В постели со Снежной Королевой

— Нет, — пробормотала Алена, с ужасом глядя на Кашина. — Нет, так нельзя!

— А что делать… Если б деньги были — тогда б другое дело. За деньги все можно. И самое лучшее место на погосте, и оркестр с музыкой, и венки.

— А ломбард у вас есть?

— Ломбард? — хитро прищурилась Плывун. — А, понимаю… Только они с вас там три шкуры сдерут. Очень это невыгодно! — Она метнула взгляд на Аленин перстень.

Алена тоже посмотрела на свою руку и, следя за веселой игрой света в гранях, подумала: «Так ли он мне нужен? Какой-то камешек…» Она сняла перстень с руки, положила его перед Верой Олеговной.

— Сколько?..

В городишке, несмотря на крайнюю его захолустность и оторванность от большого мира, налицо оказались все символы цивилизации. Алена еще не успела и глазом моргнуть, как к ней явился скромный молодой человек в черном костюме и смиренно-скорбным голосом предложил услуги ритуального агентства, представителем которого он являлся.

Алена изъявила согласие и сообщила свои условия.

Молодой человек ответил, что ничего невозможного нет.

В результате бедный Кашин, скоропостижно скончавшийся от сердечного приступа (вердикт эскулапов из местной больнички), получил полный комплект услуг.

Все позиции, перечисленные в прейскуранте ритуального агентства, и те требования, которые от себя выдвинула Алена, были исполнены. И ровно на третий день после смерти Семена Владимировича похоронили на местном кладбище, рядом с могилкой Кирилла Глебовича Лигайо. Ну, не совсем, конечно, рядом, а чуть наискосок, но все это были мелочи…

Все эти три дня Алена провела в Борисове, занятая с утра до вечера, и под конец очень устала. Иногда она с ужасом думала о том, что было бы, если бы она не забыла снять с руки перстень…

Самое интересное, что расставание с Алешиным подарком прошло для нее совершенно безболезненно и она ничуть не жалела о том, что потеряла его. Конечно, мадам Плывун схитрила, покупая перстень (тот стоил наверняка дороже), но Алену это мало трогало. Она даже поймала себя на мысли, что хотела избавиться от Алешиного подарка, от последнего напоминания об их браке!

Можно было, конечно, позвонить Селетину и вызвать его в Борисов: вот, дескать, я, слабая женщина, твоя невеста, попала в тяжелые обстоятельства — выручай! Алена не сомневалась в том, что Селетин непременно примчался бы, забросив свои дела, и взял все хлопоты на себя. Даже сапфировый перстень не пришлось продавать бы… Но Алена с каким-то мстительным упрямством отказалась от подобного варианта.

«Я не Вика… Я не слабое эфирное создание, которое шагу не может ступить без чужой помощи! Я все сделаю сама. Я не Вика!» — думала она.

На оставшиеся деньги она в конце третьего дня даже организовала поминки в местном кафе, куда позвала мадам Плывун и неприветливую вдову Лигайо. Вдова, несмотря на свой суровый характер, пришла с большим удовольствием и весь вечер молча просидела за столом, методично уничтожая закуски.

Зато Вера Олеговна говорила не умолкая, время от времени преданно косясь на Алену. Оказывается, за те несколько минут, что администраторша видела Кашина, она успела понять, насколько тот необыкновенный, замечательный человек и какая невосполнимая потеря — уход того из жизни.

Она говорила и говорила, припоминая мельчайшие подробности, вытаскивая на свет все нюансы, и в конце ее монолога у окружающих возникло впечатление, будто мадам Плывун знала Семена Владимировича всю жизнь и он ей был вроде родного отца.

Марь Иванна Лигайо сосредоточенно ела, Алена молчала, рассеянно слушая Веру Олеговну. На столе стояла открытая коробка конфет, которую Кашин вез из Москвы.

«И зачем я только послушалась его! — с тоскливым раздражением размышляла Алена. — Надо было остановить его, оставить в Москве! Возможно, Семен Владимирович был бы жив… Известие о смерти Лигайо буквально подкосило его!»

Ей было и жалко старика, и в то же время она на него злилась. Ну не должен он был умирать у нее на руках!

Ни разу за все эти три дня она не заплакала — даже тогда, на кладбище, когда гроб с телом Кашина опускали в мерзлую землю. «Семен Владимирович, как вы могли?! Это просто свинство с вашей стороны!..»

Кроме них троих, в кафе больше никого не было — Алена специально сняла весь зал на вечер. Официанты усердно сновали вокруг их стола, а на крошечной сцене заливался под караоке толстый румяный юноша с иссиня-черными бровями. Они все очень старались — видимо, не так часто на их долю выпадали подобные заказы… В глубине сцены стояло фортепиано.

— ...так вот, более скромного, более отзывчивого человека в своей жизни я не встречала! — вещала Вера Олеговна. — Когда я его увидела, то сразу поняла, что Семен Владимирович человек особенный, тонкой, душевный, и потому известие о его кончине стало для меня настоящим ударом…

— Минутку, — рассеянно перебила ее Алена.

Она встала из-за стола и пошла к сцене. Решительно отстранила юношу с микрофоном и села за фортепиано. Подняла крышку, сделала несколько пробных аккордов. Как ни странно, инструмент оказался в неплохом состоянии.

Все с интересом уставились на нее, даже Марь Иванна перестала жевать.

У Алены не было никаких сомнений, что именно должна она сейчас играть. Она опустила руки на клавиши, и тихие, нежные, бесконечно печальные и бесконечно страстные звуки моцартовского Реквиема заполнили зал, вырвались наружу сквозь открытую форточку — туда, в последние дни февраля. Даже собаки во дворах перестали лаять, пораженные этой мелодией. Наверное, еще ни на одном концерте Алена не играла столь безупречно.

Она прощалась с Кашиным. Она прощалась с ним и вместе с тем вспоминала Вику. Слабое, испугавшееся жизни создание…

Когда она закончила и вытерла слезы на глазах, Вера Олеговна произнесла на весь зал, ошеломленно:

— Ничего себе… Ван Клиберн, да и только!

…Алена ночевала в номере борисовской гостиницы последний день. Завтра, рано утром, она собиралась отбыть наконец в Москву.

Но ей долго не удавалось заснуть. После поминок болела голова. Где-то неподалеку опять выли собаки, в соседнем номере кто-то смотрел телевизор…

Потом Алена все-таки уснула, и ей приснился очень странный сон.

Она увидела огромное поле — каменистая почва, торчащие кое-где пучки чахлой травы… Пусто и пустынно. Но потом посреди этого поля вдруг появилась Ирма Ивлева, в полупрозрачном и легком наряде, в балетных туфельках, точно она приготовилась исполнить партию Жизели.

«Неужели она собирается танцевать?» — удивилась во сне Алена.

Ивлева грациозно подняла руки вверх и закружилась — легкая, точно перышко, в своем воздушном наряде, с нежной улыбкой на розовых губах. Она подпрыгивала, надолго зависая в воздухе, высоко и без малейших усилий вздергивала ноги к синему, без единого облачка небу, закручивала фуэте — Алена невольно залюбовалась ею. Даже перестало казаться странным, что Ивлева выбрала для танцев подобное место!

Ивлева танцевала и танцевала — и под конец закружилась в таком стремительном и долгом фуэте, что Алене не по себе стало. Это как же такое возможно?..

Ирма Ивлева кружилась и кружилась — постепенно даже воздух завертелся вокруг нее, поднялся вверх песок, затрепетала трава. Нечто вроде маленького смерча — вот что Ивлева сделала!

Движения все убыстрялись и убыстрялись, не видно было уже ни рук, ни ног, мелькало лишь идеальное личико с нежной улыбкой, но эта улыбка пугала своей неподвижностью. Смерч закручивался все сильнее. В почве образовалось нечто вроде воронки, а траву поблизости вырывало с корнем.

Небо, прежде синее, вдруг стремительно стало чернеть. Это был мощный, страшный смерч, которые обычно показывают по телевизору в передачах о природных катаклизмах, — сметающий все на своем пути. Ивлева сама вызвала его!

И смерч потихоньку пополз в сторону Алены, намереваясь засосать ее… Она проснулась в ужасе, когда тот был совсем близко. «Что это было?» — с лихорадочно бьющимся сердцем подумала Алена. Как будто она уже видела этот сон?.. Видела или нет?

Черный сумрак гостиничного номера, круглая желтая луна в форточке… Алена потянулась, нащупала на тумбочке бутылку с минералкой, сделала несколько жадных глотков прямо из горлышка. Потом вылила оставшуюся воду себе в ладонь и протерла разгоряченное лицо.

«Видела! Ну да, я уже где-то видела эту картинку! Только вот где, когда?..» И тут она вспомнила — в дневнике Вики Селетиной. Та нарисовала свою подругу Ирму Ивлеву в вихре танца.

Раньше Алене этот рисунок казался вполне обычным, он не вызывал у нее никакого интереса — подумаешь, изобразила та подружку-танцовщицу! Но только сейчас Алена догадалась о скрытом смысле рисунка. Не вихрь танца, а гибельный смерч, сметающий все на своем пути. Ураган. Опасность. Угроза.

«Ирма! Ирма Ивлева была ее соперницей! Вот что хотела сказать Вика…» — догадалась Алена. Конечно, это было всего лишь предположение, да и то весьма сомнительное, но сейчас во сне Алена словно увидела все происходящее глазами Вики.

У Никиты Ратманова был роман с Ирмой Ивлевой. Они наверняка были знакомы — через Вику. Селетин — Вика — Никита — Ирма. Вот они, стороны четырехугольника!

— …ты где пропадала?! — сердито кричал Селетин в трубку. — Я, между прочим, все морги обзвонил, все больницы! Взяла и пропала… Ты могла меня предупредить?.. Ты решила со мной расстаться, да? Очень удачный способ!

— Ромочка, прости! — перебила его Алена. — Тут просто возникли некие форс-мажорные обстоятельства. Я сейчас все объясню…

— Да уж, пожалуйста! — исходил тот гневом. — Столько дней…

— Ты помнишь Кашина? Ну, того старичка-соседа, сверху? Так вот, приходит он ко мне…

И Алена подробно, со всеми деталями, пересказала то, что произошло с ней в Борисове. Не упомянула только о своем сне.

