В полете фантазий

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— На этот вечер назначено собрание в городской ратуше, чтобы обсудить происходящее. А, Молли, доброе утро… или лучше сказать, добрый день?

Молли вздрогнула, когда почувствовала, что взгляды коллег обратились в ее сторону, едва она открыла дверь редакции. Заснуть не удавалось всю ночь, и забытье пришло лишь перед рассветом. В результате она проспала. Голова болела, лицо — она знала — опухло, глаза покраснели. Все равно нечестно со стороны Боба указывать на ее опоздание. В конце концов, сейчас лишь половина одиннадцатого, а не время ленча, на что он намекает.

Она видела, как раздражение на его лице сменила обеспокоенность, едва он присмотрелся получше к ее бледному лицу и покрасневшим глазам. Его заботливое «С вами все в порядке?» заставило ее вонзить ногти в ладони, чтобы не дать воли готовым политься слезам. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой ранимой.

— У меня… у меня немного побаливает голова, — сказала Молли, что было не совсем неправдой, хотя более справедливая часть ее существа вздрогнула от слабости подобного извинения.

— Ммм… Ну, я говорил, что на сегодня назначено собрание в городской ратуше, чтобы обсудить проблемы, связанные с появлением здесь этих бродяг, и решить, что делать дальше. Я хочу, чтобы вы пошли на это собрание.

— Да, конечно, — согласилась Молли. — Я надеялась съездить сегодня в лагерь и взять интервью у некоторых бродяг. Я думала, читателей заинтересовали бы человеческие истории отдельных членов этой группы.

— Хотите сказать, пробудили бы симпатию к ним, — сухо заметил Боб. — Пожалуйста, можете попытаться, хотя сомневаюсь, что вам удастся добиться сочувствия к ним у местной читающей публики. Вы, наверное, не знаете: прошлой ночью был разгромлен бар и у нескольких машин, поставленных на городской площади, порезаны шины и выбиты стекла, так что в настоящий момент общественное мнение настроено решительно против бродяг.

— Я все же хочу взять несколько интервью, — упрямо настаивала Молли.

Боб слегка пожал плечами.

— Как хотите. Но не слишком увлекайтесь, — предупредил он. — Можете брать интервью, но я не обещаю, что напечатаю их.

— Если не дать им возможность высказать свою точку зрения, информация будет предвзятой! — страстно воскликнула Молли.

— Всякая информация так или иначе предвзята, и нужно быть наивным глупцом, чтобы верить в обратное, — флегматично ответил Боб, но у Молли уже не было настроения слушать.

Она хотела… ей было необходимо с головой погрузиться в работу, в этот требующий сил и терпения материал. Ей необходимо оставить мысли об Алексе, покончить со страстью к нему, убить любовь.

Как можно быть такой глупой, как можно не угадать, не понять сразу, что то чувство, которое после их первой встречи она назвала антагонизмом, оказалось пророческим? И у нее были основания опасаться Алекса. Случившееся подтверждает это.

Подумать только, как легко, как беззаботно он ушел от нее вчера ночью. Сейчас очевидно, что он лишь позабавился с ней, лишь — о, как она ненавидит это слово — использовал ее для своего сексуального удовлетворения. Да, допустим, она сама настаивала, что не желает дальнейших с ним отношений, но после последней ночи он обязан был осознать, увидеть, узнать ее истинные чувства и догадаться о них.

Возможно, он догадался и, возможно, именно из-за этого сбежал столь внезапно, говорила себе Молли.

Он таков, каким показался с первого взгляда, с горечью решила она. Опасно самоуверенный и переполненный мужским самолюбием. Мужчина себялюбивый, бездумный, беспечный. Истый… истый зверь, и она должна быть благодарна судьбе за возможность увидеть его в истинном свете.

Возможно, настоящее животное. Но и мужчина, который тронул ее сердце, ее душу, ее тело. Тронул так, что…

Но нет, она не имеет права предаваться подобным опасным и расслабляющим мыслям. Ей нужно работать, твердо напомнила себе Молли.

Сначала дежурный полицейский не очень-то хотел пропускать ее через кордон, окружающий лагерь, но потом, неожиданно, его коллега узнал ее машину и спросил:

— Не эту ли машину граф Сент-Отель распорядился вчера забрать и отремонтировать?

