В постели со Снежной Королевой

Алена прокручивала и прокручивала внутри себя их разговор, вспоминала лицо Романа, как он смотрел на нее, как слушал игру на рояле — всё, до мельчайших подробностей…

Роман Аркадьевич Селетин определенно нравился ей. Даже более того: еще одна встреча, еще один разговор — и она пропала.

Алена очень остро ощущала эту черту, к которой подошла вплотную — один шаг отделял ее от любви, от того, чего она боялась и избегала, что пугало ее и, как только что выяснилось, — неудержимо манило.

Она снова достала его визитку. Вот, в ее руках вереницы цифр, зашифрованные коды — по которым можно Романа найти, вновь услышать его голос. Пожалуйста, звони, если хочешь! Звони и сходи с ума, делай последний шаг, падай в эту пропасть…

«А зачем? Я и так уже пропала, испортила себе жизнь — для чего мне ломать ее окончательно?.. Ничего хорошего не выйдет — разве сможет он полюбить меня так, как я его буду любить?.. И потом, скорее всего он не один. Такие милые, такие добрые — просто так на дороге не валяются, — с усмешкой подумала Алена. — Наверняка на нем груз ответственности: жена, дети, престарелые родственники, ремонт, работа… Именно поэтому он сбегает сюда, чтобы посидеть полчаса в одиночестве возле замерзшего пруда, отдохнуть от всех забот. И переехал-то он отсюда, возможно, потому, что однокомнатная квартира оказалась маловата для его семьи!»

Алена попыталась вспомнить, было ли на руке Селетина кольцо. Кажется, было… Или нет? Да было, было! — сурово одернула она себя.

Алена медленно принялась рвать визитку — на мелкие-мелкие кусочки, очень тщательно. Рвала и чувствовала, как по щекам бегут крупные жгучие слезы.

«Ничего, зато потом плакать не придется!..»

Тридцать первого декабря Алена проснулась рано — в прекрасном настроении, гордая своим вчерашним поступком. Сбегала к Семену Владимировичу, отдала ему подзорную трубу — несмотря на то, что старик заартачился и не хотел брать свою оптику обратно.

Потом Алена позвонила Симе — и очень душевно побеседовала с ней о том, где можно купить приличные зимние сапоги и насколько глубока разница между духами и туалетной водой. О визите Романа Селетина, того самого незнакомца из парка, она сознательно не стала упоминать, как будто ничего и не было.

— Я, Аленушка, наверное, не смогу к тебе сегодня зайти, — под конец спохватилась Сима. — У меня срочный заказ — придется все праздники над ним сидеть…

— Ничего-ничего! — бодро воскликнула Алена. — У меня, знаешь ли, тоже куча дел. Костя вот обещал заглянуть…

Про Костю она соврала, конечно. Просто не хотела, чтобы Сима стала ее жалеть. Можно было поехать к родителям (всего-то четыре часа на электричке!), но стоило Алене вспомнить толпу дядюшек, тетушек, кузенов и кузин, неизменно собирающихся в их семейном гнезде под Новый год, их вечные расспросы и неизменный салат «оливье» под самогон, который гнала бездетная тетя Анфиса, — как она тут же передумала.

Алена оделась и отправилась в ближайший супермаркет, который, надо сказать, был совсем не близко (три остановки на автобусе). Купила бутылку шампанского, килограмм мандаринов и кусок севрюги в вакуумной упаковке — таким она видела свой нынешний новогодний стол.

Обратно Алена пошла пешком.

Хоть солнце надежно затянуло плотной пеленой, но было как-то нестерпимо светло, от снега на обочинах даже резало глаза. Алена старательно сохраняла в себе бодрость духа и даже принялась напевать что-то под нос, скользя по заледеневшему тротуару и щурясь.

— Алена!

Она вздрогнула и чуть не упала. Этот голос забыть невозможно, хотя Алена была уверена, что давным-давно сумела его забыть…

У подъезда ее дома стоял Борис.

Борис Бугров, ее первая любовь!

— Боря! — удивленно воскликнула Алена. — Как ты меня нашел?

— Элементарно, — ответил Борис. — Серафима дала твой адрес. Она, слава богу, никуда не переезжала.

— Боря…

«Сколько же мы не виделись? — мелькнула мысль. — Лет пятнадцать? Нет, тринадцать, двенадцать — не меньше… Господи, как быстро время летит!»

Алена подошла к нему, с неуверенной улыбкой вгляделась в его лицо. Борис Бугров, кажется, был все такой же — плакатный красавец с синими ясными глазами и набегавшей на высокий лоб прядью волос. В дубленке, имитирующей полушубок советских времен, зимней кепке… Борис притоптывал ногами — значит, довольно долго ждал Алену.

— А Серафима сказала, что ты дома!

— Я дома, просто в магазин пришлось заглянуть. Холодно, идем ко мне, Боря…

Когда Бугров разделся у нее в квартире, Алена с сожалением заметила лысину, которая до того была спрятана кепкой.

— Что, я постарел?

— Ни капельки! — милосердно ответила она, вдруг, ко всему прочему, обнаружив, что Борис из атлетического красавца превратился в просто «мужчину плотного телосложения». По крайней мере, этого пивного брюшка у него раньше не было.

— Ты тоже, — вздохнул он. — Хотя вру — ты стала еще лучше. Серафима сказала, что ты больше не концертируешь?

— Да, бросила… — легко согласилась она. — Надоело. А ты что делаешь?

— Я в одной фирме работаю, спец по рекламе… — рассеянно ответил он. — Ты одна?

— Да.

— Развелась, значит… — глубокомысленно констатировал он.

— Ну, официально еще нет. Надо как-нибудь заняться этим в свободное время. Чай будешь?

— Кофе, если можно.

— У меня только растворимый.

— Ничего, пусть будет растворимый…

Он прошел за ней на кухню, огляделся.

— Ничего так квартирка… Съемная? Сколько за нее платишь?

— Секрет фирмы… — отмахнулась Алена, расставляя чашки. — Как там Калерия Львовна? Работает? Сколько ей сейчас, я забыла?..

— У мамы все в порядке, до сих пор работает, хотя могла бы уйти на пенсию. Ей пятьдесят семь. Ты бы зашла к нам, что ли…

От неожиданности Алена едва не выронила банку с кофе.

— Что?

— Я говорю — зашла бы к нам, что ли. Мама о тебе вспоминала…

Алена села напротив Бориса, посмотрела в его ясные синие глаза.

— Калерия Львовна обо мне вспоминала? — медленно повторила она. — Господи, Боря, не смеши меня!

— Я серьезно! — Борис даже как будто немного обиделся. — Она, знаешь ли, тут недавно заявила, что ты была единственной женщиной, которую она хотела бы видеть своей невесткой.

Алена сначала онемела на некоторое время, а потом принялась безудержно хохотать. Калерия Львовна хотела видеть ее своей невесткой!..

— Алена… — Борис взял ее за руку. — Алена, перестань. Все в этом мире меняется… Мама тоже изменилась.

— А ты? — неожиданно спросила Алена, с трудом успокоившись.

— Я тоже изменился, — тихо произнес Борис, не выпуская ее руки. — Правда — так и не смог забыть тебя. Знаешь, я тоже думаю, что ты — это самое лучшее, что было в моей жизни.

— Потому и пришел? — тоже тихо спросила она.

— Ага. Такой день… — Он поднес ее ладонь к губам, нежно поцеловал. Борис Бугров всегда отличался исключительной нежностью. Когда-то Алена плавилась в его объятиях, точно воск. Или как масло на раскаленной сковородке…

— Боря… — с тоской пробормотала она, не понимая, заплакать ей или снова начать смеяться.

— Молчи, пожалуйста, ничего не говори пока! Я… Господи, если бы ты знала, как я бездарно прожил эти годы, бездарно и глупо… Два раза был женат. Одна — стерва, дрянь, ни стыда, ни совести — ушла к моему другу, Вовке Козлову… Ты ведь помнишь его?

— Немного, — выдавила из себя Алена.

— А вторая, Олеся, поначалу казалась таким ангелом — сама невинность! Мама была от нее в восторге:

«Олесенька, профессорская дочка, московская принцесса, ангел, святая, иже херувимы…» — передразнил он с горечью. — Дочку мне родила, тоже Олесей назвали.

— И что?..

— Ангел переродился в демона. Женщина сухая, жесткая, жестокая, властная, не терпящая никаких возражений, иначе — смерть! Вот какой оказалась моя Олеся… С дочерью не дает встречаться — ни мне, ни маме, квартиру пыталась отсудить, но тут уж мама прибегла к своим связям, ничего у женушки не получилось. Теперь мы с ней судимся, чтобы хоть иногда была возможность видеть малышку!

— Ужасно…

Борис залпом выпил кофе.

— Я дорого заплатил за свою ошибку, — продолжил он с новыми силами. — Расстался с тобой, боясь каких-то жалких трудностей… Если бы можно было вернуть все назад! А ты была так бескорыстна, чиста, отважна… Ты бы никогда со мной не поступила подобным образом!

— Что уж теперь вспоминать! — Алена попыталась улыбнуться. История Бориса ее взволновала. — Сколько девочке?

— Четыре годика… Она меня уже тоже ненавидит, понимаешь?..

— Ужасно, — мрачно повторила Алена. — Мне очень жаль тебя, Боря. Тебя и твою дочь.

Борис заморгал быстро-быстро, а потом опять схватил Алену за руку.

— Послушай… Мы ведь можем все исправить, да?.. Ты одна, я тоже один. И мама теперь смотрит на жизнь по-другому! Ты веришь в чудеса? — с подъемом воскликнул он. — Я этим утром проснулся и понял — мне нужна ты. Только ты. Собирайся…

— Куда? — опешила Алена.

— Ко мне, куда же еще! — засмеялся Борис. — Мама ждет, столько всего наготовила…

На Алену напала тоска — ко всему прочему, ей стало жаль и Калерию Львовну, своего давнего недруга.

— Боря… — нахмурилась Алена. — Я… я даже не знаю, что мне делать.

— Господи, ты еще сомневаешься! — Борис вдруг вскочил, обнял ее, принялся лихорадочно целовать — в нос, в глаза, в уши, куда попало — поскольку Алена инстинктивно начала отворачиваться от него. Такого напора она никак не ожидала.

— Боря… — пискнула она, но Борис ее не слышал. Он держал ее крепко, от его губ невозможно было спрятаться.

— Милая… самая хорошая… солнышко…

В этот момент раздалась трель домофона.

— Кто это? — быстро спросил Борис, замерев.

— Не знаю… — Алена наконец вырвалась из его объятий.

— Ты ждешь кого-то?

— Никого я не жду! Симка, может быть, или Костя… — Алена выбежала в коридор и сняла трубку переговорного устройства. Борис незамедлительно последовал за ней. — Кто там?

В трубке гудела объемная тишина.

— Кто? — шепотом спросил Борис.

— Неизвестно! — тоже шепотом ответила Алена. — Наверное, мальчишки балуются… Кто там? — снова громко спросила она.

— Алена, это я, — отозвалась трубка голосом, который тоже невозможно было забыть. — Открой мне, пожалуйста.

Алена машинально нажала на кнопку, открывающую внизу дверь.

— Ну, кто это? — нетерпеливо спросил Борис.

— Алеша… — упавшим голосом произнесла она.

— Алеша?

— Ну да, мой муж… Бывший, то есть.

Борис моментально подобрался.

— Что ему надо? — строго спросил он.

— Откуда я знаю! — закричала Алена. — Наверное, насчет развода пришел поговорить… Боря, я тебя прошу — посиди пока на кухне, а? Я с ним быстренько разберусь.

— Понял. Если что, то я…

— Я сама, я сама с ним разберусь! — Алена чуть ли не силой затолкала Бориса обратно на кухню.

Через минуту в дверь вошел Алеша. Они не виделись год, а разговаривали в последний раз весной, уже и не вспомнить, по какому поводу…

— Привет! — сказала Алена, изо всех сил стараясь выглядеть естественно.

— Привет, — тихо ответил муж, почти бывший. Быстро разделся у вешалки, прошел в комнату — в джинсах и свитере, которые Алена помнила еще по прошлой с ним жизни. — Вот ты как, значит, тут живешь… О, старый знакомый! — увидел он рояль. Потом повернулся к Алене.

Алеша, он же Алексей Алексеевич Голубев, тридцати трех лет (на год младше ее), выглядел точно так же, как и год назад. На миг Алене даже показалось, что они и не расставались… Пепельного оттенка мягкие волосы, довольно длинные, заложены за уши, внимательный взгляд светло-карих глаз, маленькая родинка на щеке — это был он, ее муж.

— Алена… Вот что, Алена, нам с тобой надо очень серьезно поговорить.

— Да, Леша? — терпеливо отозвалась она.

— Я дурак, — сказал он. — Ты знала, что я дурак?

— Почему ты так говоришь?

Алеша нервно засмеялся, потом подошел к окну — начинались сумерки, лиловые тени бежали по снегу. И — никого, кроме старухи с таксой. Наверное, весь остальной народ усиленно готовился к Новому году…

— Прекрасный вид. Послушай… — Он постучал ногтями по стеклу и спросил, не поворачиваясь: —…Послушай, ты меня еще любишь?

Алена молчала.

— Алена!

«В самом деле, люблю ли я его? — подумала она. — И почему он спрашивает? Неужели тоже, как и Боря, мечтает вернуть прошлое? Вот дела…»

— Не хочешь отвечать? Что ж, я тебя понимаю… — неловко засмеялся тот. — А вот я тебя люблю. До сих пор люблю.

— Любишь? — растерянно переспросила она, чувствуя в горле комок. — Но это жестоко… Жестоко вот так прийти — год спустя — и говорить об этом!

— Понимаю. Но тогда наш брак переживал переходный период.

— У тебя ведь есть женщина? — тихо спросила Алена. — Ты к ней ушел, да? Вы с ней теперь поссорились?

Алеша помолчал.

— Ладно… Если я сейчас совру, будет только хуже, — мрачно произнес он. — Да, была женщина. Увлекся. Но теперь с этим покончено.

До этого момента Алена могла только предполагать о существовании у нее соперницы, но признание Алеши ее поразило, хотя ничего неожиданного в нем не было. В самом деле, не расходятся же люди только потому, что «не сошлись характерами»!

— Как ты мог… — прошептала она. — Нет, ну надо же!

— Алена, прости.

— Как ты мог…

— Алена!

Кажется, она ударила его. Или, может быть, только хотела?.. В эти мгновения Алена мало что понимала — ревность, запоздалая ревность охватила ее.

