когда они либо не хотят разговаривать с вами, либо жалеют вас. Полагаю, что тут всего понемногу.



Они достаточно долго устраивались за столом, или, может быть, это только мне показалось. Клянусь, в офисе было настолько тихо, что я могла слышать, как пот стекает у меня по лбу. Наконец, директор Адамс сел на свое место, а миссис Уэсли заняла стул рядом со мной, положив блокнот на колени и держа ручку в руке.



Директор Адамс прочистил горло.



– Эшли, как у тебя идут дела? – начал он, и я подумала, что это такой странный вопрос, я слишком удивилась, чтобы ответить на него.



– Хорошо, – ответила я, мой голос звучал слабо и по-детски.



– Ты уверена? – Спросила миссис Уэстли. Я заметила, что она приготовилась записывать. Ее выражение лица было заинтересованным и сочувствующим, а улыбка покровительственной.



Я кивнула.



– Хорошо, я скажу тебе, почему я спрашиваю, – сказал директор Адамс. – Вчера мне позвонил один из родителей относительно сообщения, которое получил их сын. Сегодня утром я получил еще три телефонных звонка о том же сообщении.



Я посмотрела на свои колени, мое лицо так сильно горело, будто я пьяная. Как будто я наблюдала, как это происходит с кем-то другим, а не со мной. Это было по телевизору. Должно быть. Я была наблюдателем. Только наблюдатель. Я ничего не сказала.



– Знаешь ли ты что-нибудь об этой эсемеске? – спросил директор Адамс, я все еще не смогла придти в себя и поднять глаза, тем более, ответить ему, поэтому он продолжил. – Эшли, сообщение содержит фотографию.



Я закрыла глаза. Ничего не помогало сдержать смущение. Быть слепым. Быть глухим. Застыть. Быть наблюдателем. Молчать. Я все еще чувствовала себя униженной, несмотря ни на что.



– Эшли, – сказала миссис Уэстли, ее голос был мягким, но тон авторитетным и серьезным, – Ясно, что это ты на фотографии. И даже если это не так, твоё имя и номер телефона прикреплены к ней.



Я почувствовала, как из-под моих век выкатилась слеза, и от этого ощутила себя еще более опозоренной. И хотя дома я плакала, и меня тошнило, в школе я никому не хотела показывать свои слёзы. Это было довольно неловко, даже без моего рыдания. Я не шевельнулась, чтобы стереть слезу. Возможно, если бы я проигнорировала это, они бы ничего не заметили, как будто этого не происходит вообще. Но я почувствовала, что мой подбородок начал съёживаться, а дыхание стало прерывистым, и я не смогла больше сдерживаться. Все эмоции с прошлой недели готовы были вырваться наружу: грусть из-за расставания с Калебом, предательство, смущение, злость на Вонни, всё это.



– Я не хотела, чтобы все это видели, – произнесла я неустойчивым голосом. – Это Калеб разослал.



Миссис Уэстли начала писать в своем блокноте. – Калеб − кто это? – Спросила она, не поднимая глаз.



– Коатс, – сказал я, мне пришлось вытереть нос тыльной стороной ладони, от чего плакать захотелось еще больше. Директор Адамс толкнул коробку салфеток через стол, и я взяла ее.



– Коатс? – сказал он. – Он окончил школу, не так ли?



Я кивнула.



– Мы расстались.



Услышав это, у директора Адамса появилась глубокая морщина между бровями.



– Ему восемнадцать, как я понимаю?



Я кивнула. Я не понимала, при чем здесь Калеб, ведь он больше не учился в нашей школе, но, наверное, это имело для них значение, потому что директор Адамс и миссис Уэстли переглянулись.



– Эшли, как он изначально получил твою фотографию? – спросила она, и я была уверена, что не смогу произнести ни слова, я была так смущена. Я сделала глубокий вдох, чтобы унять слезы.



– От меня, – сказала я. – Я отправила ему.



– Ты знаешь, у кого еще есть это сообщение? – спросила она.



Я покачала головой.



– У множества людей.



У директора Адамса появилось огорченное выражение на его лице. Он выпрямился в кресле.



– Родители, которые звонили мне, имеют учеников-первокурсников, – сказал он. – И сегодня утром миссис Мартинес сказала, что ей пришлось конфисковать телефоны трех второкурсников. Она сказала, что они распространяют фотографию голого ученика. Некоторые учителя жаловались на то, что на их уроках участилось использование телефонов. Ты понимаешь, Эшли, сколько шума наделало это сообщение? И эти родители не собираются оставлять это дело. Они хотят отстранения.



Я села прямо, встревоженная. Родители увидели фотографию. Учителя тоже. Отстранение. Мой папа убьет меня. Моя мама будет так разочарована. Она захочет узнать, что случилось. Они оба захотят.



– Пожалуйста, не говорите моим родителям, – умоляла я, и слезы начинались заново. Я не могла поверить, что готова упрашивать директора, чтобы он скрывал это от моих родителей. – Пожалуйста. Я буду посещать субботнюю школу или что-то иное, но если вы расскажете моим родителям ... Мой папа – управляющий.



– Я хорошо знаю, кто твой отец, Эшли, и мне очень жаль, но уже слишком поздно. Я уже рассказал ему об этой проблеме, которую мы имеем, и он попросил меня переслать сообщение. Я должен был предупредить его о том, что он увидит. Он уже знает о твоем затруднительном положении.



Клянусь, в этот момент пол рухнул вниз на тысячу футов, а мой стул провалился в черную дыру. Вещи начали расплываться, и я, должно быть, упала в обморок или что-то еще, потому что миссис Уэстли потянулась и положила руку мне на плечо.



– Ты плохо себя чувствуешь? – спросила она.



Я согнулась на своем стуле. Мой папа видел сообщение. Я хотела умереть прямо на месте.



– Эшли, – она слегка потормошила меня. – Тебе нужно прилечь в кабинете медсестры на минутку?



Я покачала головой. Должно быть, потому, что перед глазами всё плыло, и мой желудок сжимался, от чего возникало странное чувство головокружения.



В течение нескольких минут они разговаривали друг с другом, и даже в оцепенении я могла понять, что они обсуждают порядок моего отстранения. Они принимали решения о том, что делать с этой «ситуацией», которую я создала. Но в моей голове звучало только гудение, жужжание, которое, должно быть, добралось до моего мозга, и это звучало как орда цикад, орущих о том, каким ужасным человеком я была.

Доступная шлюха! Доступная шлюха! Доступная шлюха!

Наконец, директор Адамс повернулся ко мне и сказал:



– Прямо сейчас мы собираемся отстранить тебя на неопределенное время, пока не разберемся с этой ситуацией. Также мы собираемся выяснить причину, как эта фотография распространилась. У тебя есть догадки, кто мог разослать ее, кроме твоего парня?



– Он мой бывший парень, – произнесла я холодными и сухими губами. – И Нейт. Нейт Чисольм тоже отправил ее, я уверена.



– Второкурсник?



– Да. Он играл в бейсбол с Калебом.



И снова они переглянулись. Миссис Уэстли закрыла глаза и с сожалением покачала головой.



Директор Адамс встал.



– Миссис Уэстли проводит тебя к твоему шкафчику, чтобы ты взяла свои вещи. Мы позвонили твоему отцу, чтобы он забрал тебя.



Слезы снова начались, когда я встала, и последовала за ней по коридору к моему шкафчику. Я вытащила куртку и пару книг и спрятала остальное внутрь. Я ненавидела то, что не знала, как долго я буду отсутствовать, когда я вернусь. Если я вернусь. Возможно ли, что я уйду до конца года? Что мне пришлось бы перейти в другую школу? Пересдавать третий курс?



– Мне нужно забрать мои вещи для бега, – сказала я, и миссис Уэстли проводила меня в спортзал, а затем осталась ждать около раздевалки, куда я вошла. Я вытащила спортивную сумку и запихнула туда всю одежду и сменную пару кроссовок.



Тренер Иго была в своем кабинете, когда я прошла мимо, чтобы уйти.



– Насколько я понимаю, ты не будешь участвовать в этой еженедельной встрече, – отозвалась она.



Я остановилась, вошла внутрь. Освещение в раздевалке раздражало мои глаза, они словно отекли.



– Нет, наверное, нет.



– У тебя есть замок?



– Я оставила его на шкафчике. Я забираю вещи домой, чтобы постирать, пока… – я не могла заставить себя произнести это, не могла сказать «отстранена» – …меня не будет.



Она посмотрела в книгу, в которой писала. – Иди и возьми его, – сказала она.



– Тренер?



Она подняла глаза.



– Пойди, возьми свой замок и принеси его мне.



Я стояла, пытаясь понять, что она говорит.



– Спорт – это привилегия, а не право. Ты потеряла эту привилегию. Ты исключена из команды.



На мгновение это показалось мне таким сюрреалистичным, просто нереально, что это на самом деле происходило со мной. Конечно же, я не была отстранена на неопределенный срок и вышвырнута из команды всего за десять минут. Это было невозможно.



Тренер встала, ее стул издал ужасный металлический визг по полу, и посмотрела на часы.



– Поспеши, у меня через десять минут начинается урок.



Я прошла через раздевалку и набрала комбинацию на замке, который мне выдали в первый год обучения, когда меня приняли в команду. В последний раз я его сняла и передала тренеру. Она окинула меня почти сочувствующим взглядом.



– Я знаю тебя какое-то время, Эшли, и что-то говорит мне, что всё это произошло случайно или как-то вышло из-под твоего контроля.



Я кивнула.



– Но это не меняет того факта, что ты приняла плохое решение, провернув это дело.



– Я знаю.



Мальчик, которого я когда-либо знала. Знала, и знала, и знала.



– И ты знаешь правила игры. Если ваши оценки упадут или вы столкнетесь с какой-либо проблемой в школе, вы вне команды. Без исключений. Я должна сделать это.



Она несколько раз постучала замком по ладони, и, если бы я не была столь проницательной, я бы подумала, что она почти сожалела из-за того, что исключала меня из команды.



Появилась миссис Уэстли, ее каблуки эхом отзывались от шкафчиков. Она указала головой за угол.



– Эшли? Ты готова? Твой отец здесь. Он в офисе ждет тебя.



Проклятье, нет, я не была готова. Я никогда не была бы готова встретиться с ним. Я до сих пор не знала, как я это сделаю. Но не могу же я оставаться в раздевалке для девочек навсегда, надеясь, что он уйдет. В конце концов, он придет сюда и найдет меня. И тогда он будет очень зол – как будто он уже не разозлился.



– Простите, тренер, – сказала я.



– Мне тоже жаль, Эшли. Ты хороший бегун. – Она печально покачала головой, что только заставило меня почувствовать себя хуже.



Я последовала за миссис Уэстли из раздевалки. В спортзале было несколько мальчиков, играющих в баскетбол, некоторые из них останавливались и пялились на меня, когда я выходила. Каким-то образом это было хуже, чем обзывание – тихие любопытные взгляды. Я знала, о чем они думают сейчас. Они радовались, что это не их выгнали из школы, и они не могли дождаться, чтобы посплетничать с друзьями, что они видели, как это случилось со мной.



Папа ничего не сказал мне по дороге домой. Мы сидели в полной и абсолютной тишине, и это было еще хуже, чем если бы он отчитывал меня. То, что начиналось как способ привлечь внимание Калеба, теперь принимало угрожающие размеры между нами на переднем сиденье папиной машины. Что-то большое, уродливое и непроницаемое.



Когда мы приехали, папа вышел из машины и скрылся в доме, оставив меня одну. Несколько минут я сидела молча, прислушиваясь к тиканью и пощелкиванию охлаждающего двигателя, затем собрала вещи и вошла внутрь, убегая прямо в свою комнату и запирая дверь. Я ожидала, что в любой момент сюда ворвется рассвирепевший папа, хотя он такого никогда не делал. Я сидела на кровати, уныло удаляя сообщения, и наблюдала, как солнце опускалось в небе, и как тянулся день.



Мой телефон зазвонил. Это была Вонни. Я слышала скрип обуви на полу в спортзале, когда ее товарищи по команде делали разминку.



