У кого как...

ПОПИСАТЬ В НЕБО

Круговые огни Иерусалима тонут в ночной глубине. Взлет окончен. Отворачиваюсь от иллюминатора. Молоденькая стюардесса наклоняется к соседу слева. Синяя форменная юбочка туго обтягивает ягодицы. Прикрываю газетой свое звериное желание. Я бы мог много заплатить, если бы она согласилась. Но мы не в джунглях, а в «бизнес-классе». Не стоит портить настроение себе и юной леди. Мысленно читаю строки Танаха: «Не можешь справиться с собой, надень черные одежды, иди туда, где тебя никто не знает». Стремительно проношусь сотни километров. Лечу туда, где меня не знает никто. Лечу в Будапешт.

Прижимаюсь щекой к теплому надгробию, шепчу брату свои желания. Мне кажется... нет, я совершенно уверена, он слышит меня там, на небесах... Ставлю в сводчатое окошко в камне поминальную свечу. Зажигаю. Прикрываю миниатюрную дверцу из толстого стекла. Пламя мгновенно выравнивается и, просвечивая сквозь молочные узоры стекла, становится похожим на вечерние огни, которые мы видим через морозное окно нашей комнаты в те далекие зимние вечера, когда сидели с братом на подоконнике и мечтали о дальних странах. Закуриваю, продолжаю рассказывать о своих новостях. Чувствую — он рядом, мы курим вместе... Брат умер на моих глазах. Я видела его мертвым и обернутым в талес. Была на похоронах и семь дней читала молитвы, но все это никак не убедило меня, что брата больше не существует. Иногда хочется рассказать о нем собеседнику, я произношу: «У меня был брат» — и тут же удивляюсь звучанию своих слов, замолкаю... Собеседник думает — от чувства утраты, на самом деле хочется сказать: «У меня есть брат, очень талантливый поэт и композитор. Он живет сейчас на небесах. Ему трудно, но лучше, чем на земле. Он летает и видит Всевышнего... Он прочел книги жизни всех близких. Брат был младше меня на семь лет, а теперь старше на тысячу. Он мудрый и вознесся на седьмое небо». Все это брат рассказывает, когда мы с ним курим около его могилы. Все это хочется поведать живому собеседнику, но совсем не хочется выглядеть сумасшедшей...

Иногда брат говорит, что наступит время и моя жизнь станет стабильной, упорядоченной, обеспеченной, тогда он оставит меня навсегда. Слово «навсегда» затягивает душу в безысходную тоску, я умоляю брата взять меня к нему на небеса...

Сегодня очень жарко, градусов тридцать... Выливаю на белый иерусалимский камень холодную воду. Влага мгновенно испаряется.

— Ты получишь в подарок золотой перстень с еврейской монетой времен Маккавеев и Александра Македонского. Символ полководца в виде якоря будет изображен с лицевой стороны монеты, а арамейские буквы иудейского государства — с обратной.

— И что тогда произойдет?

— Якорь даст устойчивость и силу, а мудрость древних букв позволит многое...

— Например?

— Этого я не могу тебе сказать.

— Перстень сделает меня счастливой?

— На небе понимание счастья отлично от земного.

— Наше с тобой понимание счастья было одинаковым.

— Было... Монету сделал Иегуда Бецалель специально для тебя в триста двадцать седьмом году до нашей эры по твоему летосчислению.

— Неужели древний еврей знал, что делает монету для моего перстня?

— Нет, это знал лишь Всевышний.

— Когда я получу мой якорь?

— Скоро.

— И ты оставишь меня навсегда?

— Да...

— Нет! Я не смогу без тебя жить!

Слезы горячей волной омывают лицо. Впервые за пять лет после смерти брата на доли секунды ощущаю вдруг — его действительно нет со мной! Смотрю на мирные зеленые горы за каменной стеной кладбища.

— Умоляю, не уходи навсегда! Я ни за что не возьму этот перстень! Мне просто не смогут его подарить! Никто не сможет!

— Синди, я читал книгу твоей жизни...

Розовый муравей заползает в белую ложбинку буквы «р», пьет из нее остатки воды, вылитой мною на могильный камень. Буква «р» вместе с другими составляет строки из песни моего брата:

Странник бывает странным.

Странник уходит рано.

Странник идет по свету,

И исчезает где-то...

Скульптор вылепил гитару и высек на ней стихи. С гитарой брат не расставался всю жизнь. У евреев не принято украшать надгробия. Из праха человек выходит, в пpax и уходит. Но надгробие нужно живым — тем, кто помнит...

Музыка колеблется и засасывает, как болотная жижа. Лазерные лучи выхватывают из полумрака обнаженные женские ягодицы, груди, плечи. Все это движется на длинном помосте, пересыпанное тенями перьев, мужских силуэтов, дымящихся сигар и стонущих саксофонов. Я впервые в ночном клубе. Сначала любопытство побеждало все остальные чувства, особенно одиночества, но прошел час, и я неожиданно поймала себя на том, что абстрагировалась от окружающей действительности и теперь сижу не за стойкой бара среди полусотни незнакомых людей, а на собственной лоджии, под яркими иерусалимскими звездами...

Справа от меня мужчина пытается расстегнуть ажурный лифчик, а его обладательница, томно улыбаясь, что-то шепчет мужчине в ухо.

... — Синди, вернись! — Ринат неожиданно возникает из полумрака, словно фантом, рожденный лазерным лучом. Это ее ночной клуб. Ее бизнес. Заведение так и называется: «У Ринат».

Когда-то в детстве, да и многие годы после, сестра управляла моей жизнью. Я старше Ринат на год, но она родилась с таблицей умножения в голове. Дисциплинированная, целеустремленная. Родители всегда поручали ей следить за мной. Следить, чтобы я никуда не опаздывала, ничего не теряла, ни от кого не отставала. Они надеялись, я вырасту и стану такой, как Ринат. Нормальной. Понятной. Они не догадывались, что этот деспотичный верховный главнокомандующий в виде девчонки ниже меня на целую голову и младше на целый год управляет лишь моей внешней жизнью, а внутренняя не подвластна никому. Поэтому, когда однажды ранним июньским утром, вернувшись с выпускного бала, я объявила, что уезжаю в Ленинград поступать в университет, родители и Ринат неделю пребывали в шоке, только брат, перебирая струны гитары, смотрел на меня восхищенно и тихо напевал:

Не вспоминайте вновь про Ленинград,

Он превратился в муки ожиданья.

Ты любишь этот город на Неве,

А мне из-за него одни страданья.

Ему было тогда всего десять лет... Прошли годы, и вот с дипломом об окончании никому не нужного философского факультета я пересекла границу Израиля и спустилась по трапу в душную палестинскую ночь. Брат ждал меня около справочного бюро. У нас был с детства такой уговор: на всю жизнь, для всех вокзалов и аэропортов мира — встречаться около справочного бюро. Дым наших сигарет соединился в единое облако, запутался между жесткими пальмовыми листьями, а через два года я впервые курила около белого надгробного камня с розовой глиняной гитарой.

«Время — машина смерти.

Время — машина любви».

У меня часто звучат в голове строки его стихов...

Год назад Ринат разошлась с мужем — венгром. Сестра познакомилась с ним в Будапеште на блошином рынке, где торговала советскими елочными игрушками. В те времена она делала по десять челночных рейсов в год.

При разводе сестра отсудила у венгра дом и что-то еще, продала все это, сняла небольшую квартирку в тихом пригороде Будапешта и открыла ночной клуб. Я приехала к Ринат две недели назад.

Мы гуляли по новогодним проспектам, чуть припудренным снегом, рассматривали огромные корзины с рождественскими подарками, говорили о чем-то, но были бесконечно далеки друг от друга, словно я не улетала из Иерусалима в Будапешт. И вдруг сестра сказала:

— Знаю, никогда не смогу заменить тебе брата, но ведь я тоже родной человек и очень тебя люблю. — В глазах ее сверкнули слезы (или огни новогодней иллюминации?).

— Почему ты говоришь мне это?

— У тебя такой потерянный, несчастный вид... Хочу помочь, но не знаю как...

— Несчастный вид? Может быть... Видишь в витрине серебристый игрушечный самолет?

— Да.

— Загляни в иллюминаторы. На креслах сидят люди, а стюардесса предлагает им вишневый сок.

— — Да, действительно, все — как настоящее.

— Мы мечтали с братом сделать такой же, но это было невозможно. У нас в магазинах игрушек продавались лишь самолеты с нарисованными иллюминаторами.

— — Потому вы стали делать кораблики с человечками?

— Ты помнишь?!

— Да... Вы всегда хотели куда-нибудь уехать, улететь, будто вам было плохо дома.

— Мы мечтали о невероятных, фантастических местах!

— Пока не выросли и не поняли, что хорошо там, где вас нет.

— Наоборот, где мы есть. Лучше там, где мы есть вместе! То есть были...

— Подарить тебе этот самолет?

— Нет! Он дорого стоит!

— Глупости! Я очень хочу сделать тебе подарок к Рождеству. Думала купить кулончик на золотой цепочке или перстень, но ты равнодушна к украшениям.

Ринат исчезла в игрушечном магазине, а я осталась возле стеклянной витрины. Брат говорил мне однажды, что когда-нибудь в моей жизни появится человек, который будет счастлив исполнить мои желания. Я могла подумать о ком угодно, но только не о сестре...

Она вышла через несколько минут с большой коробкой, перевязанной двумя лентами — розовой и голубой, Глаза ее лучились сумасшествием, слова сыпались восторженной скороговоркой:

— Продавщица спрашивает меня: «Вы для кого покупаете — для мальчика или девочки?» Отвечаю: «Для девочки». Она перевязала коробку розовой лентой. Тогда я сказала, что девочка любит голубой цвет, и мне добавили вторую ленту.

Я почувствовала, как Ринат одинока, — ведь, наверное, впервые за свою взрослую жизнь она что-то купила в магазине игрушек. Сердце мое наполнилось жалостью. Оно словно напоминало о несправедливости. Детские впечатления довлели надо мной все эти годы, затмевая собой настоящую Ринат.

Вечер мы провели в кафе. Впервые я была искренна с сестрой, потому что искренность — самая большая плата за доброту. Постепенно открывала ей себя. Чувствовала — сестра нуждается в этом, как в чем-то очень целебном. Видела, как Ринат пытается понять меня, постичь непостижимое.

Рассуждения в данном случае бесполезны, и я приводила примеры из жизни:

— Мы познакомились с Рафи в бассейне. Через полчаса нашей беседы он включил телефон и заказал билет в Италию.

— Зачем?

— Венеция — самое романтическое место в мире. Я объяснила Рафи, что готова составить ему компанию на несколько дней, но о сексе не может быть и речи.

— Вот глупая! Он, конечно, сразу передумал и отменил заказ.

— Нет, наоборот — в Венеции Рафи снял два отдельных номера на разных этажах.

— Хорошо же ты его закрутила!

— Я никого не крутила, Ринат. Не умею крутить, да не хочу!

— Но ведь в тебя влюбился миллионер! Неужели ты не понимала, какие возможности открываются благодаря этому?

— Если действительно хочешь понять меня, не оценивай ситуации, не ставь себя на мое место, а просто слушай и воспринимай как есть. Мне трудно объяснить тебе, но я хочу это сделать... Может быть, впервые в жизни.