— Да. Именно эту, — подтвердила Молли упавшим голосом.

— Тогда все в порядке, — сказал второй полицейский. — Барышня — подруга графа. Можешь пропустить ее.

— Я — репортер… — раздраженно попыталась поправить его Молли, но полицейские уже не слушали ее. Их внимание привлекла следующая машина, пытавшаяся проехать через пропускной пункт.

Вчерашнее яркое солнце сменилось сегодня мелким, почти осенним моросящим дождем. Подъехав к лагерю, Молли почувствовала, как упало сердце при виде заполненной грязью глубокой колеи и затоптанной травы по краям. Она остановила машину и вышла. Запах мокрой листвы и древесной смолы наполнял воздух — вместе с другими запахами, которые не хотелось анализировать и даже вдыхать.

Бродяги установили собственный пропускной пункт, и их первой реакцией на заявление Молли, что она приехала взять интервью у отдельных членов группы, была циничная враждебность.

— Уэйн сказал, что прессой он займется сам, — напомнил один из них остальным.

— Тогда, возможно, я могу поговорить с Уэйном? — предложила Молли.

Парень покачал головой:

— Не-а. Его нет. У него дела…

— Тогда с Сильви? — спросила Молли. — Она здесь?

— А как же. Эта всегда здесь, — фыркнул другой.

— Не могли бы… не могли бы вы проводить меня к ней? — попросила Молли.

Группа мальчишек лет десяти занималась борьбой на траве в нескольких ярдах от пропускного пункта. Их шум вспугнул пару сизых голубей, слетевших с ближайшего дерева.

— Подстрелим их, — услышала Молли голос одного из мальчишек и, к своему ужасу, увидела, как он взял с земли дробовик, начал целиться в птиц, потом выстрелил.

Когда дым рассеялся, Молли с облегчением обнаружила, что мальчишка промахнулся. Но как оказалось небезопасное оружие в руках маленького мальчика?

— Что-то не так? — с вызовом спросил один из охранников и прищурился, заметив, куда смотрят ее глаза.

— Он… он, как мне кажется, маловат, чтобы стрелять из ружья, — неуверенно ответила Молли, прекрасно понимая, как вредно раздражать их.

— Это трудная жизнь, девочка. Парень учится защищать себя. Никогда не знаешь, когда придется…

Отвернувшись и чувствуя, что охранники откажутся пропустить ее в лагерь, Молли вдруг услышала голос Сильви и увидела ее саму, идущую по разбитой, грязной колее, уходящей в лес. Судя по громким голосам, она явно спорила с шагающим с ней мужчиной. Кто бы ни был этот мужчина, он не из бродяг.

Высокий, с непокрытой головой, густыми каштановыми волосами, склеенными дождем, он был старше Сильви лет на десять. Ему около тридцати, оценила Молли, и одет он в деревенскую «униформу» — дождевик, бурые брезентовые штаны и сапоги. Мужчина рассерженно хмурился, его губы сжались в тонкую, решительную линию, когда он внезапно остановился и, перегородив дорогу Сильви, сжал рукой ее плечо, так что той тоже пришлось встать.

— Ты хоть представляешь, что вы наделали? — едва не кричал он. — Посмотри, посмотри кругом. Все сломано, полностью разрушено…

Молли слышала в его голосе не только гнев, но и отчаяние; очевидно, лес был предметом его неустанных забот.

Пожалуй, решила Молли, не злись он так, то бы выглядел весьма привлекательным.

— Это ваша вина, а не наша, — нападала Сильви. — Вам нужно было только предоставить нам остальные удобства. И не говори, что вы не могли. Они с легкостью нашлись, когда два года назад Алексу пришлось играть честно.

— Да, и выложить за них целое состояние. Между прочим, — добавил он по существу, — если есть все подходящие для вас удобства, какого черта вы здесь делаете? Но мы все знаем ответ, не так ли? — с горькой насмешкой процедил он. — Ну, я надеюсь, вы удовлетворены уже сделанным? Уже достаточно разрушено? Что ты за человек? Что за болезненные идеи у тебя в голове — разрушить то, на что потребовалось три года упорного труда, не говоря уже…

— Я делаю все не для этого, — отпиралась Сильви, и Молли видела и слышала, как та пытается сдержать слезы.