— О господи!.. — пробормотал Селетин, уже совершенно другим голосом. — Значит, старик умер, и ты его хоронила там… Почему же ты мне не позвонила из гостиницы? Ни за что не поверю, что там не было ни одного телефона!

— Был, Ромочка, был! Но… но я решила, что справлюсь сама!

— Ладно, мы об этом вечером поговорим… — вздохнул он. — Ты хоть этим вечером будешь дома?

— Вечером? Я не знаю! — беспомощно воскликнула она. — Понимаешь, у меня на руках справка о смерти Кашина — ее то ли в ЖЭК, то ли в паспортный стол, то ли еще куда надо отнести. И, кроме того, еще несколько очень срочных дел!

— Ё-моё… — страдальчески застонал он. — А я, понимаешь, сейчас никак не могу вырваться — комиссию ждем… В общем, ты пока никуда не уходи, через полчаса к тебе посыльный придет!

— Какой еще посыльный?

— Такой! Я больше не хочу, чтобы ты куда-то пропадала…

В самом деле, минут через сорок в домофон позвонил посыльный.

— Елена Петровна Лозинская? Прошу… — Он вручил Алене запакованную в оберточную бумагу коробку.

После ухода посыльного Алена распаковала бумагу и обнаружила в коробке сотовый телефон — тоненькую серебристо-синюю «раскладушку», угрожающе гламурного вида.

— Так я и знала… — с досадой вздохнула Алена. Она мельком просмотрела приложенную инструкцию, мало что поняла. Нажала на кнопку включения. На экране замелькали цвета и выплыло большое пульсирующее сердце ярко-красного цвета. По диагонали, чуть выше высветилась нотная строка, заиграла мелодия. «Песня Сольвейг» из «Пер Гюнта» Грига — моментально узнала Алена. И невольно рассмеялась. Это было очень мило и как-то совсем по-детски, даром что подарок исходил от почтенного и наполовину седого исполнительного директора сорока с лишним лет!..

Сунула мобильный в карман и с городского набрала номер Ратманова.

Тот отозвался немедленно:

— Алло? Алена, это опять вы? Что вам надо?..

— Господин Ратманов, я знаю правду.

— Какую еще правду? — снова вспылил он. — Послушайте, я серьезный человек, а вы меня беспокоите всякой ерундой! Ладно, подъезжайте к Кузнецкому Мосту, я скоро там буду…

Через час Алена была на Кузнецком. Она знала, что все ее выводы очень приблизительны, но отказаться от этого разговора не могла. Словно неведомая сила толкала ее в спину.

Шурша шинами по неровной мостовой, к Алене подъехал джип Ратманова, и через секунду из него выскочил он сам — в кожаной потертой куртке, сердитый, злой, поправляя очки на носу.

— Послушайте, Алена, я же вас просил…

Вдоль улицы дул ледяной пронзительный ветер, и она невольно подумала, что Ратманову, наверное, холодно — без шапки, с лысой головой…

— Эта история в прошлом, и она никоим образом вас не касается, поэтому…

— Вика застала вас с Ирмой Ивлевой? — стряхнув с себя оцепенение, тихо спросила Алена.

— Что? — сразу сбился тот.

— Вика ревновала вас к Ирме — ведь так?

Ратманов молчал, одной рукой придерживая воротник куртки у шеи. Его лицо сделалось непроницаемым, странно неподвижным. «Угадала… Я угадала!»

— Вы, известный обличитель, который всех выводит на чистую воду — вы сами поступили подло и гадко, вы довели до самоубийства несчастную женщину…

— Я? — шепотом закричал Ратманов. — При чем тут я? Это к Ромке претензии, законному супругу Вики, а ныне вдовцу!

— Роман делал все возможное… Но он не господь бог! Если бы вы все вместе помогли Вике — вы, Никита, и еще Ирма, — она была бы жива! — возразила Алена, постепенно закипая.

— Откуда вы знаете? Если бы да кабы! «А мне приснился сон, что Пушкин был спасен…» — язвительно возразил тот. — Вы не видели Вики, вы ее не знаете!

— Знаю! Она вас любила! Она хотела уйти от Романа — к вам, а вы отказывались! Вы заморочили ей голову, а потом бросили!

— Я ее не бросал! — заорал он.

Несколько прохожих оглянулись на них с любопытством. Ратманов подхватил Алену за локоть и чуть ли не силой затолкал в машину.

— Вы поступили еще хуже — она узнала, что у вас есть любовница. Наверное, вы вынудили стать ее свидетельницей вашего свидания с Ивлевой! — выпалила Алена свою догадку. — Да пустите же руку, мне больно…

— Я же не нарочно! Откуда я мог знать, что она придет?!

Они сидели на переднем сиденье и смотрели друг на друга с ненавистью.

— А при чем тут это?.. Если никто не видит — значит, можно грешить и делать всякие подлости, да?

— А вы — судья? — захохотал он. — Вы имеете право меня судить? Сейчас, между прочим, такая жизнь, что из-за измены никто на себя руки не накладывает!

— Ага, вы именно потому назвали Вику «не вполне адекватной женщиной»?

— Да кто вы такая… — Ратманов затряс ее за плечи. — Вы, маленькая дрянь, которая сует нос в чужие дела! Еще вздумаете вынести все эти сплетни на публику…

Алена с трудом оторвала от себя его руки.

— Пустите… — с ненавистью сказала она, а потом передразнила презрительно: — Публика! Да что вы этой публики все боитесь?..

— Потому что моя жизнь, моя работа зависит от ее мнения! — заорал Ратманов. — В этой игре свои правила, и я должен их соблюдать! А вы хотите разрушить все, хотите сломать, испортить, уничтожить мой труд!.. Впрочем, никаких доказательств у вас нет… — неожиданно изменил он тон. — В крайнем случае дневник Вики можно объявить фальшивкой. Или же: записи в нем — лишь фантазии бедной больной женщины, потому что никаких других документальных свидетельств нет, фотографий нет, Ирме тоже невыгодно упоминать об этой истории… Вам никто не поверит, Алена, — произнес он почти спокойно, с легкой насмешкой.

— Да с чего вы взяли, что я собираюсь раздувать из этой истории скандал?

— Тогда что вам надо? Зачем вы меня преследуете?

Алена ответила не сразу.

— Никита… Вы верите в бога?

— Ну, начинается!..

— Ладно, не в бога, а в высшую справедливость? В то, что рано или поздно человек получит по заслугам, потому что…

— Вика сама была хороша! — перебил Алену Ратманов. — Это она, между прочим, изменяла мужу! А я никому не изменял, я ни с кем себя не связывал обязательствами… Судите ее, а не меня!

— А Селетин? Разве он не был вам другом? — напомнила Алена.

— Перестаньте… — поморщился Ратманов. — Я уже говорил, что это самая банальная, обычная житейская ситуация, которых миллион.

— Впрочем, вы правы, — не сразу ответила Алена, снова невольно вспомнив об Алеше с Любой. — Все мы через нее проходили. Любили тех, кого любить нельзя… Но дело в другом. Вика была особенным человеком. Не похожим на других.

— Ну а вы-то, а вы откуда это знаете?! — опять взорвался Ратманов. — Какой она была… Вы ее в глаза не видели!

— Я уже больше года живу в ее квартире… Я только о ней и думаю! Очень много о ней слышала. Я даже в Векшине была! И вот что я вам скажу, господин Ратманов, — таких, как Вика, обижать нельзя. Нельзя искушать… Она была вечным ребенком, не похожим на прочих женщин! Мы, женщины, живучи и всеядны, способны вытерпеть любую боль, самое страшное предательство… Но Вика не была такой — и вы это знали.

Ратманов с изумлением и досадой смотрел на Алену.

— Что же вы молчите?..

— Ладно, я согласен, — наконец мрачно произнес он. — Вика действительно была созданием не от мира сего. Кроме того, она всегда страдала из-за того, что она — простая домохозяйка, а не кто-то другой. Кто-то более значительный, более интересный… У нее были птичьи мозги, и она обладала потрясающей, невероятной инфантильностью. Но какой вывод из всего этого? Я что, по-вашему, должен был на ней жениться?

— Она вас любила!

— Ну и что? — с досадой рассмеялся Ратманов. — Я не могу жениться на всех своих поклонницах! В конце концов, у нее был прекрасный муж, который ее обожал, души в ней не чаял! Я решил не разрушать их брак, их дивную гармонию… И с Ирмой у меня тоже ничего серьезного не было, между прочим! Будь Вика поумней, она не стала бы меня ревновать к Ирме и глотать эти таблетки. Тоже мне — «графиня с изменившимся лицом бежит к пруду топиться»! Бедная Лиза нового времени…

— Знаете, кто вы? — перебила его Алена. — Вы — лицемер.

— Да бог с вами… — вздохнул тот. — Я обычный человек, с достоинствами и недостатками.

— Нет, не обычный, — упрямо покачала головой Алена. — Если бы вы, господин Ратманов, занимались какой-нибудь другой работой и сами не лезли в судьи, в защитники родины, вы, может быть, и имели право поступить так с Викой. Но вы же — совесть эпохи! Правдолюб! Правдоруб! Бесстрашный Никита Ратманов, который не боится ни мафии, ни правительства — ничего, для которого главное — только истина!

— Вот именно — истина! А какое отношение имеет истина к свихнувшейся от любви женщине?.. — вспылил тот.

— Самое прямое! Потому что истина не может быть большой или маленькой. Вы предали Вику, вы предали Селетина, вы трус и лицемер! Вы знали, почему Вика решила уйти из жизни, но молчали, хотя многие обвиняли в ее смерти Романа…

— А он такой белый и пушистый… — фыркнул Ратманов.

— Он места не находил себе после ее смерти! Уж он-то всегда винил себя…

— Комплекс вины еще никогда не доводил до добра!

Алена умом понимала, что Никите Ратманову ничего не доказать, что у него, как и у любого другого человека, своя правда. Но ее уже ничего не могло остановить.

