В ночи

Глава 14

Дождь накинулся на Лондон с яростью мщения, сначала превратив снег в ледяную корку, потом – в толстый слой жижи, а затем смыл его начисто. Улицы стояли чистые, уже невозможно было найти ни комочка снега ни в тупиках, ни в переулках, а дождь все не кончался. Иногда он сыпал почти невидимой изморосью, незаметной для глаз, пока она не начинала блестеть на чьем-нибудь лице или мокрой дымкой не обволакивала пальто. Временами хлестал острой крупой или стекал крупными холодными каплями, и тогда казалось, что больше никогда не будет сухо и тепло.

Как раз такой день был сегодня. Дождь лил сплошным потоком. Стена воды падала с небес, заполняя водостоки и скрывая город за унылой серой пеленой.

Мойра стояла у окна и наблюдала, как вороная лошадь пробиралась по залитой мостовой. Всадник натянул воротник под самый подбородок и низко опустил поля шляпы. На что он надеялся, поступая так глупо? Ему бы сейчас сидеть в карете, в которой сухо и тепло. Неужели он рассчитывает завоевать ее расположение, появляясь верхом и покоряясь стихии? Ладно, черт с ним. Так он обеспечит себе место па погосте, болван.

По уже сложившейся традиции, проезжая мимо, всадник обратил лицо к окну. За непрерывными струями дождя невозможно было разглядеть лицо, но Мойра чувствовала силу его взгляда так же явственно, как солнечное тепло ощущается через завесу облаков. Ее сердце рисовало ей, что его глаза полны скорби, даже раскаяния. Она больше догадывалась, чем верила в это. Поэтому она приказала своему сердцу быть слепым, как летучая мышь.

Но в этот раз он повернул прочь раньше, чем она отвернулась. Мелочь, мало заметная, однако ей почудилось, что мир качнулся под ногами. Так быстро истощилось его терпение? Возможно, она недооценила многие его качества, но только не те, что имеют отношение к доверию.

– Нет нужды говорить, кто это был.

Грустно улыбнувшись, Мойра отвернулась от окна и поглядела на Натаниэля, который как раз появился в комнате. Слава Богу, подле нее был друг. Все эти последние дни он был источником так необходимой ей силы.

– В конце концов, он перестанет приезжать.

Как только увидит, что нескольких мученических проездок под ее окнами в дождь недостаточно, чтобы она изменила свое отношение к нему, он сдастся.

В том, как он поступает, было, что-то странное. То ли он надеется вновь пробраться в ее жизнь, чтобы при удобном случае украсть тиару, то ли действительно раскаивается. Возможно, нужно встретиться с ним самой и спросить, но она боялась того, что может случиться, когда она увидит его. Слабая и неопытная часть ее самой мучилась его отсутствием и желала поверить, что он такая же жертва, как и она, и, несомненно, приняла бы на веру все, что он скажет. И она не знала, хватит ли у нее сил противостоять ему – так велико было желание простить, заключить его в свои объятия и сказать: ну-ну-ну, все прошло, все в порядке.

Ей хотелось, чтобы нашлась какая-то очень серьезная причина, по которой ему нужна тиара. Чтобы он оказался все же тем самым человеком, в кого она поверила. Она не согласилась встретиться с ним, боясь обнаружить, что жестоко обманулась.

Или, не дай Бог, так оно и есть.

Он постоянно приезжает, чтобы увидеть ее. Неужели он не понимает рискованности своего поведения? Большинство женщин испугались бы такого внимания и тут же обратились бы к властям, но только не она. У нее не было повода бояться его, по крайней мере в физическом смысле. Что он пытается доказать? Что существует что-то еще, имеющее отношение к его предательству, о чем он не сказал ей? Что он на самом деле беспокоится о ней?

Так кто из них двоих больший глупец? Он, который ездит под ее окнами в дождь, или она, надеющаяся, что его визиты означают что-то?

Из хрустального графина в буфете Натаниэль налил себе стакан шерри.

