Укрощенный дьявол

Глава 11, в которой лорд Уолрейфен делает предложение

Открыв глаза, Джайлз увидел тусклый, колеблющийся свет и смутно осознал, что в его жизни только что произошло что-то чрезвычайно важное. Приподнявшись на одном локте, он взглянул на подсвечник, стоящий на ночном столике, и понял, что свечи догорают. Как долго он спал? Прищурившись, он в сумерках посмотрел на свои маленькие позолоченные часы – они показывали четыре.

Рядом с ним на боку, подложив руку под щеку, лежала Обри. Она выглядела совершенно невинной. Господи, она и была невинной – или так близка к этому, что почти не было разницы. Джайлз снова откинулся на гору подушек, и в этот момент первая свеча зашипела и погасла, а Обри что-то прошептала во сне и придвинулась ближе.

«Боже правый, что я наделал?» – спросил себя граф, глядя вверх на балдахин кровати. Конечно, он не сделал ничего такого, чего не собирался делать. Тогда почему результат казался таким... таким серьезным? При этой мысли что-то внутри его ожило и принесло с собой чувство беспокойства. Эта любовная связь, которую он затеял с собственной экономкой, внезапно показалась ему чересчур неопределенной, чересчур хрупкой.

Его переполняло назойливое желание разбудить Обри и до конца выяснить отношения между ними. И по правде говоря, ему действительно стоило разбудить ее. Обри была гордой, и ей не понравится, если кто-то из ее собственных подчиненных обнаружит ее нагой в постели хозяина. «Нет, – решил Джайлз, – она не уйдет, пока между нами не будет все решено». Повернувшись, он положил руку ей на плечо и обнаружил, что глаза у нее открыты и она в тревоге смотрит вверх на него.

– Доброе утро. – Джайлз легким поцелуем коснулся ее лба.

– Который час? – хрипло спросила она и, прижав к груди простыню, села в кровати. – Я должна идти.

– Около четырех. – Джайлз потянул ее обратно в глубину постели и привлек к себе. – Не уходи еще.

– Скоро придет Ида, и все станет известно.

– Обри, дорогая, не уходи, – Он взял в ладони ее лицо. – Останься еще ненадолго и дай мне возможность рассказать тебе, что означает для меня эта ночь, проведенная с тобой. – Даже в полутьме граф увидел, как Обри покраснела.

– Я очень рада, милорд. Вы замечательный. Но мне на самом деле нужно идти, если я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я выхожу из вашей спальни. Уверена, что этого не хочет ни один из нас.

Джайлзу не понравился ее унылый вид.

– Послушай, Обри, меня это не заботит. Ты меня околдовала.

– Но вы едва знаете меня, милорд. – Немного приободрившись, она взглянула на графа. – И безусловно, вам не все равно, что станут говорить ваши собственные слуги в вашем собственном доме. И конечно, меня очень волнует, что будут говорить о нас обоих.

– Обри, – он взволнованно снова поцеловал ее, – этого не будет. Так продолжаться не может, ты не должна оставаться в Кардоу. – Джайлз почувствовал, как она окаменела в его объятиях.

– Прошу прощения?

– Послушай, Обри, – отчаяние подсказывало ему слова, – я привык заботиться о своих любовницах. Я не хочу, чтобы ты работала, тем более на меня, и хочу, чтобы у тебя были красивые вещи и обеспеченная жизнь. Прошедшей ночью я не шутил, говоря о том, что ты должна жить в роскоши. Возможно, ты считаешь меня сумасшедшим, Обри, но я в своем уме, клянусь. Я хочу, чтобы ты была со мной.

– В качестве вашей любовницы? – Обри побледнела. – Вы собираетесь... платить мне? Как проститутке?

– Эту звучит весьма грубо. – Граф на дюйм отодвинулся от нее.

– Нет, – испуганным тоном возразила она, – нет, это не грубо, это честно.

Уолрейфен почувствовал, как паника сдавила ему легкие. То, что всего несколько мгновений назад казалось правильным, сейчас пошло вкривь и вкось. Черная пустота – одиночество – угрожала снова поглотить его.

– Ты нужна мне, Обри, – просто сказал он. – Не думаю, что ты понимаешь, как сильно я нуждаюсь в тебе. Я хочу, чтобы ты была со мной. Не здесь, а в Лондоне. Бог мой, ты не можешь работать на меня!