— Это вы убили Вику! Вы и Ирма! Я вас обвиняю — от имени Вики… И вы не публики должны бояться, а самого себя! Самому себе скажите: «Я, Никита Ратманов, трус и лицемер, я жалкий маленький человечек, и ведет меня по жизни только тщеславие!» Вы ведь ради тщеславия свои передачи ведете, а не потому, что вас волнуют судьбы родины или какой-то там общественный долг… Я вас презираю!

— Да сколько угодно! — заорал в ответ Ратманов, багровый от ярости. — Идите и презирайте, если вы такая правильная! Вы такая же сумасшедшая, как она! Просто поражаюсь Ромке, как ему везет на ненормальных…

Алена распахнула дверцу и выскочила из машины. Джип Ратманова мгновенно сорвался с места и исчез за поворотом.

Алена стояла одна посреди улицы, и холодный ветер трепал ее волосы.

Потом достала из кармана сотовый телефон, откинула крышку. Покопалась в сумочке, достала записную книжку. Отыскала страницу с «И». Набрала номер Ивлевой.

— Алло, я слушаю, — отозвался ангельски-нежный голос.

— Ирма, это я, Алена Лозинская. Я хочу с вами встретиться.

— Алена Лозинская? — удивленно повторил голос. — Ах, да… Но у меня вечером репетиция и не так много времени…

— Ирма, я только что говорила с Ратмановым. С Никитой Ратмановым, тележурналистом.

— О чем вы говорили? — рассеянно и в то же время с беспокойством спросила Ивлева. — Впрочем, вы можете приехать ко мне сейчас. Только, предупреждаю, у меня не так много времени…

Никита Ратманов остановился в одном из переулков, снял очки, вытер лицо большим платком.

Он был взбешен и испуган. Эта заносчивая пигалица с ее желанием докопаться до правды могла вывести из себя кого угодно! Конечно, не ее он боялся и не того, что история с Викой могла стать достоянием гласности. Сейчас публику подобными скандалами не особенно удивишь… И потом, не он же пихал в горло мадам Селетиной эти чертовы таблетки, она сама приняла решение уйти из жизни… Гораздо больше Ратманова напрягало то, что друг мог узнать об этой связи. И, опять же, не потому, что Ромка бросился бы вершить правосудие.

Никита не хотел, чтобы Селетин о нем плохо думал. В принципе не хотел! «Ах, как скверно… И как она, эта Алена, вдруг обо всем догадалась? Нет, она не скажет об этом Ромке, не станет меня разоблачать — какая ей от этого выгода? Впрочем, есть такие бабы, что готовы перессорить своего муженька с его друзьями — для того, чтобы он только с ней одной и остался! Хотя наша новая знакомая не такая… Но что ей надо, зачем она ввязалась во все это? «Я вас обвиняю!» — заявила она. На самом деле только Вика имеет право меня обвинять. Вика…»

Ратманов закурил, глядя на приборную панель.

Чуть больше пятнадцати лет назад он впервые увидел Вику, тогда еще Макарову, невесту его друга. Прелестную девушку с голубыми глазами — таких обычно рисуют на конфетных коробках… Наивная, простодушная, романтичная — как только смог вырасти на пропитанной цинизмом московской почве столь редкий экземпляр?.. Вика поражала полной оторванностью от жизни. Она была из тех людей, которые не видели грязи и не слышали бранных слов, не замечали гнусности происходящего. Но стоило им это заметить, как они немедленно чахли (впрочем, утешало то, большинство подобных существ доживали до глубокой старости, так и не заметив жестокости этого мира). Никиту подобные девицы никогда не привлекали, и поэтому он сразу сказал Ромке, что глупо связываться с Викой. В жены та никак не годилась.

Но Ромка его не послушал, даже обиделся, когда он, Никита, сравнил Вику то ли с мотыльком, то ли с какой-то птицей…

Ромка намертво прилип к Вике.

Даже спустя годы та не изменилась — все так же витала в облаках. Чему-то выучиться у нее мозгов не хватило, но она часто бегала на какие-то лекции, самообразовывалась, прилежно пыталась читать умные книги… Это было даже забавно!

Наверное, это было потому, что в ее семье вечно вертелись какие-то знаменитости. Она тоже хотела выделиться хоть чем-то — и не могла. Бедная ромашка мечтала превратиться в роскошную орхидею!

А потом, где-то на десятом году своего супружества, Вика обратила внимание на него, на Ратманова. Почему это произошло, понять нетрудно — именно тогда зажглась его звезда на телевидении, после серии обличительных телепередач к нему пришла слава. Ну как же — мужественный и благородный Никита Ратманов, радетель за судьбы отечества!

Разумеется, она не вешалась ему на шею, не домогалась, как прочие, а лишь смотрела издалека — удивленно, восхищенно, восторженно. И это почему-то заводило больше, чем самые откровенные признания.

И тут с Никитой произошло нечто странное. Он забыл о том, что Вика казалась ему нелепой, он словно увидел ее глазами своего друга Ромки Селетина. И ее уже нельзя было судить земными категориями, не имело смысла сравнивать с кем-то.

Однажды они случайно встретились в центре — и провели весь день вместе. Гуляли вдоль Москвы-реки, ели мороженое в летнем кафе, разговаривали. Все было чинно и вполне по-дружески, но тем сильнее Никите хотелось сорвать с их отношений этот флер невинности.

В общем, Никита в нее влюбился. Господи, это ж самое приятное — любить того, кого любить нельзя, уж такова, наверное, особенность человеческой психики!

Они с Викой стали тайком встречаться. Сначала, конечно, Вика очень убивалась по Селетину, твердила, что совесть ее мучает, и все такое прочее, но потом так привыкла к этим тайным свиданиям, что о муже больше не вспоминала.

Это продолжалось довольно долго, до тех пор, пока не истаяла вся сладость запретного плода (это было неизбежно) и их встречи не потеряли прежнюю остроту. Никита стал скучать, но Вика, похоже, только сильнее вцепилась в него. Она заявила, что больше не любит мужа (то есть, разумеется, любит, но не так, как должна была) и что ее сердце принадлежит только ему, Никите. Никита, разумеется, заявил, что она не имеет права бросать мужа.

В общем, какое-то индийское кино получалось…

Вика стала капризной, нервной, потеряла всякую осторожность. Устраивала сцены. «Ты не должен меня останавливать, я все равно уйду от него! Послушай, я так люблю тебя, что мне уже все равно. Завтра же я расскажу Роме про нас!» Она угрожала, она шантажировала, она плакала. Она отвлекала его от работы. Она мешала. Она снова стала казаться Ратманову смешной и нелепой…

Он обратился к Викиной близкой подруге, Ирме Ивлевой — в надежде, что та повлияет на нее. Но Ирма, так получилось, была в тот момент одна, сама жаждала утешения после разрыва с каким-то влиятельным поклонником, и все их разговоры о Вике закончились в постели.

А потом Вика узнала об этом…

— …у меня весь день расписан по минутам, и это просто чудо, Алена, что вы застали меня дома! — сказала Ивлева, трепеща ресницами. — Так что вы хотели сказать мне о господине Ратманове?

У Ивлевой были огромные, зеленоватого оттенка глаза — настолько красивые, что Алене вдруг стало страшно. Женщин с такими глазами нельзя ни в чем обвинять…

— Господин Ратманов признался, что у вас с ним была связь. — «Признался, как же! Я буквально к стенке его приперла!»

— Что?.. — непонимающе улыбнулась Ивлева. — Ну и что?

— Как — что? А зачем тогда вы мне голову морочили каким-то урбанистическим сумраком? — зло сказала Алена. В этот момент у нее зазвонил сотовый. — Извините… Алло?

— Ты где? — спросил Селетин. — Я уже освободился.

В этот момент напольные часы за Алениной спиной зашипели, зашуршали, и полилась хрустальная мелодия. Небесные колокольчики принялись распевать мелодию «Августина».

— Алена, ты где? — встревоженно закричал в трубку Селетин.

— Я? — Алена растерялась. — Я… Послушай, мне сейчас некогда, позвони чуть позже! — Она захлопнула крышку сотового и нервно запихнула его обратно в сумочку.

— Не понимаю… — кутаясь в прозрачно-лиловую шаль, пожала плечами Ивлева, когда часы наконец отбили положенное время. — Зачем Никита вам все это сказал?..

— Лариса Викторовна до сих пор обвиняет Селетина в смерти Вики. Есть и другие, которые тоже с ней согласны…

— Ну и что? — скучным голосом произнесла Ирма Ивлева. — Знали бы вы, Алена, какой шлейф досужих вымыслов тянется за мной!

— Но в прошлый раз вы говорили мне совсем другое! Про мрамор, разбуженный резцом художника, скудный городской пейзаж, палитру художника, устремления, чаяния и прочую высокохудожественную дребедень! — нетерпеливо напомнила Алена.

Ирма, взмахнув ресницами, трагически подняла свои чудесные глаза вверх.

— В чем вы пытаетесь меня обвинить? — печальным, дрожащим от горечи голосом спросила она. — В том, что мы с Никитой ненадолго нашли утешение друг в друге? Так это все в прошлом…

— Но Вика любила Ратманова! И вы, ее подруга, знали об этом! Она перед смертью звонила матери и кричала, что он обманул ее, изменил… Она была вне себя! А Лариса Викторовна поняла ее слова неправильно, она решила, что Вика обвиняет своего мужа… Но мы-то знаем, что она говорила о Никите Ратманове!

— Ну и что? — вздохнула Ивлева.

— Так это вы убили ее! Вы и Никита Ратманов… — сказала Алена. Внутри у нее все клокотало от возмущения. — Поступили с ней по-свински!

— Послушайте, у меня совсем нет времени, — уныло пробормотала Ивлева и посмотрела на часы. — Я ничего не собираюсь отрицать, но вместе с тем никакой вины за собой не признаю. Все, все, идите…

В этот момент в комнату заглянула приветливая домработница в переднике и с аккуратным пучком на голове:

— Ирма Константиновна, там Селетин Роман Аркадьевич, вас спрашивает… Примите его или нет?

— Что-о? — в один голос воскликнули Ирма с Аленой. И невольно переглянулись. «Рома… Господи, как он тут оказался?! Зачем?..»