– Три последних дня он приходит увидеться с тобой, и каждый раз ты заставляешь меня отказать ему. Я не думаю, что он сдастся без боя. Будешь шерри?

Она покачала головой:

– Нет, спасибо. Ты, разумеется, прав, он не сдастся легко, но рано или поздно ему придется.

Приятель погладил свои брови, словно в задумчивости, считая это делом отдаленного будущего.

– Ты уверена, что не хочешь видеть его?

– Я не могу. – Она обхватила себя за плечи. Если бы ей только прогнать холод, накопившийся внутри. – Боль еще слишком свежа. Если встречусь с ним сейчас, я не смогу отличить правду ото лжи.

Натаниэль отпил глоток шерри, с симпатией глядя на нее.

– По крайней мере, тебе хочется узнать, что он сказал?

– Нет. – Она крепче обхватила себя руками. – А что он сказал?

– Дай вспомнить… Ах да. Вчера он говорил, что будет приезжать сюда до тех пор, пока ты не встретишься с ним. Сегодня он просто попросил передать, что скучает по тебе. – Следующий глоток шерри. Он сдвинул брови к переносице, изображая глубокую задумчивость.

Сердце Мойры защемило. Он так сказал на самом деле? Это могло быть ложью, но ей хотелось, чтобы это была правда. Она разрывалась на части, сердце говорило одно, а разум – другое. Кого слушать? Надо успокоиться, только как заставить их замолчать хотя бы на время?

– А в тот первый день он сказал, что сдержит свое обещание и белый король – твой в любом случае. Что бы это значило? – Пожав плечами, он снова наполнил бокал до краев.

Закрыв глаза, Мойра пыталась побороть замешательство, которое охватывало ее. Она знала, что это означает. Понимала, что он хочет этим сказать. Каждый раз, когда они садились за шахматы, он всегда играл белыми. Частенько он называл ее черной королевой, а себя белым королем.

– Он имеет в виду, что он – мой. Если я захочу его.

Губы Натаниэля скривились, выражение отчаяния пробежало по лицу.

– О, дорогая, это так романтично! – Он задумчиво покачал головой. – Клянусь, Мойра, если ты можешь сопротивляться такому мужчине, ты намного сильнее меня.

– Он говорит так в надежде, что я, глупая, поверю ему. Ему нужна тиара, и ничего больше. – Если это правда, почему тогда ни ее сердце, ни ее разум не верят этому?

Натаниэль, судя по всему, тоже не верил.

– Тогда что мешает ему прийти как-нибудь ночью и забрать ее?

– Он не посмеет. – Бравада не шла ей. В ее устах она звучала противоестественно.

– Почему же? – Натаниэль не спорил, ему было любопытно. Он отошел от буфета. – Он одолел тебя. По крайней мере, между вами ничья. Ты не можешь выдать его полиции без риска, что твой секрет откроется, а он не в состоянии разгласить твою тайну, опасаясь за себя.

Мойра поморщилась.

– Как будто кто-нибудь поверит мне! Не сомневаюсь, он представит меня круглой дурой – женщина, которую он бросил, посла того, как один раз уложил в постель, мстит ему.

Натаниэль обдумывал ее слова.

– Похоже, он охотится не за тиарой, ему нужно нечто более важное.

Мойра изо всех сил попыталась сдержаться, чтобы не схватиться за грудь – так заколотилось сердце от вспыхнувшей надежды.

– Натаниэль, но ведь очевидно, что ему нельзя доверять. Он же не сможет прийти и обворовать дом, пока ты здесь, ведь так?

Он поднял бокал, подчеркивая свои слова:

– Это не может продолжаться долго, иначе разразится скандал, и мы вынуждены будем пожениться.

– Давай еще немного подождем. – Как жалобно она это произнесла, словно маленькая девочка. Она уже взрослая женщина, ставшая такой за последние два года. – Хотя бы пока я не уверюсь, что он не вернется.

Натаниэль, должно быть, не обратил внимания на панику в ее голосе и продолжал развивать свои внушающие ужас гипотезы:

– Если он хотя бы наполовину такой, каким я его себе представляю, он будет приходить снова и снова. Его не интересует мелочевка. Он охотится за тобой.