Видела, как сестра поборола обиду, словно проглотила разом кусочки сухаря. Я искала нечто очень образное:

— В Иерусалиме есть подземный туннель, его сделали древние ессеи за три тысячи пятьсот лет до того, как царь Давид захватил город и обратил его в иудейство. Через туннель в Иерусалим поступала вода из подземного источника, который находился за стенами города. Спустя восемьсот лет Израильское царство было разрушено ассирийцами, та же участь, несомненно, ожидала Иудею. Царь Хискиягу, который правил в то время, воплотил в жизнь три проекта по укреплению столицы Иудеи — Иерусалима. Одним из проектов было расширение туннеля. В семьсот первом году до нашей эры его начали пробивать двумя группами. Первая группа продолжала пробивать старый ход, а вторая пошла с обратной стороны горы. В какой-то момент евреи должны были встретиться... В скале, в кромешной тьме...

— Встретились?

— Конечно. Через четыре года.

— Наверное, они были хорошие математики.

— Математики?.. Может быть, но я больше верю в иррациональное начало их успеха. От их встречи зависела жизнь людей, дальнейшее существование святого Иерусалима. По-моему, они не могли не встретиться... Стояли по колено в воде, дробили каменные глыбы, молились Богу и верили. Верили... И вдруг услышали стук и голоса друг друга.

— Может, это красивая сказка?

— Нет, в конце девятнадцатого века, в тысяча восемьсот восьмидесятом году, турки нашли в туннеле каменный щит. На нем все это записано.

— Ты читала?

— Да. Щит хранится сейчас в Стамбуле в национальном музее.

— Почему в Стамбуле?

— Турки владели в то время Палестиной и все ценное, что находили, увозили к себе.

— Зачем ты рассказала эту историю?

— Мне кажется, мы тоже строим с тобой туннель. Идем навстречу друг другу, дробим камни, и я очень верю — встретимся.

— И тогда?

— Тогда наш с тобой Иерусалим не умрет. Не погибнет наш источник с чистой, живой водой. Значит, мы сохраним нашу дружбу навсегда. Я не люблю высоких слов, но не могу найти другого примера, более подходящего. Ринат, у нас нет с тобой ничего общего. Нас ничто не соединяет. Ничто. Но однажды будет проложен наш туннель. Твой и мой. Я очень хочу этого!

— Я тоже хочу... А что было дальше с Рафи?

— Ничего особенного. Мы провели в Венеции две недели. Он пытался дарить мне дорогие украшения, но я не могла брать подарки от человека, не давая ему ничего взамен.

— Ты так и не отдалась ему?

— Нет.

— Зря. Надо было хотя бы попробовать.

— Я давно не поддаюсь самообману. Конечно, проще простого выпить бутылку дорогого вина и, почти ничего не соображая, упасть с Рафи на шелковистые простыни в пятизвездочном отеле... Но это дорога в тупик, в страдания, в бесконечные споры с собой... Мне было с ним одиноко.

— Хочешь правду?

— Конечно.

— Я всегда завидовала тебе. Твоей красоте... Твоей отстраненности, умению ничего не делая, вдруг покорять мужчин. Думала, это специальная маска, хитро изобретенная тобой для побед. С другой стороны, никогда не могла понять, почему, имея такое победоносное оружие, ты не используешь его. Теперь мне кажется, ты просто не умеешь им пользоваться, точнее, вообще не знаешь, зачем оно тебе.

— Знаю. Но Бог дал мне очарование вместе с огромной ответственностью.

— Ответственностью за что?

— За людей, с которыми общаюсь. Я не умею врать, притворяться. Не могу причинять боль.

— Но ведь так невозможно жить на земле! Ты же не ангел! Тебе необходим хороший, состоятельный муж, красивый дом, дорогие вещи. Ты должна думать о себе! О себе, а не о других людях.

— В том-то и дело, что моя искренность нужна прежде всего мне. Я не пользуюсь своим оружием в корыстных целях, чтобы чувствовать себя хорошо с самой собой. Только так я могу существовать.

— Зачем же тебе красота?

— Чтобы стать счастливой.

— Но каким образом?

— Сделать счастливым человека, который меня полюбит и которого полюблю я.

— Любовь... Ее не существует на земле.

— Возможно, но она есть на небе. Когда мы построим наш туннель, я научу тебя летать.

— Рожденный ползать летать не может.

— Ты веришь Максиму Горькому?!

— Это правда жизни.

— Вряд ли. Никто не знает, кем он рожден. Человек получает свой опыт в разные периоды жизни. Одни — с рождения, другие — в зрелости, третьи — в старости.

— Я не оканчивала философский факультет. Мне твои слова так же непонятны, как тригонометрическая функция. Единственное, что уяснила сейчас: ты не вступаешь с мужчинами в скоропалительные интимные отношения не по причине благовоспитанности.

— Абсолютно верно. С любимым вообще не существует вопроса времени. Счастье — быть вместе, и совсем не важно, когда и чем заниматься: есть, спать, говорить, идти в кино, читать книгу, петь песни, воспитывать ребенка...

— Ты хочешь сказать, что если полюбишь мужчину, то вполне способна оказаться с ним в постели в первый час знакомства?

— ... Да. По-моему, нормы морали существуют лишь для того, чтобы маскировать искренние чувства.

Несколько минут Ринат смотрела на меня как-то странно — исподлобья, словно на что-то решаясь, и вдруг сказала:

— Я предлагаю тебе эксперимент!

— Какой?

— Встретить мужчину в моем ночном клубе.

— Зачем?

Она сосредоточенно крутила тонкую ножку бокала — может, искала подходящие слова, а может, боялась обидеть. Наконец посмотрела мне в глаза и произнесла:

— Я пытаюсь понять тебя, точнее, поверить тебе, но у меня ничего не получается. Я считаю твое поведение с Рафи предельно глупым. Мне нужен конкретный пример. Я должна увидеть тебя в конкретной ситуации...

— Какой ситуации?

— В этом и заключается эксперимент... Ты будешь приходить в мой клуб каждый вечер и выбирать себе мужчину.

— Зачем?

— Может быть, найдешь того, с кем тебе не будет одиноко.

— То есть влюблюсь с первого взгляда?

— Да, что-то похожее... Если такой мужчина появится, дашь мне сигнал. Я предложу ему тебя. Пойдете с ним в номер, а после он заплатит пятьдесят долларов, а ты возьмешь эти деньги.

— Почему именно пятьдесят долларов?

— Цена проститутки в моем клубе.

— Не понимаю, зачем тебе это нужно, Ринат?

— Хочу убедиться, что правила приличия не имеют для тебя значения.

— Если есть настоящее чувство — не имеют.

— По-твоему, любовь так всесильна, что мужчина, побывав с тобой в комнате, где трахаются проститутки, и заплатив пятьдесят долларов за услуги, в состоянии разглядеть твои достоинства?

— Да, мужчина, который полюбит, поймет, что у меня нет с проститутками ничего общего, ощутит мою духовную и физическую чистоту.

Ринат смотрела на меня так, будто я была пятилетней девочкой, собирающейся замуж за инопланетянина. Я же в тот момент была просто увлечена полемикой и вообще не думала о последствиях, не замечая, как сестра стремительно обставляла эксперимент действующими лицами.

— Каждый вечер мой клуб посещают около семидесяти мужчин.

— Кто они?

— В основном женатые и состоятельные, те, что отправляются на неделю-две в Будапешт развлечься, отдохнуть от семьи... Представители «всех племен и народов».

— А если я не встречу этого мужчину?

— Значит, эксперимент не состоится, но полагаюсь на твою честность.

— Да... Несомненно.

— У нашего эксперимента есть несомненный плюс...

О минусах сестра предпочитала умалчивать?

— Интересно, что же это?

— Если победишь, выйдешь замуж за состоятельного мужчину по взаимной любви.

— Но тогда мне придется разрушить чью-то семью.

— Ты же не умеешь разрушать и причинять боль. Думаю, много семей разрушилось и разрушится без твоего участия. К тому же, если честно, я вообще не верю в успех этого эксперимента, но прокладка туннеля начата, впереди — тонны камней. Через полчаса открывается клуб. Ты со мной?..

— Ринат, мне хочется домой.

— Поезжай... — Сестра исчезает в глубине зала.

Допиваю джин с тоником, переворачиваю бокал. Кубик льда падает на ладонь, медленно тает. Неожиданно чувствую чей-то взгляд — кто-то наблюдает за моей льдинкой. Поднимаю голову и будто утопаю в глубоких карих глазах. И тут же понимаю, что никуда не уезжаю... Проходят минуты. Танцовщицы сменяются на подиуме, улетают, словно лепестки с ромашки, искусственный ветер треплет тонкие юбочки, открывая взору что-то нежное, соблазнительное, но карие глаза не смотрят на подиум, они пристально изучают мои тонкие пальцы... Мы ничего не говорим друг другу, даже не пытаемся приблизиться, в этом просто нет необходимости. Мы уже вместе. С первой секунды. Представляю, как мужчина берет в свои губы кончики моих пальцев, и острая волна желания пронзает меня.

— Решила остаться? — сестра проводит легкой рукой по моим волосам.

— Ринат...

— Что?

— Он здесь.

— Наконец-то! Ты согласна?

— Да.

...Обычно я предвижу действия людей на два-три хода вперед и почти всегда знаю, что будет дальше. Эта способность помогает мне в бизнесе, но в целом делает жизнь печальной... Я хочу сероглазую блондинку с кубиком льда на ладони. Хочу, чтобы ее маленькие коготки вонзились в мою спину, когда оргазм заставит девочку биться и кричать. Вижу, как хозяйка клуба гладит ее по волосам. Не слышу слов, но уверен — разговор обо мне. Сейчас предложат цену, а через час я уже не буду хотеть ни ее пальчиков, ни ее оргазма. Я освобожусь от сжигающего меня желания и спокойно вернусь в Иерусалим. Эта физическая измена ничтожна, жена никогда не почувствует ее, как и я...

...Прохладные пальчики надевают презерватив. Опускаемся в теплую круглую ванну. Раздвигаю нежные ножки, чувствую пульсирующую плоть. Девушка вскрикивает, неистово обхватывает меня тонкими руками, стонет так страстно, словно кончает в ту же секунду, словно у нее давным-давно не было мужчины. Глупость! Проститутка! Максимум час назад кричала так же с кем-то другим! Какая разница!.. Пусть... Похоже, девчонка великолепная актриса. Хотя это совершенно неважно. Я зверски хочу ее! У меня есть полчаса.

— Как тебя зовут? — прерывистый шепот щекочет ухо.

— Зачем?

— Скажи, умоляю!..

— А тебя?

— Синди. А тебя?!

Меня никто не знает здесь. Я не хочу произносить свое имя. Оно не принадлежит ей даже на эти полчаса. Актриса нарушает правила игры!

...Синди страстно ласкает мои соски, не перестает шептать, словно в бреду:

— Как тебя зовут?..

— Ришар, — вдруг выдыхаю я первое, что приходит в голову. Ришар — так зовут моего французского компаньона по бизнесу.

