Усадьба леди Анны

Глава 5

Длилась тишина недолго, в распахнувшуюся дверь вплыла полная, даже массивная женщина, с чудовищно перетянутой талией. Её парик имел два яруса и был украшен ниткой крупных янтарных бусин. Подойдя к кровати, она отвесила церемонный поклон, а потом, поднявшись по ступеням, заговорила:

-- Донна Анна, святой отец Мигелио желает нанести вам визит, дабы в душеспасительном разговоре смягчить тяжесть утраты.

Мысли Анны заметались, она почти паниковала, совершенно не понимая, что происходит вокруг, что нужно отвечать и кто эта женщина. Почему-то ее совсем не тянуло сообщать, что у нее проблемы с памятью: это казалось небезопасным. Идея, которая пришла ей в голову, оказалась тем более хороша, что дама, уже потерявшая терпение дожидаясь ответа, вновь заговорила:

-- Прошу великодушно простить меня, донна Анна, но я не поняла, желаете ли вы принять утешение падре Мигелио?

Глядя ей в глаза, Анна подняла руку к горлу, чуть оттянула кружевной воротник, легко похлопала себя по шее и сделала резкий жест в сторону, как бы объясняя, что не может говорить. Дама несколько мгновений безмолвно смотрела на нее выпуклыми яркими глазами, потом осторожно спросила:

-- Ваша светлость, вы не можете говорить? Но лекарь не предупреждал… Впрочем, если вы хотите видеть падре Мигелио, будьте добры хлопнуть два раза в ладоши.

Никакого падре Анна видеть не хотела совершенно точно, но, судя по интонациям дамы, отказ вызовет только новые вопросы, поэтому она аккуратно хлопнула дважды, после чего в комнате началось некое движение.

Женщины в креслах синхронно встали и застыли, горничная, подскочившая с банкетки вместе с ними, открыла дверь и что-то тихо произнесла. Вошел лакей, который подхватил одно из кресел и вернул его к столу, обе дамы уселись там, довольно далеко от кровати. А оставшееся кресло придвинули к ступенькам вплотную. Величественная толстуха вновь поклонилась Анне, что-то скомандовала лакею, таскавщему кресло, и направилась к двум скучающим дамам.

Одна из них перебирала четки, вторая вынула из каких-то непонятных складок платья небольшой толстенький томик и принялась читать, а толстуха и вовсе поразила Анну своим фокусом. Она вынула из кармана платья не маленькую книжечку, а солидных размеров атласный ярко-синий мешок. Из него достала пяльцы размером с альбомный лист и несколько клубков разноцветных ниток. Выбрав место поближе к окну, дама принялась за вышивку.

«Господи, боже мой, что же там за карман на платье, что такой объем влезает?» -- поразилась Анна. Впрочем, особо рассматривать «своих» придворных Анне было некогда – в дверях вновь воздвигся лакей, провозгласивший:

-- Святой отец Мигелио к ее светлости маркизе дель Боргетто!

Невысокий сухощавый мужчина в черной сутане, спадающей до самого пола и играющей на свету богатыми атласными переливами, вошел в комнату и на секунду замер на пороге, широким жестом перекрестив воздух перед собой. Дамы синхронно встали, также одновременно поклонились и вернулись к своим делам. А сухонький падре легко взбежал по ступеням, отдельно перекрестил Анну, пробормотав что-то на непонятном языке, и ткнул ей в лицо руку с крупным золотым перстнем, на котором вместо камня была укреплена крошечная фигурка человека на кресте.

Жест был настолько привычный и повелительный, а кольцо поднесено к губам Анны настолько недвусмысленно, что ей ничего не оставалось делать, как коснуться его губами. Падре еще раз перекрестил ее и уселся в кресло.

-- Дочь моя, мне сообщили, что ужасная трагедия плохо сказалась на твоем здоровье, и ты испытала столь большое горе, что лишилась возможности говорить. Помни, дитя мое, что матерь наша, Святая Церковь, никогда не бросит страждущую душу без утешения. Скажи мне, дитя, не посещали ли тебя тягостные мысли и желание уйти из этого мира?