– Это неправда. – Если она стиснет себя руками чуть сильнее, то грохнется в обморок. – Причина, побуждающая его пока не пытаться украсть тиару, в том, что он старается избежать стычки с тобой.

Приятель рассмеялся.

– Дорогая, ты более мужественна, чем я. Уинтропа Райленда не испугает мой девчачий писк. Случись что, ты встанешь на мою защиту. Отвратить тебя он боится больше, чем нанести мне телесные повреждения.

Свою сверхгуманность Натаниэлю удалось продемонстрировать гораздо проще, чем кровожадность, и она не удержалась от ехидства.

– Уинтроп Райленд отнюдь не высшая сила, которая может делать все, что пожелает.

– Тогда лучше надейся, что ему нужна только тиара. – Натаниэль раскинулся на софе, не пролив при этом ни капли шерри. – Потому что, если захочет, он возьмет тебя.

Мойра отвернулась к окну. Пронеси Господи, но при этом она втайне надеялась, что он прав.

Уинтроп приехал к Норту и Октавии в Ковент-Гарден и надеясь, и страшась застать у них Мойру. К несчастью или к счастью – в зависимости от того, как на это посмотреть, – она отсутствовала.

Мероприятие было узкосемейным. Девлин с Блайт, и Майлс с Варей, и даже Брам – все оказались в сборе.

Быть не может, чтобы Октавия – хозяйка званого обеда – не пригласила Мойру. Тогда почему ее нет? А что, если Мойра сказала ей, что лучше, например, загонит себе иголки под ногти, только чтобы не видеть его? Или что-нибудь в таком же роде? Если бы не присутствие Майлса и Вари, он бы подумал, что вся семья ополчилась против него. Он пока держал при себе все, что касалось Дэниелса и шантажа, и никому, кроме Брама, не сказал ни слова о Мойре. Вряд ли можно было назвать Брама самым приятным человеком в мире или даже в этой комнате, однако Уинтроп доверял брату и был уверен, что тот сохранит его тайну.

Как только он переступил порог гостиной и поприветствовал всех, Норт тут же взял его в оборот.

– Что ты сделал с Мойрой? – рассерженно зашептал он, отодвигая Уинтропа в дальний угол комнаты. Норт уже давно не пользовался рукоприкладством как последним средством воздействия на него – с той давней ночи, когда узнал, что Уинтроп и есть вор, которого он обязан схватить.

Уинтроп сосредоточенно оттирал пятнышко на своем рукаве. Этот выигрыш во времени позволил ему восстановить самообладание.

– Почему ты решил, что я сделал что-то?

– Потому что последний раз, когда Октавия навестила ее, Мойра была на себя не похожа: бледная и не в себе.

Услышать, что в его Мойре не осталось ни тепла, ни трепета, было невыносимо. Знать, что причина в нем самом, – нестерпимо.

– Может, она съела что-нибудь не то. – Даже для его ушей это прозвучало грубо.

– Уин, черт побери, прекрати играть передо мной хладнокровного мерзавца.

– С чего ты взял, что я играю? – Это был честный вопрос, а не дерзкая ремарка.

Норт, отодвинувшись на шаг и нахмурившись, пристально смотрел на него.

– Ты тоже на себя не похож.

Увы, сейчас и здесь – не то время и место, чтобы дискутировать на эту тему.

– Если я не похож на себя, тогда даже не представляю, кто я такой.

Кто он на самом деле? Тот, каким его представляет себе Дэниелс? Или Мойра? Или каким он видится большинству? А может, он – странная комбинация всех этих представлений? Наверное, поэтому ему так трудно понять себя, так невыносимо сложно решить, что делать. Слишком много тех, кому он хочет угодить.

Норт уставился на него, словно решая тот же самый вопрос.

– Что-то произошло. Что именно? – Уинтроп скорчил гримасу.

– Все, что ты себе напридумывал, скоро пройдет. Ничего не случилось.

– Это не выдумки. Если что-то хорошее падает тебе с небес, ты тут же отбрасываешь его прочь.