— Тогда какого же черта ты сделала все это? — кричал он, едва не тряся ее.

Оба они повернулись, когда молодая женщина резко окликнула малыша, подошедшего угрожающе близко к берегу озера, подхватила его на руки и вытерла слезы страха, вызванные у него беспокойством матери.

— Ты что, не можешь хотя бы огородить озеро? — страстно потребовала Сильви. — Не желаешь видеть опасность для малышей? Если с одним из них что-нибудь случится…

— Если с одним из них что-то случится, смерть будет на твоей совести — вместе со смертью и разорением леса, — услышала Молли его возмущенный голос.

Взглянув на побелевшее от ужаса лицо Сильви, она втянула сквозь зубы воздух, страстно желая вмешаться, но понимая, что этот мужчина слишком захвачен собственными чувствами, чтобы допустить чуждое вторжение. Конечно, в его словах есть правда, но зачем он так обижает Сильви? — с сочувствием размышляла Молли.

— Это нечестно… это неправда… — бросилась отрицать Сильви, но он не дал ей продолжить, прервав на полуслове:

— Правда, истинная правда. Ты притащила их сюда. Без тебя они бы в жизни не нашли это место. Без тебя они бы спокойно отправились в Литтл-Барлоу и…

— Это Уэйн захотел сюда, — со слезами прервала его Сильви.

— Не трудись врать мне, Сильви; я знаю тебя слишком хорошо — помнишь? — хрипло проговорил он и отпустил ее плечо. Его лицо все еще пылало яростью, когда он отвернулся и зашагал к перепачканному грязью «лендроверу», оставленному на обочине дороги.

Сильви стояла и смотрела ему вслед. Ее лицо сделалось пепельного цвета, руки обхватили тонкое тело.

— Я ненавижу тебя, Рен, — прокричала она. — Я ненавижу тебя…

— Спасибо, я знаю, — бросил он через плечо. Его лицо изменилось, когда на дороге затормозил спортивный «ягуар» и из него вышла изысканно одетая женщина. Ее черные волосы были уложены в элегантную прическу, косметика подобрана безупречно, как и модельное платье.

Хотя солнце не светило, на ней были закрывающие половину лица темные очки, которые она сняла, чтобы с гримасой отвращения посмотреть на грязь.

— Рен, голубчик, Алекс сказал, что я найду тебя здесь. Боюсь, нужна твоя помощь. Этот негодник пони снова сбежал от Сары… Боже мой, неужели это Сильви? — Одарив Сильви удивленным и презрительным взглядом и вовсе не обращая внимания на окружающих, она властно положила руку на плечо мужчины. — Боже, что за ужасный запах! — услышала Молли ее возглас, когда оба вернулись к машине этой роскошной дамы. — Как долго эти отвратительные люди собираются оставаться здесь, Рен? Они положительно несут угрозу здоровью…

— Кто это был? — с любопытством спросила Молли спустя пять минут, когда пара укатила на своих машинах и Сильви, узнав ее, подошла ближе.

— Он или она? Женщина — бывшая жена бывшего поп-идола и финансового воротилы. Она приезжала сюда пару лет назад, охотясь за вторым мужем. Думаю, она сначала положила глаз на Алекса, но потом увидела Рена…

— Рена? — переспросила Молли.

— Да, Ренальфа Каррингтона. Он — управляющий Алекса, а Анна достаточно богата: ей не надо во второй раз выходить замуж за мешок с деньгами. Она выгребла миллионы из своего бывшего. Боже, Рен такая свинья. Я ненавижу его, — возбужденно говорила она Молли. Ее лицо пылало. — И он не прав. Не я придумала приехать сюда.

Молли с тяжелым сердцем следила, как меняется выражение ее лица.

— Должна признаться, я сама рассказала Уэйну об этом лесе. Не намеренно. Мы просто однажды болтали об Алексе и о поместье. Первое время, когда только занялись лесом, меня привлекали к работам. Мы… Рен и наша группа… удаляли тонкомер и чистили озеро. Это было… — Она заморгала, а потом продолжила внезапно охрипшим голосом: — Это было так интересно. Тогда я думала, что Рен… — Она раздраженно пожала плечами. — Все в прошлом. Рен… Алекс… оба они гады — ни один не хотел видеть меня здесь оба чуть не напрямую заявляли об этом, — с горечью проговорила она. — Хорошо им двоим критиковать Уэйна, но я-то знаю его лучше их обоих. Когда я поступила в университет, он учился там. И он был так добр ко мне, был таким… джентльменом, — убежденно рассказывала она Молли. — Да, у него была подмочена репутация, но Алекс просто помешался на нем и наркотиках… — Она равнодушно пожала плечами. — Но это же часть современной жизни. Никто не заставляет принимать их.

