Узор счастья

Глава 11

— Кто в вашей группе знает французский язык и кто хочет принять участие в организации выставки работ Муратова, зайдите ко мне, — объявил Евгений Тихонович и удалился в деканат.

— Французский? — обрадовались Алла и Катя. — Значит, выставка за границей? Неужели в Париже? Супер! Ты ведь тоже знаешь французский, — обратились они к Светлане.

— Знаю, — нерешительно протянула она. — Со мной Елена Васильевна занималась, с детства.

— Повезло, значит, поедем вместе, — тормошили ее Катя и Алла. — И с документами, и с визами не надо возиться. Все без тебя будет сделано. Класс!

В аудитории поднялся шум. Кто-то громко сетовал: зачем он учил немецкий, когда надо было идти на французский. Не дав Светлане опомниться, Алла и Катя, подхватив ее под руки, увлекли за собой. В деканате уже стояли Даня и Слава, тоже знавшие французский.

— Ого! Сколько желающих, — вскинул брови Евгений Тихонович. — Не ожидал. Спасибо.

— А где будет выставка? — деловито осведомилась Катя. — В Париже?

— Вам сразу Париж подавай, — усмехнулся Евгений Тихонович. — Нет, поездка значительно скромнее. В Африку. Слыхали про такую страну — Драгомею?

— В Африку-у-у-у, — разочарованно протянула Алла. — Там же... воюют.

— Ну, положим, не все, — засмеялся Евгений Тихонович. — Есть пока еще и тихие места. Иначе мы не стали бы предлагать вам ехать. А вот поработать придется всерьез. Так что настраивайтесь не на отдых, а на рабочий лад.

— А как же занятия? — спросил кто-то.

Евгений Тихонович удивленно вскинул брови:

— Такая поездка даст вам ничуть не меньше, поверьте мне.

Катя и Алла переглянулись и отступили:

— Мы подумаем. Пойдем, Свет.

Но Светлана, увидев, как насмешливо смотрит на них Евгений Тихонович, сжала губы:

— Я поеду.

— Принесите завтра на занятия паспорт, — обращаясь ко всем, — сказал Евгений Тихонович.

На другой день Алла и Катя с жаром принялись доказывать Светлане всю нелепость ее решения.

— Моя мама сказала: ни в коем случае. Там можно подхватить любую заразу. Сплошная антисанитария.

— И мне домашние заявили: только сумасшедший может решиться ехать туда. Они вообще не поняли, зачем надо такому известному художнику ехать в такую дыру? Это все равно что устраивать выставку в какой-нибудь Тынде.

Но Светлана отнесла паспорт Евгению Тихоновичу. У него на столе уже лежал один. Как потом оказалось, Данин. И все. Количество желающих резко сократилось.

Евгений Тихонович, заметив выражение ее лица, проговорил:

— Если передумаете — предупредите заранее.

— Я не передумаю, — сердито возразила Света.

— Хорошо, — кивнул куратор, — будем надеяться, что мне не придется зря хлопотать.

...— Брр, — передернула плечами Снежана, которая спустилась в вестибюль, чтобы проводить Светлану.

На улице моросил мелкий дождь, холодный ветер налетал на прохожих, бесцеремонно дергал у них зонтики из рук, пытался разметать полы плащей.

— Хорошо тебе — скоро согреешься, — без всякой веры в то, что где-то на белом свете в данную минуту может быть теплее, сказала Снежана.

— Дальше не ходи, — махнула рукой Светлана и, подхватив легкую сумочку, навалилась на дверь. Дверь была тугая, а тут еще ветер. Ей едва удалось справиться. Забросив сумку на плечо, она, наклонившись вперед, зашагала в сторону метро.

Максим стоял возле того дома, где прошло его детство. Тогда дом был совсем новенький. Его выстроили для русских специалистов, которые приехали налаживать линию для консервного завода по изготовлению сока из манго, апельсинов, ананасов.

Маленькому Максиму дела не было до завода. Он жил своей жизнью, которая начиналась рано утром. Он вскакивал даже раньше отца и тотчас бежал к Полю в сад. Тот сидел неподалеку от ворот: маленький, черный как головешка, с черными кудрявыми волосами, блестящими, как агат, глазами и с невероятно доброй улыбкой на худом лице.

Поль был для мальчика няней, воспитателем и другом. И долгое время Максим не нуждался больше ни в чьем обществе — ему хватало Поля. А мать вскоре начала ревновать и завела разговор с мужем, Матвеем, о том, чтобы тот Полю отказал...

Как по-настоящему звали этого невысокого, худенького африканца с лучезарной улыбкой на лице, который убирал в доме, никто не знал. Кажется, предыдущие хозяева коттеджа назвали его в шутку Аполлон, а потом сократили до Поля, вспоминал друг отца, вместе с ним устанавливающий новую линию на заводе в небольшом африканском городке.

Вместе с коттеджем они унаследовали и Поля.

Часов в семь утра Поль садился неподалеку от ворот на видном месте и ждал, когда госпожа проснется, чтобы он мог застелить постели, пропылесосить полы, вытереть пыль, начистить овощи к обеду — одним словом, выполнить всю черную работу.