Неужто Норт полагает, что он оставил Мойру? В нем глухо зарокотал гнев. Брат думает, что он может добровольно отказаться от такого существа, как Мойра? Это из-за него он потерял Мойру. Если бы Норт не сунулся во все эти дела несколько лет назад, у Дэниелса не было бы возможности шантажировать его. Конечно, ему пришлось бы уехать из страны или некоторое время пострадать в тюрьме. Но какое бы это имело значение сейчас? Он предпочел бы находиться во Франции, где нет Мойры Тиндейл, или торчать в вонючей камере, чем мучиться от мысли, что заставил ее страдать.

Даже ее родители не наносили ей таких ударов – она сама сказала об этом.:

– Ты хочешь знать, бросил ли я Мойру, так ведь? – спросил он с принужденным смешком. – Разумеется. Бросил с задранной на голову юбкой и…

Норт задержал двинувшуюся, было вперед руку, на лице появилось отвращение. Не говоря ни слова повернулся спиной к Уинтропу и отошел к гостям. Уинтроп глядел ему вслед с сожалением, меньшим, чем хотелось бы. Разозлить брата – не бог весть какое удовольствие, но он по крайней мере избавил себя от необходимости отвечать на навязчивые вопросы.

Все, что ему было нужно, – это одна-единственная ночь без воспоминаний о ней, которые беспрерывно крутились у него в голове. Его семья могла бы помочь ему отвлечься. Но даже здесь, в этой комнате, он вспоминал, как он подхватил Мойру, когда она падала с лестницы, развешивая омелу. Как в ту же секунду, когда его руки сомкнулись вокруг нее, он понял, что никогда не будет довольствоваться только тем, чтобы держать ее в объятиях. Поэтому он попытался поцеловать ее и в конце концов, когда добился своего, был уверен, что одного поцелуя ему будет недостаточно.

А сейчас он уже знал, что это такое – быть внутри ее, быть частью ее. Он понимал, что никакая другая женщина не сможет удовлетворить его страсть. Ему нужно был о вернуть ее хотя бы на короткий миг. Он должен снова владеть ею.

Господи, он ведь только что приехал и уже занят мыслями о ней. Но по-другому и не получится, куда деваться от нее? Он может уйти, но что помешает ей последовать за ним? Она в его голове, в его сердце. Она следует за ним по пятам и караулит каждый момент, когда он просыпается.

Сегодня он первым отвел взгляд только потому, что был не в силах смотреть, как она снова повернется к нему спиной. В аду не найдется таких мук. Нет, ад признает тебя, если ты мучаешь тех, кого любишь, и не откроется тебе, коли не делаешь этого.

Неожиданное спасение пришло вместе с Брамом. Легкое прикосновение к ноге заставило Уинтропа посмотреть вниз. Это был конец трости. Он поднял глаза и увидел стоящего рядом старшего брата, который, казалось, улыбался, не раздвигая губ.

– На днях я разбирал чердак и нашел кое-какие старые отцовские вещи. Я подумал, что тебе, наверное, стоит прийти и посмотреть на них.

Показалось ли Уинтропу, что все смотрели в ожидании, как он отреагирует на Брама? Впрочем, он повел себя не самым дружеским образом, да и с чего бы? То, что он поделился с Брамом своим секретом, совсем не означало, что он вдруг полюбил его. В то же время тот не вызывал к себе и отрицательного отношения.

– Зачем мне это нужно? – Как будто отец когда-нибудь собирался отдать их ему.

Брам наклонил голову, снисходительно усмехнувшись.

– Потому что ты единственный в семье, кому могут быть интересны старинные шахматы.

Глаза Уинтропа загорелись. Отцовские шахматы? Брам хочет отдать их ему? Уинтроп любил их. Ребенком он мог сидеть в одиночестве и играть шахматными фигурками. Иногда отец составлял ему партию. Это было единственное, чем они занимались вместе. Брам ненавидел шахматы. Вероятно, потому, что Уинтроп в них был сильнее его. Делало ли это его ближе с отцом?