— Заставляет, если человек становится наркоманом, — сочла нужным возразить Молли.

Что сделали или сказали Рен и Алекс? Почему Сильви заявляет, что они не хотят видеть ее здесь? Эти вопросы не давали покоя Молли, но она не считала возможным копаться в прошлом девушки, причинять ей дополнительную боль.

Сильви вспыхнула и отвернулась, не находя сил смотреть Молли в глаза.

— Уэйн говорит, если люди хотят принимать их, пусть лучше покупают у надежных людей, таких, как он, у тех, кто поставляет только качественный товар…

— И вы верите в это? Вы согласны с ним? — поторопилась спросить Молли, чувствуя, что Сильви не настолько довольна образом жизни своего приятеля, как хочет показать.

— Я… я… мы не вполне сходимся в этом вопросе, — торопливо признала Сильви. — Но Уэйн… Уэйн очень добр ко мне. Он уважает меня, — сдержанно прибавила она, заметив сомнение в глазах Молли. — О, можете сомневаться сколь угодно. Я знаю, что вы думаете, что все думают. Но это не так. Уэйн и я… мы просто друзья. Он понимает, что я не… не… Какое это имеет значение? Мне плевать, что вы все думаете, — неожиданно злобно проговорила Сильви и бросилась прочь.

— Сильви, не убегайте, — умоляющим голосом крикнула Молли, наблюдая, как девушка исчезает между рядами беспорядочно поставленных грузовиков и трейлеров. Но было уже бесполезно: Сильви не собиралась слушать ее.

Молодая женщина с пластиковой бутылью воды в руках злобно выругалась, когда, проходя мимо Молли, споткнулась о корень дерева, и закричала едва передвигавшему ноги малышу:

— Побыстрей! Сколько раз повторять?

Следом выплыла другая пара, явно принявшая наркотики и потому не замечающая дождя. Нет смысла пытаться говорить с ними, устало подумала Молли.

«Гвардейцы» у входа в лагерь сменились, заметила она, бредя назад через грязь. Молодая женщина разговаривала с одним из парней, и Молли узнала в ней ту, которую видела вчера в хлебной лавке.

Женщина настороженно улыбнулась Молли и объяснила мужчинам, кто она.

— Журналистка? — повторил один из них. — А как ты проскочила сквозь полицию?

— Она пишет только в местной газетенке, — лаконично информировала его девушка. — А все ее читатели и так знают, что мы здесь.

— Ага, еще одна свинья из продажной власти, — злобно прокомментировал другой охранник, осматривая Молли сальным взглядом.

— Я — репортер и всегда пишу непредвзято, — заняла решительную оборону Молли. — Хотя должна честно сказать, что мои симпатии, если таковые есть, скорее на вашей стороне, а не на стороне властей. Но нам не обязательно вдаваться в политические материи сложившегося положения. Я хочу поговорить с некоторыми из вас по отдельности, выяснить, почему вы выбрали именно такой путь в жизни…

— А, так ты строчишь про «человеческий фактор». Ну-ну, — прервал другой мужчина. — Женские страницы: социальные проблемы и прочее барахло… Я сам изучал журналистику и всякую чушь, пока не понял, что работу мне все равно не найти. Я мог бы поработать в университете, но вскоре убедился, что ничего не получится. Я не знал нужных людей: у моего отца нет нужных связей, — с горечью продолжил он.

— У нас немало разочарованных бывших студентов, — слегка растягивая слова, сообщил Молли кто-то из «охраны». — Мы даже подумываем создать собственную политическую партию, — насмешливо добавил он.

— Не такая плохая идея, — вмешался еще один. — Мы определенно могли бы править страной лучше.

Внезапно заговорили все вместе, страстно отстаивая собственную точку зрения. Молли схватила блокнот и начала записывать.