Анна напряженно думала, что он имеет ввиду под «уйти из мира»? Самоубийство или монастырь? Она продолжала молча лежать и рассматривать святого отца. Морщинки покрывали его умное, немного обезьянье лицо, а карие, опушенные длинными роскошными ресницами глаза были по-настоящему красивы. В то же время они были внимательны и холодны, Анна это чувствовала. Падре, поняв, что не дождется ответа, заговорил снова, в этот раз несколько менее торжественно:

-- Дочь моя, я понимаю, как больно тебе было узнать, что сестра твоя, донна Изабель, погибла в том страшном крушении. Я оплакиваю ее вместе с тобой, и буду молиться, чтобы Господь простил ей прегрешения и принял в свое лоно. Завтра состоятся похороны, и тело бедной Изабель будет упокоено в фамильной усыпальнице. Как жаль, дитя мое, что доктор запретил тебе вставать, и ты не сможешь отдать сестре последний христианский долг.

«Я помню, как меня несли… Похоже, эта самая Изабель тогда и погибла. Значит, у «меня» в этом мире была сестра. А я сама, получается, маркиза. Маркиза Анна дель Боргетто. Хоть бы запомнить это все и ничего не перепутать…»

Анна молчала и продолжала внимательно смотреть на священника. Он, казалось, был несколько недоволен полным отсутствием ее реакции.

-- Твой дядя, почтенный герцог де Веласко, просил меня поговорить с тобой о замужестве. Нам, скромным служителям церкви… -- тут он набожно перекрестился, и Анна в точности повторила его жест, просто на всякий случай. – Нам приходится оказывать помощь возлюбленным детям нашим даже в мирских делах. Ты, безусловно, знаешь, что брак твоей старшей сестры был условлен и обговорен, и разрешение от нашего добрейшего короля было получено вместе с благословением папы Клемента. Сейчас же, когда траур по сестре твоей погрузит нас в пучину печали, возникнет проблема, которая потребует незамедлительного решения.

В этом словоблудии Анна почти потерялась, но это был первый разговор, который давал ей хоть какую-то информацию о мире, и она продиралась сквозь словесные дебри, вычленяя для себя главное: «Значит у сестры намечалась свадьба. Ее брак благословили все на свете, начиная от короля и кончая папой римским. Теперь бы еще понять, что хочет от меня этот скользкий господин.»

-- Через два дня будет заседать совет грандов, дитя мое, и герцог де Веласко собирается выдвинуть твою кандидатуру. Мой скромный опыт позволяет мне думать, что брак твой с франкийским герцогом – дело решенное. Мы все знаем, сколь привержена ты делу нашей матери-Церкви. И мне ведомы мысли твои и мечты о тихой жизни в святой обители кармелиток. Мужайся и помни, что Господь в своей неизмеримой милости иногда посылает нам тяжкие испытания. Этот брак, дитя мое, и есть тот самый крест, который ты, овечка божья, должна нести по жизни, смиренно уподобляясь великим мученикам.

«У «сестры» был договорной брак. Значит, сейчас меня постараются впихнуть на ее место. Может быть, это даже и к лучшему? Франкия - это где, интересно? Главное, что точно не здесь. Здесь, в этом доме, каждая собака знает донну Анну, а франкийский герцог – это шанс, что меня будут окружать новые люди. Скорее всего, они и не заподозрят подмены. Радости, конечно, маловато – жить с незнакомым мужиком, но и бежать мне, пока я ничего не знаю об этом мире, совсем уж глупо.»

Анна закрыла глаза, молитвенно сложила руки на груди и начала пошевеливать губами, размышляя: «Кто его знает, почему вместо родственника мне об этом говорит церковник. Но если эта Анна был такой уж набожной, то сделать вид, что я молюсь – это хорошая идея.»

Когда она открыла глаза, то заметила, что взгляд священника слегка изменился. Пожалуй, в нем скользило удивление.