– Я сказала тренеру, что у меня судороги, поэтому она позволила мне взять пять минут перерыва, – прошептала она в телефон. – Но я слышала, что тебя отстранили, поэтому я хотела убедиться, что с тобой всё в порядке.



– Я полагаю.



– Твой отец взбесился?



– Пока нет, – сказала я. – Он собирается меня убить.



Я услышала свисток, и голос Вонни стал еще тише.



– Он справится с этим. Не похоже, что ты первый человек, который когда-либо влипал в неприятности. Он взбесится, вероятно, наорёт на тебя, а потом забудет об этом.



– Я в этом сомневаюсь, – сказала я, затем остановилась. – Прости. За ссору. Я вела себя как стерва.



– Ничего страшного. Я имею в виду, мне не нравится, что ты думаешь, будто всё это моя вина, но всё в порядке. Ты под стрессом. Я поняла.



– Я не думаю, что ты виновата, Вон.



– Я, вероятно, не помогла с кремом для бритья, – сказала она.



– Наверное, нет, – согласилась я. – Между прочим, меня отстранили из команды тоже.



– Не-а!



– Ага. По сути, моя жизнь закончилась. У меня ничего не осталось. Нет Калеба – хотя вряд ли он мне нужен – нет школы, нет команды. Я уверена, что буду под домашним арестом всю жизнь. У меня нет даже моего достоинства.



– Мне жаль, Лютик. – Она сделала паузу. – Но у тебя отличные сиськи. Всем это известно.



Она захихикала, ее дыхание отдало свистом в телефоне, и когда я не рассмеялась, она спросила:



– Слишком рано?



– Может быть, немного. – Но я улыбнулась, вопреки себе. Каким-то образом, шутки об этом, хоть и самую малость, давали ощущение, будто это был не конец света.



На заднем плане раздался какой-то приглушенный разговор, и голос Вонни стал тоже приглушенным, будто она прикрыла телефон рукой.



– Я знаю кое-что, что может заставить тебя чувствовать себя лучше. Или хуже. Я не знаю. А теперь я должна идти.



– Что?



– Некоторых учеников сегодня тоже отстранили.



– Кого?



– Нейт Чисольм, – сказала она. – И этот мальчик Силас, именно они начали всё это. Говорят, что Калеб отправил сообщение Нейту и сказал, чтобы он повеселился и делал всё, что хотел. У них большие проблемы.



– Хорошо, – произнесла я.



Вонни сделала паузу.



– И Рейчел.



– Какая Рейчел?



– Уэлби.



Я не могла поверить своим ушам. Рейчел – это она настолько обиделась, когда я сказала, что она частично виновата в том, что подначивала меня сделать снимок! Рэйчел – это она считала, что интимные фото – это ерунда, потому что новоиспеченная распутная подружка ее брата делала это постоянно! Рейчел, которая была так потрясена, спросив, были ли мы любовниками!



– Почему?



– Ты уверена, что хочешь знать?



– Не знаю… или нет?



– Наверное, нет. – Вонни снова помолчала, и я услышала стук дверцы ванной комнаты. – Это она прикрепила твое имя и номер телефона к фотографии.



– Что? Ты шутишь надо мной?



– Хотелось бы. И не сердись на меня ... но я догадывалась, что это была она всё время. Когда она это сделала, она прислала мне сообщение. Она такая дурочка, думала, что я не против. Но она говорит, что не пыталась быть предвзятой или типа того. Это должно было быть шуткой.



– Ты знала? Когда мы говорили об этом за ланчем, ты знала и ничего не говорила?



– Я знаю. Я ужасный друг. Если это заставит тебя почувствовать себя лучше, я не была уверена. Но кто-то настучал на нее директору Адамсу. Она в глубоком дерьме.



Я была так зла, просто не было слов. Мои губы плотно сжались, и уши стали горячими. Вскоре ее голос отражался от стен раздевалки, Вонни проинформировала меня о том, как на шестом уроке директор Адамс через громкоговоритель велел учителям конфисковать любые телефоны, и как миссис Бланкеншип забрала около половины мобильников в классе. И как люди всерьез разозлились и угрожали, что их родители собираются пожаловаться на это, потому что они заплатили за эти телефоны, и они не были собственностью школы.



– О, и какая-то женщина вертелась у входа в школу, разговаривая с директором Адамсом после занятий, и люди говорили, что она репортер, – закончила Вонни.



У меня голова пошла кругом. Я попыталась принять всё это, но это было слишком. С одной стороны, было здорово не разгребать все проблемы в одиночку. Но, с другой стороны, я всё еще была унижена и всё еще должна была иметь дело с родителями. В конце концов, мне всё равно придется снова встретиться со всеми в школе. Всё равно придется столкнуться с Рэйчел, неужели Вонни будет ожидать, что я буду милой с ней? Вероятно. Она говорит, что не пыталась быть предвзятой или типа того, – отметила Вонни, это звучало так, словно она защищала своего друга. А кто защитит меня? Вонни? Чем дольше это продолжалось, тем меньше верилось в это. И даже если бы она это сделала, если ты такой человек, который защищает всех, твоя защита хоть что-то значит?



Вонни вернулась на тренировку, и я повесила трубку, плюхнулась на кровать и посмотрела в потолок, прижав телефон к груди. Если когда-либо была ситуация, вышедшая из-под контроля, это была именно она. Люди быстро сдавались, и я задавалась вопросом, насколько будет хуже, пока не улучшится. Наконец, мама позвала меня. Хотя бы узнаю, насколько плохи дела в моем доме.



Они еще не включили свет, и снаружи уже вечерело, в комнате становилось темно и пугающе. По крайней мере, в темноте мне не пришлось бы сталкиваться с унижением, смотря им в глаза.



Я вошла и села в ближайшее к двери кресло, ничего не спрашивая.



– У тебя большие проблемы, – начал мой папа, и тон его голоса был совершенно пугающим. Не думаю, что за всю мою жизнь я когда-либо слышала, чтобы его голос звучал так устрашающе. Я не ответила ему. Я чувствовала, что молчание – это правильный ход.



– Эшли, какого черта? – вмешалась моя мама, и ее голос звучал слезливо. По какой-то причине это еще больше напугало меня.



– Прости, мама, – ответила я.

– Прости? – заорал папа. – Ты сожалеешь? Ты думаешь, что сожаление исправит это? Это не мелочь, Эшли. Это приклеится к тебе на очень долгое время. Знаешь ли ты, что сегодня в школу приехала репортерша? Она уже знала, что ты моя дочь. Кто-то сказал ей. Ради всего святого, Эшли, ты пытаешься погубить меня?



– Нет, папа, я никогда не предполагала, что такое произойдет. – Несмотря на то, что я пыталась молчать, и думала, что у меня не осталось больше слез, из меня вылились слова и слезы. Я знала, что это только разозлит его больше, но я не могла ничего с собой поделать.



– Меня постоянно достает председатель совета – эта заноза в заднице, – сказал он, – И, как будто этого недостаточно, теперь у меня скандал с секстингом в моем школьном округе.



Мама издала хныкающий звук при слове «секстинг».



– И, как будто даже этого недостаточно, человек с фотографии, из-за которой родители дышат огнем в мой затылок, моя собственная дочь!



Последние три слова так громко вырвались из его рта, мне показалось, я слышу, как картины задребезжали на стенах. Я вздрогнула.



– Ну, если это заставит тебя чувствовать себя лучше, моя жизнь тоже отстой, папа. Все смеются надо мной и обзывают меня кличками. Это был худший день в моей жизни, вас это хотя бы заботит?



– Ты сама на себя это навлекла! – закричал он. – Так что у меня мало сочувствия.



– Рой, успокойся. От того, что ты кричишь на нее, не станет лучше, – сказала мама тем же странным, заплаканным голосом.



– Я знаю это. А знаете, откуда я это знаю? Потому что ничто ... ничто не сделает это лучше, – сказал он. – Сегодня я уже получил массу телефонных звонков от желающих узнать, что я буду делать по этому поводу. И я не могу ответить им, потому что всё, о чем я могу думать, это фотография, которую я никогда не смогу выкинуть из головы, Эшли. Я никогда не смогу ее развидеть. Спасибо тебе за это.



Он мерил шагами маленькое пространство между маминым столом и дверью.



– Прости, папа. Это была глупая ошибка. Что еще вы хотите, чтобы я сказала? Я только хотела, чтобы Калеб увидел это.



– Не произноси его имени, – сказал папа, сжав зубы. – Даже не произноси имя этого сукиного сына.



– Вы двое занимались сексом? – вмешалась мама.



– Нет, клянусь, мы этого никогда не делали.



– Конечно, они занимались, – ответил папа. – Ты не можешь ей верить, Дана, после ее выходки.



– Дай ей шанс, – сказала мама. – Она никогда раньше не лгала нам.



– Об этом мы знаем.



– Я не вру, – пробормотала я.



Но папа ничего не хотел слышать. Он был настолько взбешен, всё, что он мог сделать, это кричать и возмущаться.



– Мне всё равно. Сейчас меня это не волнует. Я забочусь о том, что будет дальше. Как ты думаешь, Эшли, что мне делать? Мне бы хотелось услышать твои мысли, если уж это твоя вина.



– Что ты имеешь в виду? Я отстранена.



– Этого не будет достаточно. Эти люди очень злы. У нас есть серьезная проблема, и я не думаю, что ты понимаешь, насколько она велика. И будет еще больше. Они собираются придать это огласке. Этот репортер не отстанет.



Больше? Разве было недостаточно того, что отстранили меня и трех других людей? Разве недостаточно, что меня вышвырнули из команды по бегу и лишили меня друзей и школы? Я никого не убивала. Я никому не навредила. Я сделала глупую ошибку, и она вышла из-под контроля, и я уже была настолько унижена. Как люди могли хотеть большего? И что еще они хотят?



– Я не знаю, – произнесла я. – Я не знаю, что ты имеешь в виду.



– Ну, во-первых, мы начнем с того, что заберем твой мобильный телефон, – добавила мама, и тени были настолько глубоки в этот момент, что я даже не могла увидеть ее лицо за компьютерным монитором. – Очевидно, что ты не можешь адекватно его использовать.



– Мы расстались, – утверждала я. – Вряд ли я собираюсь писать ему. Особенно, такие сообщения.



– Ты изначально не должна была отправлять подобные сообщения. Мы думали, что ты это уже знаешь, но, видимо, мы должны были следить за тобой, как за четырёхлеткой, – сказал папа, а потом, к счастью, покинул комнату. Я слышала, как шкафчики хлопают на кухне, а кубики льда опускаются в стакан.



Комната была пустой без него. Нет, больше, чем пустой. Он чувствовалась опустошенной. Без кислорода. Вместе с ним ушел и мой защитный механизм. Теперь я осталась только с мамой, смущением и печалью.



– Тебя выгнали из команды, – заметила она.



– Я знаю, – ответила я. – Я действительно не думаю, что это справедливо. Это не имело никакого отношения к бегу.



– Справедливость не для тебя сейчас, – сказала она. – Ты потеряла эту привилегию.



– Мама, я не виновата, что ее разослали. Это были вина Нейта, Силаса и Рейчел. И Калеба. Он никому не должен был посылать этого.



– Но им нечего было бы отправлять, если бы ты изначально не сделала фотографию, – сказала она, но это звучало скорее испуганно, а не аргументированно. Это меня испугало.



– Что будет? – спросила я.



– Не знаю, – ответила она. – Начнем с твоего телефона.



Что-то мелькнуло в тени, я едва могла разглядеть ее руку, которая протянулась через стол ко мне, выглядя такой бледной и хрупкой в вечернем свете. Я вытащила свой телефон из кармана и выключила его, а затем отдала маме.



– И я бы сказала, что ты на домашнем аресте. На долгое время, – добавила она. – Мы тоже, на неопределенный срок.



Я так и подумала.



Телевизор ожил в гостиной, и я услышала, как скрипят подлокотники кресла. Мама больше ничего не говорила, и папа явно покончил со мной. Мне хотелось только пойти в мою комнату.



