В погоне за Дейзи

Глава 19

Желтое такси останавливается у высотного здания на Пятой авеню. Расплачиваюсь с водителем и говорю, что помогать с багажом не нужно. У меня всего один чемодан, остальные вещи я оставила у Холли, которая пообещала позже мне их переслать. Только открываю багажник, как швейцар, дежурящий у дверей под золотистым навесом, спешит мне на помощь. Достает чемодан, поворачивается ко мне и тут же потрясенно отшатывается.

— Мисс Роджерс! Я вас не ждал!

— Не волнуйся, Барни, не ты один, — заверяю его я, проходя в мраморный вестибюль. Швейцар идет за мной. — Просто занеси его в кабину. Спасибо, — распоряжаюсь я, подходя к лифту. Барни возражает, говоря, что должен меня сопроводить, но я упорно стою на своем: спасибо, не нужно. Захожу в кабину, сую ключ-карту в единственную щель на панели, и двери закрываются. Лифт быстро едет вверх, пока не достигает последнего этажа. Пентхауса. Слышу жужжание домофона, когда передо мной открывается дверь, и понимаю, что Барни поспешил сообщить моим родителям о приезде блудной дочери. Переступаю порог, и выражение лица мамы, встречающей меня в коридоре моего бывшего дома, — то еще зрелище.

— Привет, мама, — здороваюсь я, ставя чемодан на пушистый бежевый ковер.

Мама роняет трубку домофона так, что та повисает на проводе, и прислоняется к стене.

— Дейзи! — Она явно удивлена.

Моя мама — хорошо одетая женщина под пятьдесят. Одежду ей шьют на заказ лучшие дизайнеры мира, а ее темные волосы с красивым мелированием стильно уложены. Внешностью я пошла в маму и ее родственников, хотя по ней и не скажешь, что она итальянка. Когда-то оливковая кожа посветлела из-за того, что мама годами избегала нахождения на солнце и обильно пудрилась. Она ни капельки не постарела за три года, что мы не виделись. Наверное, дело в ботоксе.

— Ты лучше повесь ее, — киваю я на трубку. — Барни, должно быть, еще на проводе.

Мама делает, как я прошу, и поворачивается ко мне, сомневаясь, как поступить дальше: обнять меня, поцеловать или, не дай бог, пожать руку. Избавляю ее от необходимости выбирать: подхожу и чмокаю в щеку.

— Ты вернулась, — шепчет она и тут же спрашивает, не уверенная в том, что происходит: — Насовсем?

— Там видно будет, — отвечаю я.

— Входи же, входи. — Оставляю чемодан на полу, и мама ведет меня в гостиную с панорамными окнами, выходящими на по-летнему зеленый Центральный парк. Делаю глубокий вдох. Я и забыла, какой отсюда потрясающий вид. Да и, честно говоря, не думаю, что раньше им наслаждалась.

— Мы и не знали, что ты приедешь. Ты звонила? Мартине придется сейчас прибрать твою спальню. Мартина! — зовет мама.

— Не беспокойся, все нормально, — спешу заверить ее я. — Не суетись. Я могу пока пожить в гостевой.

— Нет, не можешь, — отрезает мама. — У тебя есть своя комната. Мартина!

— Да, мэм? — В гостиную торопливо входит незнакомая мне горничная в светло-сером платье с белым передником.

— Дейзи вернулась! — Мамин голос звучит слегка истерично, но такова уж ее манера. — Немедленно подготовь для нее комнату!

Виновато смотрю на Мартину, но горничная кивает и уходит.

Мама поворачивается ко мне.

— Чаю? Хочешь чаю?

— Конечно, — соглашаюсь я и иду на кухню.

Мама удивляется:

— Ты куда?

— На кухню. Заварить чай.

Она смотрит на меня как на сумасшедшую.

— Кандида все сделает.

— Это кухарка? — спрашиваю я. Последнюю на моей памяти звали Гитой.

— Да. Она потрясающая, — отвечает мама. Итальянского акцента в ее речи теперь почти не слышно. Не знаю, как она от него избавилась и намеренно ли, но нынче мама говорит как настоящая американка.

Плюхаюсь в мягкое кресло, а мама тем временем выходит. Снова набираю в грудь воздуха и наслаждаюсь видом из окна, пока она громко отдает распоряжения кухарке.