Полчаса пролетают быстрее падающей звезды. Отдаю Синди сто долларов, спускаюсь в зал. Мне хочется заплатить ей гораздо больше, но правила игры важнее денег. Сажусь возле стойки бара, заказываю виски... До свадьбы у меня был огромный опыт с женщинами, точнее, до того, как я стал религиозным евреем. Я был уверен, что познал все удовольствия. Был уверен...

Синди подходит ко мне, садится рядом. Что это значит? Она снова нарушает правила игры. Сидит и сосредоточенно смотрит на мои руки. Не выдерживаю, провожу ладонью по ее теплой щеке, целую кончики пальцев.

— Хочешь потанцевать?

Согласно кивает. Едва успеваю опомниться, как вновь чувствую всю ее в своих объятиях. Синди разворачивается ко мне спиной, прижимается в такт музыке. Скольжу ладонью по ее тонкой белой кофточке, бедрам и вдруг понимаю, что девчонка не надела ни лифчика, ни трусиков, и лишь коротенькая юбочка прикрывает все то, чего я снова так страстно желаю... Малышка решила подзаработать этой ночью. Здесь много конкуренток, но маленькая развратница чувствует, что мне нужна сегодня лишь она. Говорю себе это, глядя в шелковистый затылок Синди, но девушка поворачивается, и ее восхищенные благодарные глаза срывают мои мысли, как ураган обрывки газет на мостовой, превращая их в пыль, в ничто... Ее глаза разрывают полумрак любовью, обожанием, магической страстью.

— Ты придешь завтра? — шепчут ее губы, но я понимаю вопрос и без слов, раньше, чем она произносит слова.

— Да... да...

Синди счастливо откидывает голову и вдруг страстно целует меня в губы. Проститутки никогда не позволяют себе такого! Что происходит, в конце концов? Завтра утром мой рейс в Иерусалим... Я сяду в самолет и избавлюсь от этого наваждения. Завтра... Ее поцелуй так сладок, и нет сил оторваться от нежных губ... Все к черту!.. Меня никто не знает здесь. Пусть делает что хочет. Именно за этим я и прилетел в Будапешт — успокоить свою беснующуюся плоть.

Открываю глаза, долго смотрю в стеклянную дверь лоджии. Яркое солнце пронзает верхушки сосен. Пахнет хвоей. Зимний день в разгаре — значит, мой самолет идет на посадку в Иерусалиме. Без меня... Знаю! Не полечу туда ни завтра, ни послезавтра. Проснулся с мыслью о Синди. Пытаюсь понять, в какой момент она завладела моей душой, в какой момент мне захотелось спросить ее настоящее имя, узнать прошлое, а главное — почему она стала проституткой. Я хочу вернуть девочку на путь истинный, сделать счастливой. Зачем мне все это нужно? Нетерпеливо жду вечера и занимаюсь самообманом. Что же так властно притягивает меня к ней?! Не дает подняться по трапу, оставить Будапешт?.. Прикрываю глаза — и вновь чувствую ее в своих объятиях. Идиот! Она обычная проститутка, жаждущая денег. А хоть бы и так?! Она получит деньги, освоит новую профессию и оставит свое непристойное ремесло навсегда. Ураган ее глаз сметает обрывки мыслей, превращая их в пыль, в ничто...

Снег мягко опускается на праздничный Будапешт, превращая красные светящиеся буквы «У Ринат» в новогодние сюрпризы. Давно забытое мальчишеское волнение меняет ритм моего сердца. С удивлением сознаю, что едва выдержал двадцать часов нашей разлуки и если сейчас, сию минуту не увижу Синди, вряд ли справлюсь с чувством отчаяния. Снимаю снежный налет с каменного выступа здания, леплю ледяной шарик, и вдруг точно такой же попадает мне в щеку. Возмущенно поднимаю голову. Синди несется навстречу.

— Извини! — целует меня, трет покрасневшее место. — Извини — промахнулась.

— Ничего себе, промахнулась! Хотела в глаз, что ли, залепить?

— Нет, в плечо...

Смотрю в ее сверкающие глаза, перебираю холодные снежные волосы, не выдерживаю, прижимаю Синди к себе, и легкое безмятежное блаженство охватывает меня. Мы стоим обнявшись несколько мгновений или, может быть, целую вечность, и тут в мое сердце проникает щемящий страх потерять ее. Страх возвращает меня в реальность, ожесточает, и я слышу свои уничтожающие слова:

— Проститутки не бросают снежками в клиентов.

— У тебя большой опыт общения с ними?

— Достаточный...

Мне хочется, чтобы Синди сказала: «Я не проститутка», — но она отстраняется, смотрит холодно, насмешливо.

— Сколько тебе заплатить, чтобы ты поехала со мной в отель на всю ночь?

— Десять тысяч долларов...

Останавливаю такси. Садимся на заднее сиденье, отрываю «дипломат», выписываю чек.

— Твое настоящее имя?

— Синди Коэн.

Холодный пот мгновенно выступает на теле, словно омытом иерусалимским зимним ливнем. Сам Всевышний велит мне вывести на путь истинный эту заблудшую душу!

— Коэн — девичья фамилия?

— Да.

— Значит, ты еврейка?

— Да...

Две тысячи лет назад ее праотцы служили в Святая Святых еврейского Храма, хранили Ковчег Завета, учили Торе, жертвовали собой ради бесценных свитков. Неужели Синди знает все это? Вряд ли. Почему она не вышла замуж? Почему оказалась на дне жизни, в грязном водовороте человеческих страстей?

— А ты кто по национальности, Ришар? Француз?

Отдаю Синди чек. Даже не взглянула на него, опустила в сумочку — и все. Мне не хочется говорить о себе.

Я обдумываю предстоящую беседу, взвешиваю каждое слово. Я должен убедить эту девочку изменить свою жизнь. Водитель выключает свет в салоне такси. Вижу силуэт Синди. Мокрые волосы вспыхивают от придорожных огней, окружают лицо божественным нимбом. Синди берет мою руку, касается ее горячими губами. Страсть, будто лазерным лучом, пронзает меня и угасает в глубоких глазах девочки. Понимаю, что уже никогда не буду обладать ею. Заставляю себя убрать руку от нежных губ, обнимаю по-братски за плечи, чувствую мягкую кожу ее изящной курточки. Синди преданно прижимается ко мне и больше ни о чем не спрашивает...

Как жаль, что у меня нет видеокамеры! Ужасно хочется снять на память восхищенные глаза Ринат. Этот чудесный момент, когда она, умирая от любопытства, разворачивает пеструю бумагу, видит розовую бархатную коробочку и почти задыхается от восхищения. Я подарила сестре бриллиантовый магендавид на тонкой золотой цепочке. Магический камешек притягивает к себе луч света, разбивает его на миллиарды сверкающих брызг.

— Ты сумасшедшая, Синди!

— Носи на здоровье! То есть на счастье.

Ринат надевает украшение, и шестиконечная звездочка плавно опускается в мягкую ложбинку между грудей. Ровно в то место, где покоится ее душа... Покоится... Беспокоится...

— Где ты его купила?

— В ювелирном магазине в фойе отеля.

— Там же для туристов! В два раза дороже, чем на окраине Будапешта.

— Да? Я не знала. Неважно.

— Синди, что происходит? Как ты оказалась в отеле?

— Мы встретились вчера с Ришаром около твоего клуба. Он спросил, сколько мне нужно денег за всю ночь. Я сказала: десять тысяч долларов. Выписал чек, поехали в отель, а утром купила тебе бриллиант.

— Десять тысяч долларов?!

— Только, пожалуйста, постарайся мне не завидовать.

— Постараюсь, тем более что твой подарок стоит примерно треть этой суммы.

— Примерно треть.

— Значит, ты провела с Ришаром всю ночь?

— Да.

— Было хорошо?

— Чудесно!

— Сказала ему, что ты не проститутка?

— Нет...

— Почему?

— Полночи Ришар убеждал меня не заниматься этим. Не могла отказать себе в удовольствии выслушать его пылкие доводы.

— Значит, пылкими на сей раз были только доводы? — Ринат насмешливо смотрит на меня из зеркала.

Я счастлива, что сестре удалось справиться с завистью.

— — Он очень странный человек...

— Главное — богатый.

— Ты опять за свое!

— Нет, Синди, я хотела сказать, что ты вряд ли способна влюбиться в нормального человека.

— Действительно... Давай поедем куда-нибудь, пообедаем.

— Хочешь за пять оставшихся от отпуска дней растратить семь тысяч долларов?

— Не знаю... Мне очень грустно.

— Ришар втюрился по уши, ты, кажется, чувствуешь то же самое. Нет никаких поводов для грусти.

— Откуда ты знаешь, что Ришар втюрился?

— Дорогая, деньги — отличный барометр любви. Десять тысяч долларов за одну ночь — это симптом страсти на грани сумасшествия.

— Самое страшное... Будь он бедным, я бы никогда с ним не встретилась.

— Если бы ты родилась лягушкой, вы бы тоже никогда не встретились.

— Почему лягушкой?

— А почему бедным? Лучше скажи: у вас действительно ничего не было этой ночью?

— Под утро я уснула у него на коленях...

Сообщаю жене, что вернусь через неделю, отключаю телефон, задвигаю мягкие серебристые шторы, закуриваю сигару, опускаюсь в кресло и сразу вижу Синди — обнаженную, манящую, в круглой ванне с прозрачной водой. Меня возбуждает в ней буквально все: каждая частичка ее тела, каждый взгляд, жест... Зачем мне понадобилось возвращать ее на путь истинный? Я же приехал в Будапешт, чтобы предаться сексуальным утехам, а не спасать заблудшие души! Что дала мне прошедшая ночь? Что?.. Как старец Илиягу, рассказывал я Синди о еврейской религии, о тысячелетних традициях, которые сохранили народ и позволили ему вернуться в Иерусалим. О Боге. О счастье семейной жизни. Синди слушала очень внимательно, как ребенок, которому рассказывают таинственную сказку, но не ответила ни на один из моих вопросов. Сегодня я знаю о ней ровно столько, сколько знал вчера, то есть — ничего. Мои наставительные речи были прерваны трогательной просьбой Синди посидеть у меня на коленях. Я не смог отказать.

Не знаю, сколько времени я сидел так... Час, два... Боялся пошевелиться, нарушить нечаянно ее сон... Никто и никогда не спал у меня на коленях... Я живу с женой десять лет. У нас нет детей. Такую огромную нежность, наверное, можно испытывать только к дочери. Глупости! Синди — не ребенок, она младше меня всего лет на десять. Господи! Даже о ее возрасте я не имею представления... Мягкий снег бился мохнатыми лапами в морозное окно, озарял комнату таинственным бледноватым светом...

Наконец я решился встать, отнести Синди на кровать. Почувствовал вдруг зверскую усталость, словно всю ночь возводил каменную стену... Принял душ, надел махровый халат и рухнул рядом с Синди. Проснулся от ее страстных ласк. Она дрожала от возбуждения и так откровенно хотела меня, что было бы идиотизмом повторять себе байки о ее необыкновенном актерском даре и великолепном умении притворяться. Синди с трудом надела презерватив на мой окаменевший член, стремительно вонзила его в себя, разрывая предрассветное пространство неистовыми стенаниями. Чертовка! Она все же добилась своего. Ее магические чары оказались сильнее моих речей. Мне захотелось довести ее до безумия, до вершины развратного блаженства, до той вершины, на которой находился в тот момент сам...