Я встала, чтобы уйти, но вернулась. – Мама, пожалуйста, не расстраивайтесь из-за меня.



– Как я могу не быть расстроенной? – Спросила она тем же усталым, заплаканным голосом.



Полагаю, что не могу винить ее в этом. Как она не может быть?



– Что еще, по-твоему, папа имеет в виду? – спросила я.



– Я не знаю, – ответила она, и это меня больше всего обеспокоило.



Я поднялась по лестнице в свою комнату, где всю ночь не включала свет. Просто осталась в темноте, укутавшись, ожидая, что еще что-то случится.



Каким бы ужасным это «еще что-то» не было.


СЕНТЯБРЬ

Ящик входящих сообщений переполнен…



На следующий день я спала. С одной стороны, это было хорошо, потому что это означало, что мне не нужно было видеть маму или папу, прежде чем они ушли на работу. С другой стороны, это означало, что я проснулась в тихом доме.



У меня не было телефона, поэтому я не могла написать Вонни и разузнать, что происходит в школе. Хотя был ноутбук, но все остальные были на занятиях, поэтому мне не с кем было поговорить.



В моем распоряжении был телевизор по которому показывали одну фигню и кроссовки.



Несмотря на то, что я была наказана, пробежка ведь не считается «выходом», не так ли? Особенно не для моей мамы, которая так расстроилась, когда меня выгнали из команды. Может быть, увидев, что я усердно продолжаю тренироваться, она станет меньше сердиться на меня.



Я съела обед, а потом надела свою спортивную одежду. Я вложила несколько долларов в ботинок и побежала.



Но как только я вышла на улицу, я почувствовала, будто все смотрят на меня. Таращатся на обнаженную девушку, чья фотография оказалась в мобильных телефонах их детей.



Я знала, что это неправда – скорее всего, никто не смотрел на меня. Но одна только мысль все еще заставляла меня нервничать.



Я вышла на тропу и помчалась по лесу быстрее обычного, пытаясь с каждым шагом выбить все эмоции, которые я испытывала.



Наконец, я оказалась у комиссионного магазина, который был открыт, хотя на стоянке было пусто, за исключением одного автомобиля. Я вошла внутрь, футболка пропиталась потом, дыхание все еще было неровным.



– Привет, – отозвалась седая женщина в пушистом свитере, когда я вошла внутрь. Кто носит свитер по такой жаре? Я стояла перед вентилятором, она подошла к стойке.



– Привет.



– Фиолетовые этикетки сегодня со скидкой на 20%, – сказала она. – Вы ищете что-то конкретно?



Анонимность. Свободу. Мир. Вы продаете что-нибудь из этого? Это товары с фиолетовыми бирками? Потому что я думаю, они бы стоили полную цену, если бы были здесь. Продукция повышенного спроса.



Я покачала головой.



– Просто смотрю.



Она вернулась к прикреплению ценников к вещам, а я склонилась над стойками с одеждой и обувью, бездумно копаясь в куче старых юбок и блейзеров 90-х годов, и кроссовок с загнутыми носами.



Я прошла мимо настольных игр, старых телевизоров и магнитофонов. Все они выглядели уродливыми, пыльными и устаревшими. Из-за них прошлое казалось таким унылым. И я одновременно была в восторге от того, что я не была частью того времени, когда это были лучшие вещи, что мы могли бы сделать, и грустила от понимания того, что слишком скоро наши технологии будут казаться такими же старыми и несовременными.



Я завернула в отдел хозтоваров и некоторое время зависала там. Старые китайские чайные чашки и блюдца выставлены на полке. Поцарапанные, страшные, несочетающиеся. Кто-то их купит. Кто-то найдет применение для одной чайной чашки ярко-зеленого цвета. Там был керамический кувшинчик с коровой в бикини, нарисованной на крышке. Набор фондю без шампуров. Целая стопка мисок для собачьей еды, разрисованных мультяшными лапами. И еще контейнер с подушками, на одной из них была напечатана фотография трех грязных детей, которые корчили в камеру рожицы, и надпись на ткани: «Фотография стоит тысячи слов», вышитая затейливым шрифтом. Я подняла ее и рассмотрела. Почему кто-то избавился от этой подушки? Почему фотография этих детей кому-то вдруг стала не нужна?



Сжимая подушку, я медленно обернулась вокруг себя и осмотрела всю одежду и игрушки, обувь, посуду и мебель. Всё это больше не было нужным. Вероятно, об этих вещах уже забыли. Как грустно.



Но кое-что в этом осознании меня воодушевило. Ведь так же я расстроилась из-за Вонни и ее отношения «Это всё пройдет». И хотя казалось, что ничего никогда не пройдет, может быть, это действительно забудется. Возможно, в конце концов, моя проблема будет забыта. Возможно, люди забудут о ней, как и об этом старом DVD и кассетном магнитофоне – даже не знаю, как этим пользоваться. Когда я родилась, у моих родителей еще не было компьютера. Они не отправляли электронные письма и не сидели в Интернете, и конечно же, не отправляли смс, тем более – сообщения с картинками. Сколько всего изменилось за такое короткое время. Это тоже должно измениться, и вскоре никого не будет парить дурацкая фотка, которую я отправила своему бойфренду, в те времена, когда люди еще занимались такими устаревшими вещами как обмен сообщениями. Эта мысль дала мне надежду. Если кто-то не был против выбросить фотографию своих веселящихся детей, наверняка, со временем моя фотография тоже окажется в корзине.



Когда Вонни говорила, что люди быстро это забудут, я думала, что она ошибалась. А на самом деле она была права: в конце концов, это тоже пройдет. Дожить бы до этого времени.



Я посмотрела на ценник. Подушка стоила три доллара. И это была фиолетовая бирка. Ладно, хватит.



Я сняла ботинок и вытащила припрятанные деньги, затем снова обулась и направилась к стойке.



– Нашли что-нибудь? – Спросила старушка, и я положила подушку на прилавок. – О, какая милая, – сказала она, рассматривая ее.



Вентилятор подул на меня, мои волосы развеялись и воздух охладил мою шею. Я вздрогнула, и по коже побежали мурашки. После пребывания здесь на улице бывает ужасно жарко.



Она пробила мне чек за подушку, и я заплатила ей.



– Завтра у нас будут зеленые бирки со скидкой в 50%, – предложила она. – На случай, если вы вернетесь. У нас есть милая одежда для подростков, которая будет выложена сегодня вечером.



– Спасибо, – сказала я, и вздрогнула от того, что завтра я вернусь в этот магазин. И каждый день после этого. Что это будет моя единственная отдушина, моя единственная социальная жизнь – разговоры о милых брошенных подушках с семидесятилетней старушкой. Конечно, я думала: «На неопределенное время» не означает навсегда. Не могу же я вечно зависать на барахолке».



Я вышла на улицу в жару. И как только добралась до стоянки, пустилась бежать. Моя новая подушка была в сумке, висящей на запястье, и с каждым шагом стучала по моему колену. Воодушевленная покупкой, я повернула в лес и направилась к моему дому.



Придя домой и разувшись в коридоре, я пошла прямо к себе. Я положила подушку во главе моей кровати, поверх других подушек, затем отступила и оценила вид. Она хорошо там смотрелась. Это дало мне надежду.



Я приняла душ и оделась, села за математику – мне показалось именно эти задачи, вероятно, решали в классе сегодня. Немного почитала. Посмотрела фильм. Пошарилась в Интернете, пока не набралась смелости, чтобы найти сайт, на котором была размещена моя фотография. Кто-то удалил ее вместе со всеми мерзкими комментариями, что было хорошо. Хотя мне показалось, что фотография просто перемещена куда-то в другое место.



Через некоторое время я услышала, как по моей улице проезжает машина, кто-то заворачивает на нашу дорогу, а затем два коротких гудка. Это Вонни.



Я побежала вниз и открыла входную дверь, чтобы впустить ее.



– Боже мой, Лютик, ты не поверишь, – сказала она, протискиваясь мимо меня и направляясь прямо к креслу. Она плюхнулась на сиденье. – Сегодня утром в офисе было около двадцати родителей. Люди разъярены.



– Из-за чего? – Я села на подлокотник дивана.



Она пожала плечами.



– Из-за сообщений. Из-за школы, где забирают телефоны. Из-за того, что ты дочь инспектора. Родители хотят, чтобы его уволили. Мама Сары говорит, что надо обратиться в суд.



– Что ж, это забавно, учитывая, что брат Сары начал всё это, – сказала я. Но внутри я опасалась. Спокойствие, которое я почувствовала после посещения комиссионного магазина, исчезло. Меня снова занесло в реальность, где я по полной облажалась, и все это знали. – Но вот суд? Зачем это?



Она махнула рукой.



– Без понятия. Ты же знаешь Сару. Возможно, ей просто хочется скандала. У тебя есть содовая?

Я принесла ей напиток, она открыла банку и сделала глоток, покачав головой.



– Что ты собираешься делать, Лютик?



– Что ты имеешь в виду? Я отстранена, помнишь? Вряд ли я могу что-то сделать.



– Нет, я имею в виду ... что, если это станет серьезным? Что ты собираешься делать, если мама Сары пойдет в суд или типа того?



Мое сердце колотилось в груди, как у дикого животного, но я сдержалась и пренебрежительно махнула рукой.



– Это всё показуха, – напомнила я ей. – В смысле, я не могу предстать перед судом. Ведь я не совершила преступление или что-то в этом роде.



– Надеюсь, – произнесла она. – Но мне следует тебе сказать, что все об этом только и говорят сейчас. Это в газетах, и люди пишут всю эту хрень редактору. И сообщение по-прежнему пересылается. Я слышала, что оно дошло до некоторых людей в Мэйвилле.



Средняя школа Мэйвилла? Во сколько школ это ушло? Честертон, младшая школа, два колледжа, а теперь и Мэйвилл.



– Да ладно! Я даже не знаю никого в Мэйвилле.



Она кивнула и сделала еще один глоток.



– Наверное, это хорошо, да? Адамс пытается выяснить, кто его всё еще отправляет. Дерьма становится всё больше. Если тебя поймают за разговорами об этом, ты остаешься на продлёнку в субботу. А если тебя поймают за рассылкой, то отстранение. Конечно, никто ни в чем не собирается признаваться. Никто не хочет быть втянутым в это.



– И я тоже, – сказала я. Мой подбородок снова задрожал. Но я подавила это чувство.



Мы еще немного посидели, и пару раз она пыталась поменять тему: кто-то встречался с кем-то новым, кто-то в кого-то врезался на автостоянке, кто-то начал грызню из-за ерунды – но я честно не могла сконцентрироваться. Она сама не была уверена в том, что говорит. Похоже, моя история была единственной темой для обсуждения, и если мы не можем обсудить это, то вообще не было смысла разговаривать.



Наконец, она поставила пустую банку на стол рядом с креслом, потянулась и встала.



– Я, наверное, пойду, – сказала она. – С тобой всё будет в порядке?



Я пожала плечами.



– Мне кажется, я останусь здесь ненадолго.



Она посмотрела сочувствующе.



– Лютик. Поверь мне, ты не захочешь быть там. Ты разговаривала с Рейчел?



– Нет, – угрюмо ответила я. И я не собиралась никогда больше общаться с ней.



– Она говорит, что ей жаль, что она это сделала. Она говорит, это должно было быть забавным. Твоё лицо было видно, поэтому она предположила, что все и так знают, что это ты. Она не думала, что это зайдет так далеко.



Я засмеялась.



– До того, чтобы разрушить мою репутацию и довести меня до отстранения? Ну, так я не прощаю ее.



Вонни выглядела как между двух огней.



– Я понимаю, – наконец произнесла она, но я не верила, что ее понимание означает, что она займет мою сторону и перестанет тусоваться с Рейчел. И именно в этот момент я действительно поняла, как изменились мои отношения с Вонни.



Вскоре, после того, как Вонни ушла, вернулась домой мама. Ее волосы были в беспорядке, словно она весь день лохматила их руками, и она выглядела усталой.



Вместо того чтобы достать книгу или посидеть за компьютером в кабинете, она отправилась в спальню и прилегла на кровать, прикрыв глаза одной рукой.