— Зови его, Верочка, — неожиданно кротко изрекла Ирма, а потом повернулась к Алене. — Я так понимаю, наш Роман Аркадьевич до сих пор ни о чем не догадывается?..

В гостиную ворвался Селетин.

— Привет, Ирма… Ты извини, что я… Так и есть! — Он увидел Алену. — Алена, я за тобой! Что ты тут делаешь?

— Ромка, как ты догадался, что я здесь? — бросилась она к нему.

— Мелодия! — Он был взволнован. — Я как услышал ее по телефону… Я сразу узнал эту шарманку… — Он указал на старинные напольные часы. — Мы же бывали тут с Викой… Но я ничего не понимаю! Алена, что ты делаешь здесь?

Ирма, кутаясь в свою шаль, изящно опустилась в кресло и сказала, опустив ресницы:

— Разве ты не знал, Рома, что твоя новая знакомая проводит некое расследование?

— Какое еще расследование? — Лицо у Селетина мгновенно окаменело. — Алена, ну зачем?.. Ты опять! Ирма, прошу прощения, мы пошли…

— Рома, погоди, — сказала Ивлева, улыбаясь уголками розовых губ. — Сядь. Сегодня, видно, особый день — когда срываются все маски и когда тайное становится явным… — Она изъяснялась в привычной, несколько туманной манере. — Ты знал, например, что у Викуси был тайный роман?

«Неужели скажет? — мысленно ахнула Алена. — И ведь не боится… Как будто это доставляет ей удовольствие!..»

— Знал, — не сразу, холодно ответил Селетин и с раздражением посмотрел на Алену.

— А с кем — ты знал? Нет? Бедный… — вздохнула Ирма. — А вот Алена теперь знает. — Она сделала паузу. Напольные часы едва слышно тикали, отсчитывая время. — Это Никита. Никита Ратманов, наш общий друг.

Селетин ничего не ответил, но Алена увидела, как лицо его вдруг изменилось, словно тень на него набежала.

— Не веришь? А зря… Она вот все знает! — Ирма кивнула на Алену.

«Ирма мечтала об этом рассказать… Врала, скрывала, сдерживалась до последнего, а потом не выдержала! — мелькнуло у Алены в голове. — И, похоже, ни в чем не раскаивается, ни о чем не жалеет. Бедная Вика, кого ты выбрала себе в подруги! Она же никого, кроме себя, не любит…»

— Это правда? — тихо, без всякого выражения спросил Селетин.

— Ты о Никите? Да, я с ним тоже говорила, — мрачно призналась Алена.

Селетин перевел взгляд с одной на другую. Потом произнес с отвращением:

— Зачем? Я не понимаю, Алена, зачем ты все это делаешь?

— Потому что ты ни в чем не виноват! — закричала она. — Это они — Ирма и Никита — они довели Вику до смерти! Они, а не ты!

Селетин посмотрел на Алену — так, словно взглядом хотел ее убить.

— Какая разница? — тихо произнес он. — Какая теперь разница?. Да, я хотел знать, кто был у нее… Но что это меняет?.. — Он хотел еще что-то сказать, но потом не выдержал и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

— Вот она, ваша правда! — вздохнула Ивлева. — Теперь вы довольны, Алена?..

Ничего не ответив, Алена побежала за Селетиным.

— Рома, погоди… Рома, мы должны поговорить!

Он ничего не ответил. Домработница с неизменной, точно приклеенной, улыбкой распахнула перед ними входную дверь.

Ирма снова опустилась в мягкое кресло, закрыла глаза. Как-то сумбурно, незавершенно все получилось — она представляла эту сцену иначе, и теперь досада терзала ее. И эта чересчур въедливая Алена… Алена была новым персонажем (впрочем, о том, что у Селетина когда-нибудь появится женщина, можно было догадаться!), но она совершенно не вписывалась в рамки происходящего.

…Лучшей ролью Ирмы была Одетта-Одилия из «Лебединого озера». Дело в том, что двух героинь исполняла одна и та же танцовщица. Очень сложная партия, в которой встречались все виды и темпы классического танца — от скульптурно-законченного адажио второго акта до стремительного, экспрессивного дуэта в третьем.

Сюжет «Лебединого озера» был прост: Одетта — заколдованная девушка, превращенная в птицу чарами злого гения. Она ждет избавителя — принца, который силой своей любви и верности спасет ее от заклятия. Но есть разлучница — Одилия, у которой свои планы.

«Одетта знает, что измена может ее погубить, — когда-то на репетиции объяснял Ирме ее задачу Андрей Бенедиктович Макаров, известный хореограф, отец Вики. — Любовь для нее — это одновременно и спасение, и гибель. Работай над психологической темой, над пластикой Одетты, Ивлева, потому что злодейка Одилия у тебя получается почему-то ярче…»

Ивлева собиралась разделить роли.

В жизни их будет две, а не одна.

Вика и Ирма. Одетта и Одилия.

Но прекрасно задуманное представление сорвала эта неизвестно откуда взявшаяся Алена, и вместо строгого и изящного спектакля получился коммунальный скандал, в котором Ирме пришлось играть роль не коварной и в то же время романтичной Одилии, а какой-то обыкновенной стервы — роль не слишком удачную и ко всему прочему никогда не вызывавшую у публики сочувствия! Чудесное зрелище стало обычным фарсом, дешевкой…

— Верочка, принеси чаю! — устало крикнула Ирма.

…Все началось давно, очень давно. Сколько лет она знала Вику?

Да чуть ли не с детства! В балетном училище Ирма ни с кем не дружила, поскольку все ее соученицы являлись одновременно ее соперницами и завистницами, а Вика, хоть и была дочерью прославленного хореографа, соперницей Ирме никогда не являлась. У Вики не было никаких способностей к танцам. Вика была слишком жалка, чтобы конкурировать с самой Ирмой Ивлевой…

Когда Вика вышла замуж за этого Селетина, Ирма решила с жалостливой снисходительностью — ну, это временно. Кто станет долго терпеть возле себя эту дурочку?..

Но шли месяцы и годы, а Роман Селетин и не думал расставаться с Викой. Разумеется, Ирма не ревновала Селетина — подобные мужчины никогда не были в ее вкусе, но она ревновала к той любви, которую испытывал Селетин к своей жене. Разве стоило так любить Вику? Так нежно, трепетно и бескорыстно, словно Вика была редким цветком, неземным созданием, феей, ангелом, белой лебедью…

Разумеется, Ирма тоже никогда не была одна, ее всегда окружали поклонники — и такие, что Ромке Селетину было до них, как до неба. Ирму Ивлеву обожали, сгорая от исступленной страсти, перед ней ползали на коленях, ее заваливали цветами и драгоценностями, но никто, ни один человек, не был ей так абсолютно предан, как Селетин своей Вике.

Ирму это раздражало — просто из принципа. Зачем он так любит ее, зачем? Неужели он настолько слеп?..

Поэтому, когда у Вики появился любовник — известный тележурналист Ратманов, Ирма разозлилась еще больше. Вика напропалую изменяет мужу, а тот продолжает фанатично ее любить!

Не то чтобы Ирма все время об этом думала — нет (делать ей, что ли, было нечего!), но, когда спустя несколько лет ей выпал шанс изменить ситуацию, она его не упустила.

Ничего особенного придумывать не стала: просто пригласила Вику к себе, когда у нее было свидание с Ратмановым («сам же потом спасибо скажет, что избавила его от назойливой любовницы!»). Договорилась с Верочкой, что та впустит Вику, якобы не зная или забыв, что хозяйка в этот момент принимает еще одного гостя.

Широкая кровать под балдахином, приглушенный свет, тихая музыка, черный шелк постельного белья, который контрастирует с цветом кожи и делает происходящее более выразительным и ярким, зеркала, многократно дублирующие все…

Ирма видела Вику, видела, как та быстро заглянула в спальню, а потом отскочила назад, едва слышно вскрикнув.

— Кто там? — испугался Ратманов и отпрянул от Ирмы, лихорадочно шаря вокруг себя в поисках черного покрывала. — Ты слышала?

Часы в соседней комнате зашипели, заиграли мелодию «Августина».

— Это часы! — засмеялась Ирма. — Господи, надо выбросить эту рухлядь, вечно она всех пугает!

— Нет, кто-то нас видел!..

Все это было очень забавно.

…Но ситуация повернулась неожиданным образом. К вечеру следующего дня Ирма узнала, что Вика покончила с собой. Это было неприятно. Но хуже всего было то, что Селетин так убивался из-за Вики… Он все равно ее любил — даже после смерти!

«Надо ему рассказать о похождениях его милой женушки, — решила Ирма. — Но как-нибудь незаметно, к месту, якобы случайно…» Она снова тянула и выжидала, когда будет повод рассказать правду…

И вот сегодня Ирма наконец сказала Селетину, что его жена изменяла ему с другом, но ожидаемого эффекта почему-то не получилось. Наверное, потому, что Алена вела игру по-своему, а еще ко всему прочему в приватной беседе напрямую обвинила ее в смерти Вики, чуть ли не свиньей назвала. Ужасно неприятно…

— Ваш чай, Ирма Константиновна! — В гостиную вплыла Верочка.

…Алена догнала Романа только на улице.

— Рома!

Он, в распахнутом длинном пальто, съехавшем на сторону галстуке, обернулся. Спросил с неподвижным лицом:

— Ну что? Что?!

— Ты куда?

Он ничего не ответил, достал из кармана брелок от машины.

— Ты к Никите? — догадавшись, спросила Алена. Схватила его за руки. — Ромочка, не надо!

— Убью гада… — беззвучно прошептал он, отрывая от себя ее руки. И Алена вдруг поверила — а ведь правда, убьет.

— Не надо! — умоляюще закричала она, продолжая на нем виснуть. — Погоди… Давай хоть поговорим!

— О чем? — сквозь зубы прошептал он.

— О том, что прошлого уже не исправить!

— Еще как можно, — нехорошо улыбнулся он. Алена не узнавала Селетина, всегда такого спокойного и доброжелательного. — Ну, Никита, ну друг мой любезный…

— Рома! — Алена изо всех сил толкнула его в грудь. — Ты меня видишь или нет?! Поговори со мной!