Память ненадолго уводит меня из настоящего: приходят воспоминания о днях, когда я работала с Розой, пухленькой мексиканской кухаркой Джонни Джефферсона. Как я ее обожала! Это она научила меня готовить и вдохновила пойти трудиться в сферу обслуживания обедов. Я все еще мечтаю в один прекрасный день организовать собственную кейтеринговую службу. В последнее время я о многом мечтала, но большинству этих желаний не суждено осуществиться…

Трясу головой, чтобы прогнать воспоминания. Не могу сейчас думать об Уилле.

— Чай будет через минуту. — Мама становится передо мной.

— Может, присядешь? — предлагаю я, и она садится на краешек дивана, нервно теребя руки.

Пару минут мы молчим, и я радуюсь тишине. Удивляюсь, когда мама заговаривает первой:

— Давно не общались, Дейзи.

— Знаю.

— Я говорила с твоей бабушкой. Она рассказала, что случилось с гонщиком. — Гонщиком… — Почему ты не позвонила? — с болью шепчет мама.

— Прости, — каюсь я, но получается как-то ненатурально. — Не думала, что вы по мне скучаете.

— Конечно, я скучала!

— Ну разве что ты.

Мама молчит. Ей больше нечего сказать.

Кандида приносит чай и уходит.

— Где отец? — внезапно спрашиваю я. Хочу назвать его по имени, Стелланом. «Отец» звучит неправильно, а «папа» — почти смешно.

— На работе, — роняет мама.

Киваю. Ну конечно. Сегодня воскресенье. Где ж еще ему быть? Дома, с семьей, что ли?

Мой отец миллиардер. Свои деньги он заработал, снискав репутацию безжалостного ублюдка: покупал разорившиеся компании и распродавал их по частям. Помните, чем занимался герой Ричарда Гира в фильме «Красотка»? Коллега моего отца. Только в отличие от героини Джулии Робертс маме не удалось привить мужу хорошие качества.

Не знаю, были ли родители когда-нибудь счастливы, но мама оставалась с ним в богатстве и в бедности. Ой, что это я говорю? В богатстве, богатстве и еще большем богатстве.

По мнению большинства, я росла, ни в чем не нуждаясь. Вот только на самом деле мне не хватало главного: заботливой любящей семьи. Наша была какой угодно, но только не такой, и поэтому каждую ночь я укладывалась в постель и мерзла, несмотря на дорогие пуховые одеяла и пол с подогревом. Отец был богат, но редко возил нас с мамой на отдых, и мы никогда не ездили в Италию к бабушке и дедушке. Я виделась с ними раз в несколько лет, когда они приезжали в Англию или Штаты, но в основном мы поддерживали связь по переписке и изредка созванивались. Потом, когда мне было одиннадцать, я поехала на каникулы в Италию и там впервые в жизни поняла, каково это: жить в счастливой любящей семье.

Вернувшись тогда домой, я еще больше возненавидела родителей. Но как ни пыталась, сбежать не могла. Всегда чувствовала, что отец меня презирал, поэтому не понимала, почему он не позволяет мне выбрать колледж подальше от дома — на Западном побережье или вообще за границей. Он принудил меня изучать право в Нью-Йорке, и, поскольку я не имела собственных денег, пришлось подчиниться. Конечно, у меня был выбор, но, думаю, в глубине души я просто хотела порадовать родителя и услышать хоть пару добрых слов.

Я получила диплом с отличием, и в качестве награды отец открыл на мое имя банковский счет на десять миллионов долларов. Почему-то именно это и стало катализатором моего отъезда из дома. Я собрала чемоданы и отправилась в Лос-Анджелес. Возможно, мне помогло имя отца или диплом, но я получила работу в агентстве и в итоге устроилась к Джонни Джефферсону. Остальное вы уже знаете.

Что касается отцовских денег, я ни цента из них не потратила.

Говорю маме, что хочу отдохнуть, и прохожу по коридору, бросая взгляд на прихожую: а вдруг мой багаж еще там. Конечно, его уже нет. Дойдя до своей комнаты, я вижу, что содержимое чемодана аккуратно разложено по шкафам и полочкам.