— Ты… Ты знаешь кто?!

— Знаю. — Алеша схватил ее за руки. — Знаю, я скотина. Но я тебе честно во всем признался, я собираюсь все исправить…

— Да поздно, понимаешь, поздно! — закричала она, пытаясь вырваться.

— Ничего не поздно…

— Нет!.. Все разбито, сломано, изуродовано, растоптано… Ты убил меня!

Они кричали и бегали вокруг друг друга, но в самый апогей их схватки в комнату неожиданно ворвался Борис:

— Алена, я здесь! Что он от тебя хочет?.. Эй, товарищ, потише на поворотах…

Алеша остолбенел.

Широко раскрыв глаза, он смотрел на Бориса и молчал.

Алена отскочила в другой угол комнаты и принялась поправлять свитер, потом дрожащими руками стала закалывать на затылке волосы — ничего не получилось, заколка упала на пол…

— Кто это? — с недоумением и ужасом спросил Алеша. — Алена, кто этот человек? Ты ничего не сказала…

— Это Борис. Борис Бугров, — быстро произнесла она. — Боря, все в порядке…

— А ты — бывший муж, значит, да? — осуждающе нахмурился Борис. — Послушай, товарищ…

— Я вам не товарищ! — перебил его Алеша с неприязнью. — Алена, это твой новый… бойфренд, я так понимаю?

— Не новый, а старый, — машинально поправила она. — Мы с Борей познакомились, когда я еще в консерватории училась…

— Ах, это тот самый Боря, про которого ты мне рассказывала!.. — сморщился Алеша. — Что ему надо? Послушай, мне кажется, он здесь совершенно лишний…

— Я лишний? — обиделся Борис. — Алена, что ему надо?

Алена молчала, все еще продолжая переваривать Алешино признание.

— Алена, это смешно! — печально пробормотал бывший муж. — Смешно и нелепо… Скажи этому типу — пусть уйдет.

— Нет, милейший, эти слова она тебе сейчас скажет! — с сарказмом воскликнул другой — тот, ее «первая любовь».

— Кто она? — вдруг спросила Алена бывшего мужа, забыв о Борисе. Она хотела знать, что за женщина разлучила их с Алешей.

— Какая разница… — покачал головой Алеша.

— Кто она?!

— Алена…

И тут началась полная неразбериха — Алеша попытался обнять Алену, Борис ему не позволил, Алена попыталась оттолкнуть Бориса — словно смерч закрутился в одной отдельно взятой комнате. Упали ноты с книжных полок, отлетел в угол журнальный столик, разбилась вдребезги фарфоровая ваза…

Когда вздрогнул и тяжко застонал «Шредер», который задел Борис в пылу битвы, Алена не выдержала и завизжала что было сил:

— Во-о-он!!!

— Алена…

— Аленка, я сейчас этого типа…

— Вон! Оба — вон! — снова закричала она.

Борис и Алеша моментально прекратили потасовку.

— Ты хочешь меня выгнать? — возбужденно спросил Борис. — Меня?

— Тебя и его… Обоих! — едва не плача, воскликнула она. — Вы… Я не хочу вас видеть! Никогда… Вы надоели мне — со своей любовью, со своим раскаянием, своими признаниями…

— Алена…

Она, вцепившись руками себе в волосы, затопала ногами — точно маленькая девочка:

— Нет! Никогда!.. Не хочу!.. Оба!..

Она вытолкала Алешу и Бориса, несколько ошеломленных ее воплями, на лестничную площадку, выкинула вслед их одежду, захлопнула дверь — и только тогда почувствовала некоторое облегчение.

— Каково, а?.. Нет, ну вы подумайте… — бессвязно пробормотала она. Отшвырнула ногой осколки вазы. — Любви им захотелось!

Она захохотала, а потом все-таки не выдержала и заплакала. Потом снова захохотала.

А когда успокоилась, всей кожей ощутила тишину, стоявшую в квартире.

За окном, в сгустившихся сумерках, неожиданно загрохотали петарды. Алена вздрогнула. В этот момент в дверь снова позвонили.

Она распахнула ее, приготовившись к очередной схватке — с бывшим мужем, с бывшим любовником — с кем угодно…

На пороге стоял Селетин с букетом снежно-белых хризантем.

— Вы? То есть ты?.. — растерялась Алена. — А я думала…

— С наступающим, — сказал он. Лицо у него было веселое и одновременно серьезное. — Я без приглашения — ничего?..

Алена меньше всего ожидала его увидеть — еще накануне она мысленно распрощалась с этим человеком навсегда и собственноручно уничтожила его визитку с телефонами.

— Н-ничего… Проходи, пожалуйста.

Она впустила его, чувствуя странную пустоту в голове.

— Вот, решил заглянуть… Это тебе.

— Спасибо. — Она приняла в руки букет — тяжелый, пахнувший сырой цветочной свежестью, и замерла, не зная, что делать дальше.

— Алена.

— Да? — очнулась она от задумчивости.

— У меня к тебе предложение.

— Какое?

— Поехали ко мне. Ко мне на дачу. Хочешь? — Его зеленовато-карие глаза были спокойны и серьезны — значит, он не шутил.

«Так не бывает… — подумала Алена. — Какой-то сумасшедший день сегодня! Сговорились они все, что ли?..» Но Роман Селетин не был похож ни на Бориса, ни на блудного мужа, он был сам по себе.

— Хочу, — сказала Алена без тени сомнения.

— Отлично. Тогда собирайся, я буду тебя ждать внизу.

— Хорошо. — Алена закрыла за ним дверь и остановилась посреди комнаты. «Ну вот, я и пропала. Он сам пришел…»

Она поставила хризантемы в банку, поскольку второй вазы у нее не было. Затем распахнула шкаф, взглядом полководца оглядела его содержимое. Можно было воспользоваться каким-нибудь из концертных платьев — длинных, ярких, с блестками: новогодняя ночь все-таки…

Наугад вытащила одно — голубое, с серебристой отделкой. «Нет, слишком пафосно…» Схватила свитер, к нему — черные брюки, демократично и просто. «Господи, а чего я боюсь?» Она снова достала платье.

Быстро оделась, попыталась заколоть волосы — но шпильки разлетелись в разные стороны. Тогда схватилась за расческу и баллончик с лаком, быстро-быстро соорудила на голове «нечто живенькое» — как выразилась бы Сима. Серьги из бирюзы, колечко с сапфиром… Потом подумала, что колечко будет напоминать ей об Алеше, и сняла его с пальца. Брызнула на шею духами. «Кажется, все…»

Напоследок взглянула на себя в зеркало — и неожиданно осталась довольна результатом. Дело было не в платье, не в прическе — а в чем-то другом. Потом поняла — глаза. Глаза были другими, они блестели…

«Я пропала, — констатировала Алена. — Отправляюсь в ночь с совершенно незнакомым человеком — неизвестно куда, зачем…»

В этот момент зазвонил телефон.

— Алло! — сорвала Алена трубку.

— Алена, это я…

— Любка, миленькая, с наступающим тебя! — закричала Алена возбужденно. — Мне сейчас жутко некогда, созвонимся после Нового года…

— Алена! — сердито сказала Люба. — У меня к тебе очень важный разговор…

— Ей-богу — потом! Всё — пока-пока-пока…

Алена бросила трубку на рычаг и выскочила из квартиры, на ходу натягивая длинное замшевое пальто, отороченное голубой норкой (от известной английской хулиганки-модельерши, самое ценное свое приобретение, которое надевалось в исключительных случаях), — теперь настал его звездный час…

«Я пропала!» — с ужасом и восторгом снова подумала она.

Мела легкая метель, мимо пробежала толпа веселых, возбужденных людей — кто-то на ходу поздравил ее с наступающим, Алена машинально ответила… Селетина нигде не было.

Но испугаться она не успела — рядом вспыхнула фарами черная машина. «Ах, ну да, иначе где бы он стал меня ждать…»

Он вышел из авто, распахнул перед Аленой дверцу.

— Прошу…

В салоне было тепло, тихо играло радио.

— Вперед? — повернулся к Алене Селетин.

— Вперед! — решительно ответила она.

Первое время они ехали молча. Спутник ее глядел на дорогу, занесенную снегом, Алена пыталась справиться со своим волнением. Она все пыталась придумать тему для разговора и не могла… Сияла приборная панель, соловьем разливался какой-то французский шансонье.

Потом Селетин тихо засмеялся.

— Что? — спросила Алена.

— Так… Я боялся, что ты не согласишься поехать со мной. Я просто радуюсь… Ведь все хорошо?

— Да, — улыбнулась она, в одно мгновение избавляясь от неловкости. — Я мечтала куда-нибудь уехать. Нет — я мечтала, чтобы меня кто-то увез.

Она теперь, уже не скрываясь, рассматривала его профиль в полутьме салона. Странное лицо — то совсем юное, то лицо человека уже вполне зрелого возраста. Мелькающие фонари и реклама неуловимо меняли его.

— Сколько тебе лет? — с любопытством спросила она.

— Сорок два. Если хочешь еще что-нибудь узнать, то спрашивай…

— Нет, не буду, — неожиданно решила Алена. — Ничего больше я и не хочу знать. Принципиально.

Селетин засмеялся.

— Хорошо, тогда я тоже тебя ни о чем не буду спрашивать.

Подтаявший снег летел из-под колес, огненной змейкой вилось вдали шоссе.

— О чем же тогда говорить?

— О чем угодно… Например, еще вчера я и предполагать не мог, как проведу этот вечер. Но ты меня поймала.

— Я? — удивилась Алена. — Каким образом?

— Своей музыкой, — серьезно ответил он. — Знаешь, у меня словно в голове все сместилось… Я ведь только о тебе и думал.

— И что же ты думал?

— Что ты хороший человек, — все так же серьезно ответил он. — Что именно с тобой я хочу провести этот вечер.

Алена ничего не ответила. «Я тоже всех прогнала, ото всех убежала… — мелькнуло у нее в голове. — А за ним пошла. Всё, назад пути нет…» Это ее «всё» носило глобальный характер — она явственно ощутила, как перешагнула ту незримую черту, которая отделяла прошлое от будущего.

Они ехали около часа, потом Селетин свернул с трассы, и по кочкам, через сугробы они вкатились в небольшой поселок. С трудом заехали во двор. Небольшой дом с темными окнами, занесенное снегом крыльцо.

— Нет, не выходи, мы пройдем в дом через гараж…

В гараже выяснилось, что весь багажник у Селетина забит свертками. Алена вызвалась помочь, но он отказался:

— Нет-нет, ты гостья, я все сделаю сам… Холодно? Ничего, сейчас отопление заработает, я его включил… Пока не снимай пальто.

Алена прошла в комнату, огляделась. Песочного цвета обои, плетеная летняя мебель, пустые подоконники — ничего лишнего. Селетин действительно бывал здесь нечасто.

Он вернулся со свертками и пакетами — из одного торчал хвостик ананаса, в другом звякнули бутылки.

— Все-таки я тебе помогу! — решительно сказала Алена. — Скатерть есть?

— Да, там, в нижнем ящике…

— А посуда?

— Посуда в другом месте, на кухне.

Они хлопотали вокруг стола, бегали вперед-назад — и в этой суете было что-то такое милое, домашнее, бесконечно приятное, чего Алене очень не хватало.

Потом ей стало жарко. Селетин помог снять пальто — и в том, как он предупредительно подскочил к ней, тоже было что-то домашнее и трогательное. Смеясь, Алена достала туфли, которые предусмотрительно захватила с собой, и переобулась, ничуть не стесняясь того, что Селетин смотрит на нее. Она была сама собой, прежней — как много лет назад, бесстрашной и веселой.

— Господи, какая ты красивая! — серьезно произнес он. — Девушка в голубом… Как героиня Греты Гарбо.

— А ты — мужчина в черном! — отшутилась она, когда тот тоже скинул с себя куртку. — Из серии «Мачо не плачут»…

В самом деле, на Селетине был черный свитер, черные джинсы — роковой красавец, да и только… «Действительно ли он красив или я так влюбилась, что не вижу в нем никаких недостатков?..»

— А свечи у тебя есть? — спросила она.

— Сейчас…

Роман притащил целый ящик обычных парафиновых свечей, и они расставили их везде — на столе, на подоконнике, на полках, даже на полу.

— Свет!

— Да, сейчас выключу…

Мерцали огни, бежали тени по потолку, искрилось шампанское в хрустальных бокалах — все это было настолько красиво, что у Алены невольно сжалось сердце. Происходящее напоминало сон.

— Ну что, проводим старый год?

— Давай… — Их бокалы тоненько дзынькнули друг о друга.

Потом Селетин щелкнул кнопкой проигрывателя.

— Потанцуем?

Алена положила руки ему на плечи, щекой невольно прикоснулась к его груди. Мелодия — медленная, тягучая, незнакомая, нездешняя, печальная, лениво-страстная — тут же подхватила ее…

— Кто поет?

— Цезария Эвора. Не нравится?

— Нет, нравится… — пробормотала Алена, чувствуя, как неспокойно бьется его сердце.

— Жалко, у меня нет рояля.

— Ты бы заставил меня играть? — усмехнулась она.

— Обязательно, — убежденно произнес Роман, обнимая ее.

Потом, натанцевавшись, они еще выпили шампанского, дружно решив, что телевизор включать не будут.

— Только в двенадцать, чтобы послушать, как бьют куранты…

— Да, только в двенадцать!

Их мнения совпадали — по крайней мере, в мелочах. Они придумывали эту ночь — вдвоем, вместе. Они никуда не торопились — и это волновало даже больше, чем если бы они сразу бросились друг другу в объятия. «Можно вообразить, что мы замужняя пара, что мы знаем друг друга тысячу лет — и вот решили сбежать от всех, чтобы быть только вдвоем, чтобы выпить эту ночь по капельке, чтобы насладиться каждым мгновением…» — подумала Алена. И… не стала отгонять эту приятную мысль.

В двенадцать они действительно включили телевизор, сосредоточенно прослушали бой курантов, словно ничего важнее этого сейчас не было.

— Вот и год прошел… — с удивлением сказала Алена.

— Слишком быстро?

— Нет, наоборот — слишком медленно. Он тянулся и тянулся — целую вечность!

— Да, бывает. Время — странная штука. Взять, например, животных… Ты знаешь, что у каждого существа — разное время, разные ритмы жизни. Однодневный мотылек проводит свою жизнь так же интенсивно, как черепаха свои триста лет.

— Интересно… — пробормотала Алена. — Наверное, так и есть. Я об этом даже не думала…

— Для меня этот год тоже тянулся долго. Слишком долго… — признался Селетин, — и как-то совсем невесело.