– Мама? – спросила я, стоя в дверном проеме. – Ты в порядке?



Сначала она не ответила, но потом я услышала приглушенное:



– Нет.



Я вошла и легла рядом с ней. Я была застывшая и настороженная, а она такая подавленная.



– Плохой день на работе?



Она отодвинула руку и посмотрела на меня одним глазом.



– Плохой день в целом, – сказала она. – Твой папа вернется сегодня поздно, а у меня мигрень, так что просто прихвати себе что-нибудь на ужин.



В ее тоне была злоба и горечь. И усталость. Действительно, действительно, усталость. Ее интонация и мои ощущения были похожи.



– Хорошо. Почему папа опаздывает?



Она вздохнула, опустила руку и уставилась в потолок.



– Ты действительно хочешь знать, Эшли? У него встреча.



– Относительно сообщения?



– Конечно, относительно сообщения.



Я ненавидела этот тон. Мама раньше злилась на меня, но никогда не было впечатления, будто она хотела уйти от меня.



– Прости, мама, – повторила я, хотя я уже извинилась однажды и действительно имела это в виду. Я очень устала извиняться, и заметила, что я единственная, кто это делает. Куча людей причастны к этому, но только я говорю, что мне жаль. И никто не извинялся передо мной.



– Я слышала, что около школы вертелись журналисты. Это с ними он встречается?



– Да, ему пришлось поговорить с журналистами. Они налетели, как стервятники. Я думаю, они забывают, что это касается детей.



– Ты думаешь, они собираются рассказать об этом в новостях? – У меня появился комок в горле, и я попыталась сосредоточиться на вечерних тенях, ползающих по потолку и стенам родительской спальни, полоски света пробивались через затемнённые окна. – Как ты думаешь, они придут сюда?



– Я не знаю, – сказала она. – Они уже в главном управлении. В основном сенсация из-за того, что ты дочь управляющего, поэтому кто знает, как они разберутся с этим. – Она застонала. – Но кого волнует, что репортеры собираются делать? – сказала она.



Я села.



– Меня волнует, мама. Это так унизительно. Я думаю, все переживают из-за того, как это выглядит для них, но они забывают, как это неловко для меня. Я голая на этом изображении.



Она поднялась и уставилась на меня, с тенями вокруг глаз она выглядела старше и слегка похожей на колдунью.



– Это неловко для всех нас. Но это больше, чем просто смущение.



Я моргнула.



– Что ты имеешь в виду?



– Эшли, – ответила она. – Это не закончится неловкостью. То, что ты сделала... ты распространила детскую порнографию. Твой папа... он вернется поздно, потому что он встречается с полицией. Тебя собираются арестовать.



Мы с недоверием смотрели друг на друга.



Это было еще ужаснее, чем я себе представляла.


ДЕНЬ 27

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ.



На «Подростковый разговор» я захватила с собой подушку.



Идя туда, я чувствовала себя немного глупо, когда из моего рюкзака выглядывало изображение маленьких детей, словно оберег, но у меня была идея, и я хотела осуществить ее.



– Что это? – спросил Даррелл, подходя сзади по коридору и вытаскивая подушку из моего рюкзака. Он рассмотрел ее. – Оууу, мило. Твои братья?



Я покачала головой.



– Я единственный ребенок.



– Ооо! Испоорчееннаяя, – пропел он и засунул подушку обратно в сумку, будто ему было наплевать.



– Да ладно тебе, как будто нельзя сказать, что она испорчена, глядя на нее, – сказала Кензи, задевая меня на ходу своим большим животом. Я закатила глаза, но не отреагировала.



Мак уже был за своим компьютером. Вместо того чтобы сесть рядом с ним, я направилась прямо в конец класса – там стол стоял близко к кабинету искусств. Я это заблаговременно проверила, поэтому точно знала, что мне нужно, и где его найти. Я приступила к работе, беспорядочно разбросав кучу разных предметов на столе: мелки, подставку для карандашей, игрушечного медведя, моток резинок, фонарик и мой мобильный телефон. Прямо по центру я поместила подушку поверх всего этого, затем отступила и сфотографировала.



– Зацени-ка! – сказала я, протягивая камеру, проходя мимо компьютера Мака. Я постучала по его спине, он обернулся и посмотрел на экран камеры. Его губы двигались, когда он читал надпись на подушке. – Для моей брошюры. Что думаешь?



Он кивнул.



– Мило.



Время пролетело, пока я работала над редактированием фотографии, доводя ее до идеала. Я сделала еще три снимка, переставляя предметы туда-сюда, чтобы получилось в самый раз. Но это казалось примитивным. Чего-то не хватало.



Миссис Моузли встала, закинула свою сумочку на плечо и сказала:



– Хорошо, народ, еще два часа и вы отделаетесь от моей мерзкой рожи.



После чего Даррелл сказал:



– О, Моз, Вы совсем не мерзкая. Вы напоминаете мне мою маму.



Я даже не заметила, что столько времени прошло.



Мы покинули помещение, и я заглянула в папин офис, но нашла там только записку на двери, в которой говорилось, что он на поздней встрече, и меня заберет мама. Вытащив свой мобильник, чтобы позвонить ей, я заметила, что Мак направляется по тротуару, его джинсовая куртка натянута на голову. Я написала маме, что доберусь пешком и толкнула дверь вслед за ним.



– Я пойду с тобой, – сказала я, подбегая к Маку.



– Куда?



Я пожала плечами.



– Куда бы ты ни пошел. В скейт-парк?



Он согласился.



– Конечно, хорошо.



Когда мы добрались до скейт-парка, оба подбежали к ближайшей рампе и сели наверху, как будто мы это делали вместе миллион раз. Я сняла рюкзак и оставила его позади. Мак снял ботинки и отставил их в сторону. Я сделала то же самое, хотя мои носки были тонкими, а пальцы ног уже замерзли от прогулки.



– Видишь рельс вон там? – сказал Мак, указывая на почти проржавевший рельс, переброшенный между двумя низкими рампами. – Я видел, как однажды один ребенок сломал на нём руку. Его кость была сломана пополам, и рука просто качалась. – Он встал, подошел к склону рампы, затем соскользнул вниз.



– Отвратительно! – Я последовала за ним.



– Да, это так. Папе пришлось отвезти его в больницу. Но мальчик вернулся сюда на следующей неделе, катаясь на коньках с рукой в гипсе.



Мы пробежались по самой низкой рампе и съехали по другой стороне, затем направились к самой высокой рампе и покатались там. Добравшись до вершины, мы остановились, чтобы отдышаться.



– А в другой раз я увидел, как ребенок выбил передние зубы, пытаясь проехаться на велосипеде по этой рампе.



Он съехал вниз, но я осталась на месте. Пальцы на ногах онемели, а на руках покраснели от холода. После отстранения из команды я чувствовала себя не в форме.



– А как насчет тебя? – Окликнула я. – Ты когда-нибудь получал здесь травму?



Как будто по команде он оступился и рухнул на бетон, выполняя неуклюжее сальто.



– Еще нет, – ответил он, потирая затылок. – Но продолжай говорить, и, возможно, я это сделаю.



Я съехала вниз на заднице, как маленький ребенок, оказавшись в шаге от него.



– Прости. Ты в порядке?



Он прищурился и улыбнулся.



– Я падал и хуже, причем много раз. Просто никого не было рядом, чтобы увидеть это. С тех пор, как мой папа... – он заколебался, отворачиваясь, – Перестал приводить меня сюда. Прошло много времени.



Было определённо что-то странное в том, как выглядел Мак, рассказывая о своем отце, но что-то подсказывало мне отпустить это. Зная Мака, если я начну задавать кучу вопросов, он замкнется в себе. Поэтому я просто откинулась на рампу, скрестив руки под головой, наблюдая за облаками, которые медленно двигались. Я слышала, как Мак снова поднялся на рампу и съехал вниз. И снова. А потом еще раз, а затем наступила пауза. Я оглянулась, и увидела, как он обувается.



– Уже уходишь? – спросила я. Знаю, я вряд ли была самым увлекательным собеседником в мире, но обычно это не имело значения с Маком. Я еще не была готова уйти. Мне здесь нравилось.



– Я у тебя в долгу.



Я села. Он бросил мне рюкзак, а потом туфли, первую, затем вторую. Было приятно обуться. Мои пальцы ног окоченели.



– Что ты мне должен?



Он спрыгнул с края рампы, приземлился на ноги и сделал несколько шагов вперед.



– Ручей.



Я схватила свой рюкзак, и мы направились в лес, отдаляясь от скейт-парка. Под нашими ботинками хрустели сухие палочки и листья, застелившие землю. Несмотря на то, что все деревья стояли голые, здесь было на удивление уютно. И хотя я могла слышать звук автомобилей где-то рядом и могла видеть дома сквозь ветви со скудными листьями, я чувствовала себя отрезанной от цивилизации.



Мы протопали через болото, а возможно, это была тропинка, и добрались до небольшого ручейка, он почти высох, за исключением нескольких луж.



– Это оно?



– Ага.



– Но здесь нет воды, – сказала я. – Возможно, я ошибаюсь, но в ручьях должна быть вода.



Мак просто продолжал идти боком, пока не добрался до русла, а затем нырнул в бетонную трубу.



– Давай сюда. – Его голос эхом отозвался от стен.



После некоторого колебания я последовала за ним и заглянула в темный туннель. Я могла ходить там, слегка наклонившись, но не была уверена, что хочу. Такие места кишат клопами и грызунами.



– Мак! – позвала я, и он выбрался обратно к входу.



– Пойдем, трусишка, – сказал он. – Это просто дренажная труба. Это не канализация или что-то еще. И тут сухо. – Я всё равно не двигалась с места. – Ладно, как хочешь, – сказал он, поворачиваясь и пробираясь внутрь. – Так или иначе, ты бы хотела это увидеть.



Я глубоко вздохнула, наблюдая за его отдаляющейся спиной в куртке, пока он не исчез из поля зрения. Если бы мои родители знали, что я проводила свое время после «Подросткового разговора» с парнем вроде Мака – парнем, которого я встретила на общественных работах, и которого едва знала, к тому же, в водосточной канаве, где меня могут изнасиловать и убить, они бы слетели с катушек. И кто бы мог обвинить их?



Но я всё равно последовала за ним.



******************


Внутри дренажной трубы было не так уж страшно. Сыровато, и под ногами лежали промокшие листья, и звук капель эхом отдавался от бетонных стен вокруг меня. Зато не было крыс или паучьих гнезд с отложенными яйцами или типа того, и я могла видеть издали выходное отверстие.



Мак ждал меня внутри. Он наклонился и поднял что-то, а затем протянул мне эту штуку: фонарик.



Было темно, как ночью, и я щелкнула фонариком, к тому же, я всё еще не знала, что мы тут делаем.



Мак поднял руку и указал прямо.



– Итак, всё это проходит под Кипарисовой улицей, – сказал он. – С другой стороны труба выходит к тому ручью. Как маленький туннель. После ливней вся вода с улицы стекает сюда, но дождя не было месяц, так что сейчас довольно сухо. Идем.



Я последовала за ним вперед, подсвечивая себе путь, чтобы не наступить на что-то мерзкое или опасное. Мы пробирались сквозь листья, звуки наших шагов отбивались от стен вокруг нас. То и дело сверху доносился гул проезжающих машин по улице.



Наконец, я увидела прямоугольник, сверху сквозь него пробивался свет, это была канализационная решетка. Туннель расширился. Мак остановился между стоками.



– Когда идет дождь, здесь стекают два водопада, – сказал он. – Мне нравится иногда постоять между ними и послушать. Но нужно немного подвинуться к стене или окажешься в воде.



Я посветила фонариком и попыталась представить, как здесь может быть во время грозы: дождь стучит сверху, льет по обе стороны, но ты стоишь в безопасности у стены, прислушиваясь.



Мак отошел и прислонился к стене.

– Ты часто сюда приходишь? – спросила я.



– Не так часто, как раньше. Это хорошее место для размышлений. Хорошее место, чтобы спрятаться. Здесь тебя никто не найдет. Мне нравится одиночество.