Раньше мне нравилось, когда слуги распаковывали багаж, но теперь это кажется невыносимым. Я успела привыкнуть к самостоятельной жизни, и мне больше не по душе мысль о том, что кто-то — неважно, бесплатно или за деньги, — роется в моих вещах. Но здесь с этим ничего не поделаешь. Тут так заведено. Такова сейчас моя жизнь. Я вернулась в отчий дом, поэтому придется смириться.

Иду к огромной двуспальной кровати с кучей подушек, ложусь на бок, сворачиваюсь калачиком и смотрю в окно на небоскребы Нью-Йорка.

Должно быть, я уснула, потому что когда открываю глаза, город переливается огнями. Застонав, тру лоб. Дико болит голова. Плетусь в ванную и ищу в шкафчике ибупрофен. Глотаю две таблетки и запиваю водой прямо из-под крана. Только потом вспоминаю, что на серебряном подносе рядом с раковиной стоят хрустальные стаканы. Ой, да черт с ними. Смотрю в зеркало. Да-а, видок еще тот: лицо осунувшееся, усталое, под глазами мешки размером с чемодан. Выключаю свет в ванной и выхожу из комнаты.

Галогеновые лампы в коридоре ослепляют. Издалека доносится стук ножей и вилок по тарелкам. Смотрю на часы. Девять вечера. Отец, наверное, только сейчас ужинает.

Дохожу до столовой и открываю дверь. Родители едят, как обычно, молча, сидя напротив друг друга на разных концах обеденного стола на восемнадцать персон. Вы, наверное, сто раз видели подобное в кино, но кто в здравом уме поверит, что такое может быть на самом деле?

Отец поднимает на меня глаза и тут же пристально смотрит на маму, которая нервно вскидывает голову.

— Дейзи. Иди сюда, садись, — говорит отец.

Мама встает.

— Сядь, Кристин. — На самом деле маму зовут Кристина — я узнала об этом в одиннадцать лет, но отец всегда предпочитал английский вариант.

— Я только хотела попросить Кандиду приготовить что-нибудь для Дейзи.

— Я не го… — начинаю я, но отец кричит:

— Кандида! — Тут же прибегает кухарка. — Принеси ужин для Дейзи.

— Да, сэр. — Она убегает.

Выдвигаю стул. Нельзя сесть прямо посередине, поэтому устраиваюсь в трех стульях от отца и в четырех от матери. Не знаю, почему выбрала сесть поближе к отцу, но, наверное, потому что до сих пор хочу заслужить его одобрение.

— Тебе надо подстричься, — заявляет он.

Я не собрала волосы в пучок, и они свободно струятся до середины спины. Не отвечаю.

Моему отцу сильно за пятьдесят. Он уже седой, с серыми глазами. Его редко можно увидеть не в костюме.

— И пройтись по магазинам не помешает, — добавляет он, глядя на мой любимый зеленый джемпер, тот самый, который был на мне в тот день, когда Уилл в меня влюбился. «Нет, нет, нет, не думай о нем…»

Собираюсь с мыслями.

— У меня достаточно одежды, спасибо, — сухо отказываюсь я.

— Неправда, — парирует он, отрезая кусочек моркови и накалывая его на вилку.

— Откуда ты знаешь, сколько у меня одежды? — Опять во мне просыпается бунтующий подросток.

— Слуги доложили. — Отец кладет морковь в рот и жует, холодно глядя мне в глаза.

Отвожу взгляд. Ну конечно.

Кандида приносит тарелку с едой.

— Большое спасибо, — сердечно благодарю я, когда кухарка ставит прибор передо мной.

Она спешит уйти, не отвечая на мою благодарность. Отважно смотрю на отца и упрямо говорю:

— У меня здесь полный шкаф одежды.

— В ней ходить уже нельзя.

— Почему? Ей всего три года.

— Вот именно. Что подумают люди?

Подавляю вздох. Спорить бесполезно. Отец всегда уверен в своей правоте, и любые пререкания с ним — напрасная трата времени. Честно говоря, единственный раз я поступила вопреки его воле, переехав в Лос-Анджелес. Должно быть, для него это было потрясением…

— У тебя еще остались деньги на счету?

Наверное, он о тех десяти миллионах. Наверное, думает, что я вернулась попросить у него денег, поскольку поиздержалась. Молча киваю вместо ответа.

— Пусть там и будут. Поговори с Мартином, он поможет.