— О чем? — Он в первый раз посмотрел ей в глаза, но так, словно она была пустым местом. — Да, когда ты собиралась рассказать мне обо всем этом? Ты давно знала — про Никиту?

— Я вообще не собиралась ничего тебе рассказывать! — едва не плача, воскликнула она. — Если бы ты не примчался сейчас к Ивлевой, то ничего бы не узнал!

— Тогда зачем, зачем тебе все это было надо?.. — Он затряс ее за плечи, совсем как недавно Ратманов.

— Ты ни в чем не виноват! Это они — Ирма и Никита довели Вику…

— Значит, все-таки собиралась мне рассказать! — покачал головой Селетин. — Утешить меня хотела… Или самой убедиться в том, что я не Синяя Борода? А?..

— Рома, ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь! — заорал он. — Все равно в ее смерти виноват я, только я! Потому что я был слеп!.. Я не замечал очевидного! Я позволил этим людям погубить ее!

— Мне кажется, это все каким-то образом подстроила Ивлева, — забормотала Алена. — Это она была любовницей Никиты… Когда Вика перед смертью позвонила матери, она говорила о нем и о ней! Ирма все как-то подстроила, только я так и не поняла — зачем…

— Ирма? — опешил Селетин, а потом лицо его снова окаменело. — Логично… Я сам мог об этом догадаться. Ирма… Ну да, только Ирма! — Он снова рванулся к машине, но Алена буквально повисла на нем. — Алена, я тебя прошу… — с холодным бешенством начал он.

— Ну убьешь ты Никиту — и что с того? Да нет, ты не убьешь его… Ты думаешь, это так легко?.. — неуверенно пробормотала она.

— Я не могу это просто оставить как есть, не могу!

— А я?

— Ты?

— Да, я!

Он замолчал, тяжело дыша.

— Зачем тебе я? — спросила Алена. — Зачем, если ты любил и любишь только Вику?.. Ты говорил — к мертвым не ревнуют, но все время давал мне повод ревновать! Я была для тебя только ее жалкой заменой, и теперь, когда ты узнал обо всем, теперь я стала тебе не нужна! Ведь так? Так, скажи мне?!

— Алена...

— Ну ладно, допустим, ты каким-то образом сумеешь отомстить Никите. Он сильный, здоровый мужчина, он не подставит тебе покорно шею, но все равно — ты убьешь его, потому что горишь праведным гневом… — быстро, лихорадочно бормотала она. — А я? Что будет со мной? Тебе все равно?.. Тебе все равно! Ты не любишь меня! Все досталось только ей!

— Ты говоришь ерунду… — сурово начал он.

— Иди! — Алена отпустила руки и толкнула его в грудь. — Иди! Делай что хочешь! Бей, убивай, мсти, колоти, дерись, ищи других женщин, морочь им голову… Ведь Вики нет, нет смысла жить, нечего больше терять! Тебе никто не нужен, кроме нее. И я тебе не нужна.

Алена развернулась и побежала прочь по серому, комковатому снегу. Ее душили слезы.

Селетин догнал Алену, развернул к себе. У него уже было другое лицо, та холодная неподвижная маска постепенно стиралась, исчезала, и теперь, с таким лицом, он вряд ли бы стал убивать Ратманова. Но Алену это уже мало трогало.

— Я никуда не пойду. Пусть бог судит его. Его и Ирму. Я останусь с тобой, — мрачно произнес он.

— Отстань от меня! — закричала Алена. — Все это только слова! Ты любишь только Вику! Уходи, я не хочу тебя больше видеть! Никогда!

— Я не уйду! Я тебя люблю! — тоже заорал он с ненавистью. — Я тебя люблю, ты слышишь?!

— У нас все равно ничего бы не получилось… — снова лихорадочно забормотала она. — Ты все время вспоминал бы ее, сравнивал бы меня с ней. А потом ты бы стал мне изменять, потому что ей был слишком верен!

— Да что за ерунда…

— Нет! Так и было бы! Мы никогда не смогли бы стать счастливыми!

— Ну что ты говоришь, что ты говоришь…

— Я не хочу тебя видеть! Не хочу!

— Что? Не хочешь? — с раздражением повторил он. — Ну и ладно, ты меня больше не увидишь! Ты права, мы не смогли бы жить вместе, потому что ты каждый день, каждую минуту припоминала бы мне Вику, сравнивала, как я любил ее и как люблю тебя, ты испортила бы все!

— Это ты все испортил!

Они стояли и кричали в лицо друг другу обвинения, а потом развернулись и одновременно побежали в разные стороны, словно некая сила толкала их.

…Алена ничего не видела от слез.

Несколько раз она чуть не упала на скользкой дороге, а потом заставила себя остановиться и отдышаться. Огляделась — она была на незнакомой, скучной улице. Мимо медленно тащился поток машин в дымном сизом мареве.

«Завтра первое марта, — неожиданно и некстати вспомнила она. — Весна! Боже мой, уже весна…» Она засмеялась и вытерла слезы. «Как же я ненавижу этого Селетина — ну прямо сама убила бы его!»

Она достала его подарок — телефон («имиджевая модель, фу-ты ну-ты!»), намереваясь расколотить тот вдребезги. Но вместо этого откинула крышку и набрала номер Серафимы.

Долго никто не отвечал, а потом незнакомый голос ответил:

— Але… Але, я слушаю!

— Простите, это квартира Серафимы Авдейкиной?

— Точно так! Только Симы нет, ее в больницу забрали, она мне вот ключи оставила. Это соседка ее. А вы случайно не Алена?

— Алена… — пролепетала она. Серафима в больнице? Что это значит?..

— Ну да, она предупредила, что вы будете звонить… Упала у нас на лестничной клетке, прямо перед лифтом. Сказала — голова очень кружится. Так вот, диктую адрес…

От неожиданности Алена забыла о своем намерении расколотить телефон вдребезги, и даже ссора с Романом немного отошла на второй план.

После приезда из города Борисова она так и не сумела поговорить с подругой. «В последний раз Сима выглядела очень скверно — вся зеленая была, бледная, один нос торчал… Ох, какая же я эгоистка!» — с запоздалым раскаянием подумала Алена.

Она поймала машину и назвала адрес больницы. Всю дорогу ее трясло от нетерпения, она шепотом ругала московские пробки — водитель даже стал подозрительно коситься на нее.

…Серафима лежала в отделении интенсивной терапии, и Алену не стали к ней пускать.

— Пациентка крайне ослаблена, пока никаких визитов. Мы собираемся перевести ее в другую больницу — вот подлечим только немного. Это не наш профиль, — строго сказал лечащий врач, которого Алена выловила в приемном покое.

— В какую больницу? — сдавленным голосом спросила Алена, готовясь услышать самое худшее.

— В психиатрическую. Вы что, не в курсе?..

— Нет… Да что с ней такое?..

— Вы только не пугайтесь, ничего страшного. Обычная история, в наши дни такое часто случается, — усмехнулся врач. — Вы ей кто?

— Я ее подруга.

— Что, неужели ничего не замечали?

— Замечала, но… Да что с ней такое, в конце концов?.. — нетерпеливо воскликнула Алена, не понимая, при чем тут психиатрическая больница.

— Я же говорю, ничего страшного — расстройство приема пищи. То бишь нервная анорексия.

— Нервная чего?.. Анорексия? — изумленно переспросила Алена и почему-то вспомнила Любу. У всех какие-то проблемы! — Ну да, она сильно похудела в последнее время… Но она ела, я сама ее кормила… Она все ела! И довольно много!

— Она и у нас тоже ест, — хмыкнул врач, почесывая бритый подбородок. — Только потом бежит в туалет и искусственно вызывает у себя рвоту.

— Ну, Фимка… — расстроенно пробормотала Алена. — Ну я тебе задам! Доктор, а отчего это у нее?

— Не знаю, — флегматично пожал тот плечами. — Обычно анорексией страдают девчонки-подростки. Вобьют себе в голову, что должны быть похожи на какую-нибудь кинозвезду… Вообще разные причины бывают. Снижение уровня гормонов в результате сосудистого сбоя, депрессия, повышенный уровень тревожности, чрезмерная опека матери в детстве… Словом, я в этом не специалист. Наше дело сейчас — не дать ей умереть от истощения. У вашей Серафимы — гипокалиемия, она, ко всему прочему, еще и диуретики принимала…

Алена мало что поняла из этих медицинских терминов.

— Чего она принимала? Наркотики?..

— Нет, диуретики! Ну, мочегонные всякие… Слабительные еще. Теперь у нее аритмия, сердечко пошаливает. Вес тела процентов на двадцать ниже нормы.

— О господи… — схватилась за голову Алена.

— Да ничего, выкарабкается! Потом, опять же, в психиатрии ей препараты всякие назначат: антидепрессанты там — прозак и прочее, транквилизаторы… Слышали, наверное, что мы — поколение прозака? — оживившись, с интересом спросил он.

— Нет… — пробормотала Алена. Но утешало одно — Серафима, если врач не обманывает, должна выжить.

Растерянная, вышла она из больницы и позвонила в «Синематеку». Кажется, сегодня смена Николя…

К телефону подошел какой-то новый администратор, который не сразу узнал Алену.

— А, Елена Петровна, пианистка… Нет, Николай Жданько у нас больше не работает, уволился буквально вчера. У него вроде как там тетка какая-то умерла или что-то вроде этого…

«Ну вот, он и дождался наконец! Значит, не пошли на пользу тетке эти инъекции… — усмехнулась Алена, захлопнув крышку телефона. — Теперь сбудутся все его мечты! А если Серафима из-за него заболела? Нет, не может быть! Чтобы из-за этого мерзкого юнца…»

К вечеру, усталая, Алена оказалась дома. Но не успела она раздеться, как в дверь позвонили. Она заглянула в «глазок» — снаружи стояла Лина из собеса, что приходила к Кашину. Алена немедленно распахнула дверь.

— Елена Петровна, добрый день! — вежливо произнесла Лина с едва заметным прибалтийским акцентом. — Вы не в курсе, где Семен Владимирович? Я к нему с утра пытаюсь попасть… Может, пора вызывать соответствующие службы и выламывать дверь, как вы думаете?

— Не надо ничего ломать, — мрачно покачала головой Алена. — У меня, кстати, где-то справка лежит — я вам ее и отдам… Кашин умер.