-- Ты хорошо меня поняла, дитя мое? Волею высших сил ты не отправишься в этом месяце жить в святую обитель, а через полгода, сразу после окончания траура, вступишь в брак с франкийцем, – он продолжал испытующе смотреть на Анну и, кажется, удивлялся все больше. Но, похоже, удивлялся приятно. Кто знает, может быть, та, прежняя Анна, начала бы скандалить или бы плакала, проклиная свою судьбу? То, как среагировала нынешняя Анна на его слова, священника радовало.

Еще некоторое время порассуждав об обязанностях своей духовной дочери и похвалив ее смирение, священник, наконец-то, благословил ее, еще раз сунул в лицо для целования перстень и удалился.

Почти сразу после него в комнату зашли три высоких, как будто клонированных одна с другой, девушки в темных хламидах в пол, белых чепцах и передниках горничных. Ступали они неслышно, и каждая из них несла перед собой тяжело нагруженный поднос. Анна уловила запах съестного и чуть не захлебнулась слюной, в желудке предательски заурчало.

К сожалению, даже такая простая вещь, как завтрак в этом мире, не обходилась без ритуалов. Девушки накрывали стол для придворных дам, а горничная,до этого сидевшая на банкетке у входа, собирала что-то на большой поднос с коротенькими ножками. Этот поднос она водрузила перед Анной и застыла рядом.

Дамы стояли у накрытого стола, молитвенно сложив ладони и та, что привела с собой падре Мигелио, пучеглазая толстуха, отчетливо начала читать вслух молитву.

Понимая, что лучше не выделяться, Анна снова сложила руки на груди и даже слегка пошевелила губами, чувствуя, как при каждом движении маска на лице трескается и слегка осыпается.

Кроме того, ее мучало любопытство – она совершенно не понимала, как эти дамы собираются есть. Воротники-жернова не позволят им откусить хлеб или поднести к лицу чашку чая. Впрочем, никакого чая на подносе и не было.

По окончании молитвы дамы уселись, а Анна медлила приступать к еде, желая посмотреть, как это будут делать они. За спиной каждой из фрейлин молчаливой тенью воздвиглась служанка. Вот толстуха взяла со стола двузубую вилку с очень длинной ручкой, вилка была взята в левую руку за середину черенка тремя пальцами. Примерно так держат дротик, желая его метнуть. Дама ткнула в тарелку, привычным жестом правой руки ухватила вилку с кусочком мяса за кончик ручки и элегантным движением поднесла мясо ко рту, не дотронувшись до воротника.

«Господи, боже мой! Зачем же нужны такие безумные сложности?!»

Две ее соседки действовали точно также и довольно шустро. Анна, глядя на них, все еще не рисковала начать завтрак – ей казалось, что у нее не получится так ловко. Зато она только сейчас заметила, что вся еда на ее подносе состоит из маленьких кусочков. Не было привычной каши на завтрак или, допустим, творога. Более того, и хлеб, и мясо были порезаны кубиками, кроме того на тарелочках лежали кружки вареной моркови, два яйца вкрутую, поделенных на четвертинки, и бокал с напитком.

Нарезанное мясо – это, скорее всего, для того, чтобы не открывать рот широко, иначе осыплется косметика – сообразила Анна. Ее занимал еще один вопрос – как же они собираются пить?

Тем временем, прожевав очередной кусочек мяса, толстуха этой же вилкой слегка постучала по массивному стеклянному бокалу с золотистым напитком. Стоящая за ее спиной горничная достала нечто похожее на веер, ловко развернула его и, подсунув даме под подбородок, поднесла бокал к ее губам.

«Чистой воды сумасшествие! Зачем? Зачем эта немыслимая одежда и чудовищный макияж?!»

Анна с трудом задавила в себе закипающие злые слезы, взяла вилку и решительно ткнула в разрезанное на части вареное яйцо. Ей нужно привыкать к этим дурацким обрядам и правилам, хотя бы для того, чтобы выжить.