— Не могу выносить этого урода! — стонала однажды Татьяна Петровна, выглянув в окно воскресным утром и увидев черную фигурку, неподвижно застывшую внизу словно изваяние.

— Чего ты не можешь выносить? — удивился Матвей Иванович, посмотрев вниз.

— Не могу выносить этого Поля!

— Танечка, что он тебе такого сделал? — не понял Матвей. — Неужто посягал на твою честь?

— Перестань, — отмахнулась она. — Вечно ты со своими неуместными шутками. А я не могу утром спать — знаю, что он уже сидит там внизу и ждет, когда я встану!

— Потому что не смеет войти в дом, пока белая женщина не выйдет наружу. Не решается. Или так вымуштровали Боря с Наташей. Что поделаешь, такие тут нравы.

— И вообще, — воспользовавшись случаем, начала изливать свое недовольство Татьяна Петровна, — мне противно, что он дотрагивается до моих простыней, бродит по квартире. Выгони ты его, к чертовой матери.

— Раз он здесь работал, значит, им были довольны. Тебе не нравится, как он убирает дом? — вздохнул Матвей.

— Да не в том дело! Все он делает нормально...

— Тогда придется смириться.

— Ты даже не пытаешься понять меня! — вспыхнула Татьяна Петровна. — Я тебе говорю о своих чувствах, а ты мне толкуешь о том, как должно быть.

— Ну хорошо, хорошо, — стараясь успокоить ее, кивнул Матвей. — Уволю я его, если хочешь. Найдем кого-нибудь другого, помоложе.

— И чтобы кожа была посветлее, — по-прежнему сердито добавила Татьяна.

— Да где же их здесь возьмешь посветлее? Они все как головешки.

— А я видела шоколадных. Они не такие противные.

Матвей посмотрел вниз и невольно вздохнул:

— Жаль старика. Он привык к дому. К своей работе. Наверное, на те деньги, что он здесь получает, живет целая семья.

— Какое тебе дело до его семьи, следи лучше за тем, чтобы в твоей собственной семье все было в порядке, — ответила Татьяна Петровна все еще недовольным тоном.

— Я же тебе сказал, что уволю...

— Нет! — вдруг крикнул маленький Максим, до которого наконец дошел смысл разговора между отцом и матерью. — Не увольняйте! Не хочу! — Его синие глаза сверкали, лицо побледнело. Он сжал кулаки и стоял посреди комнаты.

— Эт-т-то еще что такое, молодой человек? — спросил отец, разглядывая сына.

— Ах, да не слушай ты его, — устало отмахнулась мать. — Они с этим Полем без конца о чем-то там разговаривают, не понимаю только, на каком языке... И, что мне особенно не по душе, варят вдвоем какую-то африканскую бурду и едят. Представляешь?

Отец более внимательно посмотрел на сына, потом на жену, потом снова на сына:

— Тебе не хочется, чтобы Поль ушел?

— Нет. Он был колдуном племени. Ему нельзя возвращаться в джунгли. Пока...

— Вот, смотри, до чего дело дошло, — всплеснула руками Татьяна Петровна. — Кошмар какой-то!

— Думаю, что выход есть, — негромко сказал Матвей Иванович. Несмотря на свою мягкость и уступчивость, в какие-то самые важные моменты (он со свойственным ему тактом угадывал, когда такая минута наступала), он принимал правильные решения. — Мы вот как поступим, — продолжал он. — Ты, Максим, скажешь Полю, что ему больше не надо убирать дом. Пусть он остается у нас... садовником. Ты сможешь ему объяснить? — спросил отец у сына.

Максим энергично кивнул:

— Конечно. Поль все поймет.

— Ну и хорошо, — отец поднялся. — А теперь, может быть, мы можем позавтракать?

Быстро допив какао, чтобы у матери не было повода задерживать его за столом, Максим кубарем скатился вниз по ступенькам и выбежал к своему другу. Тот повернул к нему лицо и вопросительно вскинул брови. Максим в свои шесть лет выглядел довольно крупным мальчиком. Поль — худенький, невысокий — рядом с ним казался почти мальчишкой.

Матвей смотрел на них сверху и видел, как Максим принялся что-то говорить этому африканцу — явно добрейшему на свете существу, которого и обидеть-то было грех, — и они пошли в глубь сада.

«До чего же мирный здесь народ, — думал Матвей. — И если кто их портит, так это мы да заезжие европейцы. Впрочем, быть может, это нам так повезло. Здесь что ни страна, то другой народ... Есть же племена, которые без конца воюют друг с другом, и кровь там льется рекой».

Присев на корточки, Поль что-то нарисовал на земле. Максим, схватив другую палочку, начал рисовать свою фигуру. Потом они рассмеялись так, что повалились на траву в разные стороны.

«Полная идиллия, — усмехнулся Матвей. — Наверное, это ее и раздражает. Но надо же понимать, что тот ведет себя с мальчишкой на равных. А мы без конца зудим, наставляем его, как себя вести, что нужно делать. Мы для него родители, а Поль — друг».