В девять утра зазвонил телефон — нам предложили завтрак. А еще через несколько минут, растерянный и наивный, я смотрел на свое фантастическое наваждение, с аппетитом уплетающее кусочки осетрины, и почти ничего не соображал. Я больше не чувствовал себя мудрым старцем, умеющим предсказывать поступки людей. Синди допила кофе, встала, нежно поцеловала меня в то место, куда несколько часов назад залепила снежком.

— Когда увидимся?

— Я позвоню...

— Ты не знаешь номера.

— Говори.

Старательно вывела детским почерком несколько цифр на мягкой розовой салфетке, которая от одной капли воды превращается в ничто.

— Не провожай меня, пожалуйста.

Развернулась и спокойно поплыла между столиками к выходу. Я отмечал мужские взгляды, скользившие по ее стройной фигурке, золотистым локонам. Через стеклянную стену ресторана видел, как Синди вошла в лавку драгоценностей, что-то купила там и вышла из отеля. Мне хотелось сорваться с места, догнать ее, прижать к себе и не отпускать уже никогда, но свинцовая плита оцепенения будто придавила меня. Вдруг вспомнил, как пять лет назад тонул в Средиземном море, — отчаянно греб в сторону берега, но отдалялся от него все дальше и дальше...

Румяный синеглазый малыш сосредоточенно катает зеленую пластмассовую машинку, которую только что вручил ему китаец-официант. Подарок к Кристмасу. Малыш надувает губки и что-то шепчет — наверное, изображает гудение мотора.

Мы с Ринат заказали утку с ананасами, острые салаты и китайские пирожки в сладком соусе. Мне тоже хочется получить в подарок какую-нибудь маленькую игрушку. Сестра, кажется, поняла это, подозвала китайца и шепчется с ним по-английски. Наконец официант исчезает за бирюзовой стенкой огромного аквариума, украшенного елочными гирляндами, и Ринат произносит тоном Шерлока Холмса:

— Итак, что тебе известно о Ришаре?

— Немного. Я пыталась задавать ему вопросы, но он всегда уходил от ответа.

— В роли проститутки у тебя нет права на вопросы к клиенту.

— Теперь понимаю, почему любой мой вопрос вызывал в нем бурю протеста. Даже имя он не хотел мне назвать.

— Имя его ты могла прочесть на чеке.

— Действительно... Мне не пришло в голову.

— Где чек?

— Вложила сразу, как вышла из отеля.

— Так срочно?

— Боялась потерять.

— Тебе должны были выдать квитанцию о вкладе чека.

— Выдать должны был и...

Долго роюсь в сумочке.

— Синди, почему нельзя было сразу положить ее на место, аккуратно свернуть и спрятать в бумажник, например? Так просто.

— В тот момент я думала совершенно о другом.

— Об этом не нужно думать, Синди! Это должно делаться автоматически.

Слова Ринат возвращают в детство. Я снова чувствую себя беспомощной, растерянной, а сестру — деспотичным командиром. Хочется швырнуть сумку в аквариум, на радость невозмутимым рыбам, и убежать к брату. Почему я не могу быть такой, как Ринат, — дисциплинированной, самостоятельной, собранной? Почему всю жизнь сознательно и интуитивно ищу себе защитника? Даже когда не от кого защищаться... Поднимаю глаза на сестру. Она, кажется, поняла мое состояние. На лице ее растерянность и грусть. Вдруг тихо произносит:

— Извини, Синди... Прости...

Китаец приносит маленькую резиновую куколку в пышном сиреневом платьице, в белых трусиках и туфельках. Глажу ее розовые щечки, все вокруг расплывается и сверкает от нахлынувших слез.

— Синди, милая, что с тобой?

— Я хочу позвонить Ришару.

— Так позвони. У входа есть телефон.

— И что сказать?

— Мой совет вряд ли тебе подойдет.

— Почему?

— Мне не знакомы способы общения двух сумасшедших. Я могу посоветовать что-то очень примитивное. Например, позвонить и назначить встречу.

— Разве проститутки назначают встречи?

— Именно это они и делают. Скажи, что тебе необходимо серьезно поговорить, разговор не телефонный.

— Я боюсь, он узнает, что я не проститутка, и больше не захочет со мной встречаться.

— Почему, Синди?

— Он одержим идеей спасения моей души, если эта идея рухнет, у Ришара не останется поводов для общения со мной.

— Но зачем ему поводы?!

— Ришар — религиозный еврей. Он приехал в Будапешт разрядиться. Отдохнуть от семьи. Приехал туда, где его никто не знает. Это серьезное нарушение заповеди, но в комментариях к Торе оно даже имеет оправдание. Там написано: «Надень черные одежды и иди туда, где тебя никто не знает».

— А почему одежды должны быть черными?

— Потому что в древности в черное облачались те, кто хотел спрятаться от посторонних взглядов.

— Зачем идти туда, где все чужие?

— Чтобы жена не узнала об измене, чтобы не причинить ей боль, не травмировать семью. Ведь семья — святое. Если муж испытывает физическую неудовлетворенность, он может в крайнем случае пойти к проститутке.

— Это тебе все Ришар рассказал?

— — Нет, я знакома с традициями еврейской религиозной семьи не хуже его.

— Хорошо, что это все значит?

— В роли проститутки, которую нужно возвращать на путь истинный, я его устраиваю, тем брлее проститутки, которая является еврейкой, да еще вдобавок потомком древних служителей Храма.

— А в роли обычной незамужней девушки ты его не устраиваешь?

— Нет...

— Синди, по-моему, ты все усложняешь. Давай построим беседу иначе. Я, примитивная реалистка, буду задавать тебе вопросы, а ты будешь отвечать обыкновенными словами, без экскурсов в историю и философию. Только найди все же квитанцию.

— Нашла.

— Читай.

— Эфраим Шапиро. Первый международный Израильский банк. Иерусалим...

— Ситуация облегчается! Он, наверное, живет в двух метрах от тебя.

— Может, в двух километрах... Иерусалим не такой уж маленький город. Невероятно... — растерянно смотрю в квитанцию. — Значит...

— Ты любишь его?

— Да...

— Звони сейчас.

— И что сказать?

— Правду.

— О себе или о нем?

— Что нового ты можешь сказать ему о нем?

— Он лжет себе. Это очень опасно. У него, наверное, пятеро детей... Или больше... Религиозным положено... Нет, Ринат, ничего не выйдет. Лучше остановиться сейчас... Еще не поздно, и все в моих руках.

Достаю розовую салфетку с номером телефона, нажимаю зажигалку, задумчиво смотрю, как тонкий язычок пламени съедает синие цифры, потом буквы его ненастоящего имени.

Ринат, кажется, едва сдерживается, чтобы не вырвать у меня из рук салфетку, но все же сидит неподвижно и, только когда тлеющая бумажка плавно опускается в пепельницу, отчаянно произносит:

— Дура ты, Синди. Он мог бы быть сказочным любовником.

— Для тебя — возможно, только не для меня.

— Да, все в мире распределено по-дурацки!

— Кто знает... Давай выпьем за первую половину нашего туннеля, за дружбу, взаимопонимание. Всего неделю назад ты бы сочла мое поведение идиотским, презирала бы меня за глупость, а сейчас понимаешь, что я просто не могу поступить иначе.

— Понимаю — вряд ли, но чувствую — это так и есть.

— Ну, скажи, как мне тебя развеселить?

— Залезть под стол и прокукарекать пять раз, — предлагает сестра.

— Может, я так прокукарекаю, сидя?

— Иди к черту!..

Складываю руки домиком, подставляю ко рту, кукарекаю на весь ресторан, как настоящий петух. Ринат замирает от смущения и вдруг заливается смехом, а вместе с ней другие посетители ресторана. Будапешт не так давно был социалистическим, а значит, полным запретов, поэтому люди, как и в России, приветствуют что-нибудь неординарное, любой повод почувствовать себя свободными, хотя бы и такой незначительный. Сестра поднимает бокал и громко произносит, обращаясь ко всем сразу, по-моему даже к рыбам в рождественских блестках:

— С наступающим Новым годом!

И люди, как заколдованные, повторяют за ней те же слова, поднимают бокалы с вином, колой, апельсиновым соком, и даже синеглазый малыш протягивает маленькую чашечку с клубничным нектаром.

...Светает... Брат покачивает деревянную лодку. Прозрачная озерная вода шелестит о потемневшие бока. Белые кувшинки беззвучно и плавно раскрывают ладони, жирные комарики устало затихают на мокрых стеблях ряски, робкие лучи солнца неуклюже пронзают головки лютиков, превращают их в желтые фонарики.

— Зачем мы здесь?

— Чтобы ты вспомнила гармонию.

— Гармонию?..

— Гармонию тишины.

— Как на небесах у Бога?

— Да. Предрассветная тишина наполнена сотнями звуков. Великий парадокс мироздания — сотни звуков рождают тишину... У нас осталось минут двадцать.

— До чего?

— До начала нового дня.

— И что тогда?

— Мы расстанемся.

— Ненадолго. Только до следующего рассвета.

— Синди, я тебя очень люблю.

— Да, поэтому я никогда не бываю для тебя «слишком».

— Что значит «слишком»?

— Слишком красивой, слишком странной, слишком умной, слишком робкой или, наоборот, смелой. Тебя восхищает все, что есть во мне, все, что есть я.

— Почему ты так говоришь?

— Мне трудно жить. Каждый шаг требует невероятных усилий, передо мной масса преград. Ищу работу, встречаюсь с начальниками, и все они говорят мне это слово «слишком»: «Ты слишком красива, а я бы хотел серую мышку, чтобы не отвлекала от дела и не создавала проблем с женой». Другой сожалеет, что мое образование слишком прилично для той работы, что у него есть. Третий решает, что я слишком скромна и чересчур хорошо воспитанна, а ему нужна пантера, способная драть с людей три шкуры. Четвертый заявляет о моем неумении просто смотреть на вещи...

— Это пройдет, Синди. Ты найдешь свое место в жизни.

— Лучше возьми меня на небо.

— Не могу... Скоро ты получишь в подарок якорь.

— Опять! Не говори про него! Я не выживу без тебя! Нет! Нет! Ты не уйдешь от меня! Нет!..

Кричу отчаянно, безумно, разрушая гармонию рассвета, и вместе с моим криком в озерное оцепенение врывается ослепительный июльский день. Пронзительные солнечные лучи закипают в горячих слезах, жгут глаза. Беснуюсь, размахиваю руками, пытаясь удержать брата, лодка качается, я теряю равновесие и падаю в озеро, в глубокую воду, холодеющую книзу из-за множества подземных фонтанчиков. Переворачиваюсь на спину, смотрю через колыхающуюся прозрачную массу на небо, на дно нашей лодки, опутанное зеленой тиной и пузырьками воздуха, на салатовые животики лягушек. Брат опускает лицо в воду. Утопаю в его синих глазах, длинных черных кудрях, расплывшихся по волнам.

— Синди, любимая, ты всегда будешь «слишком», но однажды это принесет тебе счастье.

Брат взмахивает руками, возносится над поверхностью воды. Ее толща разделяет нас навсегда. Я остаюсь на дне озера...