За показным безразличием он постарался скрыть едва сдерживаемую страсть. Правда, Брам успел заметить, ну и черт с ним. Он кивнул, резко дернув головой:

– Я приеду завтра, если тебя это устраивает.

Надо отдать должное, в улыбке Брама не было ни самодовольства, ни преувеличенной радости. Никто в комнате даже не обратил внимания, что отношения между братьями чуточку изменились. По виду Брама это невозможно было определить.

– Отлично. Есть кое-что еще – книги, разные мелочи, которые могут показаться тебе интересными. Уверен, отец предпочел бы, чтобы они находились в руках того, кто может оценить их.

Прежде чем Уинтроп смог выдавить из себя слова благодарности, Брам повернулся и, прихрамывая, двинулся к креслу.

Уинтроп смотрел ему вслед. Нога, наверное, беспокоила Брама в сырую и холодную погоду. Он сломал ее при несчастном случае с каретой, когда погиб отец. Оба – и Брам, и отец – были в тот момент совершенно пьяными. Насколько известно Уинтропу, с того времени старший брат бросил пить. Брам никогда не говорил об этом происшествии, во всяком случае, Уинтроп не слышал ничего подобного. Хотелось бы узнать, мог ли он сделать что-нибудь, чтобы предотвратить несчастье? Испытывал ли чувство вины, когда раз за разом прогонял в голове случившееся? Или он был настолько пьян, что вообще ничего не мог вспомнить?

И почему это стало вдруг волновать Уинтропа? Он никогда не беспокоился раньше о том, страдает ли его брат? Никто не обвинял Брама в смерти отца. Тот мог бы погибнуть, даже если был трезвым. Конечно, несчастного случая можно было бы избежать, не будь они оба пьяны. Слухи утверждали, что они мчались наперегонки с другим экипажем, когда все случилось. Но никто ничего не знал наверняка. Брам мало что помнил, а на месте катастрофы больше никого не было.

Час от часу не легче. Теперь он будет мучиться из-за Брама вместо Мойры. Хорошо бы ему все-таки заниматься самим собой. А то недалек тот день, когда он станет влезать в семейные дела Норта и Октавии или начнет приглашать Брама к обеду, а там, глядишь, они отволокут его в Бедлам по причине случившегося сумасшествия.

Голос Октавии прервал течение его мыслей.

– Блайт и Девлин, почему вы не говорите, зачем собрали нас всех сегодня?

Уинтроп посмотрел на младшего брата и его улыбающуюся супругу. Они сидели на софе бок о бок, как король и королева некоей сказочной страны великанов, обмениваясь взглядами сообщников, знающих важный секрет.

Девлин обнял раскрасневшуюся Блайт за плечи.

– Через восемь месяцев у вас появится новый объект обожания – племянник или, может, племянница.

У всех открылись рты, а женщины бросились к Блайт с объятиями и поздравлениями. Девлин тоже не избежал этого. Все подскочили к нему, повисли на шее, заставив его нагнуться, стали целовать и тискать без всякой жалости. Мужчины были более сдержанны. Они целовали Блайт в щечку, пожимали руку Девлину. За исключением Брама, который в отношении младшего брата держался чуть-чуть по-отечески. Он обхватил великана одной рукой и радостно похлопал его по спине.

Поздравив брата и невестку, Уинтроп отступил на второй план и со странным чувством отчуждения стал наблюдать за торжеством. Майлс и Варя были в восторге. У них были свои дети, и им нравилась мысль, что у их маленьких Эдварда и Ирены появятся кузен или кузина, с которыми можно будет играть. Молодожены Норт и Октавия только начали жить семьей, но по выражению их лиц было понятно, что они тоже планируют такое событие, и очень скоро.

Уинтроп смотрел па них с замешательством и завистью. Заиметь ребенка – весьма старое изобретение. Люди делают детей из года в год. Так что ему было не совсем понятно, почему все носятся с этим как с писаной торбой. Разумеется, это прекрасное событие в его семье, но при этом совсем не обязательно поднимать такой гвалт.