– Если вы будете платить мне, чтобы я была вашей любовницей, то я, безусловно, буду работать на вас – и самым позорным образом, – тихо сказала она, но Джайлз не желал ничего слышать.

– Обри, у меня есть жилье, небольшой городской дом недалеко от Риджентс-парка. Ты и, разумеется, Айан будете там счастливы. У тебя будет собственный штат слуг и экипаж. Я найду хорошего учителя для Айана. Обри, я всегда буду заботиться о вас обоих. Вот насколько сильно я хочу тебя.

– Хотите меня, – повторила она. – И это все, что имеет для вас значение.

– Для меня имеет значение все, что касается тебя, – возразил граф.

– Я ваша служанка, милорд, – покачала головой Обри. – Здесь, в Кардоу. Если вы прикажете мне делить с вами постель, я это исполню, но...

– Если я прикажу тебе?.. – Джайлз резко сел в кровати. Обри сжала губы, но потом снова расслабилась.

– Если я по какой-то причине делю с вами постель, то это только мое дело, – внесла ясность, она. – Вы изумительный любовник. Но я не шлюха, милорд, и не хочу, чтобы мне платили за то, что мы делали. Я не могу поехать в Лондон. И я не хочу, чтобы мой ребенок видел что-то, что мне будет стыдно объяснить ему. Я ваша экономка. В Кардоу.

– В Кардоу? – глухо повторил Джайлз.

– Да. Да, если вы не решили уволить меня.

– Не говори глупости, Обри. – Согнув ноги, он уперся локтями в колени, подпер голову руками и уставился на покрывало.

– Но это в вашей власти, милорд, – тихо сказала Обри. – Такова реальность.

– Это то, что ты обо мне думаешь? – «Боже правый, она говорит серьезно!» – ужаснулся Джайлз и, быстро повернув к ней голову, пронзил ее взглядом. – Ты на самом деле полагаешь, что я мог бы уволить тебя? За это?

– Многие мужчины могли бы. – Обри моментально отвела взгляд.

Внезапно у графа зачесалась рука от желания ударить ее, но он сразу же понял, что Обри права. Большинство мужчин так и сделали бы. Да, у него была власть над ней, и он тоже воспользовался своей властью – разве не так? О, тайком, таким способом, который позволил ему избежать чувства вины. Но он всегда помнил об этой власти и вопиющем неравенстве их положений – и Обри тоже не забывала, в этом он не сомневался.

Однако Джайлз чувствовал, что она не поддастся на его убеждения, что бы он ей ни обещал. Пустота была черной, бездонной и ненасытной, он чувствовал, что его мир – и грандиозный план, который, как вдруг оказалось, у него был, – рушится вокруг него, и внезапно, совершенно необъяснимо почему, Джайлзу захотелось заплакать.

– Просто скажи мне кое-что, Обри, – прошептал он, прижав к глазам ладони. – Тебе были приятны мои ласки прошедшей ночью? Ты получала удовольствие от моих прикосновений не в примитивном физическом смысле? Тебе было приятно спать в моих объятиях? Или это был просто твой долг? – Он услышал, как Обри, переводя дыхание, издала жалостный звук.

– О, милорд, не делайте этого со мной, – хриплым голосом попросила она. – Если в вашем сердце есть хоть унция милосердия, не спрашивайте меня об этом.

– Но я спрашиваю, – настаивал он. – Ей-богу, у меня на это тоже есть кое-какие права.

– Конечно, мне были приятны ваши ласки, – ответила Обри дрожащим голосом. – Конечно, мне хотелось их. Я служанка, милорд. У меня нет никого, кроме моего ребенка. Невозможно сосчитать, сколько лет я не знала человеческого прикосновения или мимолетного внимания с чьей-либо стороны. Конечно, я получала удовольствие от вашего внимания. Я мечтала о нем. Вы понимаете меня? Вы можете представить себе, на что похожа такая жизнь?

– А как ты полагаешь, на что похожа моя жизнь? – холодно взглянув на нее, спросил граф. – Обри, ты думаешь, между ласками, которые тебе дарят, и теми, за которые платишь, нет никакой разницы? Ты думаешь, эта любовь куртизанок в обмен на деньги согревает сердце мужчины?