— Ну его, этот год! — сердито сказала Алена. — Прошел и прошел! Не было в нем никакого смысла…

— Нет, был, — вдруг улыбнулся Роман. — Последние его два дня я могу назвать удачными.

— Ты шутишь!

— Ни капельки. — Он протянул руку, осторожно прикоснулся пальцами к ее лицу. — Ты красивая. Ты необыкновенная.

— Ты меня совсем не знаешь! — недоверчиво вздохнула она.

— Нет, знаю. — Он притянул ее к себе и поцеловал.

Потом они снова танцевали и теперь уже целовались непрерывно. Алену не покидало чувство, что она крутится на какой-то волшебной карусели. У нее кружилась голова и замирало сердце. «Это сказка… Каким-то образом я попала в сказку, в которой сбываются все мои мечты!»

Когда Селетин целовал ее, то закрывал глаза, а Алена, наоборот, смотрела на него. У него были морщинки возле глаз, она разглядела маленький белый шрам на переносице. Едва слышный запах его одеколона — терпкий, горьковато-сладкий — был таким приятным. Вкусным…

…Винтовая лестница показалась бесконечной, словно вела в небо, а не на второй этаж.

В спальне было холодно, простыни на широкой кровати дохнули льдом — в первое мгновение Алене даже показалось, что она упала в снег, но потом это ощущение быстро пропало. Она была в кольце Его рук, которые защищали ее ото всего, которые были оградой от внешнего мира.

— Это сон? Скажи честно — мне это все снится? — серьезно спросила она.

— Может быть… — шепотом ответил он. — Только я не знаю, чей это сон — твой или мой?..

Неслышная музыка несла их на своих волнах — можно было различить все нюансы звука, все динамические оттенки. Снежная ночь за окном была нотным листом, ветви деревьев — нотами.

Мелодия начиналась с невесомого, едва слышного пианиссимо их дыхания.

Все, что было раньше — тревога, беспокойство, сомнения, — постепенно отступало, таяло, растворялось в мягких сумерках. И не было больше ничего — ни прошлого, ни настоящего, ни других людей. Были только он и она, и любовь, соединяющая их.

Невозможно было уже расцепить руки, оторваться друг от друга, и пиано неумолимо переходило в форте. Прозрачная полифония прикосновений. Минор, превращающийся в мажор. И наконец — крещендо. Потом это крещендо — долгое, яркое, от которого выступили слезы на глазах, — постепенно стало затихать, переходя в диминуэндо, полное обморочного покоя.

…Она открыла глаза утром — вся комната была залита ярким белым светом. Обернулась — и увидела Романа рядом.

— О господи… — только и смогла она произнести, снова упав на подушки.

— Что, головушка болит? — пробормотал он сочувственно. Немедленно сгреб, прижал ее к себе, звучно поцеловал в висок. Потом добавил смиренно-философским тоном: — Кажется, мы немного перебрали вчера.

— Нет, голова в порядке… Я о другом.

— Там мы тоже немного перебрали. Хотя нет, можно еще продолжить… — задумчиво заметил он.

Его губы были сухи и горячи.

— Рома! — засмеялась она. — Ты…

Она привстала на локте, посмотрела ему в лицо, обнаружила довольно заметную щетину на его щеках — и почему-то эта щетина чуть ли не до слез умилила ее.

— Что? — спросил он.

— Ты такой… — Слов у нее не было, она зажмурилась и затрясла головой. «Я ведь не просто его люблю, я его обожаю!» — сделала она неожиданное открытие.

— А ты?.. — немедленно отозвался он. — Ты тоже очень такая… Я, пожалуй, тебя съем. Прямо сейчас. Да, вот возьму и съем.

Он сел, откинул одеяло.

— Сначала отрежу вот эту часть, потом эту… — Краем ладони он провел по ее телу. — Нет, начну все-таки с этого кусочка!..

Он щекотал, тормошил ее, слегка покусывал — Алена хохотала и отбивалась:

— Перестань, щекотно!..

Солнце дробилось в оконных стеклах, и до самого горизонта тянулось синее-синее небо.

У себя дома Алена оказалась только третьего января, да и то потому, что Селетину надо было в Москву.

…Она вошла в квартиру — и поначалу испугалась царившего в ней беспорядка. Потом вспомнила — это ж следы встречи Алеши и Бориса Бугрова! И Алеша, и Борис теперь казались ей бесконечно далекими, чужими. Даже сам факт того, что Алеша признался в своей неверности, почти не трогал ее.

Белые хризантемы, уже слегка увядшие, роняющие лепестки, стояли в банке на столе. Алена улыбнулась, глядя на них…

В этот момент зазвонил телефон.

— Алло, сестрица Аленушка? Ты дома, наконец… Мы сейчас будем, — услышала она в трубке голос брата.

— Кто это — «мы»?

— Я и Машенька.

— Какая еще Машенька? — удивилась Алена.

— Как какая? — обиделся Костя. — Я же тебе о ней рассказывал! Машенька Погодина…

— А, это та, которая на юрфаке учится! — озарило Алену. — Может быть, вы завтра приедете?.. У меня страшный беспорядок. И потом, даже угостить нечем… — Алена вспомнила про севрюгу — наверняка ее надо срочно выбросить.

— Не завтра, а сейчас, — строго произнес Костя. — Я Машеньке сделал предложение, и она хочет посмотреть на моих родственников. Ну, для начала — хотя бы на тебя… Да, и насчет денег — я тебе в ближайшее время вернуть не смогу. Такие дела, сама понимаешь…

— Понимаю, — вздохнула Алена. — Ладно, жду вас с Машенькой…

Едва она убрала следы прошлогоднего разгрома, как в дверь позвонили.

— А вот и мы! — радостно сообщил Костя и полез лобызать сестру — чего раньше практически никогда не делал. Жениховство, судя по всему, сделало его сентиментальным…

За Костиком маячило белокурое существо в розовой пушистой шубке. Машенька Погодина была похожа на немецкую куклу из Алениного детства — такая же хорошенькая, с таким же примерным выражением лица.

— Машенька, это Алена, Алена, это Машенька.

Машенька сняла шубку и оказалась в зелено-желтом костюме. Узкая юбка подчеркивала выпуклую филейную часть, белокурые локоны до плеч казались нестерпимо белокурыми… Немудрено, что Костя не устоял перед ней.

— Костя много о вас говорил, — серьезным тоненьким голоском произнесла Машенька. — Ой, а это что у вас?

Она незамедлительно бросилась к роялю.

— Машенька тоже прекрасно играет, — сообщил Костя великосветским тоном.

— Хотите, сыграю? — улыбнулась Машенька, и на ее щеках обозначились ямочки. — Мое любимое…

Она села на стул и старательно забарабанила по клавишам. «Рондо… рондо ля минор Моцарта», — моментально узнала Алена.

— Она чудо, правда? — шепнул Алене на ухо Костя.

— Правда, — мужественно ответила Алена.

Машенька быстро покончила с Моцартом и торжествующе повернулась:

— Нет, ну звук у вашего рояля какой-то тусклый, что ли… А вы к нам на свадьбу придете?

— Приду.

— Это хорошо, а то мои предки отказались… — вздохнула она.

— Почему?

— Потому что не верят в серьезность наших чувств, — уныло произнес Костя.

Машенька села Косте на колени и поцеловала его. Костя тоже ответил ей долгим поцелуем, потом торжествующе повернулся к Алене:

— Она красавица, правда?

— Костя тоже славный мальчик, Маша любит Костю… — залепетала Машенька, взлохматив волосы на его голове. Они ворковали, не обращая на Алену никакого внимания — она даже заскучала.

— Извращенцы… — печально вздохнула Алена. — Вы этим могли и без меня заниматься!

Машенька счастливо захихикала, а Костя возмутился:

— Алена, это любовь! Ты ничего не понимаешь.

— Ну да… — засмеялась она. — Кстати, у меня есть шампанское. Костя, откроешь?

— Ты действительно ничего не понимаешь в человеческих отношениях, — сурово выговаривал брат, открывая бутылку. — Тебе уже столько лет, а ты все одна. Разогнала всех своих мужчин, заперлась в четырех стенах…

— Я их не разгоняла, они сами ушли, — заметила Алена.

— Ушли, потому что ты сухая, черствая, бескомпромиссная… — Костя налил шампанского в бокалы и снова демонстративно полез к Машеньке с нежностями. Та счастливо хихикала… — Вот Машуня — она другая. Она способна сопереживать, она полна жизни, у нее оптимистический склад ума!

Костя разливался соловьем, не сводя с невесты влюбленных глаз, а Алена уже начала злиться.

— Костя, перестань! — огрызнулась она. — Всё, ваше здоровье…

В этот момент зазвонил телефон.

— Алло! Говорите же… Алло, вас не слышно!

Алена бросила трубку на рычаг.

— Кто?

— Я не знаю… Лучше расскажите, как вы провели праздники.

— Ой, это было просто чудесно! — вспыхнула Машенька. — Там, значит, была ледяная гора, с которой мы катались на санях, а потом устроили фейерверк, и у одного товарища загорелась борода — помнишь, Костик?..

Машенька лепетала, Костя время от времени душил ее поцелуями. Алена слушала, рассеянно улыбаясь… В этот момент раздалась трель домофона.

— Алена, открой! — закричала Люба в переговорное устройство. — Открой, я знаю, что ты дома…

— Открываю, конечно… — удивленно сказала Алена и нажала на кнопку.

Через мгновение в квартиру ворвалась Люба, на ходу стаскивая с себя дубленку. Машенька с изумлением уставилась на гостью.

— Люба, это невеста Кости… — начала Алена, но подруга не дала ей договорить.

— Всё, мальчики и девочки, визит закончен! По домам! У меня срочный разговор с этой особой… — закричала Люба.

— Ладно, Машуня, пошли, — сказал брат, с жалостью глядя на Любу. — В жизни каждой дамы трагедии и драмы…

Когда за ними наконец захлопнулась дверь, Алена с тревогой спросила:

— Случилось что-то ужасное, Люба?

— Случилось, — мрачно произнесла Люба. — Где Алеша?

— Я не знаю, — удивленно ответила Алена. — А зачем он тебе?

— Но он ведь к тебе заходил — на Новый-то год?..

— Заходил…

— Вот! — Люба упала на диван, отчего тот жалобно взвизгнул пружинами. — Он к тебе заходил!

— Любка, ей-богу, я не понимаю…

— Чего ты еще не понимаешь? По-моему, все достаточно ясно…

— Что ясно? — спросила Алена, и какое-то нехорошее предчувствие охватило ее — ответ был близко, очень близко, но она упрямо не хотела верить в него. Люба — в ярко-рыжем свитере, коричневых брюках, с гривой каштановых волос, мощными бедрами, огромными влажными глазами — теперь напоминала лошадь. Даже не просто лошадь — а норовистую кобылицу, которая недовольно била сейчас копытом в землю. Недаром Машенька так таращилась на нее…

— Алена, — тихо произнесла Люба. — Ты отняла его у меня — тогда, давно, помнишь? А теперь ты снова пытаешься его отнять, да?..

Алена ахнула. Но она все еще не хотела верить.

— Снова? Любка, что ты такое говоришь…

— Я ведь так его любила… Я так его любила, что чуть не умерла, — сказала Люба, смешно, по-лошадиному, раздувая ноздри, но Алене было не до смеха. — А ты тогда смеялась — «Любка, он мой! Любка, я тебе его не отдам!». Я, между прочим, до сих пор все помню, слово в слово — что ты мне тогда сказала…

— Я? — растерялась Алена, у которой были совсем другие воспоминания. Ну да, они встречались все втроем, смеялись, шутили, все было несерьезно и весело. Алеша предпочел ее, а не Любу, но Люба, кажется, и не думала переживать… А теперь оказалось, что Люба очень даже переживала! Почему же она, Алена, не замечала этого? Или не хотела замечать?.. — Погоди, так это ты?..

— Что — я? — сурово нахмурилась Люба.

— Это к тебе он ушел, значит… — с тоской пробормотала Алена. — Это из-за тебя…

— Я его люблю. Я никогда и никого не любила, кроме него, — раздельно произнесла та. — Я за Алешу могу умереть, если ты хочешь знать.

— Люба, но я же твоя подруга…

— Я тоже твоя подруга — но тогда, пять с половиной лет назад, тебя это не остановило.

— Все не так! Все было не так! — протянула к ней руки Алена. — Люба…

— Я долго молчала. И он молчал. А потом, позапрошлой осенью, у нас все и случилось. Помнишь — Алеша предложил тебе расстаться, только намекнул… И ты сама тогда ушла от него. Сразу же. Легко, не уронив и слезинки, ни о чем не спросив… Зачем ты теперь упрекаешь меня?

— Затем, что теперь я потеряла и тебя. Любка, такое не прощают.

— Но я-то тебя простила тогда, пять лет назад! — возмутилась та. — А теперь ты снова у меня отнимаешь Алешу! Знаешь, что он мне сказал перед Новым годом? Он мне сказал, что не будет с тобой разводиться, что он хочет вновь сойтись с тобой…

— Алеша приходил ко мне тридцать первого, но я его прогнала, — сказала Алена отстраненно.

— Действительно прогнала? Ты не придумываешь? Я искала его по всей Москве, и тебя тоже нигде не было…

— Люба, я не собираюсь с ним снова сходиться! — схватилась Алена за голову. — Даже если бы я умирала от одиночества, я бы все равно не смогла его простить… То есть простить бы я смогла, но жить с ним, любить его — никогда. Потому что это было бы слишком унизительно — я перестала бы считать себя человеком, я перестала бы себя уважать!

Люба надменно усмехнулась.

— Ишь ты, уважать бы она себя перестала… Это называется — гордыня, а гордыня — грех. У тебя каменное сердце.

— Грех? — захохотала Алена. — Милая моя, кто бы говорил — ты отняла у меня мужа, а это тоже грех. Ты на чужое позарилась!

— Ага, нарушила священные узы брака! — тоже захохотала Люба, показав сплошной ряд больших ровных зубов. — Давай достанем Библию и будем побивать друг друга цитатами из нее. Я тебе и говорю — око за око! Ведь ты наказана за то, что совершила много лет назад, ты получила по заслугам!

Алена схватилась за голову.