...Открываю глаза. Ринат сидит на моей кровати, уставшая, но очень радостная. Явно что-то хочет сообщить.

— Доброе утро, сестренка!

— Который час?

— Шесть утра.

— Ты только что вернулась из клуба?

— Да.

— Наверное, жутко устала?

— Неважно, взгляни, пожалуйста, на свои пальчики. Поднимаю к глазам правую руку и почти теряю сознание.

— Синди, что с тобой! Господи! Синди, не пугай меня!

— Ничего... Все в порядке. Где ты взяла этот перстень?

— Я все объясню, только, пожалуйста, успокойся. Умоляю...

Сажусь на кровати, снимаю перстень с безымянного пальца, внимательно рассматриваю оправленную в серебро старинную монету. Сверху якорь — символ Александра Македонского, снизу буквы на иврите — знаки Маккавеев.

— Эту монету сделал Иегуда Бецалель в триста двадцать седьмом году до нашей эры специально для меня.

— А для меня он случайно ничего не сделал?

Кажется, сестра уже привыкла к моим нестандартным высказываниям, даже не спрашивает, откуда мне известны такие невероятные подробности.

— Где ты взяла перстень, Ринат?

— Его купил тебе Ришар, то есть Эфраим.

— Ясно, пришел к тебе в клуб и убедил...

— Убедил, что любит тебя.

— А еще он любит свою жену и пятерых детей.

— У него нет детей!

— Когда это было?

— В тот же день, когда ты сожгла записку с его телефоном.

— Вечером заявился к тебе в клуб?

— Да пять ночей он приходил ко мне. Мы говорили с ним обо всем на свете.

— И он очаровал тебя его мессианскими речами.

— Конечно! Я так тебе завидую. Вы очень похожи с Эфраимом, но он намного понятнее.

— Почему Ришар не вернулся в Иерусалим?

— Он просил дать твой адрес здесь, в Будапеште, или в Израиле, но я объяснила, что не имею права сделать это без твоего разрешения.

— Это верно.

— Наша дружба дороже всего.

— Спасибо, Ринат.

— Но мне очень хотелось, чтобы вы встретились. И тогда Эфраим решил вернуться в Израиль твоим рейсом. Он поменял билет. А вчера пришел ко мне с этим перстнем. Хотел, чтобы я во сне надела кольцо тебе на палец, а утром ты бы сама заметила его... Но у меня не было сил ждать...

— Что ты рассказала Ришару обо мне?

— Все! И про туннель, и про наш дурацкий уговор, и про то, что ты странная...

— Идиотка, короче.

— Ну да, что-то вроде этого... Через несколько часов вы покинете меня. Мне будет так не хватать вас обоих!

Ринат подняла голову и смотрит все время вверх, а я вниз. Мы стоим друг напротив друга и молчим. Со стороны это, наверное, выглядит очень странно. Мне нужно идти в самолет.

— Ринат, я буду посылать тебе факсы в клуб.

— Угу...

— Береги себя.

— Угу...

— Мы скоро встретимся. Приедешь в Иерусалим на Пейсах.

— Да.

— Мне пора...

— Да... Иди... Глупо опаздывать на самолет.

— Спасибо тебе!

— За что?

— За то, что ты есть.

Обнимаю Ринат. Сестра опускает голову, слезы текут по ее щекам...

— Нам было так весело с тобой.

— Через Интернет тоже будет весело. А знаешь, можно сделать еще круче. Покупаешь видеокамеру — глаз, специально для компьютера, и я куплю на свой, тогда у нас будет видеотелефон! Кайф?

— Кайф. Все, беги.

— Ой! Чуть не забыла. У меня сюрприз есть!

— Что еще, Синди? Опоздаешь!

Суматошно открываю сумку, достаю две маленькие подарочные бутылочки водки «Смирновская», разливаю в пластиковые стаканы.

— За любовь, дружбу и санитарную службу!

— Санитарная служба-то при чем?

— Так, для рифмы. Загадывай желание и пей до дна.

— Достроить туннель.

— Достроили уже. Про себя загадывай, вслух не сбудется.

Впопыхах проглатываем «Смирновскую», закуриваем, и я уношусь к взлетной полосе.

Купи билет и садись в самолет. Вспомни свой первый маршрут.

Здесь у нас за окном холода и снега, Но теплее, чем там, где тепло всегда.

Потому что тебя очень ждут.

Брат написал эту песню своему школьному другу, который уехал в Израиль на год раньше. Я получила кассету в Ленинграде. Мне невыносимо хочется услышать мягкий голос брата под звуки гитары, но он не приходит, не звучит, как раньше... Водка ударяет в голову, расслабляет тело... Пристегиваю ремень, прикрываю глаза, проваливаюсь в бездонную воздушную яму. Сильные руки подхватывают меня. Теплые, верные...

— Синди! Наконец-то мы встретились с тобой в небесах.

— Кто ты? — пытаюсь разглядеть обладателя магического голоса, но ватный туман облаков заволакивает все вокруг. — Поцелуй меня! — кричу я, надеясь, что человек приблизится и тогда я увижу его лицо.

— Подожди полчаса, нужно набрать высоту.

— Какую еще высоту?

— Двести тысяч метров.

— Кто ты?

— Открой глаза!

Ришар положил свою ладонь на мою. Взволнованный, счастливый, робкий.

— Господи! Я спала?

— Да.

— Как ты оказался около меня?

— Очень просто, поменялся местами. Привет!

— Привет. Пошли в туалет.

— Зачем? Тебе плохо?

— Да...

Встаем, идем в середину салона. Ришар — впереди, я за ним. Он открывает мне дверь-гармошку. Вхожу вовнутрь, увлекая за собой Ришара, и быстро поворачиваю замок.

— Синди, что это значит?

— Смотри, — нажимаю кнопку слива, — смотри в дырочку, куда уносится вода, и увидишь настоящее небо. Не через стекло, как в иллюминаторе, а самое настоящее, близко-близко.

— Сумасшедшая! Все остается внутри. Самолет загерметизирован. Какие дырочки в небо!

— Да... — разочарованно вздыхаю я, — всегда думала, что в самолете писаю прямо в небо, а если ночью, то в звезды.

— Синди, ты сказала, тебе плохо.

— Да! Мне было очень-очень плохо. Жутко хотелось целоваться, а в салоне много народу. — Обнимаю Ришара, целую в губы, он сопротивляется, шепчет бессвязно:

— Синди... Умоляю... Что о нас подумают... люди...

— Они ничего не узнают, мы же под замком. Ну, пожалуйста, есть ведь другие туалеты. Никто не заметит. Мы же только поцелуемся быстро... Это не дольше чем если у кого-то запор, например.

— Синди! Что ты несешь? Какой запор...

Ришар прижимает меня к себе. Чувствую, он не может больше сопротивляться, моя страсть разжигает в нем огонь желания, он приподнимает мою длинную шерстяную юбку, скользит по теплым бежевым чулочкам, пажикам пояса...

— Синди! Ты специально не надела трусики! Ведьма...

— Ришар, я хочу тебя... Умоляю, позволь расстегнуть твой ремень... Заклинаю тысячами километров высоты... перстнем с якорем... Маккавеями...

— Нет... Нет... — Он сопротивляется, но — тщетно...

Ришар входит в меня, я мгновенно кончаю, как в первый раз, когда была в роли проститутки. Он чувствует это, восторженно обнимает за талию, ласково шепчет:

— Синди! Любимая... Счастье мое... Никому тебя не отдам.

Волна блаженства, мягкая, как облака, в которых мы летим, успокаивает его страсть. Ришар бережно поправляет мою юбку.

— Моя кипа?

Разжимаю кулак, подаю Ришару синюю с белой каемочкой кипу.

— Зачем ты сняла ее, девочка?

— Нечаянно... Схватила, когда кончала, чтобы не закричать на весь самолет.

— Я выйду первым и сяду, а ты приходи чуть погодя.

— Опять твои дурацкие условности.

— Зачем будоражить людей? — Ришар ласково поправляет мои волосы, нежно целует в лоб, словно мудрый отец расшалившегося ребенка, выходит в салон.

Нажимаю кнопку слива, задумчиво смотрю, как вода устремляется в круглую голубую дырочку. Я не верю Ришару, что там нет неба...

Дождевые потоки несутся по каменной мостовой... Соединяются, разъединяются, закручиваются в спирали, круги, эллипсы, выпрыгивают из них и исчезают под чугунными львятами колодцев. Два львенка на задних лапах играют друг с другом на протяжении тысячелетий — герб колена Иегуды, герб Иерусалима украшает колодезные крышки... Кажется, потоки воды похожи на людей. Неведомые силы управляют их движением, соединением, переплетением, пока не исчезают они под чугунными крышками... Дождь всегда рождает во мне приятную грусть. Все вокруг неожиданно теряет резкость, привычные очертания, становится неясным, призрачным, исчезает реальность происходящего... Я иду к Ришару. Можно сесть в автобус, взять такси, но не хочется лишать себя дождевой ностальгии... Запах разбухшей от влаги хвои, шум дождевых потоков переносят меня в дачный поселок на берегу Иртыша. Мне снова десять лет. Я сижу в большом деревянном доме, закутавшись в одеяло, в кругу тридцати детей, затаивших дыхание. Вожатая читает нам «Кортик». Недавно я попыталась прочесть эту книжку соседу — десятилетнему Дани. Мальчика привезли из России в два года, мы занимаемся с ним русским языком. Первую страницу объясняла мальчику полчаса. Он спрашивал, кто такие петлюровцы, я отвечала — бандиты, которые грабили простых людей, чтобы содержать свою банду. Тогда Дани спрашивал, кто такие красные, хорошие? Они не грабили простых людей? Пришлось рассказать, что красные убивали и грабили белых — богатых, чтобы содержать на их богатства свою армию. Выходило, красные тоже плохие. В конце концов совершенно запуталась в объяснениях. Дани сочувственно вздохнул и попросил объяснить, что такое «кортик», почему мальчик — герой повести — его от всех прятал.

— Красивый нож в ножнах — обязательный элемент военной формы морских офицеров.

— Красивый нож в ножнах... — задумался Дани. — Как те, что продают туристам на арабском рынке в Старом Иерусалиме?

— Да... приблизительно.

Дани сбегал домой, принес великолепный нож на серебристой цепочке.

— Папа подарил мне в день рождения. Значит, у меня есть кортик?

— Выходит, есть.

— Слава Богу, что не придут бандиты-петлюровцы или грабители — красные, не нужно ни от кого прятать такую красоту, — порадовался еврейский ребенок и добавил: — Бедный мальчик! Ему, наверное, так хотелось похвастаться своим ножичком! Ждал, ждал, когда уйдут белые, красные, петлюровцы, когда появятся хорошие мирные люди, которые будут завидовать, что у него есть кортик... — Еще подумал и заключил: — Слава Богу, я живу в Израиле.

Мне хотелось объяснить Дани, что кортик — не просто ножик, купленный в Старом Иерусалиме у арабов, а заветная романтическая мечта советских мальчишек, но объяснить это было невозможно... Вспомнила старую хасидскую притчу про двух евреев из украинского местечка, которые поспорили перед Рошашана, кто будет трубить в шофар, и так раскричались, что их забрали в полицейский участок, а там потребовали назвать предмет спора. Оба еврея категорически отказались. Тогда спорщикам объявили, что их не выпустят на волю, пока они не объяснят, что такое шофар, и евреи сказали, что шофар — это дудочка. Полицейский разочарованно посмотрел на них:

— Почему же вы так упирались?