— Что? — удивилась Лина.

— Умер он. Мы с ним поехали к этому чертову Лигайо… — Алена сморщилась, не в силах продолжать.

— К тому самому переводчику? А, понятно… Семен Владимирович и меня уговаривал с ним ехать. Но я отказалась, — вежливо сообщила Лина.

— И правильно сделали! Я просто дура, что согласилась… Так ведь он меня обманул! Сказал, что ему надо на симпозиум, за семенами какого-то дурацкого кактуса… — Алена опять сбилась и махнула рукой.

— Его похоронили?

— Ну да! Я на свои собственные деньги, как дура… О, это просто ужасно было! — Алена упала на стул в прихожей и вцепилась в волосы. Все одно к одному — и Кашин, и Фимка, и ссора с Селетиным…

Лина стояла рядом и разглядывала ее. Потом сказала спокойно:

— Вы не переживайте, все окупится!

— Да я не из-за денег, я из-за другого! — застонала Алена. — Но он такой упрямый, он просто вокруг пальца меня обвел…

— Елена Петровна, — бесстрастно сказала Лина. — Дело в том, что Семен Владимирович назначил меня своей душеприказчицей, — раздельно произнесла она. — Он поручил мне довести до вашего сведения, что завещал вам свою квартиру.

Эти слова пронеслись мимо сознания Алены.

— Что? — удивленно спросила она.

— В общем, я должна передать вам адрес нотариуса, который занимается этим делом. Все подробности узнаете у него. Кстати, вам придется выплатить налог на наследство, но по сравнению с покупкой квартиры это не такая уж и большая сумма.

Лина покопалась у себя в сумке-тележке и положила на столик рядом визитку.

— Поздравляю вас, Елена Петровна… До свиданья! — вежливо попрощалась она.

После ухода Лины Алена долго разглядывала визитку с адресом нотариуса. У нее в голове не укладывалось, что Кашин завещал ей квартиру. Она почему-то не могла поверить в это. «С какой стати? Я ему даже не родня… Боже мой, это невозможно, это какая-то ошибка!» Но что-то ей говорило — нет, это правда, ничего невероятного в этом нет. Кашин, которого она доводила своим музицированием, завещал ей квартиру… «Все окупится», — сказала Лина, и в этих словах был другой, тайный смысл. «Я была права, что продала Алешин перстень… Впрочем, и перстень тоже ни при чем, я давно хотела от него избавиться! Дело в другом — неужели Семен Владимирович так хорошо ко мне относился? Кактусы! — вдруг с ужасом вспомнила она. — У него же их не меньше тысячи! И они все погибнут, если за ними не ухаживать!»

Алена, так и не успев раздеться, помчалась в комнату и принялась рыться в своих бумагах. Где-то должен был лежать телефон клуба кактусоводов. Наверняка они там согласятся забрать коллекцию старика.

Алена запретила себе думать о Селетине, но не думать о нем все равно не могла. Она почему-то стала вспоминать, как в первый раз увидела его из окна. Он сидел на скамейке перед прудом — отрешенный, загадочный и такой красивый, что она не смогла не влюбиться в него. Вообще вся история их знакомства была похожа на сказку — принц сам явился к принцессе, заточенной в замок, и предложил стать его невестой. Поэтому не удивительно, что все закончилось столь печально — ведь это только в сказках бывает счастливый конец!

Внезапно зазвонил городской телефон. «Он! — пронзила мысль. Потом: — Нет, не может быть!» Она схватила трубку.

— Алена? — неуверенно спросила Лариса Викторовна.

— Да, слушаю вас… — пытаясь унять стремительно бьющееся сердце, сказала Алена. «Не он! Надо забыть о нем, забыть навсегда»

— Алена, я хотела с вами поговорить… Вы были у Ирмы? Простите, что я, может быть, сейчас помешала вам, но я не хочу, чтобы кто-то еще повторил судьбу моей бедной дочери… Ирма сумела вас отговорить?

— От чего? — рассеянно спросила Алена.

— От общения с Романом Аркадьевичем, разумеется! — с некоторым раздражением воскликнула Лариса Викторовна. — Я так переживаю из-за того, что вы, интересная женщина, талантливая пианистка, попали в руки этому чудовищу, этому самому худшему представителю рода человеческого…

Алена молча слушала ее. «Сказать? Да, она тоже имеет право знать правду… А если это ее убьет? Да нет, не убьет, ничего не изменится, только объект ненависти у нее станет другим… Ох, если она узнает все, то Ивлевой с Ратмановым мало не покажется!»

— …я надеюсь, Ирма нашла нужные слова, чтобы убедить вас. Поверьте, лучше быть одной, чем связать свою судьбу с человеком, который в один прекрасный день предаст вас — жестоко, грубо, бесцеремонно…

— Лариса Викторовна! — не очень вежливо перебила Алена свою собеседницу. — Я кое-что узнала. Очень важное.

— О Селетине? — моментально оживилась та.

— Нет. Об Ирме Ивлевой и Никите Ратманове.

— А, Никита… ну как же, как же — такой человек! Наша совесть! Не представляю, зачем он продолжает общаться с моим бывшим зятем, с этим монстром…

— Лариса Викторовна, Рома не виноват в смерти вашей дочери То есть, конечно, вы можете не согласиться, и вообще по этому поводу можно долго спорить… Но есть еще третьи лица — Ратманов и Ивлева, которые заставили Вику страдать. Если хотите, я вам расскажу то, что знаю.

Невидимая собеседница молчала, Алена слышала только ее тяжелое, неровное дыхание. Наконец Лариса Викторовна с неудовольствием воскликнула:

— Ерунда какая! Ирма и Никита тут совершенно ни при чем!

— У Вики в последние годы ее брака была связь с Ратмановым. Она хотела уйти от мужа.

— У Вики? С Никитой? — удивленно повторила Лариса Викторовна. — Что ж, я не вижу в этом ничего предосудительного… — поспешно и с агрессией тут же добавила она. — Если бы Вика ушла от этого чудовища, то она была бы жива! Я не сомневаюсь!

— Вика очень любила Ратманова. Очень. Но он не хотел, чтобы она уходила от мужа, он не хотел жениться, и вообще… — Алена сбилась, но тут же продолжила: — Словом, Ратманов перестал испытывать к Вике интерес, и у него появилась любовница — Ивлева. Судя по всему, это известие было преподнесено Вике в какой-то демонстративной форме, достаточно жестоко — иначе бы Вика… — Алена опять сбилась и замолчала. Она не могла продолжить фразу — «иначе бы Вика не стала накладывать на себя руки».

— Дальше! — нетерпеливо вырвалось у Ларисы Викторовны.

— Перед смертью Вика позвонила вам. «Мама, он мне изменяет!» — это она не о муже говорила, а о Никите, между прочим… Меня удивляет следующее — Ивлева была близкой подругой Вики, она прекрасно знала ее, знала, как та ранима и впечатлительна. Но тем не менее она стала любовницей Ратманова, зная, опять же, насколько дорог тот Вике!

— Это все ерунда, это все ваши фантазии… Это Роман Аркадьевич преподнес вам, Алена, такую версию событий? — язвительно-гневно спросила Лариса Викторовна. — Для того чтобы опорочить Вику…

— Нет. И Ратманов, и Ивлева — сами признались мне в этом. Вернее — я вынудила их это сделать.

— Ну что за чушь! Чтобы Ирма была способна на такое…

— Я все думала — почему действительно Ирма решилась на такое, — подхватила Алена. — Ведь у Ирмы Ивлевой есть все — талант, слава, деньги, она окружена роскошью, поклонниками и все такое прочее… Словом, с чего это вдруг она решила причинить Вике боль, за что мстила? Или завидовала? Нет, конечно, история знает случаи, когда близкие подруги причиняли друг другу страдания только из одного чувства соперничества, животного инстинкта, глупости, и… Ну, много еще чего, но Ирму Ивлеву глупой не назовешь.

— Действительно, Ирма не могла завидовать Вике, — вздохнув, сурово согласилась Лариса Викторовна. — Как ни печально мне, матери, с этим согласиться…

— Нет, могла! — упрямо воскликнула Алена. — Что у Вики было такое, чего у Ирмы не было? Что?..

— Ну, собственно… Ничего.

— Нет же! У нее была любовь! У нее был Рома Селетин, который на протяжении многих лет преданно любил ее — так, как можно только мечтать!

— Ой, ну перестаньте… — раздраженно возразила та. — Ирма завидовала Вике из-за Селетина?.. Ни за что не поверю!

— Тем не менее…

— Я вам не верю

— Не верьте.

Лариса Викторовна опять тяжело задышала в трубку.

— Ирма — чудесный человек, друг семьи, интеллигентнейшая девушка… Да и Никита Ратманов… Они не могли поступить так с Викой!

— Могли, — твердо произнесла Алена. — Всего доброго, Лариса Викторовна.

Алена положила трубку и попыталась представить, что будет с Ратмановым и Ивлевой, если Лариса Викторовна все-таки поверит ей.

«Бедная Вика… Хотела ли ты, чтобы твою тайну узнали все?..»

…Вилка, перевернувшись в воздухе, полетела вниз. Алена попыталась подхватить ее, но вилка по какой-то своей, странной траектории скользнула в сторону и упала на пол. И в этот момент зазвонил домофон.

— Алена? Алена, это я, Калерия Львовна…

Да, это была она, несостоявшаяся свекровь. Вошла, сняла строгое темно-серое пальто с песцовым воротником, пригладила назад короткие волосы, подстриженные словно по старинке — под гребенку, строго взглянула на Алену выцветшими синими глазами.

— Одна?

— Одна. Хотите чаю? И салат у меня есть… Только самый простой, из огурцов с помидорами.

— Правильно, нечего толстеть… — Калерия Львовна прошла за Аленой на кухню. Алена бросила упавшую вилку в мойку.

— Сюда… Пожалуйста.

Калерия Львовна понюхала салат.