В то же время ему захотелось, чтобы все замолчали, лишь потому, что чем больше они шумели, тем сильнее он волновался. Он завидовал Девлину и Блайт так же, как Порту и Октавии, Майлсу и Варе. Он испытывал зависть к любому, кому повезло найти семейное счастье, кто обрел искреннюю любовь и доверие. Ему хотелось быть среди них, но он понимал, что этого никогда не будет. Кому-то любовь преподносится как подарок, кто-то упорно трудится, чтобы завоевать ее, а он даже не имел представления, как подступиться к ней.

– Полагаю, ты будешь следующим, – произнес Брам, встав рядом с ним и также наблюдая за смеющейся компанией в нескольких шагах от них.

Уинтроп поглядел на него искоса:

– Сомневаюсь. Я ставлю на тебя. – Брам усмехнулся в ответ:

– Кому нужна такая старая развалина, как я?

– Богатая и титулованная развалина, – напомнил ему Уинтроп.

– И скандализированная к тому же. – Уинтроп пожал плечами.

– Уверен, есть много мамаш, которые с огромной радостью бросили бы своих дочерей тебе под ноги. – Опять это слово «бросить».

– В известной степени ты прав, – буднично заметил Брам. – Если я вдруг умру, не оставив наследника…

Ужаснувшись, Уинтроп повернулся к нему:

– Нет, не говори ничего. Пообещай, что не сделаешь этого.

Брат рассмеялся.

– Может, ты умрешь раньше меня, и тогда титул перейдет к сыну Дсвлина. – Они оба знали, что даже если Норт с Октависй родят дюжину сыновей, ни один из них не унаследует титул.

Он кивнул. Так звучало намного лучше. Ему никогда не хотелось, чтобы вся ответственность за титул пала на его плечи.

– Я по-прежнему рассчитываю, что ты, несмотря ни на что, наплодишь собственное потомство. Мне нравится представлять тебя облепленным оравой орущих ребятишек. – Он снова оглянулся и посмотрел на остальных.

В голосе брата послышалось озорство.

– Могу пожелать тебе того же самого. – Уинтроп покачал головой:

– Со мной такого не случится.

Они стояли молча, особняком от всей семьи. Никто не обратил на это никакого внимания.

– Спасибо за шахматы, – поблагодарил Уинтроп немного погодя.

– Не за что. Хочу попросить кое-что взамен. – Уинтроп замер. Он должен был предвидеть, что попадет в ловушку.

– Что именно?

Брам многозначительно посмотрел на него.

– Продолжай добиваться своей виконтессы. Мне очень хочется посмотреть, как она станет матерью твоих ребятишек.

Сказал и, прихрамывая, удалился. Криво усмехаясь, Уинтроп смотрел ему вслед. Да, у его брата, несомненно, был талант ставить точку в разговоре. Этому можно позавидовать.

Немного позднее, после обеда, вина и разговоров наперебой охрипшими голосами, когда все отметили новость о появлении потомства у Девлина и Блайт, Уинтроп уехал. Он откланялся первым. Ему стало невмоготу оставаться среди этих шумных, счастливых людей. Каждый пожелал ему доброй ночи, кроме Брама, который явно продолжал злиться на него. Он сообщил Уинтропу, что пожалует к нему утром. К своему удивлению, Уинтроп с трудом смог сдержать радость.

Его экипаж стоял неподалеку. Он разместился в тепле внутри, закутавшись в полость и постучав в крышу вознице, чтобы тот трогал. Сегодня он промерз, возвращаясь от дома Мойры, и до сих пор не мог согреться. Езда верхом сослужила плохую службу, но он рассчитывал завоевать ее сочувствие, когда она увидит, как он раскаивается. Он узнает об этом в следующий раз.

Высадившись из кареты напротив своего дома, он увидел лежащего на ступенях человека. Он был не единственным холостяком из тех, кто жил здесь, поэтому первое, о чем он подумал: кто-то из подвыпивших жильцов вышел на улицу в таком виде. Ночь была довольно холодной, и он вернулся разбудить беднягу.