Я выключила фонарик и подошла к нему.



– Ты позволил мне составить компанию, – заметила я.



– Не знал, что у меня есть выбор, – ответил он, а затем хмыкнул.



Я думала о том, как всё это время сидела рядом с ним. Как наталкивалась на него у торговых автоматов. Сидела рядом с ним на скамейке у центрального офиса. Тащилась рядом с ним по тротуару. Требовала слушать его музыку. Требовала пойти с ним.



– Нет, я думаю, у тебя его не было, – сказала я.



Мы немного помолчали, и я начала сгребать листья с пола.



– Я покажу тебе кое-что. Включи свет, – сказал он, и я это сделала. – Посвети на эту стену.



Я нацелила луч на стену прямо напротив нас и ахнула. Как я раньше не заметила? Сверху донизу она была покрыта граффити, некоторые высечены на камне, некоторые написаны жирным черным шрифтом, большинство были нарисованы баллончиками ярких цветов. Слова, рисунки, сообщения, имена. Я встала и подошла к стене, затем протянула руку и провела пальцами по ней.



– Ты сделал это?



– Некоторые. Много людей присоединилось к этому. Вот, дай мне фонарик.



Я передала его, и он осветил участок над моей головой. Слова «ROGER S 6-22-70» были нацарапаны на бетоне белым, выцветшим до серого.



– Я думаю, с этого всё началось, – сказал он. – Я не могу найти ничего старее. – Он переместил луч. – Это мое любимое. − Я отошла в сторону, чтобы посмотреть. Ярко-зелеными мультяшными буквами было написано слово «RHINO» («носорог» – ред.), «O» украшено рогом. Рядом с ним розовой аэрозольной краской было нарисовано «CLEVER WUZZ HERE» («Здесь хорошо продуманный хаос» – ред., перевод свободный, возможна и другая трактовка), а ниже: «PEACE DRIVER» («Надсмотрщик за порядком» – ред., перевод свободный, возможна и другая трактовка).



– Как круто, – сказала я, изучая каждое слово и иллюстрацию. Мак отошел, чтобы фонарь осветил большую часть стены. – А где твои?



Он снова приблизился и посветил ниже.



– Вот здесь, – сказал он. Я присела на корточки рядом с ним и посмотрела. Черными буквами было написано «SOLO» («Одиночка», «Сольное исполнение», «Самостоятельный» – ред.). Над ними была изображена убывающая луна.



– Это твой псевдоним? – спросила я.



– Нет, мое прозвище – Мак.



– Сокращение от…?



Он вздохнул.



– Мое настоящее имя – Генри. Мой папа начал называть меня Маком, когда я был ребенком, потому что я тогда был крупным, как грузовик. И оно прилипло. (Mack Trucks – американский производитель крупногабаритных грузовиков – ред.).



– Так что же означает «Соло»? – спросила я, но он не ответил.



Вместо этого он встал и посветил на другое место.



– Мой папа оставил это здесь, когда я был ребенком.



Это было очень просто и очень понятно, так же незатейливо, как подпись Роджера. «DRAGON AND MACK MAY 1998» («Тиран и дамский угодник, май, 1998 года» хотя у первых двух слов есть и другие трактовки, например: «дьявол и сутенер» и другие допустимые варианты – ред.).



Я провела пальцами по слову «Dragon». Было так много вопросов. Много чего хотелось узнать. Но Мак был скуп на информацию. Ему нравилось его одиночество. Мне оставалось только одно: напроситься пойти с ним в скейт-парк или к ручью; требовать, чтобы он впустил меня в свое прошлое. Это казалось воровством.



– Хочешь отметиться? – спросил он.



– Я?



– Да, почему бы и нет? У меня есть маркер.



– И что мне написать?



– Не знаю. Твоё имя. Все что пожелаешь. У тебя есть прозвища?



Я уставилась на стену. Да, у меня были прозвища. Сейчас вся моя жизнь состояла из прозвищ.



– Конечно, дай мне свой маркер, – сказала я, и в горле внезапно запекло. – Я просто напишу «Доступная Шлюха». Все узнают, кто это сделал. Но я могла бы сократить надпись до «Потаскухи» или «Шалавы», если мало места.



– Я не это имел в виду. Я хотел сказать ...



– Нет, я знаю, что ты имел в виду, – ответила я. – Но если бы я написала «Эш» или «Лютик» или другую тупую кличку, что бы это на самом деле означало? Это больше не я. Теперь я «Доступная Шлюха». Только это всех волнует.



– Ты не такой человек. – Голос Мака звучал мягко, и он выключил фонарик.



– Откуда ты знаешь, кто я? Даже я больше не уверена. Я сделала это, понимаешь? Я сделала снимок. Так что, если фото делает меня шлюхой, то как я могу отрицать это?



И я поняла, насколько сама в это поверила. Снимок был ошибкой, но почему-то эта ошибка начала становиться мной. Как я могу продолжать бороться с этим, продолжать отрицать правду? Это было трудно – защищать себя. Утверждать, что ты не потаскушка, пока все остальные говорят обратное. Когда твое фото было на порносайте. Действительно, как я могу обвинять людей за то, что они строят догадки относительно меня? Как я могу обвинять комментаторов на сайте и школьников за то, что третируют меня? Как я могу винить маму и папу за то, что они предполагают, что я занималась сексом с Калебом?



– Это нелепо, Эшли. Эти люди не могут сказать, кто ты. Не позволяй им иметь такую власть. Ты сделала ошибку. Ты человек.



– Но разве ты не видишь? – сказала я, мой голос стал хриплым и громким в замкнутом пространстве. – У них есть эта сила. Потому что, когда я думаю о том, кто я есть, я могу думать только об этом фото.



– Тогда тебе нужно думать усерднее, – сказал он.



Я покачала головой.



– Забудь, что я сказала. Я ... прямо сейчас я не хочу здесь писать свое имя, вот и всё.



– Хорошо, – ответил он. – Ничего особенного.



Я попыталась снова прислониться к бетону, надеясь вновь ощутить волнение от приключения и восторг от уединения, которые я испытывала, прежде чем он показал мне граффити.



Но стены начали давить на меня, а темнота стала угнетать, из-за чего я чувствовала себя маленькой и испуганной. Мне надо выбраться отсюда.



– Спасибо, что привел меня сюда, но мне нужно возвращаться домой. Увидимся завтра, – прохрипела я, и, несмотря на то, что я однозначно почувствовала, как его рука слегка задела мой локоть, я развернулась и помчалась по той дороге, по которой мы пришли. Я пронеслась через лес, миновала скейт-парк и весь путь домой пробежала не оглядываясь.


ДЕНЬ 28

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ



На следующий день на перерыве я не пошла за Маком к торговым автоматам. Мне было неловко разговаривать с ним. Я чувствовала, что мне нужно извиниться, но не понимала, за что. За то, что заставила показать мне свое самое секретное место, а затем сбежала от него? За то, что психанула, когда он поинтересовался моим прозвищем? За то, что в принципе навязываю ему свою дружбу?



Вернувшись с перерыва, он бросил пачку Life Savers* на мой стол (*популярная в США марка леденцов в форме колечек – ред.). Мы не обменялись взглядами и не произнесли ни слова. Немного погодя, я взяла пакетик с конфетами и открыла. Несколькими часами ранее Филипп Мозес обозвал меня шлюхой, а две второкурсницы хихикали и шептались всё время, пока я была в уборной с ними. А парень с моего курса вел себя так, словно он полчаса лапал мои сиськи.



Но Анджела Фаерстоун на самом деле поговорила со мной на физкультуре, и за обедом некоторые девушки сели неподалеку от меня, словно не в первый раз. Даже Шаенн вроде бы застенчиво улыбнулась мне в коридоре, когда прошла мимо, хотя при других обстоятельствах она бы притворилась, что меня совсем не существует. И тот факт, что я заметила эти маленькие детали, заставил меня задуматься: а что если я не сделала того, что Мак посоветовал в туннеле вчера? Тогда тебе нужно думать усерднее – сказал он. Возможно, дела становятся лучше сами по себе? Или, может быть, я хорошенько подумала?



Папа опять вернется поздно, поэтому мама отвезла меня домой после общественных работ. Я взяла рюкзак и отправилась в свою комнату. Спустя несколько минут я услышала легкий стук в мою дверь, и вошла Вонни.



– Привет, – сказала она, вроде как смущаясь.



Я сидела на кровати, уставившись на нее, потому что не знала, что еще делать. Я практически отказалась от Вонни, что было нелегко. Когда я вернулась с отстранения, она, похоже, оставила прошлое позади. Мне больше не было места в ее жизни, и в большинстве случаев она проходила мимо, будто даже не знала меня.



Вдобавок я обнаружила, что на моем старом месте теперь обедала Рэйчел. И поскольку по решению суда мы не должны иметь ничего общего друг с другом, мне пришлось держаться подальше, что означало, что Вонни выбрала Рэйчел вместо меня.



Как жить дальше, осознав, что ваш лучший друг, которого вы любили всегда, бросил вас, когда ваши проблемы выставили его в плохом свете?



– Привет, – ответила я сомнительно. – Что случилось?



Она теребила кончики трикотажного розового шарфа, который свободно свисал вокруг ее шеи. На ней также были новые сапоги. Из белой замши, со стразами на носках и заднике – невероятно красивые. Я заметила их в школе несколько дней назад, и почти подбежала к ней, чтобы похвалить ее сапожки, но потом вспомнила об этой огромной пропасти между нами, и остановила себя. Даже не могла сказать ей, что мне нравятся ее сапоги – или я бы сломалась.



– Я просто скучала по тебе, – произнесла она. – Мы не общались вечность. Ты в порядке?



Вчера вечером в дренажной канаве я вышла из себя и убежала от единственного человека в мире, который все еще верил в меня. Я избегала моего папы, который возвращался поздно, хандрил и пил каждую ночь. Я смотрела, как мой бывший бойфренд плачет во время извинений, но у меня не было к нему сочувствия. Это нормально? Я не знала, на что похоже «нормально». Я так давно этого не видела. Но Вонни не нужно всего этого знать, тем более что я всё еще не могла даже поверить, что она стоит в моей спальне.



– Полагаю, – ответила я. – Сейчас у меня нет толпы друзей, но я переживу.



Она опустилась на ковер и села по-турецки, как всегда, когда она приходила, как будто ничего не изменилось между нами.



– Прости, Лютик, – сказала она. – Я знаю, что была никудышным лучшим другом.



– Да, – заметила я.



Она была хреновой подругой, и я не видела никаких причин притворяться, что она не такая. Конечно, я никогда раньше не была на ее месте, но я могла почти гарантировать, что я бы поддержала ее. Я бы не убежала, чтобы спасти свою репутацию.



По крайней мере, мне нравилось думать, что я этого не сделала бы. Или убежала бы? Потому что в моей жизни было время, когда я бы сказала, что никогда не снимусь обнаженной и не отправлю фото кому-то.



Она ковыряла стразы на ботинке.



– Как думаешь, сможешь простить меня? Мне очень жаль. Я скучаю по тебе.



– Ты всё еще тусуешься с Рэйчел? – спросила я.



– Немного.



– Потому что она сука, Вонни, и тебе придется выбирать между нами. – Долго не думая, слова вырвались из моего рта неосознанно. Но всё в порядке, потому что это была правда. Если Вонни собиралась дружить с Рэйчел, тогда не со мной. Как сказал Мак, я заслужила лучшего друга.



– Тогда я выбираю тебя. Полностью. – Ответила она, даже не задумываясь.



Мне казалось, что не стоит прощать ее. Вроде надо потянуть с этим делом – помучить ее или типа того. Но я тоже скучала по ней, и хотела, чтобы она вернулась. Даже если я осознавала, что мы больше не лучшие друзья, которыми, как я думала, мы были. И всё же, мы слишком долго дружили, чтобы не простить друг друга. И я не понимала, как злопамятность может решить проблемы.



– Хорошо, – сказала я. – Я прощаю тебя.



Она широко улыбнулась.



– Спасибо.



Наступила минута тишины, во время которой я занялась тем, что пыталась выковырять ногтем крошки из клавиатуры.