– И тем не менее, милорд, вы именно это хотите получить от меня.

– Да нет же, ей-богу! – прорычал Джайлз, ударив кулаком в спинку кровати. – Я... я забочусь о тебе, Обри. Здесь совсем другое... или может быть по-другому, если ты согласишься.

– По-другому никогда не бывает, – возразила она. – И вы меня не знаете.

– Нет, знаю! – отрезал он и в этот момент понял, что говорит правду. – Я много узнал о тебе в последнее время. Возможно, я не совсем знаю тебя в физическом смысле, но я знаю твои мысли и даже немного твою душу. Я знаю, о чем ты думаешь, чем ты дорожишь. А теперь я узнал, как ты оживаешь от моих прикосновений, как зажигаешь огнем мою душу. Черт возьми, не собираешься же ты говорить мне, что я знаю и чего не знаю!

– Мне нужно идти, милорд, – с печалью в голосе повторила Обри. – Прошу вас, позвольте мне уйти.

– Да, иди, ради Бога, – раздраженно бросил он, сердитым жестом указав на дверь. – Не стану просить тебя хоть секундой дольше терпеть мое общество без крайней необходимости.

– Это не так. Вы знаете, что это не так.

Ничего не сказав, Джайлз сел на край кровати, накрыл простыней бедра, зажав в кулаке один ее угол, и прислушивался, как Обри тихо одевается позади него. Она ничего не говорила, и он не шевелился, пока не услышал, как дверь тихо открылась и с тихим стуком закрылась – Обри ушла.

Проклятие, он все разрушил! Он даже не понимал, как сильно нужна ему Обри, до того момента, когда выпалил свое неуместное предложение.

Обри заявила, что он ее не знает. Если рассуждать логически, так оно и есть. Но все же у него было навязчивое ощущение, что его желание было с ним уже очень давно – гораздо дольше недели, проведенной им здесь, в Кардоу. Казалось, в какой-то момент посреди их переписки в течение последних трех лет эта женщина заинтриговала его. Не очаровала, не околдовала – быть может, завладела им? Нет, и не это. Джайлз покачал головой и, нагнувшись, закрыл лицо руками.

И тогда ему пришло в голову, что еще остается крохотная надежда. Если Обри не поедет к нему, он мог бы приезжать к ней – сюда, в Кардоу. Он, возможно, убьет своего кучера и замучит себя до полусмерти, его карьера, вероятно, провалится, но ему было наплевать почти на все. У него появилось такое ощущение, как будто замок медленно, постепенно начинает снова становиться его домом.

Но гораздо важнее было то, что Обри не сказала, что не хочет заниматься с ним любовью, – она только сказала, что не хочет быть его любовницей. И Джайлз решил, что если он смог соблазнить ее один раз, то сможет сделать это снова, а если ей так хотелось сохранить за собой это дурацкое место, то Бог с ней. Правда, ее упорство было для него как кость в горле, но какой у него был выбор? Жить без надежды снова увидеть ее? И если быть честным с самим собой, граф вовсе не был уверен, что без Обри в Кардоу будет порядок. Он должен был заботиться о процветании своих земель и своих людей, так, быть может, ему, в конце концов, стать провинциальным землевладельцем?

Не выпуская из головы эту обнадеживающую мысль, Джайлз встал и направился в ванную. Занятый своими размышлениями, он даже не заметил ни того, что вода в ванне уже холодная, ни того, что белое полотенце, которое он развернул, уже сырое. Он думал только о том, что нужно купить новый, более быстрый, более комфортабельный дорожный экипаж, чтобы можно было с пользой проводить время в поездке из Лондона в Кардоу, и попросить Огилви сделать заказ. Придя к такому решению, Джайлз повернулся, чтобы намочить в миске угол полотенца, и в этот момент увидел на нем пятно крови.

О, оно было совсем небольшим и таким бледным, что могло показаться, будто его вовсе не существует. Граф долго смотрел вниз на бледно-розовый мазок на своем белоснежном полотенце и старался сообразить, как он умудрился порезаться, если еще даже не брался за станок для правки бритвы. И наконец до него дошло, неприкрытая правда глянула ему прямо в лицо. Внезапно в ушах у него зазвенело, и кроваво-красный туман заволок глаза.