— Бред какой-то… Любка, мы не о том сейчас говорим! — пробормотала она. — Послушай… Мы сейчас спорим о том, кто из нас у кого что отнял, а на самом деле все не так! Разве Алеша остался со мной только потому, что этого я захотела? Я не заставляла его любить себя, я не плела интриг! Это он выбрал меня, а не тебя! И вообще — никто никого не выбирал… Это не базар, где можно поторговаться, это жизнь! Ты хочешь сложные человеческие отношения втиснуть в какие-то нелепые рамки, описать чувства магазинными терминами…

— Опять слова! — перебила ее Люба с яростью. — Те же самые слова, только с другой стилистической окраской — помнишь, как нас учили в школе?.. У меня низкий слог, у тебя, богемы, — высокий, но говорим-то мы об одном и том же!

Только сейчас Алена заметила, что они стоят друг напротив друга, сжав кулаки… «Смешно… У нас разные весовые категории. Она бы меня одной левой уложила!» — мелькнула ерническая мыслишка. А потом Алена вдруг представила Алешу рядом с Любой — он ведь тоже явно мелковат для нее…

— Чему ты улыбаешься? — недовольно спросила Люба, отступив назад. Снова уселась на диван, положив ногу на ногу. Свела соболиные брови.

— Вспомнила, как ты перед Новым годом сказала нам с Симой, что у тебя есть жених. Только теперь поняла, что ты об Алеше говорила! Каюсь, тогда вообразила этакого Добрыню Никитича, достойного твоей красоты… А это всего лишь Алеша, наш общий друг — кроткий голубь, интеллигент астенического телосложения, дитя московского смога, жертва психоанализа, поклонник авторского кино… — Алена уже не владела собой. — Он же на целую голову ниже тебя и ровно вдвое тоньше!

Люба открыла рот. Потом закрыла. Алене показалось, что Люба, как только справится с собой, непременно убьет ее — такое было у Любы лицо.

Но бывшая подруга (она же коварная предательница) и не думала этого делать. Она просто сказала тоскливо:

— Ты злая

— Ладно, я не права… — после некоторой паузы снова заговорила Алена. Она сложила руки на груди и принялась ходить из угла в угол. — Оскорблениями тут ничего не решить. Но сейчас ты от меня чего хочешь?

— Верни мне его, — немедленно отозвалась Люба.

— Бери.

Они помолчали.

— Ты должна с ним развестись, — подумав, добавила Люба.

— Хорошо. Договорились. Дальше что?

— Но он не хочет с тобой разводиться! — закричала Люба. — Почему он передумал? Он же хотел! Он на мне собирался жениться!

— Ну уж, матушка, — это ваши проблемы… — пробормотала Алена. — Я тут ни при чем.

— Ты должна его уговорить. Ведь ты его не любишь… Ты никогда его не любила! Ты ездила с гастролями, ты была вся в музыке, в высоких сферах, а он…

— А он захотел простой женской ласки, которую нашел в твоих крепких объятиях, — опять огрызнулась Алена.

Люба жестом фокусника достала из рукава носовой платок и промокнула глаза.

— Никому нет дела до моей жизни… Разве ты не видишь, Алена, насколько я беззащитна и слаба?.. Между прочим, форма не всегда совпадает с содержанием!

Алена ничего не ответила. Ей вдруг стало до тошноты скучно, противно. До этого дня она считала Любу своим лучшим другом, надежным товарищем, землячкой, почти родной сестрой — к Симе, более позднему своему приобретению, она относилась несколько поверхностно, легко, ничего от нее особенного не требовала. Их отношения с Симой ограничивались разговорами — пустыми и такими приятными… А теперь все перевернулось с ног на голову! Или просто у Симы еще не было повода предать ее?..

— Прости меня, — угрюмо всхлипнула Люба.

Алена снова промолчала.

— Если бы ты знала, как я люблю Алешу… Когда вы поженились, я всерьез хотела умереть. Я никогда не показывала этого, но… — Люба звучно высморкалась, — …но в душе моей все эти годы царил самый настоящий ад. Каково мне было наблюдать за вами со стороны?.. И потом (не обижайся, но это правда!) — женой ты была скверной. Вечно где-то отсутствовала, вечные твои репетиции… Готовила плохо, не следила за его внешним видом…

— А ты следила? — устало спросила Алена. — Тогда я только одного не понимаю — почему он от тебя сейчас решил сбежать…

— …перестань, — сказала Сима. — Все, не реви — тебе же еще вечером выступать перед публикой.

— Перед публикой… — пробормотала Алена. — Да они ничего не заметят, даже если я голой на сцену выскочу.

— Уж это-то они прекрасно заметят! — усмехнулась Сима. — Ну, Любка, ну, дает… От кого угодно ожидала, но только не от нее! Как она могла так с тобой поступить…

— Выходит — могла, — всхлипнула Алена, заливаясь горькими слезами у Симы на плече. — Ох, спасибо тебе, что сразу примчалась, как только я тебе позвонила. Мой брат все время повторяет — «в жизни каждой дамы трагедии и драмы»… Выходит, он прав? Смешно.

— Смешно…

— При Любке я еще держалась, а потом… — Алена махнула рукой.

— На водички.

— Спасибо… — стуча зубами о край стакана, Алена выпила воды и понемногу стала успокаиваться. — Сима…

— Что, Алена?

— Я ничего не понимаю. Почему я тогда не переживала, а сейчас вдруг взялась реветь?

Сима убрала от ее лица пряди спутавшихся волос, стряхнула пылинку с плеча.

— Ты переживала. Только выразилось это у тебя своеобразно — взяла и ушла работать в ресторан. Мазохизм в чистом виде! Перед тобой открывалась такая карьера! Весь мир был перед тобой! А ты взяла и забилась в какую-то нору…

— Нет, это я не потому… — задумчиво пробормотала Алена. — Просто мне надоело все, я не видела никакого смысла…

— Вот именно! — нетерпеливо перебила ее Сима. — Ты потеряла смысл жизни, когда рассталась с Алешей! Ты наделала кучу глупостей, но ты не ревела! А сейчас тебя отпустило — когда правда-то открылась…

— Что значит — «отпустило»?

— То и значит! Ты теперь свободна — по крайней мере, от своего прошлого. Как говорится — вопрос закрыт. Поплачь еще немножко, а потом все окончательно пройдет.

Алена смочила платок оставшейся в стакане водой, прижала его к лицу, стараясь не тереть кожу.

— Сима… Я ведь с тем мужчиной познакомилась — помнишь, тот, из парка?

— Который на Ричарда Гира похож? — всплеснула руками Сима. — Боже мой… Ты все-таки решилась к нему подойти?

— Нет… — улыбнулась Алена сквозь слезы. — Он сам ко мне пришел. Позвонил в дверь, и я открыла.

— Фантастика! — выдохнула Сима.

— Я тоже сначала так подумала… А потом выяснилось, что он здесь жил раньше, что под Новый год его охватила ностальгия и он решил снова взглянуть на родные пенаты… И вовсе он на Ричарда Гира не похож! Его зовут Роман. Роман Селетин. Работает в какой-то там строительной фирме…

— Роман с Романом… Красиво! Нет, все-таки случаются в жизни чудеса… — мечтательно произнесла Сима. — А ты из-за Алеши продолжаешь убиваться! Неужели до сих пор его любишь?

— В том-то и дело, что нет! Все прошло. Я люблю Романа. Я так его люблю… Я его просто обожаю! — Алена, раскрасневшаяся, с опухшими глазами, села на широкий подоконник и принялась болтать ногами. — Даже самой удивительно.

— Тогда тем более тебе не стоит переживать из-за Любки с Алешей. Всё, что ни делается, — к лучшему.

— Да, наверное… — снова улыбнулась Алена. Она помолчала, глядя через плечо в парк — там, в прозрачном морозном воздухе, переливалась какая-то ледяная взвесь, напоминая о близости рождественских морозов.

— И что же с Любкой? Ты простишь ее?

— Не знаю… Нет. Не хочу… Не буду об этом думать, мне противно, — покачала Алена головой, снова повернувшись к подруге. — Сима… — Она помедлила. — Это все ерунда, конечно, но наша Любовь — на самом деле не способна ощутить любовь. — Алена постаралась выразиться как можно более деликатно.

— Чего? — округлила глаза Сима.

— Фригидна она — вот чего! — нетерпеливо воскликнула Алена.

— В смысле?..

— В том самом, физиологическом смысле… Я тут даже в энциклопедию залезла, в медицинскую. Там много всяких толкований, но, по-моему, у Любы так называемая аноргазмия.

— Мама дорогая… — Сима даже невольно перекрестилась. — Страсть какая! От этого не умирают?

— Нет, конечно! Ты просто вдумайся в смысл слова…

— Что?.. — Сима задумалась, а потом принялась безудержно хохотать. — А-а, это! Господи, Алена, да этим самым, по-моему, все мы, женщины, в том или ином роде страдаем… Ты что, хочешь сказать, что каждый раз, занимаясь любовью с мужчиной, испытываешь безумный восторг?..

— Дело не в этом. Люба вообще никогда ничего не испытывала, — раздельно произнесла Алена. — Она мне сама сказала.

— Ну и что? Подумаешь…

— Просто меня поражает несоответствие: такая роскошная женщина — и холодна.

— Ну и что?! — закричала Сима.

— Тогда зачем ей Алеша?!! — тоже закричала Алена. — Зачем ей понадобилось его уводить?! Она с таким же успехом могла обниматься с диванной подушкой — все равно никакого эффекта! Продолжала бы любить его на расстоянии…

Сима вздохнула. Хотела что-то сказать, но промолчала. Потом опять зашевелила губами.

— Сима!

— Я тебя поняла, — наконец произнесла та. — Ты считаешь, что наша Любка не имеет права на любовь?

— Ну, не совсем… — неуверенно пробормотала Алена.

— Ты не права. Ты не права принципиально. — Сима налила в стакан воды и залпом выпила ее. — Всякий человек имеет право, даже инвалид, даже… даже евнух! Потому что любовь — это… — Сима сморщила лицо в поисках нужных слов, — …это такая вещь, которая заключена в совершенно особенном органе. Она находится не в низу живота, не в голове, она в сердце. Даже и не в сердце! — вдруг снова повысила голос Сима. — Сердце тут ни при чем, сердце — это просто мышца… Любовь — в душе!

Алена закрыла лицо руками и опустила голову. Плечи у нее затряслись — она всеми силами старалась сдержать смех, боясь обидеть Симу.

— Я серьезно! — рассердилась Сима. — Я утверждаю, что каждый человек имеет право на любовь. Я повторяю — даже если он инвалид, даже если парализован, даже если у него вообще нет тела… даже если он мертв.

— Что?

— Да!.. — страстно произнесла Сима. — Разве те, кто любили нас, а потом ушли из жизни, не продолжают любить нас — оттуда? Душа бессмертна, и потому бессмертна и любовь. И мы тоже любим их — тех, от кого даже тени на земле не осталось.

Сима была особой романтичной и горячей — обычно она сдерживалась, но иногда из нее вырывалось это кипение эмоций, эти бушующие умозрительные страсти. Правда, дальше слов Сима не шла — в реальной жизни она вела себя крайне сдержанно.

Алене вдруг стало страшно — упоминание о загробном мире больно задело ее. Почему-то именно сейчас смерть показалась ей зловещим и беспощадным палачом, который ничего не щадил на своем пути. Алена была полна любви — и потому хотела жить.

— Симка, перестань…

— Не перестану! — горячилась подруга. — Ты думаешь, только ты имеешь право на любовь?

— Нет! Ты не поняла! Я просто не согласна с тем, что, прикрываясь любовью, люди творят всякие глупости и гадости! Бросают жен, детей, мужей и все такое прочее…

— Алена, ты должна понять Любку…

— Перестань! — закричала Алена в полный голос. — Если ты будешь продолжать защищать ее, то я…

— Ну что — «ты»?

— То я скажу тебе, что ты, моя подруга Серафима, сама в какой-то мере душевный инвалид!

— Я? — рассвирепела Сима.

— Да, ты! Ты боишься жить! Ты боишься всего! Ты так яростно защищаешь право каждого на любовь, а сама боишься ее…

Сима побледнела и замолчала.

— Симочка, прости! — моментально опомнилась Алена. — Не слушай меня… Я не в себе и потому говорю всякую чепуху. Прости, прости, прости!

Она бросилась к ней, принялась обнимать — но Сима сидела словно каменная.

— Сима…

— Ничего, все в порядке, — наконец с трудом произнесла та. — Я не сержусь на тебя. Зачем сердиться на правду…

— Сима! Я просто дура.

— Перестань, — ласково сказала Серафима, снова поправляя ее волосы. — Я действительно не сержусь. Просто ты заговорила о том, что давно меня мучает. Я ведь, Алена, на самом деле хочу измениться. Когда была жива мама, я не делала ничего такого, что могло бы ее огорчить. А теперь… Я иногда думаю — я сама мертва. Живой труп! Хоть бы раз сойти с ума, хоть бы раз влюбиться — чтобы почувствовать, что во мне течет кровь, что бьется сердце…

— Ты влюблялась… Помнишь Кукушкина? А Гоша Задоркин?

— Не смеши… — улыбнулась Сима. — Мухи дохли на лету от скуки. Ты не опаздываешь, кстати?

Алена, спохватившись, взглянула на часы:

— Ой, да, уже пора выходить!

— Я тебя подвезу.

Через полчаса они вышли из дома — Алена была тщательно запудрена, причесана, с таблеткой успокоительного в желудке, которая, растворяясь, медленно приводила ее в состояние полного безразличия… На Симе был вязаный красный колпак и темно-зеленый френч.

Они сели в Симину белую «Оку».

— Все хорошо, — сказала Алена убежденно.

— Да, просто отлично, — кивнула Сима.

Несмотря на час пик, они доехали до «Синематеки» довольно быстро — у Алены даже еще двадцать минут оказалось в запасе. Сима припарковала машину прямо перед входом, у стеклянных дверей, за которыми были видны небольшой холл и лестница «под старину», ведущая вверх.

Швейцар Лаврентий — пожилой, с необычайно благородным лицом мужчина — стоял у дверей, пряча в рукав сигарету.

— Сима, — вздохнула Алена и положила голову той на плечо. — Сима…

— Что?

— Так, просто…

В этот момент по лестнице спустился Николя и тоже закурил, отвернувшись от Лаврентия.

— Кто это? — удивленно спросила Серафима.

— Это Лаврентий, швейцар. Халатов его взял за чрезвычайно выразительное лицо, но на самом деле старик ужасный матерщинник! И пьет как лошадь, а однажды…

— Да нет — другой! — нетерпеливо перебила ее Сима.

— А, этот… Коля Жданько, официант. Мы его все зовем Николя.

— Интересный… Это у него выразительное лицо, а не у швейцара. Такое, знаешь… Как у поверженного демона, — задумчиво произнесла Сима.