Мартин — это адвокат и личный помощник отца, почти член семьи. Вот только я его не выношу с тех самых пор, как мне исполнилось тринадцать, и он начал строить мне глазки. Жирный, лысый, отвратительный. Вздрагиваю, вспомнив: именно он первым заметил, что у меня появилась грудь.

«Надо попросить твоего папочку дать тебе денег на лифчик и маленькие трусики…»

Нож и вилка отца звякают о тарелку, и я выныриваю из воспоминаний о прошлом. Он поднимается из-за стола.

— Ты не хочешь десерт? — встревоженно спрашивает мама.

— Нет, — коротко отвечает отец и смотрит на меня. Перестаю жевать мясо. — Завтра рано вставать.

— Хорошо, — бубню я с полным ртом.

— Спокойной ночи. — Он выходит из столовой.

Никаких вопросов о том, чем я занималась, какие планы на будущее, как у меня дела… Но, наверное, ему уже все это известно. С него сталось бы отрядить своих лакеев следить за мной с самого отъезда из Нью-Йорка.

Мы с мамой молча доедаем, а потом я говорю, что пойду на прогулку. Мама тут же хочет отрядить со мной телохранителя, но я ускользаю, прежде чем она успевает его найти. Конечно, больше всего ее беспокоит то, что скажет отец, если узнает, что она отпустила меня одну.

Беру легкий бежевый пиджак от «Френч Коннекшн» и не дизайнерскую сумку, захожу в лифт, вставляю ключ-карту от пентхауса в щель, и лифт без остановок спускается в вестибюль, даже если на этажах его ждут другие люди. Барни спешит открыть дверь, оглядываясь в поисках моего телохранителя и не находя его.

— Я иду одна, спасибо, Барни, — говорю я и, не дожидаясь ответа, быстро выхожу на Пятую авеню и иду в сторону центра.

Вечер воскресенья, но Нью-Йорк никогда не спит, и то тут, то там раздается гудение клаксонов. Без особой цели шагаю в сторону Таймс-сквер, желая оказаться в гуще света и звуков, чтобы избавиться от мучительных воспоминаний. Магазины здесь еще работают, а на тротуарах масса пешеходов. Крепко прижимаю к себе сумку и вливаюсь в толпу туристов, наслаждаясь анонимностью. Уже одиннадцать, но я ничуть не хочу спать из-за того, что вздремнула вечером, и теперь не знаю, куда податься. Бесцельно брожу по паре магазинов и наконец ухожу с шумной площади с яркими экранами, свернув на более тихую улицу. Вижу один из любимых клубов студенческих лет и, к своему изумлению, чувствую прилив ностальгии при виде очереди на вход. Раньше я бы подошла прямо к ее началу, и охрана тут же пропустила бы меня и моих хорошо одетых подруг. Интересно, чем девчонки сейчас занимаются? Последние три года я с ними не общалась, придя к выводу, что они просто пустышки с богатыми родителями, но во времена нашей дружбы об этом не думала.

Наконец, притомившись, отправляюсь обратно. Уже час ночи, и я с удивлением вижу свет в гостиной. Заглядываю туда и вижу, что на диване сидит мама. При виде меня она вскакивает.

— Еще не спишь? — задаю я глупый вопрос. Очевидно же, что нет.

— Да. Хотела…

Я киваю, желая, чтобы она продолжила.

— Ты благополучно вернулась, — наконец вымучивает она.

— Ага. Иду спать, — говорю я и, не дожидаясь ответа, иду по коридору к своей комнате.

Когда-то я любила маму. Уверена, так и было. В далеком детстве, до того, как перестала ее уважать за то, что она не ушла от отца. Сейчас она превратилась в покорную мышку, которая заикается и волнуется. Не знаю, почему он от нее не ушел, если на то пошло.

Когда в семь утра я просыпаюсь, отец уже уехал на работу. Я почти не спала, хотя легла в два с лишним. Немного почитала книгу, а потом все ворочалась, пытаясь ни о чем не думать.

Позже утром приходит Мартин. Я сижу на подоконнике в гостиной и любуюсь парком. Люди бегают…

— Смотрите-ка кто здесь…

От его вкрадчивого голоса по спине тут же проходит холодок. Поворачиваюсь лицом к адвокату.