И тут он обратил внимание, что одежда лежащего грязная, местами порвана и пропитана кровью. Если это был пьяница, то он наверняка получил свое в хорошей драке.

Уинтроп осторожно перевернул тело, чтобы не добавить повреждений, если человек уже ранен. Всмотревшись, он убедился, что тот действительно в тяжелом состоянии. Опухшее, все в синяках, лицо было так густо вымазано кровью, что дождь не смог ее смыть.

Свет фонаря осветил избитого человека, и тогда Уинтроп понял, кто перед ним.

– Господи, только не это.

Минни со своим молодым человеком появились у Мойры в этот вечер к ужину. Натаниэль рассчитывал увидеться с Мэтью, и Мойра не решилась попросить его отменить встречу из-за того, что боялась, вдруг Уинтроп придет. Хотя чем раньше, тем лучше. Неутихающая боль от его обмана делала ее сильнее.

На всякий случай у нее будет Минни со своим суженым, за которыми можно спрятаться.

После приезда Лукаса Скотта Мойре не потребовалось много времени, чтобы понять, что он отличная партия для сестры. В двадцать пять он был достаточно молод, чтобы привязаться к Минни и разделять с ней ее увлечения, и вполне взрослый, чтобы нести ответственность за груз, который ложился на его плечи. Он не давал обвести себя вокруг, пальца или сбить с толку и был так же упрям, как сама Минни, что могло пригодиться, если бы вдруг они начали выяснять отношения. Кроме того, он оказался чертовски хорош собой. Златовласый, с сияющими голубыми глазами, он был полной противоположностью темноволосой, темноглазой, с матовой кожей Минни. И Лукас отличался улыбчивостью, а это всегда хороший знак. Он происходил из большой и дружной семьи, о чем Мойра узнала от самой сестры. При этом отлично ладил с родителями и со всеми братьями и сестрами – ситуация, завидная для любого из Баннингов. Для Минни будет полезно жить в окружении любящих людей.

Но то, как он обожал Минни, стало самым большим аргументом в его пользу. Мойра была невыразимо счастлива увидеть знаки его внимания к сестре. Он разговаривал, шутил с ней, внимательно слушал ее, стоило ей лишь открыть рот.

Да, Мойра вряд ли могла быть счастливее за свою сестру. Вот она – вдова, которой уже за тридцать. А ее простенькая младшая сестричка имеет все, чего ей так и не удалось добиться. Совсем недавно она имела глупость поверить, что достигнет такой вот гармонии с Уинтропом, а сейчас…

Господи милосердный, неужели она не в состоянии провести и нескольких часов, не думая о нем? Хотя бы час или два, вот и все, больше ей не нужно. Так она еще никогда и ни о ком не скучала и не горевала, даже о Тони.

После ужина они втроем перешли в гостиную, где в камине уютно потрескивал огонь. Мойра налила всем горячего вина и вдруг поняла, что не может сделать ни глотка, потому что оно напомнило ей о нем.

Слава Богу, ни Минни, ни Лукас не обратили внимания на то, что она не притронулась к бокалу. Они были слишком заняты собой, обмениваясь полными тайного смысла улыбками, сидя бок о бок на софе. Даже, несмотря на разделявшее их расстояние, соответствующее приличиям, радостное возбуждение сближало молодых людей. Господи, ее низвели до положения незваного гостя в ее собственном доме!

Наконец Минни, взяв своего кавалера за руку, обратилась к сестре:

– Мойра, я рассказала Лукасу, о чем мы с тобой говорили, но он хочет кое-что попросить у тебя.

Изо всех сил пытаясь ободряюще улыбнуться – не так уж это было трудно, конечно, – Мойра встретила сосредоточенный взгляд молодого человека. Он улыбался уверенно, искренне и ничуть не смущенно.

– Леди Осборн, мое отношение к Минни невозможно скрыть ни от вас, ни от кого другого, кто присутствует в момент, когда я вижу ее очаровательное личико. – При этих словах он бросил быстрый взгляд на Минни.