Они сидели в полутьме, в машине, а за стеклянной стеной горел свет. Николя стоял прямо перед ними — и был виден как на ладони. Он совершенно не замечал, что за ним наблюдают.

— Лицо как лицо, — пожала плечами Алена. — Мне Николя не нравится.

— Почему? — удивленно спросила Сима.

— Он злой. Он всех ненавидит. Крайняя степень мизантропии…

Сима помолчала, не отрывая взгляда от Николя, потом сказала:

— На самом деле такие люди очень нежные и ранимые. Я думаю, что он просто носит маску. Еще он напоминает мне Раскольникова.

— Кого?

— Родиона Раскольникова, из Достоевского. На лице — страдания, напряженная внутренняя жизнь, горение мысли…

Алена вгляделась в Николя, но ничего такого не обнаружила.

— Он ждет, когда его тетка умрет, — деловито сообщила она. — Тетка богатая, после нее останется большое наследство. Тогда он бросит работу и будет жить как рантье, на проценты — где-нибудь там, в глуши, где людей нет.

— Понимаю, — кивнула Серафима. — Очень тонкая, очень нежная душа…

— Фимка! — Иногда Алена называла ее и так. — Ты придумываешь то, чего нет! Николя — не тот, кем можно восхищаться…

— Я художник, Алена, — возразила Серафима. — У Николя потрясающее лицо. А глаза… Длинные ноги в черных брюках — смотри, как переступает ими, точно танцует… И рубашка эта — белая, ослепительно белая, ворот расстегнут, и видно шею… Волосы — длинные, темные, чуть вьющиеся. А поворот головы! Я бы его нарисовала.

— Не знаю, согласится ли он, — пожала плечами Алена. — Хочешь, я спрошу его?

— Не надо! — неожиданно испугалась Сима. — Нет… я передумала его рисовать.

Тем не менее она продолжала сидеть, положив руки на руль, и явно любовалась Николя.

— Ему двадцать три, — тихо сказала Алена.

— Двадцать три… — завороженно повторила Сима. — Юный и прекрасный. С ума можно сойти!

Николя раздавил сигарету в пепельнице и поднялся по лестнице вверх.

— Перестань! — Алена толкнула ее плечом. — Влюбляйся в кого угодно, только не в него. Ладно, я пошла. Пока…

— Пока, — сказала Сима.

На небольшом экране мелькали черно-белые полосы — героиня со жгучими глазами в пол-лица и роковыми изгибами рта бежала к пруду топиться. Потом картинка сменилась, появился он — томный красавец во фраке, с завитым чубом и безупречной осанкой. Он флиртовал в это время с полной, то и дело смущающейся девицей в белом платье с утянутой талией. Фигура у девицы сильно напоминала перевязанную подушку.

«Ах, мадемуазель Синицына, я восхищен вами! Надеюсь, ваш папенька не будет возражать против нашего брака!» Страстный поцелуй, мадемуазель Синицына сопротивляется для виду.

Картинка немедленно сменилась, и на экране показался папенька — козлобородый старец, который за обширным столом усиленно пил что-то из бокала, потом ел, потом снова пил, не переставая смеяться и болтать с соседями по столу, потом снова ел и пил. Судя по всему, с папенькой проблем бы не было.

Картинка сменилась в очередной раз — первая героиня, та, что со жгучими глазами, обрушивалась в пруд, поднимая тучу брызг, и немедленно уходила под воду…

Алена усилила звук, нагнетая драматизм — пальцы стремительно заскакали по клавишам. В зале одобрительно засмеялись. Эти старинные фильмы шли на ура — в сюжет можно было даже не вникать.

В половине одиннадцатого Алену поймал Халатов.

— Алена, на минутку… Ты, например, знаешь, что такое «поесть по-русски»?

— Иван Родионович…

— Не знаешь! — торжествующе воскликнул тот. — Пойдем-ка со мной… Поесть по-русски — это целый ритуал, понимаешь… Перво-наперво — холодный графинчик водки, я повторяю в который раз — начинать надо именно с него. Водочку закусываем московской селяночкой с осетринкой и скобляночкой на сковороде. А закусивши, приступаем к паюсной икорке со свежим огурчиком. Потом кушаем уху из налимов с печенкой, а к ней нам подносят расстегай и холодного поросенка. На сладкое пробуем гурьевскую кашу… Что, чувствуешь — начинает выделяться желудочный сок?

— Немного.

— Вот! — закричал Халатов, блестя глазами. — Сейчас я тебя кое-чем угощу… Я, понимаешь, до тех пор не успокоюсь, пока ты не почувствуешь настоящий здоровый аппетит, от которого, значит, даже оторопь берет!..

…В половине двенадцатого Алена вышла из ресторана, чувствуя неприятную тяжесть в желудке и ненависть к гурманам. На лестнице она столкнулась с Николя.

— Поедем вместе? — обернулся тот. — Чего, в самом деле, лишние деньги тратить…

— Ладно, — подумав, согласилась Алена.

Они вышли на улицу, где кружила холодная метель, и тут Алена увидела Симину белую «Оку».

— Ого… — Алена бросилась к машине. — Сима, ты до сих пор здесь?

Сима вышла из машины. Красный колпак она сняла, и ледяной ветер моментально растрепал ее рыжие волосы.

— Алена, познакомь меня с молодым человеком, — сказала она серьезно, обеими руками держась за воротник своего френча.

Николя подошел ближе, внимательно посмотрел на Симу.

— Сима, это Николя, Николя, это моя подруга Сима… — удивленно пробормотала Алена. — То есть Серафима!

— Садитесь в машину, а то холодно…

Они залезли в «Оку», причем Алену затолкали на заднее сиденье.

— Николя, я хотела бы вас нарисовать, — серьезно произнесла Сима, повернувшись к тому. — Что скажете?

— Вы художница? — не сразу, после довольно долгой паузы, поинтересовался Жданько.

— Да. У вас, Николя, очень интересное лицо.

— Меня бы хоть раз нарисовала! — подала Алена голос с заднего сиденья. Вся эта затея со знакомством ужасно ей не нравилась. Николя и Сима… Бред!

— Вы так думаете? — тихо произнес Николя, продолжая рассматривать Симу и совершенно не обращая внимания на Алену. — Что ж, я не против.

— Сима, да поехали уже! — нетерпеливо закричала Алена.

— Мне в том же направлении, — сказал Николя.

«Ока» натужно сдвинулась с места, преодолевая снежные завалы. Снег кружился у лобового стекла, мешая смотреть на дорогу. До окраины Сима ехала долго, несмотря на то что машин почти не было. Наконец добрались до Алениного дома.

— Ну вот и приехали! — преувеличенно бодро воскликнула Алена. — Николя, тебе отсюда совсем недолго идти… Симочка, а ты можешь у меня заночевать.

— Нет, спасибо, — вежливо ответила Сима. — Мне надо домой.

— Зачем? — подозрительно спросила Алена. — Слушай, ты прекрасно у меня переночуешь — у меня есть раскладушка! И потом, уже поздно…

— Нет.

Алена с трудом выбралась наружу, согнав с места Николя. Но Николя, пропустив ее, снова преспокойно сел на переднее сиденье. Словно сговорился с Симой! Почему-то Алена была уверена, что они сейчас отправятся вдвоем или к Николя, или к Симе. Эти двое не собирались расставаться.

Но протестовать было глупо.

Алена помахала рукой, щурясь от снежного ветра, а «Ока» немедленно скрылась в темноте.

Издалека, сквозь черные деревья, горели фонари на катке и трепетали в их свете сорванные гирлянды флажков.

…В январе бывают такие дни, когда солнца нет, но все вокруг сияет серебристым светом, пронзительным и ясным.

Делать было совершенно нечего, и Алена решила выбраться из дома на улицу. Через сугробы, по протоптанной тропинке, она вышла к озеру — к той самой скамейке, на которой обычно сидел Селетин (тот, кстати, обещал позвонить вечером, но до вечера еще была уйма времени).

Утки суетливо плавали в узкой полынье, огороженной со всех сторон — огородили ее для того, чтобы фигуристы не свалились в воду. С последнего раза полынья стала еще уже, и бедным уткам в ней было тесно — двигались они утомленно-нервно.

Алена достала из кармана булку, раскрошила ее, бросила в воду.

Утки с раздражением набросились на крошки.

«Бедные… — подумала Алена. — И что за жизнь у них такая? Плавать в крошечном квадратике ледяной воды, дожидаясь весны… Они ведь, наверное, не так долго и живут, поэтому зима кажется им бесконечной. Угробить половину своего существования на ожидание чего-то! А они уверены в том, что весна должна наступить? Они же не знают о смене времен года… Так и человек — вечно живет в ожидании, и вовсе не факт, что они, эти ожидания, сбудутся… Или мы, люди, тоже не знаем какого-то высшего закона?..»

Но Алена подумала об этом без всякой обреченности — потому что для нее-то весна уже наступила. Она дождалась того момента, когда не надо было ждать, потому что находилась внутри пространства, которое называется любовью, окруженная теплыми волнами счастья. Любовь не давала ей изнывать от скуки, страха, отсекала ненужное беспокойство. Она давала смысл всему.

Алена смахнула снег со скамейки, села.

По ледяному, отдающему желтизной льду катались подростки с клюшками, гоняя шайбу. Их возбужденные яростные вопли таяли в серебристом воздухе, не долетая до Алены, хотя она находилась достаточно близко. В холодный зимний день совсем другая акустика…

Не то чтобы она сейчас думала о Романе — нет, лишь смутные образы мелькали в ее сознании. Но тем не менее о нем она не забывала ни на секунду. Он, его любовь — всегда были где-то рядом.

Снег заскрипел под чьими-то шагами. Алена повернула голову и увидела Селетина — тот шел к ней, и улыбка читалась на его лице. Он был рядом буквально…

— Сюрпри-из! — не выдержал, тихо засмеялся он.

— Ты? — обрадовалась Алена — появление Романа и впрямь оказалось для нее сюрпризом. — Но как…

— А вот так! — торжественно произнес он. Сел рядом, принялся целовать ее твердыми от мороза губами. — Решил сегодня пораньше удрать с работы…

— Ромка! — восхищенно сказала она. — Ромочка, я так рада тебе!

— И я… — Он обнимал ее, тормошил с таким восторгом, точно не видел месяц, по крайней мере.

— Ты опять без шапки! — с упреком сказала она. Стянула с руки перчатку и коснулась пальцами его виска — тот казался заиндевевшим от ранней седины.

— Я привык. Сама не замерзни… — Он нахлобучил ей на голову капюшон, упавший назад, когда они обнимались. — Идем, надо ходить, а не сидеть! — и он потащил ее за собой за руку. — Надень перчатку…

Они направились в сторону леса. Мимо с шорохом промчалась стайка лыжников в ярких костюмах.

— Рассказывай! — потребовала она.

— О чем?

— О чем угодно. Как ты жил эти два дня?

— Плохо. — Он опять прижался твердыми губами к ее щеке. — Я только о тебе и думал.

— Что именно ты думал?

— Что ты — подарок.

— То есть?..

— Буквально — ты подарок, который я вовсе не ожидал получить от жизни… — серьезно произнес Селетин. В его зеленовато-карих глазах отразилось небо.

— Я вовсе не подарок! — засмеялась Алена.

— Но я-то лучше знаю! — несколько сварливо возразил он. — Лучше расскажи, как ты жила эти два дня. Хотя погоди — я собирался спросить тебя о чем-то… А, вспомнил — зачем у рояля педали? Ну, те, что внизу… Я, когда ехал на машине, всю дорогу над этим голову ломал.

— Газ, тормоз и сцепление… — сказала Алена. — Нет, шучу! Ты что, правда не знаешь?

— Аб-со-лютно.

— Для звучности. Когда пианист использует педаль, то последующие звуки не перекрывают предыдущие, а как бы растворяются в них. Теряется материальность — музыка словно парит в пространстве. Она реальна, но в то же время — нет…

— Надо же… А зачем тогда их несколько?

— Обычно их действительно три, хотя бывают и две — у других моделей роялей. Но главные — это левая и правая. Левая — это piano-педаль, правая — forte-педаль. То есть «тихая» и «громкая». Одна из них управляет демпферами, а другая — молоточками. Молоточки извлекают звук, а демпферы его прекращают. Понятно? — строго спросила Алена.

— В общем, да.

— Правая педаль продлевает звучание струн, когда пальцы уже покинули клавиши — то есть увеличивается число звучащих тонов. А еще она усиливает и обогащает тембр. А вот левая педаль обычно распространяется на большой отрезок времени. Звучность под левой педалью приобретает некую матовость, затушеванность. Она может стать таинственной, дематериализованной — это называется misterioso. Левая педаль — педаль ноктюрнов, углубленных размышлений, исповедей, мечтаний. А вот в нижнем регистре иногда приобретает гротесковый характер…

— Погоди, не торопись… — перебил Селетин. — Misterioso? Красиво звучит. Само слово…

Вдохнув воздух, он с силой выдохнул его, легкий парок заклубился возле его лица. В этот момент Алена подумала, что совсем не знает своего Романа. Не знает его прошлого.

— Рома…

— Да, Аленушка?

— Мы, конечно, договаривались, что не будем рассказывать друг другу о своем прошлом, но все равно мне важно знать одну вещь. Ты мне только скажи — да или нет…

Он почему-то побледнел, и лицо его замерло.

— Только честно! — умоляюще, точно девочка, воскликнула Алена.

— Спрашивай.

— Рома, милый, у тебя кто-то есть? Жена, дети…

Некоторое время он молчал, и завитки пара кружились вокруг его ноздрей. Алена даже подумала, что он рассердился… Но тем не менее Роман сказал потом твердым, спокойным голосом:

— У меня нет ни жены, ни детей. У меня нет ни одной женщины на данный момент, кроме тебя. Я говорю правду.

— Я верю! — быстро ответила Алена. — Все, забудем об этом.

— Неужели ты думала, что я тебя обманываю? Глупенькая… Я похож на обманщика? — Роман сдвинул перчатку на ее руке и поцеловал запястье. Он сделал это так нежно, так трогательно, что у нее сжалось сердце.

— Нет, что ты! — прошептала Алена.

Он остановил ее, повернул лицом к себе, вгляделся в глаза. Мысленно Алена ругала себя последними словами за то, что задала ему этот вопрос — визгливым, каким-то рыночным диссонансом, нарушившим эту дивную, таинственную гармонию, это тихое прекрасное misterioso…

— Алена… Знаешь что?