– Обри! – зарычал он и, швырнув полотенце на пол, выскочил из ванной. – Обри! Вернись, черт побери! Сейчас же вернись сюда!

Но ответом ему была только тишина, на его счастье, его никто не услышал.

Джайлз осознал жуткую реальность своего положения: Обри не вернется – во всяком случае, в его спальню, даже если и услышит его. Ведь и на этот раз она не хотела приходить, не так ли? Однако он настоял, заставил ее – соблазнил ее.

Она была девственницей, теперь он был в этом непоколебимо уверен. Кровь не могла появиться ни из какого другого места, не было никакого мужа, не было никакого брака, а была просто еще одна хитроумно сплетенная Обри ложь. Он частично подозревал это, однако отказывался заглянуть глубже из страха перед тем, что мог там увидеть. Один Бог знает, что еще она могла скрывать, но нельзя отрицать того, что она, в сексуальном смысле слова, была невинной. Теперь Джайлз был напуган; он решил, что должен найти Обри и каким-то образом извиниться, а она должна объяснить... объяснить очень многое. А потом они вместе должны решить, что делать с этим спектаклем. Черт с ней – с его карьерой, – он просто заставит Обри выйти за него замуж. Однако у графа было дурное предчувствие, что это легче сказать, чем сделать. Скорее всего, Обри со скептицизмом отнесется к его предложению, а как посмотрит на такой брак свет, он прекрасно знал – как на излишнюю, глупую сентиментальность. Но разве это важно? Разве ему есть до этого дело?

Во всяком случае, это решение могло подождать, потому что существовало одно маленькое дело, которое нужно было сделать не откладывая. Медленно и совершенно спокойно Джайлз вернулся в свою ванную, открыл бритву, сделал на шее разрез в одну восьмую дюйма и, подняв полотенце Обри, вытер им кровь. Но несмотря на весь его тщательно продуманный план, на всю его уверенность, что Обри будет избавлена от стыда и его неосмотрительность исправлена, существовал один пустяк, который Джайлз забыл сделать. Он забыл вернуться к кровати и убрать маленькие шпильки, оставшиеся разбросанными на ночном столике.

В тумане возбуждения между завтраком и ленчем Обри обнаружила вторую допущенную ею оплошность, которая, слава Богу, была менее ужасной, чем пожертвование ее девственности лорду Уолрейфену. Среди волнений из-за допроса и постоянных размышлений о своем работодателе Обри забыла послать миссис Бартл обещанную мазь из плодов шиповника. Да, Обри ее приготовила, но мазь приносила ране Джека мало пользы, стоя на мраморной плите в кладовой замка.

Как назло, это был день стирки, и, что еще хуже, у бедной Иды поврежденная лодыжка все еще была вдвое больше нормального размера. Послать к Бартлам больше было некого, и, достав из кладовой плетеную корзину, Обри положила в нее пастернак и свежеиспеченную буханку хлеба, сверху поставила мазь, а потом пошла в кухню, чтобы сказать миссис Дженкс, что уходит. Возвращаясь обратно, она увидела стоявших в коридоре Певзнера и мирового судью.

Это было самое подходящее время уйти из дома, а кроме того, Обри нужно было побыть наедине со своими мыслями. Она незамеченной проскользнула мимо пивного погреба и торопливо направилась к воротам замка.

Лорд Уолрейфен всегда был немного педантом, и, как большинство таких людей, его втайне преследовал страх совершить ошибку, а это часто приводило к непредсказуемым результатам. Например, почти всю свою взрослую жизнь его мучил повторяющийся сон, в котором кембриджские профессора толпой врываются в палату лордов и хватают его обеими руками. Перед полным собранием палаты они громко объявляют, что Уолрейфен провалился на последнем экзамене и, следовательно, не имеет права заседать ни в одной из палат. Иногда они заходили еще дальше и утверждали, что он получил свой титул по ошибке или что он безнадежно глуп и что вся его карьера – сплошное жульничество.

На самом деле такие определения, как «глупец», «мошенник», «тупица», регулярно повторялись в парламенте, и если бы этого не происходило, половина кресел пустовала бы. Джайлз понимал нелепость своих снов, но это не спасало от повторения ночных кошмаров. Когда однажды они тащили его из зала заседаний, Уолрейфен, взглянув на себя, обнаружил, что он совершенно голый. И точно так же вскоре после ленча он почувствовал, что день складывается отвратительно.