— Здравствуйте, — холодно приветствую я его, оставаясь на месте.

— Ничего себе, как ты выросла. — Он смеривает меня сальным взглядом. Когда я не отвечаю, продолжает: — Твой отец сказал, что тебе нужны деньги на покупки. Хочешь что-то особенное?

— Нет, как обычно.

— Хорошо.

Он подходит и вручает мне дорогой красный клатч от «Эрмес». Что случилось с обычными конвертами? Заглядываю внутрь: пачка стодолларовых купюр и кредитка.

— А помельче денег нет? — спрашиваю я, вытягивая одну сотенную.

Мартин настороженно смотрит на меня и лукаво улыбается:

— А, это шутка такая.

— Вообще-то, нет.

Он снова смеется и отворачивается.

— Что ж, веселись. Может, потом устроишь для меня маленький показ мод.

Прикусываю язык и еле сдерживаюсь, чтобы не пнуть отцовского подхалима промеж ног, пока он, похихикивая, идет к двери.

Смотрю на клатч и чувствую себя опустошенной. Но больше заняться нечем. С тем же успехом можно отвлечься на поход по магазинам.

«Прада», «Шанель», «Дольче энд Габбана», «Донна Каран»… Раньше мне нравилось ходить по этим бутикам с подружками и тратить отцовские денежки.

Арнольд, один из семейных телохранителей, ждет на улице, пока я перебираю вешалки, с ужасом замечая, что продавцы, как ястребы, следят за каждым моим движением. Выбираю несколько вещей и даже не утруждаюсь примеркой — кто-нибудь из слуг вернет их в магазин, если не подойдут.

Ловлю себя на этой мысли и на секунду останавливаюсь. Накатывает грусть. Не могу поверить, как быстро я возвращаюсь к прежней жизни, которую презираю. Но она помогает забыться. При воспоминании о смешной, доброй, милой Холли на глаза наворачиваются слезы. «Она ведь солгала мне про Саймона», — думаю я, и сердце каменеет. Продолжаю перебирать шмотки.

* * * * *

Новости здесь распространяются быстро, и вскоре начинают звонить старые друзья и знакомые. Получаю кучу приглашений на разные вечеринки и открытия баров и решаю принять их все. Желания куда-либо ходить нет — это последнее, чего мне сейчас хочется, — но понимаю, что если снова погружусь в водоворот гламурной жизни, боль сможет утихнуть. Я не думаю об Уилле. Почти не думаю. И не в последнюю очередь потому, что не помню, как он выглядит.

Поэтому принимаю приглашения, и через десять дней после приезда наряжаюсь в новые дизайнерские вещи и спускаюсь вниз, где уже пунктуально ждет лимузин с водителем. Внутри машина новая, сверкающая и пахнет кожей. Кто-то приготовил для меня бутылку шампанского в ведерке со льдом, и секунду я колеблюсь, прежде чем ее открыть. Выпью один бокальчик, а остальное пусть выльют, мне не жалко.

— Дейзи! — тут же кричит кто-то, едва моя нога в туфельке от Джимми Чу ступает на тротуар. Поворачиваюсь и вижу на тротуаре Донну, мою старую подругу, которая только что вышла из своего лимузина. Еще две девчонки из компании замечают нас обеих и тоже кричат.

Я знакома с Донной, Лизой и Синди почти всю жизнь. Их отцы работают банкиром, адвокатом и банкиром соответственно, и много лет знают моего отца. Матери не делают ничего, только ходят по магазинам, едят и занимаются спортом — совсем как моя мама. Мы с девочками вместе учились в школе, проводили каникулы в Хэмптонсе, а став постарше, ходили на вечеринки. На празднование восемнадцатилетия Синди ее отец израсходовал полтора миллиона долларов, и это казалось крутым до тех пор, пока папочка Донны не закатил для дочери вечеринку на два. Мой отец потратил еще больше — любит соревноваться, сукин сын.

Внезапно вижу бабушку с ее ведрами и тазиками, в которые она собирает воду с текущих потолка и стен. Почему мои родители не помогут ей с ремонтом? Сколько на это нужно денег? Для них любая сумма — капля в море.

— Дейзи! Я так рада тебя видеть!

Переключаюсь на подруг.

— Привет!