— Что?.. — пробормотала она.

— Я. Тебя. Люблю, — произнес он раздельно. Три этих слова медленно, словно снежинки, опустились ей на ладони. Он еще никогда не говорил об этом.

Алена зажмурилась, а он прижал ее к себе — так крепко, что ей даже стало трудно дышать. Но она была в полном восторге — он любит ее! Сквозь броню двух пальто — ее и его — она чувствовала биение его сердца, смешанные волны тепла и холода, идущие от его пальто и его лица, тонкий приглушенный запах его одеколона…

— Господи, как приятно это слышать! — обморочным голосом произнесла она. — Ты мне так нравишься, что иногда кажешься ненастоящим, и все, что с нами происходит, — вроде галлюцинации. Я очнусь — а ничего нет.

— Глупости! — тихо засмеялся он, целуя ее в нос. — Я живой, я настоящий, я люблю тебя!

Они стояли посреди тихого леса, пока ворона неподалеку не сорвалась с ветки и их не обдало морозной легкой пылью.

— Идем… — Алена потянула его за рукав. — О чем мы там говорили до твоего признания в любви?

— О музыке. О ноктюрнах и таинственных мечтаниях.

— Да, точно, о мистике… Сейчас, между прочим, Святки. Слушай! — спохватилась она. — Помнишь, ты мне рассказывал о том странном сне, который преследует тебя? Расскажи его подробно.

— Зачем? — пожал плечами Селетин. — Он мне больше не снится.

— Все равно расскажи!

— А, понимаю — ты сейчас усиленно жмешь на левую педаль… — усмехнулся он. — Ладно, повторяю. Старое кладбище. Липы. Ангел с крестом. Склеп. Вот и все! Разве тебе это интересно?

— Очень. Мне интересно все странное и необычное. Ты когда-то был на этом кладбище?

— Нет, — отвернувшись, сказал Роман.

— Может быть, это вещий сон? — серьезно произнесла Алена. — И в нем что-то зашифровано?..

— Что, например? — несколько неестественно засмеялся Роман.

— Например, в прошлый раз ты говорил про две могилы — купца и революционера… — шепотом напомнила она. Снег скрипел под ногами. — Ты помнишь, что было написано на надгробиях?

— Это же сон! Хотя… — он вдруг сосредоточенно нахмурился, — …хотя помню. У революционера была фамилия Калясин.

— Вот! — захлопала Алена в ладоши. — У тебя есть знакомые с такой фамилией?

— Ни одного. И даже ничего похожего.

— М-да… — озадачилась Алена. — Может быть, ты в скором времени познакомишься с человеком по фамилии Калясин? И он сообщит тебе нечто важное?..

— Ага, ко мне явится призрак революционера, усопшего сто лет назад! — усмехнулся Селетин. — Ты слишком давишь на левую педаль… Лучше расскажи мне о третьей педали, которая бывает не у всех моделей, — за что она отвечает, а?..

— Третья, она… Ой, Рома, я замерзла! — воскликнула Алена. — Вот только сейчас почувствовала, как холодно! Пойдем ко мне — греться?..

— Пойдем. — Он обнял ее, снова принялся целовать с какой-то ненасытной, беспредельной нежностью, от которой у Алены замирало сердце. — Только не к тебе.

— А куда? — с любопытством и немного — с обидой спросила она.

— Поехали ко мне.

— На дачу? О, это слишком далеко!

— Нет же, поехали смотреть мою городскую квартиру. Ты ведь там еще не была? Поехали, моя сивилла!

— Кто? А, знаю — предсказательница судьбы… Поехали! — лихо согласилась Алена.

Они выбрались из заснеженного парка и отправились к машине Селетина, которая стояла за углом дома, ближе к улице.

В этот час пробок еще не было, и они довольно быстро добрались до центра. Там, в тихих улочках Замоскворечья, был дом — из тех, современных, недавно построенных, под старину, которые одних прохожих раздражали, а других восхищали.

Сразу же заехали в гараж.

— Система та же — снизу можем подняться на мой этаж, — сообщил Селетин.

— Очень удобно! — одобрила Алена, почувствовав легкий укол зависти. И на миг представила: она — жена Романа. Полноправная хозяйка всего того, что есть у него… У нее есть своя квартира в Москве, она вот так же из гаража поднимается на свой этаж — и не боится, что ее нагонит жучина-хозяин и потребует, чтобы она срочно выселялась. В следующее мгновение Алена уже устыдилась своих мыслей — но не потому, что была такой сознательно-принципиальной. Она боялась другого — того, что Роман мог догадаться, о чем она думает, и решить — она встречается с ним вовсе не потому, что любит. И Алена приняла снисходительный, строго-независимый вид. Дескать, видали мы и не такие хоромы…

Квартира Романа была однокомнатной, но тем не менее большой и просторной. Огромное, во всю стену, окно, блестящий паркет, высокие потолки, крашенные в фисташковые и серые оттенки стены. Минимум мебели, очень простой и очень современной.

— Ну как? — спросил Роман, когда помог ей раздеться.

— Неплохо, — с суровой искренностью ответила она. — Только пустовато как-то…

— Я же сюда только ночевать приезжаю! Погоди, сейчас я угощу свою Снежную Королеву чем-нибудь согревающим… Хочешь, сделаю глинтвейн?

— Хочу. А ты умеешь?

— О, это же совсем легко — была бы бутылка красного вина. Еще немного корицы, гвоздики, всего одно яблоко…

— Халатов бы тебя не понял.

— А, Халатов — это ресторатор, твой работодатель!

— Да… Так вот, он ратует только за русскую кухню. В данном случае он возмутился бы и сказал, что не глинтвейн надо уметь делать, а какой-нибудь горячий сбитень.

— Очень патриотично! — засмеялся Роман — он опять был весь в черном — черный свитер, черные брюки, лицо, румяное с мороза, блестящие глаза… Он так нравился Алене, что у нее внутри все дрожало. — Но я не умею — сбитень…

— Ну и ладно, — сказала Алена. — Мне, если честно, и глинтвейн тоже не особенно нужен.

— А кто тебе нужен? — спросил он тихо, обнимая ее.

— Ты.

— Я?

— Ты…

…Вино они выпили потом — просто так, обойдясь без всяких изысков. Был то ли поздний вечер, то ли ранняя ночь, в окне горели огни Москвы.

— Оставайся, — сказал Роман, водя губами по ее плечу.

— Нет. Мне пора.

— Оставайся…

— Нет! — печально засмеялась она и попыталась встать — но он схватил ее, прижал к себе. — Рома… Я тебя люблю, но я не могу вот так…

— Как? Разве кто-то мешает нам?

— Нет, но… слишком много чувств, слишком много слов, к которым я еще не привыкла… — попыталась она объяснить, но он неожиданно прервал ее:

— Алена, выходи за меня замуж.

— Ты серьезно? — испугалась она.

— Совершенно серьезно.

— Но мы едва знакомы, и вообще… откуда ты знаешь — может быть, я аферистка какая-нибудь, а?..

Он засмеялся, и она тоже.

— Ладно, не отвечай пока… — сквозь смех произнес он. — Подумай. Я тебя не тороплю.

Она начала одеваться.

— Я провожу.

— Нет, ты же пил!

— Ладно, я вызову такси… А ты подумай над моими словами!

…Попав к себе домой уже глубокой ночью, Алена так и не смогла заснуть. Странное беспокойство владело ею — наверное, от того, что Селетин сделал предложение. Будь сейчас день, она непременно села бы за рояль и в какой-нибудь бравурной, стремительной музыке погасила бы свою тревогу. Но будить старенького Семена Владимировича было нельзя.

Алена ходила из угла в угол, вспоминая весь этот день, полный признаний и предложений, полный фантастического, беспредельного счастья, от которого теперь ее била дрожь.

Она так любила Романа Селетина, что могла бы сразу ответить, что согласна выйти за него. Но некий червь сомнения грыз ее.

«Нет, что-то не так… Я ему не верю? Нет, я ему верю. Я — его единственная женщина!»

Его московская квартира, в которой они были сегодня: пусто, просторно, ни одной лишней вещи. Ни фотографий на столе, ни мелких безделушек, ничего такого, что имело бы принадлежность к миру женщин.

«Но он туда переехал только год назад… О чем это говорит? О том, что, по крайней мере, последний год у него не было никаких серьезных романов. Да, он не солгал — долгоиграющих романов у Романа не было. А дача?» — спохватилась Алена.

Дача была у Селетина давно. Но, опять же, ни одного предмета, который рассказал бы Алене о ее предшественнице. К тому же среди вещей, забытых Селетиным в этой квартире при переезде, не было ни одной определенно женской. Детективы, безразмерная майка, какие-то полузасохшие восточные сладости…

Что все это могло значить?

Только одно: Селетин — старый холостяк. Ему сорок два, и его холостое состояние нормально — нынешние мужчины оттягивают момент бракосочетания чуть ли не до старости. А чистота и порядок в его жилищах именно тем и объясняются, что он мелкие бытовые проблемы привык решать сам. Потом, Селетин умеет готовить. Вызвался же он сегодня сделать глинтвейн…

Определенно, этот мужчина принадлежит к породе закоренелых холостяков — сделала вывод Алена.

«Но старые холостяки не спешат делать предложения малознакомым женщинам!» — напомнил рассудок.

«А если он действительно так влюбился в меня, что потерял голову? — возразила Алена самой себе. — Например, понял, что я — та самая единственная его суженая, которой он дожидался всю жизнь?!»

«Не смеши… — равнодушно-брезгливо возразил рассудок. — Старые холостяки быстро не сдаются. Суженая! Словечко из дамских ток-шоу, не имеющее к миру мужчин никакого отношения… Розовые сопли!»

Алена почувствовала, что запуталась.

Она не была таким уж знатоком жизни, в ней не было апломба (как, например, у Любки — у той всегда и обо всем имелось свое собственное мнение) и потому — окончательной уверенности.

Но одно она знала, а вернее, чувствовала точно. Романа Селетина нельзя было классифицировать как закоренелого холостяка. У этих любителей свободы совершенно особое поведение, они умеют обольщать и не давать надежд. Селетин был слишком нежен и добр, а эта бесхитростная пылкость, от которой у Алены дрожало все внутри и сладко замирало сердце… Он не мог быть неискренним. Он действительно любил Алену, и его сегодняшнее предложение — вполне серьезное…

Но что же тогда получается? А ничего не получается…

Чтобы такой во всех отношениях замечательный мужчина (красивый, умный, талантливый, обеспеченный) жил до сорока двух лет один, а потом вдруг взял да и обрушил всю свою нерастраченную нежность на случайно попавшуюся ему на пути Алену?..

«Ромочка — трудоголик! — спохватилась Алена. — Ему некогда было думать о личной жизни».

«Ага, как же… — хихикнул рассудок. — На свете полно умных женщин — они давным-давно прибрали бы твоего Ромочку к рукам! Он бы продолжал работать, а они в браке вкушали бы плоды трудов его…»

История Золушки и милого принца никак не хотела складываться, хотя все действующие лица были в наличии — и Золушка, и стопроцентный принц!

Была уже не просто глубокая ночь, а та самая неприятная, тоскливая, страшная и неопределенная часть суток, когда время как бы замирает. Когда чаще всего умирают — и чаще всего рождаются. Час истины. Отрезок, соединяющий прошлое и будущее — между четырьмя и пятью часами ночи. Зимней ночи — бесконечной и мучительной, и если уж на кого нападет в это время бессонница — то держись!

И именно тогда Алена поняла, что у Романа все-таки не так давно была женщина. Та, которую он очень любил (а любить он умеет, в этом Алена сумела убедиться за короткое время их знакомства). Но потом Роман с этой женщиной расстался, не оставив ничего от нее, ни единого следа — ни фарфоровой игрушки на полке, ни книг по домоводству, ни полотенец с игривым узором, ни тапочек в шкафу, ни рассыпавшихся за диваном заколок, ни тюбика губной помады, закатившегося в щель под ванной… Про заколки и тюбики особенно актуально — ведь вся обстановка квартиры, в которой жила сейчас Алена, когда-то принадлежала Селетину.

«Или я плохо искала? — подумала она, и по ее спине пробежали мурашки. — А я и не искала ничего!»

Алена включила везде яркий свет и приступила к основательному обыску. Отодвинула тяжелый диван и тщательно изучила пыль под ним. Залезла под ванну. Развинтила большие столовые часы на кухне. На ощупь исследовала глубины галошницы в коридоре. В очередной раз проинспектировала каждое отделение каждого шкафчика.

Для чего это было ей надо — Алена не знала. Наверное, ей было важно убедиться в существовании этой загадочной женщины, которая была у Селетина до нее. А она была, в этом Алена не сомневалась!

Результаты обыска были малоутешительны. Алена нашла только очередной детектив в мягкой обложке, покрытый пылью, — он был всунут в щель между стеной в коридоре и той самой галошницей. Заколки тоже имелись — но только те, которые Алена растеряла здесь сама. И помада, кстати, нашлась, которую она купила летом под пляжный пестрый сарафан. Сарафан Алена носила, а вот помадой воспользоваться так и не смогла, поскольку сочла ее безвозвратно утерянной после той вечеринки у Симы, под безалкогольный напиток «Байкал». А помада — вот она, почему-то в пустой коробке из-под овсяных хлопьев (а, ну да, после вечеринки у Симы они с Любкой пошли к Алене, купили вермута и веселились до утра…).

Алена хотела было достать стремянку, чтобы для очистки совести исследовать плафон в коридоре и пространство над кухонными полками, но тут сон сморил ее. Наверняка там, под потолком, ее ожидали все те же слои мягкой серой пыли, от которой она уже изрядно успела начихаться.

Проснулась она после полудня, и, как всегда бывает, очень удивилась своей вчерашней ночной активности. «Ну да, была у него женщина — и что такого?.. Теперь-то он точно любит меня!»

Алена собралась в магазин, но по дороге вдруг решила заглянуть в районную библиотеку — она бывала здесь, в нотном отделе. К счастью, читательский билет лежал внутри паспорта, а паспорт Алена всегда таскала с собой.

Только в этот раз Алена зашла не в нотный отдел, а в тот зал, где рядами вдоль стен стояли многочисленные энциклопедии.

Это было что-то вроде наития, внезапного вдохновения — когда Алена решила искать совсем в другом месте, причем заранее зная, что ничего не найдет. Но сделать это было необходимо — для того, чтобы окончательно успокоиться.

Алена перерыла все — и «Большую советскую энциклопедию», и «Малую советскую», и какие-то справочники с именами деятелей науки, культуры и искусства… Революционер по фамилии Калясин нигде не упоминался.