Словно Джайлзу было недостаточно неприятностей со своей экономкой, именно в тот момент, когда он сел за письменный стол, на пороге его кабинета появился дворецкий, а за ним, к своему удивлению, граф увидел мирового судью, державшего в руках что-то похожее на свернутое одеяло.

– Входите, – сказал граф, хотя ему очень хотелось, чтобы они этого не сделали.

Певзнер выглядел очень довольным собой, и это не могло предвещать ничего хорошего.

– Милорд, – мрачно заговорил он, – боюсь, мы сделали самое неожиданное открытие.

Хиггинс положил сверток на середину письменного стола графа, словно в одеяле был завернут Святой Грааль. Одеяло оказалось шерстяным пледом в сине-зеленую клетку с небольшими добавками красных и желтых нитей и показалось Уолрейфену смутно знакомым, но не настолько, чтобы он мог быть благодарным за то, что его принесли сюда.

– Ну и что? В чем дело? – Он раздраженно смотрел на плед.

С торжественным видом дворецкий развернул плед. Внутри лежала небольшая шкатулка для драгоценностей, которую, очевидно, спрятали внутрь для сохранности. Уолрейфен взял из нее первую попавшуюся ему на глаза вещь – короткую нитку жемчуга, к тому же очень дорогого жемчуга, если он не ошибся. Еще там были золотой медальон на массивной золотой цепочке, серебряная брошь с огромным красным камнем, три золотых кольца и две миниатюры в позолоченных оправах, такие изящные, что могли быть написаны самим Оливером, прославленным мастером миниатюры. Под всем этим лежало еще несколько безделушек, но ни одна из них, к сожалению, не скрывала тяжелых золотых часов, которые лежали в самом центре.

Почувствовав внезапную тошноту, Уолрейфен на дюйм отодвинул стул и уперся руками в стол. О Боже, теперь он вспомнил, где видел этот плед.

– Что вы собираетесь с этим делать? – тихо спросил он. – Кому вы это показывали? – Это были совсем не те вопросы, которые следовало задавать в такой момент.

– Милорд, мы обнаружили все это в апартаментах вашей экономки и не показывали никому, – проведя рукой над пледом, ответил мировой судья, как будто это было очевидно. – Часы, неоспоримо, вашего дяди, а остальное она, только Бог знает, где взяла. Вывод постыдно очевиден.

– Постыдно для кого? – резко спросил граф и, отодвинув стул, встал. – Могу ручаться, ни одному из вас не было стыдно рыться в личных вещах миссис Монтфорд.

Певзнер отшатнулся, словно его ударили, хотя до этого действительно едва не дошло. Только сжав спинку стула так, что у него побелели пальцы, Джайлз смог удержаться и не наброситься на этого человека.

– Но, м-милорд! – запинаясь, воскликнул дворецкий. – Часы майора!

– Вещи, которые вы обнаружили, законная собственность миссис Монтфорд, – услышал Джайлз свои слова. – Это фамильное наследство. Она сама недавно упоминала мне о них.

– Милорд, – недоверчиво покачал головой Хиггинс, – вы же не можете заявлять, что часы ее? На них дарственная надпись майору Лоримеру.

– Раз они у нее, значит, они принадлежат ей! – отрезал Джайлз. – Все очень просто. А теперь я хотел бы знать, почему вы рылись в комоде ее сына?

Дворецкий и мировой судья выразительно переглянулись, и Джайлз слишком поздно понял, что выдал себя.

– Милорд, – начал дворецкий, – несколько дней назад вы сказали мне, что я могу обыскать весь дом.

Он так сказал? Теперь это звучало почти невероятно.

– Были осмотрены все комнаты, включая мою, – продолжил Певзнер, словно прочитав мысли графа. – И таково же было желание миссис Монтфорд. «Нужно обыскать всех, – настаивала она, – иначе это несправедливо».

У Джайлза было странное ощущение, что Певзнер как-то передергивает слова Обри, но в данный момент он не мог этого доказать.