Боже, как мило. Зависть, стиснула горло, но радость согрела сердце Мойры: Любовь должна быть вот такой. Минни никогда не проснется среди ночи и не обнаружит, что Лукас предал ее.

Лукас снова обратился к Мойре:

– Мысль о том, что всю оставшуюся жизнь я проживу без нее, для меня невыносима, и я смиренно прошу вас избавить меня от таких мук, дав разрешение официально просить ее руки.

Мойра едва сдержалась, чтобы не заплакать. Так ясно выраженное и такое чистосердечное заявление! Только настоящая любовь может подвигнуть мужчину к столь высокой поэзии. Когда Тони просил ее руки у родителей, основной темой разговора немедленно стали деньги и то, как скоро состоится церемония. Конечно, тогда ей страстно хотелось, чтобы все решения были приняты. Она так безрассудно желала покинуть родительский дом, что даже не задумывались о том, что может упустить вполне реальный шанс.

Проглотив комок в горле, Мойра доброжелательно улыбнулась им.

– Дорогой мистер Скотт, я с удовольствием дам Вам не только мое разрешение, но и благословение. – Она поднялась, подошла и расцеловала их, светящихся счастьем. Они знали, что она не откажет, но все равно ее последние слова, казалось, наполнили их ликованием.

– Полагаю, вам нужно немного побыть наедине, – произнесла она, отметив, как они оба оживлены. Они видели только друг друга, и, если бы, Мойра тут же не оставила их, они бы взорвались от нетерпения.

Но хоть она и завидовала им и была рада за них, она не могла пренебречь своими обязанностями наставницы.

– У вас есть десять минут, – предупредила она с притворной суровостью, направляясь к выходу. – Кстати, я оставляю дверь открытой.

Услышали ли они ее, она не поняла.

Все еще улыбаясь, она пересекла ярко, освещенное пространство холла и остановилась перед картиной Тони, изображавшей Купидона и Психею.

– Ах, Тони, если бы мы с тобой могли быть счастливы, как эти двое! – Ее губы задрожали. – Не обязательно друг с другом.

Если бы Тони любил женщин! Нет, даже и тогда ничего бы не изменилось. Жаль, что Мойра не нашла никого, кто стал бы для нее тем, кем Натаниэль был для Тони. Если бы только Тони был жив!

Нет. Заведи она любовника при жизни Тони, ей бы не понравилось, что он стоит на ее пути к человеку, которого она по-настоящему любит. Все, что Тони мог сделать, женившись на ней, – это на долгие годы уберечь ее от сердечной любовной боли и от возможности иметь такого человека. Но она предпочла бы пройти через горечь и боль предательства Уинтропа, чем держать обиду на Тони. В конце концов; Тони никогда не пытался уверить ее, что он не тот, кем был на самом деле.

Стук в дверь, эхом отдавшийся в холле, прервал ее размышления. Кто это мог быть? Она никого не ждала.

Выпрямившись, она вслушивалась, как открывается дверь. Честер воскликнул «О Господи!», и она бросилась в прихожую.

Сердце замерло в груди. Сначала она ничего не увидела, только Уинтропа Райленда, который находился в ее доме, был промокшим до нитки, с волосами, прилипшими к голове, с остановившимися темными глазами на заледеневшем лице.

Потом она заметила, что он держит на руках какой-то тяжелый узел. Она наморщила брови. Неужели это человек?

Уинтроп двинулся вперед, хотя никто не приглашал его. Он чуть-чуть наклонился под тяжестью своей ноши, которая, когда он вошел в освещенный холл, и в самом деле оказалась человеком.

Мойра пошла навстречу, но внезапно ноги ее налились свинцом, а сердце помчалось вскачь. Он остановился прямо перед ней, чтобы она смогла рассмотреть лежащего на его руках, словно жертва языческого ритуала, человека. Она протянула к нему руку.

Мойра тихо вскрикнула, когда ее пальцы коснулись холодных, мокрых белокурых волос. Она поняла, кто это, еще до того, как увидела бледное, залитое кровью лицо, уткнувшееся в плечо Уинтропа.

Натаниэль.