— Да потому, что это не дудочка!..

...Ришар стоит у входа в ресторан. Большой черный зонт делает его похожим на агента ФБР. Даже букет белоснежных лилий он держит, словно опознавательный предмет. Я вдруг чувствую, как невыносимо соскучилась по нему. Огромный прилив радости предстоящей встречи десятибалльной волной бросает меня к Ришару. Счастливая, прижимаюсь к его холодной щеке, но он отстраняется, холодно произносит:

— Скромнее надо быть, Синди. Веди себя прилично, мы не в Будапеште.

Словно та же волна, только абсолютно противоположных чувств, отшвыривает меня. Задеваю беретом о стальную спицу зонта. Ледяная струйка с его глянцевой черной поверхности скатывается за шиворот. Нестерпимо хочется развернуться и убежать в дождевые потоки, в терпкий запах хвои, в мягкую, заволакивающую ностальгию пионерского лагеря. Я, наверное, так и сделала бы, но Ришар успевает схватить меня за хлястик куртки:

— Постой, Синди, не уходи. Извини. Мне нужно поговорить с тобой. Зайдем в ресторан, посидим в тепле. Ты вся дрожишь.

Меня действительно бьет озноб, но совсем не от холода. Не от холода дождя, а от холода Ришара, но объяснить это невозможно, как невозможно объяснить полицейскому, что такое шофар...

В ресторане уютно и тепло, словно в раю. Бордовый керамический камин пылает эвкалиптовыми дровами. Их тонкий запах поднимается к хрустальной люстре, и ее голубоватые подвески феерически сверкают...

...Рассеянно смотрю в меню, пока к нам не подходит официант, похожий на знак вопроса.

— Синди, выбрала?

— Нет.

— Возьми филе красной рыбы, здесь великолепно его готовят.

— Угу...

— Или запеченную форель?

— Или запеченную форель.

Ришар заказывает на свой вкус. На соседний столик приносят блюда с розовыми ломтями рыбы, белым грибным соусом в обрамлении разноцветных овощей и ярко-зеленого базилика. Тонкий запах деликатесов щекочет ноздри. «Ладно, — говорю сама себе, — не буду обращать внимания на его дурацкие теории, поужинаю по-царски и поеду домой». Желтые огни люстры отражаются в серебре вилок и ножей, в хрустальных бокалах с бордовым вином.

— Ришар, закажи мне сто граммов «Смирновской».

— Синди, зови меня Эфраимом.

— Ришар звучит красивее.

— Чушь.

— Мне больше нравится.

— К рыбе подают вино.

— А ты закажи еще водки.

— Напьешься, будешь ко мне приставать.

— Твоя самоуверенность переходит все границы! — Опять невыносимо хочется вернуться в дождь. Навсегда... Но Эфраим тут же чувствует это, кладет свою ладонь на мою руку:

— Синди, любимая, я желаю твоих приставаний в сотни раз больше, чем ты, но еще больше я желаю тебе счастья и хочу быть честным перед тобой. Ты чудесная, умная, красивая. У тебя вообще нет недостатков.

— Ну, это уж слишком. Просто необъективно.

— Подожди, не перебивай, мне и так трудно говорить. Ты способна осчастливить любого мужчину.

— — Я хочу осчастливить тебя.

— Синди, умоляю, постарайся понять. Не злись, выслушай до конца, попытайся быть объективной, мудрой... Я более десяти лет живу с женой. Чего мы только ни предпринимали, чтобы Равиэла забеременела! Ей очень тяжело. Многочисленные лечебные процедуры изнурили ее... Она святая.

— А я — ангел.

— Ты ангел — это правда... Скорее, ведьма в облике ангела.

— Конечно, очень удобная позиция! Я — коварная Лилит, я околдовала тебя магическими чарами, а ты — безвольный, слабый барашек...

— Дурочка, я люблю тебя!

— Конечно, но мое счастье, что родилась в двадцатом веке, а не в пятнадцатом, иначе такие религиозные фанатики, как ты, сожгли бы меня на костре. Издали бы постановление, что послана главным чертом сбить с пути великого праведника, а ты бы стоял, смотрел на языки пламени и думал: «Это повеление небес. Пусть она сгорит, и вместе с ней превратится в пепел неразрешимая проблема». А потом ты бы удостоился всеобщего уважения. Еще бы! Справился с женой главного черта, с коварной искусительницей Лилит — отправил ее на костер и очистился...

— Синди, давай вернемся в наш век и в нашу ситуацию. Я еще раз призываю тебя выслушать меня и попытаться понять.

— Не хочу слушать про твою святую жену.

— Синди, ты очень близкий мне человек, я испытываю огромную потребность быть искренним и честным с тобой. Ты — не любовница. Я отказываюсь воспринимать тебя как любовницу. Ты достойна гораздо большего, а быть любовницей — унизительно. Я прежде всего твой преданный друг. Навсегда. На всю жизнь. Это гораздо больше, чем любовь! В самые тяжелые времена буду около тебя. Сделаю все для твоего счастья. Это много, Синди, очень много! Может быть, сейчас тебе трудно понять, но через десятки лет убедишься, как я был прав.

— Меня не волнуют десятки лет. Будущее не ведомо никому.

— Умоляю, Синди, не перебивай... Я устрою твое счастье. Познакомлю с моими друзьями — неженатыми состоятельными и порядочными мужчинами. Кто-нибудь приглянется тебе, выйдешь замуж, родишь ребенка... И тогда моя страсть угаснет.

— Понятно, хочешь выдать меня замуж, чтобы облегчить свои страдания. Истинно по-дружески! Эгоизм высшей степени. Интересно, кстати, почему твоя страсть после этого утихнет?

— Верующему человеку категорически запрещено вступать в связь с замужней женщиной. Это так же невозможно, как с родной сестрой.

— Гениальное решение проблемы — трахаться со мной и периодически предлагать меня своим благородным друзьям.

— Синди, ну почему ты стремишься все опошлить! Как тогда в самолете — пописать в небо. Оно не создано для этого!

— Небо создано для жизни. А в жизни есть все. Ты же просто ханжа, который строит из себя праведника.

— Я лишь стремлюсь к праведности...

— О'кей! Я тебе не любовница, а близкий, дорогой человек. Как же называется то, чем мы занимались с тобой в самолете?

— То, чем мы занимались в самолете, называется развратом.

— А я думала — любовью...

— Любовью можно заниматься только с женой. Это единственные сексуальные отношения, освященные Богом.

— Ну, женись на мне, если так необходимо.

— Наконец-то ты дошла до главного.

Опускаю глаза на бледный артишок между розовыми ломтями рыбы. Эфраим по-своему понимает мой взгляд. Подзывает официанта, просит подогреть.

— Синди, не хочу тебе лгать. Я никогда не смогу оставить жену. Она — часть меня, как рука или нога.

— Или аппендикс.

— Неважно. Ты родишь ребенка, а Равиэла будет одинокой и несчастной всю жизнь. Я не смогу жить с ощущением вины! Если бы мы имели детей, мне было бы гораздо легче оставить жену... Возможно, мои слова звучат парадоксально...

— Более парадоксально, что ты подарил мне кольцо. По законам еврейской семьи таким образом жених покупает невесту. Забыл?

— Нет. Я совершенно не думал об этом, когда дарил тебе перстень.

— Даже подсознательно?

— Не знаю...

— Где ты его купил?

— В Будапеште.

— — Ложь. Таких вещей в Будапеште не бывает, ты купил перстень в Израиле.

— Да... Когда уезжаю за границу, заранее покупаю подарок, потом обычно нет времени.

— Ты прекрасный муж.

— Да? Почему?

— Всегда думаешь о жене, возвращаешься домой с подарками.

— Равиэла очень любит меня. Она такая умница! В день свадьбы я обещал сделать ее счастливой, обещал много детей. Равиэла была красивой образованной девушкой из богатой семьи, а я бедным, ничем не привлекательным студентом. До сих пор удивляюсь, почему она согласилась выйти за меня. Ты не поверишь, я от счастья вырос после этого за год на целую голову.

— Почему ты выбрал жене перстень именно с этой монетой?

— У нее есть серьги с монетами времен Хасмонеев, кулон с монетой периода царствования Ирода, не хватало только перстня.

— ...Времен Маккавеев. Прямо не жена была бы, а экспонат для студентов-археологов. Потом купил бы ей цепочку на лодыжку с монетами царя Соломона.

— — Религиозные женщины не носят цепочек на лодыжках.

— Ах да! Это так сексуально, что религиозные мужчины бросаются в самолеты на поиски проституток.

— По-моему, это просто безвкусно.

— Или безыдейно. На тонкой красивой ножке цепочка выглядит очень изящно.

— Да, конечно, если не считать ассоциаций с обезьяной в цирке.

— А что плохого в чудной обезьянке Монике? Она приносит людям радость, смех, хорошее настроение. Своими милыми проказами она способна объединить сотни совершенно разных людей: религиозных, светских, бедных, богатых. Почему все должно быть серьезно и обоснованно?! Прилично, важно, солидно...

— Я вообще не люблю животных, они мне неинтересны.

— А кто тебе интересен?

— Человек... Его огромный мир... Я иногда думаю, как миллиарды миров существуют на земле и Бог способен соединять их...

— Или разъединять. С тобой все ясно, Эфраим. Давай выпьем за то, чтобы растопило все льды...

— Тогда уж лучше за освобождение от всемирного потопа. Об этом событии подробно написано в Торе.

— Да, действительно, и недавно недалеко от Кинерета нашли части корабля, очень похожего на ковчег Ноя.

— Серьезно?

— Вполне. Радиологическое исследование древесины корпуса подтвердило, что кораблю более пяти тысяч лет.

— Как же дерево не сгнило за тысячи лет?

'— Это же особенное дерево, может быть, то самое, что росло в Израиле во времена первого Храма и на торговле которым сделал свои миллионы царь Соломон.

— Синди, ты хоть немного любишь меня? Хоть чуточку?

— Не знаю... Вряд ли.

— Ну и не надо. Я так тебя люблю, что моей любви хватит на нас двоих! — Эфраим грустно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что никогда в жизни не услышу ничего более правдивого и желанного. Хочется обнять его, погладить по голове, как маленького ребенка, и сказать: «Может, не стоит ничего усложнять, думать о будущем. Давай просто жить и быть счастливыми, что встретились». Однако это не поможет, потому меняю тему разговора:

— Расскажи, каким ты был в юности.

— В юности... Любил водить девушек в рестораны, дарить им подарки, красиво одеваться, в общем, производить впечатление... Однажды попал в связи с этим впросак. У меня была подружка — парикмахерша.

— Ты тогда уже стал религиозным?

— Нет... Ее звали Софи. Мы встречались несколько месяцев. Потом я ушел в религию, окончил университет, женился. Прошло лет шесть, я случайно оказался в городе моей юности и, конечно, вспомнил про Софи. Она по-прежнему работала в той же парикмахерской, замуж не вышла, увидела меня, страшно обрадовалась. Посидели в кафе. Мне захотелось купить ей подарок на память. Знаешь, что она попросила? Сейчас будешь смеяться.