– Итак, это должно быть невероятно, – начала она разговор. – Я встречаюсь кое с кем.



– Я знаю. Видела вас двоих в коридоре.



– Разве ты не спросишь, как это произошло?



Что меня восхищало в Вонни – так это ее способность двигаться дальше. Преодолевать странность, неловкость и обиду. Она никогда ничем не парилась. Никогда не критиковала происходящее, и всегда была прямолинейной. Извинись и живи дальше. Для нее жизнь была не более чем вереницей этапов. Мы были в фазе «прости-и-забудь», и это был мой выбор – подыграть или спорить.



– И как делишки?



Она оперлась на локти, вытянув ноги.



– Эх. У него неприятный запах изо рта. Ты же знаешь – я терпеть не могу зловонное дыхание. Будто собака тебя облизала. Так что секса определенно не будет. Ведь если его дыхание настолько плохое, я даже не могу представить, как он будет пахнуть, когда снимет свои носки.



Я засмеялась.



– Мерзость! Но он милый. Может, предложить ему жвачку или что-то в этом роде.



Она скривила гримасу.



– Он слишком слюнявый. Я, скорее всего, просто порву с ним.



Я покачала головой. Для Вонни всегда всё было легко.



– Как насчет тебя, Лютик? В твоей жизни сейчас есть какой-нибудь парень?



– Э-э, определенно нет. И возможно, больше никогда не будет.



– Да ладно! Ты не можешь навсегда отречься от парней, только потому, что Калеб оказался супермудаком.



Я закрыла свой ноутбук и отодвинула его в сторону, затем потянулась к подушке.



– Я видела его.



Ее глаза широко распахнулись, и она выпрямилась.



– Ничего себе! В самом деле? Я слышала, он, вроде как, сейчас полностью подавлен. Я не хотела поднимать эту тему, но раз ты видела его ... как он выглядит?



– Он выглядит сокрушенным, – сказала я. – Он сильно изменился. Худой, бледный, темные круги под глазами, и всё такое. Он извинился передо мной.



– Серьезно?



Я включила какую-то музыку и вытащила пару журналов из ящика стола. И бросила один в Вонни, как в старые времена.



– Его адвокат заставил его сделать это.



– Представляю себе. Он же тряпка.



– Не знаю, – произнесла я. – Я думаю, что это действительно испортило ему жизнь.



– Хорошо, – сказала она. – Не хочу относиться предвзято или типа того, но это его вина. То, что он сделал, было действительно отстойно.



– Да, – сказала я, но чувствовала себя немного неуверенно.



Да, то, что сделал Калеб, было его ошибкой, но в каком-то смысле это был и мой просчёт тоже, верно? Ведь это я сделала фото. Это я приняла решение, и это я стояла в ванной Вонни и разделась. И это я решила послать ему фотографию. Не сделай я этого, ему нечего было бы рассылать. И это подло, что он получил столько негативных последствий из-за такой глупости.



– Как насчет тебя? Как проходит общественная работа? – спросила Вонни.



В памяти всплыло лицо Мака. Обязаловка перестала быть таким ужасным наказанием, и, полагаю, причина в нем.



– Всё в порядке, – ответила я. – Там есть несколько по-настоящему интересных людей, и есть также один неплохой парень.



Вонни взвизгнула.



– Парень?



Я покачала головой.



– Не в том смысле. Он друг. Некоторое время он был моим единственным другом.



Она наклонила голову.



– За что он там?



Я закрыла свой журнал.

– За что он там? Ты что – телевизионный коп? Я не знаю.



Вонни прекратила листать страницы, и уставилась на меня.



– Ты не знаешь? А что если он убийца или вроде того, а ты с ним дружишь?



– Он не убийца. За такие преступления не приговаривают к общественным работам. Вероятно, он просто запутался, как и я.



– Если ты так говоришь, – протянула она. – Но на твоем месте, Лютик, я бы это выяснила. Перед тем, как набиваться ему в друзья. Последнее, что тебе нужно, это еще один негодяй.



Она начала рассказывать, что она видела по телевизору, и я какое-то время слушала ее болтовню, витая в облаках. Затем мы читали друг другу статьи в журналах из разделов вопросов и ответов, смеясь над ними, как обычно, и мне так сильно хотелось, чтобы у нас всё было как раньше. Но это не так. Люди живут дальше, и Вонни вернулась ко мне, но все же я не чувствовала, будто всё в порядке. Что-то было упущено.



– Итак, моя мама что-то говорила о заседании совета завтра вечером? – спросила Вонни.



– Думаю, да. Я мало знаю об этом. Мои родители больше не говорят о таких вещах при мне.



– Моя мама сказала, что они собираются обсудить «проблему секстинга», – продолжала Вонни, делая воздушные кавычки. – И что несколько членов совета требуют, чтобы твой папа покинул пост или его уволили. Думаешь, так будет?



По правде говоря, мне не нравилось думать об этом. Не нравилось думать, что это будет означать для нашей семьи. Мы не могли жить за счёт маминой зарплаты. И чем бы папа занял себя? Он любил свою работу. Он был бы опустошен.



– Я не знаю.



– Это отстой. Моя мама говорит, что там будет много людей. Она сказала, что это будет очень унизительно для твоей семьи. На твоем месте, Лютик, я бы удостоверилась, что меня не будет нигде поблизости этой встречи.



– Это, наверное, хороший совет.



Вонни осталась до тех пор, пока мы не услышали, как мама хлопочет на кухне.



После ее ухода, я спустилась вниз, посмотреть, не готовит ли мама ужин, а из головы не выходило то, что сказала мама Вонни о заседании правления: это было бы унизительно для нашей семьи.



Мама варила суп, в переднике поверх рабочей одежды, ее очки для чтения были сдвинуты на волосы. Ее глаза выглядели усталыми, и казалось, что вокруг них больше морщин, чем было раньше. Я взяла разделочную доску и начала нарезать морковку, которую она выложила.



– Это была Вонни?



– Да. Она заскочила.



– Я не видела ее вечность. – Мама казалась отстраненной.



– В последнее время мы не так уж много общались. Но всё в порядке. Мы всё еще друзья.



Она взглянула на меня.



– Тогда, я полагаю, это хорошо. – Она продолжала помешивать, и я начала измельчать сельдерей.



– Как работа? – спросила я.



– О, это ... – начала мама и замолчала. Она не обернулась и не спросила, почему я интересуюсь, не сделала ничего, чтобы я поверила, что она хотела продолжить разговор. – Люди ... ты знаешь ... люди в твоей школе слышали о ... случившемся?



Я собрала кусочки сельдерея и бросила их в миску, а затем начала резать лук.



Она сделала паузу, и продолжила:



– У меня было несколько огорченных родителей.



– Что ты имеешь в виду?



Она развернулась и прислонилась к плите.



– Эш, не беспокойся об этом. С самого начала у них были проблемы с детьми. Такие родители жалуются на всё.



Я положила нож.



– Как огорчены? Что ты имеешь в виду? – повторила я.



Мама закрыла глаза, и меня поразило то, какой уставшей она выглядела, словно, если она так долго постоит, то уснет. Медленно она снова открыла их.



– Несколько родителей забрали детей из детсада. Они считают, что я не могу подавать хороший пример из-за проблемы, с которой ты столкнулась. На самом деле это не так уж и важно. Как бы то ни было, у нас есть список ожидания из желающих занять места выбывших детей.



Казалось, я должна что-то ответить. Вроде я должна поддержать маму или извиниться. Но что бы я ни сказала, это не может отменить произошедшее. Это словно последствия моих поступков, которые никогда не прекратятся.



Через несколько минут суп начал закипать, и мама отвернулась, чтобы снова помешивать его, а я вернулась к нарезанию. Полагаю, мы закрыли эту тему.



– Ты собираешься на заседание совета завтра вечером? – спросила я.



– Да. Но у меня будет время, чтобы забрать тебя из общественной работы и завезти домой до этого. Таким образом, тебе необязательно быть там.



Заседания правления всегда проводились в здании Центрального офиса, этажом выше 104 кабинета, и я задумалась, может мне пропустить общественные работы и вернуться домой. Я определенно не хотела оказаться среди людей, которые говорили гадости обо мне в интернете и в средствах массовой информации. Мне не хотелось быть там и видеть, как работа и жизнь моего отца рушится. Ни за что.



– Как ты думаешь, папа собирается уйти в отставку?



– Я даже не знаю, знает ли папа, что он должен сделать в этот момент, – ответила мама, и по ее тону стало понятно, что по этому поводу она сказала достаточно, поэтому я закрыла рот.



Мы закончили бросать ингредиенты в кастрюлю, затем мама накрыла ее крышкой и убавила огонь, чтобы суп немного потомился. Пахло знакомо и по-домашнему. И я вспомнила себя ребенком, живущего в безопасности, тепле и уюте, семейные ужины вместе с родителями, где мы обсуждали, как прошел наш день.



Но я знала, что запах теперь был просто запахом. Мы с мамой перекидывались за ужином бессмысленными шутками, а папа возвращался домой поздно, наливал себе выпить и ел в тишине. Никто не хотел делиться тем, как прошел их день, потому что мы все хотели его забыть.



Как будто мы могли.


ДЕНЬ 29

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ


Когда на следующий день я пришла на общественные работы, то была на грани. Здание словно гудело. Снаружи стояла полицейская машина, чего практически никогда не бывало. Полагаю, полицию вызвали, чтобы поддержать порядок этим вечером. Эта мысль немного пугала меня.



По правде говоря, я там вообще не хотела быть, и почти сымитировала кишечный грипп, чтобы отмазаться. Но, в конце концов, я знала: чем скорее разделаюсь с исправительными работами, тем скорее это закончится, и тем скорее я смогу вернуть свою жизнь. Вскоре наступят зимние каникулы, и у меня была слабая надежда, что за время отдыха люди всё забудут и зациклятся на следующем большом скандале. А я бы могла начать новый семестр, будто ничего не случилось.



А что, если не забудут? Что, если я навсегда останусь большой темой для обсуждения? Я пыталась не думать о том, что у меня впереди еще целый год. Эта мысль была слишком удручающей.



Я явилась первой, и миссис Моузли оторвала взгляд от своей книги, когда я зашла.



– Не была уверена, что увижу тебя сегодня, – сказала она.



Я положила свою бумагу на стол.



– Моя мама отвезет меня домой до начала встречи.



Миссис Моузли посмотрела на меня поверх очков, затем сняла их, и они повисли на шейной цепочке.



– Эшли, я думаю, тебе нужно знать, еще никого не присылали на программу с твоей... проблемой.



Отлично, – подумала я. – Я аномалия. И у меня проблема. Звучит, будто я зависима от порно.



Миссис Моузли продолжила:



– Я знаю, что многие дети эсемесятся, и им всё сходит с рук. Ты не первая девушка в мире, которая отправляет свое пикантное фото парню. Ты знаешь это, не так ли?



Я кивнула, уставившись на свои туфли. Разговор начинал становиться неудобным.



– У меня были дети, которых присылали сюда из-за наркотиков, из-за насилия, из-за всяких вещей. Была одна девушка, попавшая сюда, потому что ее поймали за планированием убийства ее матери. Ты можешь в это поверить? Хорошая студентка, никаких наркотиков, связалась с плохой компанией, и следующее, что она узнала – ее арестовывают. За намерение убийства, Эшли. Но у меня никогда не было девушки, попавшей сюда, потому что ее видели обнаженной. Я хочу, чтобы ты знала. Твой случай необычен, потому что ... это необычно. Улавливаешь?



Я кивнула, хотя не совсем понимала, что она говорила вообще. Я уже знала, что мое дело нетипичное. От этого мне не становилось лучше, но и проблем не добавляло. И я просто хотела пойти за свой компьютер и работать.



– И если бы я была окружным прокурором, я бы подумала дважды о том, чтобы называть это не иначе как необычным, – сказала она. – Детская порнография – слишком серьезное обозначение.



Разве я не знаю этого? Я ночами не спала, размышляя, как однажды я объясню это важным людям в моем будущем. Послушайте, прежде чем вы попросите меня выйти за вас замуж, вы должны знать, что я распространила детскую порнографию, когда училась в старших классах....Фу!