— Ух ты, что это на тебе? И последняя сумочка от Дольче? — Не дожидаясь ответа, девчонки продолжают сыпать вопросами: — Где ты была? Идем же, идем внутрь!

Очередь на вход уже огибает здание, но мы идем к ее началу. Охрана отстегивает красную веревку и пропускает нас внутрь. Синди, Донна и Лиза молча проходят, но я улыбаюсь и благодарю охранников и тут же об этом жалею, потому что в ответ получаю хмурые взгляды.

Когда мы доходим до лестницы, устланной красной дорожкой, официанты в смокингах предлагают нам коктейли с серебряных подносов. Новый модный бар простирается перед нами. Все здесь в белых и серебристых тонах. Столы в виде зеркальных кубов, блестящие белые стулья, натертый пол цвета стали и белые бархатные драпировки на стенках. Я будто стою внутри сосульки и непроизвольно ежусь, хотя на улице разгар лета.

Донна умудряется уговорить двоих мужчин за сорок уступить нам серебристую нишу с кожаными диванчиками, и мы вчетвером располагаемся за столиком. Всем уютно, кроме меня. Все не так, как раньше. Все изменилось. Но моя боль утихает. Беру коктейль, делаю большой глоток и машу официанту, прося повторить. Девчонки смеются.

— Вот она, наша Дейзи! — взвизгивает Лиза.

Я молча делаю еще один глоток и под действием алкоголя начинаю расслабляться.

— Рассказывай, где тебя носило? — спрашивает Синди.

— Хочу послушать про Джонни Джефферсона! — перебивает Лиза.

— Он правда такой сексуальный, каким кажется? — чирикает Донна.

Не хочу говорить о Джонни, но лучше уж о нем, чем об… ну, вы поняли. Поэтому травлю байки, о которых и в журналах можно прочесть, но ничего более интимного не рассказываю. Кажется, им хватает.

— А здесь что новенького? — спрашиваю я.

— Божечки, ты слышала про Портию Левистон? — Донна вытаращивает глаза, уже предвкушая, как расскажет мне сплетню о нашей бывшей однокласснице.

— Нет, а что с ней?

— Божечки-божечки, — повторяет она и смотрит на Лизу и Синди.

— Ну выкладывай же, — тороплю я, хотя мне откровенно плевать на Портию и что там у нее случилось.

— Ты в курсе, что она вышла замуж за банкира?

— Нет, но…

— Фу! Он омерзительный. Жирный, старый, но очень богатый. А отец Портии потерял все деньги из-за биржевого кризиса, ты знала?

— Неужели?

— Да! Дейзи, ты как будто три года на необитаемом острове просидела!

Вообще-то, нет, просто не интересовалась всей этой фигней…

— Короче, — продолжает Донна, — отец Портии познакомил ее с этим дядькой, а он правда старый, ему лет сорок, и они поженились!

— Ну совет им да любовь.

— Да! Но соль не в этом. Она беременна! А они женаты всего пару месяцев.

Лиза морщит нос:

— Не могу поверить, что она с ним спит!

Все трое хором тянут: «Фу-у-у!».

Господи, им как будто по-прежнему шестнадцать.

— А может, ребенок не от него? — предполагает Синди.

— Божечки, может, и так! — визжит Донна. — На девичнике она так заигрывала с барменом!

«Вот так и рождаются слухи», — равнодушно думаю я. И тут внезапно приходит новая мысль: а что если я беременна?

— Расскажи мне про Фифи, — просит Лизу Синди. — Ты нашла ту одежку с бриллиантами на ее размер?

Потрясенно смотрю перед собой. Мы с Уиллом не предохранялись…

— О нет, не нашла, — печально качает головой Лиза. — Сошьют на заказ.

Инстинктивно прижимаю руку к животу.

— Фифи — это новая чихуахуа Лизы, — объясняет мне Донна, но я уже встаю. — Куда ты? — удивленно спрашивает подруга.

— Что-то мне нехорошо. Пожалуй, поеду домой.

— О, — мрачнеют девчонки. Быстро прощаюсь и тороплюсь к выходу.

Иду по улице, решив прогуляться, а не звонить водителю.

Беременна? Беременна? И что мне делать? Конечно, я оставлю ребенка. Что, если родится мальчик? Похожий на Уилла?