– Что ж, прекрасно. Если всех обыскивали по ее настоянию, значит, она должна была быть совершенно уверена в своей невиновности.

– Милорд, – осторожно кашлянул Хиггинс, – вы полностью убеждены, что эти вещи принадлежат вашей экономке?

– Черт побери, разве я только что не сказал этого? – возмутился Уолрейфен, хотя почувствовал, как что-то внутри у него оборвалось. – Не более двух дней назад эта женщина сказала мне, что в нижнем ящике комода ее сына она хранит фамильное наследство. Она просила меня проследить, чтобы эти вещи перешли к нему в случае, если с ней что-нибудь случится. Я видел это чертово одеяло. И еще она говорила, что в Библию вложено завещание и письмо. Вы их тоже нашли?

Певзнер и Хиггинс снова обменялись взглядами, и Джайлз почувствовал что-то похожее на облегчение. Да, они, конечно же, видели и Библию, и бумаги, он мог поставить на это последнюю гинею.

– Значит, это наследство, о котором она говорила? – спросил Хиггинс.

– Яне собираюсь оскорблять женщину расспросами, – раздраженно посмотрел на него Джайлз.

– Они кажутся слишком дорогими для экономки, милорд.

– Боже правый, Хиггинс, она управляет целым имением! – воскликнул Джайлз. – Если бы она была бесчестна, она могла бы найти тысячу более простых и более выгодных способов обобрать меня. Зачем ей утруждать себя воровством каких-то жалких часов?

Но часы не были жалкими, и они оба это знали.

– Я понял вашу точку зрения, милорд, – тихо сказал Хиггинс и выразительно развел руками, – но если вы не спросите ее о часах, это придется сделать мне. Это моя работа, и я должен ее выполнять, нравится мне это или нет. А теперь я даю вам право выбирать, кто из нас займется этим допросом.

О, Джайлз великолепно проведет допрос. Он прямо посмотрит в бледное прекрасное лицо Обри и потребует от нее немного правды. Он уже дьявольски устал от ее полуправды, уверток и лжи и не хотел, чтобы Хиггинс или Певзнер об этом знали. И теперь он определенно заставит ее выйти за него замуж, просто чтобы перекрыть поток грязных сплетен.

– Я буду рад заняться опросом от вашего имени, – как можно вежливее сказал Джайлз. – Но, по-моему, мистер Хиггинс, дело о смерти моего дяди слишком затянулось. Это создает во всем доме мрачную атмосферу, и я хочу пригласить из Лондона специалиста по криминальным делам.

– Что за специалиста, милорд? – побледнев, спросил Хиггинс.

– Бывшего инспектора полиции, – ответил Джайлз, молясь, чтобы Макс уже был в пути. – Виконта де Венденхайм-Селеста, чтобы быть точным.

– Боже правый! Француза? – Хиггинс явно пришел в ужас.

– Эльзасца, – поправил Джайлз. – И ближайшего друга министра внутренних дел. Пиль считает его исключительно способным в расследовании всяческих криминальных дел. Я уверен, что он раскроет и это дело.

– Что ж, желаю ему удачи. – Но было заметно, что Хиггинс почувствовал себя оскорбленным, а это, безусловно, не сулило Обри ничего хорошего.

– Ему, конечно, потребуется ваша помощь, – быстро добавил Джайлз. – Вам придется... оказать ему содействие в расследовании, рассказать, что вы обнаружили. С его опытом и вашей скрупулезной работой вы вдвоем, я уверен, быстро покончите с этим делом.

Хиггинс немного успокоился, а Певзнер даже не осмелился раскрыть рта. Они оба ушли, оставив развернутый плед лежать на письменном столе, а Джайлз сразу же подошел к инкрустированному столу у окна и налил себе полбокала бренди – Боже правый, это была почти контрабандная вещь.

Попеременно отхлебывая из бокала и прикладывая ко лбу его холодное стекло, Джайлз расхаживал взад-вперед у письменного стола. Несмотря на свои возражения Хиггинсу, он не мог представить себе, зачем Обри понадобились часы его дяди. Ему очень хотелось верить в нее – и он действительно верил, – но она создавала для него невероятные сложности. Скорее всего, он закончит тем, что будет трясти Обри, пока не застучат ее жемчужные белые зубы, и Джайлз уже мысленно видел те по-кошачьи зеленые глаза, превратившиеся в узенькие щелочки.