И в самом деле, Поль стал первым настоящим, задушевным другом Максима. Благодаря ему он выучил местный диалект быстрее и лучше французского. Научился вырезать деревянные скульптуры, еще не зная о том, какая это экзотика. Для него эти маски и фигуры были полны глубокого смысла.

Такой же смысл Поль вкладывал и в уход за деревьями в саду, поскольку работы в доме было не так уж много. Благодаря его стараниям сад стал намного пышнее и богаче. Правда, кроме его самого и Максима, никто не смотрел ни на овощи на грядках, ни на фрукты, что висели на ветвях. Цены на рынке были такие смехотворные, что экономить на продуктах Татьяна Петровна не видела смысла. Поль увозил куда-то тележки, нагруженные фруктами и овощами. И никогда не огрызался, когда Татьяна Петровна принималась без всякого повода выговаривать ему за это. Улыбка продолжала сиять в его темных, как агат, глазах. Казалось, он вообще не способен был сердиться.

— А я не вижу ничего плохого в их дружбе, — через какое-то время заметил Матвей. — Видно, что этот старик и мухи не обидит. Никакого вреда он не способен причинить ребенку.

— Если не считать какого-нибудь неизлечимого кожного заболевания, — фыркнула жена.

— Тогда давай поставим ему легкий домик прямо в саду — пусть живет здесь. И ты не будешь бояться, что он принесет из поселка какой-нибудь «подарок».

— Как всегда, у тебя исключительно конструктивные решения, — усмехнулась Татьяна Петровна.

— Если, конечно, Поль сам захочет...

— Вот именно. А как же его семья, о судьбе которой ты так волновался?

— По тому, как он ведет себя, похоже, что семьи в поселке у него нет. Может, в селении? И он изредка навещает их. Приходит он всегда на рассвете. Уходит, когда темно... Странно, почему мы никогда не задумывались, где он ночует. Может, ему и ночевать негде, но он не осмеливается оставаться здесь?

Так оно и оказалось на самом деле. И когда Максим сообщил Полю, что ему установят домик в саду, тот онемел от радости и несколько раз переспрашивал:

— Это будет мой дом?

— Твой, твой, — отвечал Максим, испытывая смущение, поскольку знал, почему его друг, покинувший племя, вынужден был поселиться в саду. Впрочем, Максим был доволен, что теперь Полю никуда не надо уходить. Разве только в те места, которые они сами наметят для походов. А им предстояло повидать очень много. Страна Драгомея была такой разнообразной: от саванн до глухих джунглей, которые теснились возле гор и по которым проходила граница с другими государствами.

Коттедж их стоял и сейчас. Но многое в нем успело измениться за эти годы. Исчез и домик Поля... Максим заметил, что за ним кто-то наблюдает из окна, помахал рукой и улыбнулся. В этой дружелюбной стране друг другу улыбались все: малыши, взрослые, старики. Когда-то русских специалистов можно было отличить по тому настороженному виду, с которым они оглядывались по сторонам, по тому грубому тону, с каким они обращались к африканцам. Отчего-то хуже всего к местному населению относились именно русские.

«Быть может, сейчас что-то изменилось?» — подумал Максим. Впрочем, чему меняться — русских-то не осталось. И новые не приезжают. Консервный завод, на котором работал его отец, после переворота стал не государственной собственностью, а частной — его купили акционеры. И завод стал приносить доход в четыре раза больший, чем прежде.

Когда Максим первый раз улетал в Москву и отец понес чемоданы вниз, где их подхватил таксист, мальчика вдруг охватил ужас. Не от того, что он не увидит больше этой щедрой природы, не ощутит на плечах палящего зноя солнца, не сможет поесть экзотических фруктов. Его испугало, что он не сможет никогда выбраться в селение, где жил Поль и где его уже начали принимать как своего. Но если бы родители тогда попытались выяснить, чем вызван его приступ отчаяния, Максим вряд ли смог бы выразить свои чувства. Многое он начал осознавать значительно позже. Россия встречала его, как правило, хмурясь. Лица людей уже в аэропорту неприятно поражали неприветливостью, раздражением, сердитой озабоченностью. В детстве ему казалось, что за то время, пока их не было, кто-то в стране умер, и все горюют по этому поводу. Оказывалось, что нет. Это был иной менталитет, как начали говорить в последнее время. И Максим научился любить и ценить менталитет своей страны, когда поездил по отдаленным деревенькам, побывал на Урале, в Сибири, на Севере, пожил там и оценил особенный склад ума простых, но далеко не бесхитростных людей.

Но все же первый сексуальный опыт он пережил в Драгомее. Быть может, это наложило отпечаток на его дальнейшие отношения с женщинами. Он ждал от них раскрепощенности, свободы, полной самоотдачи...

Максим снова сел в машину. Он собирался только на секунду остановиться и взглянуть на то место, где прошло его детство, но, кажется, провел здесь гораздо больше времени, чем собирался.