— Может быть, вам помочь, девушка? — любезно обратилась к ней пожилая библиотекарша, бабушка «божий одуванчик»… В буквальном смысле одуванчик — на голове у той торчали в разные стороны желтые кудри.

Алена объяснила.

Библиотекарша задумалась, а потом изрекла, что большинство книг о советском прошлом безвозвратно списаны за полным отсутствием интереса к ним со стороны читающей публики.

— Впрочем, погодите, я сейчас схожу в книгохранилище, там у нас кое-что осталось…

Вернулась через пятнадцать минут — и с гордостью протянула Алене внушительный трехтомник под названием «России красные сыны». Это была краткая летопись революционных лет, и там, в конце третьего тома, располагались имена в алфавитном порядке.

— Кабанов, Каверьянц, Каганович… Калясин! — Алена глазам своим не поверила. Революционер по фамилии Калясин существовал на самом деле! Хотя какой от этого толк, что жил когда-то на свете товарищ с такой фамилией, Алена пока не знала. — «Калясин Павел Григорьевич, смотри том второй, страница двести семьдесят шестая…»

Алена лихорадочно зашуршала страницами. На указанной страничке шел коротенький текст. Из него можно было заключить, что Калясин родился в семье слесаря вагоноремонтного завода, всю жизнь испытывал нужду и лишения, в восемнадцатом году вступил в партию, а в двадцать первом его злодейски изрубили шашками белогвардейцы, когда случился мятеж в городке Векшине, что не так далеко от Москвы. Его именем названа центральная улица Векшина (можно поспорить, что ей уже вернули историческое название).

И все.

Алена с недоумением смотрела на страницу, испытывая страшное разочарование. Ни подсказок, ни зацепок — ничего. Правда, кто сказал, что они должны быть?..

Алена с помощью библиотекарши нашла справочник подмосковных городов и выяснила, что Векшин — старинный город, который по праву принадлежит к жемчужинам русского зодчества, есть в нем такие-то и такие-то достопримечательности, и т. д и т. п.

«Наверное, Рома был когда-то там, например — с экскурсией… — сделала предположение Алена. — Ходили по всяким достопримечательностям, в том числе и по старинному кладбищу. Запомнил могилу революционера. Иногда память хранит в себе такое… А потом — в снах или наяву — выдает это, а человек воспринимает картинки из прошлого как нечто мистическое, зловещее — как некий знак!»

Алена сделала этот вывод потому, что с ней самой было нечто подобное — в ее памяти долгое время хранились воспоминания о неком прекрасном храме. Потом, когда они с Борисом поехали в Питер, то Алена поразилась — это же Спас на Крови! Позже выяснилось, что, когда ей было года четыре, они с родителями ездили в город на Неве и этот самый Спас она видела наяву.

Вечером Алена очень мило беседовала по телефону с Селетиным. У нее была мысль — спросить про Векшин, но потом она передумала. В конце концов, какое это все имеет значение… Тем более что Роман заговорил все о том же:

— Ты подумала? Послушай, я серьезно…

— Ты о предложении? — смутилась она. — А что, ты действительно серьезно?..

— За кого ты меня принимаешь! — возмутился он. — Ладно, завтра я весь день на объекте, а в половине одиннадцатого заеду к тебе! Алена…

— Да?

— Ну я хоть немного нравлюсь тебе? — спросил он шутливо.

— Очень. Моя подруга Серафима утверждает, что ты похож на Ричарда Гира.

— На кого?! И вообще, когда она меня видела? — удивился он.

— Она видела тебя из моего окна! Помнишь — ты же каждую неделю приезжал в наш парк.

— Надо же… — проворчал он. — Вообще я не удивляюсь, что с такого расстояния я представился ей Гиром.

— Вот-вот, я о том же ей говорю, но она такая упрямая!..

После разговора с Селетиным позвонила Сима — точно чувствовала, что ее имя только что упоминали. Алена принялась с хохотом пересказывать ей этот разговор, потом в том же юмористическом ключе поведала о своем сегодняшнем расследовании. Сима ничего не поняла, но смеялась с охотой.

— …погоди, а зачем тебе этот революционер понадобился?

— Да сон, понимаешь — я хотела Ромочкин сон разгадать!

— Ромочкин! — передразнила Сима, заливаясь хохотом. — Ой-ой-ой, какие нежности!

Они обе — и Алена, и Сима — были в прекрасном настроении. Потому что счастливы.

— Слушай, Алена… — вдруг возбужденно произнесла Сима. — У меня идея!

— Какая?

— Ты ведь завтра свободна?

— Да, но только до вечера, потому что вечером Рома обещал заехать…

— Отлично, до вечера мы управимся, — сказала Сима. — Завтра, в десять утра. Отправимся в твой Векшин.

— Куда?!

Подобного бесшабашного авантюризма Алена от Симы не ожидала.

И вообще, она с трудом узнала свою подругу, когда на следующий день села в Симкину «Оку».

Сима была свежа, в первый раз за долгие годы прилично одета и — похудевшая. Как уже говорилось, толстушкой Сима никогда не была, но тем не менее округлые щеки словно сдулись…

— Николя сегодня занят, — сообщила Сима. — А я не могу сидеть без дела. Знаешь, у меня словно крылья за спиной выросли…

— Николя… — пробормотала Алена. — Все ясно.

Они выехали на дорогу и с довольно приличной скоростью помчались по шоссе. Это тоже было удивительно — поскольку раньше Сима быстрее чем тридцать километров в час никогда не ездила. Алена сидела с картой в руках — она была штурманом.

— Ничего тебе не ясно! — спокойно произнесла Сима. — Теперь у меня новая жизнь. Другая.

— Симка, ты и раньше неплохо жила…

— Нет. Ты сама мне об этом говорила! — возмутилась та. — Я не жила, я существовала. Размеренное бытие между рождением и смертью. А когда я увидела Николя, со мной что-то случилось. Ведь он не просто красив — он прекрасен!

— Может быть… Может быть, я не вижу того, что видишь ты, — печально согласилась Алена.

— Так вот, в тот самый памятный вечер, когда увидела его, я поняла — передо мной два пути. Или все будет как раньше — я избегаю всего и всех, или иду туда, где еще никогда не была. Ты ушла тогда — помнишь? — а я осталась сидеть в своей машине И думала… Ведь рано или поздно я все равно умру, а мне даже не о чем будет вспомнить!

— Сейчас налево.

— Мерси… Хотя бы немного страсти — для того, чтобы почувствовать себя живой! — возвысила Сима голос. — Ты знаешь, Алена, я тут недавно читала одну статью, так там говорится, что чаще сходят с ума благоразумные люди, а не те, кого считают сумасбродами…

— Неужели?

— Я тебя уверяю! И я тогда решила — будь что будет. Я ведь даже рисовала только так, как меня учили, а не так, как хотелось мне самой…

— Вы теперь вместе с Николя?

— Да. И мне плевать, что он младше, и вообще…

— Сима, все в порядке. — Алена положила ей руку на плечо. — Я не собираюсь тебя осуждать, я боюсь только одного — что он тебя обидит.

— Ну и пусть обидит! — закричала Сима. — Меня давно уже никто не обижал…

— Сейчас, по-моему, надо на мост.

— Я села на диету, — с вызовом сообщила Сима. — Заметно?

— Да. Тебе идет. Мы с тобой вместе сходим с ума — едем в этот загадочный Векшин! — засмеялась Алена. — Только что мы там будем делать?

— Просто… Мы туда едем просто так! Мы две сумасбродки!

Алена задумалась, а потом сказала тихо:

— Симка, в таком маленьком городишке, наверное, не так много кладбищ. Мы найдем могилу Калясина. Правда, не знаю, зачем нам это надо… Зато так приятно потакать собственному любопытству!

— Могилу Калясина? — с азартом повторила подруга. — Гениально!

Через некоторое время, правда, азарта у подруг поубавилось — ехать пришлось довольно долго, да и пейзаж за окном не радовал. После того как выехали за Кольцевую, потянулись какие-то унылые поселки, заборы, заснеженные поля…

В Векшин они прибыли около половины первого. И ничем он их не удивил — обычный подмосковный городишко, который напомнил Алене ее родной город.

Долго плутали по центру, спрашивая прохожих. Никто ничего вразумительного сказать не мог, только одна тетка в китайском пуховике и с золотыми зубами внятно объяснила, что в городе два кладбища — одно новое, а другое старое. Старое как раз во-он за тем монастырем…

Алена заметно приуныла — в отличие от Симы, которая была возбуждена и находилась в приподнято-агрессивном состоянии.

Они объехали монастырь вдоль краснокирпичной высокой стены, а потом увидели кладбище. Кованая ограда, открытая узкая калитка… Алене стало совсем не по себе. Кажется, Селетин в первый раз именно так описывал это место.

— Вылезай! — скомандовала Сима, паркуясь возле подтаявшего серого сугроба.

— Сима, мне страшно, — угрюмо произнесла Алена, не чувствуя никакой радости от своего «сумасбродства».

— Да брось ты…

У входа дед в телогрейке разгребал снег.

— Дедушка, это ведь старое кладбище? — решила на всякий случай уточнить Сима. — Это тут революционеров хоронили?

— И этих тоже… — хмыкнул дед. — Кого тут только нет… А в общем, тут и сейчас подхоранивают, у кого родственники здесь лежат.

— Алена, идем — нам сюда.

Сквозь калитку они прошли внутрь. Было тихо, лишь вороны каркали в ветвях деревьев.

— Сима, это липы? — мрачно спросила Алена.

— А я откуда знаю… Как твой Ромочка свой маршрут описывал?

— Сначала надо идти по главной аллее, среди лип…

— Ладно, будем считать, что это липы!

— …а потом слева должен быть ангел с крестом, возле могилы купца, умершего в тысяча девятьсот тринадцатом году…

— По-моему, у твоего Ромочки так называемое мортальное сознание! — с удовольствием произнесла Сима. — Нашел о чем с девушкой разговаривать…

— Нет, Симка, я же тебе объясняла — мы тогда друг другу свои сны рассказывали!

Они шли по пустой, покрытой плотным смерзшимся снегом аллее довольно долго. Нашли двух ангелов — один был без креста, а другой и вовсе справа.

— Слушай, Алена, может быть, тут два входа? Потому что если бы мы шли с другой стороны, то ангел…

— Я вспомнила, есть еще один ориентир — желтый склеп. Роман сказал, с ржавой дверью. Сима, мне не нужен этот Калясин, пошли отсюда! — умоляюще заскулила Алена.

— Вижу! — вдруг завопила Сима, игнорируя царящий вокруг покой. — Вон наш ангел! Здоровый какой… С крестом, точно по левому борту!

— Где? А, точно… — растерянно пробормотала Алена. За ангелом, сквозь черные деревья, проглядывал второй ориентир — склеп желтого цвета, напоминающий маленькую часовенку.

Как уже упоминалось, Алена заранее объяснила себе, что Селетин мог быть здесь когда-то с экскурсией и запомнить случайно эту картинку, которая через некоторое время трансформировалась в сон. Объяснила себе, почему картинка снилась Селетину, — возможно, потому, что тема смерти преследует каждого человека, а у Селетина это выражалось именно таким образом…

Но Алене вдруг стало жутко — и вовсе не от скорбно-унылого пейзажа старинного кладбища. Ей стало жутко потому, что она смогла проникнуть в чужой сон. В чужую душу!

Проваливаясь в твердый снег, Сима свернула к ангелу с крестом. Склонилась к надписи, выполненной потускневшими золочеными буквами, и торжественно прочитала вслух:

— «Бенедикт Иванович Гардин, купец второй гильдии…» Алена, купец!

— В каком году умер? — крикнула Алена, пробираясь вслед за подругой.

Сима смахнула прилипший к камню снег.

— В тринадцатом! Алена, это потрясающе!

Алена наконец догнала ее, встала рядом.

Мраморный ангел печально и строго глядел в бесконечность слепыми глазами. Почти сто лет скорбел он из-за смерти Бенедикта Ивановича… Купцу Гардину очень повезло — в том смысле, что он умер в самый лучший для Российской империи год, так и не узнав обо всех тех потрясениях, которые обрушились на нее потом…

— Ладно, давай искать нашего Калясина…

Сима с Аленой, держась за руки, заковыляли по узкой дорожке вперед. Надгробия теснились близко друг к другу, наполовину засыпанные снегом, к тому же от времени надписи на камнях потускнели и стерлись — не сразу и разберешь, где кто…

— Здесь! — Алена отчистила от снега черную плиту. — Фимка-а…

— Он! — благоговейно прошептала Серафима. — Алена, мы нашли его!

«Калясин Павел Григорьевич, тысяча восемьсот девяносто седьмой, тысяча девятьсот двадцать первый… «Из искры возгорится пламя!»

Несколько минут они стояли молча.

— Алена…

— Что?

— Ты расскажешь Селетину? О том, что мы разгадали его сон?

— Н-не знаю… — пробормотала Алена. — Да, наверное, расскажу. Только я не понимаю…

— Чего ты не понимаешь? Слушай, а вдруг этот Калясин — его родственник? Какой-нибудь прадедушка?..

— Тогда бы он об этом сразу сказал! — возразила Алена. — Зачем ему скрывать, что Калясин был его предком? Калясин, Калясин… Послушай, может быть, дело вовсе не в Калясине?..

— А в ком? Или в чем?.. — завороженно спросила Сима. От легкого мороза она разрумянилась — в первый раз Алена видела ее такой красивой. Поистине, любовь творит чудеса…

— Рома был здесь, это точно, — сказала Алена. — Ориентиры совпали — и купец, и склеп рядом… и вся дорога до этого места! Но я не понимаю — почему… Этим захоронениям не меньше ста лет, почему Рома к ним привязался?.. Это же почти история!

— Ну и что? Очень интересно.

— Нет, что-то тут не так! — в отчаянии произнесла Алена. Медленно побрела по узкой тропинке, разглядывая соседние надгробия. — Ищи, Фимка…

— Что искать?

— Не знаю… Но все равно ищи!

Серафима со рвением принялась исследовать участок рядом, громко произнося фамилии тех, кто лежал здесь.

— Грибасова Мария, Грибасов Виктор… Антипенко Аглая, заслуженная учительница… И тут же, рядом — статский советник фон Лапке… Не то? А что тогда то?..

Алена приблизилась к склепу. С трудом прочитала на обелиске возле входа, что это семейное захоронение дворян Макаровых. Целый список имен… Похоже, дворяне не скрывали своего происхождения даже при советской власти — несколько имен относились к нынешним временам. Даже вон фотографии в маленьких круглых медальонах… Алена присела и смахнула снег, закрывавший обелиск снизу. И точно свет вспыхнул перед ее глазами, ослепив на миг.