Будь все проклято, ему хотелось бы, чтобы эти часы просто исчезли. Джайлз отвернулся от окна и посмотрел на стол. Они не исчезли, а все так же лежали посередине его письменного стола, и солнечный луч, отражаясь от их золотой крышки, создавал на потолке блики. Поставив бокал с бренди, Джайлз взял часы и открыл крышку. Удивительно, но он еще помнил тот летний день 1814 года, когда его дядя получил их. Во время школьных каникул Джайлз приехал в Лондон и узнал, что Элиас в отпуске и прячется от всех на Хилл-стрит.

Однажды вечером его дядя отправился на обед в Уайтхолл с несколькими своими сослуживцами. Домой он вернулся с часами, в приподнятом настроении и в сопровождении одного из своих офицеров – самого любимого и самого лучшего офицера, как сказал он. Джайлз помнил только, что тот офицер был вежливым, с темными волосами и открытой улыбкой. Они втроем пили праздничное виски, потому что офицеры верили – как оказалось, ошибочно, – что их страшный сон на континенте кончился.

Джайлз никогда не забывал, как посетитель с явным сожалением говорил, что вскоре должен продать свою должность. Он поздно получил титул графа – или, возможно, какой-то шотландский титул? – и у него не было сыновей. Но как, черт возьми, его звали? Джайлз смутно помнил, что тетя Харриет недавно упоминала его имя. Кенуэй? Кануэлл? Но эти имена звучали не по-шотландски, однако Уолрейфен вполне мог ошибаться.

Во всяком случае, его дядя больше никогда, за исключением одного раза, не говорил ни о посетителе, ни о часах. Видимо, бедняга не поторопился продать должность, а вместо этого, когда Наполеон предпринял свой последний большой бросок к славе, он вместе с Элиасом отправился обратно в Бельгию и там умер, не оставив Элиасу на память о себе ничего, кроме часов.

Джайлз закрыл крышку, положил в шкатулку прекрасный золотой хронометр и снова завернул все в плед. С этими часами было связано много горя, и они, вероятно, были самыми дорогими часами, которые он когда-либо видел – одни сапфиры стоили небольшого состояния. Однако какую пользу часы могли принести Обри, если только она не собиралась их продать? И почему все-таки его дядя отдал такую любимую вещь служанке? Неделю назад Джайлз сказал бы, что это просто подарок джентльмена своей любовнице, так как часы можно было легко продать.

Но его дядя дорожил часами, и Обри не была его любовницей. Если Джайлз и мучился сомнениями по этому поводу, то в это утро небольшое пятно крови на его полотенце безоговорочно покончило с ними. Но теперь оставалась масса вопросов, на которые он хотел получить ответы. Почему Обри не призналась в своей девственности? Почему она спрятала часы Элиаса? И что еще она могла скрывать? Но вопрос, который больше всего приводил Джайлза в замешательство, состоял в том, почему он лгал, чтобы защитить ее?

О, он почти со страхом думал, что знает ответ на этот последний вопрос. Но вместо того чтобы глубже задуматься над ответом, Джайлз выпил изрядную порцию виски и просто стоял у окна, пока не услышал, что в комнату вошел Огилви.

– Добрый день, милорд, – поздоровался молодой человек.

– Надеюсь, добрый, – не поворачиваясь, проворчал Джайлз. Хотя его мысли блуждали где-то в другом месте, он услышал, как позади него Огилви подошел к столу.

– Цвета Фаркуарсонов. Откуда у вас этот плед, милорд? – удивился юноша.

– Что? Это чертово одеяло? – У Джайлза не было настроения что-либо объяснять Огилви, и, подойдя к письменному столу, он отодвинул его в сторону. – Это не имеет значения. Вы принесли утреннюю почту?

– Да, сэр. – Огилви аккуратно разложил на столе бумаги. – Это самые срочные документы.

Уолрейфен скованно кивнул, и Огилви оставил его с бумагами. Как ни старался Джайлз сосредоточиться на них, у него ничего не получилось.

– Огилви! – крикнул он.

– Да, милорд? – Молодой человек вскочил со стула.

– Найдите миссис Монтфорд и приведите ее ко мне, – распорядился граф.