— Тебя?

— Нет. Ножницы. Какие-то особенные, профессиональные. Действительно дорогие. Софи была абсолютно счастлива. Я, оказывается, исполнил ее многолетнюю мечту. Вышли из магазина, она бросилась мне на шею, начала целовать.

— Я ее вполне понимаю.

— Я тоже понял — ей хотелось как-то отблагодарить меня.

— Но твоя религиозность запрещала принимать ее поцелуи. Или было просто неприятно?

— Нет, приятно, но это уже интим, к тому же мы находились в центре города, на людной улице.

— Когда человек не влюблен, то осторожничает, сдерживает себя.

— Синди, ты не представляешь, сколько чувств ты пробудила во мне! Я словно вернулся в юность. Хочется рассказывать тебе истории, которые никто не знает. Поведать свои тайны... — Ришар усмехается каким-то своим мыслям.

— Ужасно интересно. А что было дальше с Софи?

— Ничего... Вернулась в свою парикмахерскую.

— Разочарованная?

— Не знаю.

— Софи хотела не только поцеловать тебя.

— Откуда ты знаешь?

— Как еще могла она отблагодарить за подарок?

— Да... Странная, я бы сказал, извращенная благодарность...

— По-моему, благодарность не может быть извращенной, она свойственна широким, благородным натурам. Думаю, Софи из таких. Добрая, порядочная.

— Да... не считая того, что отдавалась разным мужчинам.

— Отдавалась... Но ведь не забирала. Может, искала таким способом свое счастье. А после твоего отказа, наверное, утратила уверенность. Бедняжка не представляла, что ты сделал подарок из эгоистических соображений.

— Как это?

— Тебе захотелось увидеть по-настоящему счастливые глаза, получить удовольствие от своего всемогущества. Оставить память о себе на всю жизнь. Разве не для этого ты разыскал Софи через столько лет!

Ришар скрещивает руки, кладет на них подбородок. Огоньки хрустальной люстры вспыхивают в его задумчивых глазах.

— Да... Ты права, если бы я по-человечески объяснил все это Софи, не произошло бы дурацкого продолжения, но тогда я и сам толком не понимал, почему мне взбрело в голову разыскивать Софи и делать ей подарки.

— Продолжения?..

— Когда вернулся вечером на следующий день в гостиницу, девушка ждала меня в фойе.

— Пришла расплатиться?

— Наверное.

— А изменять жене в твои планы тогда еще не входило?

— В мои планы никогда не входило изменять жене.

— Но ты же изменял?

— Тогда еще нет... Мы поднялись в номер, Софи раздела меня и сделала минет.

— Хорошо?

— Профессионально.

— Лучше, чем я?

— Синди! Умоляю, при чем здесь ты! Прошу тебя, перестань писать в небо! Самолет загерметизирован, все равно не получится. Можешь вообще не прикасаться ко мне и ничего не уметь, мое чувство к тебе нисколько не уменьшится. Не знаю, не могу объяснить... Я не испытывал такого никогда в жизни. Ты рядом, и сердце мгновенно наполняется радостью. Все выглядит иначе, вещи приобретают особенный смысл, а обыденность исчезает мгновенно, как ночь от первых лучей солнца. Если ты не испытываешь всего этого, я очень тебе сочувствую. Когда я рядом с тобой, мне страшно, что мог прожить целую жизнь и не испытать ничего подобного... — Ришар берет мою руку, легонько касается линии любви: — Где-то здесь написано мое имя.

— Два твоих имени.

— И все, что нас ждет в будущем.

Равиэла моет мне яблоки и сливы. Аккуратно вытирает фрукты белоснежной салфеткой, складывает в пакет... Она так ухаживает за мной, так бережет, словно я сделан из тонкого хрусталя. Когда думаю, что жена — часть меня, действительно не могу точно сказать, какая именно часть. Равиэла, наверное, чувствует, что я зеница ее ока... Может быть, она дарит мне невостребованную заботу и нежность к нашим неродившимся детям?..

Собираюсь на месяц в армию — как положено, раз в год. По старой привычке заехал вчера в ювелирный магазин, чтобы купить жене подарок к возвращению. Равиэла давно мечтала о рубиновом колье. Увидел его на витрине и тут же вспомнил о Синди. Вчера в ресторане она была в бархатной кофточке точно такого же цвета. Без украшений... Это особенно бросалось в глаза из-за глубокого выреза. Представил, как надеваю колье на Синди. И захотелось надеть его на нее сию минуту. Продавщица заметила мой взгляд, принялась расхваливать рубины:

— Ручная работа, единственная вещь в своем роде.

— Неужели второго такого нет во всем мире?

— Нет, — безапелляционно заявила девушка, словно сама сделала колье прошедшей ночью.

— Жаль... — разочарованно произнес я.

— Почему?

— Мне нужно купить два одинаковых.

— Да? — Девушка явно оказалась в тупике. Достать второе — значит сознаться во лжи, не достать — потерять в прибыли.

Я заинтересованно наблюдал за ее метаниями, но замешательство молодой коммерсантки длилось недолго. Взяла счетную машинку и замелькала пухленькими пальчиками по темным кнопкам: — Если покупаете второй браслет, то получаете большую скидку.

...Равиэла относит фрукты в мой походный рюкзак. Мечтаю об армии, как о панацее. Надену военную форму, зашнурую грубые ботинки и сбегу от всех проблем на целый месяц. Мысли об армейских друзьях, солдатских пошлостях, мужском быте приводят меня в восторг. Радостный, вхожу в комнату. Равиэла как-то поспешно затягивает шнурки рюкзака, торопливо произносит:

— Ну, вот ты и готов, Эфраим, давай присядем перед дорогой.

Садимся рядом, думаем каждый о своем. Губы Равиэлы чуть шевелятся. Молится о моем благополучии. Первая встает:

— В добрый час...

Спускаемся к машине. Птичий гомон обрушивается на нас веселым водопадом. Воробьи беспорядочно снуют в апельсиновом дереве. За пять лет оно так вымахало, словно его поливают живой водой, а не обычной струей из шланга. Говорю об этом жене. Она счастлива.

— У тебя легкая рука, — целую ее мягкую ладонь, — береги себя, я позвоню вечером.

— Главное — ты береги себя. Не будь мальчишкой, не бросайся везде первым.

— Перестань, Равиэла, о чем речь!

— Эфраим, — жена серьезно смотрит мне в глаза, — без тебя моя жизнь не имеет смысла...

С двенадцати часов самые дешевые телефонные разговоры. Задумчиво смотрю в ночное небо. Жду полночи. Каждые десять минут мимо проплывают сверкающие точки самолетов. Раньше я путала их с падающими звездами, торопилась загадать желание, пока не поняла, что воздушная трасса проходит неподалеку от моего дома.

Полчаса назад звонил Эфраим. Мы говорили о глубине религиозного знания. Он убеждал:

— Двухлетний ребенок подставит пальчик к огню, обожжется и больше не будет этого делать. Малыш незнаком с законами термодинамики, однако у него уже есть свое знание об огне. Семнадцатилетний юноша уже знает о силе огня. Он знает, что существуют ожоги разной степени. Сорокалетний мужчина понимает, что если серьезно обожжет палец, то не сможет работать, содержать семью, кормить детей. Казалось бы, незначительная вещь может в корне изменить его жизнь.

— Именно это и происходит с тобой сейчас. Ты постиг новый уровень знаний, чувств и теперь не можешь жить по-прежнему. Потому так охотно помчался в армию.

— Меня призвали, — слабо защищался Эфраим. Внешне это выглядело чистой правдой... Старинные часы бьют полночь. Вхожу в Интернет.

Ринат направила глаз видеокамеры на сияющий бриллиант магендавида.

— Привет, родная! Хотелось бы увидеть тебя, а не подвеску.

— Привет, Синди! — Сестра сияет не меньше бриллианта. — Я так соскучилась!

— Я тоже.

— Даже подумываю продать клуб и переехать в Иерусалим.

— Здравая мысль...

— Наоборот. У меня ведь нет никакой специальности.

— Зато есть организаторские способности. Окончишь курсы. Сватовства, например. У тебя это хорошо получается.

— Что, свадьба не за горами?!

— Оставь, у меня трудный случай.

— А у кого он легкий? Ну, так что с Эфраимом?

— Сплошные панегирики его святой жене.

— Но ведь он мечтает о ребенке. Так забеременей и сознайся в слезах!

— — Ринат, мы же не в театре.

— Ну и что, нормальная женская хитрость, старая, как сама жизнь. Нужно бороться за мужчину, а не быть покорной овечкой. Вот жена его, между прочим, борется.

— Чем это, интересно?

— Хотя бы своей святостью.

— Унизительно цепляться за мужика с помощью ребенка.

— Конечно, легче смотреть на звезды и загадывать желания, чтобы кто-то наверху за тебя все сделал, а ты будешь выглядеть гордой и благородной.

— Ринат, не выкраивай на меня свое платье, лучше постарайся разглядеть мое.

— Твой король голый и жалкий.

— Да, ты права. Мой король плачет, глядя в черное небо...

— Когда ты виделась с Эфраимом?

— Три недели назад. Он сейчас в армии.

— Наивная дурочка! Разве можно позволять мужчине такие долгие расставания. Отношения-то абсолютно непонятные!

— Ринат, у меня впечатление, будто по ошибке попала в Бюро добрых советов. Может, хватит?

— Мужчину нужно держать на коротком поводке, в дистанции обозримого видения, иначе кто-нибудь другой перетянет. Поезжай к нему немедленно! Нагрянешь — нежная, неожиданная, как Красная Шапочка.

— Может, как папа Карло? Если честно, мне хочется закрыть эту историю.

— Может, ты его не любишь?

— Наверное, недостаточно, чтобы пытаться совершать действия, на которые не способна. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— О чем? Есть ли жизнь на Марсе?

— Нет... Например, о сокровенных желаниях.

— Чего ты хочешь?

— Не знаю точно... Водки выпить.

— Глупо чокаться о компьютер.

— Попробуем?

— У меня «Смирновская».

— И у меня. Хорошее совпадение!

Разливаем ледяную жидкость в хрустальные рюмки, лихо выпиваем залпом. Сибирская школа... Когда нам было шестнадцать и пятнадцать, родители боялись, что в молодежной компании парни напоят нас и мы наделаем глупостей. Отец научил меня и Ринат пить водку и не пьянеть. В двадцать семь пришлось переучиваться. Какой смысл употреблять алкоголь, если это не помогает расслабиться, отключиться от проблем хотя бы на короткое время...

Сестра исчезает в голубом пространстве компьютера, и я делаю то, что трезвая не позволила бы себе никогда.

— Але! Але!..

— Ришар?

— Синди, час ночи, что с тобой? Где ты?

— Дома. Ришар... я...

— Почему ты опять называешь меня Ришаром?

— Хочется. Я... люблю тебя.

— Я тоже, девочка моя.

— Нет... Я хотела сказать другое.

— Что?

— Ришар, я беременна. У нас будет ребенок.

— ... Нет. Ребенка не будет...

— Ты же говорил, что мечтаешь о сыне.