— Сима… — прошептала Алена.

— Что? — крикнула подруга с любопытством. — Чего-нибудь обнаружила?

Алена смахнула остатки снега с ледяного камня, не чувствуя холода — словно пальцы онемели.

«Виктория Андреевна Селетина, урожденная Макарова…» Годы жизни… Виктория Селетина умерла в декабре позапрошлого года, и было ей… и было ей всего тридцать пять лет. С круглого маленького медальона (не больше ладони) на Алену смотрела, мило улыбаясь, молодая красивая женщина. Светлые волосы, небесно-голубые глаза…

Сима уже пыхтела рядом, тоже склонившись над обелиском.

— Селетина! Алена, это Селетина! И умерла чуть больше года назад! А, ну да, старик у входа сказал, что здесь только родственников подхоранивают… Фамилия твоего любовника, да?

Алену почему-то неприятно резануло это слово — «любовник».

— Да… — мрачно произнесла она.

— Его сестра? — сделала предположение Сима.

— Нет, его жена, — все так же мрачно произнесла Алена, которой вдруг и всё стало ясно.

— Почему ты так думаешь? — потрясенно спросила подруга.

— Потому что отчество у Романа — Аркадьевич. И вообще, зачем ему скрывать, что у него была сестра?.. А возраст? Возраст самый подходящий для его жены!

Серафима некоторое время изумленно разглядывала надписи на обелиске.

— Аленушка, я все равно ничего не понимаю… Тогда при чем тут революционер Калясин? И купец второй гильдии?..

— Все очень просто… Селетин не мог описать могилу своей жены, он описал те, которые были рядом!

— А зачем он вообще тебе все это описывал? — снова возмутилась Сима. — Извращенец какой-то твой Селетин!

Алена потерла виски ледяными пальцами.

— Я не знаю… В первый раз он все подробно описал — как свой сон. Видимо, ему очень хотелось поделиться, но он описал все это как некую выдуманную картинку. Второй раз я сама его стала расспрашивать — когда… когда мы были уже близки. Он очень неохотно отвечал, уже без подробностей. Словно жалел, что тогда проговорился…

— Конечно, жалел! Ты же для него стала не чужой.

— Вот именно! — возразила Алена с нарастающей тоской. — Он, наоборот, должен был мне во всем признаться — что был женат, что жена его умерла…

— Может, она не жена, — упрямо буркнула Серафима. — Другая какая родственница… Двоюродная сестра! И потому отчества разные…

— Жена! — повторила Алена и зажмурилась на миг, не в силах смотреть на ослепительно белый снег, лежавший вокруг. — Ладно, пошли отсюда.

— Пошли, — сказала Сима, послушно шагая за Аленой.

Они возвращались молча, но было видно, что Симу мучает любопытство. Сели в машину, поехали обратно. Алену бил озноб.

— Ты замерзла, — сказала Сима. — Вон кафе у дороги — посидим там, погреемся. Выпьем горячего чаю…

— Ладно, — с трудом произнесла Алена. Она все еще не могла прийти в себя. Виктория Селетина, ангел с голубыми глазами и невинной улыбкой…

В пустом в этот час кафе им принесли большой фарфоровый чайник, стаканы, сахар на блюдечке… Алена взяла и заказала еще тарелку борща.

— А ты разве не голодна?

— Нет, — сказала Сима, маленькими глотками отпивая пустой чай (блюдечко с сахаром она демонстративно отодвинула от себя). — Я на диете, ты же знаешь. Вечером, может быть, позволю себе немного обезжиренного кефира…

— Симка, это не диета, это самое настоящее голодание, — буркнула Алена. — Не увлекайся…

— Алена, человек живет всего раз в жизни, — терпеливо произнесла Сима. — Если я буду толстой, Николя бросит меня. Другой мне не нужен…

— Ты не толстая.

— Нет, толстая!

Алена демонстративно принялась поглощать огненный борщ. Сима смотрела на нее ласково, без тени зависти.

— А ты с характером… — пробормотала Алена.

— Ты не знала?

— Нет. Сима…

— Что?

— Я не понимаю, зачем Селетину скрывать, что он вдовец?..

— Затем, что вдовцов не очень любят. Вдруг ты решишь, что он уморил свою жену…

— Рома не мог никого уморить.

— Тогда это не его жена.

— А кто? Нет, это его жена! — Алена, злясь на себя, отодвинула пустую тарелку, принялась за чай. Постепенно горячее тепло разлилось по всему телу, щекам стало жарко… — И я вот еще что думаю — они вместе прожили довольно долго.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что на холостяка он определенно не похож. И потом… — Алена понизила зачем-то голос, хотя за соседними столиками никого не было, а толстая официантка меланхолично смотрела какое-то ток-шоу по телевизору, подвешенному в углу зала, — …не забывай, что раньше он жил там, где я теперь снимаю квартиру. Тут никакой дедукции не надо — Роман Селетин со своей женой жили в ней до недавнего времени. Потом Виктория умерла — в декабре позапрошлого года, и Рома тут же решил переехать.

— Точно! — оживилась Сима. — После пережитой трагедии люди стараются поскорей уехать с того места, где она произошла! Ты права, Аленка, Виктория — его жена.

— Все логично, все объяснимо… — с жаром продолжила Алена. — Рома сменил квартиру, но воспоминания о прошлой жизни его преследовали — и поэтому он каждые выходные приезжал в парк…

— Точно! — шепотом завопила Сима. — Боже мой, как все просто!

— …а потом, под Новый год, ему было особенно грустно. Ведь в декабре был ровно год со дня смерти Виктории! — добавила Алена, волнуясь. С того самого момента, как она поняла, что Селетин — вдовец, ей все стало ясно. — И тогда он решил зайти на свою старую квартиру…

— Да-да-да!

— А там — я. Он не хотел посвящать меня в свою жизнь, но не выдержал, проговорился… Потому что все время вспоминал то место на кладбище, где похоронена его жена!

— Бедный, бедный… — покачала головой Сима. — Неужели ты из-за этого на него сердишься?

— Что? — опешила Алена. — Я?.. — Она перекатывала в ладонях стакан с горячим чаем. — Нет. Нет…

— Мне жаль твоего Селетина. По-моему, он очень любил свою жену. К мертвым нельзя ревновать, Алена, — осуждающе произнесла подруга.

— Я не ревную! — вздрогнула Алена. — Я… я просто растеряна. Да, наверное, он действительно очень любил ее, раз сменил квартиру, не оставил ни одной вещи, которая бы напоминала ему о жене…

— Интересно, как он отнесется к тому, что ты разгадала его тайну?

— Никак, — сурово произнесла Алена. — Рома не узнает, что я ездила в Векшин. Я передумала — я ничего ему не скажу. А то как-то нехорошо получается — будто я на него досье собираю. И вообще, я сама во всем виновата.

— Ты?

— Да. Я ведь с самого начала заявила ему, что меня не интересует его прошлое. А теперь выходит, что солгала, раз сама начала копаться в его жизни… Симочка, он мне предложение сделал! — призналась Алена.

— Господи… — Серафима едва не прослезилась от избытка чувств. — Как же я за вас рада! Аленка, раз твой Селетин способен на такую любовь, значит, он хороший человек. Верный и преданный. Точно так же он будет верен и тебе…

Алена улыбнулась. В самом деле, нет смысла ревновать к тем, кого уже нет… Она подумала об этом, но тут же вспомнила слова Симы о том, что мертвые продолжают любить живых даже с того света. Ей вдруг стало немного не по себе, словно светловолосая женщина с голубыми глазами и милой улыбкой бесплотной тенью сидела третьей за этим столиком в придорожном кафе. Виктория Селетина.

— Может, она и не жена его была… — вырвалось у Алены.

— Ты же сама мне только что доказала, что это была его жена, и никто другой! — возмутилась Сима. — Очень убедительно, между прочим!

— Слова, слова, слова… — с тоской пробормотала Алена. — Ох, Сима, я сама не понимаю, что со мной творится: с одной стороны, я очень счастлива, а с другой… уж как-то слишком идеально у нас с ним все.

— Ты боишься, — констатировала Сима. — Я не удивляюсь… После тех историй с Алешей и Борисом любая перестанет доверять мужчинам.

— Кстати, о Борисе… — встрепенулась Алена. — Между прочим, Калерия Львовна звала меня в гости.

— Зачем тебе Калерия Львовна?! — возмутилась Сима.

— Она до сих пор работает в органах. Полковница… То есть теперь она в звании полковника! Наверняка у нее есть доступ к этим… к базам данных.

— К чему? — осторожно переспросила Серафима.

— Понимаешь, спросить Рому о Виктории я не могу, но мне надо знать, кем она ему была.

— Он сам тебе расскажет, рано или поздно, — неодобрительно заметила Сима.

— Когда это будет!

Серафима вздохнула:

— Действительно, с тобой что-то странное творится, Алена…

Сказать, что Борис Бугров, первая Аленина любовь, обрадовался ее визиту, было мало. Он ликовал.

Между ее предупредительным звонком и приходом в дом Бугровых была разница всего лишь в час. Но когда Алена прибыла туда, то обнаружила следующее: во-первых, Бориса в черном блестящем костюме и галстуке самой модной расцветки, благоухающего туалетной водой, во-вторых, Калерию Львовну тоже не в домашнем скромном платье, а при параде — темная юбка и белая блузка, в-третьих — сервированный стол в большой комнате, называвшейся «гостиной».

Алена даже растерялась и решила, что Бугровы ждут еще кого-то в гости.

— Боря, я к твоей маме, всего на минутку…

— Мама, правда, она совсем не изменилась? — благодушно обернулся к Калерии Львовне Борис. — И характер у нее все такой же бойцовский! Видела бы ты, как она шуганула под Новый год своего бывшего благоверного!

О том, что Алена «шуганула» и его, Борис почему-то не упомянул.

— Милости прошу, — сказала Калерия Львовна своим тонким шелестящим голосом без интонаций. — Будь как дома, Алена.

Борис под руку повел Алену к столу.

— Аленушка, ты помнишь фирменное мамино блюдо — рыбу под маринадом? Мама как чувствовала вчера, что ты придешь, и приготовила ее. Алена, садись сюда…

Алена оказалась забаррикадированной между матерью и сыном.

— За встречу, — прошелестела Калерия Львовна, поднимая бокал.

«В самом деле, она как будто рада, что я пришла к ним…» Особого оживления на лице несостоявшейся Алениной свекрови не наблюдалось — это была все та же бледная, строгая маска, ничуть не изменившаяся за те годы, что Алена не видела Калерию Львовну. Но тем не менее уголки рта были не поджаты сурово-мстительно, а расслаблены, и в движениях рук не было прежней резкости — признака едва сдерживаемого раздражения…

— Вы тоже совсем не изменились! — вырвалось у Алены чистосердечное признание.

— Спасибо, — кивнула Калерия Львовна равнодушно. — Боря, ухаживай за Аленой…

— Мама, а я что делаю?..

— Боря, я столько не съем! — взмолилась Алена, которая с ужасом наблюдала, как растет и без того внушительная копна салата на ее тарелке.

Эта трапеза в семействе Бугровых показалась ей мучительной и долгой, как китайская пытка.

— Алена теперь не концертирует — ты знаешь, мам?

— Очень хорошо.

— Почему же хорошо? — не выдержала, возмутилась по старой памяти Алена.

— Потому что искусство — для старых дев или мужчин, — бесстрастно изрекла Калерия Львовна, глядя на Алену в упор выцветшими синими глазами.

— Не согласна.

— У нормальной женщины семья должна стоять на первом месте.

— Быт не должен быть важнее бытия.

— Я не говорю о быте, я говорю о женской природе. Если мы, женщины, забываем о своем предназначении матери и жены, то природа начинает нам мстить. Начинаются болезни души и тела.

— Согласна. Но одно другому не мешает.

Борис переводил взгляд то на одну, то на другую. Потом счастливо вздохнул, ничуть не пугаясь словесной пикировки, разразившейся между дамами:

— Господи, все как в добрые старые времена…

Алена вспыхнула и замолчала.

— Скоро я перееду к старшей сестре, — медленно прошелестела Калерия Львовна. — Она одна, совсем больная. Выйду наконец на пенсию, буду ухаживать за сестрой. Если Борис снова женится, я не стану докучать невестке.

Борис умильно похлопал Алену по руке.

— Боря, можно еще минеральной воды? — сухо попросила Алена.

— Ладно… — Калерия Львовна поднялась из-за стола. — Идем ко мне в комнату, Алена. Ты ведь хотела со мной о чем-то поговорить, да?..

В комнате у Калерии Львовны царил идеальный порядок и поистине медицинская чистота: Алена была уверена, что даже если забраться под кровать — в самый дальний и недоступный угол — или отодвинуть тяжелый шифоньер от стены, то даже там не найдется ни одной пылинки. Белье, которое лежало в том же шифоньере, было наверняка отстирано до стерильной белизны, выглажено и сложено в аккуратные стопки. Вся мебель в комнате была расставлена с полным соблюдением основ симметрии и принципов параллельности.

Помнится, в стародавние времена Алена старалась максимально сократить свои визиты в этот дом, боясь нарушить царящий здесь суровый порядок…

— Калерия Львовна… — сказала Алена, осторожно садясь на краешек дивана. — Мне нужны сведения об одном человеке. Мне больше не к кому обратиться, а у вас, я знаю, есть такие возможности.

Калерия Львовна без лишних вопросов взяла лист из стопки бумаги, ручку:

— Диктуй, я записываю.

— Селетин Роман Аркадьевич, сорока двух лет. Виктория Андреевна Селетина, тридцати пяти лет, умерла в декабре позапрошлого года. Мне нужно знать, были ли они женаты, и если да — то как долго, от чего умерла Виктория и все такое прочее…

Когда Алена это говорила, то у нее все сжималось от ненависти к себе самой. Она собирает досье на человека, которого любит! К счастью, Калерия Львовна не стала задавать лишних вопросов — кем для нее является Селетин, зачем ей нужны эти сведения…

— Всё? — уточнила только в конце Алениного монолога.

— Да, всё.

Калерия Львовна аккуратно сложила листок и спрятала его в нагрудном кармане блузки. Грудь у Калерии Львовны была выдающейся, конусообразной, и потому карман просто лежал на груди. «И откуда она такие лифчики берет? — невольно удивилась Алена. — Как в фильмах про шестидесятые годы…»