Не все их взгляды устраивали других, догадалась она, когда двое мужчин включились в жаркий спор. Ей вскоре стало очевидно, что среди этих бродяг есть несколько весьма различных групп людей. Лишь одно общее чувство связывало их: они лишены гражданских прав, так или иначе выброшены из повседневной жизни — то поиски работы не увенчались успехом, то сыграли свою роль привычки и убеждения.

Некоторые из их взглядов были симпатичны Молли, некоторые нет. Когда разговор зашел о наркотиках, ей пришлось прикусить язык, чтобы попридержать свои мысли и взгляды при себе. Ей стало ясно, однако, что большинство бродяг искренни в своих чувствах и готовы отвоевать свое право жить так, как они сами хотят.

— Все эти «Я — хозяин поместья» и «Эта земля принадлежит мне» — дерьмо, — страстно уверял ее один юнец. — Земля не может принадлежать отдельному человеку, и мы намерены показать властям предержащим, что все их законы — куча мусора. Земля принадлежит нам всем.

Жаль только, что Алекс не слышит этих слов, мстительно подумала Молли. Ему б пошло на пользу… подсекло бы его самолюбие… показало бы, что он, в конце концов, лишь обычный человек, а не что-то совершенно особенное.

Алекс. Она почувствовала, что начинает забываться. Ей нужно слушать и следить за происходящим, а она снова принимается думать об Алексе, начинает вспоминать…

— Послушайте, Уэйн обделывает собственные дела! Вы не можете не видеть это.

Внезапно Молли сделалась центром внимания, и после ее слов уже начинавший смолкать спор между двумя мужчинами разгорелся с новой силой.

— Уэйн никому не приносит вреда и…

— Он толкач, — без обиняков возразил первый из мужчин. — А это, по моим меркам, нехорошо.

— Ты слишком строг к парню, — прервал второй. — Ну, торгует наркотиками. Кто-то должен торговать…

— Должен? — с горечью воскликнул первый.

— Мой кузен умер от «экстези»… первый раз принял…

— Бывает. — Второй спорщик равнодушно пожал плечами. — Не повезло. Выпал его номер…

— Во всяком случае, как может Уэйн разъезжать туда и сюда, когда остальные торчат здесь? — выкрикнул кто-то из собравшихся.

— Подмазал копов, вот как, — ответил кто-то еще. — Я видел, как он говорил с одним из них вчера вечером.

— Наверное, предложил снабжать их, — с ухмылкой проговорил еще один парень.

Хмурясь, Молли закрыла блокнот. Действительно странно, что Уэйн, очевидно, способен передвигаться свободно, хотя вряд ли уместно спрашивать у него, как ему это удается. Она слегка вздрогнула, и не потому, что холодная капля упала на ее шею. Как бы ни защищала его Сильви, он не вызывает ни сочувствия, ни доверия.

Но, стойко напомнила себе Молли, именно он ключевая фигура группы, скорее всего их лидер. Все дело в этом, и было бы непрофессионально по крайней мере не попытаться взять у него интервью.

— Когда вернется Уэйн? Кто-нибудь знает? — решительно спросила она.

Один из мужчин прочистил нос и сообщил:

— Дело Уэйна — это дело Уэйна. И он не любит, когда другие суют в него нос, ясно?

— Я просто хотела взять у него интервью, узнать, почему группа остановилась здесь, а не проследовала в Литтл-Барлоу, — не отступая ни на шаг от своего решения, ответила Молли и нахмурилась, когда один мужчина что-то прошептал на ухо другому. — Я вернусь попозже, — твердо объявила она. — Возможно, кто-нибудь из вас передаст, что я хотела бы поговорить с ним.

Не давая им шанса возразить, Молли развернулась и зашагала по вязкой грязи к машине.

На чистеньком лобике Молли пролегли морщинки от усилий взбить крем из масла с сахаром для шоколадного кекса, который она взялась печь. Она остановилась и бросила взгляд на часы.

Четыре. Собрание назначено на семь: у нее в запасе три часа. Три часа, из которых она не намерена тратить ни секунды, ни миллионной доли секунды на размышления об этом барски самоуверенном самце, об этом негодяе графе Сент-Отель!