В горле растет ком, а слезы жгут глаза, пока я на семисантиметровых шпильках бегу по улице. Я отвыкла от такой обуви, и ноги уже ноют, но и хорошо. Физическая боль отвлечет от душевных терзаний.

Скажу ли я Лоре? Захочет ли она знать, что у Уилла есть сын? А его родители? Примут ли они меня? Им придется. Я буду матерью их единственного внука…

А может, родится девочка. Малышка, похожая на меня. Но с отцовскими глазами…

По щекам текут слезы, и я их быстро смахиваю. Подошвы горят огнем. Надо было все же вызвать лимузин. Он, наверное, ждал за углом.

Поговорить бы с Холли, но нет. Я еще не готова.

Господи, я хочу быть беременной. Пожалуйста, пусть я буду беременна. Когда там месячные в последний раз были? Давным-давно. Рыдаю, хромая по тротуару. Прохожие с опаской смотрят на меня, но никто не спрашивает, все ли в порядке, и слава богу. Впереди вижу припаркованный лимузин. Это мой? Подхожу к нему и с облегчением понимаю, что да. Стучу в окно, и потрясенный водитель тут же выскакивает из машины.

— Отвезите меня домой, — всхлипываю я.

— Мисс Роджерс? Вы мне звонили? Простите!

Трясу головой и забираюсь внутрь салона. Водитель понимает, что вопросов мне сейчас лучше не задавать.

В ведерке охлаждается новая бутылка шампанского. Не могу поверить, что сегодня столько выпила! А если я навредила ребенку?

Пожалуйста, Господи, пусть я буду беременна!

«О тебе никто не в курсе… Для всех его девушкой осталась Лора…»

Мне казалось, что эти слова Холли будут вечно меня преследовать, но теперь все обо мне узнают, если я стану матерью единственного ребенка Уилла. Мне не придется скрывать свое горе…

Я так хочу от него ребенка!

Можно заехать в аптеку… Купить тест…

Нет. Нет. Не хочу.

А что если я не беременна?

«Не думай об этом, не думай, не думай».

Вытираю слезы, когда мы подъезжаем к дому. Барни открывает дверь машины, я выхожу и спокойно его благодарю. Он обеспокоенно смотрит в мои красные и, без сомнения, припухшие глаза, но я с высоко поднятой головой прохожу мимо.

Свет в пентхаусе почти нигде не горит, поэтому иду прямиком в свою спальню. В ванной задираю топ и изучаю свой живот. Плоский как блин. Но пока еще рано. Завтра надо будет поесть чего-нибудь полезного. Компенсировать весь выпитый сегодня алкоголь.

Буду ли я рожать здесь? Или вернусь в Англию? Можно поехать в Италию! Бабушка присмотрит за нами обоими!

Италия… Он сказал, что именно там в меня влюбился…

Вновь всхлипываю, глядя в зеркало. Мне так не хватает Уилла. Прошло больше двух недель, но я хочу его вернуть. Он не мог вот так взять и…

Он пытался помешать Луишу его обогнать, и болид занесло. Автомобиль врезался в стену, перевернулся и приземлился на крышу. Сказали, что Уилл сломал шею. Быстрая и безболезненная смерть. Но он, должно быть, знал, что попадет в аварию.

Интересно, знал ли он, что погибнет…

Нет, нет, нет! Он был моим! Но его отняли у меня в тот же день. Мы могли бы провести вместе всю жизнь. Я была почти счастлива, впервые на моей памяти. И как теперь унять эту боль от потери, как?

Я люблю его!

Как она смеет тоже его любить? Как она смеет!

Бросаюсь на кровать и горько рыдаю в подушки. На ее месте должна была быть я. В церкви, на первых страницах газет в Хитроу. Я должна была читать о себе, когда стояла на коленях у газетного киоска в аэропорту, и мои пальцы чернели от типографской краски.

Но там была она. И все писали о ней.

Италия. Италия. Вот куда я поеду. Бабушка, я и малыш. Ему понравится жить в горах. Я воспитаю его двуязычным…

* * * * *

Два дня спустя начались месячные. Сижу на унитазе не в силах ни плакать, ни делать вообще ничего, кроме как сидеть и тупо пялиться в пространство перед собой. Мои мечты и надежды испарились. Чувствую себя потерянной и одинокой. У меня ничего нет.