— Да, Синди, я мечтаю о сыне как о самом большом счастье в моей жизни, но не от тебя, а от Равиэлы. Вспомни наши первые встречи, каждый раз я пытался объяснить тебе это. Внушить, что никогда не смогу бросить жену. Никогда. А ты не давала мне говорить, требовала не рассказывать о ней, злилась, просила не думать о будущем, жить настоящим. Вспомни, сколько раз я пытался быть с тобой честным! Предупредить, уберечь от ошибок! Бог покарал меня! Нельзя! Нельзя изменять жене!..

Голос Эфраима дрожит. Мне кажется, он едва сдерживает слезы. Эх, Ринат! Отключаю телефон, раздеваюсь, ложусь спать...

Огромные звезды загромождают собой все видимое пространство — до верхушек песчаных барханов на горизонте. Словно бесконечная пустыня их полная собственность. Ночью это так и есть. Им мало территории на небе. Глупые, они стремятся к земле, думают, здесь лучше. Хорошо, что не могут долететь, спалили бы все к чертовой бабушке... Каждый должен быть на своем месте. Какое огромное пространство!.. Миллионы людей. Женщин... А человек зацикливается между двумя, и нет у него выхода. Синди, девочка моя, что она делает сейчас? Наверное, курит свои длинные бесконечные сигареты и рыдает. Сбежал от всех проблем!.. Наш брак с Равиэлой невозможно разрушить. Он освящен опаленной золой сгоревшего Храма.

Я сам принес к хупе угольки из пепелища двухтысячалетней давности... У меня есть сорок дней... Сорок дней — зародыш в чреве Синди еще не ребенок... Твердость ночной пустыни наполняет мою волю. Прислушиваюсь к себе и не чувствую колебаний. Я буду жить с Равиэлой всю жизнь. А Синди? Выйдет замуж и родит дитя в замужестве, как велено Богом...

Столб огня загорается на горизонте, приближается ко мне, и сквозь громовые раскаты слышу голос человека:

— Эфраим!

— Кто ты?

— Иегуда Бецалель.

— Кто ты, Иегуда Бецалель?

— Фальшивомонетчик. Я сделал монету, которую ты подарил возлюбленной.

— Она фальшива?

— Была две тысячи триста двадцать семь лет назад.

— Неужели этого времени достаточно, чтобы монета стала настоящей?

— Да. Ты искупил мою вину. Мою ложь. Это моя последняя монета. Ее нашли в земле, вставили в золотую оправу. Вложили труд. Ты заплатил за все.

— Значит, она больше не фальшива?

— Нет. То, что было фальшиво сотни веков назад, — сегодня настоящее.

— Я был уверен в обратном. Настоящее существовало лишь в Храме, а нынешнее — обманно, призрачно. Люди гоняются за земными наслаждениями, материальными богатствами, а главная ценность— душа народа покоится в черном пепелище Храма. Я, моя жена, тысячи верующих евреев, свято соблюдающих традиции, способны возродить Храм.

— Ты ошибаешься, Эфраим. Храм живет. Это не фальшивые угли, которые накрыли стеклом, чтобы рассказывать о них детям и туристам. Храм живет в душах живущих. В тебе, в Синди, в Равиэле... Храм Синди выше твоего.

— Почему?

— Она не боится Божьей кары. Ее душа сильна и свободна. Она не совершает подлых поступков, потому что уважает себя и других людей. Твоя порядочность основана на страхе. Страхе перед Богом.

— Разве бояться Господа плохо?

— Это просто трусость.

— Я не могу причинить боль Равиэле. Страх перед Всевышним здесь ни при чем.

— Фальшь. Ты не можешь причинить боль себе.

— Значит, я должен оставить жену, которой дал клятву под хупой на углях Храма? Именем Бога дал клятву никогда не предавать ее.

— Я не властен решать за тебя, Эфраим.

— Что же мне делать?

— Ты уже сделал. Выкупил мою фальшивую монету и подарил Синди.

— Я купил перстень жене.

— Ты купил перстень Синди.

— Я не подозревал о ее существовании, когда покупал это кольцо.

— Ты вырвался из объятий Равиэлы и летел по небу две тысячи триста двадцать семь километров.

— Что значит это совпадение цифр?

— Только одно. Ты хотел этого совпадения, стремился к нему, но лгал себе, ища оправданий в Танахе, молясь и дрожа перед Господом. Ты жаждал всего, что произошло в Будапеште. Это и есть правда. Будь честен перед собой, Эфраим, сбрось фальшь — и поймешь, как нужно поступить.

— Иегуда!..

Дым окутывает старца с ног до головы. Слышу мягкий шепот:

— Спасибо, Эфраим... — Звук моего имени тает вместе с белым облаком в бледном предрассветном тумане.

...Открываю маленькие пластиковые баночки с маслом и вареньем. Мажу белый хлеб. Пью чай... Через час я везу командира части. Есть время прийти в себя, расстаться со сном, вернуться в реальность...

— Эфраим! Тебя ждут на КПП.

Этого еще не хватало! Не могу сейчас ни с кем говорить.

— Эфраим!..

Медленно встаю из-за стола, иду по длинному залу столовой, по красно-коричневой земле территории воинской части... Какая-то женщина в синем платке смотрит на меня сквозь колючий забор, прикрывшись от солнца ладонью... Синди! Ближе-ближе... Этот глубокий вырез рубиновой кофты. Чувствую его запах. Его нежность.

— Синди!..

Прижимаемся друг к другу через проволочную изгородь... Никого нет на свете. Никого. Даже этих железных колючек. Даже солнца и неба.

— Синди...

— Ришар, родной, прости меня, я причинила тебе такие страдания! Я не беременна. Это — ложь. Ложь! Прости меня!

— Глупая...

— Да, я глупая, я идиотка. Я люблю тебя и хотела солгать, но...

— Не смогла?

— Да...

— Не надо. Не надо больше лжи.

Разжимаю пальцы Синди, касаюсь якоря на перстне.

— Эфраим, вы что, сумасшедшие! Стоите, как в гетто, не дай бог. Выйди через КПП, погуляй с девушкой. У тебя есть еще полчаса в распоряжении. — Черноглазый Йоси берет меня под руку, выводит за ворота, лукаво подмигивает: — Везет вам, религиозным, умеете красавицам голову задурить.

Возвращаюсь из армии. Как странно, уже девять вечера, а в нашем доме темно. Неужели Равиэла легла спать? Звоню в колокольчик. Тишина. Открываю дверь. Включаю свет и сразу замечаю на столе большой лист бумаги, придавленный розовым кварцем. Мой свадебный подарок Равиэле. Тяжелая глыба необработанных кристаллов. Кристаллов любви... Ровные, аккуратные буквы с трудом складываются в слова. Читаю медленно-медленно, теряя на пути слоги, путаясь в смысле:

«Дорогой Эфраим! Десятки раз думала, как сказать тебе то, что произошло со мной, как объяснить случившееся, и всегда ужас охватывал меня от одной мысли, что это необходимо сделать. Три месяца назад я впервые в жизни изменила тебе. Это произошло, когда Ришар гостил в нашем доме. Он любит меня, Эфраим. Любит уже несколько лет. С первой встречи. Но никогда раньше я не позволяла ему приблизиться ко мне. Была уверена — наш брак нерушим. Боялась Божьего наказания за измену. Теперь понимаю, что мы просто обманывали друг друга и сами себя. Теперь, когда обнаружила нечаянно два подарка в твоем армейском рюкзаке. Два одинаковых рубиновых колье. У тебя тоже есть любимая женщина, Эфраим. Наша ложь бессмысленна. Я беременна. Беременна от Ришара. Страшно представить, но я хотела обмануть тебя, сказать, что ребенок твой. Обмануть и себя, и Ришара и таким образом сделать тебя счастливым. Но Бог спас меня от этого страшного шага. Посмотри, вверху листа результаты моего анализа на беременность. Прочти и порадуйся вместе со мной. Нынешним летом родится мой сын. Это произойдет в Париже. Сейчас ты читаешь письмо, а я лечу к Ришару.

Будь счастлив, Эфраим».

Теряю ощущение времени и пространства. Одиночество в огромном мире особенно невыносимо. Еще раз бросаю взгляд на письмо жены, выхожу из дома, завожу машину и долго кружу по Иерусалиму, пока не оказываюсь под окном Синди. Оно горит мягким желтым светом. Долго звоню. С досадой думаю, что девочка боится темноты и спит при свете, хочу уйти, но вдруг дверь распахивается, и моя полуголая, пьяная и счастливая возлюбленная повисает у меня на шее.

— — Ты что, пьешь в одиночестве?

— Нет, с Ринат...

— Сестренка к тебе прилетела?

— Она в Интернете сидит.

— Где?!

— Хомо сапиенс из каменного века! — Синди тащит меня в спальню к компьютеру.

Вижу сияющую Ринат в розовом прозрачном пеньюаре. Хихикает с экрана, как кокетка в порнографическом фильме, замечает меня, мгновенно исчезает и появляется снова, на этот раз в более приличном виде.

— Синди, что за пляски посреди ночи?

— Празднуем нашу помолвку...

— Когда начали?

— В двенадцать.

— В двенадцать дня?!

— Ришар, какой ты тупой! Днем Интернет стоит очень дорого!

— Не называй меня Ришаром!

— Ты сам выбрал это имя.

— Синди, выйди из Интернета, мне нужно с тобой поговорить. Ринат, девочка, извини, я заберу ее у тебя.

— Только навсегда, пожалуйста, на всю жизнь! Давайте выпьем за это.

Синди наливает четверть фужера «Смирновской». Вспоминаю почему-то, что ее предпочитал любавическии рэбе. Пью обжигающую жидкость под счастливые взвизгивания Ринат и Синди. Реальность снова исчезает.

— Теперь целуйтесь до зари, а я исчезаю в волнах эфира.

Беру Синди на руки, на секунду вижу краешек черного неба с ярко мерцающей звездой.

— Девочка, быстрей загадывай желание!

— Дурак, это самолет летит в дальнюю страну.

— Ах да! Равиэла летит к Ришару.

— Правда? Невероятно! Значит, он действительно существует!

Падаем в кровать и целуем друг друга так неистово, словно две тысячи триста двадцать семь лет были в разлуке. Я шепчу это Синди. Она моментально садится на кровати:

— Откуда ты знаешь эту цифру?

— А ты?

— Мне сказал брат, когда я курила с ним на его могиле.

— Он сказал тебе о монете?

— Да. Ее сделал Иегуда Бецалель.

— Фальшивомонетчик.

— Но ведь она настоящая?

— Теперь да. Теперь все настоящее.

— Эфраим, ты даже не подумал, что я сумасшедшая.

— Почему сумасшедшая?

— Потому что говорила с братом. Он же мертвый.

— Он жив, Синди.

— Правда?!

— Конечно.

— Но я никогда больше не смогу разговаривать с ним. Ты подарил мне этот якорь и лишил... брата.

— Синди, я хочу тебе поклясться...

— Нет! Не надо, пожалуйста!..

Она целует мои ноги. Чувствую ее теплое дыхание на кончиках пальцев.

— Не надо никаких клятв, никаких слов... никаких обещаний...

Мягкая истома накрывает меня бесшумной волной, уносит в небытие... Я вхожу в Синди... в ее существо, в ее жизнь, в ее сумасшествие, и мне кажется, что теперь уже навсегда...