Графиня Сент-Отель! Ради всего святого. Так, ради словца, просто помечтать, и ни для чего другого, поспешно уверила себя она. Все это чушь, будто после случившегося между ними возможен неправдоподобный и невероятный, совершенно старомодный счастливый конец… Неужели она действительно представляет себя несущей ужасающий вес этого титула?

С алыми от стыда щеками Молли вдруг осознала, что сыплет на стол муку, из которой собралась печь кекс.

Шоколадный кекс.

Она яростно набросилась на тесто и замерла. Боже, ее мать пекла шоколадный кекс каждый раз, когда была чем-то расстроена. Как только на столе появлялся шоколадный кекс, Молли знала: какое-то ужасное событие расстроило мать и вывело ее из обычно спокойного и благожелательного состояния.

— Но ради чего? — спросила она, сидя за домашним столом во время одного из возвращений из университета и, под грустным взглядом матери, выковыривая пальцем изюминку из своего куска кекса. — Сама же ты не ешь его.

— Знаю. Просто нужно чем-то занять руки.

— Должно быть, хочется кого-то побить, — подпустила шпильку Молли.

— Ммм… возможно, — ответила мать. — Твоя бабушка всегда пекла этот кекс, когда была расстроена. Но для нее, прошедшей через войну, шоколадный кекс был баловством и роскошью.

— Успокаивающее занятие, — блеснула знаниями по психологии Молли.

— Что-то в этом роде, — согласилась тогда мать.

Злобно хмурясь, Молли начала просеивать муку в тесто. Это отрезвляющий, хотя и унизительный момент нежеланного осознания, что она продолжает семейную традицию. Но в то же время есть что-то несомненно успокаивающее в этом знании, даже для такой независимо мыслящей натуры, как она.

Внезапно ее раздражение усилилось.

Не значит ли это, что лет через двадцать ее дочь будет стоять над миской с тестом, давая выход отрицательным эмоциям?

Ее дочь. Лицо у Молли смягчилось, губы растянулись в истинно женской понимающей улыбке.

Конечно, она будет похожа на своего отца, будет обладать всеми его ошеломляюще красивыми чертами, но по-своему, по-женски. Он будет обожать и баловать дочь, а потом обвинять ее, Молли, в том, что она слишком снисходительна к девочке. Он будет учить ее ловить рыбу и плавать, пытаться сделать из нее мальчишку, сорвиголову, а потом будет ошеломлен, смущен и совершенно обезоружен, когда в один прекрасный день она спустится по лестнице в своем первом «взрослом» и женственном наряде.

Он будет ненавидеть ее мальчиков и вторгаться в ночные оргии — по крайней мере так ей будет казаться, — и он же будет бороться с навернувшимися на глаза слезами, когда она, рано или поздно, покинет дом. Конечно, она откажется использовать титул, но в глубине души будет гордиться историей и семейными традициями, которые получила в наследство…

Молли рассерженно вздохнула, когда первая слеза, а за ней и вторая упали на стол. Чувствуя себя глубоко несчастной, она смахнула их. С какой стати плакать? Алекс не для нее.

Он олицетворяет собой все, что она не любит, презирает. Однако, как говорится, лучший способ изменить нечто — познать это нечто изнутри.

Если верить Бобу, Алекс — очень передовой и либеральный землевладелец, при этом жалостливый и заботливый человек — запретил охоту в своих владениях, и он же поставил интересы и благополучие своих арендаторов едва ли не выше собственных интересов. Этот человек не торгует своим наследственным титулом и привилегиями, а использует их на пользу другим людям. Этот человек…

Этот человек не играет никакой роли в ее жизни, как и она в его, жестко напомнила себе Молли.

Она быстро начала выкладывать тесто в подготовленную форму. Хватит. Этот кекс затеян, чтобы пресечь, а не поощрять, мысли о нем, сурово твердила она, автоматически выскребая остатки из миски и поднося ложку к губам.

Облизывать ложку с сырым тестом, пока мать ставила кекс в печь, было ее излюбленной детской забавой, но сейчас густая, сладкая масса вызывала отвращение. Потерян вкус к простым удовольствиям и забавам детства, с грустью осознала она. Они останутся ее дочери… дочери Алекса…

Горько-сладкая боль пронзила ее сердце, заставила едва не задохнуться от муки.

С какой стати терзать себя подобным образом? Нет причин. Нет, и все.