Вошел Мак, затем Даррелл и Энджел, хихикая над тем, что они просматривали в телефоне.



Миссис Моузли снова одела очки и закрыла книгу.



– Пожалуйста, никаких сотовых телефонов в кабинете. Вы знаете правило.



– Но, Моз, вы должны это увидеть. Это забавно, – произнес Даррелл, забирав мобильный из рук Энджел и положив его на стол миссис Моузли. И хотя я знала, что они не настолько тупые, чтобы показать Моузли мое фото, я всё еще нервничала из-за слов «вы должны это увидеть», как будто это было оно. Я воспользовалась возможностью, чтобы улизнуть.



– Привет, – сказала я, опускаясь в кресло рядом с Маком.



– Привет.



Он перешел на страницу, которую искал, откинулся на спинку сиденья, воткнул наушники и начал быстро кликать мышкой.



Моя брошюра была почти закончена, и я распечатала образец, затем отодвинула стул и встала, чтобы забрать бумаги из принтера. Когда я проходила мимо Мака, по каким-то причинам мне в глаза бросилось то, что происходило на экране его компьютера.



– Что ты ..? – спросила я, склоняясь над его плечом, чтобы рассмотреть, и застыла на месте. По его экрану бегали анимированные солдаты, прицеливались и стреляли в самолеты. – Видеоигра?



Мак немедленно прекратил играть и нажал кнопку питания на мониторе, чтобы отключить его.



– Шшш! – прошипел он мне, его брови сердито нахмурились.



– Видеоигра? – повторила я, не очень заботясь, слышал ли меня кто-то. Кензи оглянулась на нас, и снова вернулась к разговору с Энджел, покачав головой, как будто мы не заслуживали внимания.



– Ты можешь заткнуться? – сказал Мак сквозь сжатые зубы.



Я выпрямилась и скрестила руки на груди. Это не имело смысла. Мы все проводили здесь наше время, работая. Вы не можете уйти отсюда без результатов, которые можно показать. Так как же Мак собирается когда-либо отсюда выбраться, если он проводит время, играя в видеоигры?



– А Моузли знает? Что ты собираешься делать, когда настанет твоя очередь показать, чем ты занимался? И вообще, из-за чего ты здесь? – Все вопросы, которые я старалась не задавать, сыпались градом.



Он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Его кожа была сухой, на линии роста волос были прыщи, а кудри прилипли ко лбу. Его гладкие округлые щеки покраснели, будто он был смущен.



– Это мое дело, – сказал он тихим голосом. – Убирайся.



– Отлично, – сказала я и неохотно пошла к принтеру. – Не ожидай, что я прикрою тебя. В конце концов, она это выяснит. – Я не могла не задаться вопросом, почему она этого еще не сделала.



Он сердито запыхтел и снова включил монитор.



Мы молча работали бок о бок, пока миссис Моузли не прокашлялась, объявив, что пришло время отдохнуть. Все встали и ринулись в коридор, чтобы размять ноги, проверить телефоны, заняться другими делами, что они не могли делать в классе.



Я слонялась по коридору, наблюдая, как Мак по привычке направляется к автомату со сладостями. Уверена, я была последним человеком, кого он хотел видеть рядом. Поэтому я прислонилась спиной к стене и ждала, когда перерыв закончится.



– Простите? – Позвала маленькая старушка, спускаясь по лестнице, опираясь на трость с каждым шагом. – Вы знаете, где состоится заседание совета директоров?



Миссис Моузли бросилась к ней и подхватила женщину за локоть.



– Я покажу вам, – сказала она, и они направились к лестнице медленными шагами.



Я прижалась к стене и закрыла глаза. Люди собирались на заседание директоров. Я начала нервничать, как будто все узнают меня, когда я выйду отсюда с мамой. Как они все будут смотреть на меня, говорить обо мне, сплетничать о том, что я здесь на общественных работах за то, что сделала их бедным сыночкам и дочкам. Что я им сделала. Бред.



Больше всего мне хотелось, чтобы Вонни появилась у входа в здание и стала моим героем. Прикрыла меня, как кинозвезду от папарацци. Прямо сейчас. Украдите меня и перенесите туда, куда новости Честертона не дошли. Мне нужен был друг.



Что-то зашелестело возле уха, и я открыла глаза. Мак стоял с упаковкой Dots (марка желейных конфет). Он снова ими потряс.



– Конфет? – Предложил он.



Я поднялась и взяла их.



– Спасибо.



– Куда ушла Моузли?



Мы разорвали наши пакетики. Я насыпала Дотс в ладонь, а он прямо в рот.



– Помогает какой-то леди наверху.



Он кивнул.



– Встреча совета.



Я была удивлена, что он знал об этом.



– Да. Они планируют заставить моего отца уйти в отставку.



– Он не должен. Он не сделал ничего плохого.



Я бросила Дотс в рот, раскатывая конфеты на языке.



– Некоторые люди не согласятся с этим заявлением. По их версии, я навсегда испортила их детей. И он позволил этому случиться. Или что-то типа того.



– Это тупо, – сказал он.



– Я знаю.



Несмотря на то, что миссис Моузли еще не вернулась, и все по-прежнему околачивались возле уборных, болтая и хихикая, мы с Маком потихоньку возвращались в класс, за наши компьютеры, жуя конфеты.



Когда Мак повернулся ко мне, я перемещала текстовый блок в своей брошюре.



– Я не наказан, – произнес он.



– А?



– Суд не обязал меня быть здесь. Вот так вот. – Он пожал плечами.



– Я не понимаю. Что ты имеешь в виду, что ты здесь не по решению суда?



Его взгляд скользнул к двери, будто он боялся, что кто-то зайдет и услышит его. Затем он опустил глаза и тихо сказал:



– Моя мама ушла от нас, когда мне было восемь. А три месяца назад мой отец убил себя.



– Ох, – выдавила я, моя рука всё еще сжимала мышку. Я не знала, что еще сказать. Я даже не была уверена, переварила ли я его слова в этот момент. Если его мама ушла, и он потерял отца, значит, он стал сиротой?



– Как бы то ни было. Я не пошел в приемную семью, потому что мне семнадцать. Вот почему я бросил школу. У меня нет жилья. Я постоянно опаздывал на уроки, потому что у меня не было будильника, и они собирались исключить меня или ещё какое-то дерьмо, поэтому я ушел. Так было проще для всех. Плюс я ненавидел школу, так что это была небольшая потеря.



– Что значит, у тебя нет дома? Где ты живешь?

Он пожал плечами.



– Всюду, где могу. Несколько раз я останавливался у Моузли. Дома у друзей. Иногда, если погода хорошая, я сплю на улице. В скейт-парке, у ручья – пофиг. В местах, где бывал мой папа.



У меня в голове сразу же возникла картинка, как лунный луч освещает слово «СОЛО». Соло, в смысле один. Всё это время я чувствовала себя ужасно одинокой, пока мои родители сражались за меня, и Вонни проведывала меня. Я понятия не имела, что такое «одинокий».



– Это ужасно, – сказала я.



– Сначала Моузли хотела, чтобы я пришел сюда написать кое-что о самоубийстве, потому что я не понаслышке знаю, что это может сделать с семьёй. И когда я закончил с этим, она разрешила мне и дальше заходить. Так что у меня есть место, куда можно прийти днем. Особенно, когда холодно. Снаружи отстойно, когда холодно. Поэтому, отвечу на твой вопрос, да, Моузли знает об игре. Она не против.



– Ох, – повторила я, полностью осознавая, что выгляжу как дура. Но я как бы поняла, что заслуживаю быть дурой, после того, как плакалась ему и грузила его своими проблемами, не представляя, какова была его жизнь. – Ладно.



Остальная группа начала заходить.



– Посмотрите на это. Два круглых отличника зарабатывают дополнительные баллы, пока нет учительницы, – сказала Кензи, увидев нас.



– Заткнись, – ответила я.



– Прости, что ты сказала, Супермодель? Думаю, что с этим коричневым дерьмом на носу ты звучишь смешно (под фразой «коричневый нос», brown nose, в американском английском подразумевают человека, которого хотят обозвать подхалимом, любимчиком учителя или жополизом – поцеловал в задницу и на носу остался след – ред.). − Возможно, тебе стоит сфотографироваться и разослать это всем.



Мак повернулся к ней.



– Она сказала, заткнись. У тебя проблемы со слухом?



Кензи закатила глаза.



– Пфф! А ты кто, ее папочка? Подожди. Нет, ее отец наверху скоро будет уволен, потому что его дочь – шлюха.



Я развернулась на сиденье, но Кензи уже успела усадить свой большой живот в кресло, отвернувшись к нам задом, и зашла миссис Моузли. Мое лицо горело, я была так зла. И смущена. Я только что разузнала, что Мак не был преступником, но Кензи напомнила ему, что я была такой.



Через несколько минут Мак стукнул меня в плечо.



– Просто, чтобы ты знала, я тоже получил сообщение.



Конечно, он получил. Почему бы и нет? Он больше не ученик Честертона? И что с того? Куча людей не из нашей школы получили сообщение. Вероятно, все в этой комнате получили его. Кого я обманываю? Пройдет много времени, прежде чем я окажусь среди людей, которые еще не видели меня обнаженной. Мне хотелось плакать. Я обманывала себя, думая, что он был кем-то другим.



Он еще раз наклонился.



– Раньше, когда у меня еще был телефон. Но я не открыл его, – добавил он.



Я посмотрела на него.



– Я никогда не видел фотографии, – сказал он.



Искреннее выражение его лица подсказало, что он говорит правду. И это дало мне маленький, крошечный проблеск надежды. Возможно, были люди, которые получили сообщение, но не разослали его своим друзьям, не сплетничали об этом со всеми знакомыми, не загружали это в компьютер, не обзывали меня и не разносили слухи обо мне... И вообще не смотрели на него.



Возможно, такие люди существовали. Или, может быть, Мак был единственным. Но полагаю, это тоже хорошо. Потому что от простого факта, что есть один человек, я чувствовала себя намного лучше, я почти ощущала легкость, как после бега.



Как только я закончила с конфетами, мама зашла в класс. Она прибыла на пять минут раньше, но миссис Моузли сказала, что поняла и не сократит мне время на моем листе.



Мак вынул свои наушники, когда я вышла из системы и собрала вещи.



– Значит, ты не собираешься на встречу? – спросил он.



– Ни за что. А ты?



– У меня нет лучших вариантов. И мне надо кое-что распечатать. Это может быть интересно.



Я нахмурилась.



– Это не развлечение. Это работа моего отца. И это тупо, как ты и сказал. – Я застегнула рюкзак и повесила его на плечо. – Я, например, не хочу это видеть.



– Пойдем, Эш, – позвала мама с порога. Она оттянула рукав водолазки, чтобы посмотреть на часы.



– Ты можешь пойти со мной, – сказал Мак.



– Думаю, что я пропущу, – пробормотала я. – До завтра.



Я последовала за мамой, которая повернула налево, а не вправо.



– Я припарковалась сзади, – сказала она, быстро шагая, так что я едва поспевала за ней. – Таким образом, тебе не нужно проходить через зал наверху. Не то чтобы здесь было много людей.



Итак, мама сделала это. Она стала другом с машиной для побега внизу, а не Вонни. Мама собралась скрыть меня, как кинозвезду. Мама была героем, в котором я нуждалась, хотя я ее не просила.



– Спасибо, – сказала я, мы поспешили вниз по коридору, вышли на улицу, и тогда я замедлилась.



Мак был прав. Это было глупо. Всё это – скандал, собрание совета, то, как я позволила себя охарактеризовать. Забившись в угол, притворяясь в школе слепой, глухой, застывшей и мертвой, убегая. То, что я позволила всем остальным захватить власть над моей жизнью.



Как долго я позволяла другим людям решать, кто я? Как долго я сохла по Калебу? Или была типа лучшей подругой Вонни? Или доступной шлюхой? Когда в последний раз я говорила, кто я? Когда в последний раз я была просто Эшли?



Тогда тебе нужно подумать усерднее...