— С оливковым маслом. Это правильно… Здоровое питание! Бориса именно такими салатами надо кормить, а то совсем распустился…

— Калерия Львовна, опять? — строго спросила Алена. — Если вы собираетесь сватать меня за Бориса…

— Да ладно тебе! — махнула рукой та. — Я уж всякую надежду потеряла, что ты вернешься. Господи, как же я была не права — тогда, пятнадцать-то лет назад! — Она неожиданно всхлипнула и промокнула глаза салфеткой. — Новую привел… — таинственным шепотом поведала она.

— Кого? — с интересом спросила Алена, придвинувшись, подлила Калерии Львовне чаю.

— Такую… Ну просто ужас! Я думала, что хуже Олеськи никого не будет, а на самом деле нет — водятся еще редкие экземпляры…

— Да кто? Какая?..

— Два метра ростом. Плечи — во, — развела для убедительности Калерия Львовна руки. — Задняя часть — во! У тебя талия, как у нее одна нога, а нога — как у нее рука…

— Вы шутите! — засмеялась Алена. — Признайтесь, что немного преувеличили!

— Честное слово! — в отчаянии воскликнула Калерия Львовна. — Гренадер в юбке. Я Борису и говорю…

— Минутку, Калерия Львовна, — озабоченно перебила свою собеседницу Алена. — А как зовут эту новую пассию Бориса?

— Любовь, — прошелестела Калерия Львовна и презрительно поджала губы.

— Как?!

— Я говорю — Любовь. Ну, Люба, то есть…

— Такая с каштаново-рыжими волосами, кудрявая?

— Она и есть. Гривастая. Глаза вот с это блюдце… Ты ее знаешь, что ли?

— Знаю, — удивленно улыбнулась Алена. — Она была моей подругой. До тех пор, пока не увела Алешу, бывшего мужа. У нее, наверное, страсть ко всем моим бывшим мужчинам…

— Боже мой! — Несостоявшаяся свекровь схватилась за голову. — Так вот оно что… И что мне теперь с ней делать?

— Ничего. Это пусть Борис с ней разбирается.

— Борис… Он же как ребенок! — застонала Калерия Львовна. — Нет, все-таки какая я была глупая — тогда, пятнадцать-то лет назад!

— Хотите еще салата?

— Давай… Только ты мне еще хлеба отрежь, что ли! Слушай, если ты сейчас одна, то можно вас с Борисом…

— Калерия Львовна, опять? — сурово одернула ее Алена. — Давайте о чем-нибудь другом поговорим.

Гостья задумалась, а потом спросила:

— Я слышала, тебе сосед, старик, квартиру свою завещал?

— Все-то вы знаете…

— Как-никак столько лет в органах работаю… Это ты молодец, что старика уговорила квартиру себе завещать, — ведь у него родных совсем не было?

— Я его не уговаривала! — покачала Алена головой. — Он сам. Я про его планы вообще ничего не знала.

— Ну да, уж мне-то не ври! — добродушно усмехнулась гостья. — Просто так ничего не бывает, это я уж точно знаю… Так вот, приходят они к нам — Борис со своей Любкой, и заявляют…

Калерия Львовна пустилась в подробный пересказ того, о чем они говорили и какие беды теперь ей, Калерии Львовне, ждать от Любы. Вырисовывалась поистине апокалиптическая картина. Алена принялась успокаивать Калерию Львовну, но та успокаиваться никак не хотела — и снова принялась твердить о том, как она была не права, что пятнадцать лет назад не позволила сыну жениться на Алене.

Они сидели и разговаривали — почти как близкие подруги. Алена вдруг подумала, что Калерия Львовна, наверное, теперь постоянно будет заходить к ней и жаловаться на Бориса. Пройдут годы — и ничего не изменится, кроме того, что вместо пятнадцати лет будет двадцать, потом двадцать пять…

На следующий день Алена поехала к Серафиме. Ту уже перевели в другую больницу, где разрешили посещения и, кроме того, позволяли гулять во дворе. Алену удивило, что ограда тут была совсем несерьезной — любой желающий мог сбежать.

— Ага, а ты думала, тут насильно держать будут? — саркастически усмехнулась Серафима, когда Алена озвучила свои мысли. — Нет, не хочешь — не лечись… Это только совсем уж буйных запирают.

— А тут есть?

— Не знаю. По-моему, тут одни старухи со склерозом… — пожала плечами Серафима. В стеганом халате и наброшенном поверх ядовито-зеленом пальто с оторочкой из желтого меха она смотрелась несколько странновато. Из-под толстой вязаной шапки торчали пряди рыжих волос.

Алена и Серафима ходили по аллее и жмурились от солнца и не растаявшего еще снега. В кустах, среди голых ветвей, оглушительно чирикали воробьи.

— Ты выглядишь гораздо лучше.

— Мерси…

— Я пыталась дозвониться Николя…

— Нет, не надо! — умоляюще воскликнула Серафима. — Не звони ему, пожалуйста…

— Если бы я заранее знала, что ты из-за этого Николя в дурдом попадешь, то я бы его собственными руками… — Алена мстительно сжала кулаки.

— Я не из-за него, я из-за себя. Я просто… Нет, лучше не будем об этом!

Они замолчали, глядя на ослепительно синее небо.

— Весна… — пробормотала Серафима. — Как же мне не хватало солнца! Знаешь, я ведь все равно чувствую себя счастливой, несмотря ни на что… Это странно, да?

Она сняла перчатку и отломила маленькую веточку с куста.

— Нет, — покачала головой Алена.

— О чем ты думаешь? — с любопытством спросила Серафима.

— Сейчас? О Кашине. Все-таки жаль, что я так мало обращала на него внимания. Ты веришь, что есть жизнь после смерти? Ужасно хочется верить… Тогда он сейчас с Кириллом Глебовичем Лигайо. И с Лизой Соловьевой.

— С какой еще Лизой?

— С одной девушкой… Они дружили все втроем, давным-давно.

— А-а… — улыбнулась Серафима уголками губ. В самом деле, щеки у нее слегка порозовели — то ли от свежего воздуха, то ли лечение пошло на пользу. — Слышала анекдот?

— Какой?

— Жизнь прекрасна, если правильно подобраны антидепрессанты! Это как раз в тему.

— Фимка, ты еще над этим шутишь! — притворно рассердилась Алена.

— Нет, правда… — сказала Серафима и закружилась по аллее. — Я жива, жива, жива… Боже мой, как хорошо! Ты что вечером будешь делать?

— Этим вечером? На работу пойду. Буду играть для пьяной публики, — засмеялась Алена. — Надо еще домой заехать…

— А когда в квартиру Кашина переберешься? Скоро?

— Нет, не очень. Полгода надо ждать… В общем, морока. И налог придется платить большой! Но ничего, разберемся.

…После своих выступлений Алена всегда старалась удрать от Халатова — ведь тот вечно нуждался в собеседниках.

Но на этот раз, забывшись, Алена спокойно шла по служебному коридору.

— Алена! Можно вас на минутку?

Халатов потащил ее на второй этаж. Там за столом сидел пожилой полный мужчина с гуцульскими усами Он показался ей как будто знакомым… Впрочем, к Халатову всегда приходили известные люди.

— Вот, Георгий Михайлович, наша звезда… Алена, познакомься, это Георгий Михайлович, интересовался тобой. Слушал — и буквально слезами обливался. Да, да, да, я не шучу! Мы тут об искусстве сейчас говорили…

Новый знакомый поцеловал у Алены руку.

— Так вот, Аленушка, я как раз упомянул о том, что кинематограф в наши дни ставит перед художником особые задачи, — произнес он хриплым басом. — Поставленная тема должна раскрываться в нескольких направлениях, в том числе и звуковое оформление фильма должно совпадать с неким образом…

Алена слушала и ничего не понимала. Но тут, к счастью, на стол поставили блюда с едой.

— Эх, хорошо… Вы сейчас, Георгий Михайлович, оцените мое искусство, — от избытка чувств пошевелил над ними пальцами Халатов. — Ведь это не искусство даже, а целая наука! Вот мы сейчас за одним столом сидим, а должен быть еще другой стол, отдельный, для закусок… Как раньше кормили дорогих гостей? Перво-наперво к холодным закускам подавали в качестве аперитива херес, желающим — водку. А собственно обед, проходивший далее уже за основным столом, начинался с супа. Как правило, подавали два супа: бульон с яйцом и гренками — и заправочный, например, русские щи или рыбную солянку

— Щи я люблю… — пошевелил усами гость. — Ну, за знакомство…

Алена мужественно проглотила стопку водки, и внутри сразу стало горячо. Она потянулась к холодцу.

— …так вот, далее шли горячие закуски — скажем, блины с икрой. Ну, а венцом обеда считалось основное горячее — молочный поросенок. Или там фазан, индейка, телячьи медальоны… Заканчивался обед сладким: пятислойной гурьевской кашей или омлетом-сюрпризом — запеченным в яйце мороженым. И только после сладкого, тоже за отдельным столом, шел десерт — мороженое, фрукты, шоколад, кофе и ликеры… Алена, а теперь вот рыжиков соленых попробуйте. Видите, какие — рубленные с луком и клюквой…

— Раньше люди умели жить, — сказал Георгий Михайлович. — А почему? А потому что никуда не торопились. Сейчас ведь что — сплошной цейтнот… Да, Алена, чью музыку вы сейчас исполняли?

— Ничью, — ответила она, с удовольствием хрустя рыжиками. — Это импровизация.

— Да?.. Надо же! — покачал тот головой.

— Французам хорошо, — рассуждал Халатов, блестя темно-карими, прямо-таки вишневыми веселыми глазами. — Выловили они там устриц или креветок, сбрызнули лимонным соком, украсили — раз-два, и готово. А русская кухня чрезвычайно сложна в приготовлении, ингредиентов очень много, и не дай бог какого-нибудь нет… Скажем, чтобы сварить настоящие русские щи из квашеной капусты, нужны и репа, и корень сельдерея, и белые грибы, и майоран… В советские времена была просто катастрофа — продуктов всегда не хватало, вот и пришло все в упадок.

Принесли поросенка, фаршированного гречневой кашей.

— Ну, за всеобщее изобилие! — сказал гость.

Чокнулись — и дружно напали на поросенка. От гречневой каши шел пар, истекало соком нежное свиное мясо… Алена вдруг поймала себя на мысли, что никогда еще не ела столь вкусных кушаний. Или раньше ей было просто все равно, что она ест?

— Смотрю на вас, и сердце радуется… — словно услышал ее мысли Иван Родионович. — Радуете вы меня своим аппетитом, Алена! А что это значит?

— Что? — с набитым ртом спросила она.

— Только одно — к вам вернулась радость жизни. Помните, я говорил вам об этом?

— Возможно… — Она вытерла губы салфеткой и слегка затуманившимся от сытости взглядом уставилась на глиняный горшочек, стоявший перед ней.

— Попробуйте, это солянка. Мясная. А вы знаете, например, что класть в мясную солянку копченую колбасу — это гастрономическое преступление? — обратился ко всем Халатов. — Я бы придумал для поваров, нарушающих правила гастрономии, наказания…

— Вы когда-нибудь сочиняли? — спросил Георгий Михайлович, глядя на Алену в упор.

— Что?

— Музыку, что же еще! Занимались, так сказать, композицией…

— Было дело, — коротко ответила Алена, целиком отдавшись солянке. «Все-таки Халатов — маг и волшебник! Господи, как вкусно… Нет, нет, не стоит увлекаться, иначе я скоро догоню Любку».

— Я сейчас собираюсь снимать новый полнометражный фильм, и мне нужна к нему музыка… Что-нибудь оригинальное, свежее и как раз в том стиле, что я сегодня слышал у вас. Не хотите со мной поработать?

— Я?

— Ну да, вы!

И только тогда Алена поняла, почему Георгий Михайлович показался ей смутно знакомым, — она вспомнила, что видела его по телевидению как-то раз. Режиссер, который рассказывал о своих творческих планах… Теперь понятно, почему он сейчас о кинематографе упоминал!

— Можно попробовать, — сказала она.

— Вот и ладушки… — Он перегнулся через стол, едва не уронив галстук в тарелку. — Моя визитка. Позвоните в конце недели, обсудим все более подробно.

— …вот на носу у нас пост, — продолжал увлеченно вещать Халатов. — А кто, например, знает рецепт постных щей? Пожалуйста, объясняю подробно — квашеную капусту вы заливаете кипятком и в глиняном горшке ставите в духовку, минут этак на двадцать, на тридцать. Затем отвар сливаете, а капусту солите, смешиваете с мелко нарезанным луком и растираете деревянной ложкой в эмалированной миске с растительным маслом. Затем туда снова вливаете отвар и опять варите… Потом берете грибы — лучше всего белые, конечно, разрезанные на четыре части картофелины и…

Селетин с досадой бросил трубку на рычаг. Ни городской, ни сотовый телефон у Алены не отвечал. «Она издевается, что ли?..» — с досадой подумал он, оглядывая стены своего кабинета, словно на них был написан ответ.

— Люся, найди мне Потапова, и пусть он принесет образец договора с заказчиком, — сказал он по громкой связи секретарше.

— Хорошо, Роман Аркадьевич…

Пару дней после того, последнего их разговора он злился на Алену — ну зачем, зачем ей понадобилось лезть во все это, зачем тревожить память о Вике!.. И, самое главное, — зачем она остановила его, когда он рвался к Ратманову?! «А в самом деле, что бы я сделал с ним, если б она не остановила меня?» Селетин честно попытался представить, но не смог — потому что теперь в нем словно что-то перегорело.

Он даже не мог сказать, ненавидит ли он сейчас Никиту, — он просто не хотел о нем думать. Как будто тот тоже умер. Вот умер, и все! А об Ивлевой вообще забыл, словно ее никогда и не существовало.

Так ли все было, как рассказала Алена?

Уже не важно, и бесполезно искусственно вызывать в себе гнев против этих людей…

Почему-то он мог сейчас думать только об Алене. О том, как они помирятся, — и у него перехватывало дыхание, когда он представлял детали этого примирения. Роман пытался вернуть себя к мыслям о Вике, о том, как ее жалко, как можно было исправить прошлое, и впервые — не мог.

Он очень этого не хотел, но Вика постепенно превращалась в сон, в печальный, тревожный, радостный, и тем не менее — только сон… Как только он узнал все о том, что произошло больше года назад — узнал имена действующих лиц, подробности и прочее, как только эта страшная и невеселая мозаика сложилась в законченную картину, — так постепенно стала отпускать его боль, преследовавшая все это время.

Он вдруг понял, что свободен теперь.

Свободен.

И что все это сделала Алена. Да, это она вывела его из лабиринта, потому что ее любовь — словно нить Ариадны.

— Люся, на завтра у нас что?

— Завтра к одиннадцати приедет представитель из префектуры, потом у вас переговоры с подрядчиками…

— Отмени все. Префектуру перенеси на послезавтра, подрядчиков — на понедельник.

— Хорошо, Роман Аркадьевич… — малиновым голоском пропела секретарша.

«Надоело все… Бросить бы эту работу к чертовой бабушке!» — мстительно подумал Селетин. Это тоже было что-то новенькое, раньше он относился к своей работе более трепетно. Может быть, потому, что Вика никогда не пускала его в свой мир и всегда существовала в некотором отдалении, занимаясь только своими делами. Чтобы не сойти с ума от ревности и беспокойства, он был вынужден работать — и как можно больше… Скорее всего свою карьеру Селетин сделал благодаря Вике — потому, что не хотел мешать жене.

«Нет, не брошу, — тут же возразил он себе — Алене я безработный не нужен! Не стоит впадать в крайности…»

…В этот раз Алена вернулась от Серафимы во втором часу дня. Чтобы не думать о Селетине, сразу же села за рояль и принялась играть вальс — тот самый, что сочинила недавно. За окном падали крупные хлопья снега. Они плавно кружились, словно слыша ее музыку.

«Если бы мы не поссорились, я подарила бы этот вальс ему. Сказала бы — вот, милый, тебе подарок к 23 февраля. У нас тогда не получилось встретиться — я была в Борисове… Никогда не умела дарить подарки, в первый раз придумала что-то удачное — и вот на тебе, дарить-то некому!» — подумала Алена.

Потом захлопнула крышку своего «Шредера», встала и прошлась по комнате, нерешительно поглядывая на телефон. «Позвонить ему самой? Нет, по-моему, это унизительно…» — рассердилась она. «Или позвонить?..»

Алена остановилась у окна, продолжая размышлять над тем, как же ей лучше поступить.

За окном, в мутном мартовском свете, продолжал падать снег. На дорожках парка ледяная корка почти растаяла, обнажилась кладка из черных каменных квадратов. А на скамейке сидел мужчина, вполоборота к Алене.

В первый момент она глазам своим не поверила — словно вернулась в прошлое, в начало зимы. Тем не менее это был Роман Селетин…

Алена сначала оцепенела, а потом суматошно заметалась по квартире, одеваясь, кое-как засунула руки в рукава пальто. Она ни секунды не сомневалась, что Селетин пришел к ней.

Выскочила из дома, заскользила вниз, по небольшому склону, чувствуя, как снег падает на волосы, на лицо — мягкий, щекочущий…

Осторожно, тихо подкралась и села на другой край скамейки, словно чужая.

Некоторое время и она, и Роман молчали. Потом Селетин придвинулся ближе. Оба смотрели на подтаявшую, ставшую широкой полынью, в которой плавали утки. Друг на друга смотреть не решались

— Я звонил тебе, — сообщил он.

— Неправда.

— Нет, я звонил тебе, — упрямо сказал он.

Алена достала из кармана сотовый. Селетин покосился в ее сторону, взял телефон.

— Эх ты, он же разрядился!

— Да ну? — удивилась она.

— Господи, Алена, ты, наверное, единственный человек, который не умеет пользоваться подобными вещами! Там, с телефоном, было еще и зарядное устройство…

— Теперь буду знать… — вздохнула она. — Серафима в больнице.

— Жить будет?

— Будет! — тихо засмеялась Алена. Потом нахмурилась. — Ты меня не любишь…

— Это ты меня не любишь! — сердито возразил он.

— Нет, ты!

— Ты!

Они препирались, словно дети, а потом Роман обнял Алену, прижал к себе. Она уткнулась ему в шею, почувствовала легкий, едва уловимый аромат его одеколона, тающего на шерстяном воротнике снега, еще чего-то — почти не ощутимого, явного только для нее.

Что-то на уровне подсознания говорило — этот человек принадлежит ей. Только ей и никому больше.

— Я тебя забираю, — заявил Селетин.

— Куда это? — насторожилась она.

— К себе. В конце концов, это невозможно — быть так далеко друг от друга!

— Ну вот… А у меня только-только наметился просвет в квартирном вопросе! — вздохнула она.

— Меня это не волнует, — сурово заявил он. — Я тебя забираю — и точка.

— Прямо домострой какой-то! — фыркнула она.

Он повернул ее лицо к себе, долго-долго смотрел в глаза, потом снова прижал — так сильно, что она на мгновение потеряла дыхание.

Потом, ни слова не говоря, достал из кармана маленькую бархатную коробочку.

— Ты говорила, что тебе пришлось расстаться с тем перстеньком, и я решил восполнить потерю.

— Так-так… — заинтригованно сказала Алена. Открыла коробочку, достала опять угрожающе гламурное кольцо с довольно большим прозрачным камнем, который ярко блеснул в дневном свете. Селетин осторожно надел кольцо ей на безымянный палец.

— Красота… — искренне восхитилась Алена, выставив вперед руку. — А что за камень? — спросила бесхитростно.

— Лучший друг девушек, как утверждают… — скромно сообщил Селетин.

Алена сначала не поняла. «Ах, ну да, бриллианты — лучшие друзья девушек, это, помнится, Мерилин Монро говорила…» Она засмеялась.

— Слушай, Ромка… У меня же для тебя тоже подарок! — спохватилась потом.

— Какой? — улыбнулся он.

— Не скажу… — строго перебила она. — Но это совершенно нематериальная вещь. Совершенно! Для того, чтобы получить его, придется вернуться ко мне.

— Как интересно… — сказал он. — Ну, тогда чего же мы ждем?..

Вскочил, протянул ей руку.

— Вперед!

Алена взяла его за руку, и они пошли по аллее к дому.

Снег продолжал медленно падать, засыпая их следы на черных камнях…