Я остановилась.



– Я хочу остаться, – сказала я.



Мама обернулась.



– Что?



– Я хочу остаться. Я хочу пойти на собрание.



– О, Эшли, ну же, пойдем. У нас нет на это времени. Мне нужно вернуться сюда…



– Я не шучу, мама. Я хочу пойти.



Она сделала несколько шагов ко мне, всё еще ища в сумке ключи от машины.



– Дорогая, не думаю, что тебе это нужно. Это будет неприятно для твоего отца.



– Именно поэтому я и должна быть там. – Она все еще выглядела неуверенной. – Мама, я знаю, что делаю. Это будет не сложнее, чем всё остальное, через что я прошла. – И эта часть была правдой. Всё, что я пережила, было унизительным и досадным, болезненным и одиноким, но ничто из этого не было важным. Ничто не имело смысла.



А вот это было важно. У этого был смысл.



– Пожалуйста, поверь мне, – сказала я. – Я в порядке. Лучше не бывает. – Я улыбнулась, несмотря на бабочек, которые порхали под ребрами, заставляя меня нервничать и чувствовать тошноту.



Мама, казалось, подумала об этом несколько минут, затем медленно вытащила руку из своей сумки. Она обняла меня за плечи, и мы вместе вернулись в здание Центрального офиса.


СОБРАНИЕ

В Центральном офисе не было конференц-зала, который вмещал бы более пятидесяти человек. Обычно это не проблема. В основном общественность игнорировала большинство заседаний совета директоров, поэтому не было необходимости в помещении побольше. Папа годами жаловался на то, что общество было настолько безразличным, что невозможно заставить людей заботиться об образовании своих детей, пока их что-нибудь не возмутит. Судя по толпе, которая сегодня заполнила зал заседаний, казалось, что он был прав.



Первое, что я заметила, когда мы с мамой вошли, была телекамера. Приперлись местные СМИ. Я поняла, что эта встреча была новостью, а в нашем маленьком обществе это были большие новости. Мама обняла меня за плечи, и мы проложили себе путь через людей, которые в основном, казалось, не замечали нас вообще – в заднюю часть конференц-зала, где сидел папа, составляя свои заметки.



Он выглядел мрачным, сгорбившись над рабочим столом, напротив него стояла чашка кофе. Увидев, что мы с мамой вошли, он начал беспокоиться.



– Что случилось? – спросил он маму.



– Она хотела прийти, – ответила мама. – Я не могла отказать. Это по поводу нее.



– Это не так, – сказал он, его взгляд метался между нами. – Это по поводу меня, а не тебя. Ты не должна быть здесь. Давай мама отвезет тебя домой.



– Папа, этого даже бы не случилось, если бы не я. Конечно, это меня касается. Я в порядке.



Бумаги, которые он держал, дрожали между его пальцами, и я забеспокоилась о нем.



– Я в порядке, – повторила я, и он, похоже, согласился.



Мы околачивались в служебном помещении до последней минуты. Затем мы удалились, папа подошел к длинному столу, где сидел совет, заняв свое привычное место справа от президента, а мама села в первом ряду рядом с секретарем папы, дерзко выпятив подбородок.



Я неловко стояла в дверях, стараясь не оглядываться, но ничего не могла с собой поделать. Люди были повсюду. Все места были заняты, у стен тоже стояли люди, даже коридор был переполнен. Телевизионная камера завращалась, и я покраснела и затаила дыхание, увидев, что попала в поле ее обзора. Я притворилась, что не замечаю ее, хотя это было сложно, ведь она такая огромная. Может быть, оператор не знал, кто я. Возможно, для них я была просто частью толпы.



Я увидела маму Вонни, родителей Рэйчел и моего учителя английского языка. Я узнала телевизионного репортера и множество людей, которых видела в Центральном офисе, включая миссис Моузли. Был директор Адамс, сзади ошивались некоторые ученики, и смирно сидели несколько стариков, в том числе женщина с тростью, которой миссис Моузли помогла подняться по лестнице.



А через два ряда от миссис Моузли, в последнем ряду, сидел Мак, подперев коленями спинку кресла перед собой. Один наушник свисал с его рубашки. Он казался заинтересованным и удивленным.



Я его не знала. Нет. Но я знала о нем достаточно. Я знала, что он в своей жизни потерял гораздо больше, чем я когда-либо. Я знала, что он не ноет по этому поводу. Он не прогибался, не бесился и не осуждал. Он продолжал жить, занимался своими делами, держался.



А еще я знала, что он получил сообщение, но не посмотрел, и это всё, что мне нужно было знать о нем. Он не смотрел.



Я пробралась в последний ряд и села рядом с ним. Он поприветствовал меня, отсыпав «Тик-Так» мне в ладонь.



Собрание по-тихоньку началось. Секретарь прочитала протоколы; приступили к некоторым проблемам бюджета, рассказала какие изменения в учебниках хотели сделать в следующем году. Люди нервно ерзали на своих местах, скрещивая и распрямляя ноги, ожидая, пока комитет доберется до причины, ради которой они все здесь – пикантные подробности.



Наконец, председатель совета огласил новое дело.



– Как вам известно, – начал он, глядя на лист бумаги перед ним, – Есть вопрос… ээмм… об отставке управляющего Мейнарда… эээмм… за неправильное решение проблемы с смс-перепиской…ээммм…. в Честертонской средней школе. Даем возможность комментировать.



Неправильное решение проблемы? Что он имел в виду под неправильным решением? Папа конфисковал телефоны, он связался с полицией, и он, мой собственный папа, согласился на то, чтобы меня отстранили от занятий. Как еще он мог поступить? Попахивает подставой. Председатель хотел, чтобы папа ушел, и они все здесь ради этого.



К микрофону подошла женщина и поправила свитер. Она наклонилась вперед, словно думала, что ее рот должен быть прямо на микрофоне, чтобы ее услышали. В результате все ее «П», «T» и «С» разразились громом в наших ушах.



– Моя дочь учится в средней школе Честертона, – начала она, – И хотя она не получила сообщение, фотографию ей показал один из мальчиков в ее классе...



Слушая ее болтовню о том, как расстроилась ее дочь из-за фотографии, мои руки сжались в кулаки, а плечи начали болеть от напряжения. После того, как она закончила говорить, поднялась другая женщина, а затем мужчина после нее. Все, так или иначе, изображали из себя жертв и все обвиняли папу.



Когда четвертый человек встал и направился к микрофону, Мак стукнул меня в плечо.



– Валим отсюда, – прошептал он.



Я покачала головой.



– Мне нужно быть здесь.



– Между прочим, у меня кое-что есть, – сказал он, наклонился в сторону и поднял с пола свернутую кучу бумаг.



Он развернул один лист. Это был маленький плакат. Сделанный из фотографии, которую я использовала для своей брошюры, с надписью на подушке: «Фотография стоит тысячи слов». Только он изменил надпись, добавив: «Но они не рассказывают всю историю».



Я моргнула, и перечитала несколько раз, мои губы вытянулись в улыбке. Это было идеально.



Из кармана джинсовой куртки он достал два рулона скотча, и протянул один мне. Я взяла его.



Поднявшись и, не обращая внимания на людей, которые разворачивались на своих местах, с любопытством поглядывая на нас, мы начали медленно продвигаться в толпе, приклеивая плакаты на стены.



– Молодой человек, – сказал председатель, заметив, что присутствующие начали суетиться. – Молодой человек, вы не можете нарушать работу собрания...



Его мы тоже проигнорировали, повесив еще один плакат, прилепив куском скотча. Когда вокруг нас зашептались, мы умотали из зала заседаний, смеясь. Мои руки дрожали, но я чувствовала себя прекрасно.



– Спасибо за это, – сказала я, и мы приклеили еще два листа на каждую дверь переговорной комнаты, потом вышли на улицу и воткнули сложенные копии под все «дворники», которые увидели на стоянке. Затем сели на скамейку и ждали, пока собрание не закроется. Мы разделили наушники Мака, его шляпа была небрежно надвинута на макушку.



Наконец люди начали выходить из здания, некоторые из них смотрели на нас, некоторые выглядели удивленными. Мама и папа покинули здание последними, держась за руки. Правление проголосовало и решило – не единогласно – не принимать пока дальнейших мер. Папе так и не довелось произнести свою прощальную речь. Он не уйдет в отставку. По крайней мере, не сегодня. Не из-за этого.


ДЕНЬ 30

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ



Я купила обед. Впервые с того дня, как выбросила свой пудинг в урну, я купила и съела обед за своим старым столом с поднятой головой. Сэндвич с индейкой, картошка фри, брауни, шоколадное молоко. Будто в начальной школе.



В этот же день раньше какие-то девушки обозвали меня шлюхой, проходя мимо моего шкафчика, и я не знала, или дело было в заседании школьного совета накануне, или в плакатах, или во фруктовом мороженом, которое позже сделал папа, чтобы отпраздновать, но внезапно меня это всё достало. Надоело быть жертвой.



– Эй, – позвала я их. Они обернулись, нагло ухмыляясь и закатывая глаза, будто смотреть на меня было мучительно. – Вы можете называть меня, как хотите. Меня это больше не беспокоит. Но если вам становится легче, обзывая меня шлюхой, вам стоит с этим разобраться, потому что у вас проблема.



Они не ответили. Просто кивнули мне, и ушли, перешептываясь. Но мне было пофиг. В любом случае, я ликовала, и решила, что устала ходить голодной, потому что слишком боялась обедать.



Я взяла поднос, рассчиталась на кассе за обед, затем встала у входа в столовую, осматриваясь.



Сначала мой мозг воспринял окружающее пространство, как это виделось мне неделями: пугающее, холодное, одинокое. Но я напомнила себе: если вчера я смогла расклеить плакаты на заседании правления, я могу сделать что угодно. Если я смогла дать отпор тем девушкам в коридоре, я могу сесть за обеденный стол. Я могла бы вернуть свою жизнь. Так я и сделаю.



Я демонстративно направилась к своему старому столу, где сидели Вонни, Шайенн и Энни. Приклеив улыбку на лицо, я села.



– Привет, Лютик, – сказала Вонни, вытаскивая пачку чипсов из ее обеденной сумки Hello Kitty.



– Привет, – ответила я, убедившись, что обменялась взглядом со всеми тремя. Я хотела, чтобы Шайенн и Энни узнали, что я возвращаю свое место, нравится им это или нет. Я перестала скрываться, и если они считали, что мое присутствие вредит их драгоценной репутации, это их проблема.



Шайенн улыбнулась.



– Привет, Эш. – Энни выдавила улыбку.



Это всё, что требовалось.



Я села и принялась за обед, размышляя, что это лучшая еда, которую я когда-либо ела в жизни. Мы болтали о школе и домашних заданиях, и кто во что был одет на зимнем балу. Никто не заводил разговор о сообщениях, или фотографии, или Калебе, или об общественной работе.



Немного погодя к столу подошла Рэйчел и встала около Шайенн с сердитым выражением лица. Ей пришлось подождать несколько минут, прежде чем все ее заметили.



– Тебе не положено здесь сидеть, – произнесла она.



Я проглотила свой кусочек сэндвича.



– На самом деле, это тебе не положено быть здесь. Я пришла первой, а это значит, что тебе нужно держаться подальше.



Она склонила голову в сторону, будто я была какой-то идиоткой.



– Я сижу здесь каждый день, и ты это знаешь.



Я отхлебнула молока.



– Но сегодня я попала сюда первой, а это значит, что тебе стоит найти другое место. Что я и делала. Только без лишних разборок.



– Вон? Серьезно? – заскулила Рэйчел, положив руку на бедро, словно бросала вызов Вонни, чтобы выгнать меня. Я затаила дыхание, ожидая, что же ответит Вонни. Я прекратила жевать, так и не сглотнув. Вонни сказала мне, что она прекратит общаться с Рэйчел. Это было бы настоящим испытанием нашей дружбы. Если Вонни выберет Рэйчел, я бы покончила с ней.



– Я сижу с Эшли, – ответила Вонни, а девочки кивнули, соглашаясь. Я сглотнула и вздохнула.

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги